1. Сердце Нэллы.

На другой день утромъ Мэнни экстренно пригласилъ къ себѣ одного стараго товарища, знаменитаго химика. Они рѣдко видѣлись, но ихъ отношенія были таковы, что химикъ никогда и ни въ чемъ не могъ бы отказать Мэнни. Они вмѣстѣ совершили когда-то рядъ экспедицій черезъ пустыни, вмѣстѣ пережили такъ много опасностей; Мэнни, далеко превосходившій своего друга физической силой и выносливостью, нѣсколько разъ спасалъ его отъ вѣрной смерти. Когда химикъ явился, Мэнни заперся съ нимъ наединѣ, и они бесѣдовали больше часу. Уходя, химикъ казался очень взволнованнымъ; на его глазахъ были слезы. Мэнни провожалъ его по коридору съ ласковой улыбкой и, прощаясь, крѣпко сжалъ его руки со словами благодарности. Черезъ два часа изъ лабораторіи стараго химика принесли для Мэнни небольшой запечатанный свертокъ.

Большую часть этого дня Мэнни занимался разборкой и приведеніемъ въ порядокъ своихъ бумагъ. Вечеромъ пришелъ Нэтти. Онъ былъ удивленъ значительной перемѣной въ манерахъ отца и, какъ-будто, даже въ его внѣшности. Нервное состояніе послѣднихъ мѣсяцевъ, разсѣянность, лихорадочный блескъ въ глазахъ, рѣзкость движеній исчезли безъ слѣда. Со спокойнымъ вниманіемъ и величайшей ясностью мысли онъ обсуждалъ дѣла, при чемъ намѣтилъ нѣсколько важныхъ техническихъ и административныхъ улучшеній. Когда эти вопросы были покончены, онъ сказалъ:

— Да, кстати, я хочу попросить васъ о большой услугѣ. Я думаю сейчасъ взять отпускъ на… — онъ немного остановился и закончилъ: — на нѣкоторое время. Полагаю, что это законное желаніе. Не согласитесь ли вы пока замѣнить меня и завтра же принять всѣ дѣла? Я все приготовилъ для этого.

— Конечно, я съ удовольствіемъ сдѣлаю это, — отвѣчалъ Нэтти. — Мнѣ давно казалось, что отдыхъ вамъ необходимъ. Ваше здоровье за послѣднее время внушало мнѣ опасенія.

— Ну, теперь-то все прошло, — съ улыбкой возразилъ Мэнни. — Вы видите, сегодня я совершенно здоровъ, не правда ли?

Затѣмъ онъ началъ съ Нэтти разговоръ объ его научно-революціонныхъ идеяхъ и планахъ, многое заставлялъ подробно себѣ объяснять, не дѣлая ни возраженій, ни ироническихъ замѣчаній, ни даже обычныхъ прежде оговорокъ о своемъ несогласіи. Напротивъ, моментами онъ какъ-будто совсѣмъ входилъ въ мысли Нэтти, дѣлалъ замѣчанія и дополненія въ духѣ болѣе полнаго ихъ развитія. Нэтти былъ совершенно очарованъ, и въ живой бесѣдѣ оба не замѣтили, какъ наступила поздняя ночь. Прощаясь, Мэнни сказалъ:

— И все-таки только съ одной изъ вашихъ теорій я согласенъ безусловно. Зато ее, должно быть, я усвоилъ хорошо…

— Какая же это? — быстро спросилъ Нэтти.

— Теорія вампировъ, — отвѣтилъ Мэнни.

Молодой инженеръ возвращался домой въ глубокой задумчивости. Тамъ онъ засталъ Нэллу, которая не спала, дожидаясь его. Онъ подробно разсказалъ ей о всей бесѣдѣ и о своихъ впечатлѣніяхъ. По поводу послѣдняго замѣчанія Мэнни Нэлла заставила сына точно воспроизвести весь тотъ старый разговоръ, на который оно указывало. Затѣмъ она взяла съ него обѣщаніе притти къ ней на слѣдующій день немедленно послѣ свиданія съ Мэнни.

Всю эту ночь Нэлла думала…

Съ утра Нэтти отправился принимать дѣла. Мэнни заявилъ ему:

— Офиціально я слагаю обязанности на мѣсяцъ; но имѣйте въ виду, что мое отсутствіе, можетъ-быть, продолжится больше. Я хочу серьезно отдохнуть.

Работа заняла нѣсколько часовъ. Когда Нэтти уходилъ, Мэнни на минуту задержалъ его у себя и сказалъ:

— Завтра мы съ вами, вѣроятно, не увидимся. По закону, преступниковъ, отбывшихъ свой срокъ, освобождаютъ въ часъ солнечнаго восхода; а я рѣшилъ немедленно же отправиться въ путешествіе. Итакъ, всего лучшаго.

Онъ обнялъ и поцѣловалъ Нэтти: это было въ первый разъ. Затѣмъ онъ прибавилъ:

— Передайте мой привѣтъ Нэллѣ.

Нэлла съ нетерпѣніемъ ожидала сына. Когда онъ точно передалъ ей все, она сильно поблѣднѣла. Резюмируя затѣмъ свои впечатлѣнія, Нэтти сказалъ:

— Въ немъ все-таки есть что-то странное, чего я не могу опредѣлитъ. Я боюсь, что онъ не настолько здоровъ, какъ это по внѣшности кажется. Какъ ты думаешь, не будетъ ли навязчивостью, если я еще разъ зайду къ нему вечеромъ, хотя онъ не приглашалъ меня?

— Не надо, Нэтти, — отвѣтила она. — Я сама пойду къ нему.

— Это, конечно, гораздо лучше. Я очень радъ такому рѣшенію.

Наступалъ вечеръ, когда Нэлла вошла въ зданіе тюрьмы. По запискѣ Нэтти ее пропустили безъ замедленія. Мэнни писалъ у себя въ камерѣ. Когда Нэлла постучалась, онъ предположилъ, что это какой-нибудь курьеръ, и, не поднимая головы, сказалъ: «войдите», а самъ доканчивалъ начатую фразу.

Нэлла тихо затворила за собой дверь и остановилась. Неподвижная и блѣдная, въ слабомъ освѣщеніи, она казалась призрачнымъ существомъ. Онъ въ этотъ моментъ писалъ письмо ей, и она, какъ живая, представлялась его воображенію. Когда подъ ея пристальнымъ взглядомъ онъ обернулся, то первая мысль была: «Это — галлюцинація». Онъ всталъ и медленно, осторожно приблизился къ ней, боясь, что она исчезнетъ. Еще съ этимъ страхомъ онъ обнялъ ее, и только тогда, когда она отвѣтила на его поцѣлуй, понялъ, что передъ нимъ не призракъ. Онъ не въ силахъ былъ произнести ни одного слова. Почти машинально онъ подвелъ ее къ своему креслу и посадилъ. Взглядъ его упалъ на начатое письмо; быстрымъ движеніемъ онъ отбросилъ его въ сторону далеко отъ Нэллы.

— Безполезно, Мэнни! — сказала она. — Я знаю, что вы хотите сдѣлать.

Онъ молчалъ. Ему не пришло въ голову ни отрицать, ни удивляться тому, что она угадала его тайну.

— Этого не надо, мой Мэнни! — произнесла она.

Всю силу своей любви и нѣжной ласки она вложила въ эту мольбу.

— Необходимо, Нэлла! — тихо отвѣтилъ онъ.

Она знала, что значатъ рѣшенія этого человѣка. Чувство безсилія, безнадежности стало овладѣвать ею. Она хотѣла сказать ему многое, очень многое, а теперь мысли разметались, и она не умѣла, не могла.

Наступило молчаніе. Онъ опустился передъ нею на колѣни и прижалъ ея руки къ своему лицу. Она не отнимала ихъ и не замѣчала, какъ ея слезы падали на его волосы.

— Ничто не можетъ измѣнить этого, Мэнни?

— Ничто въ мірѣ, Нэлла.

Тогда у нея нашлось слово упрека:

— А моя любовь имѣетъ для васъ какую-нибудь цѣну?

— Безконечную, Нэлла! И я хочу быть достоинъ ея.

Ея сердце подсказало ей лучшее, что было возможно:

— Разскажите мнѣ все! Все, чтобы я поняла…

Онъ разсказалъ все. Онъ говорилъ спокойно, ясно, съ той силой глубокаго, непреложнаго убѣжденія, которая дается одному изъ милліоновъ. И для Нэллы становилось очевиднымъ, что всякая борьба ненужна и безплодна и что она была бы только лишнимъ мученіемъ для великой души. Когда онъ кончилъ, Нэлла сказала:

— Я была бы счастлива уйти съ вами, Мэнни. Но, вы знаете, мнѣ еще нельзя оставить его, нашего Нэтти.

— Ахъ, Нэлла, если бы вы знали, сколько счастья вы дали мнѣ даже этими одними словами, вы ни о чемъ бы не жалѣли и не грустили. Вы не слышите, какъ бьется мое сердце? Я удивляюсь, что оно не разорвалось. Да, у меня есть еще нѣсколько капель живой крови… Онѣ для васъ, моя Нэлла!

Она отдалась ему, какъ въ ту далекую, минувшую ночь.

2. Образы смерти.

Прошло нѣсколько часовъ. Мэнни заснулъ въ объятіяхъ Нэллы.

Она осторожно освободилась изъ его рукъ и сѣла возлѣ него на постели, чтобы смотрѣть на его лицо. Можетъ-быть, онъ почувствовалъ сквозь сонъ ея удаленіе. Тяжелыя грезы овладѣли имъ.

Холодъ внутри; темнота вокругъ; сплошной камень подъ ногами, съ боковъ, надъ головою. Утомительно итти по узкому, душному коридору. Но итти надо. Какъ долго!

А! вотъ слабый, точно фосфорическій свѣтъ мелькаетъ впереди… Ближе, яснѣе… Стѣны и сводъ начинаютъ тускло выдѣляться изъ мрака. Все тѣснѣе путь.

Кончено! дальше некуда. Та же глухая стѣна замыкаетъ коридоръ. Бѣлая фигура неподвижно прислонилась къ ней. Непонятная тревога охватываетъ душу. Надо, необходимо видѣть…

Полотно скользитъ и падаетъ. Лицо трупа… странно знакомыя черты. Неподвижны мутные глаза; но съ сѣрыхъ губъ слетаетъ беззвучный шопотъ: «это — ты!» Мэнни узнаетъ себя.

Зеленоватыя пятна выступаютъ на мертвомъ лицѣ, увеличиваются, сливаются. Западаютъ и грязной жидкостью вытекаютъ глаза; клочьями сходитъ гніющее мясо съ костей… Вотъ его уже нѣтъ больше: одна костяная маска съ ея стереотипной улыбкой.

Фосфорическіе огоньки носятся вокругъ, вспыхиваютъ ярче, погасаютъ… Въ колеблющемся свѣтѣ измѣняется пустая улыбка; оживляются пыльно-желтыя черты. Мэнни кажется, что онъ ясно читаетъ ихъ странную, нѣмую рѣчь.

«Это — ты, и это — все», говоритъ насмѣшливая маска. «И даже это — еще слишкомъ много. Человѣкъ думаетъ: тоскливо и скучно разрушаться въ черной ямѣ среди блуждающихъ огоньковъ. Такъ нѣтъ же! на дѣлѣ гораздо хуже. Даже не то печально, что скоро исчезнутъ и эти пузырьки фальшиваго свѣта, порожденные разложеніемъ остатковъ твоего собственнаго тѣла. Пускай былъ бы мракъ. Но — нѣтъ и его!

«Да, если бы были мракъ, скука, тоска… Мракъ, который ты когда-то видѣлъ; скука, которую чувствовалъ; тоска, которую проклиналъ. Ты любилъ яркое солнце и безчисленныя формы, которыя купаются въ его лучахъ; глухая, безпросвѣтная тьма, конечно, не то, — но она все же нѣчто въ родѣ воспоминанія о нихъ. И это здѣсь отнято у тебя. Смѣна впечатлѣній напряженной жизни была твоей радостью; но и самая безнадежная скука заключаетъ въ себѣ смутный ихъ отблескъ, неопредѣленную вѣру въ нихъ. Здѣсь нѣтъ и слѣда этого. Борьба и побѣда были для тебя смысломъ существованія; когда ихъ не хватало, ядовитый голосъ тоски говорилъ тебѣ о нихъ. Теперь и онъ умолкаетъ на-вѣки… Въ послѣднихъ судорогахъ твоей мысли пойми этотъ итогъ, пойми — и прими его!

«Я — это ты. Даже моя внѣшность и эта моя рѣчь — еще проблески твоей жизни, той, которая уходитъ. Значитъ, это все-таки что-нибудь, и оно безконечно лучше того, что остается въ дальнѣйшемъ, той непостижимой вещи, которая называется ничто».

Мучительнымъ усиліемъ Мэнни преодолѣваетъ боль, которая сжимаетъ его сердце.

— Я не вѣрю тебѣ, — говоритъ онъ. — Я узналъ тебя, безполезно переодѣваться. Ты весь — ложь, и ничего, кромѣ лжи, исходить отъ тебя не можетъ.

Но улыбка черепа становится грустной. «Попробуй опровергнуть!» — читаетъ въ ней Мэнни, — «увы! — это невозможно»…

Гаснутъ огоньки, пропадаютъ контуры. Тьма сгущается вокругъ, холодъ — въ душѣ..

Но откуда это? Мягкій вѣтерокъ, точно чье-то нѣжное дыханіе, коснулся лица, Какъ странно! въ немъ какой-то неясный лучъ надежды, согрѣвающій сердце. Вотъ и мракъ начинаетъ рѣдѣть. Смутный, разсѣянный свѣтъ зарождается въ воздухѣ. Глаза съ жадностью впиваютъ его… Гдѣ же стѣны?

Безконечная, каменная равнина. Темно-свинцовый сводъ неба надъ нею. Никакихъ признаковъ жизни. Одна сѣрая даль впереди.

Мэнни оборачивается и вздрагиваетъ. Передъ нимъ неподвижная черная фигура, закутанная съ головы до ногъ; не видно даже лица. Сумеречный свѣтъ словно собирается вокругъ нея, и въ этомъ ореолѣ строгія линіи силуэта выдѣляются рѣзко, какъ на гравюрѣ. Мэнни чувствуетъ въ нихъ что-то знакомое… близкое… дорогое… Онъ старается вспомнить и не можетъ. Онъ осторожно протягиваетъ руки и снова вздрагиваетъ отъ прикосновенія къ холодной, очень холодной ткани. Съ тревожнымъ ожиданіемъ онъ откидываетъ ее… Нэлла!

Она — и не она… Что такъ странно въ ней измѣнилось? Да — ея глаза стали не тѣ. Они такіе же огромные; но теперь не зеленовато-синіе, какъ волны южныхъ морей, а черные, совсѣмъ черные и бездонно-глубокіе. Торжественно и мягко выраженіе матово-блѣднаго лица; дыханіе не колеблетъ грудь подъ неподвижными складками одежды. Все въ ней проникнуто спокойствіемъ, недоступнымъ человѣку.

Она заговорила тихо, такъ тихо, что Мэнни кажется, будто онъ слышитъ мысли, а не звуки:

«Это я, Мэнни, та, которая всегда была твоей судьбою. Ты знаешь — въ моей ласкѣ все кончится для тебя. Ты — человѣкъ, и тебѣ больно. Не надо этой боли.

«Что ты теряешь? Сіяніе солнца, радость борьбы, любовь Нэллы?.. Ошибаешься, другъ мой: не ты ихъ, а они тебя потеряютъ. Развѣ можетъ потерять что-нибудь тотъ, кого нѣтъ? А тебя не будетъ, они же останутся. Еще милліоны лѣтъ будетъ сіять солнце; вѣчно будетъ продолжаться борьба жизни; безконечное число разъ повторится въ женщинахъ будущаго, становясь все болѣе прекрасной и гармоничной, душа Нэллы.

«Да, тебя не будетъ. Исчезнетъ имя, и тѣло, и цѣпь воспоминаній. Но посмотри. Если бы тебѣ предложили вѣчность, и въ ней свѣтъ, радость, любовь, лишь съ тѣмъ, чтобы они существовали для тебя одного и ни для кого больше, чтобы онѣ были яркой и осязаемой, какъ реальность, но — только твоею мечтой? Съ какимъ презрѣніемъ отвергъ бы ты это лживое счастье, эту ничтожную вѣчность! Ты сказалъ бы: лучше самая короткая и самая тяжелая, но дѣйствительная жизнь… И вотъ теперь вся дѣйствительная жизнь остается и идетъ дальше. Умираетъ только тотъ ея отблескъ и та частица, которые были тобою.

«Въ безпредѣльности живого могучаго бытія сохранится то, что ты любилъ сильнѣе себя, — твое дѣло. Оно тебя потеряетъ, и въ этомъ утрата. Но мысль идетъ дальше того, что исчезаетъ, и ты сумѣлъ понять главное: творчество, которое въ тебѣ нашло одно изъ своихъ воплощеній, не имѣетъ конца».

Она замолчала, и неподвижна была ея стройная фигура среди неподвижности пустыни, неподвижны спокойныя черты матово-блѣднаго лица.

Мэнни сдѣлалъ шагъ и въ сильномъ объятіи прижалъ свои губы къ ея холоднымъ губамъ. Его взглядъ потонулъ въ ея бездонно-темныхъ глазахъ; радостная боль пронизала его сердце, — и все смѣшалось.

— Это ты, Нэлла?.. другая или прежняя? — произнесъ Мэнни, еще не освободившійся отъ вліянія бреда. — Ахъ, да! ты, можетъ быть, не знаешь… Я сейчасъ видѣлъ смерть, Нэлла… ихъ было двѣ. Одна отвратительная и пустая; о ней не стоитъ даже говорить… Другая — прекрасная, милая; это была ты, Нэлла… Я поцѣловалъ ее, вотъ такъ…

3. Завѣщаніе.

Новыя ласки среди ночи… и вновь дѣйствительностъ расплываясь уходитъ отъ сознанія… и новыя грезы овладѣваютъ душою Мэнни.

Кроваво-красный шаръ высоко на темномъ небѣ. Это не солнце: на него не больно смотрѣть, и его блескъ не въ силахъ заглушить ясныя, спокойно-мерцающія звѣзды. Новая луна? Нѣтъ, это слишкомъ ярко для нея. Что же это? Такой видъ имѣло бы гаснущее солнце… Да, такъ оно и есть: солнце, которое умираетъ. Невозможно! милліоны лѣтъ должны были пройти для этого. — Впрочемъ, что же? Для кого время не существуетъ, для того милліоны лѣтъ становятся мгновеніемъ.

Но тогда — конецъ всему: человѣчеству, жизни, борьбѣ! Всему, что рождено солнцемъ, что воплотило въ себѣ его лучистую силу. Конецъ сіянію мысли, усиліямъ воли, конецъ радости и любви! Вотъ оно, то неизбѣжное неотвратимое, послѣ котораго уже ничего, ничего не останется…

Холодъ въ душѣ и холодъ снаружи. Мэнни осматривается вокругъ. Ровная и гладкая дорога пересѣкаетъ пустынную равнину, которая прежде была, можетъ-быть, полемъ или лугомъ. Вдали видны странныя, красивыя зданія. Неподвиженъ воздухъ и неподвижна природа. Ни человѣка, ни звѣря, ни растенія. Тишина глубокая, бездонная, въ которой тонутъ безсильные лучи догорающаго свѣтила.

Неужели все завершилось и царство вѣчнаго молчанія уже вступило въ свои права? Впрочемъ, не все ли равно? Если гдѣ-нибудь и тлѣютъ остатки жизни, въ тѣхъ зданіяхъ или подъ землею, то агонія — не жизнь…

Здѣсь — послѣдній судъ и окончательный приговоръ, на который нѣтъ апелляціи. Подводится итогъ всему, что было цѣлью и что было средствомъ, всему, что имѣло смыслъ и значеніе. Скелетъ былъ правъ: этотъ итогъ — ничто. Милліоны лѣтъ стремленія, познанія… Миріады жизней, жалкихъ и прекрасныхъ, ничтожныхъ и могучихъ… Но какая разница, дольше или короче, лучше или хуже — когда ихъ уже нѣтъ, и нѣтъ имъ наслѣдника, кромѣ нѣмого, вѣчнаго эѳира, которому все равно.

Они были, они взяли у жизни свое. — Иллюзія! «Они были»; теперь это только и значитъ одно — что ихъ нѣтъ. А то, что они брали у жизни, исчезло, какъ и они сами.

Но, вѣдь, жизнь не прекращается во вселенной: угасая въ однихъ мірахъ, она расцвѣтаетъ въ другихъ и зарождается еще въ иныхъ. Обманъ, прикрывающій суровую истину утѣшительными словами! Что за дѣло этой жизни до той, которая ничего о ней не знаетъ и ничего у нея не возьметъ? И если каждая изъ нихъ одинаково исчерпывается въ безплодномъ циклѣ, что прибавляютъ онѣ порознь или вмѣстѣ къ той же неизбѣжной суммѣ? Безсвязныя грезы вселенной, разсѣянныя въ пространствѣ и времени, къ чему онѣ? Зачѣмъ сплетало солнце фальшивую ткань жизни изъ своихъ призрачныхъ лучей? Какое издѣвательство!

Что это? Ярко освѣтилось одно изъ зданій, исполинское, стройное, похожее на храмы феодальныхъ временъ. Надо посмотрѣть. Путь недалекій и легкій по ровной дорогѣ. Вотъ открывается дверь.

Огромная высокая зала, залитая свѣтомъ; тысячи людей. Но люди ли это? Какъ свободны ихъ позы, какъ спокойны и ясны ихъ лица, какой силой дышатъ ихъ тѣла. И это — обреченные?..

Что собрало ихъ сюда? Какая мысль, какое чувство объединили ихъ въ этомъ общемъ молчаніи?.. Входитъ новое лицо и поднимается на возвышеніе въ глубинѣ залы. Очевидно, онъ тотъ, кого ждали: взоры всѣхъ направляются на него. Это — Нэтти? Да, Нэтти, но иной, подобный божеству, въ ореолѣ сверхчеловѣческой красоты. Среди торжественно-глубокой тишины онъ говоритъ:

«Братья, отъ имени тѣхъ, кто взялъ на себя разрѣшеніе послѣдней задачи, я возвѣщаю, что мы выполнили свое дѣло.

«Вы знаете, что судьба нашего міра вполнѣ выяснилась уже много тысячъ лѣтъ тому назадъ. Ослабѣвшее солнце давно не въ силахъ питать своими лучами развитіе нашей жизни, нашъ великій общій трудъ. Мы поддерживали солнечное пламя, пока было возможно. Мы взорвали и обрушили на солнце поочередно всѣ наши планеты, кромѣ одной, на которой теперь находимся. Энергія этихъ столкновеній дала намъ лишнюю сотню тысячъ лѣтъ. Большую часть ихъ мы потратили на изслѣдованіе способовъ переселенія въ другіе солнечные міры. Тутъ насъ постигла полная неудача.

«Мы не могли побѣдить окончательно пространства и времени. Гигантскія между-звѣздныя разстоянія требуютъ отъ насъ десятковъ тысячелѣтій пути среди враждебнаго эѳира. Ни одно живое существо сохранить при этомъ нельзя. Задачу пришлось поставить иначе.

«Мы имѣемъ несомнѣнныя доказательства того, что и въ другихъ звѣздныхъ системахъ живутъ разумныя существа. На этомъ мы построили нашъ новый планъ.

«То, что мы хотимъ сохранить при неминуемой гибели нашего міра, вовсе не есть наша собственная жизнь, не жизнь нашего человѣчества. Смерть послѣдняго поколѣнія сама по себѣ значила бы не больше, чѣмъ смерть предыдущихъ, — лишь бы послѣ насъ осталось и продолжилось наше дѣло. То, чего въ тысячахъ вѣковъ достигли наши объединенныя усилія: наши способы властвовать надъ стихіями, наше пониманіе природы, созданная нами красота жизни, — вотъ, что дорого для насъ; и это мы должны сохранить для вселенной во что бы то ни стало, это передать другимъ разумнымъ существамъ, какъ наше наслѣдство. Тогда наша жизнь воплотится снова въ ихъ работѣ и наше творчество преобразуетъ иные міры.

«Какъ выполнить эту передачу? Вопросъ былъ труденъ, но уже разрѣшимъ для насъ. Холодъ и пустота эѳирныхъ пространствъ, убійственные для жизни, безсильны противъ мертвой матеріи. Ей можно довѣрить образы и символы, выражающіе смыслъ и содержаніе нашей исторіи, нашего труда, всей борьбы и побѣдъ нашего міра. Брошенная съ достаточной силою, она пассивно и послушно перенесетъ на неизмѣримыя разстоянія нашу дорогую идею, нашу послѣднюю волю.

«Что могло быть естественнѣе этой мысли? Развѣ самъ эѳиръ не создалъ нашей первой связи съ тѣми мірами, принося къ намъ лучи ихъ солнцъ, какъ смутную вѣсть о далекой жизни?

«Я возвѣщаю вамъ успѣхъ нашихъ усилій. Изъ самаго прочнаго вещества, какое могла дать намъ природа, мы приготовили милліоны гигантскихъ снарядовъ: каждый есть вѣрная копія нашего завѣщанія. Они составлены изъ тонкихъ свернутыхъ пластинокъ, покрытыхъ художественными изображеніями и простыми знаками, которые безъ труда будутъ разгаданы всякимъ разумнымъ существомъ. Снаряды эти уложены на точно опредѣленныхъ мѣстахъ нашей планеты, и для каждаго вычислены направленіе и скорость, которыя онъ получитъ отъ начальнаго толчка. Вычисленія строги и провѣрены сотни разъ: цѣль будетъ неизбѣжно достигнута.

«А начальный толчокъ, братья, произойдетъ черезъ нѣсколько минутъ. Внутри нашей планеты мы собрали огромную массу той неустойчивой матеріи, атомы которой, взрываясь, разрушаются въ одно мгновеніе и порождаютъ самую могучую изъ всѣхъ стихійныхъ силъ. Черезъ нѣсколько минутъ наша планета перестанетъ существовать и ея осколки разлетятся въ безконечное пространство, унося наши мертвыя тѣла и наше живое дѣло.

«Встрѣтимъ же радостно, братья, это мгновеніе, въ которомъ величіе смерти сольется съ величайшимъ актомъ творчества, это мгновеніе, которое завершитъ нашу жизнь, чтобы передать ея душу нашимъ невѣдомымъ братьямъ!»

И какъ эхо пронеслись по залѣ, воплощая одну мысль и одно чувство людей, слова:

«невѣдомымъ братьямъ!»

А когда вслѣдъ затѣмъ видѣніе поглотилъ налетѣвшій ураганъ свѣта и огня, то послѣднее, что въ немъ потонуло, была у Мэнни та же мысль:

«невѣдомымъ братьямъ!»

4. Къ восходу солнца.

Когда Мэнни очнулся, оставалось меньше часу до солнечнаго восхода.

— Ты ни минуты не спала, Нэлла? Теперь мнѣ надо одѣться и написать еще нѣсколько словъ президенту и правительству…

Заря загоралась въ небѣ, и лучи ея проникали черезъ рѣшетку окна. Мэнни, одѣтый, снова лежалъ на постели, и Нэлла сидѣла возлѣ него. Она внимательно, жадно смотрѣла на него: ей такъ мало пришлось его видѣть.

— Спой мнѣ пѣсню, моя Нэлла.

— Это будетъ пѣсня только для тебя и о тебѣ, Мэнни.

Стѣны тюрьмы слышали на своемъ вѣку много пѣсенъ тоски, надежды; но едва ли когда-нибудь тамъ раздавался такой чистый, прекрасный голосъ, полный такого чувства…

Послѣднія слова оборвались въ рыданіи, слезы градомъ хлынули изъ глазъ Нэллы, и она не могла видѣть одного быстраго движенія Мэнни…

Къ восходу солнца онъ заснулъ, тихо, радостно, среди поцѣлуевъ любимой женщины, со словами:

Нэлла… Нэтти… побѣда!..