Александр Невский. Друг Орды и враг Запада

Богданов Андрей Петрович

Часть II. ИСПЫТАНИЯ

 

 

Глава 1. КНЯЗЬ НОВГОРОДСКИЙ

Александр Ярославич вступил в политическую жизнь, превратившись из княжича в князя, в конце лета 1228 г., ещё далеко не закончив ни книжного, ни воинского обучения. В это время семья Ярослава, не желая упускать из рук доходов с Великого Новгорода, оставила 8-летнего Фёдора и 7-летнего Александра княжить в величайшей республике Европы, в то время как их отец с матерью уехали в Переяславль.

Разумеется, с отроками остался их "дядька" Фёдор Данилович, а практические заботы княжения взял на себя отцовский управляющий — тиун Яким, которому подчинялась группа чиновников и дворян. И всё же решение Ярослава и Ростиславы оставить детей в чужом городе требует разъяснения.

Ещё в 1225 г. новгородцы послали к Ярославу в Переяславль посольство с приглашением прийти к ним княжить. Князь понимал, что предложение сделано новгородцами не от хорошей жизни, и наверняка обсуждал на семейном совете все подводные камни, связанные с походом в Новгород. Там рьяно боролись между собой "золотые пояса" — примерно 300 знатнейших и богатейших граждан.

Именно они определяли судьбу республики, выступая от имени её главного государственного органа — веча (пока народ не бунтовал), решая важнейшие вопросы экономики и политики и проводя своих ставленников на княжение и выборные посты.

Господин Великий Новгород

На обоих берегах реки Волхова раскинулся величайший из средневековых городов-республик Европы. Берега реки, поделенные на пристани, были густо уставлены кораблями разных стран и народов. Временами они покрывали Волхов так, что пожар с одного берега по судам перебрасывался на другой. Город был обнесен могучими стенами, а вокруг него располагались кольцом укрепленные монастыри. В центральной части высился кремль, защищавший гордость новгородцев — собор Софии, символ государственного суверенитета. "Где святая София — тут и Новгород!" — говаривали граждане, свысока смотревшие на подвластные князьям города.

Сами-то они издревле не допускали, чтобы в Новгород "сажали" князей из стольного града Киева, но только "вводили" к себе князя (и при нужде изгоняли), а еще лучше — "выкармливали" с малолетства. Когда в 1118 г. Владимир Мономах вызвал новгородских бояр в Киев, чтобы заставить присягнуть на верность своему внуку, князю Всеволоду, некоторых из них пришлось за непокорство заточить. Вот как, по рассказу былины, говорил один из узников, сотник Ставр (которого потом молода жена еле вызволила из "погребов глубоких"):

"Ой, глупые бояре, неразумные, Они хвалятся градом Киевом… А что за ограда во Киеве У ласкова князя Володимера? У меня ли, у Ставра, широкий двор Не хуже будет города Киева!"

Конечно же, былинный герой несколько преувеличивает. Но во времена Александра Новгород, застроенный как скромными домами бедноты, так и преобширнейшими дворами знати, был воистину огромен. Одна окружность его укреплённого вала составляла б км! За этими укреплениями жило 40 тыс. горожан, в городе и вокруг него стояло 40 монастырей (вдвое больше, чем во Владимире, и в 40 раз больше, чем в Переяславле). Ни Владимир, ни Венеция, ни Киев, ни Любек, ни Чернигов, ни Бремен, ни даже разорённый крестоносцами Царьград не могли с ним сравниться! Населённости, богатству и властолюбию Новгорода уступали даже Смоленск и Галич, не то, что такие мелкие селения, как Париж и Лондон. Так что пафос сказителей былины был оправдан. Не ошиблись былинники и в итогах конфликта Ставра Годиновича со товарищи с великим князем киевским.

В 1136 г., как писал в летописи знаменитый новгородский математик Кирик, "не восхотели люди Всеволода". Горожане восстали и изгнали князя с его приспешниками, конфисковав имущество сторонников княжеской власти. С той поры новгородцы управлялись сами, нанимая князей главным образом для военных нужд и ставя власть города выше всех земных правителей. Если почти все воины Европы писали на знаменах: "С нами Бог!", то новгородцы шли в бой с кличем: "Кто на Бога и Великий Новгород!"

Источником власти в республике было народное собрание — вече. Оно избирало главного управителя — посадника, а также воеводу — тысяцкого, в мирное время ведавшего торговыми делами вместе с архиепископом и руководством купеческих корпораций. Архиепископа новгородцы именовали владыкой и гордились, что по рангу он был на Руси вторым духовным лицом после митрополита Киевскою. Софийскому дому — резиденции владыки в Новгородском кремле — принадлежали огромные земельные владения, а вместе с духовными властями (архимандритами и игуменами, священниками крупнейших соборов — протопопами) архиепископ играл очень важную роль в решении судеб республики.

Боярские роды и их политические объединения, купеческие корпорации, кончане (выборные главы пяти районов города — концов) и уличане (предводители свободного населения улиц) обычно оказывали определяющее влияние на вечевые постановления. Случалось, однако, что народ — "простая чадь" — приходил в сильное негодование от деяний властей и закулисных сделок сильных мира сего. Тогда мятеж обрушивался на видных деятелей республики. В 1209 г. несметные богатства посадника Дмитра Мирошкинича были разделены восставшими "по зубу, по 3 гривны по всему граду". Через 20 лет, уже при Александре Ярославиче, "взмятеся весь град" против архиепископа Арсения и тысяцкого Вячеслава, оружие погуляло и по боярским дворам. В результате был поставлен другой архиепископ, а одним из его помощников сделали мастера Микифора-щитника.

Стоя на перекрестке мировых торговых путей, Новгород вел обширную торговлю с русскими княжествами, с Востоком и Византией. Он тесно сотрудничал с купечеством балтийского острова Готланд, Дании и Швеции. В немецком граде Любеке, который со временем возглавил Ганзейский торговый союз, новгородские купцы держали торговый двор еще с XII в., как и в Киеве. В свою очередь, западные купцы имели Немецкий и Готский дворы в Новгороде. Договоры с торговыми городами Балтийского берега, а позднее — с Ганзейским союзом, охраняли интересы русского купечества, дозволяя иноземцам только оптовую торговлю с новгородскими посредниками.

Отличием Новгорода от западных городов-республик, даже таких могучих, как Венеция и Генуя, была его огромная государственная территория, простиравшаяся от Балтики до Ледовитого океана и Урала. Она не только являлась неистощимым источником пушнины, моржовой кости, охотничьих соколов и прочего драгоценного товара. Хозяйственное освоение Севера и большей частью мирное включение тамошних народов в орбиту русской цивилизации давало ремесленно-торговому Новгороду и его форпостам-пригородам прочную экономическую базу.

* * *

За огромные доходы, которые давал наёмным князьям Новгород, боролись три основные группировки Рюриковичей: князья владимирские, черниговские и смоленские. Но в описываемый момент лидер смоленских князей, Мстислав Удатный, лихо воевал в Западной Руси, предоставив свои шансы на правление и партию сторонников в Новгороде зятю Ярославу и его родичам. В свою очередь, новгородцы явно не хотели приглашать к себе властолюбивого Ярослава, предпочитая его более смирных братьев и племянников, а то и хуже — князей черниговских.

Новгородский куш для князей был велик. Они не имели права заводить в новгородских землях свои владения, но получали дани с подданных республике земель, долю таможенных сборов и немалые судебные пошлины. Творить суд, как и защищать город своей дружиной, князья обязывались изначально, со времён легендарного Рюрика. Собственно, они и приглашались как третейские судьи и "третья сила", помогавшая новгородцам не перебить друг-друга в междоусобной борьбе "золотых поясов" за власть, владения и доходы.

Гражданам было не жалко отдавать за это князю 2–3 тыс. гривен в год (в среднем около 1 тыс. кг серебра). Доходы республики, денежный запас которой хранился архиепископом (во избежание расхищения враждующими кланами), были гораздо выше! Но для князей, как бы ни обширны были их владения и сильны дружины, получить такие деньги иначе, чем с крупного торгового города (по доходности после Новгорода следовали Галич и Смоленск), было невозможно ни данями, ни удачным военным походом. Новгородский стол был воистину лакомым куском!

Однако любому князю жилось в Новгороде неспокойно. Далеко не всем удавалось продержаться в нём хотя бы один "финансовый год". В 1225 г. князь Михаил Всеволодович, при котором было "легко" Новгороду, вернувшись из похода, неожиданно заявил: "Не хочу у вас княжить, иду к Чернигову". Новгородцы, согласно местной летописи, молили князя остаться, но не смогли умолить и проводили с честью. Обычно это формулировка лукаво прикрывает факт, что одна группа "золотых поясов" насолила князю так, что он решил уйти, а другая была недовольна его уходом. Но в данном случае, похоже, новгородцы всерьёз опечалились.

Дело в том, что в прошлом году (год новгородцы считали с 1 марта) владимирские князья, в том числе Ярослав, во главе с великим князем Юрием Всеволодовичем двинулись на Новгород большой войной, требуя выдать им на расправу лидеров ненавистной "черниговской" партии во главе с посадником Иваном Дмитровичем. Но, вопреки ожиданиям, военная угроза южан лишь объединила Новгород. Летопись повествует, что республика собрала войска со всех земель, оградила город полевыми крепостями, а дороги — заставами. Граждане (конечно, не все, по многие) "хотели умереть за святую Софию о посаднике о Иване о Дмитровиче".

Узнав об этих сборах, владимирские князья дрогнули, памятуя о том, как страшны новгородские "пешцы" даже против лучшей дружины. Юрий Всеволодович сам пошёл на компромисс, предложив гражданам в князья черниговца, но всё-таки своего шурина, князя Михаила Всеволодовича. А вскоре Михаилу пришлось идти с дружиной на Юрия, отнимать у него награбленное в Торжке! Не мудрено, что после этого похода, закончившегося, к счастью, мирно, даже горы новгородского серебра его не прельщали…

А новгородцам до зарезу нужен был князь: с запада их владениям всерьёз грозила воинственная Литва. Напрягши свои великие умы, бояре и купчины пришли к соломонову решению. Так и быть, постановили они, призовём на стол знатного ратоборца Ярослава. Но в противовес ему сделаем владыкой могучую личность — самого Антония! Уж этот архиепископ найдёт укорот властолюбию Всеволодовича…

Владыка Антоний

Крупный новгородский дипломат, боярин Добрыня Ядрейкович, был богомолен. В начале XII в. он отправился в Царьград, помолиться в знаменитых храмах и поклониться свезённым туда со всей империи православным святыням. Их он и описал в своей "Книге Паломник". Видимо, уже на обратном пути, везя с собою частицу Гроба Господня, боярин получил ужасающие известия о разорении Царьграда крестоносцами, и написал вторую редакцию "Книги" с рассуждением о пагубности для государства борьбы за власть, "свады императоров".

По возвращении из странствий (1211) Добрыня постригся в Хутынском монастыре (в десяти км от города по р. Волхов) и в тот же год стал новгородским архиепископом. Но в 1219 г. победила противная партия: архиепископом был поставлен изгнанный прежде владыка Митрофан, а Антоний, в свою очередь, бежал и стал епископом в Перемышле. Вернувшись в 1225 г. вновь и заняв владычный престол, архиепископ употребил своё немалое влияние, чтобы оградить республику от властолюбия князя Ярослава, не позволяя его сторонникам во главе с новым посадником и тысяцким проводить решения в пользу князя в правительстве и на вече.

Лишь через два года, в 1228 г., владыка в ходе споров потерял дар речи, "онеме", и "по своей воле" удалился в Хутынский монастырь. На его место Ярослав провёл владыку Арсения: по словам злоязычных новгородцев, за "мзду князю". По мнению историка В.Т. Пашуто, "мзда" за посвящение в епископы стоила тогда 1000 гривен, а в архиепископы — и того больше. Во время случившегося в что же год народного восстания, изгнавшего Арсения (он заперся в храме Св. Софии, а затем ушёл в Хутынский монастырь), Антония "введоша опять" на престол. Верно, от того, что он не мог говорить, с ним "посадили" двух мужей: Якуна Моисеевича и Микифора Щитника. Этих народных представителей не потерпел в следующем году вернувшийся в город князь Михаил Всеволодович. "Бог казнь свою возложил на Антония", — сказал он новгородцам, — а не лепо быть городу сему без владыки". Старец был, наконец, отпущен в Хутынский монастырь, где и скончался в 1232 г.

* * *

Противодействие новгородских властей ими же приглашённому князю Ярославу привело к весьма опасному результату. Той же зимой, как князь с дружиной вступил в город, во владения республики ворвалось сильное литовское войско: 7 тысяч конников! Грабя и убивая, враги разорили Торопецкую область и земли возле Торжка, т. е. прошли гораздо западнее Новгорода! Несмотря на явную опасность и огромные убытки (литва убила многих богатых купцов), республика не стала собирать войско: это де дело князя.

Не в силах отразить опасность один, Ярослав Всеволодович соединился с князем Владимиром Псковским и его сыном. Их сила всё равно была мала — даже из Нового Торжка под знамя Ярослава встали лишь люди с его княжеского двора, а "новгородцев мало". Зато к войску присоединились граждане Тороица во главе с храбрым князем Давыдом (братом Владимира Псковского: они были сыновьями Мстислава Храброго).

Уступая врагу в числе воинов, рать Ярослава сумела обратить литву вспять от Старой Руссы и, преследуя врага, разгромить его наголову близ Усвята. О жестокости сечи, в которой полегло 2 тысячи литовцев, говорит то, что, помимо рядовых русских воинов, в бою пали князь Давыд Торопецкий и меченосец Ярослава Василий. Зато русским удалось освободить весь взятый в набеге полон.

Видимо, после этого Ярослав Всеволодович не очень желал возвращаться в Новгород. Его вступление в города "следующем", т. е. начавшемся с марта году, летописец описал так, как будто князь занимал "стол" заново: "Пришёл князь Ярослав в Новгород и не положи того в гнев, что не пошли за ним". Это означало мир, временный, но от этого особенно драгоценный для новгородцев.

Отвлекшись от описания войн и распрей, летописец Великого Новгорода открыл нам одну из страниц быта республики. 16 апреля 1227 г., пишет он, преставился игумен Юрьевского монастыря Саватий, "архимандрит новгородский". Монастырь был вторым по старшинству на Руси (после Киево-Печерского), а его игумен — вторым после архиепископа священным лицом в Новгороде. Явно понимая, что борьба за его пост вновь перессорит сограждан, Саватий призвал владыку Антония, посадника Ивана Дмитровича и "всех новгородцев" (т. е. "золотых поясов") решать вопрос о своём преемнике. Никто не решился вступить в борьбу при умирающем; все решили поставить игуменом того, кого он благословит. Саватий выбрал грека, попа храма Святых Константина и Елены. Он принадлежал к белому духовенству, но не колебался в выборе: 2 марта постригся в монахи, а уже 8-го принял сан игумена. В том же году новгородцы на радостях заложили каменную церковь Святого Иакова в Неревском конце (одном из пяти районов) города.

Казалось бы, мирная церковная жизнь, описанная в летописи, далека от политических и военных событий. Увы, это было не так. Укрепление православия крайне беспокоило окопавшихся на восточных берегах Балтики крестоносцев и самого папу римского. В том же 1227 г. специально присланный папой легат объединил крестоносцев из Риги и Готланда в походе на непокорных язычников острова Сааремаа. Продолжавшееся не один год вооруженное сопротивление было подавлено. В связи с миссией легата папа Гонорий III обратился с посланием к тем, кого он считал стоящими за спиной непокорных его власти северных народов. В булле "ко всем королям Руссии"папа требовал не чинить препятствий крестоносцам и недвусмысленно грозил Руси крестовым походом.

В том же году у Великого Новгорода возникли серьёзнейшие проблемы в землях финского племени емь. Судя по всему, проникшие туда со стороны Швеции миссионеры достигли больших успехов в пропаганде отпадения финнов от республики. В начале 1227 г. Ярослав Всеволодович с дружиной и новгородцами (т. е. с большим войском) совершил стремительный поход по льду Финского залива до самых отдалённых земель еми, где, по сообщению Лаврентьевской летописи, ещё ни один из князей русских не бывал. Согласно новгородской летописи, он привёл множество пленных (видимо, крещёную католиками племенную знать).

Более того, князь предпринял чрезвычайные меры по укреплению русского влияния среди финно-угров, в первый и единственный раз в средневековой истории Отечества массово крестив население зависимой территории. Если в 1210 г. новгородцы окрестили небольшую часть эстов вокруг Медвежьей Головы с целью защитить их от крестоносцев, то в 1227 г. "Ярослав Всеволодович, постав (своих людей. — Авт.), крестил множество корел, мало не все люди".

Православие и язычество

В том же 1227 г., рассказывает новгородская летопись, князю Ярославу пришлось разбирать сложное дело о языческих волхвах. Появление в православном Новгороде четырёх волхвов выглядит странно: откуда они взялись через двести с лишним лет после крещения?!

Здесь следует разъяснить, что христианство распространялось на Руси постепенно и, за редкими исключениями, мирно. А главное — оно само усваивало многое из наследия народной культуры. Например, нелегкую борьбу вела церковь с языческими обрядами: хороводами и играми на реках возле костров, скоморохами и гаданиями. Век от века пыталось духовенство обуздать народные гулянья, шутки и смех, музыку и пение не церковное. Люди же, потихоньку новую веру усваивая, находили ей свое применение: например, чтобы вызвать дождь в засуху, стали катать по полю не волхва, а попа. Кончилось все тем, что христианство лишь постольку народом усвоилось, поскольку слилось с язычеством, вобрало в себя русские традиции.

Мать сыру землю поминали в сказках и бывальщинах, в церкви же молились Богоматери. Перуна заменил скачущий по небу на громовой колеснице Илья-пророк. Доброго Велеса — народный заступник святой Никола. Новогодние языческие святки на 12 дней стали праздноваться в связи с Рождеством и Крещением. Масленицу насилу за пределы Великого поста выдворили. Славление Ярилы 4 июня стало Троицыным днем, праздник Купалы 24 июня (по церковному календарю — рождество Иоанна Предтечи) — днем Ивана Купалы.

Христианство как вера княжеская утверждалось долго и с трудом. Через полвека после Владимира Святого даже большие города, вроде Ростова и Мурома, оставались в основном языческими, а в деревню новая вера разве чудом забредала. Киевский митрополит Иларион писал в середине XI в., что русские — все еще "малое стадо Христово". Только мирный нрав язычников и их волхвов уберегал христиан от расправы. Но еще через сто лет язычников прижали настолько, что ярославцы восстали во главе с волхвами, и лишь под Белоозером их поход на христиан был остановлен княжескими дружинниками.

Когда в Новгород на место убитого епископа Стефана прибыл святитель Федор, случился у него на площади спор с волхвом. Поднял епископ крест и закричал: "Кто принимает веру волхва, пусть идет за ним. Кто истинно верует — пусть к кресту идет!" Миг — и новгородцы оказались возле волхва, а у креста остался князь с дружинниками. Когда бы не зарубил резвый князь жреца языческого, — быть в Новгороде мятежу велику!

Совсем истребить язычество на просторах страны нашей не удалось. Да и традиционное добродушие к иным богам не сменилось у православных религиозной нетерпимостью. Ничего похожего на крестоносцев и инквизиторов не породила Русская земля. Несмотря на трудности, стало православие опорой власти государственной, какая бы власть Россией ни правила. В тяжкие времена спасала единая вера большинства народа государство Русское, заставляла земли тянуться друг к другу.

Мирный характер христианизации, тот факт, что русское православие стало сплавом греческого христианства с народной культурой, наконец, искренняя проповедь русской церковью мира и добра позволяли язычникам, например, в вятичских лесах вокруг Москвы, отправлять свои обряды не только в XIII, но даже и в XIV веке! Так что появление четырёх волхвов в Новгороде в 1227 г. не слишком удивительно.

Монаха-летописца поразил не этот факт, а суровый приговор, вынесенный князем. Всех четырёх волхвов "сожгли на Ярославовом дворе". Не был уверен летописец и в справедливости приговора. Говорили, пишет он, что эти волхвы колдовали, "а Бог весть"! (Сегодня бы сказали: "А Бог их знает!") Действительно, в те времена нелегко было отличить неодобряемые церковью, но общепринятые мистические действа, восходящие к язычеству, от собственно злого колдовства по наущению и в союзе с врагом рода человеческого — дьяволом.

Софийский собор в Новгороде

Судя по всему, князь Ярослав, крайне обеспокоенный отношениями с архиепископом и раздосадованный проблемами с настоящими — при этом воинственными — язычниками, просто выплеснул гнев на обвинённых кем-то четырёх новгородцев. И граждане, в лице летописца, эту несправедливость и несдержанность отметили.

Ни военным походом, ни крещением Ярославу Всеволодовичу не удалось восстановить спокойствие на севере. Пока князь боролся с архиепископом Антонием (и всё же заставил его уйти в Хутынский монастырь), распропагандированная против Руси емь собирала силы. В июле 1228 г. очень сильное финское войско — более двух тысяч воинов — на лодках вышло воевать на Ладожское озеро. В Новгород весть о нашествии пришла 1 августа ("на Спасов день"). На этот раз в поход заторопились сами новгородцы: Ладога лежала в центре их владений.

Но пока они во главе с Ярославом гребли в больших ладьях-насадах по р. Волхову, посадник стоявшей в её низовьях крепости Ладоги Володислав атаковал пришельцев силами ладожан и гарнизона. Ладожские ладьи настигли врага на восточном берегу озера, у Олонца. Жестокая сеча на воде никому не принесла победы. Русские отступили на островок, а емь — на берег, где уже было собрано много пленных. Не желая повторять столь страшный бой, финны просили мира, но посадник с ладожанами его не дал. Емь дрогнула и, изрубив пленных, бежала в леса. Ладожане сожгли их лодки и (видимо, имея на ладьях коней), истребили в преследовании "много пеших".

Тем временем новгородский флот блокировал Неву. Стоя в бездействии, граждане стали искать виновника столь разорительного набега и избрали им знатного новгородца Судимира. Князь уберег его, спрятав у себя на насаде. Тогда, не дожидаясь ладожан, новгородцы ушли восвояси. Однако даже это не позволило еми спастись. Оставшись без плавсредств, они были настигнуты и разгромлены жившим на левом берегу Невы союзным Новгороду финно-угорским племенем ижора. Последние беглецы были убиты, пытаясь прокрасться через земли такого же союзного Руси племени карела, жившего на правом берегу Невы и севернее Ладоги.

В этом рассказе новгородской летописи остаётся загадкой, почему же князь Ярослав, при всём своём воинственном нраве, не бросился с дружиной преследовать кровожадного врага, а ушёл с городским ополчением в Новгород? Дело в том, что ещё более серьёзную опасность он видел не на севере, со стороны шведов, а на западе, со стороны немецких крестоносцев.

Ещё перед походом на Неву, рассказывает летопись, князь с новгородским посадником (главой администрации) Иваном Дмитровичем и тысяцким (командующим войском) Вячеславом собирался посетить Псков. Этот богатый новгородский "пригород" (подчинённый город) на западных рубежах республики имел своё вече и обладал определённой автономией (например, имел право самостоятельно основывать свои "пригороды", вроде Изборска). В последние годы он даже приглашал служилых князей, хотя по традиции должен был управляться посадником, присланным из Новгорода.

В 1228 г. псковичи пошли на раскол государства. Был пущен слух, что князь Ярослав везёт на возах цепи, чтобы заковать в них лучших людей города. Псковичи восстали, затворили ворота и не пустили князя к себе. Ярослав вынужден был вернуться в Новгород и ещё оправдываться перед вечем, что никаких оков не вёз, а на возах у него были дары псковичам: дорогие ткани и овощи…

Удивительно, но новгородцы выслушали жалобы князя, но никак не отреагировали на опаснейшее для целостности республики поведение псковичей! Опаснее им казался князь, который вызвал войско из Переяславля, расположив полки как вокруг своей загородной резиденции Городца (в шатрах), так и в самом Новгороде, в домах. Напрасно Ярослав убеждал горожан, что срочно необходим поход на Ригу. Новгородцев гораздо больше беспокоил рост цен на хлеб, мясо и рыбу, взлетевших, как они полагали, из-за появления княжьего войска (в действительности дороговизна осталась и после ухода войск).

А Ярослав-то оказался прав: за действиями псковичей действительно стояли крестоносцы. Не пустив в город князя с новгородским посадником, псковичи заключили союзный Договор с Ригой, разорвав вассальные отношения с Новгородом. Послав сорок своих знатных мужей в заложники к епископу Альберту, Псков сделал ставку на военную помощь от немцев. Новгородцы и на это не отреагировали! Напротив, они укоризненно говорили: "Князь нас зовёт на Ригу а хочет идти на Псков", — как будто от республики не отпала важнейшая часть территории, населения и воинских сил.

Псковичи же указали послу Ярослава, что княжеские походы на Колывань (Ревель), Кесь (Венден) и Медвежью голову (Оденпе) к победе не привели, князь серебро взял — да ушёл, а немцы из-за этого многих псковичей убили и пленили. С немцами у них мир, а если князь пойдёт на Псков — будет война насмерть. Новгородцы фактически присоединились к этой позиции, явно внушённой епископом Альбертом: "Мы без своих братьев, псковичей не пойдём на Ригу".

Княжич Александр был свидетелем, как отец долго "нудил", пытаясь переубедить новгородцев. Те наотрез отказывались понимать опасность немецкой экспансии, на этот раз уже прямо затронувшей Русь. "Золотые пояса" делали вид, что не знают, насколько продвинулись крестоносцы благодаря своей политике "разделяй и властвуй", не помнят, что те немецкие города, с которыми они теперь налаживают торговые отношения на Балтике, стоят на славянских или прежде покорных славянам землях.

Конечно, было бы немыслимо штурмовать Псков, но, покончив с Ригой, Новгород лишил бы псковичей самой возможности разорвать с ним союз! Всё было напрасно. Ярослав не сумел поднять новгородцев и был вынужден отпустить свои полки по домам. А тем временем в Пскове сторонники немцев изгнали из города симпатизирующих князю со словами: "вы нам не братья". Терпение Ярослава лопнуло, и он с женой покинул Новгород, оставив в нём сыновей.

В этот момент княжичи Фёдор и Александр и превратились в князей. Но надежда Ярослава и Ростиславы, что новгородцы ухватятся на свою традицию "выкармливания" юных князей и Ярославичи станут в городе "своими", не осуществилась. Наступившая летом дороговизна продолжалась осенью, когда на новгородские земли "нашёл дождь великий и день, и ночь", до начала декабря люди не видели ни единого светлого дня, не смогли ни убрать сено, ни возделать поля.

Горожане начинали голодать и спрашивать: кто виновен в Божьем гневе?! Напрасно владыка Арсений, "муж кроткий и смиренный", молился о ниспослании хорошей погоды. Противная ему группа "золотых поясов" пустила слух, что Бог карает город за то, что владыка купил свой пост у князя. Александр впервые увидел народный бунт, когда архиепископа буквально выбили с Софийского двора пинками, "как злодея пихая за ворота". Прямо с веча вооружённый народ ринулся громить дворы тысяцкого Вячеслава, Судислава и иных знатных людей, поддерживавших князя Ярослава. У тех, кому удалось бежать, хватали жён, "и бысть мятеж в городе велик".

Тем не менее, Фёдор и Александр остались в Новгороде, чтобы стать свидетелями продолжения народных буйств и стихийных бедствий, во время которых буря даже разнесла знаменитый своей прочностью мост через Волхов. Это была катастрофа, ведь река делила город пополам: Людин и Неревский концы (районы) находились на одном берегу, Словенский и Плотницкий — на другом. На одном берегу — кремль с городской администрацией и Софийский собор с общей казной, на другом — Ярославово дворище с большой торговлей и храм Ивана Великого на Опоках с казной главного торгового объединения, "Ивановского ста".

Сторонники одних и тех же политических группировок были теперь разделены, что не мешало им продолжать буйствовать "со умножением". Голод, и вместе с ним мятеж, день ото дня усиливались. Лишь 20 февраля 1229 г., после того как новгородцы послали Ярославу предложение вернуться и править "на всей воле нашей", юные князья с "дядькой" и тиуном ночью бежали из города.

Утром бояре объявили: "Кто зло держал на Святую Софию, тот и бежал, а мы их не гнали, а казнили свою братью, а князю зла не сотворили никакого… А мы себе князя промыслим". Победившая черниговская партия "золотых поясов" послала за князем Михаилом Всеволодовичем. Хотя смоленский князь, благоволя Ярославу, не пропустил посольство через свои земли, Михаил сумел окольными путями получить приглашение и пробраться в Новгород. Переяславльцы же: князь Ярослав с женой, Фёдор и Александр, — были всерьёз изгнаны.

 

Глава 2. КАТАСТРОФА

Положение республики к тому времени стало ужасающим. "Был мятеж в городе великий", — сообщает летописец, но ещё больший "мятеж" охватил голодающие земли республики. Прибывший в Новгород князь Михаил первым делом вынужден был освободить от даней на 5 лет всех свободных крестьян-смердов, сбежавших в "чужую землю": исход с поражённой недородом земли стал массовым.

В этих условиях борьба за власть только усиливалась. Черниговской партии "золотых поясов" удалось не только сменить владыку и всех выборных чиновников — сторонников Ярослава, но и задавить "ярославлих любовников" поборами. Большие деньги были собраны и с жителей княжеской резиденции, Городца. Разумеется, повод для поборов был святой: по словам бояр-победителей, средства пошли на строительство нового моста.

А бедствия и народное недовольство лишь усиливались. Даже выполняя всё по воле бояр, Михаил на новгородском столе не усидел. В конце 1230 г. князь ушёл в Чернигов, оставив на престоле своего сына Ростислава, который лишь в этом году "стал" отроком и принял в соборе Святой Софии обряд постригов от утверждённого всё-таки в Киеве архиепископа Серапиона. Имея малолетнего князя с несколькими дружинниками, новгородцы сами отразили большой набег литвы, но справиться с внутренними распрями и экономической катастрофой не смогли. Катастрофа эта была усугублена князем Ярославом.

Стольный град Владимир

Фёдор и Александр наверняка были рады вырваться ил буйного Новгорода, тем более что их путь лежал в столицу Северо-Восточной Руси — светлый град Владимир. Именно туда, в крупнейший торговый центр Поволжья и резиденцию великого князя, поехал князь Ярослав со всей семьёй.

Дорога была невесёлая — отец Александра и Фёдора сильно гневался на своего старшего брата Юрия. Новгородцы сумели убедить его, что Михаил Черниговский, как и в прошлый рал, был призван ими по воле Юрия. Ярослав поверил, что старший брат не желает его усиления за счёт доходов с Новгорода. Легко впадающий в гнев князь поссорил с Юрием грех сыновей своего брата Константина — Василька, Всеволода и Владимира. Пылкие князья чуть было не собрались воевать с братом и дядей, но Юрий вовремя предложил мир.

По призыву великого князя все его родичи поехали в 1229 г. во Владимир на "княжий снем" (совет). Обильными подарками князьям и их боярам Юрий Всеволодович успокоил начавшуюся было распрю. Его братья и племянники вновь назвали Юрия отцом и господином, "весело отпраздновали Рождество Богородицы" и разъехались по домам. Получив поддержку родни, Ярослав стал готовиться к войне с Михаилом и Новгородом, но в 1230 г. вновь прибыл во Владимир — решать с черниговцами дело миром.

На этот раз в столицу Северо-Восточной Руси призвал князей митрополит Киевский и всея Руси Кирилл. Напрасно поставленный новгородцами на место архиепископа Спиридон искал святейшего в Киеве: тот лично прибыл во Владимир, где решалась судьба Руси. С собою Кирилл взял черниговского епископа Порфирия и самого "виновника" княжей распри — Михаила Всеволодовича Черниговского. Мы не знаем, сам ли Кирилл решил помирить главные княжеские дома Руси или его побудил киевский князь Владимир Рюрикович, лично прибывший во Владимир со своей дочерью, которую выдал за сына Юрия, Всеволода. Князья окончательно помирились и решили из-за Новгорода не воевать.

Пока взрослые были захвачены суматохой пиров и приёмов, отроки Фёдор и Александр могли насладиться красотой и величием града Владимира. Окружённый высокими земляными валами и дубовыми стенами город высился над рекой Клязьмой, золотясь шатрами над семью огромными каменными воротами, сияя золотыми куполами соборов и десяткой церквей. В отличие от сурового воинского Переяславля и по-купечески приземистого, утилитарного Новгорода, великокняжеский город поражал современников вызывающей пышностью убранства.

Въезжая по мощёной дороге через Золотые ворота, всадник попадал на длиннейшую, в несколько тысяч шагов главную улицу, проходящую насквозь три линии стен и башен Владимира. Из Нового (всего-то менее столетия построенного) города юные князья через Торговые ворота попадали в древний город Мономаха, над которым высился на холме мощный Детинец с двумя красивейшими на Руси соборами: Успенским и Дмитровским.

Споря с Киевом и Черниговом, великие князья владимирские постарались сделать пятикупольный Успенский собор самым большим и изящным на православном севере. Но могучий и удивительно стройный Дмитровский собор поражал увидевшего его наповал: его белокаменные стены были, как ковром, покрыты красивейшей резьбой. С первого взгляда бросались в глаза выступающие из стен добродушные, чуть ли не улыбающиеся львы, изумительной грации грифоны, чудные деревья, кажется, оживающие в камне.

Золотые ворота во Владимире. Современный вид

Приглядевшись, Фёдор и Александр видели среди рельефов своего любимого героя Александра Македонского, возносящего с собою на небо маленьких львов. Конечно же, княгиня Ростислава обратила внимание сыновей на портрет великого князя Всеволода Большое Гнездо, восседающего на троне, у подножия которого стоят его сыновья, в том числе их отец — Ярослав, одетый, как и мальчики, в короткий, до колен, узорчатый кафтанчик.

Дивный собор как бы продолжался в сторону великокняжеского двора двухэтажным каменным дворцом с башней. А сам двор, занимавший немалую часть Детинца, был наполнен сказочными резными и расписными теремами, соединёнными сенями, галереями и гульбищами, построенными на уровне разных этажей. Мы не можем описать внутреннего убранства этого комплекса дворцов, — они не сохранились. Но всё, чем богата была Русь, чем наполнены ныне музеи — золотая филигрань, зернь и скань, драгоценные каменья и дивное шитьё, — всё здесь было. В интерьере использовались ковры и ткани из Византии, Средней Азии и Китая, лучшее оружие, резная мебель, яркие изразцы, многоцветно расписанная глазурованная посуда и самое тонкое узорочье, какое только можно было на свете сыскать.

С высоких переходов и дворцовых галерей было видно, что с противоположной от торговой стороны город Мономаха продолжался ещё на огромное расстояние. Пройдя через Ивановские ворота, путник попадал в длинный-предлинный Ветчаный город, вытянувшийся, в обрамлении могучих стен, в треугольнике между реками Клязьмой и Лыбедью. В самом его конце, на острие городских укреплений высились белокаменные Серебряные ворота, через которые торная дорога уходила на великокняжескую резиденцию Боголюбове и в богатый торговый град Суздаль.

Как и Великий Новгород, Владимир был переполнен высокими домами бояр и ведущих заморскую торговлю купцов. Но все они, вместо того чтобы бунтовать, верно служили великому князю, получая от него привилегии и вотчины, возможность успешно воевать и выгодно торговать. Здешний владыка ставился по воле князя, а священники во множестве приходских церквей учили православный люд чтить земную власть, данную князю от Бога. Во Владимире юный Александр нашёл идеал княжеской власти и подчинённого ей общества.

* * *

Оставленный Михаилом Черниговским, отказавшимся прислать на помощь дружину, Великий Новгород не смог противостоять Ярославу, взявшему Волок Ламский и перерезавшему торговые пути на Смоленск, Чернигов и в Понизовье (как новгородцы звали Владимиро-Суздальскую Русь). На земле продолжался недород; без подвоза продовольствия из плодородных районов Руси голод принял воистину ужасающие размеры.

Новгородский летописец пономарь Тимофей связал 1230 г. с катастрофами. Знамением Божьим, ниспосланным людям для покаяния, представлялось ему и землетрясение, и солнечное затмение. Но ещё более затмил ись, не имея воздержателя в лице малолетнего князя Ростислава, умы граждан республики.

Как происходили распри, заканчивавшиеся нередко погромами и кровопролитием? Да очень просто — так же, как в других республиках, например во Флоренции. Знатный новгородец Степан Твердиславич был в неладах с посадником Внездом Воловиком. Вот ребята ("паробки") Водивика, встретив на улице, и побили Ивана Тимошкинца — известного сторонника Степана. Это было в городе; одновременно люди посадника побили кого-то из партии Степана на Городце. Твердиславич принял эти обиды как объявление войны. Наутро он собрал своих сторонников на вече на Ярославовом дворе (на другую сторону Волхова, в кремль, где обычно проходило вече, он людей вести не рискнул). Толпа новгородских мужей поддержала обвинения Степана против посадника. Прямо с веча люди ринулись на двор Воловика и разграбили его.

Тогда уже посадник собрал вече и поднял "весь город" на сторонников Твердиславича. Участники разграбления его двора были обвинены; один, признанный виновным в попытке поджечь двор Внезда Воловика, был прямо на вече убит, дворы других разграбили. Из обвинённых Яким Влункович бежал к князю Ярославу, — отсюда мы узнаём, что распря Твердиславича с Воловиком имела политическую подоплёку: борьбу сторонников князя Ярослава с "черниговцами". С других вдобавок взяли штрафы. А злосчастный Иван Тимошкинец, с которого началась распря, был пойман Внездом и утоплен в Волхове.

Это "беззаконие, и братоненавидение, и непокорность друг к другу, и зависть, и лживые клятвы на кресте" были нестерпимы пономарю Тимофею. "Кого и ангелы не могут видеть многоочие — крыльями закрываются, — образно писал летописец, — того мы, в руках держа (т. е. обнимая. — Авт.), в оскверненные уста целуем"! За это и Бог нас наказал, и сами мы "без милости растеряли свою власть, и стала она пуста". Действительно, действия властей Новгорода в страшные неурожайные года вызывают, мягко говоря, недоумение.

Недород и голод, особенно на севере Руси, в полосе неустойчивого земледелия, были не в диковинку. В среднем летописи описывают голод раз в восемь лет. Народ страдал, но, судя по тому, что население быстро росло, с голодом всё-таки умели бороться, например внешними закупками. Для новгородских заморских купцов-гостей, имевших свои торговые дворы в больших городах по всей Балтике, крупные торговые операции были вполне обычным делом. С немцами и датчанами, окопавшимися поблизости, в Риге и Дерпте, был мир, а с немцами и датчанами дальними он вообще не нарушался. И, тем не менее, сведений о подвозе зерна гостями в летописи нет! Гостей пономарь Тимофей упоминает лишь в одном контексте: отцы и матери отдавали им своих детей "ис хлеба", т. е. продавали в рабство за еду.

Только люди, никогда не переживавшие "экономических кризисов", скажут, что им незнакома такая картина событий. Вместо того, чтобы бороться с голодом, ввозя зерно, богатейшие купцы республики взвинчивали на него цены, заставляя не столь богатых людей распродавать всё своё имущество: дома, лавки, мастерские. Уже в сентябре кадь (бочка, вмещавшая несколько пудов) ржи стоила 20 гривен, пшеницы — 40 гривен (16 кг 380 г серебра), пшена — 50, а овса — 13 гривен (всего-то около 5 кг 300 г серебра). Результат был предсказуем. "Золотые пояса" Новгорода перерубили сук, на котором сидели. Зачем им были чужие дома, лавки и мастерские, в которых некому стало жить и работать, внося арендную плату новым хозяевам?

"И разошелся град наш и волость наша" и полны были чужие города и страны братии нашей и сестёр" а остаток начал вымирать", — пишет Тимофей. Мёртвые лежали на улицах, псы поедали младенцев. Архиепископ Спиридон, вместо того чтобы побудить власти использовать хранимые им богатства города для борьбы с голодом, а многочисленные и экономически сильные монастыри — поделиться своими запасами с голодающими, нашел смиренного мужа Станилу, который на своём коне даром стаскивал мертвецов в большую яму-скудельницу между Чудинцевой и аристократической Прусской улицами.

Предвидя восстание, посадник Внезд Водовик ушёл с малолетним князем Ростиславом в Торжок. Сторонники Ярослава из "золотых поясов", естественно, направили гнев народа на "черниговскую партию". Её глава Семён Борисович (бывший посадник) был убит, его двор и сёла разграблены, жена арестована. Затем разгрому подверглись дворы посадника, тысяцкого и их родни. Новым посадником был избран (как вы уже догадались) Степан Твердиславич, тысяцким — Никита Петрилович (тоже сторонник Ярослава). Княжичу Ростиславу с издёвкой "указали путь" в Чернигов, куда бежали сторонники его партии. Их имущество новые власти разделили по сотням — корпорациям граждан. 30 декабря получивший приглашение на "стол" Ярослав "вборзе" прискакал в Новгород, принял власть и уже через две недели уехал.

Княжить в Новгороде остались Фёдор и Александр. Они наблюдали, как знатные новгородцы меняли церковную власть, а бедные — "простая чадь" — "резали людей живых и ели; а иные мёртвых мясо и трупы обрезая ели, а другие конину, псину, кошек". Таких юные князья приказывали казнить: жечь, сечь и вешать. Ничего не грозило тем, кто пытался есть мох, сосну, липовую кору и листья. Не могли справиться князья и с толпами, поджигавшими и грабившими дома, в которых, по слухам, имелись запасы ржи.

Не сумевшие добыть пищу хотя бы грабежом валялись на улицах мёртвыми. Трупами заполнили вторую, а за ней третью скудельницу, но не могли похоронить всех. Люди ожесточились. "Брат не жалел брата, отец сына, мать дочери, сосед соседу не уламывал хлеба. Не было милости между нами, — пишет Тимофей, — но была туга и печаль, на улице скорбь друг с другом, тома — тоска, зряще детей, плачущих хлеба, а других — умирающих".

Летописец понимал, что князья Фёдор и Александр не виноваты в этом страшном торжестве голода: "Это же горе было не в одной нашей земле, но во всей области Русской, кроме Киева одного". Лишь весной 1231 г., когда по Новгороду, вдобавок ко всем бедам, прокатился страшный пожар ("казалось, по воде огонь горел, ходя через весь Волхов"), наступило облегчение. Эту фразу летописца я процитирую в оригинале, ибо она, при всей своей неожиданности, того заслуживает:

"Того же лета откры Бог милосердие своё на нас, грешных, сотвори милость свою вскоре: прибегоша немци и(з) замория с житом и мукою, и сотвориша много добра; а уже бяше при конци город сей".

Короче говоря, немцы из сотрудничавших с Новгородом торговых городов, вроде Любека, привезли продовольствие тем, кто, будучи богаче и имея более сильный флот, не пожелал обеспечить собственный город! Аналогичная ситуация сложилась и в Пскове, "был глад зол гю всей земле, какого никогда не было", — сообщил местный летописец с ужасающими подробностями, не упомянув при том никаких мер городских гостей и властей по борьбе с бедствием…

Зато отец князей Фёдора и Александра сумел обеспечить продовольствием свою дружину. Той же осенью 1231 г., Ярослав не повернул с дороги, как старший брат, а тщательно занялся полями противника, "истратив обилия много". Учитывая, какой ценностью в тот год был хлеб, надо полагать, что Ярослав Всеволодович, не вступая в бой, просто собирал вражеский урожай.

Черниговские князья не пошли ответной войной в голодный северо-восточный край, но в 1232 г. нанесли хитро задуманный удар по источнику денежных доходов Ярослава. Давно уже они выкармливали у себя новгородских бояр-изгнанников, рассчитывая взять реванш в республике. Правда, бывший посадник Внезд Водовик не дожил до этого и умер в изгнании в Чернигове. Но его бояре и родичи во главе с бывшим тысяцким Борисом Негочевичем слали с юга шпионов и плели в Новгороде, при юных князьях, хитрую интригу, чтобы вернуться и вновь взять власть.

Внезапный набег отряда пяти бояр-изгнанников на Новгород провалился. Трубчевский князь Святослав, которого они сманили с собой, обещав "стол" в Новгороде, ещё на подступах к городу повернул и ушёл с дружиной назад, получив известия, что власть князей Фёдора и Александра не так слаба, как ему рассказывали (вместо Новгорода он с полоцким войском позже "взял на щит" чуть менее богатый Смоленск). Действительно, молодые князья пользовались поддержкой новгородцев, хотя и заговор имел глубокие корни. В Новгороде в те дни "был мятеж велик". Однако сторонники Ярослава и его дружинники, оставленные при сыновьях, сумели восстановить контроль над городом.

Не сумев "вскочить" в Новгород и потеряв дружину Святослава, изгнанники со своими воинами "вогнали" в Псков и схватили там Вячеслава, наместника Ярослава. Тот оправдал свое отчество (или прозвище) Гориславич, надолго оказавшись в заточении. Напрасно примчавшийся из Переяславля на помощь сыновьям князь Ярослав требовал у псковичей: "мужа моего отпустите, а тем (новгородским боярам-изгнанникам. — Авт.) путь покажите прочь, откуда пришли". Псковичи встали за бояр крепко.

Ярослав, переволновавшийся за сыновей, пошёл на редкий, но не беспрецедентный на Руси шаг: захватил жен и товары бояр-изгнанников. (То, что их семьи и бизнес до этого не пострадали, многое говорит нам о нравах в республике.) Ситуации это не изменило. Александр Ярославин вновь получил урок от отца: вместо того чтобы идти на Псков войной, Ярослав запретил купцам с ним торговать. Когда цены на соль в Пскове взлетели до небес (она ввозилась из новгородских и владимиро-суздальских земель), противоборствующие стороны вернулись к тому, с чего начали: псковичи отпустили наместника Вячеслава, а Ярослав — семьи изгнанников.

После года противостояния псковичи, посовещавшись, решили покориться князю и просили себе на "стол" его старшего сына Фёдора. Тем самым они хотели показать Новгороду свою независимость от республики и чуть ли не равенство с нею. Ярослав дал им в наместники своего шурина князя Юрия: ни обидеть новгородцев, ни тем более рисковать своим любимым первенцем, своей надеждой, он не желал.

Псков покорился, однако победа не была полной. Новгородские изгнанники и их сторонники из местных бояр ушли со своими семьями к немцам, в орденскую крепость Медвежья голова (Одение). А вскоре, 5 июня 1233 г., умер юный князь Фёдор Ярославич.

Для семьи Ярослава и Ростиславы это было страшным ударом. 13-летний Фёдор уже показал свой "возраст", участвуя в походе отца и родни на мордву, и готовился к свадьбе с юной княжной Евфросинией, дочерью князя Михаила Всеволодовича Черниговского. Этим браком родители мечтали не только утвердить мир со старыми соперниками черниговцами, но и возвысить свою ветвь рода Всеволода Большое Гнездо над сородичами.

Несчастье было не только семейным: оно опечалило многих на Руси. "И кто не пожалеет о сём, — писал новгородский летописец, — свадьба пристроена, меды сварены, невеста приведена, князья позваны — и были вместо веселья плач и сетования". Юный Фёдор был похоронен в Юрьевском монастыре Великого Новгорода и со временем причислен к лику святых. Тело его было найдено нетленным и положено святыми мощами поверх земли в Рождество-Богородицком приделе новгородского Софийского собора в 1614 г. Память святого князя празднуется 5 (18) июня. Ещё более прославлена Церковью его невеста Евфросиния.

Святая Евфросиния Суздальская

12-летняя невеста скоропостижно скончавшегося князя Фёдора испытала страшное потрясение. Она приняла постриг в женском монастыре прямо в Суздале, куда приехала на свадьбу. Отказаться от радостей светской жизни юной и хорошо образованной девушке, превосходящей своих сверстниц в красоте, было нелегко. Отец, святой князь Михаил Всеволодович Черниговский, и наставник княжны боярин Фёдор, преподали ей не только Священное Писание. В Житии Евфросинии монах суздальского Спасо-Евфимиева монастыря Григорий передал дошедшие до него предания о великой любви княжны к книгам. "Она познала все книги Вергилия и витийски (других поэтов. — Авт.), сведуща была в книгах Эскулапа и Галена, Аристотеля, и Гомера, и Платона".

Не удивительно, что, по рассказу Жития, Евфросиния много лет выдерживала жестокую борьбу с искушениями; она постоянно терпела нападения бесов и молилась о своём укреплении в этой "брани" (войне). Игуменья, которой жаловалась святая дева, сказала ей: "Без нападения врага не было бы твердых воинов царских, и Господь попускает любящим Его терпеть искушения, дабы явились добродетели их". Свои знания Евфросиния несла на благо людям. Она успешно занималась врачеванием, сначала сестёр, а когда на Русь накатил мор, — всех принимаемых в обители больных тяжкими недугами. Легенды ходили о чудесных исцелениях неизлечимых больных от её рук.

Евфросиния не занимала начальственной должности в обители, но своей жизнью и подвигами она так возвысила ее значение, что обитель стала лучшим женским монастырем на Руси. С годами святая отказалась от принятого с момента пострижения безмолвия. Сестры ее почитали, а игуменья обращалась за советом. По предложению святой монастырь был разделён на две половины: девичью и вдовью. Суздальские жены посещали церковь Троицы на половине вдов, а девицы — главную монастырскую Ризоположенскую церковь на половине дев.

По всей Руси прошла молва о мудрости Евфросинии. Люди приходили из дальних мест послушать её поучения о любви, молитве, послушании и смирении. Полагают, что она обладала даром пророчества. Она предсказала разорение Суздаля и мученическую смерть отца в Орде. Передавали, что преподобная видела двух ангелов, охранявших обитель с натянутыми луками в руках. Они сказали, что инокини, которые будут искать спасения вне стен обители, или вернутся в нее, или пострадают. Когда в 1238 году воины Батыя опустошили Суздаль, Евфросиния с сестрами дни и ночи молилась о спасении обители. Предание гласит, что враги не смогли подойти к монастырю, а Батый узнав об этом, пытался с холма разглядеть святую обитель, но та сокрылась от него.

Когда отец отправлялся в Орду, где его ждало мученичество. Евфросиния в письме к нему просила твердо стоять за веру, "… не склоняться на волю цареву" и слушаться боярина Феодора, "философа из философов". В день казни отца и боярина Феодора 20 сентября 1346 года оба в видении предстали перед ней, поведали о своей кончине и благодарили за молитвенную помощь в смертный час.

После смерти отца святая облеклась в рубище и много дней провела в посте и молитве. Один из граждан Суздаля удивился, узрев ее ветхое одеяние. Евфросиния сказала: "Рыба на морозе, засыпанная снегом, не портится и не воняет, и даже становится вкусна. Так и мы иноки, если переносим холод, становимся крепче и будем приятны Христу в жизни нетленной".

Ровно 17 лет, до своей кончины 25 сентября 1250 г., несла Евфросиния монашеский подвиг. Житие сохранило одно из наставлений святой: "Счастлив дом, в котором господа благочестивые, счастлив корабль, который управляется искусным кормчим, блажей и монастырь, в котором обитают воздержанные иноки. Но горе дому, в котором обитают нечестивые господа; горе кораблю, на котором нет искусного кормчего; горе монастырю, на котором нет воздержания; дом обнищает, корабль разобьется, а монастырь опустеет. Ты же, боголюбезный человек, твори милостыню, прежде всего домашним слугам твоим, и если хочешь дать от щедрот твоих нам в монастырь, то пришли только деревянного масла, свечей и ладану. Этого нам достаточно!".

* * *

Князю Фёдору не суждено было стать искусным кормчим Северо-Восточной Руси. Но у Ярослава был ещё Александр. Теперь все надежды отца были на него. Вернувшись с несчастной свадьбы в Новгород, 12-летний князь (по возрасту он был уже готов к военному походу) подоспел к началу необъявленной пока войны с немцами. Вместе с рыцарями Ордена новгородские изгнанники Борис Негочевич со товарищи и сын беглого псковского князя Владимира Ярослав внезапно атаковали Изборск. Обманом эта пограничная крепость была захвачена. Но псковичи во главе с посадником Ярослава отбили Изборск, много немцев и изменников порубили, а князя и часть бояр взяли в плен и отправили в заточение в Переяславль.

Озлобленные неудачей, немцы перестали скрываться за новгородско-псковскими "диссидентами". Крестоносцы напали на Тесов в земле новгородской, захватили знатного человека Кирилла Синкинича и держали его в оковах в Медвежьей голове. Сильной дружины у Александра ещё не было: пришлось звать на помощь отца с переяславльскими полками.

Зимой 1234 г. войско Ярослава расположилось в Новгороде. К нему присоединились ополчения республики из города и всей области. Сила, в рядах которой выступил со своей молодой дружиной Александр, двинулась на Юрьев — резиденцию епископа, который, как справедливо полагали на Руси, руководил атаками крестоносцев. Целью русского похода было нанести немцам экономический ущерб, который заставил бы епископа отказаться от враждебных действий.

Став лагерем у Юрьева, Ярослав распустил часть войск "в зажитие воевать"; проще говоря — грабить и уничтожать имущество противника. Епископские рыцари из Юрьева и орденские братья из Медвежьей головы этого вынести не смогли. Покинув крепости, немцы атаковали русские сторожевые посты и гнали их до самого лагеря князя. Русские полки были наготове и ударили навстречу врагу.

По сигналу боевых труб и литавр блистающая сталью стена русских всадников ударила в бока лошадей шпорами и с места, одним прыжком выслала их в галоп. Первыми, на лучших конях, во главе своих дружин скакали под знамёнами с золотыми львами великого княжества Владимирского князья Ярослав и Александр, наставив длинные копья и прижав к плечу и колену ярко расписанные щиты. Мы не знаем, какой именно знак видели немцы в последние мгновения своей жизни на щите Александра. Но, скорее всего, это было изображение его патронального снятого Феодора Стратилата, которое он потом использовал на своих печатях.

Впервые Александр не в учении, а на поле боя нанёс противнику таранный удар копьём. Отвыкшая и землях язычников от правильного копейного боя рыцарская кавалерия была смята; выбитые из седел, но еще живые всадники растоптаны лапиной русских дружинников, за которой поспешала подобрать и пленить выживших новгородская пехота. Уцелевшие рыцари, сержанты и кнехты в беспорядке скакали прочь, до реки Омовжи (Эмайыги); немалая их часть в попытке спастись от русской конницы вылетела на хрупкий весенний лёд.

С глубоким сожалением смотрели Ярослав и Александр на проваливающихся с конями под лёд и бесславно тонущих рыцарей. Князьям не в радость была такая гибель людей, тем более их собратьев-воинов. Подобрав несколько своих павших дружинников и завершив разорение окрестностей Юрьева, князья двинулись восвояси с радостными новгородцами, не потерявшими ни одного человека.

Немцы "поклонились" князю Ярославу, а он "взял с ними мир на всей правде своей". Со времён С.М. Соловьёва историки понимают это так, что именно в результате похода 1234 г. Ярослав выговорил для себя и потомков своих Юрьевскую дань, которую немцы платили князьям как арендаторы эстонских земель их законным владельцам, русским, и за невыплату которой царь Иван Грозный потребовал Ливонию назад.

Едва успел Ярослав, прозорливо решивший задержаться в Новгороде и помочь сыну, отпустить большие полки в Переяславль, как на владения республики налетела литва. Лихие конники внезапно атаковали Старую Руссу и влетели через укреплённый посад до самого торга. Но рушане, как называет жителей Руссы летописец, были тертыми калачами. Гарнизон во главе с княжеским наместником, Ярославов управитель-огнищанин с помощниками-гриднями, купцы и гости немедля схватили оружие и выбили врага из посада в паче. В полевом сражении враг был отброшен, но рушане потеряли четырёх знатных горожан, в том числе попа Петрилу.

По этим вестям Александр вместе с отцом вскочил на коня и бросился вдогон литве, послав городское ополчение на ладьях по р. Ловати. В пути пехоту пришлось отпустить — новгородцы в спешке не взяли необходимых запасов еды. (Я тоже удивляюсь, но, по крайней мере, такова была их официальная версия.) Княжеская и новгородская конница настигла лёгких и неуловимых литовских всадников в Торопецкой волости у селения Дубровны. Здесь, в 120 км от Старой Руссы, произошёл решительный бой.

Александр увидел в деле иную тактику боевых действий, отразившуюся, между прочим, и в двойственности русского вооружения. Нагнать и навязать бой лёгкой кавалерии литовцев в полном доспехе для таранного удара было невозможно. Ни двойная броня, ни тяжелые шлемы с личинами, весом в 3 кг и более, для такого стремительного преследования не были предназначены. Дружинники в кольчугах и шлемах с открытыми лицами применяли в высокоманёвренном бою лёгкие копья и мечи (существовавшие на Руси наравне с тяжёлыми), луки и метательные копья-сулицы.

В сече русские воины не имели явного преимущества, но "тут помог Бог, и крест честной, и святая София Премудрость Божия". Язычники были наголову разбиты. Немногие спасшиеся с поля боя бежали в леса, побросав добычу, защитное вооружение, щиты, совни (копья с рубящим наконечником) "и всё с себя", даже 300 своих коней! О жестокости сражения говорит то, что среди новгородцев было убито десять знатных мужей, в том числе тысяцкий, Гавриил щитник, Нежила серебряник и др. Среди павших новгородцев летописец записал имя Федора Ума, "княжа децка", т. е. воспитателя княжих детей. Это говорит о том, что новгородцы наконец признали семью Ярослава "своей", настолько, что ближайший к Александру дружинник оплакан ими вместе с согражданами.

В 1235 г., по словам новгородского летописца, на нашу землю была наведена дьяволом новая беда: восстала "крамола между русскими князьями". А владимиро-суздальский летописец отметил этот год по-другому: "мирно было". Мирно было в Северо-Восточной Руси, но новгородцы и князь Александр смотрели гораздо дальше на юг, где земля опустошалась раздорами.

Ещё за год до этого Михаил Черниговский пошёл войной на Киев. Отразив нападение, князь Владимир Рюрикович с киевлянами и доблестный князь Даниил Романович (который станет вскоре антагонистом Александра) с галичанами ринулись разорять Черниговское княжество. Они опустошили много сёл, взяли на р. Десне несколько городов. Враги уже били тараном во врата Чернигова и метали в него из камнемёта ядра, каждое из которых могли поднять лишь четверо сильных мужчин. Михаил Черниговский, как считает новгородский летописец, обманно заключил с соперниками мир.

На обратном пути к Киеву изнемогшее от долгих грабежей и насилий войско Владимира и Даниила было атаковано у Торческа дружиной князя Изяслава с наёмными половцами. Хотя последние исчезли с карты как политическая сила, половецкие всадники всё ещё оставались отличными воинами. В жестокой сече Даниил Галицкий копьём и мечом гнал половцев, пока под ним не убили гнедого коня. Его войско бежало, сам князь едва утёк в Галич.

Войска Изяслава и Михаила Черниговского взяли и опустошили Киев; князь Владимир и его жена попали в половецкий плен; для выкупа они должны были занимать денег у немцев. Михаил стал княжить в Галиче, а Владимир — в Киеве, Но их кровавая власть была недолгой. В 1236 г. на Киев двинулся с низовыми и новгородскими полками Ярослав, отец Александра. Он взял город и одарил из богатой добычи новгородцев.

По Руси гуляли наёмники-половцы. Её грабили союзные князья, венгры и поляки. А князья продолжали неистово биться друг с другом, опустошая землю ещё хуже, чем иноземцы. В 1237 г., после новых битв и разорений, Михаил Черниговский изгнал из Киева Ярослава, а в Галиче посадил своего сына Ростислава. Татары уже шли на Русь, и когда дошли — обнаружили её в развалинах, выморенную голодом, с истреблёнными в усобицах княжьими дружинами и озлобленным до предела народом.

Святой князь Александр был свидетелем этой катастрофы, но тогда ещё не имел сил и не знал, что можно сделать для спасения Руси.

 

Глава 3. НАШЕСТВИЕ

Князья учинили усобицу на фоне признаков надвигавшейся погибели, по сравнению с которой бледнел даже случившийся недавно страшный голод. Безвестно ушедшие в 1223 г. на восток татары никуда не пропали: их войска продолжали завоёвывать, а чиновники — строить величайшую в средневековом мире империю. В 1227 г. Чингисхан, умирая, оставил наследникам хорошо организованное государство с налаженными путями сообщения, протянувшееся через центральную часть Азии от Тихого океана до Каспия и от Афганистана до средней части Сибири.

Дисциплинированное и мобильное профессиональное воинство во главе с опытными и авторитетными командирами, организованный тыл, отличная разведка и чёткое стратегическое планирование — всё это было на стороне татар и напрочь отсутствовало в Европе. Хотя объединённые европейские войска могли многократно превзойти татар численностью и качеством вооружений, владыки и воинства небольшой западной оконечности Евразии напоминали стайку капризно ссорящихся детей перед лавиной татарской конницы.

Шпионы монголо-татар с любопытством наблюдали, как под угрозой нашествия русские князья продолжают колошматить друг-друга. Они уже знали по богатому опыту, что народы, гордящиеся своей цивилизованностью, не могут противостоять натиску значительно меньших по численности, но хорошо организованных кочевников.

В Орде почти каждый мужчина был воином, один конный скотовод почти в любом деле мог заменить другого. Глубокое разделение труда в богатых странах, подлежащих завоеванию и ограблению, сделало военное дело профессией незначительного меньшинства населения. Сравнительно малочисленные дружины местных владык временами могли превосходить монголо-татар своим оружием и выучкой, но не настолько, чтобы надеяться на победу над значительно большим количеством воинов. К тому же те, кому суждено было стать добычей завоевателей, никогда не объединяли сил, чтобы выставить сколько-нибудь приличное случаю войско.

Непобедимая Орда

В отличие от земледельцев, способных прокормить профессиональное войско, но мало склонных покидать свои поля, конные скотоводы легко соединялись и перемещались большими массами. Со времен расселения индоевропейцев их завоевания потрясали мир. Много измышлено причин, заставлявших конные орды мчаться по свету, уничтожая все на своем пути. Но на деле тайны в монголо-татарском нашествии не больше, чем в возникновении лавины в горах.

Кочевники так же от природы склонны сталкиваться с соседями, как камень — падать и задевать другие. Необходимо лишь, чтобы среди множества неудачливых вождей нашелся лидер, способный объединить племена в силу, которая увлечет за собой скотоводов-соседей и вырвется за пределы кочевий, круша все, что способна сокрушить. Когда в 1206 г. некий Темучин был провозглашен всемонгольским владыкой под именем Чингисхана, племена кочевников получили организатора, сковавшего их железной дисциплиной.

Способные носить оружие мужчины были объединены в десятки, десятки — в сотни, сотни — в тысячи, тысячи — в тумены ("тьмы", т. е. 10 тыс.). Круговая порука (если из боя бежал один, казнили десяток, не выполнил приказ десяток, казнили сотню) и жесточайшие наказания за малейшее неповиновение превратили племена в дисциплинированную армию. Монголо-татарское войско было сильно единством. У воинов была одна цель — победа, одна семья — свой отряд. Подчиняясь суровой дисциплине, кочевники-воины получали возможность покорять и грабить всех, кто оказался слабее, и с каждым походом увеличивать численность войска за счет присоединенных племен.

Чингисхан. Китайский портрет на шелке

Монголы и татары подчинили бурят, якутов, ойратов, киргизов и уйгуров. После этого они хлынули в Северный Китай, где облачились в шелка и сталь. В Среднюю Азию, во владения хорезмшахов, вторглось уже 15–20 туменов воинов с саблями, копьями и луками, в металлических и кожаных латах, надежно защищавших всадников и коней. В распоряжении Чингисхана были лучшие мастера и самая совершенная по тем временам техника для взятия крепостей: разбивающие ворота и стены тараны, мечущие огромные камни и стрелы баллисты и катапульты, передвижные башни, с которых удобно было расстреливать защитников, и т. п.

Двукратно превосходившие монголо-татар силы владыки Хорезма были рассредоточены по городам и провинциям. Подлежащие порабощению государства Средней Азии и Закавказья не прекращали враждовать между собой. Ненавистные кочевникам города и крепости Чингисхан разрушал, всех, кто мог представлять опасность или был бесполезен, истреблял. Потери завоевателей с лихвой восполнялись отличными конниками из покоренных народов. В столицу Чингисхана Каракорум была угнана целая армия ремесленников из Самарканда, Бухары, Ургенча, Ходжента, Мерва, Нахичевани, Шемахи, Тебриза, Тбилиси и множества других, некогда богатых и славных городов.

Чингисхан заботился, чтобы его армия не потонула в непривычной роскоши. Даже когда в распоряжении татар оказались лучшие ремесленники от Китая до Кавказа и Персидского залива, степные воины по-прежнему носили традиционные в Степи (и на Руси) доспехи из перекрывающих друг друга металлических пластинок, связанных ремешками. В отличие от кольчуг и другой хитрой среднеазиатской брони, такие доспехи мог починить каждый воин. Города, взятые татарами, археологи узнают по грубым кованым наконечникам стрел, трехлопастным или игловидным (для пробивания кольчуг). Благодаря своей простоте они изготовлялись в немыслимых количествах и часто даже не подбирались победителями.

Но дикая сила завоевателей не была подавляющей, и победа далеко не всегда им сопутствовала. Упорно сражался с татарами Тимур-мелик, один из хорезмских воевод. Много лет изводил их отважный и жестокий наследник хорезмшахов султан Джелал-ад-Дин. Грузины и армяне, объединившись, сумели отбиться от завоевателей. Даже отдельным крепостям, например Шамхору и Баку, удавалось выстоять против татар и избежать разгрома.

Военачальники Чингисхана, умело используя ужас, бежавший впереди их коней, изображали себя непобедимыми. Но они прекрасно понимали ограниченность своих сил, не спешили ломить стеной без разведки, предпочитая победить хитростью и поберечь воинов, связанных не только своим отрядом, но и кровным родством. Если в дружине павший воин был просто товарищем, в городском ополчении — соседом, то у татар он был родичем, часто очень близким. Потеря даже одного бойца ощущалась намного острее. Поэтому командиры были готовы на всё, чтобы избежать потерь.

Представления, будто татары воевали, заваливая поля сражений своими бесчисленными телами — просто вздор. Случалось, они гнали на убой толпы людей из покорённых народов, но мысль подставить под удар хоть одного своего воина показалась бы им крамольной. Как и на Руси, девизом татар была победа без своих потерь.

Основу военной доктрины Орды описал летописец, рассказавший, что произошло, когда войско Джэбэ и Субэдэя, огнем и мечем пройдя через Иран и Закавказье, тайными тропами обошло укрепления Дербента и внезапно появилось в верховьях Кубани. Жившие там аланы (предки осетин) и половцы объединились и не давали врагам спуску. Тогда Джэбэ и Субэдэй послали сказать половцам: "Мы и вы — один народ и одного племени, аланы же нам чужие; мы заключим с вами договор, что не будем нападать друг на друга, и дадим вам столько золота и платья, столько душа пожелает, только предоставьте алан нам".

Половецкие ханы взяли сокровища, татары жестоко расправились с аланами, а затем взялись за половцев, "убивая всякого, кого находили, и отобрали вдвое больше того, что перед тем дали". По закону Чингисхана Джэбэ и Субэдэй были правы. Половцы убивали татар, то есть показали себя явными врагами и просто не могли остаться безнаказанными. Поэтому к ним была применима любая военная хитрость, в том числе заключение обманного мира.

Вот если бы половцы не воевали с татарами, мир с ними был бы для Джэбэ и Субэдэя свят и нерушим. В Степи друг был другом, союзник — союзником, враг — врагом. А партнёр, например, торговый, оберегался законами так же строго, как свой единоплеменник.

Волжские булгары и русские князья показали себя в 1223 г., как враги. Значит, отмщение им было лишь делом времени. В отличие от переменчивых европейцев, правители Орды нанесённых ей обид никогда не забывали. Это означало, что дни Булгарии и Руси были уже сочтены.

* * *

К 1236 г., когда Александр Ярославич остался полновластным, без помощи отца, князем в Новгороде, на Руси хорошо знали о приближающейся угрозе.

После смерти Чингисхана татары избрали себе нового владыку, Окту (Угэдэя), и поделили мир на части между ханами, подчинёнными главному хану в Каракоруме. Половецкая степь между реками Яиком (Уралом) и Днепром была отведена внуку Чингисхана Бату (в русских источниках — Батыю). Он стал готовиться к походу на ещё непокорённые народы своего удела-улуса, перенеся ставку в низовья р. Яик.

О намерениях татар стало известно уже из письма, захваченного людьми великого князя Юрия Всеволодовича у монгольских послов к венгерскому королю Беле IV и любезно пересланного адресату. От короля требовали принести покорность хану и выдать бежавших в его королевство половцев. Было очевидно, что татары намерены мстить всем, кто поддержал или поддержит половцев.

В 1229 г. разбитая на Яике булгарская степная стража и половецкие отряды с низовьев Волги принесли вести о грозном движении Орды. Об этом знал составитель Лаврентьевского летописного свода, а значит, знали и князья. Попали в летописи и сведения о боях на границе Волжской Булгарин в 1232 г. Известия о курултае — съезде монгольской знати и военачальников в Каракоруме в 1235 г., когда было принято решение о выделении войск всех улусов для похода на запад, к "последнему морю", в летописи не попали: они хранились в тайне.

Но в 1236-м, когда князья неистово воевали между собой, последствия этого решения стали явными. Орда численностью до 7300 тыс. человек (139 тыс. воинов) переправилась через реку Урал и обрушилась на Волжскую Булгарию. Селения булгар, чувашей, мордвы и буртасов были сметены, население перебито. Масса беглецов была принята великим князем Юрием Всеволодовичем и расселена в русских землях. По поведению князей, продолжавших свои усобицы, нельзя сказать, что столь явное выражение опасности их обеспокоило. Отец Александра в это время брал Киев, а Михаил Черниговский планировал, как его оттуда выбить.

Между тем Орда не отдыхала, а планомерно продвигалась по мордовским и буртасским землям, громя все опорные пункты между Булгарией и Русью. Истреблению подверглись и русские крепости на торговых путях, например Сурское городище (рядом с современной Пензой). Город на 10 тыс. жителей с сильным гарнизоном был, судя по раскопкам археологов, забросан ядрами из легких камнемётов и буквально затоплен дождём стрел, оставленных татарами в земле.

В конце 1237 г. войско хана Бату Великолепного, ведомое старым и опытным полководцем Чингисхана Субэдэем, подошло к границам Руси. Рязанские князья не захотели отдать врагу десятую часть людей и добра и обратились за помощью к великим князьям Владимирскому и Черниговскому. "Ни один из русских князей не пришел другому на помощь, — гласит летопись, — каждый думал собрать отдельно рать против безбожных". Рязанское войско полегло на границе, столица была уничтожена на шестой день осады: русские города оказались неприспособленными к обороне от передовой военной техники.

Субэдэй разорил все княжество, включая сдавшиеся города, и двинулся к Коломне. Он выбрал удобный путь для перекочевки по льду Оки и Москвы-реки. Ведь Орда жила в походе, влача с собой юрты на колесах с семьями и хозяйством, огромный обоз под запасы и награбленное, гоня стада скота и толпы рабов. Конечно, самые тяжелые грузы, большие стада и часть семей татары оставили в Степи под должной охраной, но всё равно для передвижений Орды требовался относительно ровный путь по льду замёрзших рек.

У Коломны татары уничтожили сторожевой отряд великого князя Юрия Владимирского. Москвичи, оборонявшие свой город во главе с воеводой Филиппом Няньком, были перебиты "от старца до младенца". Затем татары осадили Владимир. Огромный город был в считанные дни окружен тыном и осадными башнями, к укреплениям сделана наклонная, защищённая от стрел насыпь — примёт, а стены его разбиты таранами. Часть жителей, включая семью великого князя, погибла под саблями и в огне, других гнали по снегу голыми и босыми. В этом тоже был смысл: Орде не нужны были рабы, не способные переносить особо высоких и низких температур, характерных для степей.

Отряды Батыя разорили Суздаль, Ростов, Ярославль, Переяславец, Юрьев, Волок Ламский, Дмитров, Тверь, Городец, Галич Мерский и другие города. Ни один из них не был приспособлен для обороны от мощной осадной техники и даже от серьезного штурма. До той поры споры за город решались битвами в поле, в лучшем случае перед главными воротами. Только они и строились из камня, играя роль триумфальной арки для победителя. Метательные машины можно было подводить к стенам чуть ли не вплотную, стрелковые галереи легко разрушались, рвы засыпались и даже клети деревянных стен часто не забивались камнем и глиной, а использовались как кладовые.

Еще более не соответствовало обстоятельствам поведение князей. После гибели рязанских князей и своих сыновей, князь Юрий Владимирский с соратниками под предлогом сбора войск скрылся в укрепленном лагере на р. Сити, в северном углу своих владений, где они вдавались в земли Великого Новгорода. Ни лет, прошедших с битвы на Калке, ни месяцев с начала нашествия великому князю на подготовку не хватило… Потеряв все, когда монголо-татары уже уходили из сожженного и обезлюдевшего княжества, князь Юрий вступил в бой с гнавшимся за ним отрядом воеводы Бурундая, был окружен и погиб 4 марта 1238 г. После него лишь Мстислав Глебович вступил в схватку с татарами под Черниговом прежде, чем бежать в Венгрию. Более ни один русский князь с оружием в руках в поле перед Батыем не вышел.

"Немилосердно истреблял" неприятеля воспетый в народном сказании отряд Евпатия Коловрата — знатного рязанца, вернувшегося из Чернигова, когда от дома его остался один пепел. Он собрал 1700 таких же отчаявшихся людей, готовых биться "один с тысячей, а два с тьмою", и нагнал врага в Суздальской земле. Воеводы Батыя повернули на Коловрата и были поражены, увидав, что русские способны умирать, не отступая. Окруженные храбрецы сражались столь яростно, что их пришлось расстрелять из камнеметных машин.

Вторгнувшись весной 1238 г. в Новгородскую землю, монголо-татары столкнулись с распутицей и сильным сопротивлением населения. Город Торжок держался против всей осадной техники две недели. Ни князь Александр с дружиной, ни новгородские "золотые пояса" не пытались оказать помощь своему торговому форпосту. Все были "в недоумении и страхе", как писал летописец. Однако, возможно, страх был не столь велик, чтобы не отправить в Орду приличествующие случаю дары. Ведь именно богатейшие торговые города Новгород и Смоленск были оставлены в целости прошедшими рядом татарами…

Не дойдя 100 верст до Великого Новгорода, Бату-хан повернул на юг. О его походе через Смоленское княжество сохранилось предание, что один из отрядов появился под столицей, но был отбит, причем отличились не князь или дружинники, а некий "прехрабрый" юноша Меркурий, позже причисленный к лику святых. Мысль, что у татар, расправлявшихся с большими городами отдельными туменами, "не хватило времени" на грабёж Новгорода и Смоленска, следует оставить. Со всеми, кто не приносил им покорности, они бились до конца.

На Черниговщине татары потеряли до 4 тыс. воинов, 7 недель штурмуя героически оборонявшийся Козельск, и нарекли город "злым". Лишь к концу весны Батый ушел в степи и провел там более года. А князь Александр поехал из Новгорода через руины Торжка. Твери и Переяславля в сожженный Владимир, чтобы принять участие в княжеском съезде, избравшем его отца на великокняжеский престол.

Конкурентов из наследников Юрия у Ярослава не было — все погибли в боях с татарами. Получив власть, энергичный великий князь Ярослав выделил сыну, кроме Новгорода, ещё Дмитров и Тверь, а сам занялся восстановлением разрушенных городов. Всё, что он мог сделать, — это наладить управление и просто латать дыры. Восстановить богатейшие земли Европы в прежнем облике после Батыева нашествия было невозможно. Хозяйство и культура были подкошены не на десятилетия — на века; десятки ремесленных специальностей исчезли, потому что все мастера и ученики были убиты или угнаны в рабство.

Летописи не сообщают, как Ярослав Всеволодович собирал и восстанавливал почти начисто разгромленные военные силы княжества. Опираясь на свою выведенную из-под удара дружину, он заново формировал дружины и городские полки — не столь могучие, как прежде, но всё же достаточные и для обороны от не столь сильных врагов, как татары, и для продолжения усобиц. Их появление на поле брани стало неожиданным для соседей, как увидим ниже, в части 3.

Не стоит думать, что только владимиро-суздальские князья были озабочены в разгар татарского нашествия укреплением своей власти. Уже знакомый нам князь Даниил Романович в том же 1238 г., воспользовавшись отвлечением соперников нашествием, снова овладел богатым Галичем, передав Волынь брату Васильку Романовичу.

Не дремал тем временем и Субэдэй. Отдельные его отряды, не встречая организованного сопротивления на Руси, разорили в 1239 г. на севере Муром и Гороховец, — некогда некогда грозный Переяслав Южный, Чернигов и Глухов, Дружины могучих и славных в усобицах черниговских князей свою землю не защитили, а в большинстве — и не пытались. За землю бились бояре, смерды и жители городов. Но у князей и их дружин тоже не было времени спокойно почивать.

Разгром Черниговского княжества побудил Даниила Романовича Галицкого к захвату Киева. Тамошний князь Михаил Всеволодович Черниговский благоразумно сбежал в Венгрию, устрашённый появлением войск племянника Батыя, Менгу-хана. Однако и бежать было нелегко: по пути жену Михаила (сестру Даниила) захватил князь Ярослав Всеволодович; заодно бодрый отец Александра взял и Каменец.

Менгу-хан, однако, не стал брать Киев, ограничившись любованием им с другого берега Днепра. Тогда на свободный "стол" прискакал с дружиной из Смоленска князь Ростислав Мстиславич, но Даниил Романович налетел в большей силе, схватил его и занял Киев для себя. Конечно, не для того чтобы оборонять. При вести о приближении врага князь ускакал восвояси, оставив в городе воеводу.

Осенью 1240 г. Батый из облюбованных им низовьев Волги и Дона двинул Орду на запад. Киевляне под предводительством воеводы Дмитра сутки сражались на разбитых таранами стенах, а наутро продолжили битву у Десятинной церкви. Раненого Дмитра монголо-татары "не убили ради его храбрости". Разрушив город до основания, завоеватели направились в Галицко-Волынскую землю, где им впервые пришлось отступить перед хорошо укрепленным Каменцом. Жители Владимира-Волынского и Галича были истреблены, другие города, "им же нет числа", взяты штурмом или обманом.

Где же были все это время могучие и воинственные князья черниговские, киевские, галицкие и волынские? В Польше и Венгрии, — там же, где несчастный половецкий хан Котян, уже после Калки бившийся в Половецкой степи с Ордой. Но хан просил убежища у короля Белы IV для 40 тыс. своих людей и получил для них земли. Князья же спасали жизнь и дружину, иногда, как Даниил Галицкий, успев позаботиться также о семье.

Впрочем, места для укрытия от татар князья не нашли. В 1241 г. Субэдэй прошел огнем и мечом Венгрию, Польшу, Восточную Чехию, Молдавию, Валахию и Трансильванию, разбив по пути и немецких рыцарей. Как и на Руси, победы давались татарам сравнительно легко: высокое качество их воинов, организованность войск и мудрость командования обеспечивали степнякам решительное превосходство над неповоротливыми и, надо признать, отсталыми в военном деле европейцами, не имевшими представления о тактике большой войны.

Разорявшие Польшу полководцы Байдар и Орду всего с тремя туменами (30 тыс. — только если не считать обыкновенной неполноты состава и потерь за 5 лет войны) порубили 20-тысячное войско мазовецкого князя Генриха Благочестивого на расстоянии дня пути от 40 тыс. союзных чехов. Тевтонские рыцари встали под знамёна Генриха и полегли вокруг своего сюзерена. Не вступая в бой с чехами, татары резко повернули на юг, где 11 апреля Субэдэй приступил к уничтожению 60-тысячной армии венгерского короля Белы IV при р. Сайо.

Тумены, точно в срок собравшись к месту битвы из отдалённых земель, где они выполняли самостоятельные тактические задачи, разделались с могучим войском венгров почти без потерь. В боях они дополняли своё превосходство китайскими военными хитростями и использовали баллисты в полевом сражении. А чтобы медленно собиравшееся в Германии войско Священной Римской империи германской нации не мешало грабить огромное королевство Венгрию, Субэдей рейдом отряда Петы на Оломоуц (стычка 24 июня) заставил короля Вацлава II стянуть чехов и немцев на оборону Богемии.

К концу 1241 г. все неподвластные германской империи земли в центре Европы были разорены, а выставленные ими в поле войска разбиты. Верный принципу "разделять и побеждать", Субэдэй мог теперь взяться за Священную Римскую империю германской нации. Немцы крепко провинились: они участвовали в боях с татарами, а император Фридрих II даже осмелился принять вассальную присягу непокорного короля Белы. В следующем году татары вторглись в Хорватию и Далмацию, выйдя к границам входившей в империю Италии.

Рассказывали, что Батый осмотрел Адриатическое море, даже въехал в него на коне, и оно ему не понравилось. Эту воду конь отказался пить! Гористая местность на западе также не привлекала кочевников. К тому же хана Бату и Субэдэя гонцы из Каракорума призвали на курултай. Дисциплина для татар была прежде всего. Их конница пошла назад, на Восток, оставив Запад истово благодарить Бога за чудесное избавление.

К тому времени, когда Орда вернулась в южнорусские степи, благодарность за избавление истово возносили Богу и в Новгороде. Но речь шла не о татарах, нашествие которых летописцы сочли Божьей карой за грехи, а о крестоносцах, поспешивших на завоевание разгромленной, как им казалось, Руси. И рукой Бога, остановившей "папёжников", стал князь Александр Ярославич.