В последнюю зиму я довольно много болела. У меня еще со студенческих лет, когда нас кормили шротом с лузгой, остался колит. Доктор объяснил мне, что поцарапанный тогда лузгой кишечник не заживал окончательно, так как у меня есть конституционный недостаток. Острые приступы болезни иногда заставляли меня ложиться на несколько дней в постель. Недавно, несмотря на то что я почувствовала приступ колита, я пошла на работу, надеясь, что все пройдет постепенно, но во время работы у меня начались резкие боли и я пошла полежать в санитарной комнате. На всех предприятиях, где работает много женщин, обязательно есть санитарная комната и в ней дежурная санитарка. Туда приходят женщины, которые в силу своих конституционных особенностей иногда подвергаются приступам тошноты или боли и т.п. Сюда же приносят детей для кормления кормящим матерям. По дороге в санитарную комнату я упала в обморок. Обморок был очень глубоким, я не слышала, как меня подобрали и отнесли в "санитарку".

После этого я несколько дней пролежала в постели, а когда пришла на работу, в этот же день ко мне пришел секретарь партячейки тов. Хубиев и стал расспрашивать, как это случилось, что я упала в обморок?

— У меня это старая болезнь, тов. Хубиев, иногда она, по разным причинам, обостряется, и тогда я должна лежать в постели.

— Нужно лечиться, товарищ, почему не лечитесь?

— Да видите, лечение этой болезни долгое и дорогое. Доктор говорит, что самое лучшее средство — это пройти курс грязелечения в Ессентуках. Курс этот длинный, по крайней мере пять лет нужно ездить в санаторий. Я в прошлом году ездила, но не знаю, сможем ли мы купить путевку в этом году, — соврала я, отлично зная, что путевку мы купим — путевка очень дорогая, тысяча рублей в месяц, и такие деньги собрать нелегко.

— Тов. Богдан, вы очень нужный и полезный человек у нас на производстве, и ФЗК обязан следить, чтобы молодой советский специалист не болел из-за того, что у него нет денег на путевку. Я думаю, ФЗК вам поможет. Вы пройдите врачебную комиссию, без заключения которой нам не продадут путевку, а когда принесете заключение комиссии, мы в спешном порядке отправим вас в санаторий в Ессентуки или еще куда комиссия сочтет необходимым для вашего лечения.

— Вот спасибо! Я сегодня же позвоню и узнаю, когда комиссия принимает.

Очевидно, мой обморок произвел большое впечатление. Он случился в марте, а в апреле я была уже в Ессентуках в санатории по путевке, купленной для меня ФЗК.

Я уже раньше приезжала в Ессентуки и под наблюдением амбулаторного врача принимала грязевые ванны и пила лечебную воду.

Приехав в санаторий, я была приятно поражена комфортом и хорошим обслуживанием больных. Меня поместили в большой светлой комнате для двоих. В комнате были две кровати, зеркальный шкаф для одежды, письменный стол, большой персидский ковер на полу. Для общего пользования и отдыха в санатории есть две большие комнаты для отдыха с удобной мягкой мебелью, библиотека, биллиардная, просторная столовая с отдельными столиками на два-четыре человека, на столиках живые цветы. Пища строго диетическая, для меня все вареное и большею частью размолотое. Вместе со мною в комнате поместили молоденькую работницу Трехгорной Мануфактуры из под Москвы, Люду.

Каждый второй день больных осматривал врач. Так называемые "лечебные процедуры" занимают большую часть дня. Перед каждой едой нужно ходить пить лечебную воду к источнику, потом каждый день грязевая или серная ванна, после которой получасовой отдых в здании грязелечебницы. Кроме того, почти все женщины сами прописывали себе дополнительную "процедуру" перед сном: ходить умываться к источнику красоты. Вода в этом источнике содержит много серы и употребляется по предписанию врача как легкое слабительное; было, однако, известно, что если умываться этой водой каждый день, особенно на ночь, то кожа делалась нежной и красивой, а прыщи и тому подобные недостатки исчезали. Каждый вечер, приготовясь ко сну, женщины санаториев, а иногда и мужчины, в халатах бежали к источнику красоты умывать себе лицо, шею и руки.

Я с большим удовольствием ходила в грязелечебницу; кроме лечения, мне нравилось само здание. Лечебница была построена незадолго до войны и революции, в то время, когда в России были деньги и при отделке зданий не соблюдали режима экономии. После ванны я любила лежать в зале для отдыха и рассматривать барельефы, изображающие сцены применения грязелечения в древнее время, в Египте, Израиле, Греции и т.д.

Главным развлечением санаторных обитателей был флирт. К сожалению многих, в санатории соблюдается очень строгая дисциплина, и в десять часов все должны быть в постелях, кроме того, некоторым больным не давали возможности развлекаться лечебные процедуры. Моя приятельница Китти, приехавшая лечить камни в почках, была прямо привязана к зданию санатория. Для вымывания камней она должна выпивать восемь литров целебной воды в день, и воду нужно ведь не только пить, но и выливать.

Люда, моя сожительница по комнате, была довольно приятная девушка, но вскоре меня начало раздражать ее упорное, не скрываемое разглядывание меня по утрам, когда я одевалась. Она сама обыкновенно лежала в постели до самой последней минуты, смотря на меня и делая всякого рода замечания относительно моей наружности, а чаще всего — моей одежды.

— Какие у вас красивые комбинации, — говорила она, вскакивая на минуту с кровати, чтобы пощупать материю, — батистовые и ручная вышивка. Вероятно, дорого заплатили?

— Нет, не дорого, дешевле, чем в магазине, мне их сделали несколько штук на заказ.

— Вон как! А батист у вас в Ростове легко купить?

— Не очень легко, но иногда можно.

Я не могла сказать Люде, комсомолке и активистке, что большинство моей одежды куплено у спекулянтов. Кто знает, как она отнесется к этому? Она может подать заявление в милицию, что я поддерживаю спекуляцию. Другой раз она пощупала материю моего платья.

— Чистая шерсть, вероятно, в "Отеле мод" делали?

— И правда, в "Отеле мод".

— Удивительно, я вот сама ткачиха, знаете, я на шести станках одна работаю, а вот у меня нет таких хороших платьев, как у вас. Я очень хорошие деньги зарабатываю, а купить порядочного платья не могу, негде.

— Разве вам не продают материю на фабрике? Мне рассказывали, что когда на фабрике бывает производственный брак, то его продают работницам.

— Иногда продают. Работниц много, а брака мало. Вот это платье, меня премировали материей за стахановские показатели, — она показала шелковое платье, — но это редко бывает.

Однажды, когда она опять сделала несколько замечаний относительно моей фигуры, я вышла из терпения.

— Люда, неужели вы не знаете, что нехорошо все время наблюдать за мной? Займитесь чем-либо, вот вам лак для ногтей, сделайте себе маникюр, пока у вас есть время.

— Чего вы сердитесь? Ведь я говорю только хорошее.

— Хорошее или плохое, это все равно. Каждое утро вы меня рассматриваете, как будто я слон в зоопарке. Это неприятно!

— Если вы сердитесь, я больше не буду. Мне просто интересно.

Китти пыталась уговорить Люду поменяться комнатой, но Люда не согласилась, по-видимому, не хотела лишать себя интересного зрелища — рассматривать меня по утрам.

Китти — инженер, работает на заводе искусственного каучука в Ленинграде. От нее я узнала, что каучук делают из сахара.

— И много вы изводите сахара?

— Много; сахар переводим в спирт, а спирт — основа каучука. В последние пять лет построено несколько новых заводов.

— Знаешь, Китти, ты разрешила большую загадку для меня. Я часто задумывалась: куда идет сахар? У нас в Ростове последние три-четыре года невозможно купить сахара. Мне приятельница, доктор, рассказывала, что появились даже специальные болезни от сахарного голодания: нарушение сердечной деятельности и ослабление зрения.

— Теперь ты знаешь. А как ваша семья обходится? Покупаете у спекулянтов?

— Очень редко у спекулянтов. Моя мама часто покупает для нас мед в станице, у многих казаков есть пара ульев, и часть меда они продают. Кроме того, один-два раза в году мой муж ездит в командировку в Москву и привозит оттуда. Недавно он привез десять килограммов сахара да еще конфет вдобавок. Смешно и обидно, доцент университета едет в Москву, в научную командировку, а оттуда, как мешочник, везет в чемодане сахар, пряча его между бельем. Он рассказывает, что в вагоне, вскоре после выезда из Москвы, сделали обыск у пассажиров, искали сахар и мануфактуру; его, к счастью, обыскивать не стали. Иначе был бы скандал.

— Ну, конечно, охранники знают, кого обыскивать! Посмотрели на документы и оставили в покое, хотя отлично знали, что и у него есть сахар.

Я обрадовалась, что я еще в санатории, когда началась подписка на новый государственный заем, я надеялась, что она и кончится без меня и я увильну от "добровольного" заема государству. Каждый год разыгрывается одна и та же комедия: во время объявления нового государственного заема созывалось собрание рабочих и служащих; на этом собрании член партийного актива предлагал подписываться на месячную зарплату всем без исключения, его поддерживало еще несколько активистов, причем во время речей употреблялись выражения, вроде: "только враги сов. власти постараются увильнуть и не подписаться" и т.п. При этом упоминалось, что заводы Москвы и Ленинграда уже подписались и что нам нельзя отставать. Если кто пытался возразить, а такие храбрецы, хотя и редко, но находились, вся компания активистов набрасывалась на него, пытаясь "заклеймить позором", вспоминая все его промахи и неудачи на производстве и выставляя его как антиобщественника и даже антисоветчика. Секретная часть, конечно, брала такого храбреца "на заметку", и поэтому протесты бывали очень редкими, но многие пытались не подписываться, не объявляя об этом во всеуслышание. На собрании предлагалось поднять руку тем, кто против, никто, конечно, не поднимал, и предложение считалось принятым единогласно. После этого с подписным листом приходили к каждому в отдельности.

Управлению предприятия невозможно было пропустить ни одного рабочего. От министерства финансов присылалась разверстка купить облигации на полную сумму зарплаты всех рабочих. Если дирекция не в состоянии была вынудить подписку на месячное жалованье у всех, на директора налагалось взыскание из наркомата, а на весь партийный актив, и в первую очередь на секретаря партячейки, взыскание от обкома партии. Поэтому дирекция, партком и профсоюз объединенными усилиями нажимали, чтобы все подписались.

Я, конечно, знала всю эту механику но все же надеялась, что поскольку меня там нет, то обойдутся без меня, так как вся подписка проводилась за короткий срок. Мои надежды не оправдались: на другой день после начала кампании я получила от бухгалтера телеграмму с сообщением, что меня включили в подписной лист и просили подтвердить согласие телеграммой. Мне ничего не оставалось, как послать телеграмму о согласии.

Апрель и май не были хорошими месяцами для Ессентуков, настоящий сезон считался с июля до октября, когда здесь стояла сухая и солнечная погода. Но в этом году все санатории были заполнены военными, многие высокого ранга. Особенно много было военных с отмороженными руками и ногами.

Мы с Китти почти всегда ходили в парк вместе, и редко бывал случай, что к нам не подсаживался кто-либо из военных, когда мы сосали воду через трубочки возле источника. После опыта первых нескольких дней мы с ней решили, что на военных рангом ниже шпалы обращать внимания не стоит. У таких часто бывали не очень-то отшлифованы манеры: они, например, не понимали, когда в их обществе не нуждаются, или пытались рассказывать нам неприличные анекдоты. Через некоторое время мы выбрали, с кем приятно было пойти на концерт или в театр, но все же дело не обходилось без некоторых недоразумений.

Однажды вечером мы с Китти и двое из наших приятелей сидели на скамейке в парке и разговаривали. Вдруг Китти загудела: гууу…

— Почему ты загудела? — спросила я удивленно.

— Да вот, Виктор — сидевший с ней рядом командир — забылся и, очевидно, приняв мою руку за гудок велосипеда, сидит и нажимает на нее. Я и загудела, чтобы дополнить впечатление.

Мы все рассмеялись, а Виктор обиделся. Встретив меня одну на другой день, он сказал:

— Ну и Китти, такая красивая, но совершенно не романтична. А я, знаете, даже о ней стихи написал, хотел ей отдать, а теперь не отдам, думаю, она не поймет!

Китти стихами заинтересовалась и через некоторое время выудила их у него. Они оказались не очень-то складными.

Люда тоже завела себе друга, Николая, но она к этому отнеслась очень серьезно. Теперь она меньше обращала внимания на меня по утрам, а больше говорила: сначала о своих чувствах, а позже о своих планах на будущее, в которых большое место занимал Николай. Николай жил в нашем санатории и был значительно старше Люды, и я не верила, что он относится к своей интрижке серьезно. Я пыталась ее вразумить, говорила, что на курорте, где у людей много свободного времени, живут они в красивой обстановке и так близко друг с другом, флирт всегда процветает, но уехав домой, все скоро забывают об этом.

— Мы не забудем, — отвечала она, — он обещал перевестись на работу к нам на "Трехгорку".

— А у него есть семья?

— Точно не знаю.

Я боялась, что Люда в своих отношениях с Николаем зайдет дальше, чем это хорошо для нее. Она была неиспорченная девушка и, несмотря на то что управляет она шестью станками, совсем молоденькая. Посоветовавшись с Китти, мы решили узнать подробнее о Николае. Это было нетрудно. Его сосед по комнате немедленно поддался чарам Китти, и на другой день мы знали все, что нужно. Когда Люда снова завела со мной разговор о Николае, я сказала:

— Люда, у Николая есть жена и двое детей.

— Ну если и есть, так что же?

— Он, очевидно, их любит, потому что фотография жены стоит у него на ночном столике.

Люда немного побледнела:

— Откуда вы знаете?

— Я слышала, как его друзья, посмеиваясь над вами, говорили об этом. Жена у него красивая, и он не пропускает случая похвастать перед товарищами.

После этого Люда не говорила больше со мной о Николае, но я видела их много раз вместе до самого отъезда.

Время в санатории прошло быстро. Уезжала я оттуда вечером, сначала электричкой до станции Минеральные Воды, а там пересела в вагон первого класса московского поезда. В моем купе других пассажиров еще не было и я немедленно легла спать.

Утром, проснувшись, я увидела, что вместе со мной в купе едет военный. Он уже был выбритым и принаряженным. Разглядев его форму, я узнала, что он офицер ГПУ. Ехать с ним мне пришлось восемь часов. Несмотря на то что я разговаривала с ним неохотно, я большую часть дороги читала книгу, он все время был со мной изысканно вежлив: выходил курить в коридор, купил мне свежую газету, приглашал обедать; и Сережа был действительно удивлен, когда встретив меня на вокзале в Ростове, увидал, что вещи из вагона для меня выносит не проводник, а офицер ГПУ!

Оказывается, и у ГПУ иногда бывает желание быть приятными людям.