Один раз в несколько десятков лет побережные жители Ладожского озера переживают тяжелое время. Как только апрельское солнце погонит снег из лесов, озеро вдруг переполняется водой и на сотни верст заливает окрестность. Зеленые пригорки, нивы, хутора и целые деревни стоят всю весну и лето погруженными в воду. В мелких болотцах по улицам и дорогам весело плещется плотва. С жадностью гоняются за ней хищные и прожорливые щуки. Леса затоплены. В зеркальных озерцах среди деревьев с гоготаньем плавают стаи уток и гагар.

А в деревнях от одной избы до другой тянутся дощатые переходы. По ним бегают чумазые и оборванные ребятишки. Кое-где между мостков покачиваются на привязи лодчонки и челноки.

Откуда берется столько воды в озере, никто из жителей не знает. От давних времен, когда люди еще верили в водяных, сохранилось предание, что ладожский «водяной» время от времени гневается на людей: слишком много рыбы вылавливают они в его владениях. И вот он открывает все подводные затворы, чтоб наказать людей и затопить их побережные жилища. Вместе с водой из его глубоких хранилищ выходит на свободу и рыба: щуки, красноперые язи, лосось с глазами, как жемчужины, черные налимы и резвые окуни.

Вот почему всегда после наводнений в озере бывает много рыбы.

Но гнев ладожского «водяного» недолог. Через год, другой вода возвращается в прежние берега. Болота в лесах и на полях высыхают, и деревенские околицы по-прежнему убираются нарядной и бархатной травкой.

— Прошла беда!.. — с облегчением говорят жители.

Семья Михалки с трудом перебивалась зиму. Наводнением затопило луга, и уже с осени не хватило корму для скота. Пришлось продать корову и единственную лошадь, на которой работал отец Михалки — Митрич. На этой лошади он сплавлял летом баржи по Ладожскому каналу.

Мать и сестра Михалки жали тресту для соседних мыз и ходили на поденную работу. На получаемые гроши покупали муку, постное масло и керосин. Михалка запасал в соседнем лесу хворост для топлива на зиму. Отец Митрич нанялся батраком к богатому рыбопромышленнику из Новой Ладоги.

Зимою в избе стало еще неуютней и тоскливей. Озерная вода вокруг избы замерзла. Из подполья постоянно тянуло сыростью и холодом. Хворост, запасенный Михалкой, вспыхивал в печи ярким пламенем и много трещал, но давал мало тепла… Только изредка семья оживала. Приходил на побывку отец Митрич, приносил в гостинец мороженой рыбы и связку сухих кренделей. Тогда мать варила в большом чугуне вкусную и жирную уху, все наедались досыта рыбы и поздно, до полночи, сидели вместе за столом. Отец рассказывал про свое житье-бытье в чужих людях, про рыбацкие приключения:

— Протянули мы через одну пролубь сеть, пошли до другой… Видим — зеленые огоньки недалече… Ну, чуем — волки!. На человеческий дух прибежали!.. Я и говорю соседу: «Ружье с тобой?..» А ружье, на беду, в артели в санях осталось. Што тут делать?.. На лыжах до артели бежать — далече, волки настигнут. Вот я и говорю: «Зажигай, моя, соломы!..» Надергали мы из вешек соломы, зажгли… Отбежали волки сажен так на два ста, сели, сидят… Мы на них посматриваем, они — на нас. Решили мы тогда пойти на лыжах… И только что стали на лыжи, как волки за нами… Опять мы остановились, — давай солому жечь… Так только огнем от них и спаслись!..

Отец говорил тихо и певуче, как сказку слагал. Жалобно стонала вьюга за окном. Царапались в стены снежные ветви елей. Михалка пугливо вздрагивал от их шума и жадно слушал рассказы.

С весною все повеселели. Как потревоженный муравейник, проснулась деревня Варваринка, в которой жила Михалкина семья. Ласковое солнце щедро полило на землю потоки золотых лучей. Из тесных и сырых изб выползли на улицу бледные и заморившиеся за зиму ребята.

Уже ледяные глыбы отошли от берегов Ладожского озера. Замелькали там и сям белые паруса рыбацких сойм. Березки на береговых кручах распустили свои зеленые кудри. Ласточки со щебетанием зареяли в воздухе. И по берегу канала потянулись баржи с грузом.

С утра и до ночи идет несмолкаемый гомон. Хлопают по воде чалки, кричат погонщики лошадей, звенят постромки, ржут лошади.

Сосед Михалки, дядя Федор, тоже собирается в путь. Он нанялся сплавить баржу от Новой Ладоги до Шлиссельбурга и теперь снаряжает лошадей. Михалка вертится около Федора, с завистью посматривает на его лошадей и, наконец, не вытерпев, спрашивает:

— Дядь Федор, а дядь Федор!.. Возьми меня, дяденька, миленький, с собой!..

— Э-вона, чего ты захотел!.. — смеется Федор. — Куда ж тебя взять?

— А под Шлюссен. Возьми меня, дяденька, под Шлюссен…

— Чего же мне с тобой делать там, малый?.. А? — спрашивает Федор.

— А я буду тебе помогать!.. Право, буду, дяденька, помогать… За лошадьми ходить стану…

— Справишься ли?..

— Справлюсь!.. Я все, дяденька, умею. Мне на масленой восемь лет минуло.

Дядя Федор снисходительно, но уже без насмешки смотрит на Михалку и что-то соображает про себя.

— Разве взять што ли?..

— Возьми, дяденька!.. — умоляет Михалка.

— Ну, хорошо!.. Так и быть, возьму я тебя… — соглашается Федор. — Мне все равно сподручного нужно!.. Мамка отпустит?..

— Отпустит…

— Сколь же тебе за труды положить?.. Целкового довольно?..

— Как хочешь, дяденька!..

— Ну, целковый так целковый!.. А там видно будет…

Михалка от радости едва не пляшет и спешит сообщить матери новость.

На канале Ладожского озера шумно и людно. К мачте баржи, нагруженной лесным материалом, привязан толстый просмоленный канат, который тянут пять лошадей. Михалка с длинным кнутом в руке шагает за лошадьми, покрикивая время от времени:

— Го-оп!.. Гоп!..

Он в рваном ватном пиджаке и старом отцовском картузе. Лошади бредут лениво, встряхивают умными мордами, и их гладкие спины лоснятся на солнце. В кустах охлестанного боярышника и березняка канат задевает за ветки и корни.

— Э-эй!.. Не засо-о-рь!.. — кричит с баржи один из мужиков.

Михалка напрягает силы, поднимает тяжелый канат и благополучно минует кусты. Березняк гнется гибкими лозами и шумит. Лошади пользуются мгновением и останавливаются.

— Го-оп!.. — Михалка взмахивает кнутом, лошади подаются вперед. Канат натягивается, и баржа легко плывет дальше.

Днем для обеда устраивается общий привал. Лошадям под морды подвешиваются кормушки — холщовые мешочки с овсом. С баржи перебрасываются на берег доски, и по ним сходят на берег гонщики.

Вечером Михалка разводит костер. Лошадям спутываются ноги… В кустах мирно пасется табун… Изредка доносится сытое довольное ржание.

Потрескивают сучья в костре. Розовый свет огня ложится на воду. Северная ночь бледна и прозрачна. Над костром устроены козелки, воткнуты в землю две рогатки, и через них перекинута палка. На палке висит жестяное закоптившееся ведерко. Михалка кипятит воду для артели. Он успевает и подбросить хворосту в костер, и понаблюсти за своими удочками, которыми по вечерам ловит в канале рыбу.

— Клюет!.. — Михалка быстро подбегает к берегу и вытаскивает из воды резвого окунька. Насаживает на удочку червяка и опять возвращается к костру.

Вода в ведерке над костром бурлит белыми пузырьками.

— Дяденька!.. — кричит Михалка. — Вода скипела!..

На барже показывается черный мужик с мешочком в руках. Это — артельный кашевар. Он готовится варить пшенную похлебку.

— Эй, ты, рыболов!.. — шутит он. — Удишь, удишь, а ужинать, видно, редькой будешь!..

— Нет, дяденька!.. — отвечает Михалка… — Я поймал целых пять рыб…

— Ну-у?.. Значит, и в сам деле уха? — смеется кашевар.

Ночью лошади куда-то ушли…

— Ты что же, малец, плохо смотрел?.. — строго говорит Михалке дядя Федор. — Да они спутанные были?..

— Спутанные, дяденька… — отвечает Михалка, и его всего бьет дрожь испуга.

Правда, он не виноват в том, что пропали лошади. Очевидно, дядя Федор плохо спутал им ноги. Но раз уже случилась беда, то надо как-нибудь ее избыть.

— Что же теперь нам делать?.. — беспокоится дядя Федор. — Где лошадей найти?.. Не иначе, как в Варваринку уйдут…

— Ну-ка, малый… собирайся на поиски!.. — обращается он к Михалке. — Я вот налево по болотцам заберу, а ты направо в лесок…

Михалке страшно пуститься в глубь леса в незнакомой местности. Но он не осмеливается перечить Федору. «Еще бы!.. Как он может перечить, когда он ест Федоров хлеб, и, кроме того, ему обещан целковый за труды!.. Надо заработать этот целковый…».

Он смотрит в темную чащу, где сизые кусты можжевельника шевелятся и издали кажутся живыми. Сердце его начинает тревожно биться. Что, если за кустами спрятался волк? Вот отец рассказывал, как зимой бродило вокруг озера много-много волков.

Но он пересиливает в себе страх и покорно говорит Федору:

— Хорошо, дяденька!

— Так вот… Ты держись все время направо… — дает ему совет Федор. — Заплутаться тут негде… С одной стороны — озеро, а с другой — канава… Коли попадешь на озеро, то вертай назад, прямо на канаву, и выйдешь к барочникам… Хлеба кусок с собой возьми… поснедать!..

Лес густой и темный… Ноги глубоко вязнут в оленьем мху. Бархатным ковриком расстилается кукушкин лен.

Михалка, раздвигая руками спутанные ветви, осторожно пробирается вперед и вслушивается, не раздается ли где ржание лошадей. Но кругом все тихо… Вот резко и пронзительно кто-то всплакнул — как малый ребенок. Михалка хорошо и давно знает этот плач. Так кричат белые птицы с большими крыльями, которых он часто видел над озером. В прошлом году он часто любовался, как эти птицы стрелой опускаются на воду и ловят рыбу… Но теперь страх охватывает его. Плач кажется совсем-совсем близким. Михалка прибавляет шагу и бежит сквозь заросли можжевельника. Мелкие колючие хвои бьют его по лицу и царапают руки… Зато крики страшных птиц на мгновение смолкают, и страх его пропадает.

Прямо перед ним широкое болото. Кажется, нет ему и конца. Вокруг болота прямые и редкие сосны с красными стволами. Вот одна из них бросила сверху жесткую коричневую шишку. Михалка поднимает голову. Молодые побеги ветвей торчат кверху, как тонкие свечи… А с самой верхушки сосны посматривает на него удивленными круглыми глазками молодая белочка, насторожив острые ушки.

«Надо обогнуть болото», — решает Михалка. Ноги глубже утопают во мхах. В пролетах между деревьями серым неясным клубком движется что-то.

«Может быть, волк!» — думает Михалка и поворачивает назад.

Перед ним необозримая водная равнина. Лес кончается…

Волны с тихим плеском вскатываются на песок и лижут гранитные отточенные валуны.

«Это — Ладога!» — догадывается Михалка и идет берегом, присматриваясь, нет ли где лошадиных следов. Мокрый песок весь исчерчен крестиками от птичьих лапок… На повороте лес спускается в воду острым мысом.

— Что такое?.. — Михалке кажется, что в синей береговой глине отпечатаны свежие следы лошадиных копыт. Радость овладевает им:

— Наверное, это Федоровы лошади!..

Он счастливо взволнован и, забывая усталость, идет по следам… Уверенность, что теперь он найдет лошадей, придает ему силы.

К вечеру Михалка, сияющий, возвращается на канал. Он едет верхом и на поводу придерживает вторую лошадь. Его встречают, как победителя:

— Ай да молодчина, малый!..

— Где ты их нашел?..

— А в лесу у Ладоги!.. За глиняной кручей!.. — гордо рассказывает Михалка. — Как увидел я лошадиный след, так сейчас и подумал: «Верно, это Федоровы лошади…» И пошел по следу. А там на луговине около болота они и есть…

— Ну, молодец парень!.. — говорил Федор. — А вот я прошатался без толку… Что же, не заобидели тебя волки?..

— Не-э!..

Михалка уже забыл свои давешние страхи, и глаза его радостно поблескивают…

— Да ты есть не хочешь ли?.. Эй, кашевар!.. Дай-ка малому похлебки!..

Все наперерыв заговаривают с Михалкой, как со взрослым, и стараются его похвалить… Михалка с полным сознанием, что он заслужил трудами кусок хлеба, подсаживается к котелку.

Федор ласково и дружелюбно хлопает Михалку по плечу:

— Приедем, малый, в Шлюссен — гостинцу тебе куплю!

— Купи мне красного ситцу… — говорит Михалка.

— Ситцу?.. Зачем тебе?.. — удивляется Федор.

— Мамке на сарафан! — серьезно поясняет Михалка.

— Ишь ты какой, — смеется одобрительно Федор. — Ну, ладно… Куплю… беспременно куплю!..

Михалка счастлив. Он уже рисует себе, как обрадуется мать его подарку.

…

1900–1901.