Марибор в молчании шагал по мягкой влажной земле подле волхва, слушая, как ветер колышет на деревьях жухлую листву. Похолодало раньше срока. Не успел подойти к концу вересень, а трава увяла. Холодный и сырой воздух сковывал, проворно забирался за воротник. Укрытый туманом погост, по которому ступал Марибор вместе с Творимиром, пустовал, лишь торчали в густой пелене тут и там столбы с доминами в память умершим предкам.

Слишком рано. Небо пусть и просветлело, но ещё не было слышно петухов во дворах, не видно табуна лошадей и волов. Творимир, сжимая посох в широкой ладони, всё спешил уйти подальше от стен города. Одет старик был тепло, в волчью шубу мехом наружу и шапку, отороченную куньей шкуркой. Впрочем, Марибора матушка укутала тоже не легко, а как на зимовку. Только старик и ворчал, мол, пусть привыкает к холоду, имеет выдержку. Волхв и матушка не дожили до того времени, что приходилось переживать Марибору потом…

Клокочущий гомон раскатился по спящему, погружённому в морок, погосту. Марибор поднял голову и увидел стаю воронов, что копошились на невеликой кровле недавно врытой в землю новой домины. Птицы клевали белый хлеб – оставленное посадскими подношение предкам, хрипели и глядели на путников, дёргая крупными головами, смотрели чёрными, блестящими глазками. Марибору мнилось, что взгляды их были как человеческие – осмысленные, вдумчивые. Отстав малость, поспешил нагнать волхва. В свои восемь зим Марибор вытянулся и ровнялся старику выше локтя, хотя тот, пусть и в уважительной зрелости, на рост не жаловался.

Волхв не обращал на отрока внимания, молчал, хмурил брови, глядел под ноги и о чём-то безутешно думал. Изредка шевелились его губы, и Марибор слышал неразборчивое бормотание старика. Этим утром Творимир тревожился больше обычного, впрочем, он давно был чем-то озадачен, но тщательно скрывал и не делился даже с Ветрией. Одно понимал Марибор – мысли Творимира светлыми не были. Волхв вёл его дальше от городища, чтобы снова научить одному из тайных уроков, о которых не знает ни князь Славер, ни его старейшины, только матушка, но и она держит перед всеми язык за зубами.

Удалившись почти к самому лесу, где скрывалось от путников древнее капище, поставленное ещё со времён начала заселения Тавры, волхв остановился. Внимательно оглядев в по-осеннему мрачную чащу, плотно сжал губы и повернул голову. Серые с золотистыми искрами глаза пристально взирали на отрока. Бледное с выступающими на висках синими венами и исчерченное морщинами лицо Творимира на фоне серого неба казалось грозным, совсем как лики Богов, что точно так же смотрели хмуро, как бы с укором, в самую душу. Но Марибор не дрогнул – привык к чёрствости учителя.

– Воздавай хвалу нашим покровителям, чадо, – разлепил волхв блеклые губы.

Марибор повернулся к двуликому потемневшему от времени изваянию, сделав поклон в землю, воздел руки к небу, промолвил, обращаясь к невидимому духу:

– Гой ты, славен будь, Всемогущий. Даждь Бог нам силу и путь Прави увидеть и с честью сотворить деяния верные во славу рода людского. От круга и до круга так было, так есть и так будет…

– Что ты зришь ныне? – спросил Творимир, после длинного молчания.

– Капище.

– Ещё?

Марибор огляделся – он привык к странным вопросам волхва. Окинув единым взглядом окольность, не увидел больше ничего необычного, того, за что могло зацепиться внимание. Погружались в туман на окоёме теремные кровли, смотровые княжеские вежи высились вдоль крепостных стен. Прозрачная пелена дыма поднималась из сердцевины детинца. А в рассветном небе плыла вереница диких уток.

– Ты видишь смерть, – ответил Творимир чуть резче обычного. – Мара скоро явится в Волдар. Придёт за чьими-то жизнями… Я слышу её голос, – протянул волхв последние слова с шелестом, вбирая шумно в широкие ноздри холодный воздух и тут же выдыхая пар. – И ныне я буду учить тебя, как умереть и возродиться вновь. Твой дух покинет бренное тело, и ты сможешь забирать жизни других. Это будет твоим главным уроком, – прошептал он едва слышно.

Марибор посмотрел в холодеющие, остеклённые глаза и ощутил, как по жилам начала стыть кровь, в след этому кожа будто покрылась коркой льда. Тогда он ещё не знал, что этот урок будет последним.

Мёрзлый поток воды хлынул на голову. Марибор, вырываясь из липкого небытия, задохнулся, судорожно глотая воздух, чувствуя, как колючая вода осколками рассыпается по груди и спине, попадает в нос и горло, царапает нёбо. Он закашлял, прочищая засаднившее горло. Рана на шее взорвалась болью, и показалось, что в глотку вонзили копьё, но не успел княжич прийти в себя, как новый поток ухнул всё так же сверху, вынудив забыть о дыхании и едва не остановив сердце.

– Давай, очухивайся! – услышал скрежещущий голос.

Марибор дёрнул руками, чтобы придушить того, кто так неосмотрительно обошёлся с ним, но не вышло. Запястья оказались крепко связанными, воздетыми вверх – он был подвешен к столбу. А когда мутная пелена сошла с глаз, Марибор разглядел в ярком дневном свете узкое бородатое лицо Оскабы. Мир вокруг перестал неистово вертеться, замер, сокращаясь до острых краёв бурлящего гнева, который клокотал огнём внутри Марибора, как жерло кузнечной печи.

– Убью, сука… – прохрипел он севшим голосом, яростно глядя исподлобья, сжимая затёкшие руки в кулаки.

Вождь лишь усмехнулся.

– Попробуй, аже получиться, без рук, – ответил Оскаба с насмешкой.

Марибор, сжав челюсти, огляделся. Рядом стоял другой воин с бадьёй в руках, видно степняк намеревался ещё плеснуть воды на голову пленённого, дабы скорее привести в чувство. Марибор оглядел себя. Рубаха, пропитанная кровью и водой, превратилась в жалкие лохмотья, штаны облепляли ноги сухой коркой и наверняка тоже залиты были рудой.

Прежняя бодрость мгновенно схлынула, как вода, что сейчас гадко и противно стекала с волос и шеи, оставляя за собой жгучие следы, будто сотни ножей полосовали его кожу, да и прикосновение царапающего ветра, и поток света причиняли невыносимую муку, давили на глаза. Дали о себе знать и отбитые бока. Раскалёнными оковами стянуло горло, не позволяя вдохнуть свободно. Марибор в какой-то миг усомнился, что голова не отсечена и всё ещё на плечах. К тому же темя затопило резью, что вызвало позывы тошноты.

Марибор туго втянул в себя воздух, казавшийся таким же раскалённым и сухим, как песок на солнце, и от чего начало драть горло, будто заржавелыми крюками. Степняки оставили его в живых, хоть он и потерял много крови. Смешно подумать, что Оскаба сохранил ему жизнь в надежде получить откуп. А держать Марибора в плену для вождя равносильно тому, чтобы прикормить дикого бера. Другое дело – Данияр. Марибор, вспомнив о минувшей бойне, огляделся ещё раз, но племянника так и не нашёл.

Оскаба, видно прочитав на лице пленного недоумение, довольно оскалился. И Марибор знал, сколь бы он ни ощущал себя скверно, сил у него хватит, чтобы придушить этого паскуду, а потому вождь неумышленно сделал шаг назад.

Марибор находился на самом солнцепеке, в середине широкого двора. Он медленно обвёл взором постройки. Окна зияли пустотой, телеги были перевёрнуты, разбросанно повсюду тряпьё, осколки глинных горшков, пожжены кровли. Несколько степняков недалеко пеклись под солнцем, среди них мелькал гладкий череп Анталака – видно они были приставлены смотреть за пленным. Остальные наверняка таились в прохладе.

Деревню разграбили давно, и народ, если и остался в живых, покинул обжитые места. Но что это за поселение? Как далеко ушли от Доловска? Легко бы можно было определить, если бы Марибор знал, сколько времени находился в беспамятстве. Княжич не раз вырывался из объятий Нави, но жидкий тугой огонь захлёстывал его снова с головой, не позволяя понять, что с ним и где он находится. Он тут же погружался в огненное жерло, где его терзали холодные едкие воспоминания боя у леса. Всем существом рвался из зыбкого беспамятства, и чем сильнее он стремился, тем глубже его затягивала вязкая чёрная топь забвения.

«Много ли прошло времени?» – билась мысль болезненным нарывом.

И коли его оставили в живых, значит недругам что-то нужно. Смертный холод разлился по телу, когда он подумал о Зариславе. Смогла ли она ускользнуть? От бессилия его заколотило изнутри, чёрным мраком застелило ум.

Марибор вернул мутный взгляд на вождя. Как бы его ни распирало от гнева, но Оскаба оказался хитрее. Предал, тварь! Того и стоило ждать, ведь ко всему степняк умелый воин и стратег, отличавшийся своей жестокостью. Теперь уже нет смысла корить себя. Марибор заслужил смерти, и Боги давно давят его гневным взором. Верно кончилось их терпение. Пришло время расплаты.

– Что тебе нужно? – прошептал Марибор, чувствуя, как расточаются силы. Слишком глубокие раны, а солнце жжёт кожу, и плотная духота поднимается от сырой земли.

Стоявший на расставленных ногах Оскаба качнулся. Глаза сузились до щёлок, он внимательно посмотрел на княжича, раздумывая.

– Ты хотел предать меня. Я это понял с последней нашей встречи, ещё когда ты заставил меня ждать. Думаешь, я не знал, чем кончится наша договорённость?

– Ты получил плату. Мог бы уйти по добру.

Оскаба хмыкнул, и лицо его выказало отвращение. И как бы Марибор ни силился, не мог понять, зачем было вождю подвергать себя такой опасности – нападать на княжеский отряд. И где он, леший его подрал, взял столько воинов!? Марибор ведал, что было их числом не больше дюжины. Или этот ублюдок заранее всё задумал и только ждал нужного времени? Оскаба знал многое, знал все передвижения Князей Доловска и Волдара. Знал о намечавшемся венчании. Как же опрометчиво Марибор поступил! Но тогда он не ведал, что всё обернётся именно так. Смерти воеводам он не желал, как и Радмиле, Доловской княжне, и не ведал, что Зарислава станет ему настолько близка и дорога…

Вспомнив её бледное лицо, ясные глаза, полные страха, Марибор пошатнулся. Стиснув зубы, дёрнул руки, но в запястья только больнее врезались путы.

Оскаба попятился, делая знак своим людям.

– С тобой останутся мои други. Слишком много я потерял воинов, и ты бил нас наравне с воеводами, а потому Анталак очень зол. Он потерял своего сына Липоксая, так что советую не дурить, тебе же хуже будет. А вечером жрица решит, что будет делать с тобой. И молись своим божкам, чтобы Вагнара тебя пощадила.

Марибор в удивлении вскинул взгляд – не ослышался ли. Вождь только едко глянул на княжича и отступил.

Имя княженки врезалось в уши. Вагнара? Помнится, в последний раз, когда он видел её, девка выглядела скверно. Верно, жива ещё. И что значит, «жрица»? Впрочем, на вопросы Марибору никто не собирался отвечать, а потому он опустил голову и долго смотрел в жёлто-серую твердь, да в собственную тень. Вскоре к ней приблизились ещё две тени, и Марибор, поднявший было голову, дёрнулся, силясь согнуться, да верёвки не позволили – удар, что пришёлся в солнечное сплетение, выбил дыхание и способность видеть и слышать. Но не успел он опомниться, как стальной кулак врезался в висок. Марибор сквозь дребезжащий звон в голове, почувствовал, как раскрылась подсохшая рана на шее. А потом пальцы одного из мужей вонзились в волосы, дёрнули, вынуждая княжича глядеть вверх. Бритоголовый Анталак смотрел в упор, во взгляде его плескалась лишь лютая холодная ненависть. Чёрные угли глаз воспламенились. Лицо исказилось в омерзении. Будто Марибор был виноват в смерти его сына.

– Тебе не выжить, волдаровский вымесок. Мой сын умер, как и Бруй, но они успели поймать и поиметь княжескую потаскуху, оставив в ней своё семя.

В глазах Марибора потемнело, он не заметил, в какой миг рассудок покинул его. Напрягся так, что жилы и мышцы натянулись, а на скулах и шее вздулись вены, готовые вот-вот разорваться. Выстрелила жгучая резь, но это мало беспокоило Марибора, он желал добраться до горла степняка и выдернуть его кадык.

Анталак глянул на столб, будто усомнился, что тот врыт в землю достаточно надёжно.

Движение сбоку Марибор заметил поздно. На спину обрушился сокрушительный удар чего-то тяжёлого и железного. Белый свет померк мгновенно. Голова княжича безвольно повисла на грудь.

Рой звуков вторгался в голову, распадаясь неясными обрывками, они растачивались и меркли, проваливаясь в глубокую яму уставшего воспринимать Явь сознания, но снова вспышками возникала невнятная речь, вынуждая княжича очнуться. Вскоре Марибор различил, что голоса принадлежали степнякам. Они слышались отовсюду, напомнив ему, где он и с кем. А потом Марибор услышал поблизости треск поленьев, гудение огня, и жар костра хлынул на спину. Запах едкого дыма въелся в ноздри, оставляя на языке прогоркший вкус. Приближающиеся шаги он уловил ещё издали. Кто-то подступил и шумно дышал в стороне.

– Опамятовался? Жрица будет говорить с тобой.

Марибор почуял кислый запах браги, поморщился и приоткрыл ресницы, разглядев сквозь влажную пелену Анталака. Откуда берут запасы снеди? Знать порылись в погребах брошенных изб.

– Передай ей, пусть идёт к лешему, – сказал он очень тихо, но степняк его расслышал.

Анталак пожевал губами, разъярился. Ударил бы, но чего-то побоялся, потому отступил скоро, и Марибор снова остался один. Он пошевелился и зажмурился, испытывая разрывающую резь в голове. Выждал, и когда утихла боль, снова открыл глаза, огляделся.

В темноте мелькали огни факелов и костров. Степняки с приходом ночи повылезли наружу, теперь шумели, смеялись, готовили над кострами снедь: убитых зайцев и тетеревов. Оглядев двор, Марибор насчитал с дюжину воинов, но где же остальные? Ведь напало на отряд больше двадцати. Пусть многие полегли, но остальные? Неужели успели уйти?

Раскалённым обручем стягивала голову боль, давила на глаза, мешая соображать ясно.

Остро захотелось пить, и во рту ссохлось. Марибор пошевелил плечами, рук не чувствовал до локтей – по-прежнему связан. Мысли, словно камни, начали бить одна за другой. Значит, вражеское становище находится далеко от стен города, поэтому до сих пор ещё в заброшенной деревне. Перед глазами проносились лица кметей, разъярённые бойней, крики женщин. В висках пульсировало, и невозможно было повернуть головы – любое движение причиняло немыслимую муку.

Княжич спомнил слова Анталака, и тёмная разрушительной силы волна гнева поднялась со дна мутным осадком, заполонила сознание. Зарислава должна была уйти. Должна! Представив, как степняки терзают её, ощутил подкатившую к груди дурноту, сжалось горло в болезненном спазме. Он прикрыл ресницы и бессильно откинул голову, ударившись затылком о деревянный столб. Нет, не может этого быть. Он знал, что с Зариславой всё хорошо, чувствовал.

Когда-то Творимир учил его колдовству. Марибор не вспоминал об этом с тех пор, как умерла матушка Ведица. Колдунья Чародуша способствовала тому, чтобы он забыл навсегда уроки волхва. Считала, что знания те только вред нанесут душе, погубят, потому как сила даётся великая, и не каждая человеческая душа может нести её с достоинством. Она и руны начертала не только для того, чтобы защитить его от чужих глаз, но и чтобы сдержать колдовскую силу, которая передалась Марибору по крови от матери. Он сам не знал, как смог заставить свой дух выйти из тела. Страх за Зариславу пробудил древнее знание, которое не смогли сдержать даже заклятия колдуньи. В тот миг, когда Марибор, сражённый степняками, упал, видел, как уплывала Явь, как стихли звуки, а небо померкло в глазах. Тогда неведомая сила начала выскальзывать сквозь пальцы безвольно, тянуться за Зариславой, вынуждая его разум покинуть тело, и он следовал за ней в лес. Настиг душегубов, забрав их жизни. Он знал это. Сам остался жив, выпив токи силы врагов. Он убил этого выродка Липоксая, не позволив осквернить девицу, в этом Марибор не сомневался. Пусть и не видел, но ощущал и слышал…

Анталак не мог знать, что произошло с сыном в лесу. Мысль о том, что девчонка осталась одна в чащобе, заставила очнуться окончательно.

Марибор задышал часто и глубоко, стискивая занемелые пальцы в кулаки, но задохнулся от бессилия.

Степняки начали пускать оскорбления и смешки в его сторону, но приближаться не смели. Все будто бы ожидали чего-то, готовились. И Марибору оставалось только гадать, какую долю приберегла для него небесная пряха судеб. И ждать. Время тянулось невыносимо долго, и он вновь утонул в тягучих топях прошлого. Мыслями Марибор унёсся в день венчания. Сильно же его скрутило, когда Пребран, нисколько не таясь, прижал Зариславу к себе. Тогда Марибор едва нашёл в себе благоразумие покинуть праздничный стол. Если бы остался, то маловероятно, что этот щенок сохранился бы в целости. А потом всё же вернулся и Зариславу нашёл в толпе – она спешно покидала пир, и он бесшумно ступал, как зачарованный, по её следу до самого капища.

Заново, будто наяву, услышал ровное глубокое звучание её голоса, упрекающего и искреннего. Тогда внутри Марибора что-то толкнулось. Она призывала Богов не к себе – к нему. Отдала, глупая, зарок. Поначалу, до этого мига, он решил оставить её, выкинуть из головы и не думать о травнице, но понял, что усилие забыть только заставляло более настойчиво искать её взглядом повсюду. Это страшно злило. Марибора душил гнев на самого себя за то, что стал так уязвим и бессилен перед этой девицей. И когда приближалась развилка, предвещая скорую разлуку, Марибор будто бы мёртвым сделался. Сдерживался, чтобы позволить уйти ей, но поклялся перед собой, что найдёт, как только…

– Эй, – Марибора кто-то потряс за плечо. Он скривился, открыл глаза и повернул голову.

Мутный туман разошёлся, и перед ним оказался молодой воин с одутловатым лицом, распухшим, будто от сильного похмелья. Душегуб вперился чёрными вороньими глазами, хмыкнул.

– Хочешь пить? – спросил он и поднял деревянный изогнутый ковш, наверняка взятый из горницы одной из изб.

Марибор глянул на степняка так, что тот замялся было, а затем нахмурился и резко дёрнул рукой. Тёплая вода плеснуло в лицо, вновь намочила открытые рубцы, защипало нестерпимо. Марибор сжал челюсти и отвернулся. Степняк захохотал, надрывая круглый живот, отбрасывая ковш. Сейчас они могли потешаться над ним сколь угодно. Верно, и правда выглядел скверно. Знать, в живых не оставят, раз так бесстрашно и неосторожно обращаются с ним.

– Вагнара приказала точить ножи, – ехидно усмехнулся Анталак, поднимаясь с земли, оставляя соплеменников. – Ныне будет кровь для Великой Матери.

Марибор сглотнул, прочищая горло, намереваясь послать к нежити степняка, но гортань будто ссохлось, и слова так и не вышли из уст.

Анталак выдернул булат из-за пояса и, нарочно зля пленённого, покрутил в руке.

Марибор ощутил, как его прошибла дрожь от жгучей ярости.

– Уймись, Анталак, – раздался женский голос.

Марибор узнал Вагнару сразу. Анталак осёкся и, торопливо склонив голову, отступил. Вперёд вышла русоволосая девица. Даже теперь средь воинов она казалась высокой, гибкой, что ясеневый лук. Если бы не голос, Марибор не узнал бы сарьярьскую княженку. Его объяло лихое смятение – что так могло изменить её?

Прямые и остриженные до пояса, густые, с бронзовом отливом, волосы в свете костра стали почти огненные, лоб перехвачен был кожаной тесьмой. Серые глаза теперь искрились золотом, гуляла в них дикая резвость. Походка уверенная, особенно видно это было в мужской рубахе, доходившей ей до середины бёдер, в просторных портах и сапогах по щиколотку. Тонкую талию обхватывал широкий пояс, на котором поблёскивал изогнутый нож. Немного резкие движения выказывали едва сдерживаемое возбуждение предстоящей расплатой. Наброшенная на плечи волчья шкура, обвешенная костяными и железными оберегами, придавала ей внушительности, заставляла напоминать воительницу – сноровистую, ловкую. Девка приблизилась к пленному. Как верный пёс, рядом трусцой бежал вождь Оскаба. Степняки начали подниматься со своих мест, взволнованные появлением, по-видимому, хозяйки.

Вагнара внимательно, с нескрываемой ненавистью оглядела Марибора. Румяное, посвежевшее лицо исказил скорее оскал, нежели улыбка. Вагнара сузила глаза, выказывая насмешку и спесивость.

– Скверно выглядишь, – сказала княженка.

– Здравствуй, жрица Вагнара, – горло заскрежетало, что каменные жернова, издало хрип.

Вагнара улыбнулась шире, привстала на носки, подтянувшись к лицу Марибора, заглянула в глаза. Чёрные зрачки расширились почти до краёв, княжич утонул в их глубине. Он опустил взгляд на длинную белую шею – как бы хотел обхватить её рукой и сдавить.

– Где князь? – спросил лишь он, вернув взор на вытянутое лицо девки.

– Ты про этого щенка, Данияра? – фыркнула она. – С каких это пор беспокоишься за него? Помниться, люто его ненавидел, убить желал.

Марибор скосил взгляд на вождя, пытаясь понять, какими силами княженке удалось подчинить столько воинов себе. Ведь он не мог обмануться – в последний раз, когда он видел Вагнару, она едва напоминала ему человека – истерзанная, с блеклым взглядом. Ныне же пышет жизнью. Сколько прошло с того дня времени? Почти две седмицы.

– Жив он, – ответила она, не скупясь. – Тебе ещё предстоит с ним долгий разговор. Князь должен сказать тебе «спасибо» за смерть отца Горислава.

Марибор сжал зубы, напряжённо дёрнулись желваки. Жар нахлынул с буйной силой, и волосы на шее и лбу взмокли, покатился пот с висков. Пленник прожигал княженку ненавидящим взглядом – убил бы немедля, если бы были свободны руки. Но Вагнара сама приблизилась. Широкая ладонь Оскабы тут же неумышленно упала на рукоять булата. Готов был в любой миг броситься на защиту жрицы.

– Я знаю, что тебя скрывает от других, – шепнула она в губы Марибора. – Теперь ты будешь искать меня везде, приползёшь сам и будешь молить меня простить.

Тёплая ладонь легла на живот княжича, скользнула в сторону, на бок. Вагнара нежно погладила его, и руны словно зажглись, зло опалив. Марибор не сводил глаз с девки. Теперь он понял, для чего было сделано это всё.

Губы Вагнары растянулись в сухой улыбке, она подалась вверх и коснулась губ Марибора, оставляя ледяной след на устах, отняла руки и небрежно подала знак воинам. Тут же появился Анталак с ножом в кулаке. Пока он срезал рубаху с Марибора, Вагнара развязала тесьму на затылке, свернула её вдвое, вставила в зубы княжичу.

– Терпи, колдун, – погладив пленного по щеке, она отошла в сторону.

Он оглядел постройки, пытаясь понять, где держат племянника. В избах не горело ни одной лучины, да и порубов здесь нет.

Оскаба ступил вперёд, напомнив Марибру, что они собираются сделать. Он вытянулся, обхватив покрепче верёвки, ощущая на языке горький вкус выделанной кожи. Когда лезвие с шелестом вышло из ножен, зубы против воли сжали мягкую тесьму, его пробрала дрожь.

Как только степняки сделают своё дело, покинут земли Волдара и уйдут в степь. Иначе будут глупцами, если осмелятся остаться, если Марибор выживет…

Княжич глянул на Вагнару, та смотрела неподвижно, вскинув гордо подбородок. Ведьма. В этом Марибор не сомневался, ведь знал, что девка на многое способна. И Чародуша когда-то предупреждала, что сильная она. Оскаба закрыл собой Вагнару, Марибор только видел его оскал и какой-то дикий обезумевший взгляд.

Когда лезвие вошло под кожу, в голову хлынул туман, а глаза мгновенно заполнились влагой, но Марибор только лишь прищурился, не выказав и доли смятения. Но потом лезвие начало сдирать кожу. Марибор и не думал, что это может быть настолько больно. Бок обожгло, словно на него плеснули жидкое раскалённое железо. Княжич стиснул крепче зубы, продавливая тесьму, зажмурился, воздуха стало мало, и по вискам потёк холодный пот. Молчание окутало, казалось, степняки и ждали, когда пленный взмолится о пощаде. Марибор ощущал на себе холодный равнодушный взгляд Вагнары, но он не смотрел на неё и ни на кого, наблюдая лишь, как покачивается ночное небо, втягивая в себя скудный воздух, чувствуя, как от каждого движения острого лезвия в глазах вспыхивает бурыми пятнами туман. А потом замелькали неясные, размытые образы. Прояснилось бледное лицо Творимира, серые, оживлённые, почти безумные глаза пронизали.

– Благодари его, давшего силу холодным водам Навь-реки. Громом грянул глас его многомудрый, Явь сотворив в океане мироздания. Зривший с неба, он дал нам свет и тьму. Всемогущий Бог, – проникновенный голос его ослаб в глубине, и на смену ему пришёл образ матушки с беспокойным, полным тревоги взглядом.

– Деды наши желали правителя, владеющего древними знаниями, имеющего силу великую…

Ведица растворилась, и явилась Зарислава – напуганная, хрупкая.

– …Пусть глаза его видят путь верный, сердце слышит голос Прави… что ведёт к чистым истокам твоим… Помоги ему выйти из тьмы боли и страха…

На глаза набегала влага, и Марибор больше ничего не видел и не слышал. Чувствовал, как бок наливается кровью, как ползёт кожа под сталью, как руда сбегает ручейками по бедру к колену. Сжимая губы, он сдерживал рвущиеся наружу крики, душил их в горле, рассудок его мутнел, и вены едва не лопались от натуги. Княжич перестал дышать, и на смену задушенному болью гневу пришло безысходное всепоглощающее отчаяние, и когда не осталось никаких сил терпеть, он до ломоты в челюстях сжал тесьму и закричал.

Марибор на короткий миг потерял восприимчивость. Он видел, как Оскаба, делая ножом борозды, сдирает кожу, как стекленеют глаза Вагнары и смотрят голодно и пусто, как побелевшие губы её кривятся в презрительной ухмылке, а тонкие пальцы подрагивают.

Онемевшие ноги не держали, колени подгибались, и Марибор время от времени повисал на верёвке, пытаясь невольно уклониться, но мешал столб и воины, которые кинулись держать его с обеих сторон, чтобы тот не вырвался из пут. Марибор чувствовал себя ошкуренным волом. Он захлёбывался зверской грызущей болью, и ему ничего не оставалось, кроме как терпеть, когда вождь завершит своё скверное дело. Княжич уже не кричал, лишь продавливал кожаный ремешок до ломоты в зубах, челюстях и висках, поднимая подбородок, смотря на высящийся вверх столб, к которому он был привязан. Глядел в холодное, равнодушное к его страданиям небо, обрекающее на смерть. Марибор думал, что не ждёт помощи Богов, ведь он получил по заслугам, но под сердцем болезненно давила постыдная жалость к себе, вынуждая его раскаиваться во всём. Казалось, что ещё немного, и испустит дух, но он не доставит ей такого удовольствия, не попросит пощады.

"Не дождётся, сарьярьская шлюха!"

Больше он не ощущал холодную сталь – тело от живота к груди занемело. Пот ледяными капельками стекал по лицу, шее, груди. Отяжелели от влаги ресницы, и на губах он чувствовал солоновато-горький вкус. Кто-то дёрнул тесьму, вырывая изо рта кляп, но Марибор не мог разжать зубы, и тогда Анталак, надавив на скулы, заставил разомкнуться челюсти.

– Ты глянь, ещё не издыхает, здоровый бык, – отступил Оскаба, и мутным взором Марибор разглядел окровавленное лезвие. Вождь вытер нож о полу малицы и сунул его за пояс.

Степняки выпустили его. Ноги не удержали, Марибор безвольно повис, вызывая у степняков удовлетворённый рокот. В глазах рябило, и время от времени голову затопляла чернота. Трясло люто, и весь он горел, будто оказался в жерле кузнечной печи.

В следующий миг перед ним появилось белое, лишённое всякой кровинки лицо Вагнары. Её месть была исполнена.

– Понравилась тебе моя ласка, княжич? – спросила она шипящим змеиным голосом. – Это тебе за то, что ты бросил меня. Предал, – зло выдавила она слова, снизив тон. – Я делала всё, что ты мне велел. Я старалась для тебя, – шептала княженка, задушив гнев в горле, оглядывая Марибора сухим опустошённым взглядом.

Старалась она для себя, вожделела стать княгиней Волдара, Марибор это хорошо понимал.

– То, что произошло в лесу, не значит, что я предала тебя. Моя сила оказалась в них, – она дёрнула головой в сторону степняков, которые, насмотревшись на пленного, потешив своё любопытство, начали устраиваться за кострами, продолжая пировать победу. И Марибору не верилось, что кроме князей они не взяли ни одного пленного.

– Имея с ними связь… – продолжила Вагнара. – Да, именно ту связь, которая была с тобой, я могу повелевать ими. И теперь, без рун, ты ощутишь мою волю на своей шкуре. Теперь тебя ничто не защитит, ничто не сокроет.

Марибор поднял на неё глаза, выказывая равнодушие. Вагнара фыркнула, кичливо окинув его стылым взглядом.

– Когда Оскаба мучил меня… приходил снова, чтобы опять взять, я, глупая, пугалась, но потом, когда стала изъявлять свои желания, вождь слушал. Выполнял мои прихоти, а сила начала прибывать ко мне, вливаться вместе с их семенем. Теперь они на коротком поводке. Тебя ждёт та же участь, потому что ты был со мной долгое время. И на шее твоей отныне цепь. Приползёшь и станешь служить мне, будь в том уверен. Если, конечно, выживешь, потому что тебя ждёт твой племянничек. Он очень расстроился, когда узнал, что ты предатель, – глаза Вагнары сузились до щёлок, царапали колким взглядом, в них смешались и горечь, и обида, и скорбь. – Но, если ты попросишь прощения, быть может, я смилостивлюсь. Нравишься ты мне, жаль, если ты умрёшь, – Вагнара провела пальцами по щеке Марибора, поглядела на губы. – Тебе нет равных.

Княженка помолчала, видно, ожидая какого-то ответа – если не согласия, то ругательства, брани, осуждения. И видят Боги, Марибор непременно бы её стёр в прах, но не было сил выдавить из себя и слова.

– Будь ты проклят, колдун, – почти безразлично бросила Вагнара и отстранилась, откинув бронзовые волосы за спину. Княженка оставила пленного и присоединилась к Оскабе.

Марибор закрыл глаза и какое-то время слушал, как смеются степняки. Их хохот смешивался со звоном бившихся чар, сыпалась брань, обращённая в сторону привязанного княжича. Анталак подкладывал поленья в костёр, и Марибора опаляло пламя, обливая жёлто-оранжевым светом. Страшно изводила жажда, драла глотку сухость, но никто не подносил воды.

Марибор в полубреду вспомнил Горислава. Теперь княжичу, прикованному к столбу, оказавшемуся во вражеских руках, желание мстить показалось нелепым, напрасным, оно истощилось, ссохлось и потеряло всякий смысл. Марибор не испытывал, как прежде, разрушительного гнева к брату и его жене, внутри было пусто. Наверное, Горислав так же чувствовал себя беспомощным, ожидая, когда явится Мара. Княжич пытался вызвать образ матери, но и тот не приходил к нему. Вся его жизнь развернулась перед ним блеклым платом, показалась никчёмной, ничего не стоящей.

Сердце начало пропускать удары, дыхание сплелось в тугой узел, заставив сотрясаться от безысходности и невозможности вдохнуть. Горло сжал страх пред кончиной. Никто не обращал внимания на бьющегося в агонии пленного. И когда отчаяние нахлынуло с новой мощью, забирая остатки сил и волю к жизни, пред глазами Марибора явился лик травницы. Княжич видел тепло в ясных глазах и всеобъемлющее смирение. Зарислава согласилась быть его… она молила за него Богов. Боль и отчаяние внезапно утихли, позволяя задышать ровно, вновь забилось сжавшееся в болезненном спазме сердце.

В меркнущем сознании Марибор различил девичий пронизывающий стон, повернулся на звук. Обнажённая Вагнара лежала на шкурах, бесстыдно раскинув ноги, над ней, срываясь в дикое рычание, нависал Оскаба. Княжича перекосило от испытываемого отвращения, он опустил голову, посмотрел на себя, но то, что увидел, выглядело ещё отвратней. Рассудок его потух, но проваливающееся в безвременье сознание ухватило блаженный крик княженки.

Когда он очнулся вновь, то жара уже не было, прохлада витала в воздухе, трогала слипшиеся волосы, гладила по воспалённой коже и открытой ране, занимающей половину его тела. Туго опоясывала боль, она жадно обгрызала плоть и рёбра, словно голодная крыса. Мир слился в одну сплошную тьму. До слуха докатывались голоса степняков, и Марибор распознал, что те сворачивают лагерь, собираются впуть, торопясь покинуть становище. Княжич попытался разлепить ресницы и пошевелился, но приступы рези оглушили и снова утянули в пучину беспамятства и тьмы.

Мгла развеялась, и в сером холодном небе мелькнули снежинки. Они плавно и легко опустились на щёку Марибора и тут же растаяли, напоминая, что он снова в Яви и лежит на влажной, остывшей земле, вернувшийся из глубоких вод Навь-реки.

– Поднимайся, застынешь, – поторопил Творимир отрока. Нетерпение сквозило в серых глазах волхва, сверкающих льдистыми осколками. Наставник заговорил громче, окончательно выдёргивая Марибора твёрдым гортанным голосом из небытия.

– Что ты видел? – вновь спросил он, помогая подняться на ноги.

– Ничего, – руки Марибора покалывало иголками, к ногам кровь прильнула не сразу, и не сразу он стал чувствовать их. – Я слышал…

Старик обхватил его за плечи и встряхнул.

– Говори, чадо, не испытывай моего терпения, – потребовал он.

– Я слышал голоса людей. Далеко отсюда, там очень холодно. Мара уже пришла в другие деревни. Я слышал её голос – он трескучий, как лёд, – сказав это, Марибор со смертным холодом вспомнил, как его пронизывала невыносимая мучительная тоска и одиночество.

Творимир долго смотрел на ученика, изучающе и внимательно, неотрывно, пытаясь что-то выведать, вытянуть. Губы его дрогнули в тёплой улыбке. Волхв отвёл глаза, но быстро вернул взгляд на отрока.

– Пошли, нам пора.

Отпустив поклон двуликому Богу, они спешно покинули капище.

Теперь волхв шёл намного бодрее, переставляя посох, выковыривая им клочки земли с прелой листвой. Теперь было хорошо заметно, что Творимир прихрамывает на одну ногу. И не потому, что страдал спинной болью, он был рождён таким – одна нога короче другой.

– Горислав слабый, – забормотал волхв. – А ты, ты можешь многое. Ты сильный. Ты станешь князем.

– Нет, – Марибор резко остановился.

– Что? – насторожившийся было волхв, мгновенно смягчился, но Марибора было не обмануть. Старик напрягся.

– Мой брат станет князем. Он правитель и первый наследник.

Окаменевший Творимир тягуче и с сомнением посмотрел на отрока.

– Земля, трава, деревья, реки и поля – всё это наше. Если настигнет враг, разве не пойдёшь вступаться за родную землю?

Марибор охладел, обидные слова волхва глубоко тронули.

– Пойду, – сжал он упрямо губы.

– Люди, увидев твою силу, встанут за тебя. Боги и народ выбирают правителей, а не вожди друг друга, потомки коих могут рождаться уязвимыми. Недаром обряды совершаются и вече собирают, чтобы решить это. Потому слушай меня, чадо, заветы предков чти, они ведут к Прави. Отец твой, Славер, князь Волдара, Горислав – старший сын его, а ты внебрачный ребёнок, но рождённый в ведовстве. Славер воздвигает другую крепость, для тебя. Когда окрепнешь, народ потянется к тебе, придёт на твои земли. Разве ты станешь прогонять людей и говорить им, что их князь – Горислав?

Марибор замялся с ответом. Сказать было нечего. Опустив нос, отрок зашагал молча, сбивая носками чёрные комья земли.

Марибор рухнул вниз, ударившись о землю, выбив дыхание из груди. Он закашлялся. Боль пронизала от шеи к лопаткам, опускаясь до поясницы, стягиваясь огненным обручем вокруг пояса. Скривившись, он перевернулся на бок, скорчился, судорожно, с хрипом хватая ртом прохладный воздух. Кажется, застонал, но он мало понимал, что с ним происходит. Бок жгло, дёргались мышцы. Но налетевший ветерок погасил пробудившийся приступ боли. Марибор разлепил ресницы и в предрассветном зареве чистого голубоватого неба увидел нависшую тень.

Глаза Данияра жгли. Марибор не сразу понял. Верно, это он срезал верёвки со столба. Княжич повернулся, заставляя непослушное тело шевелиться. Площадка пустовала, ни одного степняка, лишь прогоревшие угли и разбросанная утварь, обглоданные кости, оставшиеся от ночного пира объедки. Ушли.

– Убью тебя, сучий вымесок, – Данияр подступил ближе, и только тут Марибор заметил, что племянник сжимает в руке булат длиной в локоть.

– Убивай, – прохрипел безразлично Марибор, глядя в затуманенные гневом глаза Данияра.

Тот вспыхнул, мгновенно и резко занёс клинок, но замер. Волдаровский князь отчего-то медлил, сжимал плотно губы и смотрел неотрывно, выказывая дикое презрение, ненависть, отвращение и омерзение. Руки его затряслись, он нехотя опустил сталь.

– Нет. Пусть сделает это народ Волдара. Пусть свершится суд Богов. Пусть знают предателя в лицо. Ты умрёшь позорной смертью. Поднимайся, – Данияр рванул Марибора с земли. Уж какими силами ему это удалось, княжич не смог понять, сам он был настолько обессилен, что не был способен встать на ноги.