Из треста прислали распоряжение назначить одного из инженерно-технических работников ответственным за рассмотрение и проведение в жизнь рационализаторских предложений рабочих. Главный инженер назначил меня, и у меня прибавилось много новых хлопот.

При внедрении в производство рационализаторского предложения автор получает довольно большой процент от полученной заводом экономии, и предложения сыпались, как из рога изобилия. Основная масса предложений была попросту чепухой, иногда они содержали очень отвлеченную идею сложного технического усовершенствования, например: один раз пришла ко мне прессовщица макаронного пресса и, показав карандашный рисунок пресса и кубика под ним, стала говорить, что она предлагает приделать к нашим прессам автомат для резки макарон, т.е. чтобы пресс и резка проходили одновременно. Мне потребовалось долгое время с помощью рисунков из книги, чтобы убедить ее, что такие приспособления уже существуют, что на нашем заводе мы не сможем их сделать, и что наркомат запланировал для нашей фабрики такое приспособление, послав заказ не специальный завод, и т.п.

— Почему же у нас нет до сих пор такого приспособления и мы натираем себе мозоли, режем макароны вручную?

— Наша промышленность изготовляет в первую очередь заказы тяжелой индустрии, а наша фабрика принадлежит к легкой промышленности и наши заказы задерживаются.

Разговор происходил в присутствии члена ФЗК, и я прочла ей небольшую лекцию о капиталистическом окружении нашей страны, чтобы ей не было обидно за мозоли.

Иногда предложения рабочих бывали действительно остроумными и полезными, большею частью мелкие улучшения к существующему оборудованию.

Рационализаторские предложения подавались начальнику цеха или мне. Я их рассматривала и давала главному инженеру заключение о целесообразности предложения. Если предложение принималось для внедрения в производство, я делала "техническое оформление", т.е. рассчитывала и вычерчивала. После этого инженер по организации труда рассчитывал, какую пользу оно приносило и сколько нужно заплатить автору.

Иногда гл. инженер или начальник цеха пытались воспользоваться рац. бюро для награждения или поощрения работников, без законного к тому основания. Недавно у меня был такой случай: приходит ко мне наш электротехник и говорит:

— У меня есть рац. предложение и гл. инженер считает его полезным. На макаронных сушилках моторы, приводящие в движение вентиляторы, не загружены полностью, я изменил угол лопастей вентилятора и они стали посылать в сушилки больше воздуха, моторы загрузились полностью и процесс сушки ускорился на пару минут.

— А зав. производством позволил ускорить процесс сушения? (Если макароны сушить очень быстро, они трескаются.)

— Позволил.

— Послушайте, тов. Киропьян, вы зав. электрохозяйством, это ваша прямая обязанность следить, чтобы моторы работали на полную мощность и лопасти вентилятора были под правильным углом. Какое же это рационализаторское предложение?

Он страшно разозлился:

— Это не мое дело менять конструкцию.

— Если бы вы доложили гл. инженеру, что моторы не загружены полностью, он дал бы вам указание изменить наклон лопастей вентилятора или поставить новые вентиляторы.

— Вот как вы поощряете рационализацию, я расскажу об этом где надо! — сказал он и ушел.

На другой день гл. инженер спросил меня:

— Что, Киропьян подавал вам рац. предложение?

— Подавал, но я не считаю это рац. предложением, — и я объяснила, почему.

— Зачем вы придираетесь, В. А.? Человек сделал улучшение, дал фабрике добавочный доход, почему не дать ему за это пару сотен рублей? У него семья, жалованья не хватает.

— Николай Николаевич, ведь не только мы с вами понимаем, что это "липа". Я напишу, что предложение полезное и подлежит оплате, а потом меня спросит директор или, еще хуже, спецотдел: на каком основании я разбазариваю государственные деньги? Дело может дойти до ГПУ, скажут, что я получила взятку.

— Так уж и до ГПУ!

— Возможно, до ГПУ. Предложите директору премировать его за это как стахановца.

— Директор еще больше вас боится ГПУ, да еще и партбюро вдобавок!

Рационализаторские предложения вносились и в моей собственной семье: у Наташи был грипп и после гриппа остался небольшой кашель. Я ходила с ней к врачу и доктор прописал ей анисовые капли, десять капель в воде через каждые четыре часа. Выпив их несколько раз и почувствовав облегчение, она заметила: "Какие хорошие капли!"

Вечером, когда я готовила ужин в кухне, я услышала, что Наташа вдруг сильно закашлялась и, прибежав в спальню, увидела покрасневшую от напряженного кашля дочку и полупустой пузырек с лекарством на полу.

— Боже мой, что случилось? — я увидела, в чем дело и немедленно дала ей выпить теплого молока.

Когда Наташа немного успокоилась, она объяснила:

— Мне опять захотелось покашлять и я выпила лекарства.

— Прямо из пузырька? Почему ты не попросила меня?

— Ты даешь понемногу, я не думала, что оно задерет мне горло.

— Что же ты думала, мне жалко дать тебе много лекарства? Я не даю помногу, потому что это опасно.

— Я ничего не думала, мне больно кашлять.

Когда Сережа пришел домой, я рассказала ему, что случилось.

— Не знаю, как ей объяснить, что это опасно?

— Объяснять много нечего, нужно прятать лекарство, чтобы она не могла достать.

— Я прячу, но иногда можно забыть.

— Сегодня я расскажу ей сказку, как одна девочка выпила сразу все лекарство и что от этого случилось.

Сережа почти каждый вечер рассказывал Наташе сказки. Слушая его сказки, я дивилась, какое у него было сильное воображение. Он иногда рассказывал очень долго и всегда интересно. В его сказках участвовали злые и добрые феи, животные, дети, а чаще всего любимая героиня Наташи — дама, "вся усыпанная драгоценными каменьями". За свою жизнь Наташа видела очень мало драгоценных камней и мне была непонятна ее любовь к драгоценностям. В сказках она всегда требовала самого подробного описания туалетов дам и кавалеров и Сережа не скупился на краски. Когда он кончал описание туалетов, она требовала подробностей:

— А что было у дамы на голове?

— На голове у нее была корона с сиявшими, как звезды, алмазами.

Появление "дамы" всегда было драматично. Я жалела, что не знала стенографии и не могла записывать его сказок. Когда Сережи не бывало дома, или он бывал занят, рассказывать сказки выпадало на мою долю, но я ничего не выдумывала, а просто читала ей книгу.

*

Умер муж моей сестры, Савва. Болел он очень долго, я думаю, больше года. Долгое время он не обращал внимания на свою болезнь, в последнее время у него были большие неприятности по службе: арестовали его начальника в управлении ж-д и ему временно предложили его заместить, так что, как говорил Савва, ему некогда было болеть! Когда боли сделались непереносимыми, он обратился к врачу и его немедленно положили в больницу. Оказалось, у него обнаружили сильно запущенный рак желудка и из больницы он уже не вышел. И вот, когда Савва лежал в больнице, арестовали еще нескольких из его сослуживцев и агент ГПУ несколько раз приходил в больницу его допрашивать. Доктора также допрашивали: не симулирует ли Савва свою болезнь?

Последние две недели до его смерти мама жила у Зины, и она потом рассказывала, что его допрашивали буквально за несколько часов до смерти. В это время Савва уже знал, что ему жить недолго и, как потом он сказал маме, он говорил агентам ГПУ правду в глаза, то есть то, что он о них думал.

Когда Савва умер, профсоюз не пришел на помощь семье, как это обыкновенно делается и Зине пришлось хоронить его на свои скудные средства. Во всех случаях, когда умирал член профсоюза, профсоюз брал все расходы по похоронам на себя. Чем ответственней работник, тем пышнее устраивались похороны. Работника с положением Саввы, он был начальником дистанции Минералводского ж.-д. узла, должны были бы провожать на кладбище все работники дистанции и оркестр, игравший похоронные марши. Случилось же так, что на похороны Саввы не пришли даже его ближайшие сотрудники, внимание ГПУ к нему во время болезни отпугнуло всех его друзей, не говоря уже о просто знакомых, тем более, ко времени его смерти стало известно, что некоторых из арестованных инженеров управления расстреляли.

В Минеральных Водах и близлежащей станице мама не могла найти священника, чтобы отслужить погребальный обряд над Саввой. И вот, много дней спустя после его смерти, священник в Кропоткине отслужил погребальную панихиду по Савве, причем он горсть земли высыпал в коробку, и мама потом отвезла эту землю и высыпала ее на неотпетую могилу Саввы.

— Ты знаешь, — говорила мне потом мама, — пока я не отслужила панихиды по Савве, я и Зина не могли спокойно спать. Я знаю, что тысячи и тысячи православных лежат без христианского погребения, и Господь не оставит их души без Своей милости, но все равно так хочется чем-нибудь помочь своему близкому, ушедшему навсегда.

Савва был одним из немногих инженерно-технических работников, носивших форменную фуражку после того как профсоюзом была начата кампания против ношения форменной одежды. Кампания началась среди студентов и они, зависимые более других от государства, покорились довольно скоро, потом кампания перешла на производство, но инженеры и техники не так легко уступили и некоторые, в числе их и Савва, донашивали свои форменные фуражки до конца. Он мне рассказывал, как однажды председатель месткома, указывая на фуражку, сказал ему:

— Почему вы, Савва Степанович, все еще держитесь за эту вывеску? Почти все сняли форменные фуражки, а вы все носите.

— Разве есть закон, запрещающий носить форму?

— Закона нет, но зачем выделяться и показывать всем свое образование?

— А почему я должен его скрывать? Я считаю очень удобным на службе, когда известно, кто старший, и люди знают, к кому обращаться в случае нужды.

— Вас и так все знают, в лицо знают.

— Вот поэтому и знают, что я заметен по фуражке.

— Партия и правительство стремятся к тому, чтобы не было различия между умственным и физическим трудом, а вы подчеркиваете, что вы интеллигент.

— Дорогой товарищ, разница не в одежде, а в том, кто сколько получает за свой труд.

— Мы это скоро уравняем.

— Конечно, уравняем, — согласился Савва, — но только я фуражку пока носить буду, я так больше женщинам нравлюсь, — перевел Савва разговор в шутку.

— Безобразие, все хотят отрегулировать по-своему, ~ говорил Савва, передавая нам этот разговор, — не имеешь права носить одежду, какая тебе нравится. Я было думал: доношу эту фуражку и новой покупать не буду, они вышли из моды, а теперь дудки! Поеду в Ростов, закажу себе новую.

Так он и сделал, до самой смерти носил форменную фуражку.