Дарко проснулся рано, когда в опочивальню к нему пришёл Мирята, разбудив его шебуршанием. Ещё только утренний свет седой дымкой окутал каменные стены, отрок принёс чистую одежду, ту, которую положено носить после обряда погребения, и еды, хоть княжич ему то и запретил. Передумал Дарко за эти дни о многом, о собственной жизни, что словно болото, протухшее и заросшее, оплела его обманом, утягивая вглубь, и Дарко даже ни разу не задумывался о том, правильно ли живёт. Он считал, что поступал по совести, выполнял волю отца, потакал матушке, а в итоге раздавлен. Угнетала и мысль о том, что виновен был в смерти Грады, и уж этого себе никак не мог простить и примириться.

Дарко едва поднялся, голова казалась чугунной, и сам он был весь разбитый и тяжёлый, каждая мышца при движении отдавалась болью. Княжич послал Миряту узнать, ушла ли Воица, хотя у той должно было хватить благоразумия, коли хочет остаться живой. Впрочем, теперь он пожалел, что оставил её безнаказанной. Вспомнил об этом, и вовсе сделалось мерзко на душе. Былое теперь не вернуть.

Все эти два дня он просидел в стенах, наверху, взаперти, и только Боги знают, как тяжело ему было знать о том, что происходит с Росьей, и не иметь возможности хоть как-то помочь ей. Снедаемый беспомощностью, он весь извёлся. Никто к нему не поднимался, только пару раз мать звала его спуститься в трапезную, но он посылал отрока с отказом, а она не пыталась выяснить причину его заточения. Не волновало её и его самочувствие, как, впрочем, и всегда. Она больше тужилась о Волоте. Единственное, о чём просил Дарко Миряту – это разузнать о Росье. Разбудило его окончательно известие о том, что ночью, вместе с Волотом её перенесли в святилище.

Дарко встрепенулся с постели. Всё, довольно! Сколько ещё Мирогост будет истязать её!? Больше он не потерпит. А мысль о том, что он может потерять обоих, и вовсе ударяла копьём в грудь, выбивая всякие чувства, оставляя только пустоту. Если мать и волхв борются за жизнь Волота, то Росью он не оставит. И пусть брат лучше погибнет, но не заберёт больше ни одной жизни.

Зачерпнув из лохани прохладной воды, что принёс нынче Мирята, Дарко брызнул в лицо, потом ещё и ещё, пока ум не просветлел. Облачившись в приготовленные для сегодняшнего дня одежды, он накинул на плечи кожух и вышел из полутёмного помещения.

Осень уж схватилась сильнее, кроны деревьев сбросили последнюю листву, и холод норовил забраться за ворот. Подул ветерок, который не принёс с собой звуков пробуждающегося города, а только лишь шелест и леденистый холод. Княжич не ожидал встретить на хозяйском дворе Полада. Про волынянина он и вовсе забыл. Побратим встретил его хмурым взглядом.

– Я уж думал, тебя и вовсе не увижу.

– Я должен был предупредить тебя, чтобы ты отправлялся назад.

– Это позволь уж мне решать Дарко, своего побратима в беде я не оставлю, а беда, как я погляжу, взяла тебя в оборот. Ты на себя-то смотрел?

Дарко сжал кулаки, глянул в сторону, наблюдая, как стражники снуют на вежах, сменяя утренние караулы.

– Что там с Росьей? – привлёк к себе внимание друг. – Руяна вся извелась, нет ни вестей, ни её самой.

– Я не знаю. Мирогост забрал её…

– Что надумал делать?

– Забрать её и… – Дарко запнулся, когда увидел, как за спиной Полада открылись ворота, и на двор гурьбой въехали всадники.

Полад глянул в ту же сторону, куда был устремлён взгляд княжича.

– Он изрядно мне надоел.

Дарко, что и до того находился на пределе, вовсе вспыхнул, уж для этого многого было не нужно.

Венцеслав, спрыгнув наземь и небрежно бросив повод конюху, спрятал за пояс кнут и зашагал к мужчинам. Следом спешился и Горята.

– Что с Волотом? Уже третий день не могу его застать? – сходу спросил сборщик, как только приблизился.

Дарко призвал всё своё терпение, чтобы не послать его к лешей матери, но вмешался Полад, видя нескрываемое напряжение друга.

– Приболел немного. Если что-то важное, говори, обязательно передадим.

Венцеслав раздражённо сощурил глаза, вперившись в волынянина, и верно много язвительных слов вертелись у него на языке.

– Тебя я не спрашиваю.

От такой борзости прошлась по лицу Дарко мелкая судорога.

– Осторожней, – прошипел.

Уж со своими гостями не позволит обращаться так дерзко. Полад молчал и с виду казался спокойным, но бедовали глаза, что, до того казавшиеся синими льдинами, вовсе засверкали колючим инеем.

– Думаю, княгиня точно знает, что с ним, – сказал сборщик и шагнул к крыльцу.

Полад же преградил путь, врезаясь плечом в не столь широкое в размахе плечо Венцеслава.

– Кто тебя звал или приглашал сюда? – прошипел он, и Дарко верно впервые увидел побратима таким разъярённым.

Но последовавший за тем поступок сборщика и вовсе не улёгся ни в какие рамки. Только успел пролететь кулак, Волынянин успел перехватить его, вывернув руку так, что хрустнула кость. Дарко ринулся вперёд, но удар не сбил тучного Горяту.

– Ты что творишь?! – разрезал воздух голос матери.

Княгиня сбежала с порога, вслед ей прислуга, но сойти с крыльца не решился никто.

– Дарко, ты опять?! Боги, и за что мне такое наказание! Как ты смеешь? Князь только умер, а ты руки свои распускаешь, с ума сошёл? – с этими словами она кинулась на княжича, отпихивая его в сторону.

– Горе моё, и за что мне такое наказание, и зачем я тебя родила!

Дарко так и врос в землю от услышанных слов.

– Не смей ни к кому приближаться.

– Ты мне не можешь запрещать.

Звонкая пощёчина почти оглушила Дарко. Мать хоть и отбила руку, но не показала и вида, да и казалось, что её ничто не проймёт, лишь глубокая ненависть засела где-то на дне её глаз. Дарко ожидал увидеть что угодно, только не омерзение к собственному сыну, которое исказило лицо матери.

– Я очень жалею, что ты появился на свет не первым. Всё бы отдала, чтобы Волот стоял тут вместо тебя.

Венцеслав, что стоял в стороне, вытирая кровь, хлеставшую из носа, ухмыльнулся.

– Ты и так отдала всё ещё двадцать лет назад.

Лицо матери вытянулось, побелев, как снег, пустые глаза замутились, она сделала шаг и вновь занесла руку, но тут же, охнув, положила ладони себе на грудь. Стоявший рядом Полад успел подхватить её, сбежались и челядь.

– Я отнесу её, – Дарко хотел поднять мать на руки, но та шарахнулась от него, как от аспида.

– Не трогай меня и не подходи, – зло бросила она в сторону сына, будто тот ей лютым врагом оказался.

Его тут же потеснили, Полад потянул его в сторону, уводя за собой в тень. Стараясь унять горечь и злость, что разъедало нутро, Дарко проследил, как княгиню подхватили под руки и повели обратно в терем.

– Это бесполезно, – сказал княжич, переводя дыхание. – Я не понимаю, что ей нужно.

– Что тут неясного, вымещает боль, иначе бы она не выдержала, не унесла бы всё это на себе.

Как бы там ни было, но Дарко понял, что это уже выше его терпения.

– Вот что, ты собирайся. Больше я здесь оставаться не намерен. Сегодня покинем Дольну, – сказав, это он вышел из-под навеса.

Свиты Венцеслава уже и след простыл, как и самих друзей Волота.

– Мирогост не позволит… – догнали его слова.

Дарко глянул на друга, что тот аж вытянулся, таким верно был гневным взгляд. Княжич развернулся и направился к воротам.

Желтовато-бурый свет обливал макушки деревьев и покатые склоны береговых холмов, отражаясь янтарём на ровной глади реки. Доносились издали крики галок, что насели на пашни раскинувшегося во все стороны посада. Святилище располагалось ближе к воде, на пологом холме, поросшем кустами да изрытом оврагами. Под свинцовым небом кровля чернела угольными коньками, которыми были украшен сам храм. По обе стороны от ворот полыхали костры, языки пламени с остервенением рвал ветер, пригибая пламя к земле. И как уже хотелось избавится от этого бремени, что выпило все токи из него, верно нет тут его доли и не будет уже никогда.

Дарко вошёл в ворота свободно. Позвякивали кованные обереги на столбах, развивались ленты, а нанизанные на колья черепа животных, принесённых в жертву для будущего урожая, были заменены цветочными венками. Жрецы в домотканых рубахах до земли и в овечьих душегрейках хлопотали у стен. Кто-то таскал воду и поленья, ныряя в низкие двери. Увидев княжича, они заметно затревожились, бросая короткие взгляды, заторопились внутрь, верно оповестить волхва о его приходе.

Княжича никто не остановил, и он, откинув тяжёлый полог, ступил в полутёмное помещение, пропитанное запахами горького дыма и пряных трав. Привыкнув к полумраку, он разглядел позади выложенного камнем кострища дубовых истуканов. Нутро его дрогнуло пред их суровыми ликами, что въелись в него занозами, захотелось развернуться и уйти, но Дарко быстро совладал с чужой волей, вспомнив о том, зачем он тут. Ждать долго не пришлось, из других дверей вышел Мирогост в окружении двоих старейшин. И только тут княжич понял, как далеко всё зашло, понял, что не нужно было приносить Росью им, а теперь уже поздно, и ему никто не позволит забрать её. Но он внутренне поклялся себе, что один отсюда не уйдёт, пусть даже ценой собственной жизни. Единственная, кто осталась ему дорогой и бесценной, это Росья, которая беспомощно лежала там, за плечами волхва. И какие бы чувства в нём ни схлестнулись, а Дарко прямо встретил тяжёлый взгляд Мирогоста.

– Я устал с тобой тягаться, Дарко. Напрасно ты пришёл.

Жрецы обступили волхва с обеих сторон, а те что, до сего мига были заняты делами, теперь навострили всё своё внимание, приготавливаясь в случае чего помочь выгнать княжича из храма. Дарко медленно обвёл всех взглядом. Что ж, и он может по-плохому поступить, и в этом его никто не посмеет укорять.

– И я не хочу с тобой воевать, волхв. Но давай начистоту рассудим.

Мирогост нахмурился, в серых глазах сверкнул, что молния, отблеск костра, но он смолчал, внимательно слушая.

– Тебе не нужна жизнь Волота, тебе плевать на него и на весь город. Ты объявил войну хозяину и решил любыми путями изловить его, хоть через чужие жизни.

Жрец, что стоял по правую строну, выпятил грудь, бросив удивлённый взгляд на Мирогоста, верно ожидая, что тот за такую клевету воздаст по заслугам охальнику. Но Мирогост молчал, видно оценивая сказанные слова.

– Доля правды тут есть, – протянул задумчиво волхв. – Не стану утаивать. Но, коли ты забыл, я напомню тебе, что Он найдёт другой путь, с каждой жертвой Он становится сильнее, с каждой плотью. Его нужно изловить, Дарко. Он опасен, ты должен это понять.

– Ничего я не должен. Я обещал её родичам сохранить её до второй осени. Выходит, слово я своё не держу, и как мне быть в ладу со своей совестью?

Дарко почувствовал, как грудь вновь наливается свинцом, а дыхание становится тяжёлым.

– Я прошу тебя, Дарко, не мешай.

– Они оба погибнут, ты это сам знаешь. Ты только злишь его.

– Росья сильнее Грады, уж некуда отступать, теперь уже нет.

Дарко сжал губы, невидящим взглядом смотрел на Мирогоста, проклиная себя за своё малодушие, за то, что поверил, поверил всем им.

– Я убью тебя, – в один шаг он оказался рядом с волхвом, одним ударом смахнув его наземь, но докончить начатое ему не дали, жрецы навалились с обеих сторон, заламывая руки. Дарко одним рывком смахнул противника, ударив локтем куда-то в лицо. Тот взвыл, отступил, но место его тут же занял другой.

Сыпались на его голову проклятия и ругань, но Дарко был глух к ним, как к боли, что иногда вспыхивала то в боках, то в спине. Мирогост поднялся с земли, и в следующий миг что-то тяжёлое обрушилось на голову княжича, сбив с ног, толкнув в холодную бездну небытия.

Волна прихлынувшей жизни поглотила его с головой, заставляя задохнуться. Дарко с усилием пошевелился, открывая глаза, и тут же зажмурился от чудовищной боли, что разлилась по спине, отдаваясь тугими волнами в затылке. Уж лучше бы он не приходил в себя, такая боль его охватила.

Дарко сжал закоченевшими пальцами землю. Он разлепил веки, пытаясь понять, где он, но не обнаружил ни Мирогоста, ни жрецов, и сам он верно был в другом месте, лежал на земляном полу. Тусклого дневного света, что бился в щели, хватало на то, чтобы разглядеть бревенчатые стены земляного погреба. Дарко, выругавшись, попытался подняться. Боль, что выстреливала в затылке, оглушала и обездвиживала, сужая границы сознания до пульсирующей воронки. Повернувшись на бок, Дарко сел и только потом смог и подняться на ноги. Бросился в двери, пихнув плечом. Заперто. Тогда он со всей силы шарахнул по створке кулаками.

– Открой! – грянул он.

Ответом ему была тишина. Тогда он с разлёту врезался плечом, пнул ногой. Ничего не вышло, дверь не поддалась.

– Открой, или я тебя убью! – сорвал он голос. – Клянусь, что убью, – прошептал, уткнувшись лбом в дверь, скребя её ногтями.