В сарае на дощанике под тулупом спит пожарный сменщик, подросток лет пятнадцати Павлуша. У изголовья на больших ржавых гвоздях висит охлестанная сбруя. В углу мешок с овсяной соломенной сечкой.

Две лошади в стояке при появлении Потапыча настораживаются, поднимают стрелками уши и нетерпеливо перебирают ногами.

Потапыч подходит к подростку и заботливо прислушивается.

— Угомонился, паренек?.. Спи, голубок!.. Намаялся за день.

Он отыскивает в углу закопченный керосиновый фонарь и зажигает скупой огонь. Тусклое пламя больше коптит, чем светит. Причудливые тени переламываются на стене.

Потапыч засыпает в колоду стойла овсяную сечку. Лошадь с пегой челкой и белым пятном на лбу протягивает к нему морду, ловит мягкими губами руки с сечкой и радостно фырчит, почуяв корм и знакомый запах человеческого тела.

Потапыч любовно гладит лошадь по теплой горбоносой морде.

— Проголодался, Васька? Кушай, родимец, кушай!

Лошадь тычется мордой в колоду, ворошит сечку и, жадно вбирая обмолоченные пустые колосья, хрустит зубами.

Из перегородка в широкие щели между досок пытается просунуть голову еще лошадь. — Ай и тебе покушать захотелось? — шамкает Потапыч. — На вот и тебе, кушай, кушай!

Он засыпает сечкой и вторую колоду.

Лошади фырчат и возятся в стояках. Потапыч следит, как они едят. Потом он выходит из сарая, прикладывает руку ко лбу и всматривается в даль.

Небо яснеет. Крепчает утренничек. Деревня тихо спит.

Потапыч зябко пожимается в полушубке и возвращается в сарай. Горькие неотвязные думы преследуют его.

— Вот получу двадцать целковых, — высчитывает он. — Десятку на семена надо да десятку на пашню с бороньбой… А жить-от чем? Эх, кабы Игнат к поре-времени вернулся!..

А за сараем в белесую муть неба вонзаются багровые огни. Сперва они еле заметны, острые и тонкие, как лезвие ножа. Потом огни расходятся ярче и шире и окрашивают небо зловещим заревом.

Тревожные далекие крики будят тишину ночи:

— Э-эй! Пож-ааа-ар!