От автора

Эта — пока последняя — часть моей работы была раньше напечатана в берлинском однотомном издании Гржебина, 1922 г., которое в Россию попало в очень малом числе экземпляров;

ее первая половина («Кризисы форм») еще немного раньше, в 1921 г., появилась в провинциальном издании Самарского Пролеткульта в «Очерках организационной науки».

Нынешнее издание, кроме небольших исправлений, включает две дополнительные статьи. Первая, «Учение об аналогиях», была сначала помещена в «Вестнике Социалистической академии», № 2, 1923 г. Она представляет изложение и критику самой крупной из известных мне попыток научной мысли Запада создать нечто соответствующее тектологии, — работы сербо-французского ученого Мишеля Петровича. Вторая статья — очередной отклик на критику «Тектологии».

Москва. 22 января 1928 г.

 

Глава VIII. КРИЗИСЫ ФОРМ

§ 1. Общие понятия о кризисах

Греческое слово «кризис» означает «решение». Ближайшим образом оно первоначально применялось к судебной тяжбе двух сторон, а затем к процессу обсуждения вообще; далее — к борьбе мотивов в человеческой психике; наконец, ко всякому состязанию сил противоположных или конкурирующих. При этом под кризисом постоянно подразумевается завершение или перелом в ходе некоторого процесса, имеющего характер борьбы: до «кризиса» борьба идет, положение является неопределенным, колеблющимся; момент кризиса есть конец этой неопределенности и колебания — победа одной стороны или примирение обеих: начинается нечто новое, организационно иное, чем прежде. Если суд вынес решение, тяжбы больше нет, остается исполнение приговора; если неприятель побежден или если обе стороны решили, что дольше воевать бесплодно, — войне нет места, ее сменяют переговоры о мире.

В дальнейшем понятие кризиса еще расширилось и стало применяться ко_всякому резкому переходу, ко всем переменам, воспринимаемым людьми как нарушение непрерывности. Так, принято»говорить о «кризисе болезни», когда наблюдаемые симптомы резко меняются, о «кризисах развития организма» как половая зрелость или климакс (утрата способности к деторождению у женщин), когда в жизни организма выступают новые или прекращаются прежние функции. Общественные науки обозначают тем же словом не только моменты переворотов или глубоких реформ, но также вообще периоды острых социальных болезней: кризисы перепроизводства, дороговизны, обострения классовой борьбы и т. п. В науках о неорганической природе под это понятие подводятся такие перемены в строении тел, как плавление, замерзание, кипение; «критическая» (от слова «кризис», а не от слова «критика»), например, температура кипения есть та, при которой жидкость неизбежно, независимо от других условий обращается в газ. В физике и химии есть целый ряд подобных «критических величин», т. е. величин, с которыми связана неустранимость кризиса.

Тектология должна установить свое, организационное, с научной точностью обобщающее понятие «кризисов». Оно было нами уже слегка намечено; теперь мы ближе исследуем его.

С внешней стороны определение кризиса просто и очевидно: это — смена организационной формы комплекса. Как ни мало оно само по себе дает, но из него вытекает одна важная характеристика понятия «кризиса»: его относительность. Как мы устанавливаем свое понятие об «организационной форме» комплекса? В разных случаях различно, шире или уже, сообразно поставленной нами задаче; и вместе с тем будет меняться наше применение термина «кризис».

Примером нам послужит жизнь организма. Допустим, что она нас интересует только с самой общей биологической точки зрения как борьба со средой за существование, за непрерывное сохранение этого комплекса; а оно, как мы знаем, сводится к подвижному равновесию со средой, к процессам ассимиляции-дезассимиляции. Тогда жизнь организма представится как один целостный ряд, заключающий в своих пределах, разумеется, много количественных колебаний подвижного равновесия, то в сторону большей ассимиляции, то в обратную сторону, — и связанный всего с двумя кризисами; зарождение и смерть, две границы ряда, начало и прекращение жизненного процесса. Но если в организации живого тела нам приходится принимать в расчет и главнейшие из его частных функций, являющихся средствами сохранения жизни, такие, как дыхание, пищеварение, двигательные реакции, размножение, то понятие об организационной форме здесь будет гораздо сложнее, и мы найдем еще целый ряд кризисов: рождение, когда вместе со средой радикально меняются характер и значение двигательных реакций, начинается легочное дыхание и желудочно-кишечное пищеварение; затем наступление половой зрелости, когда возникает способность размножения; половая смерть, когда эта способность исчезает. Если же мы берем организационную форму в более детальном смысле, исследуя разные конкретные проявления тех же функций, то число жизненных кризисов окажется очень большим; например, кризисами должны быть признаны все переходы от бодрствования ко сну и от сна к бодрствованию — моменты перерыва и восстановления массы психически-двигательных связей нервного механизма, периодические и непериодические смены в состоянии полового аппарата; переходы отдельных мышц, желез от пассивности к деятельности и обратно и т. д. При еще более детальном рассмотрении организационной формы для нас в каждом из таких изменений обнаружится опять-таки целый ряд моментов, имеющих характер кризисов: превращений физиологических, физических, химических. Словом, в зависимости от того, в каких рамках наше исследование включает основные или более частные черты строения тектологического целого, одни и те же явления будут нами рассматриваться то как обычные фазы, не меняющие организационной формы, то, напротив, как ее «кризисы». Понятие кризиса соотносительно намеченной анализом «органической форме».

Все это вытекает, как видим, уже из внешне формального определения кризисов, которое, в сущности, еще не идет дальше рамок обыденного, донаучного познания. Но для текто-логии как науки недостаточно простого указания на то, что кризис есть смена организационной формы,: требуется найти оОщее, принципиальное объяснение такой смены, найти ее общие условия, определить ее место и значение в ряду тектологических процессов. Как подойти к решению этих вопросов? Ближе всего и проще всего — со стороны математики.

В математическом анализе «величины» берутся в их возрастании, в их уменьшении; то и другое — процессы непрерывные, не имеющие характера кризисов. Но два чх момента представляют настоящие кризисы: это возникновение величин и их уничтожение.

Пусть налицо положительная величина х. Это, конечно, символ какого‑нибудь комплекса практически-однородных активностей. Мы можем уничтожить эту величину, прибавив к ней прямо противоположную, т. е. —х: симчотт активностей, однородных с первыми, но направленных в смысле полного им противодействия. Например, если +x выражает движение из пункта, нами занимаемого, по прямой направо на 1 километр, то — х будет означать движение влево; они парализуют друг друга в полной дезингрессии; это и есть их практическое взаимоуничтожение, символом которого является «нуль», «нулевая точка». Иного абсолютного уничтожения активностей тектология допустить, конечно, не может.

Другой тип кризиса, это, как мы сказали, возникновение величин: переход от нуля к «бесконечно малой» величине. Но что такое эта «бесконечно малая» величина?

Предположим, что астроном вычислял расстояние между центрами Земли и Солнца и сделал ошибку в 1 километр. Этой ошибки при нынешних методах на опыте уловить нельзя, и на различные выводы, зависящие от вычисляемой величины, она не оказывает влияния; она и есть в данном случае «бесконечно малая». Она тем не менее вполне реальна»як элемент тех же мировых расстояний: прибавим к ней достаточное количество подобных же бесконечно малых, и мы получим величину, уже уловимую для астронома и способную изменить его выводы; а прогресс методов измерения может в будущем и эту «бесконечно малую» сделать «конечной», т. е. доступной для исследования, не лежащей в пределах ошибок.

Как видим, она есть разность двух величин, она получилась у нас путем вычитания величины вычисленной из действительной. А вычитание соответствует практически дезингрессии. Здесь из двух расстояний мы должны пройти, реально или мысленно, одно в одну сторону, скажем, от Земли до Солнца, а затем другое в противоположную сторону — от Солнца к Земле; в результате и будет разность. Активности перемещения соединены таким образом, чтобы они взаимно уничтожались. Если эта дезингрессия полная, то получится «нуль», никакой величины не остается; это было бы при абсолютно точном вычислении. Допустим, что оно таким и было; но через некоторое время действительное расстояние увеличилось на 1 километр, — оно ведь на самом деле изменяется; тогда наша дезингрессия из полной становится неполной, частично нарушается, разность «возникает», величина, хотя и «бесконечно малая», т. е. практически ничтожная, не учитываемая, имеется налицо. Это — второй тип математического кризиса.

Итак, оба типа связаны с понятием нуля, т. е. полной дезингрессии величин: в одном случае она образуется на месте прежней величины, в другом — нарушается.

Нам известна тектологическая роль полной дезингрессии: разъединение, разрыв какой‑либо организационной связи. Нарушение полной дезингрессии означает, очевидно, практически образование организационной связи.

Теперь можно вернуться к общетектологическому понятию кризисов. Оно у нас пока было выражено так: «смена организационной формы». Но что представляет эта форма? Мы знаем: совокупность связей между элементами. Следовательно, смена формы может состоять только либо в уничтожении каких‑либо прежних связей, либо в возникновении новых, либо в том и другом вместе. Но это и значит, что сущность кризисов заключается в образовании или нарушении полных дезингрессии. Перед нами та же схема, которую в замаскированном виде дала нам математика.

Рассмотрим условия какого‑нибудь типичного кризиса, например плавления твердых тел. Оно зависит, как известно, от температуры, а она есть выражение кинетической энергии частиц тела, направленной к их разъединению, разрыву связи между ними. Поддерживают эту связь, а с ней устойчивость взаимного положения частиц другого рода активности, которые обозначаются как «сцепление». В твердом теле сцепление перевешивает тепловую энергию и более чем парализует ее разъединяющее действие. Нагревать тело — значит увеличивать его тепловые активности; при этом перевес сцепления над ними становится меньше; но пока оно еще налицо, не дошло до нулевой величины, тело остается твердым, его молекулы в своих колебаниях сохраняют прежнее соотносительное расположение. Если процесс идет дальше, то наступает момент, когда противоположные активности уравниваются, тепловая энергия достигает уровня, на котором она нарушает уже сцепление; прежняя устойчивая связь разрывается, и частицы вместо колебаний около одного среднего положения начинают двигаться по сложным орбитам. Эта их взаимная подвижность характеризует переход из твердого состояния в жидкое. Момент кризиса есть момент образования полной дезингрессии.

Пусть имеется изолированный проводник, например металлический шар на стеклянной ножке в сухой атмосфере; он «заряжен» электричеством. Заряд состоит из особых элементов электричества, однородных и взаимно отталкивающихся. Это взаимное отталкивание заставило бы их удалиться с поверхности проводника и рассеяться в пространстве, &сли бы они не встречали сопротивления со стороны непроводящей, «диэлектрической» среды — воздуха, стекла. На некотором, очень малом для наших мер расстоянии от поверхности давление электрических элементов наружу вполне уравновешивается сопротивлением диэлектрика; там и проходит «граница» для их распространения; чем сильнее их взаимное давление, или «напряжение электричества», тем дальше от поверхности шара эта граница. Приведем на эту границу другой проводник. В соответственном пункте сопротивление, таким образом, устраняется или, по своей малости, становится недостаточным и электроны устремляются там, как вода, прорвавшая плотину, перераспределяясь между обоими проводниками. Если второй из них изолирован, как первый, то они оба вместе образуют один заряженный проводник; если же он не изолирован, т. е. связан с землей, проводником практически бесконечно больших размеров, то оба «разрядятся». Здесь момент кризиса есть момент разрыва полной дезингрессии.

Частицы воды — жидкости движутся по сложным, но замкнутым орбитам; в этих орбитах одни из них сдерживаются другими, смежными, а все они вообще — давлением атмосферы, внешними активностями, противодействующими их движению. Пока это давление перевешивает их кинетическую энергию, вода остается жидкой, и только малая доля ее частиц, отрываясь от поверхности, уходит в атмосферу, «испаряется», — те немногие, у которых скорость движения оказалась достаточна, чтобы преодолеть встречные удары молекул воздуха. С нагреванием, т. е. увеличением кинетической энергии частиц воды, число таких уходящих возрастает; но до известного предела давление атмосферы в общем продолжает перевешивать, и масса воды остается спокойной. Этот предел для обычного атмосферного давления наступает при 100 °С. Тогда устойчивость системы теряется и начинается массовый прорыв воды в атмосферу — кризис кипения.

Большое формальное сходство с этим случаем представляют кризисы революционные. Активности классов поднимающихся сдерживаются, сдавливаются силой классов господствующих — пока она достаточна для этого. Но рост первых и вырождение в паразитизм вторых непрерывно изменяют соотношение: наступает момент, когда обе величины уравниваются. Тогда общественное целое теряет устойчивость; а затем начинается прорыв низов через те рамки, в которых давление верхов их удерживало.

Тектологическое понимание кризисов ведет к тому, что они обнаруживаются во многих таких случаях, где обыденное мышление вовсе их не находит. Так, предположим, что тело движется с ускорением, потом это ускорение теряется, а затем меняется замедлением. В том пункте, где ускорение становится равным нулю, очевидно, получилась полная дезингрессия между силой, его порождавшей, и какими‑то противодействующими. Для обычного наблюдения ничего особенного не произошло — движение продолжается, и притом по прежней линии. В действительности, тут есть кризис — глубокая перемена в самом характере движения. Математика выражает ее тем, что «производная скорости» здесь из положительной величины превращается в нуль, который, как мы знаем, и есть символ кризиса.

Так и в жизни организма один из важнейших кризисов соответствует тому неуловимому и ничем заметно не отличающемуся моменту, когда ее восходящая линия сменяется нисходящей: перевес жизненного усвоения над дезассимиляцией прекращается, чтобы затем уступить место обратному их соотношению.

С точки зрения обыденного мышления кризис есть какое‑то нарушение непрерывности. Это было бы неразрешимой загадкой; тектология делает ее разрешимой, подставляя на место одной непрерывности — две, в изменяющемся соотношении. Таков общий способ решения всех «аритмологических» задач, то есть задач, связанных с перерывами в комплексах опыта.

§ 2. Типы кризисов

Два основных типа кризисов нами уже намечены, они вытекают из найденного нами определения. Одни кризисы возникают из нарушения полных дезингрессий, следовательно, разрыва тектологических границ, следовательно, образования новых связей; другие, напротив, из образования полных дезингрессий, создания новых границ там, где их не было, т. е. из разрыва связей. Первый тип мы обозначили как «кризисы С», т. е. конъ-югационные, соединительные; второй как «кризисы D», т. е. «дизъюнктивные» — разделительные. В сущности, всякая конъюгация начинается с кризиса С, разрыва границ; и всякое распадение комплекса исходит из кризиса D. Различать эти два типа отвлеченно, в мышлении, очень легко, но когда мы начинаем изучать явления конкретно, как они выступают в опыте, оказывается, что дело несравненно сложнее именно потому, что простых кризисов не бывает: каждый кризис в действительности представляет цепь элементарных кризисов того и другого типа.

Берем простейший на вид кризис С: слияние двух капелек воды. Теперь мы знаем, что даже такой незначительный механический процесс не обходится без растраты активностей: без разрушения некоторого, хотя бы ничтожного, числа атомов или, по крайней мере, без излучения энергии. Но эта потеря активностей означает их отрыв от образующегося целого; а отрыв есть кризис D и предполагает возникновение полных дезингрессий. И вообще, данный кризис С, как и всякий другой, завершается, конечно, тем, что создается новая система с новой границей; а эта граница может получиться только таким путем, что появляются новые полные дезингрессий там, где их не было. Следовательно, заключительный момент для всякого кризиса есть D.

Примером соответственно простейшего кризиса D может послужить распадение капли воды на две. И опять‑таки мы знаем, что дезингрессия вообще выражает лишь отрицательный результат конъюгации. Капля не могла распасться «сама собой»; это—последствие либо ее роста, например, за счет пересыщенной влагой атмосферы, либо вмешательства еще какой‑нибудь внешней силы, разрывающей связь между частями капли. Но тот и другой случай представляет не что иное, как присоединение активности извне; они должны для этого проникнуть через прежнюю границу комплекса, что предполагает нарушение имевшихся там полных дезингрессий. Следовательно, моменту D предшествует как его условие момент С.

Как видим, полюсы всякого кризиса одинаковы по своему типу: исходный пункт всегда С, конечная фаза всегда D. Схема одна: CD, подразумевая, конечно, под каждым из двух знаков не единичный элементарный кризис, а целые переплетающиеся их ряды.

Однако ограничиться этим формальным единством было бы нецелесообразно. При изучении конкретного механизма кризисов нам все равно придется разделить их на группы, в которых центральное значение практически и наибольший интерес теоретически приходится на долю той или другой стороны — С или D. Взятые нами два примера хорошо иллюстрируют это: мы вполне естественно характеризуем их — один как типичный кризис С, потому что именно этот момент у нас стоит на первом плане в исследовании вопроса о слиянии капель воды или иных комплексов, другой как типичный D, ибо тут основным является вопрос о распадении. И хотя мы знаем, что всякое D порождается предшествующими конъюгациями, но для нашей задачи в том или ином случае они могут не иметь значения, так что их можно предполагать такими или иными без ближайшего исследования.

Пусть дело идет о химической реакции между серной кислотой и мелом. Ее начало есть просто конъюгация этих двух тел, причем согласно нынешним воззрениям теоретической химии должны получаться всевозможные сочетания их атомов‑кальция, серы, кислорода, углерода, водорода; затем идет немедленный распад огромного большинства этих сочетаний как неустойчивых; продолжают получаться и удерживаться в этом подборе комбинации устойчивые — вода, углекислота, сернокислая известь; но они не остаются вместе, а разделяются новыми границами: углекислота как газ уходит в воздух, сернокислая известь образует осадок (гипс). Здесь, как мы видим, конечный момент D не менее важен и интересен, чем первый; и чтобы дать понятие о кризисе в целом, мы должны в целом характеризовать его как сложный, а именно CD.

Радиоактивные вещества, как известно, находятся в состоянии прогрессивно идущего распада, точные причины которого нам неизвестны. Отрывается от урана а-частица (атом гелия с двойным положительным зарядом), получается другой элемент, уран Х первый, отрывается затем от него р-частица (электрон или чистый отрицательный заряд), получается уран Х второй; еще отпадает а-частица, перед нами уран II; вновь такая же — ионий; еще одна — радий и т. д. Ясно, что этот кризис тоже надо определить сразу как сложный, DD. Той же схемой мы должны выразить кризис какой‑нибудь партии, если она, оказавшись неприспособленной к социальной среде, разбивается на фракции, которые дробятся затем на кружки, в свою очередь переходящие к распылению на человеческие атомы.

Рождение ребенка представляет прежде всего отрыв его от тела матери: момент D. Затем идет вступление в его организм целого ряда новых комплексов активностей через органы дыхания, движения и внешних чувств: множественное С. Наконец, устанавливается новое относительное равновесие со средой на основе определившихся тектологических границ: опять D. Характеристика кризиса, следовательно: DCCD. Это в том случае, если нас не интересует или ближайшим образом не выяснены условия, вызвавшие акт рождения. Если же они входят в расчет, например роды произошли преждевременно вследствие механического воздействия или нервного потрясения, — то резюмирующее обозначение будет: CDCCD. В том же роде, с чисто формальной стороны, кризис смерти: разрыв некоторых необходимых для жизни связей; затем наряду с дальнейшим разрывом других связей организма также нарушение границ между его специализированными тканями, а вместе с тем и общих границ между ним и средой, из которой внедряются в него разрушительные агенты, мертвые и живые; наконец, распадение на устойчивые физические и химические сочетания: DCD.

Соединение водорода с кислородом старые химики понимали как простой кризис С. Для нынешней химии он имеет весьма сложный характер: расщепление частиц водорода (Н2) и кислорода (02) на атомы, образование гидроксилов (НО), их попарная группировка в перекись водорода (Н202), ее распадение на воду и кислород; а кроме того, вероятно, образование в ходе всего процесса еще иных, нестойких, тут же разлагающихся сочетаний. Подобным же образом деление размножающейся клетки на две, акт простой для первых его наблюдателей теперь рассматривается как структурный кризис весьма сложный и с физической, и с химической стороны. Все зависит от того, как далеко проникает исследование.

В обыденном мышлении понятие о кризисе включает быстроту, стремительность изменений, — конечно, сравнительно с привычными нам мерками, взятыми из повседневного опыта. Для тектологического анализа эти мерки значения не имеют. Например, торий есть радиоактивный элемент, находящийся в состоянии распада — кризиса D, причем средняя продолжительность жизни его атомов — около 25 миллиардов лет; предпоследний элемент из продуктов этого прогрессивного распада до перехода в устойчивое тело, именно в свинец, имеет, можно полагать, эту среднюю продолжительность жизни около одной стомиллиардной доли секунды; радий же около 2500 лет; и все три нам приходится рассматривать как находящиеся в состоянии вполне однородного кризиса. Такова общетектологическая точка зрения. При решении частных практических и теоретических задач дело, конечно, иное: каждая из них имеет свой особый масштаб точности; и если, например, приходится вычислять по весу количество урана или даже радия в каком‑нибудь соединении, то при нынешних методах измерения нет никакой надобности принимать в расчет процесс распада: кризиса для данной задачи не существует. Понятие «кризиса» так же относительно, как все вообще научные понятия.

§ 3. Предельное равновесие

Кризис есть напушение равновесия и в то же время процесс дерехода к некоторому новому равновесию. Это последнее может рассматриваться как предел происходящих при кризисе изменений, или как предел его тенденций. Если нам известны тенденции кризиса и те условия, в которых они развертываются, то является возможность заранее предвидеть конечный результат кризиса‑то определенное равновесие, к которому он тяготеет.

Так, например, если имеется два сообщающихся сосуда с разным уровнем воды в них, то между ними идет кризис С, для которого предельное равновесие представит одинаковый уровень воды в обоих сосудах. Или, положим, на столе стоит коробка, наполненная случайно набросанными кусками разной формы — колотым сахаром или неровно насыпанной мукой и т. п.; она подвергается бесчисленным мелким сотрясениям, доходящим со всех сторон через дерево стола и через воздух; тогда предельным равновесием будет такое, при котором общий центр тяжести кусков займет наиболее низкое положение, какое возможно, для муки, например, то, при котором верхняя поверхность ее слоя окажется горизонтальна. Древняя истинно русская пословица «стерпится — слюбится» выражает предельное равновесие конъюгационного кризиса — брака между чуждыми друг другу по натуре людьми при условии нерасторжимости брачной связи. Если молодой человек переживает кризис идейных колебаний и сомнений, то при достаточном знании как его прежнего воспитания, так и наличной обстановки часто можно с большой вероятностью предсказать, чем дело закончится, например для верующего человека — переходом ли к отказу от веры или ее новым укреплением. Так мне в начале девятисотых годов в критической статье по поводу шатаний некоторых тогдашних марксистов, в частности Н. Бердяева и С. Булгакова, удалось довольно точно предсказать, к чему они придут: для первого — умеренный либерализм с аристократическим оттенком, для второго — клерикализм с аграрной окраской. В иных случаях историк, наблюдая происходящую революцию, принимая в расчет действующие в ней силы и всю ее среду, может заранее указать, какая форма организации общества должна из нее выйти.

Все выводы и предвидения относительно предельных равновесий предполагают, конечно, определенную закономерность, господствующую над наблюдаемыми процессами образования и преобразования форм. Закономерность эта, очень простая, может быть выражена так: чем более в двух разных случаях сходна совокупность элементов и среда, в которой они находятся, тем более велика вероятная степень сходства предельных равновесий, к которым тяготеют в обоих случаях процессы, формирующие и регулирующие (группировки и подбор).

Иными словами: чем более одинаков организационный материал и условия, на него воздействующие, тем более сходства следует ожидать в образующихся из него организационных продуктах.

Не надо, однако, слишком упрощенно понимать эту схему, которая кажется такой самоочевидной. Она выражает организационную тенденцию, которая всегда имеется налицо, но далеко не всегда воплощается в конечном результате, потому что может быть замаскирована или парализована другими тенденциями, вытекающими из конкретной сложности условий.

Здесь прежде всего надо иметь в виду следующее. Для одной и той же совокупности элементов нередко возможна не одна, а несколько разных форм предельного равновесия. Так, есть вещества, которые при полном тождестве химического строения способны кристаллизоваться в разных видах или являться то аморфными, то кристаллическими; таковы, например, сера, фосфор, углерод. Многие химические реакции завершаются то одной, то другой комбинацией. Конечно, «выбор» того или иного предельного равновесия при этом отнюдь не случайный, а зависит от условий, в которых происходят превращения форм; противоречия с нашей схемой, следовательно, нет; но разница условий тут часто с трудом поддается учету и оценке. Особенно это относится к жизненным формам. Основу биологических видов представляют по современным воззрениям различия химического состава живых белков; взрослый организм того или иного вида можно рассматривать как форму предельного равновесия для некоторой группы белков. Однако многие виды отличаются так называемым диморфизмом или даже полиморфизмом, т. е. имеют две или более значительно, по нашей обычной оценке, расходящихся форм. У некоторых, например, бабочек самец и самка, и даже полиморфные разновидности одного пола, долго принимались натуралистами за самостоятельные виды. А среди низших беспозвоночных встречаются примеры такого резкого расхождения внешних признаков разных полов или чередующихся поколений, которое далеко превосходит средние, обычно наблюдаемые видовые различия. Между тем сложные, неопределенно-изменчивые условия жизни вида мы привыкли считать приблизительно «одинаковыми» для разных его особей; и если в иных случаях установлено, что половой диморфизм связан с отсутствием или присутствием в зародыше таких‑то элементов, а сезонный полиморфизм — с такими‑то условиями температуры и влажности, и т. п., то остается и тогда еще, за редкими исключениями, невыясненным, почему здесь этот полиморфизм вырабатывается, а там, у соседних видов, его нет, почему здесь он резче, а там, при той же, по-видимому, обстановке много слабее, и, вообще, какова его организационная механика.

Так или иначе, но число возможных предельных равновесий всегда весьма ограничено; и в сущности для каждого данного случая имеется даже всего лишь одна возможность — необходимость; но наше неполное знание условий вынуждает нас принимать в расчет и исследовать разные возможности, из которых какая‑нибудь одна реализуется.

Конечно, само понятие предельного равновесия относительно, так как законченных форм и остановки на них в природе не бывает. Мы называем структуру взрослого организма предельным равновесием, к которому тяготеет развитие зародыша, и это вполне законно, поскольку она действительно представляет наиболее устойчивую форму жизни, способную воспроизводиться вновь и вновь. Но это не мешает тому, что взрослая форма есть исходный пункт процессов жизненного упадка, и сама тяготеет, следовательно, к еще более устойчивому предельному равновесию, являющемуся в результате смерти и разложения, — к равновесию неорганических тел. И это последнее к тому же вообще конкурирует с первым — масса зародышей и недоразвившихся организмов погибает, не проходя вовсе через состояние зрелости. Тем не менее как раз оно наиболее важно и интересно с тектологической точки зрения, только оно имеет положительное организационное значение, решающее для развития форм: то, что разрушилось раньше этой фазы, просто снимается с учета жизненной эволюции, как бы пропадает для нее в отрицательном подборе;

то, что достигло этой фазы, может воспроизводиться вновь и вновь как объект положительного подбора и исходный пункт организационного прогресса, как форма тектологически избранная.

На пути к предельному равновесию часто наблюдаются закономерные промежуточные формы, которые можно также рассматривать как относительные предельные равновесия для определенной части изучаемого процесса. Например, группа радиоактивных тел, образующая семейство урана, есть последовательный ряд химических элементов, получающихся один из другого, существующих более долгое или более короткое время — от десятков миллиардов лет до малых долей секунды: уран I, уран II, уран X, ионий, радий с его производными, вплоть до конечного звена цепи, свинца; он считается уже вполне устойчивым элементом, но, вероятно, и он таков лишь для наших нынешних масштабов и методов наблюдения.

Для химических реакций В. Оствальдом сформулирован закон их последовательности, согласно которому в смене комбинаций сначала появляется наименее устойчивая, какая при данном сочетании реагирующих веществ еще возможна. Например, если восстановлять двухлористую ртуть (сулему) хлористым оловом, то образуется не сразу металлическая ртуть, а сначала однохлористая ртуть (каломель), которая сама неустойчива в присутствии хлористого олова и, отдавая ему свой хлор, дает ртуть. При реакциях осаждения сначала образуется перенасыщенный раствор, а лишь позже, иногда долго спустя, из него выделяется твердое вещество. Если возможно существование нескольких твердых форм, то раньше появляется более растворимая и более непостоянная и т. д. Эта закономерность важна в практике химического анализа, потому что учит выжидать время для точности результатов реакции. Тектологически же в ней не заключается ничего большего, как указание на необходимые промежуточные формы; «неустойчивость» этих форм именно к тому и сводится, что они не окончательные, а переходят затем в другие; тот же, например, каломель может выступать как устойчивое предельное равновесие в иных реакциях. Относительно предельными равновесиями являются и формы личиночные у животных, проходящих метаморфозы; иногда эти формы обладают всеми свойствами взрослых, в том числе способностью к размножению.

Особенно интересный случай представляют явления так называемого «гистолиза» у многих насекомых — мух, пчел и др. Когда личинка превращается в куколку, то большая часть ее органов и тканей быстро расплывается, образуя какой‑то странный для наблюдателей хаос. Масса клеток при этом поедается другими, фагоцитарными клетками; некоторые же особые их группы быстро размножаются. Затем из общего хаоса как бы кристаллизуются ткани и органы взрослого насекомого.

Естественно принять, что разрушению подвергаются здесь элементы, утратившие свою относительную жизнеспособность в данных условиях, размножаются за счет их материала те, у которых она сохранилась или возросла. Получается новая совокупность элементов, отличающаяся от прежней; и взрослая форма есть, очевидно, предельное равновесие для этой новой, как личиночная форма была системой равновесия для той. Конечно, предельная форма достигается путем сложных процессов подбора, где один за другим возникают комбинации менее устойчивые, сменяясь все более устойчивыми, и это до тех пор, пока не окажется, что каждая часть целого заняла то положение и выполняет в нем ту функцию, к которым она по своей структуре наиболее приспособлена. Так, — чтобы взять простейший пример, — легко себе представить, что в общем «беспорядке» гистолиза самые различные клетки попадают на периферию организма; но удерживаются там только те, которые наиболее способны противостоять воздействиям внешней среды, например защищаются выделяемыми скелетными веществами; клетки же иного типа не могут там остаться, но либо перемещаются вовнутрь либо даже разрушаются; так образуется слой эпидермы. Аналогично, хотя и через более сложные соотношения, должны кристаллизоваться в системе другие органы с их функциями.

Заметим, что тектологическая картина социальных революций однородна со схемой гистолиза. В них также наблюдаются стихийные перемещения элементов и тканей социального целого и их «беспорядочное» смешение; также разрушаются или расплываются в общественной среде части, менее жизнеспособные, например группы и классы, выродившиеся в сторону паразитизма; также усиливаются и относительно возрастают более жизнеспособные; и в конце концов из всего этого складывается новая система социального равновесия.

Если бы наблюдатель подобной революции захотел научно определить заранее с наибольшей вероятностью конечный ее результат, то он, следовательно, должен был бы идти таким путем. Сначала мысленно разложить социальное целое на его элементы — классы, группы и точно установить «природу» каждого из них, т. е. его реальные функции в жизни целого и историческое воспитание в предыдущих фазах его существования и борьбы. При этом выяснится, какие элементы объективно менее жизнеспособны, какие более, устранения каких и усиления каких среди катастрофы можно ожидать. Решение же задачи будет состоять в том, чтобы намечающуюся окончательную совокупность элементов мысленно распределить в систему равновесия, где каждый из них занимал бы то положение и выполнял ту функцию, которые соответствуют его социальной природе, учитывая, насколько возможно, и то дополнительное историческое воспитание, которое он способен вынести из самой революции.

Как видим, предвидение конечных результатов может быть тогда достигнуто в значительной мере независимо от гораздо более трудного предвидения промежуточных этапов и колебаний социально-исторического гистолиза. Достоверность же этого предвидения будет зависеть от точности социально-организационного анализа, положенного в его основу.

Так понятие предельного равновесия в данном случае, как и в других, должно служить основным орудием исследования кризисов.

§ 4. Кризисы С

Исходный пункт кризисов С — разрыв тектологической границы между какими‑либо комплексами. Он непосредственно ведет к конъюгационным процессам, которые и составляют основное содержание этих кризисов.

Пусть имеются два соприкасающихся, но еще тектологи-чески раздельных комплекса, А и В, — две капли воды. Это молекулярные системы; существование границы между ними в пункте соприкосновения указывает на то, что там имеется нейтрализация противоположно направленных молекулярных активностей. Приблизительно это можно представить так. Наиболее сближенные молекулы из А и В еще не связаны активностями «сцепления» (в чем бы они ни состояли), не связаны именно потому, что имеются действия в противоположную сторону, тоже активности сцепления, но которые связывают каждую такую молекулу с ее собственным комплексом, как бы оттягивая ее назад. Пока это действие перевешивает тенденцию сцепления между взаимно ближайшими молекулами Ио А и В, до тех пор они не могут сближаться до среднего молекулярного расстояния, каким оно является внутри каждой из двух капель: соприкосновения в точном смысле слова еще и нет. Когда оба действия вполне равны, т. е. образуют полную дезингрессию, то соприкосновение получается, но лишь моментальное, потому, что, как мы знаем, активности внешней для обоих комплексов среды, не встречая здесь сопротивления, завладевают пограничной линией, и создается раздел.

Однако благодаря основному характеру строения обеих систем этот второй случай легко, и почти даже неизбежно, ведет к третьему. Молекулы находятся в постоянном движении, направление и величина энергии которого для каждой непрерывно меняется. Поэтому раз «соприкосновения» вообще получаются, хотя бы только моментами, то дезингрессия будет неустойчивой; если при первых сближениях до молекулярного расстояния тектологическая граница и сохраняется, то при одном из следующих, в котором слагающая молекулярного колебания в сторону сближения окажется несколько больше, граница эта нарушится: между отдельными сблизившимися молекулами установится связь сцепления. Но так как осталась и прежняя связь каждой из этих молекул со смежными пограничными молекулами, то пути колебаний этих последних должны измениться, очевидно, опять‑таки в сторону сближения комплексов, и, следовательно, граница вскоре будет нарушена еще для некоторых молекул, раньше не участвовавших в соприкосновении, но очень близко к нему подходивших. А эти в свою очередь вовлекут в объединительный процесс еще иные и т. д. Слияние идет лавинообразно и охватывает обе системы так, что граница между ними вообще исчезает: основной момент кризиса С тогда налицо.

Происходит смешение организационного материала: обе капли «диффундируют» одна в другую, обмениваются молекулами, отрывающимися электронами, тепловой энергией. В этом и состоит основная перестройка. Она регулируется процессами подбора. Возникающие группировки частью сохраняются, частью распадаются. Элементы распадающихся группировок либо остаются в рамках той же системы в иных уже связях и соотношениях, либо совсем из нее устраняются, переходя во внешнюю среду. Такого рода потеря организационного материала, как мы знаем, бывает всегда при конъюгации; лишь размеры ее весьма различны. В данном случае она очень мала, практически совсем незаметна. Однако она есть: механическое движение жидкости сливающихся капель неминуемо связано и с тепловой энтропией, т. е. рассеянием некоторого количества кинетической энергии, и с разрушением отдельных атомов, — причем освободившиеся электроны могут исчезать в окружающее пространство, — и с выделением лучистой энергии.

Но это уже входит в состав заключительной необходимой фазы кризиса: установления новых границ системы, новых полных дезингрессий взамен нарушенных старых. Устранение какой бы то ни было части активностей означает именно возникновение полной дезингрессий в области связей этой части с остальным комплексом. Но и помимо того, границы вообще перестраиваются в общей реорганизации. Так, и собственно «физическая» граница, которая, как мы знаем, составляет только часть границы тектологической, здесь тоже не сводится к остатку прежних физических границ двух капель. Ее преобразование под действием подбора дает для новой капли минимум поверхности — форму эллипсоида. На этом заканчивается фаза D этого кризиса.

Теперь изменим условия: пусть сливающиеся капли состоят не из чистой воды, а из растворов соды и соляной кислоты в эквивалентных количествах. Тогда процесс усложняется химической конъюгацией, происходит целый ряд реакций. Согласно взглядам современной химии тут образуются всевозможные группировки наличных ионов, на которые распадаются оба растворенные вещества и растворитель. Огромное большинство возникающих соединений тут же и разлагаются как неустойчивые в данной среде. Одно из таких соединений, комбинация двух водородных ионов с двухвалентным ионом соды СОз, распадается на воду и углекислоту COz, которая при обычной температуре является газом; т. е. ее частицы обладают такой значительной энергией движения, которая превосходит величину их сцепления между собой и с частицами растворителя — воды; они поэтому отрываются и улетают, из комплекса устраняются; лишь незначительная часть их остается в «растворенном» состоянии, в молекулярных и атомных комбинациях с водой. А «выживают» в целом, образуя главный состав системы, вода и растворенная соль — хлористый натрий.

Здесь количественно фаза D выражена гораздо резче, отпадает крупная доля материала комплексов; но весь тектоло-гический характер кризиса тот же, что и в первом примере. Не зная в точности строения комплексов и их среды, нельзя заранее предвидеть, в какой мере кризис С повлечет за собой фазу распада. Нередко дело доходит до полного «разрушения» сливающихся комплексов по терминологии донаучного познания. Пример — явления взрыва.

Пусть имеется некоторое количество пикриновой кислоты в физическом и химическом равновесии со средой. Сложная частица этого вещества состоит из группировок сильно окислительных и сильно восстановительных; но они достаточно резко разграничены между собой, чтобы прямо не сливаться. Какое‑нибудь сильное тепловое колебание, от огня спички, или механическое сотрясение — удар, или поток электронов разрядной искры, или взрывная волна от затравки, нарушает внешнюю границу системы: новые активности конъюга-ционно врываются в нее. Как ни разнородны эти воздействия, результат бывает приблизительно одинаковый: начавшиеся, хотя бы очень ничтожные, перегруппировки приводят в некоторых пунктах к разрыву внутренних границ между восстановительными и окислительными группами одних и тех же или смежных молекул. Происходят новые соединения, частицы которых обладают огромной кинетической энергией, раньше «скрывавшейся» в виде внутримолекулярных напряжений. Эта «освобожденная» энергия врывается в группировки соседних частиц, порождает в них конъюгационные процессы, следовательно, и такое же соединение окислительных групп с восстановительными и новое «освобождение» энергии и т. д. Кризис развивается лавинообразно: чем больше молекул им уже захвачено, тем больше захватывается в следующий момент. Так дело идет до тех пор, пока не будет исчерпан весь химический материал комплекса. Величина кинетической энергии преобразованных молекул далеко превосходит их сцепление; вследствие этого они все разлетаются в разные стороны в виде газов высокой температуры под большим давлением.

Происходит «уничтожение» первоначальной формы; т. е. обыденное сознание, руководясь привычными способами восприятия, совершенно не находит ее в том, что получилось. Для научного сознания дело обстоит, конечно, иначе. Сохранился, лишь в разрозненном виде, перейдя в комплексы окружающей среды, весь структурный материал разрушенной системы, причем уцелела неповрежденной, за малыми исключениями, химическая основа ее строения — атомы с их сложной внутренней динамикой.

Тектологическая форма изменчива, но не разрушаема до конца: при достаточном исследовании всегда могут быть найдены остатки первоначальной организационной связи. Ее совершенное уничтожение было бы уничтожением самих активностей, образующих ее: дойдя до полной неорганизованности, они стали бы недоступны опыту, не производя никаких эффектов, ни являясь сопротивлением для активностей нашего восприятия и трудового воздействия.

Впечатление «полного разрушения» всегда зависит от ограниченности наших способов восприятия. Существо, которое «видело бы» атомы, совершенно иначе воспринимало бы картину взрыва, гораздо проще и целостнее, без кажущегося нарушения непрерывности. Для него дело сводилось бы к изменившимся движениям в молекулярных и внутримолекулярных группировках, к перемещениям атомов из одних группировок в другие и к переходу замкнутых орбит большинства их в разомкнутые траектории со скоростями прежнего порядка: кризис, конечно, далеко не столь глубокий, каким он представляется нашим чувствам. На точку зрения такого видящего атомы существа и ставит нас научная постановка, символика научной теории.

Здесь, между прочим, легко выясняется одно кажущееся противоречие наших схем. Закон аналитической суммы говорит, что сложение однородных активностей дает практически меньшую величину, чем простая, отвлеченная их сумма: a+cii организационного анализа меньше, чем a+cii арифметики. При взрыве получается как будто иное. Соединяются такие два комплекса, как фунт пикриновой кислоты и тлеющий уголек спички. Измеряемая обычными методами кинетическая энергия того и другого весьма невелика; результат же соединения обнаруживает для нее громадную величину. Не нарушение ли это принципа «аналитической суммы»? В действительности, нет; и это ясно, если только не смешивать разные фазы процесса, т. е. в сущности, разные организационные формы. Пока у нас имеется взрывное вещество и горящий уголек и их конъюгационное взаимодействие, не успевшее еще привести к основной перестройке всей системы, — это будет, конечно, лишь минимальный промежуток времени, — аналитическая сумма остается меньше, чем результат простого сложения:

и энергия механического движения системы уменьшается, как всегда при столкновении двух тел, и обмен тепловых активностей связан с некоторой их потерей во внешнюю среду. Когда система вполне перестроилась, т. е. превратилась в массу разлетающихся газовых молекул и немногих твердых частиц, принцип аналитической суммы опять‑таки продолжает соблюдаться: часть соединяющихся активностей и здесь нейтрализуется в виде взаимных сопротивлений. Что же касается промежуточных стадий, то в них имеются рядом в разной мере и первичная, и вторичная форма сочетания, причем ни та, ни другая сама по себе схемы не нарушает. А для существа, «видящего» траектории атомов, все это было бы непосредственно очевидно без всяких рассуждений.

Три рассмотренные нами сейчас иллюстрации взяты все из одной области — физико-химических процессов. Это сделано именно для того, чтобы легче было бы их сопоставить с точки зрения схемы предельных равновесий. Что оказывается при таком сопоставлении?

В первом случае — слияние двух капель воды — конечный результат представляет наибольшее сходство с каждой из образующих форм: тоже капля воды, только большего размера. Во втором случае, где капли состоят из различных водных растворов, результат гораздо значительнее отличается от них: капля раствора третьего вещества плюс еще некоторое количество рассеявшегося газа. В третьем конъюгантами являются восстановительные и окислительные группировки, различие которых доходит во многих отношениях до химической противоположности; и предельное равновесие в виде разлетающихся в атмосфере газов еще резче отличается от начальных форм. Как ни приблизительны здесь способы сравнения, все же они достаточны, чтобы убедиться в согласии данных опыта с нашей общей формулировкой. И выбирая иллюстрации, легче поддающиеся сопоставлению, мы всегда приходим к аналогичным выводам.

Например, при биологическом слиянии двух клеток одного вида, свободно живущих или эмбриональных, предельное равновесие будет гораздо меньше отличаться от каждого из начальных комплексов, чем при слиянии клеток разных, хотя и близких видов, дающем ублюдки. То же можно сказать о слиянии человеческих организаций, каких‑нибудь общин или разных племен, предприятий, политических партий; о слиянии разных наречий, религий, о синтезе разных научных идей и т. д. Всего легче, пожалуй, прослеживать степень сходства и различий именно на социальных человеческих группировках, как особенно близких к нам в нашем опыте, и потому в известном смысле особенно понятных, несмотря на всю свою сложность.

Надо лишь вспомнить, что при этом должна учитываться возможность в иных случаях не одного только, а нескольких предельных равновесий при малой для наших нынешних методов разнице условий. Так, для всяких жизненных комплексов в их кризисах, кроме равновесий собственно биологических, высоко организованных, всегда имеются еще равновесия «гибели», т. е. распада на более простые, «неорганические» комбинации. Мы, например, знаем, что конъюгация инфузорий повышает их смертность, т. е. чаще ведет к равновесиям гибели, чем высшей жизнеспособности, хотя значение последних и перевешивает в истории вида как целого.

Взрывной тип кризисов представляет особые черты, существенно важные для его понимания. Сила таких кризисов большей частью как будто не зависит от толчка, их непосредственно вызывающего; однако его энергия должна быть «достаточной»; и если она не превосходит некоторого минимума, взрыва не получается. Иногда же и сам ход кризиса, особенно его темп, значительно изменяется в зависимости от природы толчка; например, сгорание пироксилина на воздухе при зажигании бывает несравненно более спокойное и медленное, чем при действии затравки из гремучекислых солей.

Как согласовать эти внешним образом противоречивые соотношения?

Прежде всего надо иметь в виду, что взрывные комбинации всякого рода представляют так называемые ложные равновесия. Напомним, что это значит. Те процессы, которые протекают в форме взрыва, не с ним только начинаются: они шли и до него, лишь настолько медленно, что не улавливались обычными способами наблюдения. Так, смесь двух объемов водорода и одного объема кислорода, гремучий газ, от искры «мгновенно» превращается в водяной пар с огромным выделением теплоты; но она понемногу переходит в него и без искры в обыкновенных условиях; по приблизительным вычислениям при температуре 18 °С надо 230 миллиардов лет, чтобы 60 % смеси успели подвергнуться этому превращению. Равным образом и общество, способное к революционному взрыву, прорывающему внутренние границы его группировок, сливающему разрозненные массы в боевую лавину, уже задолго до момента революции переживает в разбросанно-частичных формах и слабых степенях процессы того же характера: и конъюгации революционных активностей, и их прорывы через организационные рамки общества.

При достаточном исследовании то же обнаруживается и для других «взрывных» комплексов. Следовательно, роль толчка, непосредственно вызывающего взрыв, сводится к ускорению темпа уже идущих процессов‑то, что в химии выражается понятием о «катализаторах».

Далее, от чего, собственно, зависит лавинообразный ход взрывных кризисов? От того, что те активности, которые при нем «освобождаются», т. е. из замкнутых форм переходят в незамкнутые, сами «освобождают» такие же активности в смежных частях системы. «Взорвавшаяся» частица пикриновой кислоты взрывает соседние; «взбунтовавшийся» член коллектива, находящегося в социальном напряжении, например голодной или озлобленной толпы, «поднимает на бунт» других и т. п.: когда освобождаемые в кризисе активности несравнимо превосходят энергию первоначального толчка, то и наблюдается то, что называют независимостью силы и размеров кризиса от вызывающего агента, лишь бы он был «достаточен».

Рассмотрим общие условия этой достаточности. Во всякой взрывной смеси, как принимается нынешней теоретической химией, должны время от времени происходить взрывы, по крайней мере, отдельных частиц. Освобождающаяся при этом энергия либо успевает рассеяться до следующего такого взрыва, который наступил бы по таким же общим причинам среди смежных со взрывающейся частиц, либо нарушает равновесие некоторых из них более или менее глубоко, либо прямо оказывается способна взорвать другие. Пусть одна частица таким путем взрывает две другие; те, очевидно, взорвут немедленно еще четыре, за ними последуют еще восемь и т. д. Кризис развертывается от первого же, бесконечно малого с химической точки зрения толчка. Ясно, что такой комплекс практически не может существовать. Если же одна частица непосредственно не взрывает других, то настолько нарушает их равновесие, что это нарушение не успевает сгладиться к моменту следующего среди них, вызываемого общими условиями такого же взрыва, то после этого второго останется более Значительное понижение устойчивости, после третьего — еще большее и т. д. Действие накопляется и приводит затем к тому, что число частичных кризисов возрастает, промежутки их сокращаются. Но тогда остающееся нарушение равновесия становится еще больше, накопляется еще быстрее и т. д. Очевидно, этот случай отличается от предыдущего лишь величиной коэффициента времени, и в общем существование комплекса здесь также настолько непрочно, что практически может считаться невозможным.

Остается лишь первый из представленных нами случаев; и следует принять, что всякая взрывная смесь, всякое вообще ложное равновесие характеризуется таким ходом элементарных кризисов, что остаточная энергия одного успевает рассеяться до другого практически бесследно.

Предположим теперь, что на подобную систему действует агент, более сильный, чем обычные влияния, и что он взрывает сразу не одну, а 10, или 100, или 1000 элементарных группировок. Тогда положение изменяется. Освобождающиеся активности распространяются в смежных группировках и действуют на них, то более или менее складываясь, то, может быть, и парализуя друг друга. Накопление взрывного действия получается тогда сразу: в одних пунктах множественные складывания активностей достаточны прямо для того, чтобы вызвать новые взрывы, в других, чтобы создать крайнюю неустойчивость, поддающуюся малейшему дополнительному толчку; а таким толчком могут послужить первые производные взрывы. Ясно, что кризис может развернуться лавинообразно, лишь бы количество положительных складываний, о которых идет речь, достигло известной величины. А это, очевидно, вероятнее при 100 начальных взрывах, чем при 10, при 1000, чем при 100. Там, где оно достигается, лежит минимум достаточной величины взрывающего агента.

Отсюда понятно, почему сила и характер этого агента могут все‑таки иметь в некоторых случаях заметное и даже большое влияние на ход кризиса. Многие вещества, быстро, но спокойно горящие при их зажигании в одном пункте, резко взрываются от волны, порождаемой затравкой и мгновенно проходящей через всю их массу или от подобного же механически-ударного сотрясения. Или вот иллюстрация из другой области. В каком‑нибудь городе, стране отношения общественных сил достигли высокой напряженности, — то, что называют революционной ситуацией. Тогда какой‑нибудь, положим, акт насилия представителей одной из враждующих сторон над лицами, принадлежащими к другой, происходящий изолированно, лишь при нескольких очевидцах, сам по себе вызовет только волнение и негодование этих очевидцев, между тем как быстро распространившееся среди масс известие, устное или газетное, о том же факте может послужить поводом к восстанию.

Противоположностью взрывному типу кризисов является тип «замирающий». Для него простые иллюстрации дает также химия, — именно обратимые реакции.

Пусть происходит в растворе соединение одного из спиртов с кислотой; результат конъюгации — эфир соответственного строения, причем отщепляется частица воды, формула такова:

ROH+HX=RX+HzO

спирт кислота эфир вода.

Но как только получилось некоторое количество эфира, оно само оказывается способным конъюгировать с водой, образуя спирт и кислоту по обратной формуле:

RX+H20=ROH+HX.

Та и другая часть процесса представляют типичный кризис С с заключительным моментом D (расщепление на два вещества); но обе идут рядом, и скорость их пропорциональна количеству конъюгирующих реагентов: чем больше налицо спирта и кислоты, тем быстрее из них получается эфир; но чем больше эфира, тем энергичнее идет обратное превращение. Когда реакция только начиналась, она вся шла в одну сторону — образование эфира; но по мере того, как появляется и увеличивается его количество, — возникает и усиливается противоположный процесс, который, складываясь с первым, дает его видимое прогрессивное замедление. Так дело идет, пока оба они не уравняются вполне и не парализуют друг друга, что, собственно, требует бесконечного времени для полного завершения, но практически и приблизительно достигается в ограниченный промежуток. Тогда мы имеем предельное равновесие, к которому тяготеет кризис системы. Оно принадлежит к числу тех, которые в физикохимии принято называть «истинными равновесиями» и к которым применим раньше разобранный нами принцип Ле-Шателье.

Все случаи применимости принципа Ле-Шателье могут в свою очередь рассматриваться, как кризисы С «замирающего типа». Вспомним наши прежние иллюстрации. Система равновесия из воды и льда при 0 °С подвергается повышенному давлению. Это есть не что иное, как разрыв тектологических границ данной системы, при котором в нее вступает, с ней сливается прежде внешний для нее комплекс механических активностей — давления. А затем обратимый процесс превращения льда под давлением в воду и воды, когда при сокращающемся объеме давление уменьшается, опять в лед играет ту же роль, как обратимая химическая реакция в предыдущем примере.

Пусть имеется камертон в спокойном состоянии. Механическим воздействием его приводят в движение; с общетектологической точки зрения это кризис С, новые активности врываются в систему из ее среды, и «форма» системы изменяется: камертон вибрирующий, звучащий — не то, чем он раньше был. Но вибрация постепенно затухает: «замирающий» тип кризиса. Предельное равновесие неуловимо мало отличается от начального, но, конечно, отличается: ни одна вибрация камертона не проходит для него бесследно.

Всякое тело, которое получило толчок и движется в сопротивляющейся среде, постепенно замедляет свое движение и, наконец, останавливается: картина, аналогичная предыдущей; она может и рассматриваться как случай так называемого «апериодического колебания».

Как видим, замирающий тип кризисов С бесконечно распространен в природе: он охватывает весь мир вибраций и задержанных движений. Если бы оказалась верна концепция, по которой мировой процесс через непрерывное возрастание энтропии стремится к устойчивому равновесию, то вся жизнь вселенной в нашей ее фазе оказалась бы одним кризисом этого типа.

Вернемся к нашему первому примеру — образованию сложного эфира из спирта и кислоты. Замирающий ход кризиса здесь основан на двусторонности и обратимости реакций. Он поэтому существенно изменяется, если одна из двух его сторон сводится к нулю. Предположим, что из поля реакции удаляется весь вновь образующийся эфир или же удерживается вне ее вода, с которой он мог бы обратно вступать в соединение. В таком случае процесс не задерживается противоположным превращением и идет до конца, пока не получится полностью то количество эфира, для которого материал имеется налицо. Это, однако, не «лавинный» тип кризиса, так как в нем нет самоускорения. Его мы называем средним, типом. К нему относятся в большинстве полные химические реакции, а также иные, подобные им по ходу конъюгации.

Так, например, пусть мы устанавливаем сообщение между двумя сосудами с водой, в которых уровень ее разный, а дно на одной высоте. Тогда вода течет из сосуда с более высоким уровнем в другой; но ее течение замедляется по мере того, как уровень во втором сосуде повышается, потому что уже вытекшая вода давит в обратном направлении: тип замирающий. Но если дно второго сосуда много ниже, чем дно первого, то обратного давления не получается, и вода может вытечь вся: тип средний.

Равным образом в столкновении двух армий, — а мы знаем, что оно есть кризис С, — если одна из них наступает, а другая отходит, отбиваясь, но сохраняя свою живую и техническую силу, то дело может идти по типу замирающему: отступая к своим резервам, вторая армия усиливает противодействие, тогда как активная сила первой ослабляется затратами на сообщения с базой и охрану этих сообщений, и происходит остановка на новой линии фронта.

Но если наступающей армии удается по частям разрушать силу противника в такой мере, что это не вознаграждается благоприятными для него моментами, т. е. если противодействие устраняется из поля боевой реакции, то она может идти до конца по среднему типу, а может и принять лавинный характер, если в терпящей поражение армии начнутся внутренний распад, бунты и взаимоистребление.

На этих иллюстрациях мы видим, что разные типы кризисов С могут комбинироваться в действительности или сменять друг друга. При большой сложности явлений не всегда даже легко на деле провести границы, где кончается один и начинается другой. Однородные тектологические преобразования совершаются иногда одним путем, иногда другим, третьим.

Соединение водорода с кислородом при низких температурах идет, правда, очень медленно, миллиардами лет, но для тектологии это безразлично, — по среднему типу: образующаяся вода не разлагается обратно, выходит из поля реакции;

в газовом элементе Грове такое же соединение происходит в короткое время, измеряемое всего лишь часами. При действии искры та же реакция идет взрывным порядком. Если это происходит в ограниченном пространстве, то при взрыве получается высокая температура, под влиянием которой водяной пар начинает разлагаться обратно на кислород и водород; тут кризис переходит в замирающую форму и тяготеет уже к «истинному равновесию» обоих газов и водяного пара.

Аналогичным образом общественные перевороты в разных условиях протекают различно. Революции, разражающиеся взрывом, обычно затем, достигнув максимума, порождают противоположные движения социальных сил и идут на убыль к некоторому «органическому равновесию». Для Англии же, например, смена феодального строя буржуазным, если брать ее в целом, происходила, по выражению историков, «органическим путем»: это был ряд замирающих кризисов; каждый из них тяготел к определенному равновесию старых и новых форм;

оно держалось некоторое время; а затем вследствие отмирания некоторой доли старых форм, то есть их удаления из исторического поля действия, равновесие вновь нарушалось, и начинался новый кризис прежнего типа и т. д. Впрочем, и в этих кризисах замирающая форма лишь являлась преобладающей, но взрывная все же, хотя менее резко, чем это было для других стран, выступала в начале; а в Великую английскую революцию проявилась даже как основная.

Течение социальных кризисов вообще воспринимается нами как особенно сложное; в них многообразно комбинируются лавинные и замирающие ряды. В простейших же кризисах неорганического мира не только практическая связь, но и внутреннее родство этих двух типов обнаруживается особенно легко: они выражаются одними и теми же формулами счисления, геометрической прогрессией или показательной функцией.

От вопроса о ходе кризисов вернемся теперь к вопросу об их конечном результате. Пусть дело идет о слиянии двух социальных организаций, предприятий, или партий, или целых государств, и т. п. Это почти всегда комплексы агрессивные, централистические. Что получается от слияния? Согласно принципу предельных равновесий чем более однородны по своему материалу и связям оба комплекса, тем в большей мере можно ожидать, что система, которая из них образуется, будет по своему строению им подобна. Поэтому вполне естественно, что если они имели по одному центру, то и она также моно-центрична; а если в них агрессия была сложная, то вообще часть организационных центров устраняется так, чтобы не получалось параллельных конкурирующих; сохранение же их всех вело бы к неуравновешенности. И это относится не только к агрессивным центрам, но также к скрепляющим комплексы дегрессиям: два распорядка, устава, два законодательства сменяются одним; поскольку этого нет, постольку сохраняются условия для новых нарушений равновесия.

Как видим, здесь схема предельных равновесий требует устранения из системы части группировок, эгрессивно или дегрессивно организующих. Это может тектологически осветить нам и некоторые факты из других областей опыта. Например, при оплодотворении вслед за слиянием мужской и женской клетки половинное число хромосом, т. е. особенно поддающихся окрашиванию элементов ядра, выбрасывается вон; и клетка удвоенная приводится к структурной форме прежних одиночных. Это, между прочим, придает большую вероятность предположению о специальной организующей роли ядра с его хромосомами в жизни клетки, по преобладающему мнению — именно роли эгрессивной. Думают, что ядро есть организационный центр клетки, а его хромосомы — носители «наследственных свойств» клетки, которыми определяется ее развитие.

Принцип предельных равновесий относится к числу тех, которые имеют универсальное значение для человеческой практики. На него всецело опирается производственная и вообще вся трудовая деятельность людей: она исходит из предвидимых предельных равновесий, в чем и заключается ее «целесообразность» или «планомерность».

Человеческие активности, как мы знаем, ничем существенно не отличаются от активностей внешней природы, из которых они взяты; организационные и дезорганизационные процессы, выполняемые человеком, также ни по методам, ни по закономерности не выделяются из процессов природы; и весь труд человеческий есть не что иное, как бесконечная цепь кризисов С. Его активности как бы врываются в объекты природы, вступают во взаимодействия с их элементами; из конъюгации стихийного комплекса с комплексом трудовых усилий получается заранее известное предельное равновесие, новая форма — продукт.

Это отнюдь не простое сравнение, а точное тектологическое описание факта. Совершенно не важно, произошло ли соприкосновение руды с огнем, выплавившим из нее металл, случайно благодаря действию стихийных сил или вследствие трудового усилия человека: это последнее также включается в конъюгационный ряд, как те стихийные воздействия, и конечный результат такой же — кусок металла. Человек предвидит то предельное равновесие, которое соответствует его потребности или желанию, и вводит свои усилия в конъюгационный ряд так, чтобы оно именно и получилось: в этом отличие целесообразности от стихийности. А предвидит он на основе прежнего опыта по той самой, хотя бы точно не сформулированной, схеме, которую мы указали: чем более одинаков в разных случаях организационный материал и условия, в которых идут формирующие его процессы, тем более -одинаковы должны быть предельные равновесия этих процессов — их организационные продукты.

Человеку нужен определенный продукт; и он знает, из каких комплексов, под какими воздействиями подобный продукт получался, случайно или не случайно, в стихийных комбинациях природы или в прежнем трудовом опыте: опираясь на это, он «прилагает свои усилия» к внешним объектам, т. е. нарушает тектологические границы объектов, вызывая желательный ряд кризисов С с надлежащими завершающими их D.

О ряде кризисов приходится здесь говорить потому, что даже простейшие акты производства не сводятся к одному такому кризису; а по мере своего развития процесс производства становится все сложнее, захватывая все более длинную цепь объектов. В новейших же механизмах число конъюга-ционных звеньев становится огромно. Пусть, например, начальный момент заключается в давлении пальца на кнопку: механическая активность врывается в систему замыкателя, нарушая ее равновесие. Измененное в результате соотношение частей этой системы ведет к замыканию тока, т. е. нарушению границ электрических комплексов; электрические активности, вступая в систему проводников и конъюгируясь с их активностями-сопротивлениями, изменяют их магнитное состояние; магнитные силы порождают кризисы механические: приводится в движение мотор; он же через множество конъюгации передаточных аппаратов преодолевает сопротивления рабочего инструмента и материала и т. д., вплоть до намеченного и вычисленного предельного равновесия — специальной формы готового продукта. Каждое звено всего передаточного ряда, когда получается механическое или иное движение от других звеньев, испытывает действительный кризис в той или иной мере, но всей своей структуры — связей сцепления или натяжения, состояния теплового, электрического, магнитного и пр. Вся эта совокупность кризисов С вместе с производными от них D и образует структурную сторону производства,

Не менее, а часто еще более сложной цепью кризисов С развертываются процессы мышления. При этом, однако, предельные равновесия, к которым они приходят, заранее предвидятся гораздо реже, да и тогда обычно с меньшей определенностью и точностью, чем в трудовой практике. Следовательно, надо, как это ни странно звучит, признать, что процессы мышления в нынешней фазе развития человечества гораздо менее планомерны, т. е. более стихийны, чем практически-трудовые.

И это действительно так. В мышлении людей количество ошибок и неудач, т. е. дезорганизационных комбинаций, относительно гораздо больше, чем в производстве; только обходятся они людям гораздо дешевле, не составляют такой большой растраты активностей, как ошибки и неудачи трудовой практики. Поэтому человечеству выгоднее переносить, как можно чаще и полнее, стихийность исканий из второй области в первую. Длинные и сложные ряды мысленных комбинаций проверяются реально каким‑нибудь одним, иногда несложным экспериментом; и если в нем предельное равновесие получается не то, которое соответствует результатам мысленного ряда, он весь отбрасывается ценой одной лишь практической неудачи, вместо многих бесплодных попыток. Планомерность жизни в целом, таким образом, возрастает.

§ 5. Кризисы D

Все кризисы начинаются с фазы С и также все заканчиваются на фазе D. Поэтому если мы выделяем особенную группу кризисов D, то имеем в виду только преобладающее значение фазы D. Дело, следовательно, будет идти о таких кризисах, где она представляет специальный интерес, выступает на первый план. Так как именно там она легче всего может быть исследована, то это и будет, в сущности, исследование фазы D вообще, ее закономерностей для всяких кризисов.

Пусть имеется однородный комплекс устойчивой структуры, например кусок твердого металла. Все равно, какими воздействиями, — фаза С нас теперь не занимает, — положим, хотя бы путем разреза идеально острым ножом, он разделяется пополам. Два куска металла вместо одного: на первый взгляд, кризис уже закончен. В действительности это не так: ряд структурных изменений только начат.

На месте разреза в каждом из двух кусков получается новый «пограничный слой». А пограничный слой находится уже в совершенно иных условиях и приобретает соответственно иные свойства, чем прежде, когда он занимал внутреннее положение. Процесс этого изменения образует вторую стадию кризиса.

Новый поверхностный слой преобразуется в своем молекулярном состоянии, так как сцепление действует на него теперь только с одной стороны; и в своем электрическом состоянии, так как в нем концентрируются свободные электроны, и в тепловом, так как делается исходной областью нагревания или охлаждения всего куска; химически этот слой становится полем реакций с окружающей средой; механически он начинает испытывать трение и непосредственные толчки из этой среды и т. д. В общем, можно резюмировать так: создается новая область непосредственных внешних влияний на данный комплекс, новая сфера обмена его активностей с внешним миром.

Очевидно, что здесь должны начаться усиленные по сравнению с прежними процессы подбора, направленные в стороны приспособления новой пограничной части комплекса к изменившимся для нее условиям. Поскольку среда комплекса в целом остается прежняя, постольку можно ожидать, что эти процессы будут приводить к «схождению» новой пограничной части с имевшимися раньше такими же. Например, блестящая ровная поверхность разреза тускнеет, уподобляясь остальной поверхности куска, вследствие химического влияния атмосферы или механически повреждающих воздействий и т. п. А далее структурные изменения неизбежно распространяются от нового пограничного слоя сначала на ближайший к нему внутренний, затем на следующий, причем выступает на сцену знакомая нам схема «степенного подбора». Это — третья стадия преобразования, которая и должна привести к предельному равновесию.

Характер этого равновесия здесь предвидеть не трудно. При однородности металла каждый из получившихся кусков только количеством организационного материала отличается от первоначального комплекса и должен принять соответственно сходную с ним структурную форму. Сходную, но не тождественную, как мы видели в предыдущем на примере капли воды: там каждая из двух получившихся капель принимает вид эллипсоида, как и первоначальная, по закону минимума поверхности, — но эллипсоида, несколько менее сплюснутого. В нашем нынешнем примере процессы изменения и подбора несравненно более медленны, но закономерность их, вплоть до принципа минимума поверхности, та же самая; и количественная разность в сумме материала также влечет некоторую, хотя бы минимальную, «бесконечно малую», т. е. практически неуловимую разность окончательной формы от первоначальной.

Скорость достижения предельного равновесия зависит от пластичности комплексов; степень сходства с первоначальной формой — от однородности организационного их материала. Оба эти момента в кризисах требуют особого внимания.

Однородность материала разделившихся комплексов не исключает какой угодно его сложности. Так, при размножении организмов одноклеточных или многоклеточных делением, а также и почкованием обособляющиеся части, равные или неравные по величине, бывают биологически взаимно однородны по составу, т. е. каждая заключает одинаковую совокупность жизненно необходимых дифференцированных группировок. Поэтому и предельное равновесие — взрослая форма — получается одинаковое с прежним; а иначе это и не было бы размножением данной формы.

Поясняющей иллюстрацией может служить искусственный кризис D того же рода, например, разрезание живых свободных клеток. Для клеток, имеющих обособленное ядро, оказывается, что отделенная часть продолжает жить и быстро принимает прежнюю форму клетки лишь в том случае, если в ней, кроме протоплазмы, заключается и часть ядра, не слишком малая; если же ядерная ткань отсутствует, то хотя бы большая часть протоплазмы оставалась налицо, жизнь скоро прекращается, наступает полный распад. В первом случае, очевидно, получается искусственное размножение: отделенная часть достаточно однородна по материалу с прежним целым; во втором — нет.

Из низших многоклеточных организмов многие обладают большой способностью восстановлять форму в случае разрезания на части. Особенно отличаются этим «коловратки», ресничные черви: отрезок по длине тела в одну десятую-пятнад-цатую его долю еще превращается в целого маленького червя. Восстановление идет, начиная с области разреза, чего и следовало ожидать, так как это — исходный пункт новых процессов подбора. Там быстро образуются недостающие органы соответственно месту разреза, передние с передней его стороны, задние — с задней, так что получается при коротком отрезке вначале очень укороченная форма, которая потом удлиняется в обычной пропорции.

С точки зрения схемы предельных равновесий следует, очевидно, принять, что отрезок в высокой степени однороден с целым по своему материалу. Именно эту мысль и выражают биологи, говоря о слабодифференцированном характере тканей и клеток ресничных червей: мало отличаясь одни от других, клетки легко могут группироваться в различные органы, сообразно положению и функции, с ним связанной.

Но при этом огромное значение имеет также подвижность и пластичность элементов. Что происходит в области разреза? Нарушение границ системы: активности внешней среды врываются туда, где они не имели доступа, порождая ряд частичных кризисов С с разрушительной, в общем, для жизненной формы тенденцией. Надо, чтобы реорганизация успела произойти, а новые устойчивые границы со средой — образоваться раньше, чем разрушение зайдет слишком далеко. При столь же слабой дифференциации тела, но меньшей пластичности восстановление формы могло бы оказаться невозможным, и вместо биологического предельного равновесия получалось бы другое, неорганическое.

Над теми же коловратками делались опыты сложных, ломаных разрезов, так, что, например, на переднем или на заднем конце оказывалось по две отдельные площадки. Результатом являлись уродливые формы с особыми головными органами на месте каждой передней фасетки или хвостовыми на месте каждой задней и т. п. Вывод из этих опытов тот, что телу коловратки свойственна определенная «полярность» по оси его длины; и восстановление органов происходит в зависимости от положения поверхности разреза относительно этой оси. Причина полярности, по-видимому, та, что перемещения вещества и энергии в жизненном обмене имеют определенное направление. Интересно же здесь то, что особенно ярко выступает роль предельного равновесия при восстановлении формы, хотя бы жизненно совсем не целесообразном.

Среди высших животных аналогичный ход кризисов наблюдается лишь частично, в виде так называемой «регенеративной» способности. Это — восстановление утраченных частей тела: отломленного хвоста у ящерицы, отрезанной ножки у некоторых головастиков, других менее значительных и сложных органов, например участков кожи и эпителия у большинства выше стоящих организмов. Тут регенерация односторонняя и очень ограниченная: ящерица восстановит себе хвост, головастик лапку, но оторванный хвост или лапка ничего не восстановляет, а просто разрушается дальше; если же удалено больше некоторого минимума, то регенерация совершается неполная, например, воспроизводится на месте ранения только защитительный слой; либо даже она не совершается вовсе, и весь организм погибает.

В мире растений и полное восстановление, и частичная регенерация распространены шире, чем в животном царстве: дифференциация тканей в общем меньше; пластичность же, хотя скорее не больше, а тоже меньше, но оказывается относительно достаточной, потому что ткани растений жизненно более стойки, не так быстро разрушаются в области разрезов и отрывов, так что восстановительные процессы чаще успевают выполнить свое дело. Что же касается кристаллов, там, очевидно, дифференциация несравненно меньше, и каждая отделенная частица при наличности некоторых условий способна воспроизвести видовую форму целого.

Заметим, однако что степень дифференциации отнюдь не следует смешивать с уровнем организованности. Например, в центральном нервном аппарате вне всякого сомнения сферу высшей организованности представляет кора больших полушарий. Но та часть продолговатого мозга, которая называется «жизненным узлом» и которая управляет ритмичностью дыхания и кровообращения, столь же несомненно является более дифференцированным органом, а потому в выполнении своих сравнительно элементарных функций более необходима для организма, — ее повреждение гораздо быстрее ведет к его гибели. Так и в научно-технической постановке тонких и сложных работ какой‑нибудь узкий специалист, в совершенстве владеющий одной детальной операцией, может оказаться более незаменим, чем ученый-организатор, руководитель всего дела.

Здесь сказывается существенный момент, который надо иметь в виду, определяя степень дифференциации — ее соотносительность.

Пусть у человека ампутирована рука. Человек продолжает жить, отрезанный орган умирает. Тело потеряло руку, а рука потеряла остальное тело. Сердце, по-видимому, дифференцировано не больше руки; но если его вынуть из тела, умирает то и другое. В чем разница?

Физиологический комплекс «тело минус рука» обладает совокупностью функций, среди которых есть и вполне однородные с функциями утраченной руки или очень мало от них отличающиеся: осталась другая рука. Таким образом, для тела потерянный орган является соотносительно лишь в слабой степени дифференцированным, так как он слабо дифференцирован по отношению к одной из частей этого тела — другой руке. Напротив, для отрезанной руки утрачена огромная сумма функций, совершенно в ней отсутствующих, соотносительная дифференциация остального тела очень велика, и возможность сохранения здесь сводится к нулю.

Соотносительная же дифференциация сердца с точки зрения остального организма также велика, потому что вполне однородными или близкими к сердечным функциями он ни в какой своей части не обладает; и результат удаления сердца иной, чем ампутация руки. Так же обстоит дело с повреждением частей коры головного мозга и «жизненных центров».

Иллюстрацией из социальной жизни может служить разрыв связи между экономической организацией общества и отдельным его членом, хотя бы очень высокоспециализированным, не имеющим себе равных в своей отрасли. Для общества, в котором осталось еще множество подобных специалистов, ущерб едва ощутим: человек же, оторвавшийся от него, наподобие Робинзона, был бы обречен на деградацию и гибель.

Значение соотносительности в понятии «уровня дифференциации» этим не исчерпывается. В общем, как мы признали, регенеративная способность тем более ограничена, чем более дифференцировано строение системы. Между тем в резком, по-видимому, противоречии с этим стоит размножение высших организмов. Одна клетка, отделившаяся от высокодифференцированного целого, состоящего из миллионов, миллиардов или даже триллионов клеток, шаг за шагом «регенерирует» в полной мере видовую форму целого. Правда, такое свойство принадлежит только одному типу клеток, только яйцу; даже миллиарды и триллионы других клеток, отделенных от целого, не дают подобного восстановления. Как это согласовать?

Противоречие здесь существует только до тех пор, пока мы рассматриваем организованные системы статически, берем их формы как данные в данный момент и в их обособленности. А как только мы переходим на точку зрения тектологиче-ского развития форм и их связи со средой, дело выступает в совершенно ином виде.

Всегда ли, с самого ли начала своей жизни организм, положим человеческий, был таким сложным, расчлененным целым, каким он является в эпоху своего размножения? Нет, в момент своего зарождения он был простой эмбриональной клеткой. Почему же и каким путем эта клетка стала целым организмом? Она находилась в благоприятной среде, обусловившей ее рост и развитие: внутри материнского тела, окруженная питательной жидкостью, защищенная от всяких враждебных воздействий внешнего, стихийного мира. Из этой среды она легко ассимилировала новые элементы; за счет них зародыш вырастал, причем его строение усложнялось. Различные его части дифференцировались в зависимости от различия условий — своего положения в нем, связанной с положением функции, а также менявшейся с ходом развития среды. Так получился в конце концов взрослый организм, который обладает максимальной суммой активностей и высшей их организованностью, но также находится в наиболее неблагоприятной среде и уже только поддерживает свое равновесие в ней в течение некоторого периода: зрелости и размножения.

Теперь перед нами обособившаяся новая эмбриональная клетка, приблизительно одинаковая с прежней и в приблизительно одинаковой с той максимально благоприятной среде. Тектологическая форма соотносительна ее среде. Поэтому и сравнивать надо в смысле однородности данный зародыш не со сложившейся зрелой формой, которая находится уже в иной среде, иной системе внешних отношений, — а с той ее фазой, которая существовала в одинаковой с этим зародышем среде. Тогда оказывается, что новая, отделившаяся часть приблизительно однородна со своим целым, взятым в соотносительно той же среде, среде эмбриона. И естественно, что эта часть в своих изменениях при параллельных с прежними изменениях среды тяготеет к тому же предельному равновесию — воспроизводит зрелую форму.

Другими словами, вопрос о конечном результате кризиса решает не статическая однородность отделившихся частей с прежним целым, а однородность динамическая, соотносительная изменяющейся среде. В наших первых иллюстрациях среда для разделившихся комплексов не менялась, оставалась приблизительно та же, что для прежнего целого; поэтому ее изменений и не приходилось учитывать, можно было прямо сравнивать половину капли или клетки или разрезанной коловратки с первоначальной целой. Здесь же имеются огромные изменения среды, и сравнение исходит из их учета. Если внешняя неоднородность и очень велика, но различие между отделившейся частью и прежним целым при историческом их сравнении достаточно соответствует различию их среды, то восстановление формы целого из этой части возможно.

Тот же самый принцип можно проследить и на развитии комплексов социального типа. Берем такой случай. Имеется оформленная, широко разветвленная секта, партия, научная школа. От нее отрывается минимальная частица, положим маленькая группа или даже отдельная личность, несогласная с ее доктриной. Может ли эта частица «регенерировать» приблизительную форму целого, т. е. развиться в другую секту, партию, школу, тектологически сравнимую и соизмеримую с первой? Прямое внешнее сравнение приводит к выводу, что эта частица структурно весьма неоднородна с тем высокодифференцированным целым. Поэтому если среда для них одинаковая, то подобной «регенерации» ожидать нельзя: частица просто исчезнет, распадется в свое время, когда еретики персонально умрут. Но при известных условиях возможен, как мы знаем, и иной результат: отделившаяся группа или личность собирает вокруг себя, идейно ассимилируя, новые и новые элементы из окружающей социальной среды, совместно с ними развивает и оформляет новую организацию. Организация эта, дифференцируясь, закрепляясь идейным скелетом — новой объединяющей доктриной, приобретает постепенно структуру не менее сложную, не менее законченную, чем структура прежней, так сказать, материнской организации. С точки зрения «тектологически-видовой» происходит приблизительное восстановление системной формы. Конечно, это совсем другая организация, она во многом может отличаться от прежней, — но ведь и дети могут более или менее значительно отличаться от родителей; мы сравниваем формы в организационном смысле.

Почему же все это возможно? Принцип соотносительности формы и среды дает простое объяснение фактов. В эпоху своего зарождения материнская организация была сама по масштабу и структуре приблизительно таким же маленьким, социально не дифференцированным комплексом, как отделяющаяся теперь от нее частица: отдельной личностью или ничтожной группой с зародышевой, лишь в основах намечающейся идеологией. Почему же и каким путем этот зародыш превратился в обширную, сложную систему? Он находился в благоприятной среде, обусловившей его рост и развитие: внутри общественного комплекса, заключавшего много идеологически неустойчивых группировок, подходивших по материалу к данному эмбриону, много процессов идеологического брожения и искания, шедших в сторону его тенденций. Из этой среды к зародышу присоединялись и им ассимилировались, — отчасти, конечно, и его преобразуя, — новые и новые элементы: организация увеличивалась и оформлялась. Разветвляясь в социальной среде, она подвергалась системному расхождению частей в зависимости от их положения и функций; кристаллизовался дальше ее идейный скелет — догма, программа, доктрина и т. д. Так дело шло к некоторому предельному равновесию — организационной зрелости.

Ее наступление здесь также связано с тем, что среда становилась все менее благоприятной. С одной стороны, исчерпывалась сумма живого материала для ассимиляции; например, секте все труднее было набирать неофитов, когда к ней примыкали почти уже все те, чьи практические интересы и способы мышления гармонировали с ее учением. С другой стороны, сама способность организации расширяться понижалась вследствие уменьшения пластичности: дегрессия упрочивалась, программа, доктрина в той или иной мере «окостеневали» и обусловливали тем самым возрастающую ограниченность формы. Следовательно, темп развития должен был замедляться, вплоть до фазы наибольшей устойчивости, равновесия со средой, предшествующего упадку.

Ясно, что если отделившаяся частица организации окажется в столь же благоприятной социальной среде, то она может стать в свою очередь «зародышем», исходным пунктом такого же развития, которое приведет и к аналогичному предельному равновесию. И понятно, что это случается далеко не часто, гораздо реже, чем противоположное.

Так, например, в истории европейской мысли Декарт явился родоначальником большой философской школы, потому что в социальной среде его эпохи имелось много подходящих, родственных идейных группировок, которые легко вступали в связь его дуалистической доктрины, легко ассимилировались ею. Но вышедший из этой школы Спиноза, по организационной силе и пластичности мышления отнюдь не уступавший Декарту, такой благоприятной среды не нашел: в разлитых, неустойчивых идеологических группировках эпохи все еще преобладал дуалистический тип строения, и они не ассимилировались с гораздо более монистичной структурой учения Спинозы; поэтому Спиноза в свое время остался одинок и философской школы не создал.

Из многочисленных еретиков, отрывавшихся в разное время от католической церкви и намечавших догмы протестанского типа, только Лютеру и Кальвину суждено было стать основателями новых церквей, по масштабу сравнимых с их материнской организацией: нужна была исключительно благоприятная социальная среда, которую породило революционное развитие торгового капитализма. Прочие зародыши погибали в самом начале или шли не дальше немногих первых стадий развития.

Рассмотрим теперь еще некоторые важные условия восстановления формы при кризисах D.

Первобытная охотничья община, когда она разрасталась настолько, что уже не могла поддерживать свою связь в пределах слишком большой территории, необходимой для ее прокормления, распадалась на две, подобно капле воды, выросшей до размеров, при которых сцепление не может больше поддерживать ее механическую связь. Каждая из обособившихся общин-дочерей, если ей удавалось остаться приблизительно в прежней обстановке, устраивалась и жила так, как до нее община-мать, с тем же примитивным разделением труда и распределением его продуктов; а затем она росла до такого же предела, за которым в свою очередь делилась на две, как свободно размножающаяся клетка. Тут все просто и ясно.

Легко понять также принцип, которым определялась основная линия разделения. Мы знаем, что там имелась естественная дифференциация с довольно резко выраженными дополнительными соотношениями: физиологическое различие пола и возраста, основанное на нем различие функций в хозяйстве. Если бы разрыв общины пошел именно через эти дополнительные связи, то части получились бы неоднородные по составу с прежним целым, подобно куску клетки без ядерной ткани, и, значит, неспособные к восстановлению формы. Например, если бы мужская часть общины отделилась от женской, то обе погибли бы; если бы разошлись взрослые и дети, то погибла бы вторая группа.

На деле подобные соотношения должны были иногда реализоваться — насильственно, во взаимных войнах общин, когда истреблялись врагами все взрослые мужчины или когда брались в плен все женщины и дети. При естественном же разделе общины известная равномерность его осуществлялась механизмом ее коллективного сознания, и получались жизнеспособные комплексы людей.

Есть, однако, случаи, когда и разрыв по линии дополнительных связей не ведет к дальнейшему разрушению формы, а переходит в ее относительное восстановление. Сравним несколько случаев того и другого рода.

Как известно, первобытная община развивалась затем обычно в «патриархальную» по типу агрессии, а именно авторитарной дополнительной связи. Когда глава общины, «патриарх», умирает, для нее это является отрывом центрального звена эгрессии. Однако тут происходит немедленное восстановление: умерший патриарх заменяется новым, и жизнь общины идет по-прежнему. Почему это делается так легко? Потому что патриарх был объединяющим, но не единственным организатором общины. В ее сложном хозяйстве, охватывающем, обычно, несколько сотен душ, один человек не может непосредственно и все время руководить всем: под его властью и контролем работает несколько организаторов из наиболее опытных членов общины, либо старейших, либо отличающихся особыми способностями, или, по крайней мере, один, которого он подготовляет себе на замену и который в случае надобности его иногда замещает. Таким образом, община, утратившая патриарха, организационно соответствует не клетке, лишенной всего ядра, а клетке, потерявшей лишь часть его, хотя и наиболее дифференцированную. Различие между патриархом и ближайшим к нему заместителем сводится только к большей или меньшей широте организаторских функций. Для восстановления требуется такая степень пластичности, чтобы организаторские единицы могли менять свое место в системе и расширять в соответственном масштабе свои функции; а такая пластичность имеется, она проявляется и в обычное время.

Реальная степень дифференциации при точном исследовании вообще часто оказывается иной, чем она представляется поверхностному наблюдению. Так, абсолютный монарх, которому все повинуются, тогда как он только повелевает, кажется обыденному, особенно верноподданическому сознанию, максимально дифференцированным органом государственной системы; в действительности же он по характеру функций весьма мало отличается от любого начальника, которому приходится, скажем, в 99 случаях из 100 приказывать и только в 1 из 100 — в свою очередь повиноваться. Замещение, следовательно, происходит очень легко.

Случай противоположный описывается словами евангелия: «поражу пастыря, и рассеются овцы стада». Здесь центральное звено не может быть восстановлено, потому что пастух, предполагается, единственный наличный организатор.

Случай более сложный: боевая группа, положим рота, в тяжелой обстановке теряет весь командный состав и оказывается предоставлена самой себе. Тут возможны два исхода: или немедленное восстановление общего командования группы, или распадение и разрушение группы. Рота, состоящая из крестьян какой‑нибудь захолустной местности, людей консервативных по всему их социальному воспитанию, привыкших к устойчивой среде и устойчивым функциям в ней, имеет гораздо более шансов погибнуть в разлагающей, бесформенной панике, чем рота, состоящая из городских жителей — рабочих, привычных к перемене обстановки и отношений, частью и с более или менее значительным организаторским опытом. Ибо требуется, чтобы нашлось лицо, которое было бы способно и решилось бы взять на себя авторитарную функцию, другие лица, которые поддержали бы его в этом и взяли бы на себя руководящие функции низшего порядка; а все прочие должны сразу приспособиться к этой перемене ролей, перенеся на новых организаторов прежнее дисциплинарное отношение; для всего этого необходим соответственный состав группы и соответственные степени пластичности.

Здесь есть один момент, который заслуживает особого внимания. В роте могут уцелеть, положим, фельдфебель, получивший свои нашивки за долгую службу, но по недостатку знаний и психологической гибкости совершенно неспособный руководить ротой в критическом положении; и рядом с ним, может быть, простой рядовой, к этой роли вполне пригодный по своему жизненному опыту и быстрой приспособляемости. Военная организация имеет свою дегрессию в виде устава и дисциплины; согласно их правилам командование должно перейти к старшему чином, т. е. фельдфебелю, причем в данном случае реального восстановления организации не произошло бы. Тогда исход кризиса будет зависеть от того, насколько прочна дегрессия системы, ее авторитарная идеология. Если она слишком устойчиво кристаллизовалась и закрепилась в сознании большинства солдат роты, они не решатся или, может быть, слишком поздно, после долгого колебания, после новых повреждений, решатся разорвать уставную норму, нарушить «порядок», и получится исход в последовательное разрушение целого.

При менее острых условиях вследствие этого консерватизма дегрессии восстановление может произойти неполное. Примером нам послужат некоторые факты из истории русского раскола. Незыблемый авторитарный закон старого православия устанавливает, что благодать священства нисходит сверху, от епископов, которые одни имеют право передавать ее. Но епископы повсюду подчинились государственно-церковной реформе, и отколовшиеся течения, секты «раскола» оказались лишены возможности обновлять свое священство. Одни из них разными путями, с огромной затратой энергии добывали себе «законных» священников и старались добыть епископов; другие просто отказались от священства и стали «беспоповцами». В обоих случаях стойкая дегрессия представляла важное препятствие к полной регенерации формы, во втором даже решающее условие.

Это значение дегрессии в кризисах относится отнюдь не только к социальным системам, а является общим и, в сущности, прямо вытекает из ее основного, «скелетного» характера. Значение всякого «скелета» основано именно на его меньшей гибкости, пластичности по сравнению с остальной частью системы; благодаря этому скелет и служит средством сохранения, закрепления системной формы. Мы видели, что идеология консервативнее человеческих отношений, которые она организационно оформляет; и таким образом, несмотря на всю кажущуюся «идеальность», неосязаемость, она служит для них скелетом. В биологии наблюдается то же самое: у низших организмов, которые вообще легко восстанавливают свою форму при кризисах, это достигается тем труднее и реже, чем более дифференцирован их скелет; а у высших при потере частей организма точно также реже и труднее восстанавливаются те, которые заключают в себе обособленные отделы скелета.

Впрочем, безусловного значения этому правилу придавать не следует. Пластичность относительна: она может быть для данной системы или ее скелета больше в одних отношениях, меньше в других, больше под одними воздействиями, меньше под другими. Например, в идеологиях пластичность выше в области более частных понятий и норм, ниже в области более общих, объединяющих; выше под незначительными, повторяющимися влияниями, ниже под интенсивными, но кратковременными.

Пример последнего представляют случаи, когда сектанты или революционеры, стойкие в своих убеждениях до способности быть мучениками, понемногу, незаметно переделывались «засасывающей средой» на совершенно иной лад. Первое же легко иллюстрировать на случаях распадения на фракции таких группировок, как секты, партии, научные школы. Если, положим, от партии отделяется фракция вследствие разрыва по частным положениям программы, то эта фракция сравнительно легко и быстро восстанавливает систематическую цельность своей идеологии; если разрыв глубоко принципиальный, то приходится произвести большую и тяжелую идейно-организационную работу восполнения доктрины во всех частностях; при этом возможно и нередко встречается дальнейшее распадение вместо системной регенерации. Такой результат тем вероятнее, чем быстрее и резче произошел первоначальный разрыв.

Оба исхода кризисов — регенерация и разрушение — не представляют безусловной противоположности между собой. Первая никогда не бывает полной и точной, а частичным разрушением она сопровождается всегда, хотя бы иногда и очень малым. Второе идет лишь до известной глубины, останавливается на тех или иных элементах прежнего целого, т. е. на частичных комплексах, повреждение которых так или иначе преодолевается соответственной регенерацией.

§6. Частная иллюстрация:

вопрос о шаровой молнии

Это — одно из самых загадочных явлений природы; оно, очевидно, принадлежит к типу кризисов, и с этой точки зрения его надо исследовать. Данные о нем, по его редкости, весьма бедны; главнейшие из них таковы:

Шаровая молния наблюдается во время особенно сильных гроз, по Планте, чаще в странах тропических и горных; по Торнтону, чаще над морем, чем над сушей. Появление совпадает с сильным разрядом простой молнии. Размер шара определяют на глаз в 20—30 см диаметра; принимая в расчет иррадиацию при ослепительном блеске, следует предполагать меньшие величины; мне случалось слышать от очевидцев указания, — думаю, неточные, — на гораздо большие величины. В строении более внимательные наблюдатели отмечают более ярко окрашенное, по Планте, большей частью красновато-желтое ядро и неокрашенную, сияющую оболочку с неопределенными, расплывающимися очертаниями; по Торнтону, цвет всегда голубой; надо полагать, на деле он бывает различный. Продолжительность явления определяют до 40 секунд, минуты и даже более; здесь тоже, я думаю, должно быть иногда преувеличение на основе «иррадиации во времени». Затем шар либо рассеивается в воздухе, либо с треском разрывается при столкновении с предметами, а также, по-видимому, без него. Исчезновение, а по другим — и весь феномен, сопровождается запахом озона; по исчезновении во все стороны распространяется взрывная волна. Шаровая молния не остается на месте, а плавно и сравнительно медленно перемещается в воздухе, иногда вертикально, падая и затем как бы подпрыгивая от земли, иногда горизонтально. В иных случаях ясно, что это зависит от токов воздуха; так, я имею показание очевидца (художницы М. С. Боткиной) о шаровой молнии, довольно долго летевшей за движением поезда. В таком перемещении она, по некоторым указаниям, может попадать в сферу защитительного действия громоотводов, которое, следовательно, против нее бессильно. Разрушительная энергия, по-видимому, велика; можно указать случай, где шаровая молния расплавила целый угол большого, толстого зеркала.

Описано еще несколько случаев «четковидной» молнии, представляющей длинный ряд шаровых молний, разъединенных темными промежутками. Это уже явление исключительное по своей редкости.

Ф. Араго видел в сферической молнии «материю, сильно пропитанную электричеством», без дальнейших попыток определить ее характер точнее. Попытки объяснения дали, насколько я знаю, Г. Планте и В. Торнтон.

Гипотеза Планте ярко иллюстрирует господство организационного орудия — слова — над современным мышлением. Так как дело идет о «молнии», а молния, как известно, есть искро-вый разряд, то и сферическая молния тоже такой разряд, и у нее должны иметься электроды. Электроды же искрового разряда — это проводники, разделенные непроводящим слоем, — что и должно быть налицо в воздухе, где наблюдается сферическая молния. Так как проводники невидимы, то ясно, что ими являются просто влажные слои воздуха, разъединенные сухим

Хотя Планте пытался подтвердить свою теорию опытами получения сферических искр от своих аккумуляторных батарей, но эти опыты отнюдь не больше пригодны здесь для объяснения, чем, например, известное «электрическое яйцо». Как могло бы сохраняться расстояние между воздушными слоями — электродами при свободных и плавных перемещениях шаровой молнии в бурной атмосфере грозы? А для «четковидной» молнии требуются, в таком случае, десятки или сотни влажных слоев, разделенных сухими прослойками надлежащей толщины: конструкция, очевидно, вполне фантастичная.

Попытка Торнтона едва ли многим лучше. Он полагает, что основу шаровой молнии составляет озон, частью при этом распадающийся на одноатомный кислород. Цвет озона голубой;

удельный вес больше, чем у воздуха, — причина «падения» шаров; их «отскакивание» обусловливается их отрицательным зарядом, какой обычно существует и у земной поверхности. Озон отделяется от отрицательно заряженного облака после сильного разряда молнии. Энергия последующего взрыва дается переходом озона в простой двухатомный кислород.

В этой картине совершенно непонятно длительное сцепление сильно заряженного газового шара: он должен был бы рассеиваться с самого начала. Затем, тихий разряд, от которого, по Торнтону, зависит весь свет шаровой молнии, может дать сравнительно мягкое свечение, особенно слабое по контрасту после сильной искровой молнии, а не ослепительный блеск, о котором говорит масса показаний; и значительное разрушающее, а особенно расплавляющее, действие вряд ли способен оказать небольшой клубок озона. Вся теория явно насильственна.

Общий характер явления с очевидностью указывает на кризис взрывного типа; в частности, также постоянная сферическая форма делает чрезвычайно вероятным существование некоторого центра действия, как это должно быть при взрыве. Начало взрыва развертывается с быстротой, не допускающей наблюдения этой фазы; потом процесс держится на некоторой высоте в течение десятков секунд, что говорит о большом запасе энергии взрывающегося комплекса. Вероятно, в этом периоде лежит и подъем до максимума, и часть периода угасания; но ослепляющий блеск мешает уловить и большие изменения силы света. Вопрос в том, какого рода может быть здесь взрывной комплекс.

Никакие взрывы химического типа не развивают в пределах маленького объема газа подобной суммы активностей. Только внутриатомные запасы энергии подходят к данному случаю. Их освобождение наблюдается при распаде атомов радиоактивных элементов, идущем со столь различною скоростью — от миллиардов лет у тория и урана до ничтожно малых долей секунды у иных эманации. Представим себе одно из таких веществ, обладающее продолжительностью жизни одного порядка с шаровой молнией, т. е. периодом полураспада в 10—20 секунд. Если бы оно было нами получено сразу в достаточно большом количестве, вроде тысячной доли миллиграмма, то пред нами выступила бы точная картина шаровой молнии. Во все стороны из одного центра разлетаются с огромными скоростями положительные ядра из гелия — а-частицы, а также, может быть, и отрицательные электроны — Р-частицы; своими ударами они накаляют воздух до яркого свечения. Накаливание это ослабевает во все стороны от центра, и на некотором расстоянии от него свечение прекращается: весь феномен оптически представляется как огненный шар. Внутренняя часть его получает окраску в зависимости от его вещества, частью или вполне превращающегося в пары; внешняя полоса свечения воздуха за пределами этих паров образует более бледную область с расплывающимися контурами. Так как материальная основа явления по размерам соответствует более крупным частичкам того, что называют «пылью», то естественно, что и огненный шар будет двигаться в токах воздуха подобно этим частичкам, хотя бывшая центральная частичка обратилась в маленький клубок паров. При столкновении с предметами такой клуб паров естественно разрушается; а при неоднородности состава возможно и самопроизвольное распадение от внутренних взрывов другого порядка, например от образования при понижающейся температуре новых химических комбинаций.

Все элементы задачи налицо; но откуда могло бы взяться столь огромное количество так быстро распадающейся материи?

По современным понятиям о строении атомов, в сущности, всякий их комплекс обладает взрывными свойствами. Требуется только толчок, способный нарушить одновременно равновесие достаточного числа этих атомов; тогда освобождающаяся колоссальная энергия внутреннего движения разрушит в свою очередь структуру не меньшего или еще большего количества других атомов и т. д., пока не исчерпается материал. Обычные воздействия хотя и разрушают постоянно некоторое число отдельных атомов, но слишком слабы, чтобы развернуть этот процесс по взрывному типу, и хотя дезорганизуют мало-помалу, надо полагать, всякие элементы, но с неизмеримой для нас медленностью. Это подобно тому, как смесь водорода и кислорода при комнатной температуре переходит в воду со скоростью, измеряемой сотнями миллиардов лет, но от искры, сразу вовлекающей в реакцию достаточное число частиц, взрывается «мгновенно».

Какие же воздействия способны сразу разрушить достаточное число атомов центральной частички? Шаровая молния появляется после сильного разряда обыкновенной молнии, которая есть не что иное, как могучий поток электронов — Р-частиц в электрическом поле. До сих пор разрушение атомов обычных элементов, как азота в опытах Резерфорда, достигалось ударами более массивных а-частиц, кинетическая энергия которых много больше. Но во много раз большее число Р-частиц, может, очевидно, заменить эту массивность и, проходя через частичку относительно устойчивой материи, разрушить значительное число атомов, а тем самым лавинообразно развернуть кризис. Тогда, например, понятно и то, почему феномен чаще наблюдается в тропических странах, где грозы сильнее, а также в горных, где обнажение различных минеральных пород ведет к особенному разнообразию состава пыли в воздухе и дает наибольшую вероятность встречи искровой молнии с подходящей частичкой. Молния же «четковидная», очевидно, должна получаться при исключительном составе пыли, когда искровая молния проходит через целый ряд способных к взрыву частичек.

Нет особых оснований предполагать, что взрывающиеся в виде шаровых молний вещества — именно те, которые уже известны в качестве радиоактивных. В химии, например, соединения, довольно быстро разлагающиеся сами по себе при обычных условиях, большей частью не способны к катастрофическим взрывам. Поэтому скорее можно ожидать успеха попыток с элементами, принадлежащими к числу «устойчивых», но утратившими часть этой устойчивости путем, например, значительных и длительных потерь лучистой энергии. Кроме того, возможно, что до сих пор применявшиеся лабораторные воздействия были еще недостаточно сильны, чтобы воспроизвести данное явление.

Успех опытов в таком направлении был бы очень важен. Он проложил бы путь к сравнительно легкому овладению бесконечными запасами внутриатомной энергии, что явится, почти несомненно, основой будущей техники.

Заметим, что и до сих пор самые грандиозные победы человечества над природой — начиная с зажигания большого огня от маленькой искры — достигались применением принципа лавинообразно развертывающихся кризисов.

§ 7. Универсальность понятия кризисов

Мы с самого начала установили, что понятие «кризисов» относительно, и его применение зависит от того, в каких пределах ведется исследование организационной формы. Факт «кризиса» признается тогда, когда в результате наблюдаемого процесса оказывается не та тектологическая форма, какая была до него. Так, если в строении организма задача нашего изучения ограничивается только теми основными чертами, которые остаются неизменными от его детства до старости, то вся жизнь его, все развитие в этом промежутке рассматриваются как один непрерывный процесс, а кризисы принимаются только на обеих его границах — в начале и в конце; если в исследование введена какая‑либо черта строения, возникающая или исчезающая между этими пределами, то ее возникновение или исчезновение выступает как особый жизненный кризис.

Проведем эту точку зрения последовательно до конца. Допустим, что у нас имеется вода при 3 °С и что эта ее температура поддерживается с достаточной точностью в течение некоторого времени. Тогда перед нами консервативно-определенный комплекс; его сохранение обусловлено равенством притока и потерь тепловой энергии. Но вот положение меняется, этого равенства больше нет: вода начинает нагреваться, полная дезингрессия тепловых активностей, текущих в двух направлениях, нарушена, сделалась неполной. Формально, мы знаем, это означает кризис; и действительно, наш комплекс из «неподвижного» превратился в изменяющийся, его статика сменилась динамикой.

Остановим теперь процесс изменения температуры реально или даже мысленно (т. е. просто фиксируя известную его фазу); пред нами опять «сохраняющаяся форма», например вода при 4 °С, — и она иная, чем была прежде. Неправильно было бы при этом считать, что она иная только «количественно». Изменения, правда, можно выразить числами: выше температура, немного изменились пространственные измерения, также величина теплоемкости, величина поверхностного натяжения и пр. Но когда все эти коэффициенты меняются неодинаково, и даже в разных направлениях, то ясно, что в целом перед нами структурное преобразование. В самом деле, научно оно и понимается как бесчисленные перемены взаимного положения молекул, размаха и скорости их колебаний и пр.; для воды принимается даже изменение их состава, поскольку вода теперь рассматривается как раствор льда в разных пропорциях при разных температурах. Между прочим, на воде при 4 °С глубокий характер преобразования формы ярко иллюстрируется тем, что объем воды именно тут достигает своего минимума. Но кризисом все равно явится и переход от 3 к 5 °С или к 3,5, к 3,1 °С и т. п.: структура комплекса в каждом случае все‑таки иная; он тектологически не тот, что был при 3 °С.

Таким образом, всякое изменение, когда познавательный интерес сосредоточен именно на нем, на различии формы в его начале и конце, должно рассматриваться как особый кризис. Всякая «непрерывность» может быть разбита анализом в бесконечную цепь кризисов.

Например, биолог обычно вводит в свои соображения процесс питания как непрерывный в организме. Но для физиолога-химика это совершенно иначе: моментами кризисов являются хотя бы все превращения белковой молекулы пищи — ее переход в растворенное состояние, ее реакции с переваривающими соками, ее распадение на аминокислоты, образование из их молекул новых белковых соединений, соответствующих структуре организма, их вхождение в состав той или иной клетки, их новые распадения в ходе дезассимиляции… Равным образом колебательные процессы всякого рода, материальные и электромагнитные, могут мыслиться как непрерывности; но в анализе волн каждая из бесчисленных фаз, на которые можно разбить ход волны, может быть тектологически взята как особая форма, так как отличается от предшествующей и последующей соотношениями скорости, ускорения и пр., — сложный ряд количественных различий, в своей комбинации образующих «качественное».

Одним из самых ярких тектологических парадоксов является то положение, что и равновесие есть частный случай кризисов. В каждом данном случае оно представляет определенный кризис движения и знаменует смену тектологической формы этого движения. Например, брошенное прямо вверх тело, долетев до высшей точки своей траектории, остается там один момент в равновесии: момент кризиса, образующего переход от движения вверх с прогрессивным замедлением к движению вниз с ускорением; на бесконечно малый промежуток достигается, чтобы немедленно и нарушиться, полная дез-ингрессия активностей первоначального толчка вверх с актив-ностями тяготения. Так и равновесие двух чашек весов, если брать его в строгом и точном смысле, всегда лишь переходный момент между двумя противоположными их колебаниями, хотя бы незаметными по своей малой величине. А равновесие весов в обыкновенном, техническом смысле есть момент, которым завершается процесс взвешивания. И таковы же все иные равновесия, которые улавливаются теорией или воспроизводятся на практике.

Мы видим, что понятие кризиса для тектологии универсально. Это просто особая точка зрения, применимая ко всему, что происходит в опыте: происходят только изменения, а всякое изменение можно рассматривать с точки зрения различия формы между начальным и конечным его пунктом.

Для нас, разумеется, не важно, что это противоречит обыденному понятию о кризисах. Но нет ли противоречия также с общей научной концепцией, по которой кризис есть результат нарушения или образования полных дезингрессий? Такого противоречия нет.

В самом деле, если происходит изменение тектологической формы комплекса, то сущность его заключается в том, что либо новые активности вступают в комплекс, либо часть прежних устраняется из него, либо они перегруппировываются по-иному; вообще говоря, бывает и то, и другое, и третье одновременно, лишь в разной мере. Первое означает нарушение старых внешних границ комплекса, второе — образование новых; а третье — перемещение его внутренних границ между входящими в него группировками, его частями, т. е. опять‑таки разрывы и новообразования границ между ними. Все это как раз соответствует научному пониманию кризисов.

Из универсальности понятия вытекает еще одно важное следствие: вывод о кризисах разных «степеней» или «порядков». Пусть, например, мы имеем гремучую смесь кислорода и водорода при невысокой температуре; их медленно идущее соединение в воду есть кризис определенного типа, именно «среднего». Под действием, положим, искры ход кризиса радикально меняется, принимает форму «взрыва», лавинообразную. Прежний кризис продолжается, но по-новому; и мы имеем полное основание сказать, что в его течении произошел кризис, это уже «кризис кризиса». Затем, когда взрыв доводит температуру смеси до высоты, при которой частицы воды начинают обратно разлагаться, ход процесса становится «замирающим». Такие перемены являются «кризисами второго порядка».

В ходе каждой революции можно уловить подобные «переломы», где меняется темп, направление, соотношение образующих ее организационных и дезорганизационных процессов, — тоже вторичные кризисы.

Очевидно, что ход кризисов второго порядка может в свою очередь заключать в себе кризисы третьего порядка и т. д. Поясним это на простом примере аналитически. Очень часто если не весь кризис, то отдельные его стороны удается измерять количественно; тогда их можно в системе координат изображать кривыми линиями. Те пункты, где кривая резко меняет свое направление, например поворачивая под углом, — или свои свойства, выражаемые уравнением, и будут соответствовать вторичным кризисам.

Итак, пусть мы имеем тело, которое движется из А в В сначала с возрастающим ускорением, потом с ускорением убывающим, потом с замедлением, переходящим, наконец, в остановку. Весь этот процесс может рассматриваться как кризис положения в пространстве, изменяющий пространственные отношения тела к его среде, — кризис первого порядка; его можно выразить той самой линией, по которой тело движется. Ход его характеризуется скоростью; она есть, говоря математически, первая производная пространства по времени. Если мы ее изобразим кривой, то на ней обнаружится пункт поворота, где она перестает возрастать, чтобы затем перейти к уменьшению; там ускорение становится равно нулю; а это, конечно, кризис, но уже второго порядка; математически «вторая производная», т. е. ускорение, там переходит через нулевую точку. Если изобразить кривой это ускорение, то и на ней будут точки поворота: в первой ее части, где перестает возрастать положительное ускорение, чтобы перейти затем к прогрессивному уменьшению, во второй — где подобным же образом перестает возрастать отрицательное (т. е. «замедление»). В обоих случаях через нуль проходит «ускорение ускорения», или третья производная: кризис третьего порядка. Очевидно, что, усложняя пример, легко представить и кризисы четвертого порядка и т. д.

Кризисы движения, кризисы скоростей, ускорений, ускорений ускорения и т. д. — математика обнаруживает, что этот ряд может идеально продолжаться без конца, как и цепь производных. Но практически редко приходится вести исследование дальше кризисов второго порядка. Отчасти это, впрочем, зависит, вероятно, и от того, что кризисы высших порядков не улавливаются обычными способами восприятия, а открываются научным вычислением или сопоставлением.

Теоретическая схема кризисов не исчерпывается и этим. Поставим вопрос, что представляет тектологическая граница между двумя смежными, но отдельными комплексами, например телами. Это область равновесия противоположно направленных активностей, входящих в организационную связь того и другого комплекса. Через такое равновесие, через полную дезингрессию, совершается переход от одной организационной формы к другой в пространстве, подобно тому как он совершается через кризис во времени. Параллелизм, существующий между свойствами времени и пространства — двух всеобщих мировых дегрессий, — замечен давно. В теоретической физике он породил идею о том, что время есть «четвертое измерение пространства», — надо бы говорить «опыта», — и эта идея с успехом разрабатывалась уже математически. С тем же самым параллелизмом мы встречались и в текто-логии; так, соотношение форм «четочных» и «слитных» выражалось одной и той же закономерностью, брали мы «четочность» и «слитность» в пространстве или во времени. После всего этого естественной является мысль рассматривать текто-логические границы как пространственные кризисы форм, — очевидно, кризисы типа D.

С той же точки зрения пространственным кризисом типа С следует считать ингрессивную связку между системно-объединенными комплексами. Действительно, область связки есть область смешения двух организационных форм, конъюгации активностей той и другой, того, что вообще составляет основу кризисов типа С.

Пусть мы налили в стеклянный сосуд воду, и таким образом получили пространственный переход «вода — стекло». Возьмем его со стороны химизма обоих тел. Что представляет тогда их граница? Между ними происходит, как известно, непрерывный, но незаметный для наших обычных способов наблюдения обмен не только электронов, но целых ионов и отдельных молекул: вода хотя в чрезвычайно слабой степени, но растворяет стекло, и их составные части вступают во всевозможные реакции. Химической «границей» является та идеальная, и притом переменная, хотя и в «бесконечно малом» масштабе, поверхность, где, например, проникновение в стекло ионов водорода в среднем уравновешивается вытеснением раньше проникших металлическими ионами стекла. Очевидно, что эта граница проходит внутри целой пограничной области, образующей реальную связку обоих комплексов. В ее пределах электрохимические активности, элементы того и другого, так сказать, смешиваются между собой, причем по одну сторону идеальной границы преобладают активности одного типа, по другую — другого. И сама граница представляет по существу результат этого смешения. Следовательно, здесь кризис D также является производным от кризиса С.

Насколько целесообразно для науки применение понятия ь-кризисов к пространственным границам и связям, это должно, конечно, выясниться на практике такого применения. Но пока заметим, что математика, единственная уже разработанная часть тектологии, вся проникнута параллелизмом времени с линейными измерениями, и в ней кризисов временных с пространственными, вообще говоря, нельзя даже различить. Та же тенденция выступает в естественных науках повсюду, где они пользуются математическими методами описания и исследования, и в особенности — графическими приемами; при изучении, например, всевозможных кризисов вещества график с ее постоянной «осью времен» играет огромную роль. Весь мир волн, — а он охватывает самые различные ступени бытия и бесконечное разнообразие форм, — дает в пространстве тождественные копии временных переходов, и во времени — пространственных.

Для пространственных кризисов даже нет надобности изменять принятое нами самое общее определение понятия: «кризис есть изменение формы, рассматриваемое с точки зрения различия между его начальным и конечным пунктом»; переходы во времени и пространстве одинаково сюда подходят. Лента кинематографа с величайшей наглядностью технически демонстрирует это совпадение схемы: закрепленные в пространственной цепи образы совершающихся изменений.

Тектология, конечно, не должна ограничиваться признанием этого совпадения. Пользуясь им, как пользуется математика, она должна еще учитывать основное различие пространства и времени: эмпирическую обратимость переходов в пространстве, необратимость во времени. Это различие математика игнорирует, потому что у нее нет способов его исследовать и оформить, нет даже способов отличить фиктивное движение обратно во времени от реального движения обратно в пространстве. Причина та, что математика имеет исходным пунктом условия организационного безразличия, тогда как необратимость характеризует именно процессы положительно организационные и дезорганизационные. Вопрос о ней относится именно к тектологии как организационной динамике.

На теории системных кризисов еще раз ярко иллюстрируется характер и тенденция тектологического исследования:

оно исходит из какого‑нибудь широкого обобщения, подсказываемого живым опытом; таково в данном случае обыденное понятие кризисов. Обобщение это научно оформляется; и когда оно приобретает вид точной схемы, то оказывается уже не просто широким, а универсальным. В основе его обнаруживается особая точка зрения, которая может затем неограниченно применяться в самых различных областях организационного опыта, освещая путь к решению самых различных практических и теоретических задач. Это — сокращенное повторение истории развития самих организационных методов человечества.

 

Глава IX. ОРГАНИЗАЦИОННАЯ ДИАЛЕКТИКА

§ 1. Тектологический акт

Тектология, подобно всякой частной науке, и своим исходным, и своим конечным пунктом имеет живую практику человечества. Организационная деятельность, взятая как опыт, есть материал тектологии; взятая как задача — ее цель, ее жизненный смысл. Элементом организационной деятельности является организационный акт, образование новой тектологической формы, переход от одной такой формы к другой. При анализе этот акт оказывается в свою очередь весьма сложным процессом.

Организационный акт может протекать стихийно или планомерно. Иллюстрацией нам послужит именно такой, который может выполняться обоими путями: образование новой социальной группировки, политической или идейной. Начнем со случая стихийного, самопроизвольного хода процесса.

Первый момент его характеризуется неопределенностью. То, что здесь можно объективно констатировать, сводится просто к некоторому сближению и общению ряда лиц: люди собираются, беседуют, сообща развлекаются, помогают друг другу в мелочах, и прочее, — все это без какого‑либо ясного плана или системы. Каждый акт общения соответствует частичному кризису С; в общем же они составляют неопределенно-конъюгационную фазу исследуемого процесса.

Тут создаются новые группировки и происходит, конечно, подбор элементов в них; но общей тенденции, характеризующей развитие возможной системы, еще не намечается. Связи могут получаться различные, как по своему типу, так и по степени устойчивости: там поверхностно-приятельский кружок, здесь тесная дружба двух-трех лиц; а то и дрязга, распад начавшегося стихийного объединения и т. п. Дело может, разумеется, на этой фазе и остановиться или закончиться текто-логическим регрессом, приблизительным возвращением к прежнему.

Но пусть организационный процесс идет дальше. Образовавшиеся группировки развиваются, притом в некоторой взаимной связи; а если так, то их неизбежное расхождение направляется, как мы знаем, в сторону дополнительных соотношений; ибо регулирующий механизм подбора поддерживает такого рода изменения как увеличивающие структурную устойчивость группировок. Выступает второй момент — фаза системных дифференциации. Дополнительные соотношения могут создаваться по разным направлениям, множественные и сложные; но каждое из них, если его познавательно выделить, легко выражается в виде определенной тенденции, «поляризующей» систему в две стороны.

Так, наша иллюстрация может дать нам обособление, с одной стороны, группы лиц, склонных к общественной деятельности, с другой — не склонных к ней; те и другие могут совсем разойтись или остаться во взаимной связи, образуя, положим, открытый клуб, где частью занимаются обсуждением политических вопросов, частью развлечениями. И здесь и там возможна дальнейшая дифференциация; например, среди интересующихся политикой выделяется кружок определенногв направления, к которому прочие либо не устанавливают своего отношения, оставаясь объектом агитации, либо устанавливают отрицательное; причем опять‑таки либо получается разрыв связи, либо она сохраняется. Пока она есть, перегруппировка возможна по каждому данному поводу, например в виде голосования поставленного вопроса: дифференциация на большинство и меньшинство, за и против. Она в свою очередь ведет часто к ослаблению связи, иногда и к разрыву ее; при сохранении же связи делается исходным пунктом какого‑либо разделения функций; например, стоящие за стачечную агитацию идут заниматься ею, а высказавшиеся против усиленно развивают другие стороны работы — пропаганду и проч. В организации развлечений группировки и расхождения будут иные, но аналогичным образом ведущие к дополнительным связям или же к разрывам: общая схема та же.

Сама по себе фаза системных дифференциации не завершает организационного процесса, хотя он, конечно, иногда на ней и прекращается путем, например, распада всей системы. Настоящее завершение достигается через устранение тех противоречий, которые присущи, как мы знаем, системному расхождению вообще. Пусть в результате ряда политических обсуждений и выступлений участников данного клуба выяснилось, что при их переменных группировках у значительного большинства главные задачи, основные тенденции остаются общими; а расхождения каждый раз касаются лишь частностей в практических способах; и расхождения эти самим участникам кажутся настолько маловажными, что они ради общих целей готовы подчиняться большинству, лишь бы сохранять связь. Тогда из этих политически солидарных элементов конституируется партийная организация с единою программой, с общепризнаваемыми основами тактики, с общим уставом, т. е. сплоченная некоторой суммой политических принципов. Чем шире и глубже этот конъюгационный базис, тем меньше дезорганизующая роль частичных расхождений, тем больше они сводятся к дополнительным связям, укрепляющим целое. Это — фаза системной консолидации.

Каким же именно путем консолидация достигается? Мы видели: путем обсуждения совместных действий, т. е. путем общения жизненной конъюгации, проходящей через возникающие системные расхождения, путем, следовательно, контрдифференциации. В ее процессе механизм подбора усиливает и закрепляет устойчивые, повторяющиеся соотношения, ослабляет и разрушает неустойчивые, случайные; элементы и группировки, стоящие в противоречии со связью целого, отрываются, выделяются из него; целое «консолидируется».

В первой фазе организационный акт намечается кризисами С. Во второй он развертывается на основе кризисов D, за которыми во всяком системном расхождении могут следовать, переплетаясь с их рядом, производные кризисы С. В третьей он завершается целостным оформлением системы на основе кризисов С с производными D.

Те же три фазы при исследовании обнаруживаются во всяком организационном процессе природы, во всяком организационном акте человека.

Развитие живого существа представляет массу таких трехфазных последовательностей, сплетающихся между собой и как бы налагающихся одна на другую во времени. Первая из них есть само зарождение организма, где первичная фаза выступает обычно в виде простой биологической «конъюгации» двух клеток, их частичного или полного смешения; оно порождает процессы второй фазы — расхождения, частью и разрывы связей; в результате у одноклеточных система консолидируется в две вновь отдельных клетки, готовые к дальнейшему размножению, у высших — в одну эмбриональную клетку, также способную к последующим делениям, необходимым для развития.

В дальнейшем первичный момент представлен процессами «усвоения» внешних активностей в форме материалов питания и энергии внешних раздражений: это ведь все разного рода кризисы С, становящиеся исходными пунктами дальнейших изменений, соответствующих второму моменту. Тут, начиная с первого деления зародыша, идут ряды системных дифференциации, все более обширных и сложных, порождающих этап за этапом многообразные функции с их органами. Вместе с тем выступают неизбежные спутники этой фазы — противоречия, нарушения внутреннего равновесия, страдания, болезни развития, его «кризисы», иногда очень острые и бурные, способные приводить даже к гибели организма. А поскольку он справляется с ними, поскольку взаимодействие различных функций и органов гармонизирует их в жизненном единстве целого, постольку мы имеем каждый раз третью фазу — консолидацию системы в тех или иных отношениях.

Так, в известном периоде жизни на основе роста активностей организма, его «сил» и «опыта» дифференцируются его половые функции, порождая обычно весьма значительные противоречия — болезненный и опасный кризис «зрелости». Но мало-помалу новая группа функций и порождаемые ими специфические переживания сливаются с общей системой жизнедеятельности и опыта — окрашивают ее своими элементами и в то же время проникаются ее элементами,. подчиняясь общему ходу ее процессов. Сексуально-организационная задача тогда разрешена, организм консолидировался как зрелый для размножения.

Противоречия, порождаемые типическим ходом развития организма, часто достигают такой степени, которая обозначается уже словом «болезнь». На этом понятии нам надо остановиться, чтобы сделать дальнейший вывод.

С точки зрения современной науки «болезнь» вообще, и взятая в целом, есть борьба организма против разрушительных влияний, против дезорганизующих воздействий. Она, следовательно, есть процесс организационный. Поэтому и во всякой болезни определенно выступают те же три фазы. Первично конъюгационная здесь — вступление в организм вредных для него активностей, например микробов или яда. Системные дифференциации с их производными противоречиями образуют то, что называют собственно «развитием болезни». Наконец, фазу системной консолидации представляет выздоровление, устраняющее эти противоречия.

Но настоящее выздоровление — не единственный возможный исход. Болезнь может завершиться также ослаблением организма, его упадком, даже гибелью. В одних случаях конец болезни знаменует поднятие организма на тектологически высшую ступень: он оказывается «закаленным» в некоторых отношениях, «иммунизированным» против некоторых болезнетворных причин. В других случаях, несмотря на принципиально однородный с первыми ход болезни и выздоровления, в результате обнаруживается «подорванное здоровье», пониженная сопротивляемость патогенным условиям. В третьих системная дифференциация заканчивается, ее противоречия ликвидируются распадом системы в тектологически низшие формы. И такие же типы исхода возможны в обычных «кризисах развития», причем лишь исход в упадок или крушение там бывает сравнительно реже. Но то же самое применим и к нашему первому примеру, процессу организации какого‑либо человеческого сообщества: там дело также может свестись в конечном результате к ослаблению или даже разрушению раньше существовавших социальных связей.

Что из этого следует? То, что ход дезорганизационного процесса в схеме таков же, как и организационного. Другими словами, в схему не приходится обязательно вносить идею тектологического прогресса. Как системные дифференциации, так и последующая консолидация могут быть моментами тектологического регресса. Например, в инфекционной болезни выработка соответственных «антитоксинов», противоядий организма, есть весьма типичная система дифференциации; но она в иных случаях может идти за счет нарушения основных равновесий живого целого. Смерть и затем разложение тела явятся тогда весьма естественным продолжением такой дифференциации; а завершится весь процесс тем, что на месте нарушенных органических равновесий окажутся новые и в известном смысле гораздо более устойчивые — «неорганические». Переход в «мертвую» материю здесь также есть консолидация, хотя и на низшем тектологическом уровне. Что при этом мы не будем наблюдать прежней системы как одного целого, дела по существу не меняет: взамен нее получится ряд иных, простейших только систем; а организационный процесс вовсе не обязательно сохраняет единство системы, даже когда он ведет к тектологически высшей ступени, — мы это знаем хотя бы на фактах размножения.

Таким образом, формула трех фаз может применяться не только к собственно организационному акту, а ко всякому тектологическому переходу форм, к тектологическому акту» вообще.

Конечно, слово «акт» здесь берется в безличном значении, и притом без оттенка однократности: акт, развернутый на три фазы, составленные из разных частичных кризисов С и О.

Чтобы дать понятие об универсальности этого обобщения, мы проследим его схему на иллюстрациях из самых различных областей опыта.

Процесс восприятия экспериментальными исследованиями и измерениями Н. Н. Ланге был разложен на три стадии, протекающие в пределах сотых долей секунды. Первая из них определяется просто как «толчок в сознании», как неопределенное ощущение того, что «что‑то произошло». Например, если до человека донесся звук удара в колокол, то в этот первый момент человек не сознает даже того, что дело идет именно о звуке, а просто испытывает некоторое потрясение психики. Это, очевидно, вполне соответствует первично-конъюгационной фазе: новые активности вступили в психическую систему, конъюгируются с ее активностями, так что ее предшествующее равновесие уже нарушено; но еще не оформлены подбором новые группировки, еще ничего не определилось в начавшемся событии опыта.

Во второй стадии выступает сознание специального характера воспринимаемого раздражения, в данном случае как звукового. Это явным образом начало системной дифференциации на основе происшедшего слияния новых активностей с прежним материалом системы: психически-звуковая реакция уже выделяется среди комплекса, неопределенно заполняющего поле сознания. Затем определяются шаг за шагом яснее и конкретнее черты развертывающегося звука: его сила, высота, тембр; дифференциация психически-слухового комплекса идет дальше и дальше. Каждое новое определение есть как бы новая поляризация в поле сознания, выделяющая некоторую часть или сторону этого комплекса. Завершается дело тем, что восприятие достигает полной отчетливости и укладывается в психике именно как восприятие колокольного звона: оно, так сказать, принято психикой, заняло свое место в системе личного опыта, — и все в порядке, «консолидация» выполнена.

Противоречия, возникающие во второй фазе, здесь мало заметны благодаря быстроте и привычности всего акта. Но они, несомненно, имеются и при известных условиях становятся доступны наблюдению: именно тогда, когда эта фаза по каким‑либо причинам замедляется и восприятие не сразу укладывается в сознании; так бывает при непривычных раздражениях, как, например, незнакомый звук или вид никогда не встречавшегося раньше живого существа; при ненормальных состояниях организма, когда впечатления смутны; и даже при недостаточной интенсивности раздражения, достаточно длительного, чтобы вступить все‑таки в сознание, вроде слабого, неопределенного, но настойчиво повторяющегося звука. Ощущение в этих случаях приобретает болезненную окраску, сопровождается тревожным чувством, которое свидетельствует о наличности дезорганизационного момента. Отрицательный чувственный тон усиливается до тех пор, пока восприятие не начинает «проясняться»; когда же оно окончательно определяется, он может совсем исчезнуть, уступая место своеобразному чувству успокоения, — разумеется, если в самом содержании восприятия не обнаруживается элементов вреда или опасности. Это успокоение отражает факт системной консолидации.

Решение всякой задачи, практической или теоретической, есть организационный акт. «Задача поставлена» — что означают эти слова? Прежде всего то, что в систему жизни, опыта человека или коллектива вступило, влилось нечто новое: арифметическая задача предложена ребенку, это значит, что ему сообщены некоторые данные и предъявлено требование; техническая задача поручена работнику, т. е. он поставлен в связь с определенными материалами и орудиями, и вместе с тем ему сообщено о некоторой потребности; социальная задача выступила перед классом, — в его жизнь вошли новые влияния и воздействия из изменившейся экономической и политической обстановки, из культурной среды, и он чувствует необходимость приспособиться к этому; ученые или наука сталкиваются с познавательной задачей — вступили новые моменты в прежнюю группировку фактов опыта; и т. д. Этот исходный пункт во всех случаях, очевидно, соответствует нашему понятию о первично-конъюгационной фазе.

Согласно основному характеру первой фазы сама задача, — если она ставится действительно заново, а не намечается планомерно как повторение прежнего опыта, — не с самого начала является вполне определенной. Сущность ее заключается в необходимости нечто организовать; следовательно, тут предполагается наличная дезорганизация или неорганизованность, которую требуется устранить. Так, социальная задача коллектива определяется для него лишь постепенно, в виде осознания потребности, вытекающей из новых моментов его материальной и культурной жизни; научная задача также не сразу намечается как постановка определенного вопроса. Техническая задача обычно заранее определена для работника, — но это постольку, поскольку она является повторением прошлого; первоначальное возникновение новых технических задач всегда заключает момент искания самой их постановки, на основе еще неопределенной потребности нечто во внешнем мире организовать, — т. е. более или менее смутного сознания недостатка организованности.

Ясно, что недостаток организованности вытекает из того, что вступление новых элементов нарушает прежнее равновесие системы; а это означает начало системных дифференциации с их сопровождающими «противоречиями», дезорга-низационным моментом. Та и другая сторона процесса в своем развитии образуют прогрессивное углубление и оформление задачи; а последовательные этапы ее решения составляют частичные моменты третьей фазы, системной консолидации, вплоть до ее завершения.

Так, задача производственно-техническая в ее общей и неопределенной постановке постоянно возникает вновь и вновь из взаимодействия между коллективом и его внешней, природной средой. Это развивающаяся система дополнительных соотношений. Во взаимодействии двух сторон системы та и другая изменяются: коллектив исчерпывает пригодные для удовлетворения его потребностей элементы, так что среда для него истощается; и в то же время его потребности растут вместе с его ростом. Это и есть нарастающее противоречие системной дифференциации, которое ставит техническую задачу вообще. В данных конкретных условиях она конкретно шаг за шагом определяется в зависимости от них, принимая форму той или иной частной задачи; например, при наличности неиспользованных земель — задачи расширения хозяйственной площади, при их отсутствии — задачи повышения урожайности новыми приемами эксплуатации почвы и т. п. Решение каждой такой частной задачи есть частичное решение общей задачи, частичная консолидация системы.

Задачи познавательные не только зависят от практических, но по ходу постановки и решения всецело укладываются в подобную же схему. Фаза системных дифференциации представлена здесь процессом «искания» со всеми его неудачами, и вообще с его специфическими затратами и растратами активностей. Прогрессивная консолидация их уменьшает и устраняет. В своей общей и неопределенной постановке познавательная задача непрерывно возникает прямо из расширения опыта, порождающего недостаточность прежних форм его связи. Конкретная и частная постановка оформляется каждый раз в зависимости от наличных данных и ведет к новым специальным решениям — частичным консолидациям системы опыта.

Как в практике, так и в познании процессы подбора, управляющие развитием из второй фазы в третью, могут чрезвычайно сокращаться и ускоряться при наличности раньше сложившегося механизма «метода». Нам уже встречались различные механизмы для подбора; все они принадлежат к типу «отливочной формы»; таковы по существу и механизмы «метода». Это — определенные, устойчивые группировки прежнего опыта, которые для вступающего вновь материала играют роль как бы направляющих каналов, по которым он должен вливаться в систему: они вводят его в связь именно с такими, а не иными частями опыта и этой связи дают такую, а не иную форму. Так, например, технический метод приготовления пищи из зерен есть устойчивая, прочная — «дегрессивная» — группировка элементов психомоторного аппарата, посредством которой факт наличности таких‑то зерен связывается без долгих исканий и попыток с определенным рядом двигательных реакций: растирание, размачивание, разведение огня, приближение к нему полученной массы теста и проч. Угломерный метод астрономического исследования есть сложившаяся, закрепленная схема, которой наличность исследуемого объекта в поле инструмента связывается с определенным рядом действий над частями этого инструмента, определенными реакциями волевого внимания и проч. Математические методы решения задач сводятся к укладыванию данных также в раньше выработанные, фиксированные схемы и к установленной последовательности действий над ними в рамках такой схемы; например, группировка данных в уравнение, перенесение членов уравнения и т. д. Психология в этих случаях обычно говорит о проторенных путях ассоциаций в центральной нервной системе. Но это лишь иное выражение того же самого: «проторенный путь» по тектологической роли вполне однороден с отливочной формой и другими механизмами подбора; он и есть как бы отливочная форма для движений некоторого живого сменяющегося содержания, например людей-пешеходов. Тождество организационной функции становится еще яснее, если образом для сопоставления взять рельсы.

Само собой разумеется, что дегрессивная отливочная форма только направляет, регулирует подбор движений ее содержимого, но отнюдь не устраняет; следовательно, и метод не устраняет подбора группировок и изменений во второй фазе организационного акта: момент «искания» всегда имеется налицо, и даже момент «неудачных попыток» очень часто.

Практически наибольший интерес представляют организационные акты, протекающие в живых существах или выполняемые живыми существами; естественно, что на таких актах мы до сих пор и останавливались. Но любой завершенный — или, точнее, принимаемый завершенным — процесс природы можно рассматривать по той же схеме. Так, положим, космогоническую последовательность развития солнечной системы современные теории при всем их различии представляют следующим образом: собирание материи, рассеянной в пространстве, — очевидно, наша первая фаза; различные ее перегруппировки и модификации с разрушением многих из них — вторая фаза; переход к тем соотношениям, которые мы принимаем как устойчивые, к нынешней «системе», — консолидация, третья фаза.

Начало тектологического акта есть всегда кризис С. Но и всякий кризис С, если проследить его результаты до той или иной консолидации системных отношений, может быть представлен как начало тектологического акта. Таким образом, тектологический акт вообще есть кризис С с циклом его последствий.

§ 2. Диалектика формальная и организационная

Триада организационного акта неизбежно вызывает ее сопоставление с триадой диалектики. Именно здесь нам всего удобнее установить соотношение диалектики с тектологией, предвестницей которой она исторически являлась.

В философии Гегеля, затем Маркса диалектика выступает как формальный закон мирового развития — своего рода архитектурная схема мирового процесса, одинаково охватывающая его целое и отдельные его части, стороны, ступени.

Мы не станем рассматривать диалектику в ее собственно гегелевской форме‑как закон логического развития вселенной, как схему мирового мышления: умозрительный идеализм‑дело прошлого. Сущность же марксовского «материалистического» понимания диалектики такова.

Всякая реально развивающаяся форма заключает в себе противоположно направленные или «борющиеся» силы. Их соотношение, прежде всего количественное, непрерывно меняется в зависимости от всей суммы условий, внутренних и внешних. Пока преобладание остается на одной стороне, форма сохраняется; но чем более оно уменьшается, тем слабее становится ее устойчивость. В тот момент, когда она уничтожается, эта устойчивость исчезает также; тогда «количество переходит в качество», и происходит резкое преобразование формы, переворот, революция, — то, что мы обозначали общим именем «кризиса». Форма «отрицается», переходит в свою противоположность, «антитезис». В нем также возникает внутреннее «противоречие»; и оно, развиваясь аналогичным путем, приводит к «отрицанию отрицания» или «синтезису», представляющему формальное сходство с «тезисом», но обогащенному содержанием или усовершенствованному по сравнению с ним.

Обычные иллюстрации: нагревание воды изменяет «количественно» ее температуру, а с ней соотношение противоположных структурных сил, именно сцепления и давления пара; при 100 °С это количество переходит в качество, перевес сцепления над давлением пара уничтожается, и вода кипит, переходя в свое «отрицание»; зерно пшеницы также «отрицается» своим прорастанием и переходит в свой антитезис — целое растение; оно же «отрицается» процессом образования семян, переходя в синтез, формально сходный с тезисом, но обогащенный по содержанию, — зерна отмирающего колоса. Этот закон фаз принимается, надо заметить, не в столь универсальном смысле, как в учении Гегеля, а лишь как весьма распространенный в природе, — так характеризует его Энгельс в «Анти-Дюринге». При этом никакого определенного правила, выражающего противоположность смежных фаз, здесь не указывается; в каждом конкретном случае характер ее устанавливается опытом: растение — «антитеза» зерна, из которого выросло, вода — «антитеза» льда, таянием которого получилась, меновое общество — натурально-хозяйственного, разложением которого порождено; отрицанием единицы может быть минус единица, но также нуль и т. д. Никаких способов для предвидения, во что выльется отрицание формы в каком‑либо новом случае, не намечается; принимается только возможность формально противоположить новую фазу прежней.

На примере эволюции семени в растение сопоставим старую триаду с тектологическим актом. В нем исходный пункт не просто зерно, — тектологически оно не может мыслиться без отношения к среде, — а соприкосновение зерна с активностями почвы, их проникновение в него, взаимодействие живого с неорганическим: все это и составляет момент первично-конъюгационный. На его основе происходит ряд системных дифференциации — образование разных тканей с изменяющимися соотношениями, тяготеющими к дополнительным, и с неизбежным также дезорганизационным моментом в виде частичных разрушений, болезней роста и проч. На основе же этих процессов выступает консолидирующая тенденция — контрдифференциации, с одной стороны, разъединяющие дезингрес-сии — с другой. Тенденция эта завершается в созревании, максимально развертывающем активности растения и закрепляющем результаты его развития в новых семенах, носителях и прежней наследственности, и приобретении нового пережитого цикла; но она может также завершиться и простым распадом в неорганические равновесия.

Такая схема динамически универсальна, охватывает всякий тектологический акт и в его целом, и в его даже минимальнейших частях. За любой «бесконечно малый» промежуток времени данный комплекс проходит и фазу некоторого общения со средой, и возникающие из нее, хотя бы еще более «бесконечно малые» системные расхождения с их дез-организационными моментами, и на основе этих последних — соответственные консолидирующие тенденции, как бы ничтожны ни были их проявления.

Конечно, как всякая тектологическая схема, и эта по существу формальна. Тем не менее в отличие от старой диалектической триады она указывает путь и связь организационных изменений, следовательно — линии, по которым их надо искать.

Затем, сравнивая конкретное применение, сразу же легко заметить, насколько прежняя триада менее динамична. В ее начале находится зерно как данная форма, зерно, так сказать, «само по себе»; для нас же этим началом является не статически данный комплекс, а его конъюгация с элементами среды; это можно с одинаковым правом и одинаковой неточностью назвать как отрицанием, так и утверждением зерна:

отрицание потому, что это есть начало нарушения наличной его структуры; утверждение потому, что это его жизнь, его функция как семени. Вторая фаза — не весь, неопределенно взятый процесс роста колоса, а определенная сторона его развития, которая заключается в прогрессивных расхождениях его тканей, группировок его элементов с возникающими отсюда «противоречиями» не в смысле диалектической противоположности, а в смысле фактической дезорганизации, большего или меньшего масштаба. Наконец, третья фаза — не сама конечная форма, а другая сторона процесса развития, идущая следом за первой: консолидирующее форму устранение крайностей и противоречий этого расхождения через дальнейшие конъюгации разошедшихся группировок и разграничительные дезин-грессии. А начальная и конечные формы в том их абстрактном значении, какое принимается старой триадой, для нас — лишь условно фиксированные анализом, мыслимые пределы крайних фаз.

Итак, с нашей точки зрения, старая диалектика еще недостаточно динамична и в своем голом формализме оставляет невыясненной общую механику развития, разве лишь минимально ее намечая.

Но мало критиковать, надо объяснить. В чем сущность прежней схемы? В чем ее ценность, которая исторически остается несомненной? Разгадка лежит в самом понятии антитезы, «противоположности».

Вода «противоположна» льду, растение — семени, из которого развилось, и т. п. Но ведь вода и лед сохраняют огромное множество общих свойств, физических, химических и иных; этих общих свойств гораздо больше, чем различий; где же тут «противоположность»? Она состоит именно в том, что мы противополагаем ту и другую фазу, выделяя и фиксируя их немногие различия, отбрасывая все общие черты, абстрагируясь от них. Всякое различие становится противоположностью для нас, когда оно одно закрепляется в поле мышления, «отвлекшегося» от общих признаков.

Таким образом, отношение «тезиса» и «антитезиса» есть просто отношение различия двух степеней какого‑нибудь процесса, возведенное мышлением в противоположность. Но тогда откуда берется «синтезис»?

Мы уже не раз отмечали колоссальную распространенность по всей линии бытия процессов «циклических» или «колебательных», — для тектологии, как и для математики, оба понятия означают одно и то же; разница в выборе графических символов. По-видимому, нам известно всего два «способа сохранения» форм: подвижное равновесие, при котором ассимиляция с дезассимиляцией идут параллельно и уравновешиваются непосредственно, и периодическое колебание, при котором нарушение их равновесия в одну сторону сменяется нарушением в другую, так что уравновешение происходит во времени. Есть даже основание полагать, что именно колебательный способ сохранения — первичный из двух: всякое кажущееся непрерывным подвижное равновесие рано или поздно удается разложить на периодически-колебательные элементы, идет ли дело о сохранении живого организма или атома, молекулярной системы или психического образа.

Равновесие в колебаниях всегда приблизительное, с самым различным масштабом точности. Для существа субатомного две сменяющиеся световые волны могли бы представляться столь же несходными в частностях, как для нас два сменяющихся человеческих поколения; а для существа «суперкосмического» размера и типа смена звездных миров казалась бы простой вибрацией. Поэтому нам часто приходится открывать момент цикличности, повторения, или, точнее, сходства, разделенных промежутками фаз какого‑нибудь процесса там, где раньше его не замечалось.

Берем теперь любой процесс, не лишенный момента цикличности. Выделяем две его фазы на основе этого момента, т. е. со стороны их сходства, которое и фиксируем в мышлении; промежуточная фаза будет именно в этом отношении отличаться от них, — иначе мы бы вообще не обособляли эти три фазы, а принимали их за одну. Тогда сама собой получается наша триада: различие промежуточной системы с крайними будет возведено в «противоположность», антитезис; а их сходство будет понято как противоположность противоположности или «отрицание отрицания». Так получится, говоря словами Энгельса, закон весьма общий и именно поэтому весьма широко распространенный в природе: настолько общий и настолько распространенный, насколько таковой является схема «цикличности» или «колебаний». Но эта последняя гораздо более исследована, легче поддается анализу и потому научна; триада есть ее «философское», неточное, предварительное, выражение.

Отсюда значительная неопределенность и даже произвольность в применении триады. Сознательно или несознательно подыскиваются черты сходства между разделенными промежутком стадиями процесса, иногда и довольно внешние, не выражающие основных его тенденций. Например, можно принять за тезис и синтезис детство с его примитивной гармонией жизни и зрелость с ее сложившейся, выработанной гармонией; антитезис будет мятущаяся юность с ее кризисами созревания; но можно также сделать тезисом детство с его бессознательно-творческой мудростью и старость с ее мудростью пережитого опыта; весь путь между ними тогда — антитезис; можно в простом колебании за тезис и синтезис взять долину и подъем, антитезис — безразличие, или же долину и другую долину, антитезис — подъем, математический анализ и здесь и там дает надлежащее формальное сходство формул; и т. д.

Научно ценным в старой диалектике было указание на скрытые в понятиях и вещах «противоположности», которые требовалось искать и под которыми подразумевались то дезингрессия активностей, то просто системное расхождение частей или сторон целого. В организационном анализе все это приходится различать, и применение старой схемы уже не было бы полезно, а неизбежно связанные с ее гегелевской и до-гегелевской терминологией остатки «логизма», отождествляющего развитие схем и реальностей, могут быть и вредны.

Но диалектика имела еще иное значение, которое всего лучше определить как архитектурно-эстетическое. В изложение фактов и мыслей она вносила моменты ритма и симметрии, внешнюю, формальную организованность, которая облегчает восприятие и запоминание. Эта сторона диалектики, по-видимому, еще долго будет сохранять свою ценность. Ее только не надо смешивать с научной, стремящейся к точности, организационной диалектикой.

§ 3. Структурный прогресс и регресс

Нам приходилось уже много раз пользоваться понятиями об организационном прогрессе и регрессе. Смысл их, вообще говоря, жизненно понятен и привычен для нас; поэтому было возможно пока обходиться без более точного их исследования и определения. Но то и другое необходимо для научно-объективной оценки тектологических актов, бесконечная цепь которых образует эволюцию мира.

Все обычные человеческие оценки с точки зрения добра, красоты, истины, т. е. оценки моральные, эстетические, познавательные, имеют одну общую основу: все они представляют организационные оценки. За их фетишизированной формой, затемняющей этот их характер для индивидуалистического сознания, скрывается вопрос об уровне социально-жизненной организованности. Так, нравственно лучшим признается то, что повышает организованность коллективной жизни в сфере де-грессивных норм поведения людей; «прекрасным» — то, что повышает ее в сфере мировосприятия, «истинным» — в сфере систематизации опыта. Всюду оценки по существу сводятся к более или менее грубому, приблизительному и смутно выраженному количественному сравнению организованности, так сказать, ее «измерению» теми или иными, шаблонными и неточными масштабами. И потому все они должны освещаться научно-организационным исследованием, а по мере развития и замещаться научно-организационными оценками.

Простейшие критерии для них мы уже наметили, когда рассматривали вопросы о количественной и структурной устойчивости. Организованность повышается количественно тогда, когда в рамках данной формы, при данной ее структуре объединяется, накопляется более значительная сумма элемен‑тов-активностей, например когда масса туманности или планеты возрастает за счет материала из окружающих пространств. Структурно организованность повышается тогда, когда в рамках системы ее активность соединяется с меньшими дезингрессиями, например когда в механизме уменьшаются вредные трения частей, когда увеличивается коэффициент использования энергии, т. е. становятся меньше ее бесплодны»затраты.

Мы также знаем, что количественное повышение организованности может идти рядом со структурным ее понижением, и обратно. Практически та или другая сторона перевешивает, и вопрос о «регрессе» или «прогрессе» решается принципиально просто. Для наглядности берем иллюстрацию. Профессор М. Рингельман сделал ряд опытов, чтобы определить реальные изменения организованности в сотрудничестве при увеличении числа участников, — «если несколько человек стремятся совместными усилиями преодолеть препятствие»; к сожалению, не было указано, какое именно, — хотя, несомненно, соотношения в каждом данном случае зависят и от характера работы, и от способов координации сил для нее. Получилась следующая таблица.

На уровне 7 человек прогресс количественный уравновешивается регрессом структурным, лишние дезингрессии парализуют прибавленные активности. Но уже здесь мы наталкиваемся на усложнение вопроса, вытекающее из соотносительности организации с ее средой, с теми сопротивлениями или «препятствиями», которые ей приходится преодолевать.

Допустим, что таблица относится к работе по уборке камней с сильно засоренного и загроможденного ими участка. Один человек может убирать камни в 100 фунтов, но не более;

семь человек уберут и те камни, которые достигают 392 фунтов и которые при разрозненности работников остались бы на месте. Ясно, что если все камни мелкие, меньше 100 фунтов, то увеличение числа непосредственно объединяемых в общем акте рабочих было бы отнюдь не прогрессом по отношению к их задаче, а только увеличением вредных трений, взаимных помех. Если есть камни до 200 фунтов, то объединять следует не более, как по 3 человека, если до 300 — по 4 и т. д. Как видим, расширение группировки может оцениваться и положительно, и отрицательно, смотря по условиям конкретной практической задачи.

Вполне аналогична по способу решения тактическая задача о введении более крупных или более мелких частей на разных боевых участках. И того же типа электротехническая задача о включении элементов батареи параллельном и последовательном, в зависимости от внешних и внутренних сопротивлений цепи: включение параллельное здесь соответствует случаю, когда работники действуют параллельно, не сплетая своих усилий в одно коллективное; последовательное соответствует второму случаю, с более высоким в результате напряжением.

Но иначе приходится решать задачу, если вместо определенных сопротивлений выступают неопределенные. Пусть, например, дело идет о той же расчистке почвы от камней, пней и проч., причем известно только то, что условия крайне разнообразны, препятствия имеются самых различных ступеней трудности. Тогда, очевидно, наиболее совершенна та группировка, при которой будет преодолеваться наибольшая доля препятствий, в нашем примере — до величины 392; и расширение коллективов будет прогрессивно до размера 7 человек, дальше чего внутренние дезингрессии перевешивают прибавляющиеся активности. Прогресс же за этим пределом возможен только через изменение самого способа сочетания сил.

Когда вопрос ставится о прогрессе форм в более общем смысле, например относительно организмов, видов, социальных формаций, то организационная задача выступает в еще гораздо менее определенном виде, сопротивления приходится принимать в расчет самые различные не только по величине, но и по характеру. Тогда говорят, что прогресс есть возрастание «жизнеспособности», относя это понятие к «борьбе за существование», т. е. к всевозможным взаимодействиям со средой. Понятно, что и возрастание суммы активностей данного комплекса, и гармонизация их связи, т. е. уменьшение внутренних дезингрессии, позволяют в более значительном масштабе преодолевать разрушительно направленные активности сопротивления среды. Но так как тут существенна и сама форма этих враждебных моментов среды — для одних может получаться повышение способности преодолевать их, а вместе с тем для других — понижение, то приходится оценку относить не ко всем возможным случаям, а только к наиболее постоянным, повторяющимся условиям среды, с их типическими, наиболее вероятными изменениями.

Нередко бывает так, что в живом комплексе, например организме, одни группировки элементов развиваются по количеству и связности, другие же регрессируют, или остаются в прежнем виде, или хотя бы тоже развиваются, но не вполне параллельно, а отставая от первых. Происходит, положим, у какого‑нибудь животного прогресс в области его произвольно-мускульной системы, но нет ему соответствия в пищеварительном аппарате; или, например, у человека возрастают, гармонизируются активности высших нервных центров, но нет параллельного повышения работы органов выделения. Что тогда получается?

Животное быстрее бегает, сильнее действует когтями и челюстями. Это, очевидно, позволяет ему добывать больше пищи. Но в то же время это означает и повышенные затраты энергии на мускульные сокращения, изнашивание тканей, охлаждение поверхности тела при беге и проч. Повышение затрат требует усиленной ассимиляции; увеличенное количество пищи могло бы дать материал для этого, но при условии надлежащего усиления пищеварительных функций. Если его нет, то обнаруживается, в большей или меньшей степени, дезорганизация, ведущая к ослаблению системы, а затем, может быть, и к ее разрушению. Рост мускульной энергии, непосредственно являющийся прогрессом как возможность шире овладевать элементами среды, так сказать — завоевывать ее, оказывается структурным регрессом благодаря дисгармоничности развития, несоответствию разных его сторон.

Аналогичным образом усиление и усложнение функций нервных центров неизбежно влечет за собой рост не только их ассимиляции, но также распада их тканей. Если работа органов выделения, почек и других не развивается в соответствии с этим, то организм засоряется и отравляется продуктами распада: структурный регресс, который при достаточной его степени может и погубить организм.

«Соответствие» разных сторон развития системы здесь вообще не надо понимать в смысле простой пропорциональности. При удвоении, положим, функции мускулов требуется не удвоение работы пищеварительных органов, а меньше того, но зато, может быть, более чем удвоение нервных затрат. Иногда даже необходимо, чтобы с усилением группировки А происходило уменьшение или ослабление группировки В; так, например, значительному развитию головного мозга текто-логически соответствует отнюдь не утолщение черепных костей и не укрепление их швов, а совершенно обратные изменения.

Но случай прогресса одних функций рядом с регрессом других ставит перед нами другой вопрос. В природе нередко встречается приспособление к суженной обстановке путем так называемой «редукции». Так, например, рыбы, живущие в подземном озере, подвергаются атрофии органов зрения; иные паразитические животные, утрачивая почти до конца органы внешних чувств и двигательные, сводятся к механизмам пищеварения и размножения. И это, конечно, результаты подбора, приспособления, выгодные для данных видов в их борьбе за жизнь. Но можно ли признавать это организационным прогрессом? Для точного ответа надо принять во внимание связь между формой и средой не для данного только момента, а во всем историческом их развитии.

Тогда окажется вот что. Мировая среда вообще изменчива; а ей в конечном счете определяется конкретная среда всякой данной формы. Поэтому если понятие «прогресса» означает такой характер развития, который обусловливает победы данной формы над ее средой — не одну частную победу, а победы вообще, возрастающую возможность завоевания элементов среды, — то это понятие должно относиться к условиям изменяющейся среды. Правда, изменения могут быть бесконечно разнообразны, и никакой тектологический прогресс не приспособляет форму ко всем возможным изменениям, но он должен приспособлять ее к типическим, к наиболее повторяющимся, наиболее вероятным изменениям среды.

Разумеется, для различных частей мировой среды типические изменения могут быть различны. Однако для них легко установить одну общую черту, тем более постоянную, чем в большем масштабе времени среда берется. Это — расширение среды, равносильное также ее усложнению.

Систематический, устойчивый прогресс реализуется как завоевание среды; а оно означает углубление, проникновение в ткань ее комплексов, которое увеличивает сумму соотношений с ней и их разнообразие, — что и выражается терминами «расширение», «усложнение» среды. Редуцирующее развитие приспособляет систему к среде суживающейся, т. е. к некоторым временным и частным условиям, а не к типическим изменениям. Но тем самым предопределяется, в общем, неприспособленность к среде расширяющейся, типически-изменчивой. Это, очевидно, структурный регресс.

Он, без сомнения, часто сопровождается количественным прогрессом, но тогда лишь временным и частичным. Например, паразит с редуцированной организацией, живя за счет соков широко распространенного вида, может размножиться сильнее прежнего, достигнуть больших размеров тела, вообще, охватить своей видовой формой большее количество материи и энергии. Но поскольку редукция произошла, постольку заранее ограничивается и суживается сама возможность дальнейшего завоевательного движения. Паразит приспособился к определенным «хозяевам», которых эксплуатирует, и уже тем самым исключается его распространение в более широких размерах, чем распространение «хозяев». Но и в этих рамках, если паразит размножается слишком сильно, новый предел кладется вымиранием «хозяев»; а поскольку они сами жизнеспособны и тектологически активны, постольку еще борьбой их против паразитической эксплуатации. Человек, например, рано или поздно истребит всех своих паразитов.

Не исключена, безусловно, и возможность того, что границы жизни редуцированного вида все‑таки будут вновь расширены на каких‑либо иных и новых путях приспособления; но это уже случится не благодаря утрате организмом части его органов и функций, а несмотря на нее, например, если не вполне редуцированные группировки вновь шаг за шагом восстанавливаются.

Итак, приспособление к суженной среде само по себе должно рассматриваться как структурный регресс, потому что ведет к сокращению организационных возможностей.

Вопрос о прогрессе организованной формы в ее сложной изменчивой среде не решается, следовательно, простой констатацией того, что сумма элементов данной формы возросла или что дезингрессии в отдельных ее группировках уменьшились.

То и другое можно назвать «элементарными факторами прогресса», количественного и структурного. Затем еще должен быть решен вопрос о соотношениях этих элементарных факторов, т. е. находятся ли они в организационном соответствии между собой, в «гармонической» связи; их дисгармония есть уже момент общего структурного регресса. И наконец, даже в рамках гармонии между ними остается вопрос о расширении или сужении возможностей дальнейшего тектологиче-ского развития. Фактически, первое выражается в возрастании многообразия и разносторонности группировок, второе — в уменьшении; причем последний случай есть также момент регресса.

«Чистый» прогресс, не связанный с регрессивными моментами, есть лишь предельное понятие, тектологическая схема. В действительности они всегда к нему примешиваются; и дело только в соотношении двух сторон, в большей или меньшей степени перевеса одной над другой.

Анализ этого соотношения иногда сложен и труден и обычно дает лишь приблизительные результаты. Но его значение, даже и практическое, может быть огромным. Особенно велико оно в деле решения вопросов социальной жизни и борьбы. Только на таком анализе и может основываться вполне объективная оценка того или иного преобразования социальных форм, точное понимание исторической роли и вероятной судьбы того или иного класса.

Например, в развитии античного общества прогресс жизни количественный, а во многих отношениях даже и структурный шел рядом с редукцией производительных активностей его центральной группировки — высшего класса и с общим регрессом жизни его низов. Этим определилась судьба античного общества, его переход в разложение, и затем крушение.

Можно полагать, что судьба новейшей буржуазии определится также редуктивным развитием ее производственных функций. Что же касается судьбы современного общества в целом, то она будет зависеть от соотношения прогрессивного и регрессивного моментов в развитии его низов.

§ 4. Путь образования и путь разрушения форм

Всякая сложная, развивающаяся система представляет цепь группировок, не одинаковых, с одной стороны, по своей относительной древности, с другой — по своей связности и устойчивости. Исторически это некоторый ряд последовательных наслоений: одни образовались раньше, другие — позже, «нала-гаясь» на них в организационном смысле. Что касается их прочности, то, без сомнения, в каждом отдельном случае она зависит от всей суммы условий, под влиянием которых группировка создалась; и потому более поздняя по происхождению может иногда оказаться устойчивее другой, раньше возникшей, как и наоборот. Но эти два случая не одинаково типичны:

здесь есть некоторая общая тектологическая тенденция, легко выясняемая самым простым анализом.

Развитие всякой группировки регулируется механизмом подбора, причем действует он непрерывно, во все время ее существования. Другими словами, непрерывно идет в ней процесс устранения менее устойчивых связей, менее прочно объединенных с ней элементов и закрепления более устойчивых комбинаций. Таким образом, поскольку группировка удерживается и поддерживается в системе, она должна делаться все устойчивее, все прочнее. Следовательно, при прочих равных условиях группировки более раннего происхождения должны являться и более «упроченными», более стойкими по отношению к разрушающим воздействиям, чем образовавшиеся позже.

Таков первый вывод из схемы «исторических наслоений». По существу своему он одинаково относится ко всем организационным формам. Но наиболее близкое к нам и пока наиболее широкое поле его применений — это область жизни вообще, психической и социальной в частности.

Пусть на систему — организм, психику, коллектив‑действует разрушительное влияние. Когда оно имеет неравномерный характер, например направлено специально на ту или иную часть, орган, функцию системы, то закономерность, нами указанная, может быть незаметна для наблюдения: тогда разрушаются в первую очередь нередко и самые прочные группировки. Но при достаточной равномерности дезорганизующих влияний, когда они одновременно и параллельно захватывают всю систему, последовательность выступает ясно: первыми расстраиваются, распадаются группировки позднейшего происхождения — процесс идет как бы послойно, путь разрушения сокращенно повторяет в обратном порядке путь образования системы.

В элементарно-грубой форме это можно заметить на резких, хотя бы и кратковременных потрясениях жизни. Так, если подавление деятельности сердца каким‑нибудь «шоком» вызывает общее ослабление клеточного дыхания и питания во всем организме, то центры сознания парализуются раньше рефлекторных вообще, а упорнее всего действуют центры растительных функций, хотя бы с пониженной энергией: обычная картина обморока. Но самую наглядную иллюстрацию дает естественная старость. В ней общий упадок жизненных процессов идет, как отмечено народной мудростью, по направлению к детству. Крушение памяти начинается с материала последних периодов жизни: недавнее забывается всего быстрее, между тем как воспоминания прошлого еще весьма живы, — и по мере их угасания обнаруживается особенная стойкость наиболее отдаленных циклов; дольше всего держатся воспоминания детства. Благодаря этому нередко прежний свободный мыслитель, материалист, атеист возвращается к давно пережитой религиозности; и она притом становится все более наивной, механичной, «детской». При быстром умирании такой путь иногда проходится в несколько часов, и даже меньше, давая поучительный пример обращения закоренелого вольнодумца к богу. Бывали случаи, что старики, в детстве потерявшие мать, умирали со словом «мама», первым словом ребенка, на устах.

Из числа «растительных» функций в обычном старческом упадке раньше всего угасают половые — позже всего выступившие в жизни организма; и при этом их генеративная сторона, т. е. функция собственно зарождения, расстраивается раньше эмоционально-моторной, т. е. лично-половой, — порядок опять обратный тому, какой наблюдается в росте организма.

Аналогичным образом когда общественная организация в неблагоприятной среде подвергается разложению, например революционная партия приходит в упадок под гнетом глухой реакции, — то процесс в общем захватывает раньше всего ее позднейшие наслоения: отпадают больше недавние члены партии, разваливаются новейшие ячейки; при вынужденном пересмотре партийных доктрин легче всего при прочих равных, конечно, условиях отбрасываются наиболее недавние, наименее «установившиеся» их элементы; и тактика вообще обнаруживает меньше прочности, чем программа, которая лежит исторически глубже ее.

Нет никакого основания сомневаться, что схема относительной устойчивости исторических наслоений применима и ко всем системам «неорганического» мира. Только слишком непривычно для современного мышления рассматривать их как организованные системы и слишком редко известна их история.

Так, в геологической системе «земная кора», взятой как ряд наслоений, древнейшие формации, поскольку они сохранились, в общем более прочны и устойчивы под действием разрушительных или деформирующих сил — давлений и растяжений со стороны внутренних тектонических агентов, также активностей воды, воздуха, механических и химических и т. п. Во всякой звезде наиболее консервативную часть должно представлять ее древнейшее ядро с его мириадами тысячелетий складывавшимися структурными отношениями. А когда будет выяснена история атомов, то с уверенностью можно предсказать, наиболее нестойкими окажутся в них позже всего создавшиеся группировки, наиболее непрочно связанными с целым позже всего присоединенные элементы энергии. Уже теперь известно, что всего более склонны к распаду атомы наиболее тяжелые, т. е., по всему судя, прошедшие наибольшее количество усложнений и обладающие в своей структуре, кроме древнейших группировок, еще другими, более недавними.

Надо заметить, что вообще при огромной сложности явлений, — а при достаточном анализе все они неизмеримо сложны, — тектологическая тенденция должна очень часто ускользать от поверхностного наблюдения: видимые факты могут не соответствовать ей. Но и тогда схема сохраняет научное значение: она вынуждает ставить вопрос о силах, извративших или замаскировавших постоянную тенденцию. Так, схема тяготения не только не отпадает в тех случаях, когда падение тел кажется неуловимым или неправильным или заменяется полетом кверху, — но, напротив, именно тогда она особенно важна, так как ставит задачу и дает основу для исследования.

С той же схемой исторических наслоений находится в связи еще один закон, сформулированный пока для биологии. Он таков: «онтогенезис» сокращенно повторяет «филогенезис», индивидуальная эволюция — видовую. Для фактов — это лишь весьма приблизительное выражение, для тенденции‑точное. Легко представить его как необходимый вывод из схемы наслоений.

Пусть некоторый вид животных или растительных организмов приобретает в ряду поколений сначала приспособление А, потом другое — В. Каждое приспособление определяется, конечно, всей суммой внешних и внутренних отношений организма, при которых оно создается. Если применить это к приспособлению В, то окажется, что в сумму условий его образования входила уже существовавшая системная группировка В и что она была в той или иной мере одним из организационно определивших его моментов. Естественно и понятно, что в онтогенезисе последующих поколений в числе определяющих моментов группировки В так- же имеется А: одинаковые результаты — от одинаковых причин. Другими словами, и в онтогенезисе группировке В типически должна предшествовать А; — в чем и заключается вся эта закономерность.

Если дело обстоит иначе, то с полным основанием можно предполагать и следует искать каких‑либо специальных изменяющих влияний.

По таким же соображениям приходится ожидать, что развитие отдельной личности схематически повторяет общий ход развития личности в истории общества. Наблюдения это подтверждают. В психологии первых лет жизни человека улавливается много черт своеобразной безличности и наивного коммунизма, сближающих ребенка с первобытным дикарем; а специфический детский язык представляет много сходства с первобытными зародышами языка, насколько о них можно судить по данным и выводам современной сравнительной филологии. В дальнейшем развитии ребенка обычно выступает в мышлении религиозная окраска, а в практике — моменты властности и покорности с преобладанием того или другого, смотря по семейным условиям: фаза, соответствующая авторитарным формациям социальной жизни. Позже выступает обостренное создание своего «Я», нередко в боевом противоположении окружающей среде; фаза индивидуалистическая. Еще позже — если развитие доходит до нее — фаза социального идеализма, дух коллективизма. Таков, в общем, и был исторический путь человечества.

Психическая старость современного человека чаще всего проходит такие же стадии в обратном порядке согласно первому выводу схемы исторических наслоений: стадию обостренного эгоизма, авторитарной властности или религиозной покорности и стадию обезличения в конечном упадке.

Надо заметить, что схема онтогенезиса — филогенезиса относится отнюдь не только к биологическим индивидуумам в общепринятом значении этого слова. Профессор Н. Н. Ланге, экспериментально исследовавший процесс восприятия, с полным основанием проводил параллель между развертыванием отдельного акта восприятия в сотых долях секунды и развитием соответственного рода восприятий в сотнях миллионах лет био генезиса. На различных ступенях лестницы живых существ он находил гомологии фазам отдельного восприятия: первичному «толчку в сознании» неопределенному ощущению, выше которого не поднимается восприятие у простейших одноклеточных организмов, насколько можно судить по их строению, — и по следующим ступеням дифференциации восприятия, зависящим от постепенного дифференцирования органов чувств (работа «Теории перцепции и волевого внимания»). Едва ли можно сомневаться, что такие же параллели обнаружатся при точном исследовании для других жизненных функций, физиологических и психических.

Закон онтогенезиса удается пока применять только к явлениям жизни с точки зрения биологических и социальных наук. Дело в том, что он предполагает повторение форм путем размножения, — условие, до сих пор наблюдаемое почти исключительно в области жизненных процессов. Но почти исключительно: уже есть указания на аналогичные факты в мире кристаллов и родственных им жидких образований; да и не только там: я приводил пример с каплей воды, размножающейся в пересыщенной влагой атмосфере. История «мертвых» вещей еще слишком мало известна, а привычка смотреть на них как на «неорганизованные» еще слишком сильно задерживает тектологическое исследование. Но, видя бесчисленные повторения одних и тех же моделей в неорганической природе, трудно признать сколько‑нибудь вероятным, чтобы в их создании не участвовали моменты, тектологически подобные размножению. А если это окажется так, то и закон онтогенезиса найдет применение на бесконечном поле неорганической природы, раскрывая многие тайны ее творчества. Природа едина — в великом и малом, в живом и мертвом.