Немцы уже стоят под Ростовом много недель, но в городе уже не ждут, как в первые дни, что не сегодня, так завтра, они займут его. Нас регулярно бомбят, и мы каждый день слышим о случаях ужасной, насильственной смерти городского населения. Кажется, этому не будет конца, и у жителей уже выработались определенные условные рефлексы в момент опасности действовать не задумываясь. На днях утром началась бомбежка и раздался знакомый визг падающей бомбы. Прежде чем раздался взрыв, я оказалась под столом, за которым только секунды до этого работала, и я совершенно не помню, как это случилось! Одна моя хорошая знакомая, услышав свист падающей бомбы, тоже не помня как оказалась над колыбелькой ребенка в другой комнате. Бомба разорвалась недалеко и вылетевшие оконные стекла так сильно поранили ей спину, что пришлось пару дней пролежать в госпитале. Ребенок, которого она загородила, остался невредим. Близость фронта также позволила нам наблюдать очень интересные военные действия: раз, почти над самым нашим домом завязался воздушный бой. Советский "ястребок" напал на немецкий бомбовоз, сопровождавшийся "стервятником". Битва была настолько увлекательной, что мы, забыв об опасности, оставались на улице и следили за борьбой до конца. Наша авиация уже немного оправилась от поражения первых дней войны, и советский истребитель был достойным противником немца, они дрались, как молодые петухи, и вся их тактика хорошо была видна снизу. Я даже думаю, для самих летчиков это было как бы спортивным состязанием, хотя в конце концов один из них потерял при этом состязании жизнь. В другой раз я видела, как снаряд зенитки попал в тяжелый самолет; самолет буквально распался на куски в воздухе, из подбитого самолета выбросился летчик с парашютом и долго медленно и плавно спускался на землю.

Ту часть города, где мы жили, не бомбили, но очень часто бомбили лежавший на другой стороне Дона Батайск, и мы считали, что безопасно выходить во время тревоги и наблюдать воздушные бои над Батайском, считали это до тех пор, пока несколько человек по соседству не были ранены осколками зенитных снарядов!

Однажды утром раздался сигнал воздушной тревоги и отбоя не давали целый день. На другой день — то же самое, и мы поняли, что дело приближается к концу. Первые два-три дня нам казалось, что бомбят без всякого плана, просто разрушают город, но потом выяснилось, что бомбят те части, где расположены госпитали, радиостанция, ж-д узел, ГПУ и т.п. Бомбили также улицы, ведущие к Дону, где в это время начали наводить понтонные мосты. Наш комбинат после "шока" первых дней бомбежки опять начал работать почти нормально. Жившие поблизости рабочие охотно приходили на работу, так как в столовой хорошо кормили, перестали жалеть муку и макароны для столовой! Кроме того, многие надеялись, что в последнюю минуту будут раздавать муку и макароны рабочим, чтобы не оставить немцам.

Сережа несколько раз во время обеденного перерыва в бомбежке (такой бывал регулярно каждый день!) ходил в университет и получил приказ готовиться к эвакуации в Махач-Кала.

Немцев мы не боялись и бежать из собственного дома нам не хотелось, но если бои за Ростов затянутся, как они затянулись за Сталинград, сидеть здесь будет невозможно, и мы стали собираться в дорогу. Многие жители очень раздражены действиями городских властей. Власти все время уверяли жителей, что Ростов сдан немцам не будет и говорить или собираться в эвакуацию было опасно, могли пришить кличку "паникер" или "пораженец", и даже арестовать за подрыв доверия к силам Красной армии. Теперь же, когда мосты через Дон разрушены, а дороги, ведущие к переправам, все время бомбят, населению вдруг предложили уходить пешком. Как всегда, рупором сов. власти оказалась наша уполномоченная по клетке. Раз, когда мы сидели в подвале, во время особенно близкой бомбежки, она спросила меня:

— Тов. Богдан, вы когда же собираетесь уходить?

— Мы уедем вместе с университетом, нам обещают дать транспорт. Или с комбинатом, ведь наш комбинат еще работает.

— На транспорт теперь надеяться трудно, надо уходить пешком.

— Пешком далеко не уйдешь под обстрелом да еще с детьми, — сказал кто-то из соседей.

— Нужно уходить ночью. Ночью не так опасно. Вы знаете, как было в Финляндии? Мой брат был там, когда занимали Выборг, вступили наши войска в город, а в нем ни одной живой души! Вот как поступают настоящие патриоты! Брат рассказывал, что это произвело громадное впечатление на красноармейцев. Вот так и мы все должны показать немцам наши истинные к ним чувства.

— А вы когда же уходите?

— Мы будем уходить последними. Мой муж, как вы знаете, в противопожарной команде нашего района; мы уйдем вместе с отступающими войсками.

Надежды наших рабочих на получение муки и макарон оказались не напрасными. Раз ко мне в контору пришел председатель ФЗК и сказал:

— Мы с директором решили раздать часть муки и макарон рабочим. Город, видимо, не удержим, и если рабочие эвакуируются, так все равно многие семьи останутся. А уничтожить успеем ли? Есть приказ уничтожить все запасы в последнюю минуту, а кто ее угадает, эту последнюю минуту?

— Я думаю, раздать населению — для немцев от этого такая же польза, как и от уничтожения, они ее и зубами потом не вырвут.

Мы все слышали, что есть приказ поджечь фабрику перед отступлением и все боялись, что ее подожгут вместе с мукой и макаронами. Я даже слышала, что некоторые рабочие поговаривали о том, чтобы не дать сжечь. Однажды машинист, как бы между прочим, сказал мне:

— Вот, отступая, жгут и уничтожают добро, а что проще, скажем на мельнице, вынуть золотники из паровой машины и ни одна немецкая гадина не сможет пустить без них мельницу. Тем более, наша машина старомодная, пойди, найди теперь такие золотники! А когда наши возвратятся, мельницу можно будет привести в порядок за несколько часов.

— Конечно, есть много способов вывести из строя мельницу и без ее разрушения, только, к сожалению, с нами не будут советоваться, когда придет время.

— А вы не сможете посоветовать директору?

— Я думаю, и у него спрашивать не будут, просто дадут подробные инструкции, как поступить.

Директор сказал мне, что муку будут развозить сегодня ночью. Я живу очень близко к фабрике и мне привезли одной из первых: мешок муки и целый ящик макарон! О раздаче муки предупредили всех, и некоторые рабочие хотели приехать с тачками и самим забрать продукты, но им не позволили, боясь, что этим будет дан толчок окружающим жителям начать грабить.

Вечером к нам пришел один из коммунистов университета предупредить, что с завтрашнего дня университет эвакуируется. Уходить предлагали каждому отдельно небольшими группами, пешком, через понтонный мост на Дону.

— Но ведь обещали отвезти на грузовиках ночью.

— Грузовики заняты, да на них и опаснее. Пешком мы можем пройти между налетами, а до этого сидеть в укрытии; грузовик же должен будет ждать своей очереди переехать мост, а в это время как раз по ним бомбят. Так вот, товарищ, наша группа уходит завтра рано утром, перед рассветом, присоединяйтесь к нам. И жена пусть приходит и дочь берите, как-нибудь все вместе донесем ее, поможем.

— Где вы собираетесь?

— На площади Карла Маркса, — он немного замялся, посмотрел на нас и сказал: — А тем предателям, которые останутся жить и работать под немцами, не поздоровится, они все будут преданы военно-полевому суду, когда мы возвратимся! Их будут судить как дезертиров!

Мы знали, что два понтонных моста через Дон, недалеко от нас, непрерывно бомбились и обстреливались немецкими самолетами и улицы, ведущие к ним, также были почти под непрерывным обстрелом. Проехать машиной их можно было довольно быстро, но пройти улицу и полукилометровую ширину Дона, да еще с ребенком, потребуется довольно долгое время. Ни я, ни Наташа плавать не умели, так что в случае паники или повреждения моста, если даже нас и не убьют, мы просто утонем. Оставаться в городе после того как дан приказ о всеобщем отступлении очень опасно, по городу ходили слухи, что отступление завершают карательные отряды, они обыскивают дома и убежища и уводят мужчин, а сопротивляющихся убивают на месте.

Обсудив положение со всех сторон, мы в конце концов решили последовать совету папы, уйти из Ростова и пересидеть опасное время в станице у его брата, дяди Вани. Станица почти сливалась с городом и с нашей стороны ее от Ростова отделяла только балка. Папа недавно ходил к дяде и тот предложил в случае опасности перейти к нему; станица находится в стороне от большой дороги, в ней нет военных объектов, Дон перед ней очень широк и ее ни разу не бомбили. Да и вообще в последнее время многие уже заметили, что казачьи станицы немцы почти не бомбят. Кроме того, за несколько километров от станицы, вверх по течению, есть мост через Дон и в случае необходимости можно будет податься к нему, это также может послужить объяснением нашего пребывания в станице в случае встречи с карательным отрядом.

Мы не знали, когда именно уходить, но когда мы услышали, что вечером будет взорвана городская водокачка, мы решили уйти немедля, в этот же вечер.

Мальчишки из нашего дома бегали по лестнице, стучали в двери и кричали: "Скоро взорвут водокачку, запасайтесь водой!" Я сразу же им поверила, так как знала, что при отступлении водоснабжение и электроснабжение разрушаются. Наполнив водой всю посуду, тазы и кувшины, я решила выкупаться. Сережа считал это неразумным.

— Зачем ты все это затеяла? Каждую минуту может начаться бомбежка, а ты задумала купаться!

— Может быть, это последняя возможность выкупаться на долгое время; мы не сможем купаться, если воду придется таскать из Дона.

— Ничего с нами не случится, если и побудем некоторое время грязными. Куда хуже, если начнут бомбить в то время, как ты купаешься.

Но я все равно решила купаться, выкупать Наташу и себя. Наскоро налив в ванну воды, я позвала Наташу, а она, слышав возражения отца, начала капризничать. Когда я посадила ее в воду, она вдруг закричала: "Ой какая горячая вода, я не могу терпеть!" В раздражении я ударила ее — "замолчи!" Наташа, которую мы очень редко наказывали и почти никогда не били, громко заплакала. На шум пришли из другой комнаты Сережа и папа.

— Что это вы здесь подняли скандал, — сказал Сережа, — не можете вымыться без драки? Давай я окончу ее купать, а ты иди мыться под душ, — и, оттеснив меня от ванночки, он начал мыть дочку.

— И то правда, затеяла купанье не вовремя, — сказал папа.

— И это уже не в первый раз, — отозвался Сережа, уже довольно спокойно, — ее купанья будут служить барометром: как только надвигается опасность, она затевает мыться.

— Послушать тебя, так до войны и бомбежки я никогда не купалась, так и ходила грязная!

И схватив свое белье, я ушла купаться в душевую.

В этот же вечер мы ушли к дяде.

Станица Александровская, так же, как и Ростов, расположена на высоком берегу Дона. Река в этом месте очень широкая, а на противоположном берегу виден рабочий поселок мастерских и депо ж-д узла Батайск. Как многие другие станицы, Александровская протянулась одной улицей вдоль реки, за каждым домом в былое время располагались сады и виноградники, теперь же, после того как колхозникам запретили иметь приусадебные участки больше двадцати соток, отобранные сады без ухода одичали и превратились в дикие заросли. Виноградники, требующие укрытия на зиму, погибли в первый же год, а сады, не подрезанные и не расчищенные, все еще продолжали, на радость местной детворе, производить на свет небольшое количество плодов.

Дом дяди довольно большой, фасад выходил прямо на улицу, во дворе к нему пристроена небольшая веранда, с которой открывался широкий вид на левый берег и на береговую часть Ростова. На веранде летом обедали и пили чай, а также отдыхал дядя, приходя после работы. С теневой, северной стороны дома — вход в погреб, выкопанный довольно глубоко под домом. Его дядя укрепил добавочными балками и приспособил под бомбоубежище: поставил два топчана, на которых летом спали на дворе, принес одеяла и воду.

Дядя был доволен нашим приходом. У него нет своих детей, а переживать такое тревожное и опасное время лучше среди родных.

Дни стояли ясные, и мы почти все время проводили на веранде. Я и папа, дальнозоркие, очень ясно видели все детали бомбежки понтонного моста через Дон, по которому нам предлагали отступать. Нужно сказать, что далеко не каждая бомба попадала в мост, он охранялся зенитками и самолеты не могли спускаться низко, но каждый раз, когда прилетали самолеты и бомбы рвались поблизости, на берегу и на мосту поднималась ужасная паника, и многие бросались или падали в воду. Если бомба попадала в мост, работа по его восстановлению начиналась немедленно.

Самое ужасное, что пришлось мне видеть в эти дни, было обсыпание Батайска фосфором с воздуха. Немецкие самолеты в этом случае летели довольно низко и как бы привязанными за хвост самолетов за ним тянулись сначала полоса белого пламени, а затем черно-красными космами дым и огонь. Страшно было себе представить, что большая часть беженцев из Ростова укрывались в Батайске. Я надеялась, что наши университетские переправились и ушли далеко еще до этого пожара.

Самолеты, бомбившие левый берег, начали перелетать над станицей, возможно потому, что здесь не было зениток, и мы укрылись в подвале.

В первый день я пошла в сад нарвать вишен и увидела, что в нашем саду сидят два летчика.

— Почему вы сидите здесь, товарищи?

— Мы сопровождаем состав с запасными авиационными частями, пути впереди разрушены, мы ждем, пока исправят.

Я увидела, что в соседском саду также сидят несколько. К вечеру они пришли и залезли к нам в подвал, а утром они из него уже не выходили, хотя долгое время было затишье от бомбежки. После обеда все сидели в подвале, а я стояла у двери наружу и вдруг увидела, что группа вооруженных людей вдет через сад, поднимаясь от реки. Все они были очень молодые люди, вероятно комсомольцы, одетые в штатское. Они быстро, мельком посмотрев в мою сторону, пересекли двор и вышли на улицу. Только один из них, отстав, нарвал в пригоршню вишен и засунул их в рот, очевидно ему хотелось пить.

— Ты лучше войди сюда, — сказал папа, стоявший сзади меня и тоже видевший прошедших.

Войдя внутрь, я увидела, что летчики исчезли; они залезли под топчаны, и я поняла значение виденного! Это прошли так называемые "каратели", вылавливающие дезертиров, — возможно, искавшие задержавшихся с поездом летчиков. Дядя, переглянувшись с Сережей, ушел из подвала, за ним и все мы.

— Я думаю, нам теперь безопаснее сидеть в доме, — сказал он. — Они, возможно не зашли в подвал потому, что Валя не показала испуга.

— Я просто не сообразила, кто они такие.

— А летчики-то, — сказал папа, — оказывается, голосуют против советской власти!

В тот же день вечером проходившая по улице соседка закричала дяде в окно:

— А в Ростове уже немцы!

— Так ты что, ходила в Ростов?!

— Ходила. Ростов перестали бомбить, вот я и пошла проведать наших, как там они, уцелели или нет?

— И тебя никто не остановил?

— Никто, между нами и Ростовом войск нет. А в Ростове, на улицах, как в праздник! Полно народа, немцы въезжают в открытых машинах, танкисты сидят прямо снаружи на танках, некоторые так машут публике рукой, а публика отвечает им тем же. Чудно!

Вечером немцы подошли к станице, но занимать ее всю не стали. Они установили несколько минометов на околице и всю ночь палили через наши головы по берегу. С берега им иногда отвечали пулеметными или винтовочными выстрелами. Дядин дом стоит почти на самой окраине, и миномет расположили рядом с домом, и мы целую ночь просидели дрожа от страха, чувствуя себя в самом центре боя. К утру перестрелка затихла, а когда рассвело, на улице послышалась немецкая команда. Мы скоро вышли на двор, а летчики все еще сидели в подвале. Дядя подошел к подвалу и сказал:

— Ребята, если вас найдут в подвале будет плохо и вам и нам. Решили сдаваться, так идите теперь.

Бледные, измученные, летчики вылезли из подвала. Они сняли пояса, повесили их через плечо и вынули из пилоток какие-то бумажки — очевидно, немецкие листовки, обещающие безопасность сдающимся в плен. Потоптавшись немного на месте, один из них сказал мне:

— Гражданка, пойдите, пожалуйста, и выгляните на улицу, посмотрите, что там делается?

Я выглянула. На улице стояли два немецких солдата, а навстречу им шел летчик, возможно из соседнего двора, с поднятыми руками. Поравнявшись с немцами, он спросил у них что-то, а они ответили ему, указывая рукой, куда идти. Я рассказала о виденном. Наши летчики пошли со двора, а я пошла вслед за ними, посмотреть. На улице уже было больше немецких солдат, и летчики направились к одному из них. Он, даже не выслушав их, махнул им рукой "проходите, мол, дальше", тогда они подошли к другому и другой указал им, в какой двор идти.

Мне было невыносимо тяжело, обидно и жалко видеть летчиков, себя и всю нашу родину, добровольно сдающихся в плен врагу! Боже мой, до чего нас довели?!

Когда я возвратилась, папа сказал:

— Пойду и я посмотрю, что там делается?

— И я с тобой, дедушка, — сказала Наташа, схватив деда за руку.

Через несколько минут Наташа прибежала к нам страшно возбужденная.

— Мама, — закричала она, — немцы, это не чудовища, какими они нарисованы на плакатах, немцы — это люди!!!