Война в Польше была необычной. Под натиском Советской Армии немецко-фашистские войска отступали, уничтожая всё на путях отхода. Сопротивление противника опиралось, в основном, не на позиционную оборону, а на организацию и осуществление диверсий, как на фронте, так и в тылу наступающей армии. В таких боях выигрывал тот, кто хитрее, кто оперативнее действовал и имел хорошую разведку. Обстановка менялась быстро. Командованию полка приходилось принимать решения на ходу, соблюдать бдительность и поддерживать постоянную боевую готовность.

Стрелковый полк, в котором воевали Алексей Галерин и Анатолий Иваньков, совершал ночной бросок форсированным маршем. Предстояло преодолеть расстояние в сорок пять километров и выйти в направлении Калиш. Колонны батальонов поротно шли по железобетонной дороге, хорошо видимой в темноте и способной выдержать нагрузку танков и САУ.

Первый батальон двигался в авангарде полка. Вперёд по маршруту была выслана головная походная застава (ГПЗ) в составе усиленного стрелкового взвода. Справа и слева колонну охраняли боевые дозоры.

ГПЗ имела задачу предупредить авангард от внезапного нападения противника, выявлять опасные участки пути, заграждения, препятствия. Наученные горьким опытом ведения войны, командиры подразделений были готовы пресекать возможные диверсии.

Батальоны двигались быстро и беспрепятственно. По данным разведки, здесь не было угрозы сколь-нибудь серьёзного сопротивления противника.

Солдаты привыкли к ночным переходам с боями, были готовы ко всяким неожиданностям, чувствовали себя уверенно и спокойно. Идут бойцы в строю, как вчера и позавчера, словно всю жизнь так шагают. В теле и сознании воцарился ритм марша, система жизни на ходу, надежда на свои силы и поддержку товарищей. То и дело были слышны голоса:

— А ну, подтянись, братва! Не отставай, пехота…

— Уже скоро рассвет, ещё часок пути, и привал будет…

Какие только мысли не приходят в голову. Чтобы не дремать, рядовой Чухнов рассказывает своему другу Кашину:

— Вот иду и думаю: во мне два живых существа — Я и Тот, кто идёт. Мы идём вместе. Я и говорю Ему: «Давай, браток, бодрись, не спи! Видишь, небо посветлело, шагай смелее…» — И Тот идёт, посапывает. И Я иду с Ним рядом…

— А я тебя представил ломовой лошадью, конём-тяжеловозом, ну, битюгом эдаким. Ты везёшь и везёшь, ни на минуту не останавливаешься. Но если тебя не понукать, не подбадривать — быстро устанешь! А если дёрнуть вожжи, — «Ну, милый, пошёл, пошёл!» — зашагаешь быстрее, и сил прибавится. Вот и везёшь! А куда денешься! — добавил Кашин.

Иногда сокровенные мечты окрыляют душу: «Вот закончится война — приеду домой! Перво-наперво — посплю вволю, потом в клуб пойду. Уже девчат своих позабыл, поразъехались, поди, кто куда, война всех разбросала».

Так, подбадривая себя и друг друга, пехота продвигалась шаг за шагом вперед, к заветной цели — к Победе.

Анатолий Иваньков оказался в составе головной походной заставы, вёл наблюдения за правой стороной дороги. Он шёл и думал о Лёшке: «Смотри-ка, вон какой стал командир! Пулемёт у него, пулемётчики… Пацан, как я, а командует, уважают его… Вон Чуркин — как сына, обхаживает… Сержантскую школу… Я бы тоже мог… Старшина у них был хороший. Это он нас в один полк… Грузин был, как его… Димуров! Надо же — зарезали бандиты… Правильно трибунал решил: к стенке гадов обоих… Сколько нашей братвы сгубили. И полячка та, в штабе, тоже хороша, выдра… Это из-за неё Димуров погиб… Как солдаты плакали, когда хоронили. Всё грузинское село оплакивать будет…»

Ночью дул холодный ветер, по небу ползли низкие облака. Воздух наполнился влагой. Солдаты зябли. В движении это не замечалось, а на привалах холод залезал под шинель, в рукава и морозил душу. К утру ветер стих, горизонт чётко обозначился — приближался рассвет.

Бетонная дорога то поднималась, то опускалась по небольшим холмам, то поворачивала, обходя высоты. На данном участке, слева, она белой лентой огибала продолговатую возвышенность, прижималась к её подножью, а справа от дороги сверкало бликами чёрное болото.

На марше, вроде, всё было спокойно. Полк уже подходил к намеченному рубежу — оставалось каких-то пять-семь километров пути. На высоте, которую огибала дорога, бандеровцы устроили засаду. Здесь было удобное место для нападения. Пулемётное гнездо в окопе диверсанты тщательно замаскировали. «Машинган» засветло пристреляли по уязвимому участку дороги, зажатому высотой и болотом. Для стрельбы ночью они забили в землю рогатину, на которую ставили приклад пулемёта. Оставалось лишь обнаружить цель и нажать на спусковой крючок. Был подготовлен так называемый кинжальный огонь — самый опасный вид внезапного нападения.

Вдруг по маршруту движения командир головной роты авангарда услышал пулеметную стрельбу. Полк остановил движение. Немедленно в обход возвышенности была выслана специально подготовленная «группа захвата», состоявшая из семи автоматчиков и снайпера. Их задача — обнаружить диверсантов, захватить в плен или уничтожить.

Попав под огонь, ГПЗ залегла и обстреляла пулеметную точку. Но не все успели залечь! Трое полегли насмерть, а четверо получили ранение…

Сделав только одну длинную очередь, диверсанты бросили свой «машинган» и поспешили ретироваться.

Спецгруппа захвата заметила на фоне неба три силуэта согнувшихся фигур, отходивших за перевал. Началось преследование, и вскоре восьмерка смельчаков настигла бандитов. Один из них был убит наповал: он не хотел сдаваться и отстреливался из шмайссера. Двух других диверсантов привели к месту нападения и здесь же расстреляли.

Известие о трагическом событии на марше быстро облетело полк. Узнала об этой диверсии и восьмая рота. Но никогда не думал Галерин, не предполагал, что с Толькой что-то случится. С большой тревогой в душе услышал он о том, что в числе раненых оказался Анатолий Иваньков. Об этом сержанту сообщил рядовой Пасечный из первого батальона.

Галерин прибежал в тот момент, когда убитых бойцов грузили в машину, раненых обхаживали санитары и готовили для отправки в медсанбат.

Леша припал к носилкам, на которых лежал его боевой товарищ. Анатолий обрадовался, увидев земляка:

— Пришел! Как я рад! Я ждал тебя, Леша! Хорошо, позвали все же… Не выживу, Леша, ранение в живот… пуля разрезала, — шептал побелевшими губами Анатолий. — Поближе, Леша, слушай, что скажу… Стань на колено, клянись… Если останешься жив, Леша, прошу… найди отца, мать, сестренку Таню… Расскажи, друг Леша, как я тут… вот… погибаю на чужой земле… Дышать трудно… мне больно… Там возьми мои фотки, письма, маме скажи все… Мне… я… весь в крови, Леша…

Слезы слепили глаза, Галерин, не сдерживал себя, плакал:

— Клянусь, Толя, клянусь, дорогой друг… Как жаль…

Что делать…

— Леша, дай руку, друг… Я слышал, я верю тебе… Береги себя… Помни… Мне плохо… я… Ты тут, рядом…

— Толя, если останусь жив, клянусь, выполню твою просьбу. Может, еще удастся… Тебя в медсанбате спасут… Ты слышишь, Толя, я клянусь…

Неизвестно, слышал Анатолий Иваньков слова Лешки, или уже потерял сознание. Он молчал. Сержант Галерин держал руку на пульсе.

Он ощущал, как бьется Толькина жизнь, недолгая жизнь юного друга.

Подошли санитары и Анатолия вместе с другими ранеными погрузили в крытую машину, в кузове которой ярко горела аккумуляторная лампочка. Алексей последний раз взглянул на бледное лицо своего товарища. Санитарная машина тяжело фыркнула дымком и пошла в тыл. Галерин почувствовал, как осиротела его душа, как замерло сердце. Озноб пробежал по всему телу.

Уже светало. Батальон полка темной массой чернел на белой бетонной дороге. Из строя выбыли семеро, трое из них навсегда. Никто не узнает о дальнейшей судьбе раненых, пока не придут вести из медсанбата.

Володя Пасечный молча стоял рядом с сержантом Галериным, наблюдая за уходящей машиной. И когда она совсем скрылась из вида, положил руку на Лешкино плечо.

— Ты знаешь, Галерин, Толик все время меня учил на гитаре. Но у меня толстые пальцы, не могу взять гриф в кольцо. Зато я пел с ним хорошо! Когда он заиграет — вокруг нас куча братвы. Обсядут, как мухи, а мы даем!.. Бывало так хорошо! А теперь гитара осиротела. Я буду беречь его гитару. Может, еще обойдется, и Толька вернется в строй…

Но Анатолий Иваньков не вернулся.

Спустя три недели из медсанбата прибыл рядовой Нимат Хафизов. Сержант Галерин узнал об этом от Владимира Пасечного, выбрал время и поспешил в первую роту. Нимат поправился, посвежел, был в хорошем настроении.

— Хафизов, здравствуй, друг! Выздоровел! Я к тебе!

Ну, расскажи, как там…

Сержант волновался. У Галерина слюна забила горло, он поперхнулся и не договорил. Его волнение хорошо понимал Хафизов.

— У меня пуля под мишка попал, товарищ сержант, — он показал место ранения и продолжал, — рука прабил, кост целий остался. Тагда нас утром медсанбат привезли, сразу памили, операций, перевязки делали. Иванкова Толку первим резили. У него живот вес крави бил, кишки зашивать нада… многа крови потерял… патом умирал он… Плакали ми все… Еще один умирал Сашка Платонов. Галава его болел отшень. Другие везли госпитал не знай куда… Я бистро лечился. Вот, мая рота приехал. Будем еще воеват…

Рядовой Хафизов подробно рассказывал о дерзком нападении на ГПЗ, но Галерин уже не слушал его. Эта трагедия на марше давно была известна всему полку. Он перебил Хафизова, вытирая слезы:

— Нимат, а ты не знаешь, где похоронен Анатолий Иваньков?

— Нет, не снай, товарищ сержант. Эта никто не сказал, никому не сказал. Письма куда-то писал, пахаронка, значит…

Так Алексей Галерин и не узнал, где похоронен Толька, где его могила. Он лишь понял, что друга в живых нет. Пропала последняя надежда… Тяжелое ранение оказалось смертельным. У Лешки опустились руки. Он шел, не помня куда…

Чем дальше на запад продвигались советские войска, тем тяжелее шли бои. Противник отчаянно сопротивлялся. Прорыв обороны немецко-фашистских войск на Одере и Нейсе, окружение крупных группировок войск в Берлине и на юго-востоке Берлина привели к их окончательному разгрому. В упорных боях в районе Зееловских высот, сержант Галерин был ранен осколком мины в ногу. Ранение было не опасным. Алексей был уверен, что выздоровеет, вернётся в строй, в свою родную восьмую роту и продолжит войну до победного конца. В госпитале он получил очередную награду — медаль «За боевые заслуги».

Медаль не очень радовала Галерина. Ему казалось, будто он виноват в гибели своего друга. Его преследовали раздумья: «Как это так, я — жив, а Тольки Иванькова нет. Смертельно ранен. Какая несправедливость! Ведь он ещё не жил и вдруг погиб от пули. Убит Толька! До сих пор не могу поверить этому… Если бы он был сейчас со мною рядом, я бы показал ему свои медали, наверняка поздравил бы и его с наградами. Порадовались бы вместе! А теперь что! Нет моего друга Тольки Иванькова».

Галерин подержал в руке блестящую новенькую медаль и не стал, как все выздоравливающие, цеплять её к госпитальной куртке. Он тосковал по Тольке.