Если ныне ветра обретают сознанье и речь, Если наши тела в зазеркальный вросли промежуток, Кто возьмётся нутро заповедного сада стеречь? Кто прорвётся к нему, наплевав на запреты маршруток? Как ресница, в хрусталике плавает яблочный сон, Обращаясь занозой, лишь только доходит до сердца. Рана времени - здесь, но её бередить - не резон: Не излечишь её легковесной рукой иноверца. Мне бы только понять, как же с нами стряслись имена? Назови меня лишь, - и разлука ворвётся мгновенно. Пишешь слово "любовь", - а написано будет "война", И горит Карфаген, и Аттила идёт на Равенну. Что же эта ладонь наливается тяжестью вдруг? Что оделись в базальт невесомые мнимые числа? И мгновенный зигзаг разбивает космический круг На бессмыслицу сил и бессилие всякого смысла. А черта горизонта становится слишком близка. Воздух – лунный ландшафт: чересчур уж в нём крапин и вмятин. Замер камень в руке – он уже не дождётся броска. Голос вычертил след – иероглиф по образу "ятя". Мы записаны в камень, мы втравлены в известь и жесть. Мы – лакуна пейзажа, обмолвка морщинистой речи. Мы – последний пробел, тот, который уже не прочесть, Не лицо, но рельеф, где зияет расщелина встречи. Тягость век вековых... (Или – "век вековать"? Подскажи...) Неба пасмурный воск процарапав ресницами сосен, Чтобы не ускользнуть за черту вековечной межи, Зрячей хваткою ветра держись за шершавые оси. Хоть тобой до сих пор всё болеет седая вода, Нас и ей не признать – мы забытые, смертные боги... ...Через сердце Эдема продеты войной провода, Те, что выведут нас напрямую к железной дороге. 14 июня 2000 - 12 февраля 2001 года