Затерявшаяся в предгорьях Северного Кавказа крохотная станция Кабарда выглядела ласково. Повсюду виднелись дикие яблони и груши, облепленные плодами. Буйная растительность напоминала заросли джунглей. Терновник, грушняк, ежевика, лианы на деревьях, могучий бурьян выше головы — непроходимы. Жарко. После поезда звенело в ушах от трескотни цикад и кузнечиков. Блаженство захватывало дух. Скорее бы в тень, где царят свежесть и прохлада.

Алексей Галерин уверенно направился по тропе в сторону буйных зарослей. Ему предстояло пройти до шоссе, по которому, помнится, до войны ходили автомашины. Он шел по густому лесу, пересёк небольшую речушку по пешеходной кладке из двух брёвен и очутился в раю среди спелых диких груш и яблок. Земля под деревьями усыпана жёлтыми лёжанками. Алексей поднял грушу — сладкая, как мёд. Дички размякли, рассыпаются во рту и приятно кислят. Ешь, сколько хочешь! Дальше по низине простиралась сливовая роща. Посаженная когда-то черкесами, она разрослась, одичала, заглохла, но плоды давала в изобилии. Никто их не собирает. Людей мало. Поразъехались во время войны, а те немногие, что здесь живут, не успевают собирать это богатство.

Военный снял вещмешок, положил на него шинель и стал есть черносливы, сладкие и вкусные, какие только ел до войны. Он теперь курсант военного училища, получил свой первый послевоенный отпуск. Перед отъездом твёрдо решил: сначала на Кавказ к Иваньковым, а потом поедет к маме на Ставрополье. Ведь родных не видел четыре года.

Решение было принято, и вот теперь отпускник Галерин уже шагал по Кавказу. Он шёл к Золотой Горе. Там в довоенное время строили посёлок нефтяников и наткнулись на древнюю могилу черкеса. В захоронении обнаружили саблю, сбрую лошади, кинжал, подвески и глиняный горшок с золотым песком. Вот и назвали эту гору «Золотой», а под ней — горная речка упиралась в плотину. В запруженном водоёме водилось множество мелкой рыбёшки и речных крабов. Здесь и купались в юности, и ныряли, и плавали на самодельных плотиках.

Всё это наш путник представил себе очень чётко и не сомневался в том, что скоро увидит родной уголок таким, каким помнил до войны.

Идти было легко. После сытных слив и медовых грушек шагалось бодро и весело. Скоро должна быть шоссейная дорога. Думы наедине, мысли сменяли одна другую: «Какая она сейчас, Золотая Гора?» Подумал и вспомнил письмо, о котором Анатолий Иваньков рассказывал в поезде, когда ехали на фронт: «Кажется, он говорил, что Золотую Гору сожгли немцы. Интересно, уцелел ли дом Иваньковых? Где теперь их искать? Прошло ведь пять лет».

Попутная машина доставила курсанта Галерина до места. Сколько военный ни задавал шофёру вопросов, тот ни на один не ответил. Сливы жевал, ел груши, говорил недовольно:

— Я человек здесь новый. Никого не знаю. Сам тоже буду уезжать. Нефтепромысел закрыт, работать негде… У меня — семья! А жизнь здесь — одна благодать! Люди поразъехались, дома побросали, потянуло на большую нефть в район Второго Баку, кто куда. Слыхал? Туймазы, Ишимбай, Бугуруслан? Там девонскую нефть открыли, люди хорошо зарабатывают… А здесь что — всё захирело! Наша автобаза — пять дохлых машин. Всё на ремонте стоим. Разве это работа?..

Алексей вышел из кабины и не понял, где оказался. Справа, где был посёлок Золотая Гора — пустырь, старый бурьян — выше головы. Всё заросло терновником, шиповником, ажиной… Лёшка не поверил своим глазам: «А где же дома? Где наш садик? Вон там был клуб! И Толькиного дома нет… Я должен найти то место, где мы на крылечке песни пели, где Анатолий бренчал на гитаре…»

Курсант нашёл заросшую тропу и полез в глубь кустарника, раздвигая колючки. Женщина увидела, остановилась в изумлении и стала кричать:

— Молодой человек! Не ходите туда, там немецкие мины стоят и змей много… Никто туда не ходит!

— Но ведь здесь был посёлок?

— О, когда это было! Был посёлок, да сплыл! Говорят, фашисты сожгли, ни одного сарайчика не оставили… Ходят разные слухи…

— А вы давно здесь живете?

— Недавно, после войны приехали, — она махнула рукой и на ходу бросила, — туда никто не ходит.

Курсант постоял, задумался: «Зачем же мины, если посёлок сожжён? Враки всё это». Ему очень хотелось найти какие-либо признаки жизни людей: «Там была старая груша. Когда-то ребята трясли её. Доставалось лакомство и козе, и поросёнку. Неужели и её нету? Быть этого не может!» Он поправил вещмешок, забросил шинель на плечо, чтобы не мешала, и решительно полез в заросли. Колючки кустарников хватали за сапоги, цеплялись за брюки и гимнастёрку. Настырный, пролез-таки чащобу! Вышел на более свободное место, дошёл до клуба и увидел сгнивший деревянный тротуар. Клуба не было, а то место, где он стоял, поросло бурьяном. Но «тротуару» добрался до своего дома, вернее, места, где раньше был дом. Здесь, на развалинах, росли паслён, лебеда, одичавшие помидоры и дурман с колючими коробочками. Вокруг стеной стоял высоченный чертополох — не пройти! Пустырь выглядел диковато и неприветливо. А вот и старая груша! Полузасохшее дерево с чахлой кроной ещё плодоносило: на уцелевших ветках висели ярко-жёлтые плоды. Груша выжила, перенесла пожар войны, постарела, но, как могла, боролась за своё существование. Садика не было, и грядок, где росли цветы, совсем не видно. Лёша остановился. Он переживал за судьбу уютного уголка. Встал посреди останков своего дома. Наверняка вот здесь были ступеньки веранды, где он играл с Анатолием в шахматы, где украдкой читали «Воскресение» Толстого, о судьбе несчастной Катюши Масловой. Галерин снял фуражку, постоял, расстегнул ворот гимнастёрки и присел на подгоревший пень. Он скорбел: «Отчий дом, что с тобой сталось! Где ты, уголок моей юности, где садик, в котором были цветы, душ и малинка?..» Ему представилась картина пожарища. Горели жилые дома, горело всё, что было в доме. Горели люди… Они выскакивали ночью из огня и отчаянно кричали, спасаясь от гибели… Это немцы при отходе с Северного Кавказа сжигали посёлки и хутора. Отход оккупантов осуществлялся продуманно, по плану: дома обливали горючим, поджигали ночью, когда люди спали. Всё делалось по единому сигналу, чтобы деревянные строения вспыхнули разом. Тот, кто растерялся, сгинул в пламени пожара. Никто горевших не спасал и некому было тушить пожары…

Глубоко вздохнув, сержант Галерин вспомнил Польшу. Там тоже при отходе немцы оставляли в деревнях факельщиков и поджигали всю деревню сразу. Значит, тактика фашистов при отступлении была всюду одинаковой…

Неожиданно курсант увидел меж сапог серую гадюку. Потревоженная тварь уползала и не думала кусать, но Лёшка вскочил, как ужаленный, и невольно потрогал зад. Он прекрасно знал, что гадюка не нападает на человека, она лишь защищается, если наступят на неё. Однако, инстинкт самосохранения сработал раньше сознания. Наблюдая, как змея уползает в заросли, Галерин подумал: «Надо, пожалуй, уходить отсюда… Прощай, мой дом родной. Прощай, старая груша. Где же теперь искать Иваньковых?»

Человек в солдатской форме выбирался из лабиринта зарослей на дорогу, обратив на себя внимание прохожих сельчан: «Не рехнулся ли этот военный?» Но Галерина никто не мог понять: никто не знал, что у него на душе творится. Он отряхнул брюки, осмотрелся. До самой плотины беспорядочно громоздились ветхие хибары. Люди, бежавшие от пожара на Золотой Горе, вынуждены были наспех поселиться где попало. Они построили себе временные «фанзочки», чтобы укрыться от непогоды и перезимовать. Жить-то где-то надо было. Вот и налепили под горой настоящий «шанхай». Между маленькими домишками не было ни улиц, ни переулков. Лишь узенькие тропинки приводили людей к своим «хаткам». Так погорельцы пережили всю войну. Алексей увидел, что многие и сейчас живут в этих лачугах.

Слева от дороги Галерин заметил вросшее в землю облупленное строение без крыльца, напоминающее сараюгу, у входа в которую копошилась горстка людей. «Да ведь это сельский магазин», — едва узнал его наш путник. Он помнил, что рядом с магазином была школа: «Неужели это она?!» Какой-то хилый хлев с фанерными окнами. Дорожки к нему заросли, крыша продырявлена, из стен торчит дранка. Теперь там тарный склад сельмага, да пристанище голодных крыс. Унылая тоска охватила душу курсанта: «И я здесь учился? Не верится просто!» Он прошёл через десятки городов Европы, но такого запустения нигде не видел. Куда идти, кого спросить, где искать следы пятилетней давности?

Наконец, Алексей зашёл в сельмаг, поздоровался:

— Скажите, пожалуйста, знаете ли вы кого-нибудь из старых жителей посёлка? — обратился он к продавцу. Женщина немного смутилась, увидев военного паренька, и быстро заговорила:

— Вам кого нужно, молодой человек?

— Я ищу семью Иваньковых, до войны на Золотой Горе жили. Не слыхали таких?

— Ой, нет! Я недавно здесь работаю, не знаю…

Любопытная старушка вмешалась в разговор:

— Я знала Иваньковых! Иван на пекарне работал. Жили Иваньковы, жили, да кудай-то уехали. У них дом сгорел, сожгли их дом фашисты… А ты кто? Не сыном ли им будешь?

— Нет, не сын… А куда уехали, не знаете?

— Не знаю, верно не знаю, но кажется, говорили, на греческий хутор убежали, в Хартыс, за перевал, кажись, подались. Тогда кто куды разбегался, когда посёлок горел. О, что было здесь, страху пережили сколько, не дай Бог… Людей много погибло, детишек жалко…

— Спасибо, бабуля! Я пошёл в Хартыс! До вечера дойду, успею. До свидания!

— Постой, сынок, возьми, вот, кукурузку, принесла продавать, только что сварила, ещё горяченькая, по рублю штука, бери, сынок.

Алексей с удовольствием выбрал четыре початка душистой кукурузы, попросил соли, завернул еду в полотенце и положил в вещмешок. Он с поезда кроме груш и слив ничего не ел, и теперь почувствовал сильный голод.

Чтобы попасть в затерянный в горах хуторок Хартыс, надо пройти через перевал километров десять. Сначала подъём по лесной тропе, а потом спуск по крутому скалистому склону до горной речки, а там, через табачные плантации, недалеко Хартыс.

Курсант уверенно зашагал. Он помнил дорожку с юных лет. Туда ватагой ребят ходили за бергамотами — грушами, каждая величиной в два кулака. Одну-две съешь — уже наелся.

Галерин шёл в горы один, без страха. Родной край его не пугал. Наоборот, он шёл с наслаждением, пожёвывая бабкину кукурузку. Всё кругом сильно изменилось. Иногда казалось, будто он здесь никогда не бывал. Но сомнения быстро исчезали, когда находил знакомые приметы. Уже минули грушняки и кизиловые заросли, кончились орешники и белобрысые грабы. Стали всё чаще попадаться дубы и чинары. Алексей вспоминал: где-то здесь в ущельях каштаны осенью собирали, и дикий виноград на дубах рос. Как змея опутает ствол и расстелется на ветвях по всей кроне. Мелкая лоза обильно увешана чёрными гроздями. Залезали на такой дуб всей гурьбой. Куда ни повернёшься — всюду виноград! Мелкий, костистый, но очень сладкий. Набивали полную пазуху и всю дорогу поплёвывали косточками. За каштанами ходили с опаской — конкурентов много: то кабаны дикие со страшными клыками могли встретиться, то медведь заревёт — волосы дыбом встанут. Набирали — сколько унести сможешь. Крупные, как грецкие орехи, коричневые, блестящие, словно их отполировали. Красивая сердцевидная форма радовала глаз. Сырой съешь — сладкий, вкусный. Сваришь — рассыпается, как картофель — объедение. Некоторые жарят — это ещё вкуснее.

Подъем в гору казался бесконечным. Галерин устал, присел на валёжину передохнуть. Огляделся по сторонам. Какая здесь благодать! Сколько в этом лесу желудей, орехов, фруктов и ягод! И весь этот дар природы нетронут, как в первозданном виде. Для лесной живности — блаженство! Вот, например, буковые орешки «чинарики» — поджаришь, из них жир выделяется, становятся масляными. Очень вкусные!.. Местные ребята время летом зря не теряли. Васька Прошин — заядлый кротолов. По тысяче шкурок за сезон заготавливал. Трудолюбивые хозяева по тридцать-сорок мешков сушёных груш и кисличек в сенях хранили. Зимой сами ели, кабанчика кормили и корове по ведру компота скармливали… Вспомнил, как хуторяне отцу странного кабанчика подарили. Большая крыса — да и только! Это свинка-матка от дикого кабана нагуляла. Дед того кабанчика выхолостил, клыки плоскогубцами отломил, а дикарь — есть дикарь! Как даст рылом — любого свалит. Кормили его на убой кукурузной кашей, а пойлом был компот грушевый. Сало выросло на хребтине — в ладонь! Кукуруза здесь растёт до трёх метров, и початки крупные. Земля хорошая, не кислая… Нет в стране богаче края, чем Северный Кавказ. Полюбил его Лёшка всей душой… А странно всё же — люди из этого рая разбежались: работы нет — нет денег, детей учить негде… Здесь бы фруктоперерабатывающие заводы понастроить и жильё людям дать! И тогда — даёшь компоты, мармелады, повидла и конфеты всякие! Но пока ничего этого нет! Все дары природы гибнут на глазах. В дело идёт не более одного процента…

Огромная зелёная ящерица выползла на тропу, замерла, прислушиваясь к лёшкиному дыханию. Чуть пошевельнулся человек, и она молнией юркнула в траву. Отбросив свои думы. Галерин встал и пошёл на вершину перевала. Вечерние лучи солнца просвечивали лес насквозь. Здесь рос великолепный стройный дуб — цены ему нет! Блестящие жёлуди усыпали всё вокруг. Сколько же можно ими любоваться! Лёшка бросил горсть на тропу и зашагал к спуску.

Солнце светило в бок и висело на уровне головы. Как только Галерин спустится вниз — наступит вечер. Надо торопиться.

Курсант прыгал с выступа на выступ, рискуя сорваться с крутого склона. Он был начеку и ловко лавировал на спуске. Солнце исчезло за перевалом, и сразу стало сумрачно. Надо осмотреться. Внизу — табачные плантации, речка, а хуторок Хартыс где-то справа. Не сбавляя темпа, Алексей шёл по долине, среди высокой бузины и густой чащобы. А вот и поля. Земля давно не пахана, пустовала и заросла сорняками. Тропинка уверенно вела к хутору.

Хартыс оказался полупустым. Хилый табачный колхоз почти развалился, дома осиротели. Стояла вечерняя тишина. Ни души. Улочка заросла спорышом и бурьяном. Здесь давно не ездили, да и мало кто ходил.

Путник приближался к дому, который помнил с юности. Хозяйку звали тетушка Верия. Помнил он ее заботливый добродушный голос с южным акцентом и необыкновенную ласку. Он понятия не имел, как она изменилась за военные годы. Поэтому представлял ее такой, какой запечатлела память. Невольно всплыла та далекая картина гостеприимства гречанки Верии Килисиди, которое всегда радовало гурьбу ребятишек.

Тетушка Верия была многословна и не стеснялась выражать свою любовь к детям: «Ой, деточки, ой, миленькие, сколько вас много! Устали? Заходите, заходите», — вспомнился Лешке голос хозяйки. Обласкивая каждого, она улыбалась, лицо ее светилось нежностью и счастьем: «Проходите в сад, дети, проходите… На этом дереве самый сладкий виноград, а вот там — бергамоты, а здесь шафраны душистые. Берите, кушайте… Кто хочет малинки или слив — вон туда проходите… Ой, некогда мне, играйте, я побежала на поле, ждут меня…» — и чем ближе он подходил к дому Килисиди, тем отчетливее слышалось ее щебетание: «Ой, деточки, не упадите с дерева — высоко ведь, там у дерева стремянка…» — Лешка улыбнулся.

Все это мигом пронеслось в голове. Галерин подумал: «Она никогда с нас копейки не брала. А ведь мы уходили с полными рюкзаками фруктов. Считала для себя позором у детей деньги брать: если пришли в дом дети, о деньгах и речи быть не может…» Эту простую человеческую истину Леша запомнил на всю жизнь.

Супруги Килисиди жили очень дружно. Муж тетушки Верии Аргос был прославленным табаководом, виноделом и мастером по дереву. Он поддерживал домашнее хозяйство, работал в колхозе, и они жили в достатке. Детей у Килисиди не было, и тетушка Верия обожала каждого ребенка. Казалось, она душу выкладывала, угощая маленького гостя. Дети взаимно любили тетушку Верию… Такой запомнилась она Лешке, к такой он сейчас и шел: чувство радости охватило Лешкину душу, когда он увидел дом Килисиди. Подошел к калитке:

— Хозяйка дома? Тетушка Верия, вы здесь? А, тетушка Верия?

Курсант прислушался, постучал в калитку и еще раз позвал. Никто не отозвался. Через несколько минут, опираясь на посох, выползло существо сгорбленное, нищее, но с добрым лицом и твердое на ногах:

— Кто там? Заходите, пожалуйста! — услышал Галерин голос тетушки Верии…

Как же она постарела, поседела! Ветхое ее одеяние — одно старье. На ногах самодельные сыро-мятные постолы, стянутые бечевкой. Непричесана и неприглядна.

— Кто вы будете, добрый человек, военный, вижу? Вот не ожидала сроду, что у меня такой гость быть может. И не снилось даже. Проходите во двор, садитесь с дороги. Тут вот лавка у меня.

— Здравствуйте, тетушка Верия! Я вас хорошо помню с детства. Вы нас в саду угощали фруктами. Помните, в тридцать девятом-сороковом мы приходили гурьбой, в саду играли…

Тетушка Верия встала, еле дождалась, пока гость скажет, хлопнула ладошками:

— Деточки мои милые! Помню, помню, как же не помнить, сыночек, родной мой… Я всех вас очень любила, милые…

— Помните Надю Чухно, Вовку Петрака, Толю Иванькова, Клавку, Сергея, Степу, Мишу Бережнова… А меня вы Алешей звали. Я отвык, все меня Лешкой зовут. Вы мою маму знаете, Ольгу Галерину! Помните, мы жили на Золотой Горе?

— Алешенька Галерин! Сыночек мой, как же не помнить! И маму твою знаю! У нее была ножная швейная машина. Я к ней ходила платье шить…

Тетушка заплакала от радости, подошла и обняла Алешу за плечи:

— Как ты здесь очутился? Какой большой стал! Военный, видный! — она посмотрела на гостя и спохватилась, — Постой, сынок, умывайся с дороги, сейчас рушничок принесу.

— Тетушка Верия! Сядьте, пожалуйста, спешу я очень узнать, у меня дело к вам…

Хозяйка оторопела, присела на лавку, вопросительно застыла с приоткрытым ртом: не вести ли о муже принес паренек, видно, воевал: у него орден и медали. Она затаила дыхание.

— Тетушка Верия, я ищу семью Иваньковых. Жили они на Золотой Горе. Когда их дом сгорел, они сюда к вам переехали, в Хартыс. Где они сейчас живут, не знаете?

— Милый ты мой, дорогой Алёша! Жили они здесь, жили, это правда! Война кончилась — уехали, сама не знаю куда. Долго не видела. Потом однажды встретила дядю Ивана. Худой, больной весь какой-то и очень был печальный. Я постеснялась расспрашивать его. Наверное ему тяжело было…

— А где вы его видели, тётушка Верия?

— Весной видела, в Сусаники приезжал. Я на базарчик ездила на лошадке. Воскресенье было. Хотела продать кое-что, да купить…

— Тётушка Верия, прошло лето. Может они там в посёлке Сусаники живут? А я здесь их ищу!

— Очень может быть, Алёшенька… Возможно быть, они не уехали никуда, возможно… не знаю…

— Я рад, что вы мне об этом сказали. Есть хоть какая-то надежда… А то все твердят, что люди поразъехались с этих мест, негде работать.

— Это верно! Работать негде, заработков нет. Здесь они жили бедно. Мы помогали, чем могли. Дядя Иван на конюшне работал, мне огород пахал. Возил меня на базар, я сухие фрукты продавала, да мешок кукурузы свезла… Дядю Аргос на фронт взяли в сорок втором, где он — не знаю! До сих пор жду, вестей никаких нет. Ездила в военкомат, говорят, Килисиди пропал безызвестно. Вот, одна живу, осиротелая. Совсем постарела, и работать трудно… — она заплакала, засморкалась, зашмыгала носом.

— Успокойтесь, тётушка Верия, скоро станет жить легче, война кончилась…

Алёша соображал: «Они наверняка в посёлке Сусаники! Они туда уехали. Есть надежда найти… Как быть? Сейчас же в путь! Пока не наступила ночь — успею до перевала. А там… доберусь до Ключевского шоссе, дойду, найду Иваньковых…»

Хозяйка угадала беспокойство гостя, спохватилась, быстренько вытерла слёзы и заторопилась:

— Алёшенька, уже вечер, скоро стемнеет, пойди в сад, собери грушек, а я сейчас ужин приготовлю…

— Нет, тётушка Верия, я, наверное, пойду! Дорогу знаю! Пока стемнеет — на перевале буду, а там — десяток километров всего…

— Нет, нет, не отпущу! Ночью, в лес, чтобы заблудился? Нет! Переночуешь, отдохнёшь и пойдёшь завтра утром. Никуда Иваньковы не денутся! — Она раскрыла калитку сада и проводила Алёшу, давая корзину в руки. — Хочешь, винограда достань, хочешь — яблочек… Иди, иди, Алёшенька, я скоро, сейчас! — Захлопнув калитку, она взяла Лёшкины шинель, вещмешок и занесла в горницу. Так будет надёжнее.

Галерин огляделся. Сад запущен до неузнаваемости. Лишь от калитки проторена дорожка, а вокруг — давно некошеный бурьян. Всюду виднелись чёрные соцветия конского щавеля да колючие кусты ажины. В траве валялись почерневшие груши и гнилые яблоки, как резиновые мячи… Деревья постарели: сухие ветки не обрезаны, земля у корней не вскопана. Там, где была малинка, стояла стена колючих зарослей шиповника. Идти туда было боязно.

Алексей приставил стремянку, влез на дерево и мигом оказался среди огромных груш. Они висели над головой и сами просились в корзину. Сорвав десяток, Галерин осмотрел сад сверху и вдруг решил: «Останусь-ка я завтра часа на четыре: выкошу сад, помогу хозяйке снять виноград и фрукты… Решено! Останусь!» Он обошёл сад и подошёл к калитке: «Да! Теперь я уверен — Иваньковы в Сусаниках! Это точно… Где же им ещё быть?..»

Умывшись, Алексей зашёл в горницу. Тётушку Верию не узнать: она прибралась, надела белый фартучек, на ногах — чёрные туфли на низком каблучке, на затылке коса закручена в тугой узел.

— Алешенька, садись, ужинать будем.

Хозяйка поставила на стол сковороду с тушеной картошкой, миску с огурцами и нарезала красных помидоров с зеленым луком. Алеша понял, что хлеба нет и не будет. Он метнулся к вещмешку, достал армейскую булку хлеба и баночку рыбных консервов. Обрадованная хозяйка засияла. Она очень давно не ела хлеба. Карточки у нее не было, да и где его возьмешь, тот хлеб. Когда-то мука была, да когда была — забыла. В здешних краях хлеб заменяла кукурузная мука, из которой варили мамалыгу.

— Хлеб! Ты хлеб принес! Сыночек, Алеша, и консервы! Баночка такая блестящая! Она взяла булку обеими руками, прижала к лицу и втянула запах.

Гость вскрыл баночку, и горница наполнилась небывалым доселе запахом таинственного деликатеса. Лешка радовался в душе, что у него были кстати свои гостинцы.

Теперь энергичная и проворная, в хорошем настроении, тетушка Верия приложила палец к губам и лукаво улыбнулась:

— Постой минуточку, Алешенька, — она юркнула в чулан и принесла бутыль, оплетенную лозой. — держи горшочек. Это вино еще дядя Аргос делал из нашего винограда! — она открыла тугую пробку, и из бутыли хлынул аромат великолепного белого вина.

Ужинали дружно, говорили наперебой. На душе было уютно и тепло. Галерин не хотел ничем омрачать хорошее настроение, поэтому не спрашивал, помнит ли тетушка Верия Толика Иванькова, и не стал пока рассказывать о его трагической гибели на войне. Об этом он подробно расскажет завтра, когда будет помогать в работе.

А хозяйка дома, многое пережившая за последние годы, ни на минуту не умолкала. Она была рада гостю и рассказывала все подряд: и хорошие новости, и плохие. Ее супруг Килисиди был награжден Почетной грамотой за выращивание лучших сортов табака. Аргос добился рекордных урожаев и гордился драгоценной для него наградой. Тетушка Верия пошла в спальную комнату и принесла эту грамоту. Слезы скатились по щеке. С волнением она рассказывала, как табак нужен был стране во время войны, и сколько хлопот было вокруг этой капризной культуры. Хотя Галерин не курил, и табак его мало интересовал, из понятия тетушки Килисиди выходило: без курева солдатам нет жизни, и Алеша сделал большую ошибку, что не научился курить это замечательное зелье. Она увлеченно и совершенно серьезно утверждала, что табак нужен армии больше, чем патроны, потому как, не покурив, солдаты не смогут идти в бой, не смогут воевать, а, значит, и патроны не нужны. Она с гордостью похвалялась, что их хуторской табак, выращенный Аргосом, курил сам вождь товарищ Сталин. Это хартысовским табачком он набивал свою курительную трубку…

Алеша слушал тетушку очень внимательно, не смея помешать ей и усомниться в ее доводах. Он думал о том, как мучались и страдали хуторяне во время войны даже на такой работе, как выращивание табака, как тяжело приходилось ей и сотням таких, как она. Работа с рассвета до темна. Дома хозяйство: куры, коза, огород, сад. Нужны дрова, сено, корм, а еще одеваться надо — все необходимо, чтобы жить и не умереть с голода. Одинокая женщина пережила все трудности и невзгоды, надеясь только на самое себя. Теперь — постарела, стала седая: здоровье не то, что было до войны, да и радости в жизни — никакой. Приход Алеши был для нее праздником, и она дала волю своим воспоминаниям…

Разморившись от еды и вина, гость, улучив момент, вышел во двор. Была, казалось, абсолютная темнота. Черное небо без луны и звезд пугало. Лишь сверчки дружно перекликались, да тенью проносились летучие мыши над головой. Тишина и прохлада взбодрили его, он вернулся в дом и попросил хозяйку разбудить его с рассветом. Тетушка Верия уже постелила ему постель, и он мгновенно уснул.

Алешка проснулся от крика петухов. Орали все сразу: и далекие, и близкие. Где-то рядом, за стеной старый петух горланил прямо в ухо. Сна как не бывало! Галерин встал и вышел на крылечко. Каково же было его удивление, когда он увидел тетушку Верию у летней печурки. Все дымилось и шипело, пахло луком и варевом. Свежее утро, кристально чистое небо, подрумяненное зарей, обещало солнечный день.

— Доброе утро, тетушка Верия!

— Здравствуй, сынок милый! Хорошо ли спал, Алешенька? Рано еще. Молодые всегда любят поспать…

— Меня петухи разбудили, тетушка Верия. Я так давно не слышал петушиного пения…

Курсант привык на службе к утреннему подъему: физзарядка, туалет, завтрак — все пораньше да побыстрей. Он умылся и попросил показать, где висит коса. Не надевая гимнастерку, подточил косу и вошел в сад. С каким наслаждением он делал взмахи косой. Вспомнилось, как до войны дедушка учил его владеть этим орудием. Теперь, крепко удерживая в руках литовку, Алексей с силой срубал застарелый бурьян. Однако, коса не всякий раз шла свободно. Поминутно сбиваясь на полпути, она досадно застревала под упругим корневищем. Тогда он взял топор и вырубил всю грубую поросль под самый корень. Передохнув, косарь поплевал на ладони: взмах, другой — дело пошло лучше. Трава была влажной и косилась легко. За час работы молодой косарь положил к своим стопам все нашествие сорняков. Сразу в саду посветлело. Взошло солнце, и Леша вытер со лба пот. Тетушка Верия, наблюдавшая за парнем из кухни, дождалась, когда косарь закончит работу, решила: «Пора!»

— Алешенька, сыночек, мой руки, завтрак готов!

Повесив косу на сук и положив топор на место, Галерин направился ко двору. Подошел и ахнул: тетушку Верию не узнать! Она надела самое красивое, самое дорогое свое платье, прихорошилась и радостно улыбалась:

— Алешенька, я открою тебе тайну. Это платье шила мне твоя мама Оля. За время войны я ни разу его не надевала. Сегодня я радуюсь, что ты со мной рядом… — глаза тетушка Верии заблестели, она прослезилась от счастья и радости.

Алеша похвалил ее, подошел, обнял за плечи и поцеловал.

— Спасибо, тетушка Верия, за вашу доброту, за мамину память спасибо… Я не видел родных четыре года. Никого не видел. Вот поеду на Ставрополье, к маме, сестричку, наверное, не узнать!

— Присаживайся, косарь мой, будем завтракать.

Хозяйка зарезала того самого горластого петуха, который разбудил гостя. Узнав об этом, Леша расхохотался, а тетушка Верия шутила и смеялась:

— Зачем будил, горластый, вот и попал в жаровню! Пусть теперь молодые петушки поют!

Алеша поел с аппетитом, встал и подошел к хозяйке.

— Спасибо за вкусный завтрак! Тетушка Верия, я решил остаться у вас поработать до обеда. Я помогу вам немного…

Женщина, не ожидавшая такого поворота дел, приоткрыла рот, потом просияла от радости. У нее заблестели глаза:

— Вот так парень! Вот ты какой молодец! — промокая фартуком слезы, она улыбнулась и взяла гостя за руку. — Я очень, очень рада, Алешенька, благодарю тебя навечно! Как ты меня обрадовал! Мне не хотелось, чтобы ты уходил! Коль так, дорогой, иди в сад, а я сейчас. Забирай корзины и бечеву, я скоро, сейчас…

Хозяйка сняла нарядное платье, туфли, надела холщовую куртку, старые ботинки, повязала на голове хусточку и вошла в сад:

— Что ты здесь натворил, Алеша! Я свой сад не узнаю. А сена сколько много получилось. Жаль, что у меня козочки нет. — Взяла пучок травы, помяла его и заключила: — Хорошее сено будет, когда высохнет.

Алексей был рад, что хозяйке понравилась его инициатива. Он улыбался и был готов к новой работе. Тетушка Верия подошла к ветвистому дубу, плененному виноградной лозой. В его кроне виднелись янтарные гроздья вперемешку с дубовыми листьями.

— Алешенька, самое трудное для меня — это лазать по деревьям. Давай снимем виноград в первую очередь! Вот тебе нож, бери корзинку и на веревке будешь спускать, хорошо?

Подавая корзины с виноградом, Алеша рассказывал басню Крылова «Лиса и виноград», а тетушка Верия кричала ему наверх:

— Это я и есть лиса! Надо сорвать виноград, да на деревья лазать не могу, стара стала, — смеялась она, унося очередную корзину во двор.

Галерин словно попал в рай! Куда ни повернись — всюду тяжелые гроздья. Они искрятся на солнце и сами просятся в корзину. Между дел Лешка отрывал сочные упругие ягоды, бросал их в рот, ощущая блаженство.

Хозяева Килисиди имели все приспособления для приготовления виноградного вина и тару для его хранения. Тетушка Верия знала толк в этом деле. Она уже представила себе это искрящееся вино в своих бутылях.

Пока она носилась с корзинами, планы сохранения снятого урожая четко рисовались в ее голове. Жизненный опыт потомственных греков-хуторян передавался из поколения в поколение. Эти люди умели трудиться, хозяйствовать, выращивать и сохранять богатые урожаи. Что удавалось продать — сбывали, имея небольшой доход. На том и держалось их нелегкое бытие в этом забытом горном поселении. Супруги Килисиди жили хорошо, они много трудились, были молоды, и работа не отягощала их. Жили скромно, не зная нужды и невзгод. Теперь, когда тетушка Верия овдовела, и годы подточили здоровье, жизнь ее по-прежнему в заботах и труде заполняла все дни с утра до вечера. Она верила в свои силы и не поддавалась отчаянию. Хозяйка знала, что истопит печь, остудит ее немного, положит целенькие яблоки или груши на прогоревшие угольки и сделает сквознячок. Фрукты высохнут и станут медовыми, только золу сдуй. Она умела делать и сохранять грушовый квас, испить кружечку которого — истинное наслаждение. На огороде у хозяев — сушилка для разных фруктов и чернослива: одно, медленно тлеющее бревно за пять-шесть дней высушит все, что было засыпано в короб. Сушеные фрукты можно хранить как угодно долго: ничего не пропадает у Верии. Она твердо знает, что урожай, собранный с помощью дорогого гостя Алеши, будет сохранен полностью.

Подавая пустую корзину, неугомонная хозяйка каждый раз сопровождала ее какой-нибудь репликой:

— Откуда ты взялся, Алеша! Век бы мне не собрать этот урожай!..

Работа с уборкой винограда приближалась к концу. Галерин спустился с дерева по лозе, как по канату, и с облегчением передохнул:

— Все! Четвертый закончили!

На соломе во дворе работник увидел две горы винограда: белую и сизую. Сели с хозяйкой на скамейку отдохнуть.

— Тетушка Верия, я должен вам сказать одну тяжелую правду. Будет нехорошо, если я умолчу. За этим я и приехал на Кавказ. Вы помните дяди Ваниного сына Анатолия Иванькова?

Тетушка насторожилась, вся напряглась, глядя на гостя. Лицо ее сделалось серьезным, губы сжались, ее редкие черные усики взъерошились щетинкой:

— Неужели Толик погиб?

— Да, тетушка Верия, он погиб. Это был мой друг детства и юности.

— Бог мой, да что же это за несчастье на людей навалилось! Детей убивают! Не верится, сынок, что он погиб! Как же это?..

Толик Иваньков в ее воображении помнился мальчиком. Она не могла себе представить его взрослым, солдатом, и потому оплакивала как ребенка.

— В разведке он был, тетушка Верия. Обстреляли разведку. Анатолий был смертельно ранен. В медсанбате скончался двадцать четвертого октября тысяча девятьсот сорок четвертого года.

— Господь Бог, царство ему небесное, сколько людей погибло… Где-то и мой Аргос вот так, наверное, в земле сырой лежит. Она плакала, и Галерину было жаль женщину, судьбу которой так изуродовала война.

— Дядя Иван узнает — с горя умрет, бедный, — она снова разрыдалась, подняла заплаканное лицо и проговорила серьезно: — Боже, что будет! Какое горе. Не рассказывай, Алеша, отец его не выдержит… Как мне жаль старого человека… не говори про Толика…

— Тетушка Верия! Я должен найти семью Иваньковых. Я обязан рассказать о гибели их сына. Я клятву давал перед его смертью. Мы воевали в одном полку. Когда его ранило, он был еще живым, я клялся, тетушка Верия, они, наверное, похоронку получили…

— Алеша, вот теперь я поняла, почему Иван был угрюмый такой, убитый горем тогда, весной. А матушке Фросе каково будет? Как сейчас помню их сына, резвый такой, шустрый был мальчик, — все еще вздыхала она.

Передохнув четверть часа, гость и хозяйка снова вернулись в сад. Теперь они снимали груши поштучно, ибо упавший плод — уже не груша, а блин сладкий. Установили лестницу-стремянку и один за другим клали плоды в корзину.

До середины дня были обломаны початки кукурузы, срублены стебли под корень, и все — в сарай.

— Тетушка Верия, что будете делать с кукурузными листьями?

— О, сынок, у меня коза была, молочко давала мне, и другим хватало. Теперь нет козы. Осенью думаю купить молоденькую. Вот и будет, чем кормить зимой в непогоду. Немного сена есть, вон травы ты накосил — так и прокормлю до весны. А там — гуляй на травке. Сколько ей надо… Жить ведь трудно. Алеша. Только на себя и рассчитываю. Ничего, с голоду не помру!

Хозяйка встала, отряхнула подол от листьев и решительно шагнула ко двору:

— Ну, ладно, Алеша, все! Поработали хорошо, спасибо. Пора обедать. А тебе, Алешенька, в путь-дорогу дальнюю. До Сусаников километров пятнадцать будет по Ключевской дороге, — с сожалением и грустью сказала она. — Это я тебе приготовила, Алеша! — она положила руку на аккуратный холщовый мешок с одной плечевой лямкой, — Не знаю, донесешь ли? Ты молодой! Здесь сушеные яблоки и груши, чернослив и немного вишенок. Будешь у мамы Оли — привет от меня передай!

— Спасибо, дорогая тетушка Верия. Вы добрый человек. Мама обрадуется подарку.

Пока хозяйка накрывала на стол, Алексей умылся, заправил гимнастерку под ремень, подошел к столу:

— Вот вам от меня скромный подарок на память, тетушка Верия. Не отказывайтесь, пожалуйста, — Он поднес ей на ладонях новенькую, слежавшуюся в пакете нательную рубашку стандартного образца. Белизна бязи тронула женщину.

— Это мне подарок! Такая белая! Алешенька, сынок, не надо… А как же ты, когда холодно?

— Сейчас лето, до зимы далеко! Берите, помнить меня будете. А теперь можно и пообедать. Мне, пожалуй, пора!

После обеда Галерин забросил вещмешок за спину, взял сидор с подарками, положил шинель на руку, улыбнувшись, пошутил:

— У меня полная солдатская выкладка, как в боевом походе.

Тетушка Верия засмеялась, слезы выступили на глазах: вот-вот заплачет. Они подошли к калитке.

— До свидания, тетушка Верия, я очень рад, что погостил у вас. Труженица вы, книгу написать можно.

— Это ты молодец, Алешенька, что пришел, навестил, порадовал меня, помог мне очень много. Никогда не забуду тебя, сынок, дорогой, — она тихо заплакала, — маме твоей привет.

Алеша поцеловал ее, пожал руку и зашагал по тропинке; оглянувшись, помахал рукой.

Полупустые домишки хуторка быстро кончились. Остановившись, Галерин посмотрел назад. Далеко у калитки темнела фигурка тетушки Верии. Она махала платочком.

— Прощай, деревушка Хартыс! — сказал сам себе Галерин.