По обе стороны медленно плыли берега, густо поросшие кудрявыми деревьями. Небо хмурилось, тяжело опускались над рекой грозовые облака. Слишком тягуче катилась ладья, не так быстро, как хотелось бы. Мирослав всей душой тянулся в лес, поскорее найти Владу. Тяжёлый камень неведения давил на грудь, навевая тревожные думы. Стоило княжичу помыслить о том, что Влада отправилась в Древолесье к бурянам, да ещё непонятно с кем, его накрывала глухая ревность. И чем больше он помышлял об этом, тем сильнее его затмевало гневом. И тогда буря грохотала в груди подобно небу над его головой. Ревность сокрушала и дробила, оглушала. Волю Мирослава коробило. Влада была не одна, а наедине с юнцом. Но страшнее всего было то, что она могла попасть в когти ведьмы — от этого княжич совсем лишался ума.

Стиснув зубы, Мирослав вглядывался в быстро темневшие пущи леса. Дружинники подняли вёсла, только когда стали опускаться сумерки.

Гурьбой сошли на берег, вытащив ладью на сушу. Поднялся ветер, захлестала о берег вода, заклубились облака, наливаясь иссиня-сливовым, едва ли не багряным. Тучи грозно раздулись, готовые вот-вот извергнуть на землю потоки ледяной воды. Зловеще шумели еловые кроны. Вспышки молний озаряли непроходимые заросли, изредка освещая путь княжеской дружине. Шли долго, или это так казалось Мирославу, а небо и не спешило обрушить на путников свой гнев: ворочалось и набиралось лютой силой, заставляя людей трепетать под давящим напором. Изредка бил гром, встряхивая землю.

Были ли это колдовские чары или гнев богов — оставалось догадываться. Но путники не останавливались ни на миг, продираясь сквозь чащу, и казалось, шаг воинов был таким же тяжёлым, как удар неба в землю. Мирослав готов был уже отчаяться, что не найдёт нынче Владу. Страх мало-помалу брал власть над ним, тянул канем вниз, вынуждая проявлять огромное усилие, чтобы идти вперёд. Мирослав старался не замечать его, прогонять, как и то, что плечо дёргало резью, а голову охватывал жар, стягивая огненным обручем лоб. Вскоре, не в силах больше идти, Мирослав остановился, привалившись спиной к дереву и надсадно дыша.

— Всё, привал, — скомандовал дружине Дарён.

Замельтешили перед глазами факелы. Выставив дозорных, княжич приблизился к Мирославу.

— Они где-то рядом, — проговорил он.

— Заколдованное это место, — отозвался на его предположение Добран.

Мирослав открыл глаза, выхватывая в свете огня хмурое, как грозовое небо, лицо Дарёна. Брат вытянул бурдюк из-за заплечного мешка, откупорил, протянул Мирославу. Княжич с жадностью приложился к горлу, холодная вода остудила жар.

— Как ты?

— Нормально, — отмахнулся Мирослав, возвращая бурдюк Дарёну.

Вгляделся в черноту, снова раздался пронизывающий треск грома, уже теперь где-то рядом. Порыв ветра всколыхнул верхушки деревьев, и на воинов посыпалась колючая хвоя.

Добран задрал голову, вглядываясь в черноту, сказал:

— Ненастье какое… Того и гляди, шарахнет стрела Перуна в дерево.

Но, столкнувшись с тяжёлым взглядом Мирослава, смолк, отвернулся и больше не заговаривал.

Оно и понятно, боярский отпрыск в походах-то не был. И зачем Дарён взял его с собой?! Да ещё и раненного, мало ему его самого.

— Зачем она пошла сюда, на что надеялась? — не сдержался Добран.

Дарён хмыкнул, поглядел на Мирослава смеющимися глазами.

— Ясно же, зачем. За ним.

«Только Вятко за ней увязался», — подумал Мирослав, вспоминая сына кожевника, зубами скрипнул.

— Всё хорошо будет, — попытался утешить Дарён, прочитав на лице брата смятение.

Добран помрачнел, опустил глаза. Больше сказать было нечего. Мирослав оторвался от дерева, но тут гридни засуетились, встревоженно подскочили с земли один за другим. Дарён настороженно вытянулся. Мирослав напряжённо вгляделся сквозь темноту и сплетение ветвей, освещаемое огнём. Дозорные, которых Дарён выставил караулить, вели кого-то под руки. Внутри Мирослава похолодело.

— Что там? — выкрикнул княжич, выхватывая факел из рук рядом стоящего гридня.

Воины толкнули вперёд пойманного юнца. Светловолосый детина упал в траву, поднял голову, сверкая диким взглядом на княжичей.

Мирослав мгновенно вспыхнул яростью, но вместе с тем лёд сковал его дыхание. Он приблизился к пленённому, спросил холодно:

— Кто ты? Имя! — хотя уже и знал все ответы, и они нисколько не облегчали надсадной тяжести.

Юнец упрямо мотнул головой, отвёл глаза.

— Развяжи, а потом спрашивай, — буркнул он.

— Развяжите его, — вмешался Дарён.

Управившись с пленным, воины отступили, но не намного — держались рядом на случай, если тот даст дёру.

— Я Вятко, сын кожевника, — ответил волоковец, с вызовом посмотрев на воинов.

Сын кожевника был весьма рослым детиной, почти вровень с Мирославом.

— Заблудился, Вятко, или путь куда держишь? — спросил спокойно Мирослав. — Один ты, или был с тобой кто ещё?

Вятко сжал и разжал кулаки, разгоняя кровь, ответил:

— Не один, девка со мной была. Она к нам вчера ещё с берега пришла. Провожал я её к бурянам. А зачем шла, не поведала, — коротко отчитался он.

— И где же она теперь? — спросил Мирослав, сузив гневно глаза.

— Теперь не знаю. Убежала, — выдержав взгляд Мирослава, ответил волоковец, однако голос его уже не был, как прежде, твёрдым и уверенным.

Более княжич уже не мог владеть собой, ощутил только, как внутри всё оборвалось, погружая его в жидкое пламя. Мирослав до хруста костяшек сжал кулаки, съездил детину по скуле. Тот пусть и был здоров, но отпрянул, не устоял на ногах, рухнул в заросли папоротника. С трудом поднялся на четвереньки, сплюнул кровь в землю.

Схватив его за грудки, Мирослав вздёрнул Вятко на ноги, да так, что лопнула рубаха на его спине. Заставляя смотреть себе в глаза, княжич прошипел:

— Где ты её оставил, подонок?

— А ты кто такой, чтобы перед тобой ответ держать? — оскалился Вятко, утирая рукой кровь с носа.

— Перед тобой княжич Мирослав Святославович, — ответил за него Дарён. — А Владислава Будевоевна — жена ему.

Вятко хлопнул глазами, не нашёлся с ответом, и огонь волчий погас в его взгляде.

— Отпусти его, Мирослав, пускай путь нам покажет.

Мирослав высвободил его, прошептал:

— Веди нас… Вятко.

Тот дёрнулся, всполошился, но всё же понимал, что перед ним княжеская знать, а потому более не противился, зашагал в чащу.

Шли молча, изредка сын кожевника оборачивался и косился то на Дарёна, то на Мирослава.

«Не убегает, и то ладно».

Мирослав, остыв, даже пожалел юнца, что заехал тому по лицу, но когда накатывала ревность, которая не отпускала так просто и жгла, растекаясь по венам жидким железом, то и не жалел, а хотелось врезать ещё.

Княжич не сразу заметил, как буря стихла, и ворчливые тучи, изредка рычащие громом, потянулись на север, так и не проронив ни капли слезы. А вскоре небольшой отряд оказался у тихой речушки с пологим берегом.

Вятко остановился, его тут же окружили воины.

— Тут мы расстались.

Мирослав осмотрелся. Речка была неглубокой, каменная насыпь и заросли сосен обступали со всех сторон, дальше река только сужалась, но в темноте не разобрать, куда уходила она.

— Значит, не обманула чародейка — есть муж у неё. А я не поверил… Да коса одна заплетена, ни лент, ни обручей. А оказалось, сама княжна была в моих… — Вятко запнулся.

Но этого хватило. Мирослав понял, что тут между Владой и Вятко произошло.

— Между прочим, она сама не прочь бы…

— Вятко! — окликнул Дарён. — Тебе что, не дорога твоя голова?

Мирослав высвободил рукоять меча, осознавая то, что держал её крепко, и лезвие так и не пролетело над плечами сына кожевника. В ушах княжича загрохотала кровь, и теперь огненный обруч стискивал не только голову, но и грудь, и дышать от того стало труднее. Мирослав отступил. Но наказывать юнца — это проявление собственной слабости. И сейчас верно слаб он не только волей, но и духом. Тяжело было признать, что Влада выбрала не его…

— Куда она убежала? — спросил он безжизненным голосом.

— Туда, — указал Вятко в сторону леса. — Я уговаривал её не идти, тут же буряне кругом. Но она не слушала, — золотистые глаза при свете факелов вызывающе сверкнули.

«Не могла Влада предпочесть его», — Мирослав за это короткое время хорошо узнал её.

«Или могла?»

— Можешь идти… Вятко, — сказал Мирослав, смерив того взглядом с ног до головы.

Сын кожевника вытянулся, с сомнением поглядел на Дарёна, открывая ему красочный вид: на правой скуле бурел синяк, распухла щека.

— Что, оглох? — спросил княжич. — Ступай, давай. Свободен.

Вятко отступил, огляделся. Никто не последовал за ним, не метнул нож и стрелу не собирался пустить. Юнец замер, будто закаменел.

— Нет.

Мирослав удивлённо поднял на волоковца глаза.

— Я виноват. Дозволь с вами идти. Лес я хорошо знаю. Путал Владу идти прямиком к бурянам, думал она одумается по дороге. Она всё заладила, что мужа ей нужно найти, — виновато посмотрел на Мирослава Вятко. — Я знаю путь короткий. Правда, дальше стёжки заговорённые, колдовство не пропустит к острогу, петлять незнамо сколько будем.

— Показывай, — шагнул к юнцу Дарён. — Там разберёмся.

И тот, бросив на Мирослава покаянный взгляд, зашагал в чащобу. Гридни двинулись вслед за княжичами и сыном кожевника. Вскоре забрели в самую гущу, в место, поросшее волчьим лыком.

— Смотрите, следы тут, — согнулся Добран, разглядывая на земле глубокие вмятины от сапог. — Слава богам, что дождь не пролил, иначе размыло бы всё.

— Пошли, — Мирослав шагнул в сторону, куда уходил след, но тут густую темноту распорола кликом ослепительная вспышка, грудь мгновенно пронзило знакомым озимовым холодом.

Мирослав застыл, ощущая, как его всего сковало, а сердце будто растрескалось на мелкие ледяные брызги, причиняя княжичу невыносимую боль, от которой он мгновенно лишился дыхания. Рухнул на колени, безвольно пригнувшись к земле.

Дарён мгновенно оказался рядом.

— Мирослав!

Но не успел княжич ответить брату, как следующая невидимая стрела вынудила его опрокинуться навзничь, и тогда шумящие от ветра кроны утонули в черноте. Веки Мирослава закрылись, но он продолжал видеть всё, что происходило вокруг него. На этот раз княжич не успел почувствовать страха, слишком быстро оказался он в Нави, которая стала куда ощутимей, нежели явь, перевернув его привычный мир с ног на голову, вывернув душу наизнанку.

— Мирослав, дыши, ну дыши же! — слышал он, как взывал Дарён, будто за глухой стеной.

Брат тряс его, но княжич не ощущал этого. Дарён не выдернул из небытия, которое со стремительной скоростью поглощало Мирослава в туманные недра, где не было ни жизни, ни света, а только холод и тьма.

Теперь он наблюдал как будто со стороны, видел себя, лежащего на земле, как его окружили гридни, освещая факелом. Дарёна, склонившегося над ним, и Добрана — они взывали его очнуться. Вятко же топтался в стороне, не зная, что делать. Мирослав оторвал взгляд от них и поднял глаза — тут же столкнулся с пронизывающим до глубины взором Марёны, от которого Мирославу сделалось так холодно, а удары сердца замедлились, отстукивая через раз. Теперь Мирослав видел богиню смерти отчётливо. Красива была она. Глаза, что льдины, голубые и прозрачные радужки почти сливались с белоснежными белками, тонкий нос, бледное лицо, серебряные, спадающие на грудь волосы, золотой обруч стягивал её чело. Мара принесла чашу — на этот раз для него. Вот только не готов он принять её. Ещё не нашёл Владу! Не сказал самого главного…

Богиня смерти будто услышала его отчаяние, и губ её белых коснулась улыбка.

— Я не могу тебя отпустить, Мирослав. Пришло твоё время, — она сделала шаг навстречу.

И холодная волна снова окатила Мирослава, сильнее сжалось сердце, заставляя тело дёргаться в судорогах. Воля его покоробилась. Мирослав стиснул зубы, отчаянно замотал головой, всё ещё противясь такому исходу, но давящая боль вынуждала сдаться.

— Испей. Облегчи себе муки, — протянула богиня чашу, от которой струился стылый пар.

Мирослав заметался, отринув щедрое подношение, но уже скоро сил на противление не останется.

— Упрямый ты, княжич. Я могу тебе помочь только этим. Испей же.

Грудь сдавило пуще, заставляя Мирослава протянуть руки к навьей чаше. Но едва он коснулся её, как запястья княжича отяжелели, не сразу понял Мирослав, что сковали их обручи. Чаша опрокинулась, разлилась на землю, и в том месте, где пролилось питьё, трава покрылась льдом.

Мирослава рванула назад невиданная сила, погружая его в горящее пламя. Ему почудилось, что лежит он на погребальном костре, и кожа вот-вот обгорит. Он простонал сдавленно.

— Всё хорошо… — услышал он голос ласковый и проникновенный. — Всё прошло.

Сколько бы Мирослав не силился, а не смог вспомнить, кому этот голос принадлежит — не знал он, кто говорит с ним. Женщина сказала что-то успокаивающие, а потом Мирослав ощутил мягкое прикосновение на своей щеке, и жгучее пламя погасло, огненные языки отступили, позволяя Мирославу вдохнуть свободно. Княжич силился открыть глаза, чтобы посмотреть, кто рядом, но так и не смог…

— Не пытайся, не сейчас, подожди немного.

И Мирослав послушался, погружаясь в беспамятство.

Когда же он очнулся вновь, то смог разлепить ресницы. Долго смотрел через пелену в потолок, глубоко вбирая в себя запах хлеба и травяного отвара. Он различил, как над ним склонилось женское лицо, белое и сияющее в свете огня. В зелёных глазах её плясал жидкий огонь, и сама жизнь в них светилась, такая чистая, освежающая. От этого взгляда внутри Мирослава зародилась сила. Окончательно придя в себя, он узнал этот взгляд — именно так Влада смотрела в день обручения. Но это была не Влада, а женщина очень похожая на неё. И Мирослав понял, кто сидел всё это время подле него.

Туман окончательно рассеялся.

— Набирайся сил. Рано тебе ещё вставать, — сказала она ласково, улыбаясь тонкими губами.

Мирослав огляделся, обнаруживая, что лежит в тёмной клети, освещаемой одной лучиной. Разглядел стол и пышущую жаром печь. Больше никого.

«Но где Дарён? Где Вятко? Нашли ли бурян? Владу? Где он сам? И сколько прошло времени?»

— Я Омелица, — отозвалась женщина, увидев его беспокойство. — Матушка Владиславы. Она поди сказывала обо мне…

Мирослав замер, уставившись на матушку Влады, такую же тонкую, но более статную женщину. Одно всё же отличало их: у Влады волосы чёрные, а у матушки её — русые с золотистым отливом.

Нет, не сказывала, а он и не спрашивал её…

Княжич ничего не ответил. Сжал кулаки и поднял руки перед собой. Запястья сковывали медные обручи — наследие его прадеда. Вспомнил, что взял их с собой после отъезда из Саркила. Неужели это они спасли его?

— Мара едва не забрала твою душу, — заговорила Омелица, внося ясность. — Обручи вытащили тебя из Нави. Видишь рунную вязь? В них таится большая сила…

— Где Влада? Где мы? И Дарён… — Мирослав попытался приподняться на локти, но тут же рухнул обратно, на взмокшие подушки.

— Мы в остроге бурян, — отозвалась Омелица. — Дарён сейчас разбирается с теми, кто остался. Многие, не выдержав натиска, сбежали, вместе с ними и волхвы. Владу… Её пока не нашли. Ясыня не признаётся…

Значит, пока он был на волоске от смерти, брат нашёл острог, разгромил бурян.

Омелица потянулась и взяла что-то в руки. Крепко сжала в руке древко, обмотанное кожаными шнурками.

— У Ясыни забрали вот этот посох… Русалий, с его помощью сила обретается большая. Ведьма обменяла Владу на посох. Хотела власти себе…

— Что значит, обменяла?

Омелица опустила ресницы, смяла в руках рушник, и от глаз Мирослава не ускользнуло, как пальцы её задрожали.

— Чтобы обрести эту силу, нужно дать жертву реке…

Мирослав привстал, не поверив своим ушам. Холод волной прокатился с головы до ног.

— Ясыня получила посох, но он не зацвёл, а стало быть, дочь жива ещё.

«Жива…»

Мирослав закрыл глаза, облизал пересохшие губы, страшно захотелось пить. Он одним рывком сел. Омелица, не смея препятствовать, отстранилась. Пошатываясь, княжич прошёл к бадье с водой, зачерпнул чарку и стал жадно делать большие глотки, а как только осушил, зачерпнул ещё. Постепенно сила приливала к его мышцам, слабые ноги крепли, больше не тревожила боль в груди. Пока пил, заглянул в окно. Тусклый утренний свет только занимался, и на задворках гулял ещё холодный сумрак.

Мирослав бросил ковш, направился к двери, почувствовал на спине взгляд Омелицы, остановился и обернулся.

— Я покажу, где держат Ясыню, — поднялась Омелица с лавки.

Мирослав благодарно кивнул. Толкнув дубовую дверь, вышел на порог. На площади, где стояли идолы, всё ещё тлел костёр, лежал телёнок с перерезанной глоткой, повсюду разбросаны были бадьи, чаши, дым заволакивал теремные постройки. Гридни сновали по острогу: кто-то собирал стрелы и копья, кто-то выводил затаившихся бурян из изб. Добран и Вятко охраняли привязанных к столбу волхвов и других мужей острога, тех, кто имел смелость отстаивать свой стан. Мирослав выискивал взглядом Дарёна, но так и не нашёл.

Завидев княжича, мужи погибшего народа глядели исподлобья.

— Разгромили вас, теперь не будете занимать волоковские веси, — не стерпел Вятко, не смог скрыть ликующую радость.

Мирославу хотелось сказать, что это лишь до поры, ведь многие сбежали, а значит, ещё причинят немало бед мирным людям.

Седовласый волхв поднял пробитую голову и осклабился.

Мирослав фыркнул только:

— Что же ты, дед, предаёшься колдовству чёрному? Стало быть, не чтишь заповедей светлых богов?

— Много ли ты знаешь, щенок, о замыслах богов? — прорычал волхв, суживая синие глаза.

Мирослав ничего ему не ответил. Что ж, старик был прав — Мирославу неведомы пути богов, и сам он запутался так, что теперь долго разбираться. И до встречи с Владой жил он неправильно, заботу родичей не ценил и не уважал.

Теперь об одном молил он — чтобы Влада живой была, чтобы сказать ей, как сильно её любит…

Русая голова Дарёна показалась у частокола. Мирослав поспешил к брату, всё ещё чувствуя слабость. Голова кружилась, но княжич более ни на что не обращал внимания.

Дарён, завидев его, побелел. Подступил к Мирославу, долго смотрел в глаза, а потом вдруг заключил в крепкие объятия. Совсем как раньше, в отрочестве, когда Мирослав попадал во всякие неприятности. Дарён стиснул его сильнее, что в плечо выстрелило. Мирослав скорчился. Дарён, наконец, выпустил княжича и обратился к Омелице.

— Благодарствую за то, что вернула брата к жизни, — преклонил он голову перед женщиной. — Если бы не повстречали тебя… — Дарён, опустил глаза и глянул на Мирослава, спросил о важном. — Что делать будем с ведьмой? Отпускать её нельзя, ведь натворит дел чёрных.

— Я знаю, что, — ответил твёрдо Мирослав и прямиком направился в кузню, где держали Ясыню.

Освещённая огнём клетушка полнилась запахом ржавчины. Мирослав вспомнил это место в своём видении, когда он лежал с горячкой. Гридень, как только зашли княжичи, покинул пленницу, вышел на улицу.

Растрёпанная Ясыня, сидевшая в углу на лавке, подняла голову. Взгляд её карих глаз больше не казался кровавым, как закат — зиял чёрными колодцами. И не было в них ничего: ни сожаления, ни страха, ни обиды. Ведьма, завидев Мирослава, застыла, а лицо её белое вытянулось. Мирослава сей же миг прострелило невидимыми стрелами.

Видно, удивило ведьму появление княжича — думала, что мёртвый, а оказалось — нет. Мирослав, долго не раздумывая, прошёл к стене, сорвал серп с гвоздя и, приблизившись к Ясыне, схватил её за косы.

Никогда бы он не стал трогать женщину, но другого выхода у него просто не оставалось.

— Куда ты отвела Владу?

Ясыня покосилась на острое лезвие, глаза её теперь наполнились страхом.

— В реке она под утёсом, что теперь курган для неё.

Горячий сплав железа разлился по груди Мирослава. Он дёрнул косы и перерезал их острым лезвием. Те, словно длинные змеи, скользнули на пол.

— Я оставлю тебе жизнь, но только не оставлю твоей силы. Мучайся теперь.

Ясыня засмеялась тихо, безумным показался её смех княжичу.

— Всё равно русалки заберут жизнь Влады, пусть не сейчас, но потом. Ты больше не увидишь её и не найдёшь никогда, — прошипела ведьма.

Омелица, сняв с шеи оберег, кинула его в очаг, и когда железо накалилось, подхватила его кузнечными клещами, прошла к Ясыне. Та дёрнулась, но Омелица ловко прижгла клеймо между её лопаток. Ведьма взвыла от боли, выгнулась, встряхивая остриженными короткими волосами.

— Теперь волосы твои не отрастут ниже этой отметки. Силы ты лишилась своей навсегда, — проговорила Омелица.

Бросив на ведьму презрительный взгляд, Мирослав поспешно покинул кузнечную клеть. Дарён и Омелица последовали за ним. На поиски Влады собрались ещё с десяток воинов вместе с Вятко и Добраном, отправились через лес к утёсу.

Земля была сырая, а значит здесь, на откосе берега, прошёл дождь, и мгла от травы веяла понизу холодом. Заря поднималась медленно, в утренних сумерках едва был различим противоположный кряж, а дальний берег проглотил туман. Дарён отправил к берегу часть своих воинов, другую отослал к лесу. Мирослав же спустился с каменистого обрыва к воде.

Острые камни, словно зубья, торчали у кромки. Здесь, внизу, было так тихо и туманно, что казалось, и не было рядом ни единой живой души. Река была безмолвна. Мирослав знал, что Влада жива, он чувствовал, что она где-то рядом…

Мелькали в тумане отсветы факелов по берегу, доносился зов, кто-то окликал княжну по имени. На берегу было слишком пустынно, чтобы поверить в то, что здесь был кто-то ещё.

Мирослав шагал по камням, тревожно вглядываясь в зеркальную гладь.