Сегодня утром, как только я пришла на службу, меня вызвал к себе главный инженер. Увидев его, я поразилась: он выглядел совсем больным и страшно расстроенным. Очевидно, он не спал всю ночь.

— В. А., принимайте от меня дела; я вам передам только самое главное, остальное вы сами найдете. У меня нет времени оставаться здесь долго.

— Но в чем дело? Почему я должна принимать дела? Вы что, уходите? Вас переводят в трест? В Москву?

— Ах, совсем не то, — он отвернулся и безнадежно махнул рукой, — какой там трест! Меня высылают в Сибирь как ненадежного, даже как потенциального врага. Считают, что я немец!

— Да какой же вы немец?

— Совсем не немец, я даже говорить по-немецки не могу, но, к сожалению, у меня немецкая фамилия. Высылаются все лица немецкого происхождения и на сборы нам дали только несколько часов: вчера вечером объявили, а сегодня уже везут.

— Но я не хочу принимать обязанности главного инженера.

— Валентина Алексеевна, никто не спрашивает ни вашего, ни моего согласия. Директор сказал сдать все дела вам, а потом вы с ним уговаривайтесь: будете вы или не будете работать в этой должности.

— Вас увозят с семьей?

— Да.

— Как же вы оставляете дом, вещи? У вас ведь нет времени распорядиться всем этим.

— Жена, она у меня русская, пытается уговорить кого-либо из своих родственников поселиться у нас в доме и сохранить для нас хоть что-нибудь. Только не знаю, стоит ли хлопотать? Вряд ли мы переживем ссылку, да и вообще, трудно сказать, кто переживет и что сохранится после войны.

Я была однажды у него и знала, что у него собственный дом и очень хорошая обстановка, по-видимому, оставшаяся ему от родителей. Конечно, если оставить без присмотра, все будет растащено и разграблено.

Немного погодя пришел директор; он тоже был расстроен.

— Ну, что, принимаете дела?

— Я принимаю, но только чтобы скоро передать их кому-нибудь другому. Я не могу работать "главным".

— Почему это вы не можете? Вы же замещали его раньше, и ничего, все было хорошо.

— Я конструктор. Я не могу выполнять две обязанности.

— Прикажут, так сможете; война, мы все мобилизованы!

— Меня не могут мобилизовать, у меня маленький ребенок.

Недавно было разъяснение властей, что женщины, у которых есть дети до семи лет, не могут быть мобилизованы.

— И это говорит советский инженер, член ФЗК, в момент, когда партия и правительство особенно нуждаются в ее помощи! Вот как на опыте выявляются настоящие советские патриоты! — воскликнул он со злобой.

— Я не отказываюсь, но это работа, с которой я не справлюсь, и я вас об этом предупреждаю. Я пока что буду замещать, а вы пишите в трест, чтобы прислали нового "главного".

— Мы все будем вам помогать.

Я отлично знала, как все будут помогать. Пример Николая Николаевича был еще свежим в моей памяти. Вся их помощь будет в понукании. Кровь из носа, а давай. Наш стопроцентный коммунист-директор — хороший погоняйло. Все неполадки будут сваливать на меня, особенно теперь, когда часто не хватает топлива и сырья, когда из-за недостатка транспорта цеха загружены готовой продукцией и фабрика обязана выполнять добавочное задание по сушке сухарей, а тяжелая работа выполняется женщинами, так как много мужчин мобилизовано. Часто даже наш опытный гл. инженер сидел на производстве до полуночи, а я, малоопытная, должна буду проводить здесь дни и ночи. И все это в военной обстановке, когда почти в каждом видят шпиона и диверсанта! Я, конечно, всеми силами буду стараться избавиться от новой должности.

Немного погодя ко мне пришла работница и со слезами стала говорить, что ее тоже высылают как немку. Плача, она сказала: "Ведь мы все советские граждане, ведь у нас интернационал!" Она просила, чтобы ФЗК заступился за нее.

— Послушайте, ни ФЗК, ни директор не могут ничего сделать для вас, это приказ военного командования. Идите лучше быстрее домой и собирайтесь в дорогу.

Новость о высылке "главного" быстро распространилась по комбинату, и Яков Петрович прибежал ко мне.

— Вы что, согласились заменять главного?

— Я не соглашалась…

И я рассказала ему, как было дело.

— Ничего, потерпите, скоро пришлют кого-нибудь из Москвы. Там сейчас жарко, немцы нажимают, и очень многие желают улизнуть. Тем более что должность главного освобождает от военной службы. Как только там узнают, немедленно явится заместитель. А пока что я могу вам обещать, что мельница и машинное отделение не причинят вам беспокойства… Только вот разве меня самого призовут. И как все быстро случилось, еще вчера никто не подозревал ничего подобного. Все это очень странно, все мы советские граждане, национальность считается пережитком старого, предрассудком, а, смотрите, людей ссылают потому только, что у них предки были немцы.

— Вероятно, нашли, что немцы легко откликаются на "зов предков". Интересно, как это сделали, что их так скоро обнаружили и сообщили о выселении, всем в одно время?

— Через домкомы, конечно. Не по работе; директор сегодня был так же удивлен, как и мы с вами. Главный сказал, куда его высылают?

— Кажется, в Казахстан.

— Ну, это еще не так страшно; там, по крайней мере, тепло и далеко от фронта. Если по дороге не разбомбят, так он будет в большей безопасности, чем мы с вами. И, знаете, В. А., — сказал он улыбаясь, — семье главного даже полезно уехать. Все на комбинате говорят, что он "снюхался" с зав. лабораторией и как будто бы собирается разводиться с женой. А теперь ему не до приключений!

Сережа, пришедши домой, рассказал, что нашего друга, профессора зоологии с немецкой фамилией, тоже высылают сегодня.

Через несколько дней после этого Якова Петровича призвали на фронт.

Кажется, скоро будут оставлять Крым. Хотя никаких сообщений об этом в газетах и по радио не было, появились достаточно ясные признаки: по улицам маршируют колонны учащихся Севастопольского Военно-Морского училища. Мальчики часто проходят военным строем по нашей улице, вероятно, направляясь на военные полевые занятия. Некоторые еще совсем дети, в красивой военной форме они кажутся игрушечными солдатиками.

Заранее объявили, что по радио будет говорить Сталин, и мы все приготовились слушать. В первый раз с начала войны он обращался к народу и всем интересно послушать, что же он скажет?

— Братья и сестры… — начал он свою речь.

— Черт тебе брат, — сказал папа, — ишь, в родню, дьявол, навязывается!