Дни «свободы» прошли так же неожиданно, как и пришли. Наступили крутые времена. Сувенирчик узнал о происшедшей перемене от заведующего школой, который сообщил ему, что уволены за участие в союзе две учительницы.
Домой Сувенирчик возвратился встревоженный и хмурый. А вечером он и матушка устроили продолжительный семейный совет. Припоминали все, что было сделано предосудительного. И грехов оказалось немало: посещение учительских собраний, вечера с пением у Клеточкина, портрет Чернышевского.
Матушка ахала и качала головой.
— Вот упреждала тебя, Веня, что толку не будет из ваших собраний… Так это и есть… Недаром говорят — старые люди прозорливые…
Сувенир виновато смотрел в пол и ничего не возражал.
— Вот теперь портрет тот самый… Куды его девать?.. В печке нешто спалить?..
— Неловко будет, мамурочка, — робко протестовал Сувенирчик. — Перед товарищами неловко… Все говорят, что не надолго эта самая, как ее называют, реакция… Опять свободные времена настанут…
— Перед кем это неловко-то? — настаивала матушка… Уж не перед Клеточкиным ли? Наплюнь ты, Веня, на них на всех… Послушай меня… Все по-старому будет… Выдумали там какую-то, как бишь ее, по-вашему, по-ученому, и не выговоришь, вроде дифтерита…
— Реакцию, мамурочка…
— Ревакцию… Глупость все это одна и ничего больше…
Спорили тихо и осторожно, точно боялись, что и стены подслушают разговор. Матушка, сознавая свою правоту, говорила авторитетно и строго… В конце концов согласились отдать портрет на сохранение знакомой Марье Васильевне Спандиковой, кассирше аптекарского магазина, сироте, жившей скромно, как отшельница, и прозванной «Божьей коровкой».