I. Откуда идет машинное производство?

Машинное производство, устроенное на научных основах, составляет великую силу, гордость и надежду нашего времени. Зато оно недешево и досталось человечеству. Тысячи поколений сменились в тяжелом труде, пока был пройден громадный путь от первобытно-грубых, детски-неуклюжих и слабых каменных орудий до могучих, сложных и тонких машин. Каждое поколение опиралось на всю работу предыдущих, и без этого не могло бы сделать шага вперед. На костях миллиардов неведомых работников, ценою их крови и пота, их усилий и страданий построено величественное здание современного производства и всей современной культуры.

Машинное производство даже в Англии, которая была его колыбелью, существует меньше полутора веков. Перед тем несколько веков шла его подготовка. В ней самая тяжелая, но и самая важная роль досталась на долю рабочего класса. Обыкновенно полагают, что машинное производство выдумали ученые люди — инженеры, изобретатели: путем размышлений они изобрели машины, а капиталисты их применили; и так вышло все дело. Это вполне ошибочная точка зрения. Такие великие, мировые перевороты, как машинное производство, не придумываются даже самыми умными людьми: они порождаются экономической жизнью народных масс. В действительности было вот что.

Лет пятьсот тому назад в городах Европы процветало ремесло, в деревнях, у крестьян, кустарные промыслы; крупных промышленных предприятий не было. Торговля быстро росла и расширялась; торговые капиталисты занимались скупкой ремесленных и крестьянских продуктов и доставкой их на рынки. Но чем больше развивались рынки, чем больше торговля связывала разные области и целые страны, тем сильнее чувствовалась потребность в массовом производстве. Мало-помалу, наиболее передовые капиталисты, вместо того, чтобы разъезжать и скупать по мелочам огромные количества нужных им товаров, стали устраивать большие общие мастерские — мануфактуры, и собирать туда путем найма работников, из разорившихся крестьян-кустарей и ремесленников. Работа была, разумеется, ручная; но в ее способах скоро произошли важные изменения.

В мелком производстве каждый ремесленник или кустарь обыкновенно изготовлял весь продукт, с начала до конца, выполняя, следовательно, целый ряд разных работ с помощью разных инструментов. Но там, где много народу работало вместе, как в мануфактуре, нельзя было не заметить, во-1), того, что один работник быстрее и лучше выполняет одну часть работы, другой — другую, и во-2), того, что значительная доля времени теряется у каждого на переход от одной операции труда к другой, от одного инструмента к другому. Отсюда само собою началось новое разделение труда между работниками: работа дробилась так, что каждый из них выполнял уже не все производство товара, а только немногие определенные операции, с одними и теми же инструментами. С увеличением числа рабочих это разделение усиливалось. Оно дошло до того, что, напр., выделка простого ножа или даже иголки была разложена на несколько десятков отдельных операций, распределенных между специальными работниками.

Что из этого получилось? Прежде всего, огромное повышение успешности труда; или, как говорят экономисты, его «производительности». При строгом разделении труда несколько десятков человек в мануфактуре производили столько же, сколько раньше несколько сотен или далее тысяч ремесленников. — Но были еще и другие, не менее важные результаты.

Работа до крайности упрощалась для отдельного работника и в тоже время делалась страшно однообразной. Вот, напр., мелкая булавочная мануфактура, описанная одним из старых экономистов, Адамом Смитом. На ней было всего 10 рабочих, и она производила в день 48 тысяч булавок. Один тянул проволоку, другой отрезывал кусочки надлежащей длины, третий заострял их с одного конца, и т. д. Представьте себе человека, который изо дня в день делает по 48,000 одинаковых, простых движений. Разве это человек? Это — машина! Но если так, то его уже сравнительно нетрудно и заменить машиной.

Так было подготовлено машинное производство. Мануфактурное разделение труда свело работу к «механическим», т. е. самым простым и однообразным движениям. Ценою превращения рабочего в механизм был куплен переход к высшему способу производства.

И по истине, то была весьма недешевая цена. До какой степени отупляла человека, до какой степени калечила его подобная работа! Рабочие тех времен не были, по-видимому, способны к какой бы то ни было организации, тогда как еще ремесленные подмастерья имели свои сплоченные братства.

Но жизнь сделала еще шаг, и все стало изменяться. Бессмысленная механическая работа была передана настоящим машинам, и рабочий мог уже стать человеком. Управлять машиной — не то, что быть ею.

Теперь изобретатели, на самом деле, иногда «выдумывают» новые машины для производства. Но это возможно потому, что сама жизнь дала им практические способы для этого: научила разлагать самые сложные человеческие движения на простейшие, которые легко воспроизводить механически. То, что раньше делалось ощупью, бессознательно, теперь выполняется сознательно, «методически», т. е., строго выработанными, точными приемами.

 

II. «Научная организация работ» Тэйлора

Американский инженер Тэйлор, ученый и талантливый изобретатель, тоже изобрел новую машину, хотя и по старому способу, но своеобразную. Эта машина — рабочий, переделанный при помощи «научной системы» Тэйлора.

Энергичный инженер с болью в сердце наблюдал, как много рабочие «фланируют», т. е., бездельничают в течение рабочего дня. Он полагал, что если рабочее время оплачивается хозяином, то ему и принадлежит каждая секунда, каждая четверть секунды этого времени. Конечно, рабочий не может вполне непрерывно находиться в движении, как маховое колесо, которое вертится. Но, во всяком случае, надо, чтобы он останавливался и отдыхал только абсолютно необходимую долю времени, ровно такую, сколько требуется для продолжения надлежащих усилий. Как достигнуть этого?

Во-1), надо точным исследованием установить, как должны распределяться секунды и движения рабочего, чтобы от него получалась наибольшая работа. Во-2), надо принудить и приучить его работать именно так, а не иначе.

Тэйлор предпринял свое исследование, и вел его на крупных металлургических и машиностроительных заводах, в течение целого ряда лет. Он выбирал лучших по работе и за повышенную плату заставлял их работать с полным напряжением, на какое они только способны. Каждое движение работы и каждая необходимая остановка тщательно «хронометрировались», т. е., измерялись и отмечались по точным часам. При этом, где возможно, вводились упрощения, лишние движения отбрасывались, 2–3 движения старались слить в одно. В самых инструментах и в расположении материалов устраивались некоторые изменения, позволяющие ускорять работу и т. д. Результаты получались, на взгляд, поразительные.

Оказывалось, что из работника можно за его рабочий день извлечь труда в 3–4 раза больше, чем удавалось раньше, при обычных способах работы. Правда, далеко не все рабочие в состоянии переносить это. На стальном заводе Вифлеемской компании, при работе по нагрузке болванок и перевозке их в тачках, Тейлор довел ежедневное количество на одного рабочего с 12 1/2 тонны (или 760 пудов) до 47 1/2 тонн (или 2900 пудов); но только 8 рабочих из 75 могли вынести такое напряжение. Это, разумеется, еще не большое препятствие: всегда можно найти достаточно человеческого материалу, чтобы выбрать из него, сколько надо, наиболее выносливых рабочих. Но гораздо труднее принудить их изо дня в день давать такую массу усилий. Этого Тэйлор достигал особыми способами расплаты за работу и чрезвычайным усилением надзора.

Вначале назначалась особая премия за скорость работы. Напр., в том же Вифлеемском заводе нагрузчикам, работавшим поденно, за плату, на наши деньги, около 2 руб. 15 коп., предлагалось 3 р. 50 к. в день, при условии выполнять урок в 47 1/2 тонн; а кто не выполнял его, получал обычную плату. Для хозяев оставалась все-таки огромная выгода — за четверную почти работу платить всего на 60% больше прежнего. На Мидвольском заводе стальных изделий за одну из вещей кованой стали платилось раньше сдельно по 95 коп. за штуку; и рабочий обыкновенно приготовлял их 5 в день. Посредством «хронометрирования» было выяснено, что при наибольшей энергии возможно их делать 10–12 в день; и была установлена новая расплата: кто делал меньше 10 в день, тому за каждую всего по 48 коп., а кто 10 или больше — по 67 коп. Следовательно, за 5 штук рабочий получал 2 р. 35 к., т. е. вдвое меньше прежнего: за 9 штук в день — 4 р. 25 к., т. е., сколько зарабатывал раньше; а за 10 штук — уже 6 р. 70 к., в полтора раза больше прежнего. Но для хозяев во всех случаях была выгода: вместо 95 к. за штуку, в крайнем случае, 67 к, и при этом уменьшить в 2 1/2 раза число рабочих.

На большой велосипедной фабрике в Фичбуре была преобразована по способу Тэйлора одна мастерская, где 120 работниц занимались проверкой и отбиранием стальных шариков, применяемых в велосипедных механизмах. После хронометрического исследования движений лучших работниц, удалось дрессировать их так, что 35 исполняли всю прежнюю работу, правда, под надзором увеличенного числа «хронометреров» и других надсмотрщиков. Работа была доведена до такого напряжения, что в конце каждого часа пришлось устроить обязательный десятиминутный отдых. Заработок повысился почти в 2 раза — от 12 до 17 рублей в неделю вместо прежних 6 1/2 — 8 1/2; рабочий день уменьшен с 10 1/2 до 8 1/2 часов; и число ошибок в сортировке шариков уменьшилось на треть. Таким образом, по словам Тэйлора, выиграли все, и хозяева и работницы, если не считать «устранения ленивых и мало производительных работниц, замещенных более честолюбивыми молодыми девушками».

Один из последователей Тэйлора, Джильбрэс, преобразовал в строительном деле приемы кладки кирпича. Он хронометрировал движения работников и нашел, что, заменивши медленные движения быстрыми, можно значительно уменьшить и самое число их. Введя некоторые приспособления, чтобы и кирпичи и цемент были под руками у работника, он достиг того, что каждый укладывал в час 350 кирпичей вместо 120. При этом число движений на укладку одного кирпича было сведено от 18 до 5, а в некоторых случаях — до двух, причем рабочий должен действовать обеими руками сразу там, где раньше он действовал ими поочередно.

Тэйлор настаивает на «постепенном» и «осторожном» введении его системы. Ему самому, по его словам, угрожала иногда опасность быть избитым или даже убитым рабочими. Зато там, где система упрочивалась, говорит он, сами рабочие начинали предпочитать ее всякой другой и, ценя свой повышенный заработок, приходили к пониманию того, что интересы их с хозяевами общие; их союзы отказывались от враждебного отношения к капиталистам.

 

III. Значение системы Тэйлора

Система Тэйлора — вещь сложная: в ней смешаны различные элементы, хорошие и дурные, т. е., полезные и вредные для развития общества. Нам надо разделить и отчетливо выяснить как те, так и другие.

Прежде всего, в ней правильна мысль изучить «научно», т. е., систематически, движения работника, чтобы определить наилучший способ выполнить ту или иную работу, чтобы, где можно, упростить ее, устранить лишние движения, достигнуть наибольшего соответствия между условиями работы. Тэйлор приводит в пример рабочего, который лопатой откидывает руду, уголь и т. п. Если нагрузка лопаты очень велика, работник быстро утомляется и должен замедлить работу; если она очень мала, работник не может использовать свою силу, и работа лишена всякого оживления благодаря малой производительности. Надо найти наиболее целесообразную нагрузку, при которой и производительность труда будет наибольшая. Этой нагрузке должна соответствовать величина лопаты. Между тем в копях одни и те же лопаты применяются для отбрасывания кусков тяжелых горных пород и для легкого, мелкого угля. Такое исследование позволит выбрать величину и форму лопаты, наиболее подходящую и к весу материала, и к силе работника. Тогда без вреда для работника, и даже с пользой для него увеличиваются результаты его труда. — Точно также важно точным исследованием установить наилучшую величину скорости станка на заводе в зависимости от силы рабочего и т. п. Когда удается упростить работу, как в упомянутых опытах Джильбрэса с кладкой кирпича, уменьшить число нужных движений, то опять-таки получается повышение производительности, т. е. успешности труда; а оно полезно для развития общества.

Но в системе Тэйлора дело идет гораздо меньше о производительности, чем о напряженности труда (или его «интенсивности»). Напр., если в кладке кирпича и удалось 18 движений свести к 5, то, конечно, это не значит, что труд облегчился в такой же мере: остаются как раз главные движения, требующие наибольшего усилия, и притом тогда они изменяются так, что требуют больше затраты энергии, чем прежде, а медленные движения заменятся быстрыми. Собственно облегчение труда или, что то же, повышение его производительности, тут, может быть, на одну десятую, в крайнем случае, и то едва ли, на какую-нибудь пятую. Если же рабочие клали втрое больше кирпича за каждый час, то, очевидно, главная причина — просто увеличенная растрата силы, повышенная напряженность работы.

Сам Тэйлор так и понимает это дело. Для своих опытов он берет не средних а наилучших работников. Он говорит, что успешность его системы основана на «гигантской разнице между тем, что производит средний работник, и тем, что производит очень хороший в благоприятных условиях», причем поясняет, что это — разница величины в 2–4 раза.

Суть дела заключается в том, чтобы отобрать этих «очень хороших» работников и дрессировать их для «гигантской» работы, остальных же отбросить. Он полагает что от этого выиграют интересы всего общества. Но легко убедиться, что он их тут смешивает с интересами акционерного «общества», которому сам служит: ошибка, простительная для почтенного инженера.

Интересы всего общества требуют, чтобы его рабочая сила была использована как можно полнее и совершеннее, и чтобы она дальше росла и развивалась. К этому ли ведут приемы Тэйлора?

Повышение производительности труда полезно для общества в целом, можно считать, при всяких условиях. Оттого рабочие не могут и не должны бороться против, напр., введения машин, хотя временно от этого многим приходится страдать. Но повышение напряженности труда полезно не при всяких условиях. Общество выигрывает, если работник с прежней затратой труда произведет вчетверо больше продукта; но оно ничего не выигрывает, а напротив, теряет, если из одного работника выжмет труда вчетверо больше нормального, а три других работника пропадут задаром: если труда и столько же, то рабочая сила общества не растет, а падает.

Когда бывает полезно для общества повышение интенсивности труда? Вот, в Англии, в Америке безработных не больше, чем у нас, а между тем интенсивность труда там в среднем выше, чем у нас, в 2–3 раза. Конечно, это — огромное преимущество передовых стран. Но такое повышение вырабатывалось там в целом ряду поколений, охватывало весь рабочий класс и шло вместе с возрастанием заработной платы, потребностей рабочего, его культурного уровня. А система Тэйлора вовсе даже не имеет в виду всего рабочего класса, не интересуется средним работником. Она направлена против него. Она стремится сразу, в одном поколении увеличить до крайности напряжение труда, сознательно жертвуя средним работником — попросту отбрасывая его, под предлогом «безделья» или «лености».

Признав, что среди работников Вифлеемского завода только 8 из 75 могли выдержать его «систему», Тэйлор спешит успокоить читателя тем, что и остальные 67 почти все нашли себе другую работу в том же заводе. Но ведь если это и правда, то они нашли ее только потому, что в других отделах завода «система» не была введена. А по поводу Фичбургских велосипедных работниц он уже и не прибегает к утешениям, — просто заявляет, что из 120 устранено были 85 «ленивых», и осталось 35 «более честолюбивых». Средний работник — это «ленивый», не более.

Ну, а работники «честолюбивые», — они-то, по крайней мере, в большом, серьезном выигрыше? За четверную работу они получают плату на целых 60% больше прежней… Да, без сомнения, получают. Но разве может человек не отупеть, выполняя изо дня в день, из года в год учетверенную, вполне механическую работу под строжайшим, непрерывным, можно сказать — каторжным надзором? Нечего и говорить, что он должен отупеть, как это было с наиболее специализированными работниками прежних мануфактур. Как и они, он превращается в настоящую машину. И если правду говорит Тэйлор, что когда его система упрочивалась, то водворялось полное, ненарушимое согласие между рабочими и хозяевами, полное довольство рабочих своим положением, — то разве это не прямое доказательство такого отупения? Разве не бессознательное существо тот, кто даже не понимает разницы интересов?

Но, быть может, для общества это вовсе не важно, что рабочие отупеют? Лишь бы они вчетверо работали, от каждого общество получит вчетверо больше труда, что полезно для производства. Во-1), даже и это еще неизвестно с достоверностью. При отупляющем напряжении работник должен преждевременно износиться, и значит, не успеет дать так много труда. Для Тэйлора с его акционерным обществом это все равно, изношенную человеческую машину выбросят и заменят свежей. Но для развития всего общества вовсе не полезно так жечь его рабочие силы. Во-2), очень ошибаются те, которые думают, что отупение рабочего вредит только ему. Оно противоречит потребностям машинного производства. Машинному производству необходима интеллигентная рабочая сила, работник толковый, сообразительный, сознательный; иначе при малейшем нарушении хода должна получаться порча машин и материала, а то и гибель самих работников. У нас в России введение машин, особенно в сельском хозяйстве, долго замедлялось малым умственным развитием массы населения. Случалось, что помещик выпишет хорошую и дорогую машину, а через несколько дней она приведена в негодность, батраки покалечены; и начинай все сначала.

Над машиной нужен настоящий человек, а не тэйлоровская живая машина. В Германии даже экономисты, не сочувствующее пролетариату, признают, что в мировой конкуренции с другими странами Германия огромной долей успеха обязана интеллигентности своих рабочих, самых сознательных в мире. Интеллигентность работника в наше время — драгоценнейшая производительная сила; подрывать ее значит приносить великий экономический вред стране.

Другое дело — облегчение и упрощение приемов труда, т. е., увеличение его производительности. Но оно, как мы видели, в тэйлоризме занимает второстепенное место. И даже там есть одна сторона, которая означает понижение производительности труда. Это то, что «система» требует очень большого числа «хронометреров» и других надсмотрщиков. Сам Тэйлор признает, что в металлургических заводах при старом порядке один служащий по надзору приходится на 8-12 рабочих, а при его системе — 1 на 3. Но это, говорит он, хорошо тем, что открывает честолюбивым рабочим надежду подняться на высшую ступень. — Несмотря на это утешение, несомненно, что труд лишних надсмотрщиков на деле непроизводительный. При том он такой же отупляющий, бессмысленный, как труд работников-машин.

Вообще, тэйлоризм гораздо больше заключает совершенствованные способы эксплуатации, чем улучшенные способы производства.

Немудрено, что он распространяется, хотя и не так уже быстро. В Америке, по словам немецкого журнала «Сталь и железо», он захватил более 50 тысяч рабочих. Он уже вызвал борьбу против себя во Франции, в Германии; проникает и к нам, в Россию (напр., в Петербурге вводится на заводе Семенова, в Одессе на заводе Беллино-Фендриха и некоторых других).

Каково же общее значение системы Тэйлора? Как некогда мануфактурное разделение труда, она превращает рабочего в машину, и подобным же образом она подготовляет дальнейший переход к машинам, только все это в меньших размерах. Она и распространяться может, очевидно, только в таких отраслях где еще применяются большие массы вполне механического ручного труда.

Рабочие не могут отказываться от тех частичных улучшений и упрощений приемов труда, которые в некоторых случаях даст исследование работы по способам Тэйлора. Но на хищническое потребление своей жизненной силы рабочие соглашаться не должны.

Как это сделать? Надо иметь в виду, что чрезмерное напряжение труда тут достигается с помощью изменения заработной платы: премии за скорость работы и быстрое понижение сдельной платы. Вот где корень дела, и вот на что не следует соглашаться.

Чем дружнее и успешнее рабочие сумеют отстаивать себя против этих ухудшений заработной платы, тем меньше вреда и для них и для производства будет от системы Тэйлора.

Правда, тем скорее будут тогда вводиться новые машины, потому что это окажется выгоднее для капиталистов, раз не хотят рабочие быть живыми машинами. Новые машины, как всегда, будут приносить временную безработицу и страдания для части рабочего класса.

Но как ни тяжела и эта безработица — она гораздо менее вредна и не так бесплодна, как та, которая создается жестокой дрессировкой и расточением сил занятых работников. Каждый шаг вперед машинного производства поднимает общество на высшую ступень, подготовляет и приближает его лучшее будущее.