Во времена «Трех мушкетеров» и «Капитана Фракасса» войны не объявлялись. Государственные органы страны принимали решение воевать, а противник узнавал об этом от шпионов или из газет (которые в Москве при царе Федоре получали, выборочно переводили и докладывали царю и Думе регулярно, по общеевропейской почте). На подготовку войны уходило несколько месяцев, так историку трудно даже датировать войны крупнейших держав: военные действия часто начинались в новом году после политического решения, а мирные договоры подписывались много позже окончания реальных боев, уже после отвода войск. Политически унаследованная Федором Алексеевичем и завершенная им война с Турцией датируется 1672–1681 гг., крупномасштабные боевые действия велись в 1673–1678 гг., но армия выводилась в поле в 1679—1680-м, когда царь решал сложнейшие задачи ее перестройки и продвижения далеко на юг укрепленных рубежей страны.

Новая (после похода турок и татар на Астрахань в 1569 г.) война с Османской империей оказалась тяжелым, но весьма поучительным испытанием сил Российского государства. Она началась под знаком прекрасной идеи оборонительного союза славянских стран против османско-крымской агрессии в Европе. Блестяще сформулированная в речи царевича Алексея Алексеевича в конце 1667 г., эта идея была своевременно реализована в русско-польском союзном договоре весной 1672 г. (№ 513), накануне вторжения неприятеля в Речь Посполитую.

Мощь мусульманского нашествия, казалось Алексею Михайловичу и его фавориту канцлеру Артамону Сергеевичу Матвееву, должна была заставить христианскую Европу хоть на время забыть распри и объединить силы для отпора страшному неприятелю. В октябре 1672 г., после взятия турками польской крепости Каменец-Подольский (эти события блестяще отражены в романе Генриха Сенкевича «Пан Володыевский»), Россия объявила войну общему врагу Креста Христова. Русские дипломаты отправились в Священную Римскую империю германской нации, Англию, Францию, Испанию, Швецию, Голландию, Курляндию, Бранденбург, Саксонию, Венецию, Рим и традиционно неприятельский Турции Иран с предложениями о совместном выступлении против агрессора.

Не дожидаясь помощи (и в итоге не получив ее), Россия и Левобережная Украина зимой — весной 1673 г. начали военные действия против опаснейшего неприятеля, имея в лице Речи Посполитой крайне ненадежного союзника. Вскоре кровавые бои шли на огромном фронте от Днестра до Азова. Турецкий султан лично командовал наступлением на Правобережье, крымский хан пытался прорвать укрепленную границу России. В свою очередь русские полки пробили выход в Азовское море, в которое впервые вышел под командой неустрашимого русского «льва степей» Григория Ивановича Косагова построенный на Воронежских верфях (задолго до Петра!) современный военно-морской флот, и совершали вместе с казаками налеты на Крым.

 

Тайны турецкой войны

Великая, страшная и опустошительная война России и Украины против Турции и Крыма, как водится, не попала в поле зрения историков, до сих пор твердящих о «войне 1677–1678 гг.», реже о «войне 1676–1681 гг.», как будто ее начал Федор Алексеевич, и упорно не замечающих попыток воронежского историка В. П. Загоровского рассказать правду о «Русско-турецкой войне 1673–1681 гг.». Особого рода заблуждением выглядят слова новейшего исследователя о «польско-турецкой войне» и даже об «участии России и Крымского ханства в польско-турецкой войне 1672–1676 гг.». Дело тут не в уподоблении суверенного Российского государства Крыму, вассалу турецкого султана, а в непонимании ситуации, в которой оказалась Россия в результате крушения политического курса канцлера A.C. Матвеева.

Тонкий придворный интриган и энергичный государственный деятель недооценил остроту внутриевропейского конфликта, вскоре вылившегося в войну большинства западных стран между собой. А в лице Польши Матвеев приобрел слабого, ненадежного и даже опасного союзника. Мало того, что поляки год за годом отказывались координировать военные усилия с Россией и сами, при всем героизме, не столько сражались, сколько были сражаемы превосходящими силами Османской империи. Матвееву стоило чрезвычайных усилий удержать Речь Посполитую от вступления в союз с Портой и Крымом!

В самом начале войны Речь Посполитая заключила с Турцией сепаратный Бучачский договор, «уступив» мусульманам и их вассалу гетману Петру Дорошенко большую часть Правобережной Украины, включая находившийся под протекторатом России Киев, — т. е. не только нарушив союзный договор, но прямо подставляя Россию под удар. Матвеев не признал изменнический договор, а царь Алексей Михайлович в ответ на угрозу польских послов начать войну с Москвой вынужден был заметить: «Великие послы съезжаются для умножения братской дружбы между их государями, а не для угроз: неприлично стращать мечом того, кто и сам, с помощью Божией, меч в руках держит!»

Ратификации Бучачского договора в Кракове удалось воспрепятствовать, на польский престол был избран воинственный великий гетман Ян Собеский, и осенью 1673 г. Речь Посполитая вновь вступила в войну. Но битва за Правобережье развернулась прежде всего между русско-украинскими войсками боярина князя Григория Григорьевича Ромодановского и гетмана Левобережной Украины Ивана Самойловича и турецко-крымскими армиями с их союзником — гетманом Правобережья Дорошенко. К осени 1675 г. оба гетмана с ужасом глядели на превращенную в пустыню Правобережную Украину: один клял свое решение искать «обороны турецкой и крымской», а другой заметил, что Дорошенко уже «не над кем гетманить, потому что от Днестра до Днепра нигде духа человеческого нет…».

К воцарению Федора Алексеевича Россия пришла с повышенными налогами и постоянными экстренными поборами, с ограниченными мобилизационными ресурсами и распыленными на огромном фронте регулярными войсками. Правда, осенью 1675 г. удалось заключить договор с Империей о взаимопомощи: довольно странный, учитывая, что Вена в союзе с Испанией, Голландией и Пруссией сражалась против Франции, Англии и Швеции (1672–1679) и обещала выступить против Турции, если Россия нападет на Швецию! Но и на этот договор Вена пошла, напуганная слухами о намерении Польши прекратить войну с турками и татарами и напасть на Австрию, тогда как русская дипломатия знала о сепаратных переговорах Яна Собеского с Турцией и Крымом, направленных против России.

Располагая Чигирином — военно-политическим центром Правобережья и отличной крепостью, — турки, согласно данным разведки, планировали нанести сокрушительный удар по Киеву, единственному не разоренному городу на той стороне Днепра. Уже летом 1676 г. стало ясно, что политический курс Матвеева (вопреки традиции «смены караула» оставленного Федором Алексеевичем во главе Посольского приказа) терпит полное крушение. Вторгшиеся в земли Речи Посполитой турецко-крымские войска Ибрагим-паши по прозвищу Шайтан разгромили поляков, армия короля задыхалась в окружении под Львовом. В октябре, как и предполагалось, Ян Собеский окончательно вышел из войны, заключив с Оттоманской Портой позорный Журавинский мир. Король не только вышел из войны, что еще можно было понять: он предал союзника, «уступив» туркам Украину, даже обещал Турции и Крыму военную помощь против России!

Однако и враги, и предатели опоздали. Федор Алексеевич верно определил центральное звено событий и продемонстрировал — в укор будущим усердным хвалителям Петра, — что править из дворца можно эффективнее, чем бросаться лично исполнять какое-то одно дело. Суть была в верной оценке способностей помощников и исполнителей.

4 мая 1676 г. князь Василий Васильевич Голицын, которого Алексей Михайлович 18 лет продержал в стольниках, был первым в новом царствовании пожалован боярством и с чрезвычайными секретными полномочиями выехал на Украину.

Под воздействием выдающегося дипломатического ума В.В. Голицына правобережная украинская старшина, пребывавшая перед тем в «разброде и шатании», дружно отвернулась от Дорошенко. Между тем конный корпус полковника Г. И. Косагова с отборными казаками совершил бросок к Чигирину. От 15 тысяч русских ратников и 4 с лишним полков левобережных казаков чигиринцы легко могли отсидеться. Но, склонившись на убеждения Голицына и памятуя репутацию Косагова как непобедимого военачальника (и известного соратника запорожского кошевого Ивана Серко), почли за благо сдаться. После кратких переговоров Дорошенко сам сложил гетманские клейноты и сдал крепость с 250 пушками.

27 сентября Федор Алексеевич милостиво принял опытного воителя Ивана Ивановича Ржевского (для склонных улыбнуться замечу, что на протяжении трехсот с лишним лет не было года, когда бы русская армия обходилась без офицера из рода Ржевских). Думный дворянин доложил о победе от имени командующего Г.Г. Ромодановского и гетмана И. Самойловича, а 17 октября, явно в пику поспешившим скрыться с поля боя полякам, перед царем и Боярской думой были брошены гетманские клейноты Правобережной Украины вместе с турецким бунчуком и магометанскими знаменами, взятыми в Чигирине.

Теперь двуглавый орел закрывал своими крыльями почти всю Украину, и было точно известно, где произойдут решающие бои. Турки не могли двинуться на Киев, не взяв Чигирин. Царь и Боярская дума, однако, внимательно изучили роспись киевских укреплений и поручили инженерам под командой воеводы (сначала А.А. Голицына, затем И.Б. Троекурова) «тотчас» начать подготовку к обороне. Чигиринский замок с осени 1676 г. укрепляли 1200 выборных (гвардейских) солдат полковника Матвея Осиповича Кровкова — одного из создателей русской регулярной пехоты. Нижний деревянный город готовили к обороне присягнувшие на верность чигиринцы и казачьи полки гетмана Самойловича.

Предстоящая кампания изначально представлялась Москве как столкновение технического и военного искусства двух держав. Превратить Чигирин в современную крепость должен был инженер-полковник Николай фон Зален, в 1677 г. туда же был направлен инженер-полковник Яков фон Фростен. Еще в 1676 г. Федор Алексеевич позаботился о переводе к весне 1677 г. на Украину одного из лучших солдатских полков — выборного полка генерал-майора Аггея Алексеевича Шепелева. Общее командование обороной Чигирина было поручено генерал-майору Трауэрнихту. Даже гетман Самойлович, вызвавшийся было побить турок со своими казаками (чтобы русские только охраняли Левобережье), выступая на соединение с армией Ромодановского, почел за благо выпросить у государя Севский драгунский полк полковника Гамильтона.

Стратегические вопросы войны на Украине должен был решать князь В.В. Голицын. Ему, а не командующему основной армией князю Ромодановскому было поручено в 1676 и 1677 гг. даже определять время отвода войск на зимние квартиры. Это нарушение обычной субординации, когда воевода значительно меньшего полка писался первым, а командующий основными силами — всего лишь в «товарищах», сошло Федору Алексеевичу с рук, поскольку Ромодановский и Голицын имели один придворный чин (хотя история местнических споров знала примеры отказа подчиняться и менее экстравагантным решениям царя). С недостатком старой чиновной системы государь впервые остро столкнулся при отправлении из Москвы Трауэрнихта: Ямской приказ отказался давать ему подводы, не имея прецедента для его чина, и Федору Алексеевичу пришлось пожаловать генерал-майора в стольники; царь запомнил этот случай.

Государь и Боярская дума осуществляли верховное руководство военными действиями, получая точные отчеты воевод и специальных чиновников (для чего по Калужской дороге была устроена скорая почта) и сравнивая их с данными разведки, находившейся в ведении Посольского и Разрядного приказов. Однако помимо собственно подготовки и ведения боевых действий Федор Алексеевич и его помощники (особенно В.В. Голицын) размышляли над военно-политической ситуацией в целом, и их выводы приходили в драматическое противоречие с результатами военных действий. Именно здесь кроется разгадка тайны Чигиринских походов 1677 и 1678 гг., не раскрытой авторами подробнейших военно-исторических исследований во всей полноте.

План обеих кампаний был традиционен. Русские и украинские войска оставались на базах во избежание неожиданных изменений направления турецко-крымского удара, пока не подтверждалось наступление неприятеля на Чигирин. Крепость оборонялась, получая достаточно подкреплений, до подхода основной армии, которая и наносила супостатам сокрушительный удар, благо ей не приходилось гоняться за врагом: это было немаловажно, поскольку ударной силой русских были пехотные стрелецкие и солдатские полки и артиллерийский корпус (Пушкарский полк).

Трудно отказаться от детального описания Чигиринских походов, представлявших, пожалуй, самое красочное и величественное зрелище в истории Восточной Европы XVII в.. Однако остановлюсь только на принципиальных моментах, необходимых для понимания государственной деятельности царя Федора. Прежде всего, несмотря на огромную военную мощь Османской империи, русские и украинские войска были решительно настроены на победу. Была ли в том заслуга пропаганды или на людей воздействовало очевидное сосредоточение сил государства в одном решающем месте, но даже Чигиринские казаки, которым русское и украинское начальство первоначально не очень-то доверяло, не проявляли ни малейших колебаний. Высокий боевой дух отмечает даже старый ворчун полковник Патрик Гордон (впоследствии генерал), подробные дневники которого с избытком сообщают нам о всевозможных недостатках российских войск.

 

Первый чигиринский поход

Турецкая армия выступила от Дуная 20 июня 1677 г. под командованием победителя поляков Ибрагим-паши Шайтана. Она включала около 60 тысяч турок (по турецким сообщениям, число колеблется от 40 до 80 тысяч), в том числе отборную конницу тяжеловооруженных сипахиев и 10–15 тысяч янычар. Еще около 19 тысяч составляли вспомогательные войска молдаван и валахов и столь же неохотно выступившая Крымская орда (до 40 тыс. всадников). Традиционно тяжелая османская артиллерия насчитывала в этом походе 35 стволов 20—36-фунтовых пушек и 80-фунтовых мортир. Соединившись с крымчаками на Днестровской переправе под Тигином, турки 3 августа обложили Чигирин, стоящий на каменной горе над речкой Тясьмин, правым притоком Днепра.

Турки были известны царю Федору Алексеевичу по переводным историческим сочинениям (поляка Мацея Стрыйковского, итальянца Александра Гваньини и др.) как «ведомые городоемцы», к тому же им помогали специалисты союзной Франции. За одну ночь неприятели построили две батареи и под прикрытием огня быстро повели осадные работы по системе Вобана, прокладывая зигзагообразные траншеи к Спасской башне. Вскоре башня была уничтожена мощным огнем с возведенных турками новых батарей (ближайшая располагалась в 60 метрах). Не было равных туркам в их излюбленных подкопах. Хотя от перебежчиков (среди которых оказался даже негр) генерал-майор Трауэрнихт знал примерное расположение подземных галерей, ни обрушить их огнем пушек, ни перехватить контрподкопами не удалось. Турки, как железные кроты, проходили через землю и сплошную скалу, взрывая бастионы нижнего и башни верхнего города.

Здания Чигирина были уничтожены (бомбами разнесло даже пожитки опытного вояки фон Фростена), крепостная артиллерия в значительной мере подавлена, но неприятеля, по инженерной науке и в согласии с традицией, встречали запасные оборонительные линии и ретраншементы. Наибольший успех осажденным давало массовое применение ручных гранат, производством и совершенствованием которых успешно занимались тульские заводы. Благодаря гранатам россияне производили страшное опустошение среди осаждающих и разрушали их работы на вылазках (крупными силами их было проведено около 10), так что туркам пришлось превратить свои шанцы чуть не в пещеры; гранатами же был отбит генеральный штурм после взрыва подкопов. В конце концов, турки стали прекращать атаки, едва завидев новые укрепления позади взорванных ими.

Трехнедельная безуспешная осада произвела удручающее впечатление на турок. По выражению гетмана Самойловича, Чигиринская крепость «костью им в горле стала». Российский же гарнизон, несмотря на «великое утеснение от верховых нарядных гранат» из османских мортир, пребывал в праздничном настроении. Московские стрельцы (вместе с выборными солдатами их насчитывалось до 5 тысяч) ходили на вылазки «как на праздник», при полной парадной форме, то есть в суконных кафтанах цвета своих полков с золотыми, серебряными и цветными парчовыми нашивками, красочных перевязях-бандалерах (на них подвешивались сабля и патроны) и блестящих стальных касках. Солдаты, к слову сказать, выглядели скромнее: в колетах и черных латах обычного европейского образца (кираса, набедренники и шлем с полями).

Победный настрой заслонил даже противоречие «хохлов» с «москалями»: «казаки приходили из нижнего города в верхний и русским людям помогали, и русские люди ходили в нижний, бились вместе с казаками». Принявший православие генерал-майор Афанасий Трауэрнихт был, по рассказам шотландца на русской службе Патрика Гордона, человеком сложным, однако своевольные казаки признали в нем человека знающего, твердого и слушались беспрекословно. Все обращения Юрия Хмельницкого, привезенного турками в обозе и призывавшего перейти под его знамена, оставались безответными; до осады дезертиров хватало, но к туркам и Хмельницкому не перешел никто.

Гарнизон был совершенно уверен в помощи армий Ромодановского и Самойловича, 10 августа соединившихся на Артаполате и двигавшихся к Днепру (при мягком подстегивании из Москвы). Блокада представлялась осажденным временной и ненадежной — и действительно, 20 августа отряд подполковника Фаддея Тумашева (615 белгородских драгун и 800 гетманских сердюков) с распущенными знаменами и трубным игранием вошел в Чигирин по мосту через Тясьмин.

Тем временем Ромодановский выбрал место для форсирования Днепра на Бужинском перевозе и готовился продемонстрировать туркам классическую операцию. Князь располагал 32 тысячами воинов (с полками «прибылой рати» В.Д. Долгорукова — до 49 тысяч) и имел в тылу 15-тысячную армию В.В. Голицына, но с пользой пустить в дело мог около 67 % от этого числа, входивших в регулярные полки: демонстрировать неприятелю толпы дворянского ополчения с холопами воевода не имел никакого желания.

Более всего Ромодановский полагался на солдат и стрельцов, вооруженных единообразными мушкетами и холодным оружием (сабли, шпаги, бердыши и пики). Стрельцы объединялись по 500 человек в приказы во главе с головами и полуголовами, солдаты — в полки по 1600 человек (реально всегда было меньше) во главе с полковниками. Те и другие имели полковую артиллерию и гренадеров. Драгуны представляли собой солдат, посаженных на коней, вооруженных облегченными мушкетами с кремневыми ударными замками и шпагами, но на них воевода не слишком-то полагался, как и на обычных (не гвардейских) солдат: те и другие в мирное время крестьянствовали.

Конница Ромодановского состояла из полков в 1000 человек, постоянно квартирующих в городах Белгородского военного округа — разряда (дворян из центральных уездов и воевод мы в расчет не берем), которым князь ведал не одно десятилетие. Это были рейтары в латах и шлемах, каждый с карабином, парой пистолетов и палашом или саблей. Их полк делился на 10 рот по три капральства в каждой. К рейтарскому полку обычно приписывался эскадрон копейщиков — тяжелой кавалерии для атаки с копьем и пистолетом в руках при поддержке огня рейтар; также и к полкам копейщиков приписывался эскадрон рейтар. Сравнительно малочисленные гусары имели легкие латы с наручами и копья вдобавок к саблям и пистолетам.

Наконец, Ромодановский имел конную артиллерию драгун и довольно маневренный Пушкарский полк: всего 126 стволов литых полевых пушек и гаубиц, стрелявших 1 — 10-фунтовыми ядрами и гранатами. Эту силу князь лично расставил на берегу Днепра, где противоположный берег понижался и полуостровом вдавался в реку. В ночь на 27 августа солдатские полки Верстова и Воейкова и казачьи Левенца и Барсука на барках пересекли реку и отбросили заслон крымских татар. Артиллерия с другого берега подавила начавшуюся было стрельбу турок. Высадившиеся окопались, а затем, по совету Гордона, расширили плацдарм, построив укрепленную линию длиной более 3 км.

Ромодановский действовал планомерно, посылая в лодки новый полк, как только для него приготовлялось укрепление. Лишь во второй половине дня 27 августа турки вновь атаковали, но были отброшены плотным огнем полковой артиллерии и мушкетов выборных солдат Шепелева и Кровкова. Командующий успел перебросить полки Гордона, Гранта, Россворма, кавалерию полковника Косагова и казаков Новицкого (Нежинский, Гадячский и Полтавский полки). Переправа 15-тысячного корпуса обошлась потерей нескольких десятков человек, при этом занятый ими плацдарм был хорошо укреплен.

Вообще-то переправа перед лицом неприятеля считалась в XVII в. отчаянным подвигом и сопровождалась серьезными потерями (читай французскую историю), поэтому Ибрагим-паша не сразу поверил донесениям, а поверив, сделал худшее, что мог выдумать: беспорядочно бросил основную часть армии на плацдарм. Возможно, турки и татары не собирались проявлять чудеса героизма, но, когда наступающие дрогнули под плотным огнем русской артиллерии, Косагов бросился в рукопашную и нанес противнику страшные потери: только тяжесть его закованной в кирасы кавалерии остановила избиение за пять верст от берега. На поле боя остались тела сына крымского хана, «сыновей паши» — огланов, множества турецких офицеров и крымских мурз, всего около 20 тысяч трупов. Российские войска потеряли 2460 человек убитыми и около 5 тысяч ранеными.

В ночь на 29 августа Ромодановский и Самойлович еще не завершили переправу, а войско Ибрагим-паши уже бежало в сторону Буга, бросив артиллерию, обоз и продовольствие. Догнать и побить удалось лишь арьергардный отряд. Российская армия простояла под Чигирином с 5 по 10 сентября, занимаясь починкой сильно разрушенных укреплений, и отправилась на зимние квартиры. Федор Алексеевич мог заняться своим излюбленным делом — награждением участников похода (в основном передачей части поместий в вотчину и пожалованием новых земель, № 640, 671, 684, 736, 739, 743, 776, 793), заботой о раненых (№ 732), обеспечением льгот участникам военных действий (№ 680, 710, 733, 760, 783, 794) и т. п.

 

Второй чигиринский поход

Осенью 1677 г. и зимой 1678 г. Федор Алексеевич был весьма озабочен сбором припасов «на оборону Киева против наступающих неприятелей», переведя туда из Севска Петра Ивановича (Патрика) Гордона в новом чине генерал-майора для командования драгунским и солдатскими полками и составления сметы всего необходимого. При этом Гордон, не успев получить царского указа от 5 ноября, 15 ноября сам явился в Москве с готовыми росписями сил и средств, потребных для защиты Киева, так что уже 26 и 27 ноября государь с боярами смогли отдать соответствующие распоряжения.

Известно, как поощряется в России подобная сметливость: Гордон со своими драгунами и солдатами был отправлен оборонять Чигирин, правда, со специальным указанием Федора Алексеевича не употреблять ценного специалиста-фортификатора ни в каких вылазках. По просьбе Самойловича назначить комендантом города «знатную особу», воеводой в Чигирин был послан знаменитый «твердостоятельной» обороной крепостей Иван Иванович Ржевский, произведенный 7 марта 1677 г. в окольничие. Нужно было восстановить, расширить и перепланировать замок, что и было выполнено к 1 июня, когда Ржевский отослал царю Федору Алексеевичу подробный план и описание новой крепости.

Кампания 1678 г. началась так, словно прошлогодняя война была лишь генеральной репетицией. Отборную турецкую армию, собравшуюся к концу апреля у Исакчи, провожал в поход сам султан Магомет IV. Командование взял на себя новый великий визирь Кара-Мустафа-паша — известный полководец, прославленный прежними победами, а несколько лет спустя упорно осаждавший Вену. На пути к Днестру к 80 тысячам турок присоединилось около 5 тысяч молдаван и валахов во главе со своими господарями; за Бугом в войско влились 4 тысячи казаков Юрия Хмельницкого и около 30 тысяч татар хана Мурат-Гирея. На этот раз помимо 25 осадных пушек и 12 мортир турки везли с собой 80 полевых орудий, не слишком маневренных, но пригодных в оборонительном сражении.

Гарнизон Чигирина из стрельцов, солдат и казаков насчитывал 13 600 человек при 82 пушках и четырех мортирах. Уже в апреле переправился через Днепр и укрепился среди лесов и болот в трех верстах от крепости почти десятитысячный корпус генерал-майора Г.И. Косагова. Знаменитый воин послал в Чигирин всего 2,5 тысячи человек, удерживая с остальными переправы через Днепр и Тясьмин. 50-тысячная армия Г. Г. Ромодановского выступила из Курска 17 апреля и в середине июня соединилась на Артополате с 30 тысячами казаков Самойловича, а также донцами под командой прославленных атаманов Матвея Самарина и Фрола Минаева.

26 июня главные силы россиян стояли уже на Днепре.

Ромодановский и Самойлович имели прекрасную возможность упредить турок под Чигирином и навязать Кара-Мустафе наиболее выгодное для них встречное сражение, тем более что они располагали достаточной информацией о неприятеле. Однако военачальники повели себя столь загадочно, что исследователи до сих пор тщетно искали разумное объяснение их маневрам. Вместо того чтобы переправиться через Днепр на заранее выбранном и охраняемом Косаговым месте, воевода и гетман предприняли боковое движение вверх по реке, форсировали Сулу и только 6 июля вновь вышли к Днепру у Бужинского перевоза.

Турки подступили к Чигирину 8 июля и обложили его на следующий день, не зная о близости российской армии. Как бы для их удобства Косагов 9 числа получил приказ всеми силами сопроводить в крепость 2200 человек подкрепления — и, с понятными чувствами, выполнил его, оставив укрепленный лагерь и брод через Тясьмин, немедленно занятый 10-тысячным отрядом татар. Со скрежетом зубовным Косагов выполнил приказ, оставил татар в покое, отступил к главной армии и буквально растворился: с этого времени участие одного из лучших русских полководцев в кампании не прослеживается.

Ромодановский и Самойлович полностью переправились, когда татары наткнулись на 10-тысячный корпус из рейтар, драгун и солдат думного генерала Венедикта Андреевича Змеева. Неприятель в панике бежал, но Ромодановский и не подумал вновь занять переправу через Тясьмин. Кара-Мустафа, напротив, уяснил обстановку и 12 июля бросил в атаку 20-тысячное турецкое войско и крымскую орду. Левофланговый корпус Змеева был опрокинут, но оправился и контратаковал, когда неприятель был остановлен сосредоточенным огнем Пушкарского полка стольника Семена Федоровича Грибоедова. Турки и татары бежали с поля. Противник неудачно атаковал и 15 июля, но Ромодановский стоял как вкопанный, не делая попыток к наступлению или даже преследованию.

Это объясняют тем, что воевода имел четкий царский указ не начинать активных действий до прибытия князя Каспулата Муцаловича Черкасского, отправленного вербовать калмык и прочих степных всадников по действительно имевшей место просьбе Самойловича к Федору Алексеевичу. Но сам государев указ настоятельно нуждается в объяснении: какое значение имела бы целая орда степняков в современных боевых действиях, где даже регулярная конница русских и турок в основном оставалась в резервах? 28 июля Черкасский привел к более чем 80-тысячной русско-казацкой армии от 2 до 4 тысяч «бедных, голодных и оборванных наездников». 31 июля Ромодановский начал наступление к Чигирину.

Героическая оборона города шла уже три недели. Защитники Чигирина знали, что на них смотрит вся страна, более того, весь христианский и мусульманский мир. Пастыри Великой, Малой и Белой России служили молебны о победе над супостатами и призывали христиан к посту и молитве в час великого испытания. Покоренные турками христианские народы во главе с Константинопольским патриархом с надеждой смотрели на Чигиринскую твердыню.

Подвиги защитников Чигирина, на которых ежедневно обрушивалось до 1000 ядер и бомб, потрясают даже в скупом и ворчливом изложении Гордона. При осаде и обороне города были продемонстрированы самые передовые достижения фортификационной, минной и артиллерийской науки. Турки сопровождали атаку огнем через головы наступающих и, не отводя войск, сносили пушками и мортирами вторые линии укреплений. Они применили собственные ручные гранаты, создали специальные штурмовые отряды. Осажденные несли потери, но отражали все штурмы, восстанавливали укрепления и сдерживали турецкий натиск вылазками, целых три недели не зная, где находится русско-украинская армия.

Согласно французским источникам, Кара-Мустафа-паша отчаялся взять крепость в кампанию 1678 г. Только решение военного совета, на котором незначительное большинство поддержало дефтердаря (главного финансового советника) Ахмет-пашу, вынудило визиря продолжать осаду. Военный совет определил также навести через Тясьмин мосты и занять на том берегу господствующие высоты свежими янычарскими корпусами Каплан-паши и Кер-Гасан-паши численностью в 10 тысяч человек с 50 пушками и вспомогательными отрядами татар.

Ромодановский вновь опоздал. Его передовые отряды пробились 31 июля к Кувечинскому перевозу через Тясьмин, но были остановлены янычарским огнем с Чигиринских гор. К 1 августа, когда русские начали решительное сражение, янычары основательно окопались на Стрелковой горе, по которой круто поднимался с приднепровской равнины Кувечинский взвоз. Ночная атака русских 1 августа не удалась. Видя, что малой кровью уже не обойтись, Ромодановский решил дать туркам показательный урок. Против лучшей османской пехоты, находившейся в самом выгодном положении и имевшей сильную артиллерийскую поддержку, наступала русская регулярная пехота, по условиям местности почти лишенная артиллерийского прикрытия: полевая артиллерия не добивала до вершины, а руками вкатить орудия на кручу не удавалось.

Вперед выдвинулся правый фланг Ромодановского: дивизии генерал-поручика. Аггея Алексеевича Шепелева и генерал-майора Матвея Осиповича Кровкова, всего 6 тысяч выборных солдат с резервом из 10-тысячного корпуса конницы и пехоты думного генерала Венедикта Андреевича Змеева. В чрезвычайно трудных условиях, под ужасающим огнем неприятеля солдаты карабкались на гору. Несколько атак было отбито, но русские не отступили. Генералы Шепелев и Кровков вышли перед строем и сами повели солдат в бой, надев шляпы на шпаги. Ретраншементы и батареи янычар были взяты штурмом, русские были уже в турецком лагере, однако ожесточенное сражение продолжалось.

Шепелев своею шпагой срубил бунчук паши, но получил тяжкую рану, а Каплан-паша сумел фланговой атакой отрезать ворвавшихся на гору солдат. Рейтары, драгуны и городовые солдаты Змеева не смогли оказать выборным солдатам своевременной поддержки. Дело спасли 9 стрелецких полков (6 тысяч человек) центра армии Ромодановского. Они ворвались на гору, когда построившиеся в каре и огородившиеся рогатками выборные солдаты уже отбивались прикладами мушкетов. За стрельцами на Стрелковой горе появился корпус Змеева, затем 15-тысячный отряд конницы и пехоты центрального резерва. Конница преследовала турок и крымского хана до горящих мостов через Тясьмин, даже в главный турецкий лагерь ворвались казаки (они составляли левый фланг под командой Самойловича). Победа показала качественное превосходство русской армии, в особенности регулярной пехоты, над турецким воинством.

 

«Чигирин оставлен, но не покорен»

Во всех московских церквах пелись благодарственные молебны; однако положение Чигирина не изменилось. Имея подробные отчеты из армии и крепости, планы и карты, царь Федор Алексеевич хорошо представлял себе, как разворачиваются военные события, мог почти увидеть их глазами участников событий. С 31 июля, заметив движение турок за Тясьминым и узнав от перебежчиков и пленных его значение, чигиринцы ожидали русско-украинскую армию, не обращая особого внимания на взрывы очередных турецких подкопов и усиленную бомбардировку. 3 августа канонада за Тясьминым подсказала, что помощь близка…

К вечеру комендант Чигирина Иван Иванович Ржевский вышел на раскат (башню): Чигиринские высоты цвели русскими знаменами. Непобедимый воевода, отстоявший от неприятеля немало городов, видел «великого государя полковое знамя… камчатное красное, расписанное: образ Спаса Нерукотворного, по сторонам ангелы и в середине звезды, написано золотом и серебром… древко писано золотом с красками, на древке яблоко и в нем крест серебряный золоченый». Знамена солдатских полков были «писаны золотом и серебром по белой тафте, на двух знаменах орлы распластанные, на третьем лев; кресты, и подписи, и травы писаны золотом же и серебром». Красные солдатские знамена имели «в середине кресты, и месяцы, и звезды белой тафты», зеленые — «кресты, и месяцы, и звезды красной тафты». Особо красочно были расписаны длинные знамена конницы.

Прямое попадание турецкого ядра затмило глаза Ржевского; в тот же день стало известно о тяжелом ранении Шепелева (бытующие в литературе сведения о его смерти несколько преувеличены). Избранный офицерским советом в коменданты крепости Патрик Гордон напрасно требовал продолжить наступление на главный турецкий лагерь. Ромодановский и Самойлович, расположившиеся буквально в трех верстах от Чигирина, не трогались с места. Русско-украинские войска, казалось, безучастно наблюдали, как турки с отчаянной энергией штурмуют город. Только маленький отряд Косагова (коего в данном случае называют полковником; и в самом деле, где был его корпус?) сразился с турками на Тясьминском островке, да генерал Вульф устроил на другом острове батарею.

Предположение, что Ромодановский «не рискнул» переправляться через Тясьмин перед лицом сильной армии Кара-Мустафы, противоречит всему опыту замечательного полководца, который начал свою карьеру, в конном строю атаковав превосходящие силы поляков вплавь через озеро, с саблей в зубах, и после многочасовой рубки истребил войска коронного гетмана Станислава Потоцкого в горящем Слонигородке (1655). Тясьмин — не Днепр, к тому же один из мостов вел прямо в Чигирин, представлявший собой готовый плацдарм для вспомогательного удара. С Ромодановским должно было произойти нечто очень серьезное, чтобы воевода ограничился сменой значительной части гарнизона Чигирина и мелкими, притом безуспешными операциями против турок на протяжении целой недели. Притом странное оцепенение приключилось не только с ним, но и с десятками видных русских воевод и генералов, отважных полковников и казачьих атаманов…

Русско-украинское командование не пошло даже на то, чтобы отвлекающими ударами помочь чигиринцам отвоевать потерянные валы и бастионы, а может быть и выбить турок из передовых траншей. Кольцо осады было сжато уже до предела; город со дня на день должен был пасть. Ромодановский знал о приближающемся генеральном штурме и писал об этом коменданту; Гордон отвечал, что не боится и отстоит город, но сие от него не зависело. 11 августа страшные взрывы потрясли Чигирин и турки ринулись в проломы. Казаки (украинские летописцы пишут, что по случаю воскресенья они были в стельку пьяны) бросились в беспорядочное бегство, мост под их тяжестью обрушился, и масса людей погибла.

Русские войска держались стойко; стоявшие в нижнем городе эскадроны полковника фон Вестгофа полегли почти целиком. Отразив штурм замка, Гордон с четырьмя наполовину русскими, наполовину украинскими регулярными полками (Курским, Озерским, Сумским и Ахтырским) отбил ворота горящего нижнего города, возвел новые укрепления и обеспечил связь замка с переправой. Он посылал гонца за гонцом, прося у Ромодановского всего 5 или 6 тысяч воинов, чтобы отбить весь нижний город, однако не получил подмоги. Командование решило оставить крепость самым странным образом, без письменного приказа: посланному велено было лишь объявить об этом у ворот, не въезжая в замок!

В результате первыми стали отступать к лагерю Ромодановского войска, охранявшие ворота, на которые немедля напали турки. Затем по одному ринулись прочь из города полковники с воинами, которых сумели собрать. Гордон получил-таки письменный приказ, без которого отказывался двигаться с места, в третьем часу ночи, через посыльного полковника московских стрельцов Александра Карандеева (как увидим, это было не случайно). Подготовив к уничтожению тяжелое вооружение и запасы, храбрый шотландец одним из последних с пистолетом и шпагой пробился к переправе, удерживаемой кучкой казаков.

Те из защитников Чигирина, кто не смог пробиться, вернулись на бастионы замка. Они взорвали пороховые погреба, когда замок был занят турками, захватив с собой более 4 тысяч неприятелей. Бездарная эвакуация Чигирина стоила жизни полковникам Корнелию фон Бокховену и Прохору Протасову, трем капитанам, четырем лейтенантам и до 600 стрельцов и драгун (для сравнения, за все время боев русский гарнизон потерял убитыми 1300 человек). Разъяренный Гордон тут же выложил Ромодановскому и воеводам, что он о них думает, но — что любопытно — не получил ни слова в ответ. «Так был защищаем и потерян Чигирин, — записал шотландец в своем дневнике, — он был оставлен, но не покорен».

Ромодановский словно дожидался этого. Он немедленно со всей распорядительностью организовал отступление армии к Днепру. Русские войска шли в отличном порядке batallion querre, огражденные обозами, с лучшей пехотой в арьергарде; кавалерия была спешена. Многочисленные атаки турок и татар не могли задержать движения российских войск, и Кара-Мустафа сумел сосредоточить против их фронта достаточно сил лишь после того, как они заняли старый укрепленный лагерь на берегу Днепра.

С 14 августа между армиями Кара-Мустафы и Ромодановского происходили огневые и рукопашные бои, причем русские солдаты и стрельцы временами атаковали неприятеля, не дожидаясь и не слушая приказов. Только распоряжение об общем наступлении 17 августа дисциплинировало русско-украинскую армию. Устрашенные яростной общей атакой турки и татары бежали к Чигирину, россияне же, подобрав трофеи, отправились через Днепр восвояси.

Возвращение было траурным. Турки, срыв остатки Чигирина, торжествовали победу, которую не испортил даже атаман Серко, сжегший мосты через Буг. В России (не говоря об Украине!) ужасались «магометанской силе»; патриарх Иоаким 26 августа, после окончания военных действий, призвал всю страну молиться «за великого государя царя и великого князя Федора Алексеевича… и за всех людей от нашествия варваров». Московское правительство старалось приукрасить итоги кампании; русские потери убитыми и пропавшими без вести определялись им всего в 3290 человек и ранеными в 5430 человек, тогда как турецкие — в 30–60 тысяч.

Слухи об измене полководцев ширились с каждым шагом отступающих войск. Бескомпромиссный запорожский кошевой Иван Серко, разорвавший мирный договор с татарами ради участия в кампании, резал прямо в глаза Самойловичу: «Не только мы, низовое войско Запорожское, но и весь свет великороссийский и малороссийский ясно видит неспособность вашу и князя Ромодановского и нежелание оказать помощь» Правобережью из-за застарелой злобы к Чигирину и всему Заднепровью. «Пропал Чигирин и вся тогобочная Украйна, — писал о мнении малороссиян Самуил Величко, — от неспособности и коварства Ромодановского и, без сомнения, неприязни к ним Самойловича».

Ходил слух, что Ромодановский вступил в переговоры с крымским ханом, у которого томился в плену его сын Андрей, и хан обещал содрать с того кожу, если Чигирин не будет сдан. В Москве говорили, что в одном Чигирине погибло до 30 тысяч, а в армии еще больше россиян умерли от болезней. «Обвинения против князя Ромодановского так велики, — доносил нидерландский резидент в Москве Иоганн Вильгельм фан Келлер, — что если они подтвердятся, то он рискует потерять не только место, но и жизнь. Ни он, ни сын его не являлись еще в Москву; впрочем, ему и опасно показаться сюда, чтобы народ не взволновался; так сильно против него негодование».

Обвинения звучали тем более остро, что князь Григорий Григорьевич Ромодановский был истинным благодетелем и защитником Украины, сражаясь за нее от самой Переяславской рады; с 1657 г. он бессменно командовал Белгородским полком (затем разрядом) — главной русской армией на юго-западе. Еще недавно украинцы славили его бесчисленные победы над поляками, татарами, гетманами-изменниками и турками, умоляли московское правительство ни в коем случае не лишать их руководства честного и бескорыстного воеводы (этим качествам Ромодановского отдает дань историк С.М. Соловьев).

В Москве не одно десятилетие считали белгородского воеводу незаменимым и с трудом давали ему самый малый отпуск. Разумеется, Григорий Григорьевич и его сын, товарищ в боевых походах князь Михаил, могли оправдаться перед современниками и потомками — оправдаться документально, — но предпочли молчать.

Как человек чести, Ромодановский не мог указать на главных виновников падения Чигирина: царя Федора Алексеевича и его ближайших советников (начиная с князя В.В. Голицына). Ромодановский предпочел подать в отставку; отводом армии на зимние квартиры командовал уже Голицын. 15 мая 1682 г. Григорий Григорьевич был разорван на части, защищая царский дворец от восставших стрельцов и солдат; сын его князь Михаил чудом спасся от позорной смерти (и позже был обвинен Петром I в сговоре со стрельцами). Оба тщетно надеялись, что история восстановит их доброе имя: хотя важнейшие документы были опубликованы и использовались историками (например, А.Н. Поповым), отечественная историография, по обыкновению, не оспорила распространенного мнения. Впрочем, судите сами.

 

Секретный указ государя

В келье Троице-Сергиева монастыря царь Федор Алексеевич 23 сентября 1677 г. принял посланца от гетмана Самойловича с подробным докладом о победе над Ибрагим-пашой, уже сделав распоряжения, направленные на свертывание войны с турками. Прежде всего государь распорядился отозвать русские войска из-под Азова, где они успешно действовали при поддержке флота. С азовскими властями было заключено перемирие, состоялся размен пленных, и русские полки на 47 кораблях ушли вверх по Дону, разрушив свою крепость. Боярская дума обсудила вопрос о разрушении Чигирина; для консультаций по этой проблеме на Украине был назначен стольник Василий Михайлович Тяпкин, бывший резидент в Варшаве, именно 23 сентября получивший верительные грамоты и наказ (инструкцию).

Выбор Тяпкина, лучше всех знавшего положение в Польше, был не случаен: истекал срок Андрусовского перемирия 1667 г., по которому Россия обязалась вернуть Речи Посполитой Киев. Поскольку отдавать Киев Федор Алексеевич не собирался, неизбежным было серьезное дипломатическое столкновение, крайне осложненное мнением панов: заняв Чигирин, царь «отобрал у нас всю Украину!» По польской логике, уступка Украины туркам ничего не значила в отношениях с Москвой, зато Журавинский мир с Портой и Крымом позволял Речи Посполитой воевать с бывшим союзником за Киев, Смоленск, Невель, Себеж и другие города. Хотя среди шляхты не было единодушия, значительная часть ее мечтала взять реванш над Россией за поражение в прошлой войне. Если бы удалось отстоять Чигирин от турок, за него, вполне вероятно, пришлось бы сразиться с поляками…

Ромодановский не принимал этих сомнений и отвечал Тяпкину четко: «Разорить и не держать Чигирин отнюдь невозможно, и зело бесславно, и от неприятеля страшно и убыточно. Не только (Правобережной) Украине, но и самому Киеву зело будет тяжко». Гетман Самойлович заявил еще резче: «Прежде, нежели разрушать Чигиринские укрепления или дозволять неприятелю завладеть ими, пусть объявят всей Украине, что она великому государю его царскому величеству ни на что не потребна, для того и Чигирин разорен!».

Не ограничиваясь протоколом переговоров с Тяпкиным, Ромодановский и Самойлович с военачальниками составили доклад государю о военно-стратегическом значении Чигирина для Украины и самой России (поскольку от него до Путивля не более тридцати миль), о его ценности как крепости, возле которой сосредоточены все окрестные лесные запасы, и, главное, как политического центра, на который ориентируется Правобережье.

Эти ответы не убедили Боярскую думу, и вслед за Тяпкиным на Украину был отправлен уже упоминавшийся стольник и полковник Александр Федорович Карандеев с сомнениями по поводу удобства расположения Чигирина и предложением построить вместо него новую крепость на Днепре (на которую по меньшей мере не претендовали бы поляки). Съехавшись в Рыльск на совещание, Ромодановский и Самойлович составили новый доклад о необходимости удержания именно Чигирина, а вскоре воевода получил указ Федора Алексеевича лично прибыть в Москву.

Протоколов заседаний Думы не велось, но, судя по донесениям нидерландского резидента Келлера, доверенного лица русского правительства, вопрос стоял ребром: главнокомандующим чуть было не назначили В. В. Голицына, что означало бы сдачу Чигирина, но победили сторонники Г.Г. Ромодановского, взявшего защиту крепости на свою ответственность. Царь Федор Алексеевич щедро наградил всех военачальников; Ромодановскому при особой грамоте с перечислением его военных подвигов было пожаловано из дворцовых земель село Ромодановское в Калужском уезде — давно утраченное этой княжеской фамилией родовое гнездо.

Это не говорит о том, что Ромодановского заранее предназначили в жертву. Власти, начиная с Федора Алексеевича, все еще пребывали в сомнении, тем более что король Ян Собеский, не имевший в Раде решительного перевеса для разрыва с Россией, оттягивал переговоры с Москвой, ожидая развития военных событий. Желая определиться, Федор Алексеевич в ноябре 1677 г. послал в Варшаву опытных дипломатов — окольничего И. И. Чаадаева и дьяка Е.И. Украинцева — с сообщением, что Россия не уступит Киева, но король отправил их восвояси с ответом, что все вопросы будут решать великие послы Речи Посполитой (которые под разными предлогами задерживались).

Дело осложняли украинцы, справедливо возмущавшиеся перед Карандеевым и в отписках в Москву самой мыслью о возможности переговоров с поляками о Киеве или Чигирине. Крымские власти, всегда с опасением относившиеся к военным акциям турок в Северном Причерноморье, только оправлялись от потрясения, связанного с переменой их верхушки разгневанным неудачей похода 1677 г. султаном Мехмедом IV. В Крыму был поставлен новый хан, нурадин-султан и калга (командующие правым и левым крыльями орды). Понятно, что прибывшие в Москву посланники хана говорили о мире только при условии уступки Чигирина и всей Правобережной Украины туркам.

Федору Алексеевичу были известны претензии Турции на господство над мусульманским миром, в частности, мечты Стамбула об обладании Кавказом, Астраханью и Казанью. Царя страшила огромная мощь Османской империи, способной, при сосредоточении усилий на одном театре военных действий, привести Российское государство к полному истощению. В то же время Франция, в целом одобрявшая войну турок с Россией, подталкивала султана перенести основные усилия на запад, где заманчиво маячила восставшая против Габсбургов Венгрия. Это давало надежду, что турки предпочтут отложить трудную и не слишком выгодную войну с Россией ради отсечения лакомого куска от Священной Римской империи германской нации.

В конце 1677 г. в Думе победило мнение, что, получив отпор на Украине, турки пойдут на мир с Россией, чтобы освободить руки для войны на западе. Была объявлена мобилизация, начата перестройка Чигирина и комендантом его назначен непреклонный Ржевский. Одновременно в Константинополь был отправлен уже бывавший там профессиональный дипломат стольник А. Поросуков с письмом Федора Алексеевича к Мехмеду IV. Государь, изучивший русско-турецкую дипломатическую переписку с 1613 г., в самых изысканных выражениях предлагал султану помириться на завоеванном, то есть оставив Чигирин за Россией. Турки приняли Поросукова любезно, но не дали аудиенции у султана, который считал делом чести отвоевать Чигирин, причем доброжелатели России, и прежде всего патриарх Константинопольский, предупреждали, что успех похода Кара-Мустафы будет означать величайшую опасность для Российского государства.

Тем не менее Поросуков был отпущен с заявлением, что Высокая Порта заключит мир в обмен на Правобережную Украину, если российские послы встретят великого визиря Кара-Мустафу-пашу в десяти переходах от Дуная. Турецкая армия уже выступила, и Поросуков спешно послал отчет из Валахии. 12 апреля 1678 г. царь Федор Алексеевич по совету с патриархом Иоакимом и боярами указал послать Ромодановскому «тайные вести» от Поросукова, повелел командующему выступать в поход и… начать переговоры с Кара-Мустафой-пашой на рубеже Буга.

Этот указ с подробной инструкцией, как надлежит говорить с турками о древней «исконной братской дружбе и любви» между царями и султанами, отражал сомнения и колебания московского правительства, уверявшего, что «его царскому величеству подлинно известно, как он, Мустафа, будучи у султанова величества первым пашой, всегда султаново величество наговаривал ко всякому добру и к поддержанию исконной дружбы с великим государем». Важно было, что переговоры поручались только русскому командованию: известить или не известить о них гетмана Самойловича было делом Ромодановского (пункт 14).

Итак, Ромодановский должен был всячески оправдываться за шедшие с 1673 г. военные действия, при этом заявляя, что Чигирин и вся Украина, «которая зовется Малой Россией», с древности принадлежала предкам Федора Алексеевича и лишь «на некоторое время от подданства… отлучилась», «а у турецких султанов никогда Малая Россия в подданстве не бывала». Так что если турки не откажутся от своих притязаний, «кроворазлитие» падет на их головы.

Эта инструкция осталась бы только в летописи дипломатических казусов, если бы 11 июля, когда армия Ромодановского переправлялась через Днепр и уже вступила в бой, Федор Алексеевич не послал командующему собственный, именной указ, как бы в дополнение прежнего наказа, но без совета с патриархом и боярами. Поразительно, что документ, опубликованный в Собрании государственных грамот и договоров (т. 4, № 112, с. 365–366) и Полном собрании законов Российской империи (т. 2, № 729, с. 166–168), так и не привлек должного внимания историков.

Между тем свою главную мысль царь выразил определенно: «Буде никакими мерами до покоя приступить, кроме Чигирина, визирь не похочет, и вам бы (Г.Г. Ромодановскому с его сыном и заместителем князем Михаилом. — Авт.) хотя то учинить, чтоб тот Чигирин, для учинения во обеих сторонах вечного мира, свести, и впредь на том месте… городов не строить» (для максимальной точности цитаты из указа не адаптированы). О военных действиях Федор Алексеевич вообще не говорит — благо Ромодановскому было дано время для переговоров с Кара-Мустафой под предлогом ожидания войск Черкасского. Другое дело, что разрушение Чигирина было крайней уступкой.

Добиваясь мира, Ромодановский путем переговоров должен был стараться, чтобы русско-турецкое соглашение «малороссийским жителям не ко утеснению было» и чтобы новая граница не привела к столкновению с Речью Посполитой. Требуя от командующего «почасту» извещать Посольский приказ о ходе переговоров, Федор Алексеевич на самом деле хотел от Ромодановского невозможного, например, советоваться о разрушении Чигирина с Самойловичем и «того смотреть и остерегаться накрепко, чтоб то Чигиринское сведение не противно было малороссийским жителям»!

«А сее бы нашу великаго государя грамоту держали у себя тайно, — писал в конце Федор Алексеевич, — и никто б о сем нашем великаго государя указе, кроме вас, не ведал». Это было тем легче сделать, что Посольский приказ, через который шла переписка, почти все царствование Федора Алексеевича был лишен боярина-судьи и ведался дьяками. Конечно, приказ был подотчетен Боярской думе и она должна была в итоге получить доклад о секретных мероприятиях. Но учитывая, что думные люди и ранее испытывали колебания в вопросе о продолжении войны, инициатива государя не должна была встретить серьезного сопротивления. Уж по крайней мере никто не заступился за бедного Ромодановского.

Не утаить шила в мешке было и в армии: даже до Гордона дошел слух, что воевода получил в десятых числах июля царское предписание вывести Чигиринский гарнизон и взорвать крепость, если нельзя будет удержать ее. Это было не совсем то, о чем писал царь в известной нам грамоте, но именно так указ Федора Алексеевича был реализован: русское командование предприняло все, чтобы турки сами взяли Чигирин и чтобы у казаков было меньше поводов для возмущения (именно они первыми бежали из крепости!).

Кто-то может сказать, что это была грубая работа, как будто от Ромодановского, в его состоянии, можно было требовать утонченности — если он вообще не впал в апатию, предоставив действовать В.В. Голицыну и таким деятелям, как полковник Карандеев. Я же прошу обратить внимание на то, что князья Ромодановские выполнили свой долг перед государем до конца. Никто из современников не заподозрил в Чигиринской трагедии замысла московского правительства: даже поляки, даже Юрий Хмельницкий, для которых такие сведения или хотя бы намеки были бы на вес золота!

 

Цена мира

Последствия падения Чигирина и так были велики. Не говоря о невинно убиенных Ржевском с товарищами, царь Федор грустил о г. Каневе, взятом турками и татарами под командованием Юрия Хмельницкого, о перешедших на сторону неприятеля Черкасах, Корсуне, Жаботине и вообще значительной части Правобережья. Правда, гетманский сын Семен Самойлович вновь привел к покорности Канев, Корсунь, Черкасы и др. — но не к добру, ибо по приказу отца выжег города, местечки, села и деревни на западной стороне Днепра, «чтоб впредь неприятельским людям пристанища не было».

Не лучше обстояли дела на востоке, где падение Чигирина было воспринято как признак слабости «белого царя». Государь упорно, но не слишком результативно требовал от воевод «усмирять» казаков в их перманентной войне с кочевниками (атаманы-молодцы действительно временами перегибали палку, добираясь до самых туркмен и персов). Бои казаков с калмыками, вытекающие из взаимных обид, велись с таким накалом, что последние нападали даже на «умиротворителей»-стрельцов. С весны 1678 г. усилились столкновения казаков с калмыками на Яике, в Красноярском, Тобольском и Кузнецком уездах, с киргизами в Красноярском и Томском уездах, с татарами и башкирами в районах Уфы, Кунгура и Тюмени.

Напрасно государь с января до июня 1678 г. призывал послужить на Украине калмыков тайши Аюки, ногайцев и едисанских татар. Те откликнулись в крайне незначительном числе, дожидаясь исхода кампании. Любопытны, но малоэффективны были попытки Федора Алексеевича применить ученое понятие милосердия к окраинным народам (как, впрочем, и урезонить своих воевод). В Охотске Юрий Крыжановский и приказный Петр Ярыжкин с трудом отбились от тунгусов. Несмотря на то что повстанцы убили сборщиков дани, царь после основательного расследования злоупотреблений администрации велел новому воеводе «жить… с великим опасением, и к иноземцам держать ласку и привет, и тайным и всяким обычаем проведывать в них шатости», действуя исключительно мирно. Русских же участников конфликта воевода Бибиков должен был «бить кнутом на козле и в проводку без всякой поноровки, и сослать в Даурские остроги в пешую службу, и животы их взять в нашу, великого государя, казну».

Бибиков, отличавшийся общими для всех воевод пороками, от такой милосердной политики пострадал — был убит аборигенами со всем отрядом русских людей. Оставшиеся в живых товарищи его были царским указом казнены за «тунгусам обиды и налоги великие». Эта история не остановила Федора Алексеевича, и после донесений о волнениях тунгусов от енисейского воеводы государь указал расспросить переселенных казаками инородцев: «по своей ли они воле в то зимовье пошли или их взяли казаки поневоле, и для чего, и какой тесноты им те казаки не чинили ль? И где они хотят жить?…И где они жить захотят, и им тут жить и велеть, а ясак платить равный прежнему». На этот раз, правда, помимо казаков казнить было велено и двух тунгусов-убийц.

Памятуя о восстании башкир при Алексее Михайловиче, царь Федор 17 апреля 1678 г. подтвердил запрещение русским вступаться в их земли в Уфимском уезде. В благодарность за трогательную заботу об инородцах государь получил сообщение, что башкиры подбивают татар воевать против русских. 15 декабря 1678 г. они «говорили, что твой, великого государя, город Чигирин турецкие и крымские люди взяли и твоих государевых людей побили, а они дескать потому и будут воевать, что у них одна родня и душа: турецкие и крымские там станут биться, а они, башкиры и татары — станут здесь биться и воевать».

Уже 10 ноября 1678 г. Федор Алексеевич вынужден был издать указ об укреплении вооруженных сил в Сибири (на основе исторической справки о мерах правительства по защите мирного населения с 1668 г.). 3 декабря он уточнил указ в связи с вестями о готовящихся нападениях на Красноярск, Енисейск и Даурские остроги. 3 февраля 1679 г. появилась царская грамота в Тобольск об утеснениях русских и ясачных татар от калмык, 4-го — в Якутск о столкновениях с тунгусами, затем распоряжения об обороне потребовались во множестве: в указах упоминаются ханты, самоеды, коряки и т. п.

Наиболее опасной была выявившаяся в феврале подготовка похода калмык и киргизов «со многими немирных земель иноземцами», на Красноярский, Кузнецкий и Томский уезды. Кроме того, 11 марта государь предупреждал чердынского воеводу о набеге татар и башкир на Кунгур и Сибирские уезды, а 10 июня — о набеге татар и башкир на Пермь Великую. Впрочем, русские воеводы и поселенцы не дожидались особых распоряжений по защите своих жизней и жилищ: немногие особо крупные отряды кочевников имели успех, но к осени и об их судьбе поступили в Москву утешительные известия.

Киргизский князь Шанда с союзниками был разбит и обезглавлен под Томском, успев сжечь Ачинский острог и несколько деревень. Калмыки и тувинцы с сообщниками разных племен уничтожили 16 русских деревень и множество татарских селений, осадили Красноярск и четырежды приступали к городу, прежде чем были отбиты воеводой Загряжским и затем потоплены в Енисее атаманом Родионом Кольцовым. Успокоившись, царь послал суровый выговор красноярцам, которые, не вынеся вида безнаказанно свирепствующих вокруг города тувинцев, вывели на стены и расстреляли их аманатов (заложников). Воевода же Даниил Загряжский, не удержавший своевольных красноярцев от сего поступка (ибо готовился к вылазке, чтобы изрубить злодеев), был царским указом посажен в тюрьму.

В мерах к бунтовщикам государь ограничился тем, что, милостиво приняв в Москве послов сибирского калмыцкого хана Бошохты и мирных тайшей, велел впредь восточных инородцев к Москве не пускать, наложил на ряд племен экономические санкции и постарался ограничить поступление к ним современного оружия (а то кочевники располагали даже винтовками, которые в значительном числе поступили на вооружение русской регулярной армии только при канцлере В.В. Голицыне).

Нельзя, однако, сказать, что отзвуки сдачи Чигирина на востоке страны совсем ничему не научили Федора Алексеевича. Первым в Европе получив подробные сведения о Циньской империи, которые привез из Китая посланник Николай Милеску-Спафарий (они стали весьма популярны в России и на Западе), царь живо прореагировал на первые известия об опасности для пограничного Албазина и Нерчинска. Федор Алексеевич собирался удержать границу по Амуру, хотя последних донесений (март 1682 г.) получить, видимо, не успел. Из-за придворных интриг правительство Софьи пошло на неоправданные уступки Китаю (подтвержденные правительством Нарышкиных) и создало повод для решенного лишь на рубеже XX и XXI в. пограничного спора (правительство РФ уступило еще больше, чем царевна Софья).

Возникает вопрос, чего же добился царь Федор, с таким трудом и издержками сровняв с землей Чигирин? Правда, он надеялся на лучший исход переговоров, которыми можно объяснить отвергнутое турецким военным советом предложение Кара-Мустафы отступить от крепости. В реально сложившейся ситуации ближайшая выгода была получена в ходе переговоров с великими и полномочными послами Речи Посполитой в Москве, закончившихся еще до падения Чигирина (в основном договорились к 18 июля, текстами разменялись 3 августа).

На переговорах, подробно описанных в русских документах и записках участников польского посольства Бернгарда Таннера, представители Речи Посполитой предлагали заключить не вечный мир (как хотел Федор Алексеевич), а перемирие, при условии передачи на их сторону Киева, Смоленска, Невеля, Себежа и Велижа. В ходе упорных многодневных дебатов, когда обе стороны не раз угрожали оружием (царь даже заявил, что готов заключить союз против Польши с султаном), удалось склонить поляков ограничить свои аппетиты Невелем и Велижем вкупе с полумиллионом злотых (100 тыс. руб.). Город Себеж и еще 100 тыс. руб. Федор Алексеевич обещал передать полякам после ратификации договора королем (№ 730).

Уступчивость поляков в немалой мере объяснялась тем, что вопрос о Чигирине выпал из договора. Послы Речи Посполитой, требовавшие, чтобы он был отложен «до комиссии», были уверены, что таким образом всегда будут иметь повод расторгнуть договор, удержав полученное. Понятно, что они тщательно избегали и разговора о союзе против турок: даже вопрос о «не заключении договоров одному государю без другого с султаном турецким и ханом крымским» был отложен «до комиссии будущей с посредниками». Поляки столь уповали на истощение России в войне с турками, что князь Чарторыйский однажды сгоряча предложил, чтобы Чигирин и Правобережная Украина оставались за царем все перемирие (до июня 1693 г.).

Фактическое исчезновение вопроса о Чигирине из русско-польских и русско-турецких отношений стало для Яна Собеского и панов Рады пренеприятнейшей неожиданностью. Сняты были также многие противоречия государя с оппозицией при московском дворе, в которой особенно заметен был патриарх Иоаким, ради мира готовый на любые уступки соседям и до крайности опасавшийся «агарян». Дошло до того, что шведский посол в Польше заявлял: «Лихи на нас были ближние бояре, особенно Матвеев, они отвращали от мира покойного государя; но теперь дай Бог здоровья патриарху московскому; он нынешнего молодого государя духовными беседами склонил к вечному миру с нами!» Благодарили Иоакима и поляки: 14 июля он пришел на переговоры, шедшие на грани разрыва, и потребовал уступить Речи Посполитой города и казну, внеся в договор только статью об охранении православия. Он же стоял на стороне поляков в вопросе об исключении из договора статьи о русско-польском союзе. Требования Иоакима, доведенные и до государя, были удовлетворены.

После распространения в России вестей о падении Чигирина правительство, кажется, подыгрывало Иоакиму, объявившему Отечество в опасности. Разрядная записная книга о «полковых делах» (с ноября 1678 по сентябрь 1679 г.) наполнена указами царя Федора Алексеевича (именными, вместе с Боярской думой и по «совету» с патриархом) о необходимости единодушно, «без нетчиков» и «без мест» выступать «против турецкого султана с войсками и крымского хана с ордами» в составе нескольких армий под общим командованием князя Михаила Алегуковича Черкасского и князя Михаила Юрьевича Долгорукова. Распоряжения государя, помимо обычной предусмотрительности и склонности опираться на точные «доклады» об обстоятельствах прошлых лет, отличаются особенной резкостью и даже суровостью, обещая виновным по различным случаям «быть в жестоком наказании, и в разорении, и в ссылке без всякого милосердия и пощады».

Общая разрядная записная книга 1678–1679 гг., хотя и сохранилась не полностью, ясно свидетельствует, сколь видное место занимали военные дела в расписании занятий царя Федора Алексеевича. В поход вновь, и очень сурово, требовалось выслать из Соли-Камской выборных солдат А.А. Шепелева, заменив раненых и убитых солдатскими детьми и родственниками. Отъявленных дезертиров вешали, чтоб другим бегать из полков, «было неповадно».

Летом 1679 г. против ожидаемого похода турок и татар на рубежах было сосредоточено: в Большом полку дворянской и регулярной конницы 7214 чел., стрельцов и солдат 5229 чел. (итого 12 443); в Новгородском полку конных и пеших 3808 чел.; в Казанском разряде конных 7013 чел., пеших 2292 чел. (итого 9305); в приданном Казанскому разряду стрелецком корпусе Г.А. Козловского 4484 чел.; в Рязанском разряде, Севском полку и приданных им частях 6988 конных и 12 272 пеших (итого 19 260); в Белгородском полку 12 488 пеших и конных; в корпусе думного генерала В.А. Змеева было 10 239 конных, 7947 пеших (итого 18 186), в корпусе генерал-поручика Г.И. Косагова на Украине 2212 русских и 6930 украинских воинов (итого 9142). Одна полевая сила составляла более 89 тыс. чел., не считая полков, занимавших укрепленные черты и стоявших «в полевых городах за чертою».

В 1680 г. главнокомандующим над армиями, которые должны были своими внушительными маневрами сдерживать воинственность турок и татар, был поставлен князь В.В. Голицын. В царских грамотах о мобилизации не шла речь о мирных переговорах: они еще с января вещали, «что турецкой султан собирает великие свои войска и непременно хочет по весне приходить под Киев», а крымский хан уже выступил в поход. Действительно, на укрепленных рубежах шли, как и в предыдущие годы, военные действия, но это были довольно обыкновенные бои со степными разбойниками. Армии турок так и не дождались, хотя даже после заключения мира с Высокой Портой и Крымским ханством, в марте и апреле 1681 г., царские грамоты, например, на Белоозеро требовали обязательной высылки на службу московских и городовых дворян, копейщиков и рейтар, также и солдат в полки Тамбовского и Казанского разрядов.

По прошествии столетий очевидно, что правительство Федора Алексеевича изрядно преувеличивало опасность нового турецкого нашествия. Поражения отборной янычарской пехоты и сильной турецкой конницы — сипахиев в битвах с русскими регулярными частями в 1677–1678 гг. произвели в Османской империи столь удручающее впечатление, что Кара-Мустафа-паша и сам султан почли за лучшее не посылать их вновь «на погибель», тем паче что престижный вопрос о Чигирине был снят. Зато в 1687 г., когда В.В. Голицын в чине канцлера и дворового воеводы двинул полки на юг, янычары завопили, что «русские идут на Стамбул!» и по обыкновению учинили бунт, а фанатики стали бросаться с минаретов, чтобы не попасть в руки «гяуров».

 

Переоценка армии

Важно заметить, что мобилизации 1679–1681 гг. сильно отличались от старинного сбора всех военнообязанных и «даточных» и перемещения к одной границе значительных числом, но мало организованных полчищ. В условиях продолжающейся войны царь Федор Алексеевич энергично осуществлял военные реформы, изменившие саму структуру российской армии. Реформы эти, хотя и упоминаются в литературе, рисуются достаточно туманно, чтобы читатель не отдавал себе ясного отчета, что именно разрушал и что «впервые» создавал в армии Петр I.

Характерно идущее еще от В.Н. Татищева мнение, что сформированные царем Алексеем Михайловичем регулярные рейтарские, копейные и солдатские полки при преемниках его «упущены были и все они вскоре крестьянами сделались». В лучшем состоянии находились стрелецкие и выборные солдатские полки, «однако же и те допущением многих ненадлежащих вольностей, а наипаче торгом, приведены в дерзость». Между тем реформа Федора началась как раз с расформирования окрестьянившихся полков: драгунских на юге и солдатских на севере.

Четыре полка драгун Белгородского разряда были расформированы, «и к началу 80-х годов XVII в. драгуны полностью исчезли из состава ратных людей полковой службы». Часть их обратилась в тяглых крестьян, часть перешла в солдаты и на городовую службу. В Сибири, согласно указу Федора Алексеевича от 22 сентября 1679 г., возвращались из драгун в прежние звания завербованные с 1663 г. ямщики, посадские люди и крестьяне. Это было связано вообще с политикой избавления от «белых» (нетяглых) дворов, афористически выраженной в именном указе Федора Алексеевича от 29 октября 1677 г.: «Беломестцев, которые живут на тяглых землях, а по договору тяглой с той земли не платят — и тех сводить!» (№ 707). Поэтому в Сибири в тягло возвращались также все записные с 1663 г. в пушкари, затинщики (стрелки из крепостных пищалей) и беломестные казаки (служившие с необлагаемой налогами земли), но, поскольку последних оставалось еще много, их велено было перевести в городовую службу и в драгуны. Предусмотрительное правительство даже повелело казакам сделать к мушкетам новые ложи для установки кремневых замков (вместо фитильных жагров), высылавшихся из Москвы. Сибирские драгуны предназначались для защиты мелких поселений.

Сыграли свою роль в защите северных границ и олонецкие солдаты, обученные в 1649 г. князем Ф.Ф. Волконским в количестве почти 8 тысяч (еще тысяча была рекрутирована в Старорусском уезде). Однако опыт создания своего рода военных поселений, когда под ружье ставилось чуть не все трудоспособное население, оказался неудачен. Вопреки мнению историка русской армии A.B. Чернова, правительство Алексея Михайловича не «освободило крестьян от солдатской службы»: в 1676 г. крестьяне-солдаты били челом Федору Алексеевичу о своем обнищании; 7 февраля 1679 г. царь еще приказывал их призывать, но 18 февраля и 7 апреля 1680 г., изучив докладную выписку, постановил отказаться от использования их в военных действиях и вместо службы брать сверх прежних рублевых и полтинных налогов по полтине с олонецкого двора, грозя воеводе за поноровку «жестоким наказанием без всякой пощады».

Поскольку непривилегированные «служилые по прибору» получали казенное оружие и обмундирование, а во время действительной службы — жалованье, они лучше обеспечивались казной в районах, почти постоянно находившихся на военном положении. Таких районов или разрядов, со сложившейся военно-территориальной организацией, к царствованию Федора Алексеевича было уже несколько. Самый старый, созданный еще в середине 1640-х гг. Белгородский разряд, по росписи 1677/78 г. включал 61 город с воеводским управлением, несколько крепостей и слобод «за чертой» и стоявший наподобие острова внутри территории разряда дворовый (царский) город Романов. Существовавшие с XVI в. разряды, такие, как Береговой и Рязанский, были упразднены в связи с переносом границ, зато на западе возникли Новгородский и Смоленский разряды, с юга к ним примкнул выделенный из Белгородского Севский разряд, с востока Белгородский продолжился Казанским разрядом, а в Сибири были организованы Тобольский, Томский и Енисейский разряды.

Удобство разрядного управления состояло в том, что первый воевода каждого разряда являлся главой местной администрации в мирное время и командующим армией — в военное. При царе Федоре Алексеевиче южные и юго-восточные города получали имевшееся на более спокойных территориях полноценное воеводское и местное приказное управление (благодаря чему общее количество приказных изб в России возросло с 284 до 299). Поскольку же разряды по значению и территории значительно выходили за рамки старых уездов, то, например, белгородский воевода превратился в разрядного воеводу, а его приказная изба — в разрядную приказную избу, т. е. произошло делегирование на места части функций Разрядного приказа.

Далее, со стабилизацией состава и расположения полков входившие в разряды города превращались в города полковые и корпусные (генеральские). Например, в Белгородском разряде квартировали в соответствующих городах и носили их имена по рейтарскому и солдатскому полку в Курске, Белгороде, Козлове, Мценске и Ельце. Понятно, что местный воевода должен был иметь чин не ниже генерал-майора. Известны также рейтарские полки этого разряда: Обоянский и Ливенский; солдатские: Старооскольский, Яблоновский, Хотмыжский, Ефремовский, Коротоякский, Усманский, Воронежский и Добренский; регулярные казачьи: Ахтырский и Сумский. Это не значило, что полки были укомплектованы жителями одного города и уезда. Так случалось (например, Курский рейтарский полк), однако, не всегда: например, в Яблоновском солдатском полку из 1011 солдат 443 были местными, остальные — из Усерда, Ольшанска и Острогожска.

Трудности комплектования регулярных полков правительство с середины XVII в. преодолевало массовыми «разборами» и мобилизацией людских ресурсов из центральных уездов; переводом на рубежи дворян и принудительным набором даточных крестьян, записывавшихся в пожизненную солдатчину. Земли вокруг укрепленных рубежей испокон веков были причиной постоянной головной боли правительства. Они требовали людей и ресурсов, из-за нехватки людей частенько приходилось приостанавливать там сыск беглых, норовивших записаться в городовую службу (пушкари, затинщики, воротники и т. п.). В свою очередь оттуда бежали даточные, а сконцентрированное в полках дворянство нищало до полной потери социального лица.

Так, в результате смотров 1677–1679 гг. Федор Алексеевич обнаружил, что на одного дворянина и сына боярского в южных городах приходилось в среднем меньше одного тяглого двора; атемарские дворяне владели по 1–3 крестьянскому и бобыльскому двору. В центральных уездах положение было лучше, но в целом земельный голод вполне объяснял и оправдывал ощутимое стремление дворянства к военным захватам. Стоять на краю черноземов и быть нищими в виду бескрайнего Дикого поля из-за какой-то там турецкой и татарской опасности — ей-богу, призыв к истребительной войне с полумесяцем падал на благодатную почву.

Чрезвычайно любопытно наблюдать, с какой последовательностью царь Федор Алексеевич, уклоняясь от экстремизма во внешней политике, принялся кардинально решать весь этот комплекс взаимосвязанных проблем. Среди его деяний справедливо выделяют военно-окружную реформу 1679 г., представляющую собой всероссийский «разбор» военнослужащих, завершившийся составлением «Росписи перечневой ратным людем, которые в 1680 году расписаны в полки по разрядам».

 

Военно-окружная реформа

Отныне система военных округов охватывала и центральную Россию: для комплектования и содержания приграничных округов, к которым вместо упраздненного Тульского прибавился Тамбовский разряд, были созданы разряды Московский и Владимирский и восстановлен Рязанский. Таким образом, вся территория государства (черносошные крестьяне и промышленники северных уездов содержали выборных солдат) была организационно приспособлена к регулярной военной службе. Следует лишь уточнить, что разрядов было не 9, как считается с легкой руки А. В. Чернова, а 12 (три сибирских разряда не попали в «Роспись» 1680 г.). Впрочем, в начале 1682 г. их число сократилось до 11: Тамбовский разряд был влит в Белгородский.

Разрядный приказ оставался главным центральным военным ведомством — своего рода министерством обороны (поэтому Федор Алексеевич заблаговременно поставил его над другими приказами, № 677). Управление вооруженными силами дальних окраин осталось в территориальных приказах: Сибирском, Казанском и Малороссийском. 7 ноября 1680 г. царь Федор Алексеевич объединил управление Разрядным, Рейтарским, Пушкарским и Иноземным приказами (последний ведал солдатами) в руках одного человека — боярина князя М.Ю. Долгорукова, отец которого возглавлял Стрелецкий приказ. 12 ноября государь издал развернутый именной указ о распределении военного управления (№ 844), которым снимались последние противоречия в связи с осуществленной военно-окружной реформой: отныне Новгородский, Смоленский, Большого дворца и иные приказы (кроме названных) полностью теряли военные функции и не должны были мешать деятельности разрядных командиров.

Социальное значение военно-окружной реформы было заложено в инструкции «разборщикам» ратных людей. Федор Алексеевич считал, что числиться в «полковой» (действительной) службе могут лишь ратные люди регулярных полков (стоявших в пограничных разрядах), причем дворяне — в коннице, «служилые по прибору» — в пехоте. Возможно, драгуны пострадали именно потому, что не вписывались в эту четкую систему. Городовая служба — как дворянские сотни, так и городовые стрельцы, казаки, пушкари, воротники, затинщики — старательно искоренялась: всех годных к строевой службе велено было писать в полки. Недворян брали в солдаты, но, поскольку тем надо было платить жалованье, а многие люди городовой службы служили без него, с земель, в качестве переходной меры государь позволил части их служить через год: год в городовой службе без жалованья, год в полковой на солдатском содержании.

Московские стрельцы, давно превратившиеся в гвардию (ср. № 791), посылавшиеся как ударные войска чуть не во все походы и поддержавшие свою честь в кампаниях 1677–1678 гг., были сохранены. Однако и их организация подверглась изменениям. Старинные стрелецкие приказы были слиты в тысячные полки, головы переименованы в полковников, полуголовы — в подполковников, сотники — в капитанов (№ 819). Выборные солдаты к концу царствования Федора Алексеевича их двух полков превратились в две полносоставные дивизии во главе с генералами и, как гвардия, квартировали под Москвой в Бутырках.

Производя генеральную запись в солдаты, правительство не упустило возможности разобраться с беглыми. Прежде всего, Федор Алексеевич отменил указ своего отца о запрещении выдачи беглых крестьян и холопов, записанных в ратную службу и «надобных к походу»: по мнению нового государя, военная опасность не должна была препятствовать возвращению крепостных владельцам (1676). С набором даточных (1678) начались их побеги и, соответственно, сыск, массово проведенный (по переписям) в 1678 и 1680–1681 гг..

Разбор конницы состоял в выписке из нее всех недворян в солдаты; с частью обедневших дворян и детей боярских, неспособных к службе в рейтарах и копейщиках, поступали так же — это был необходимый элемент очистки дворянского сословия от деклассированных лиц. Взамен в регулярные полки вливалась масса призываемого на обязательную службу дворянства из центральных уездов.

В целом по девяти разрядам (не считая Сибири) полученная царем Федором итоговая роспись показала 61288 солдат в 41 полку (37 % численности армии), 20 048 стрельцов в 21 полку (12 %), 30 472 рейтара и копейщика в 26 полках (18,5 %), 14 865 казаков в 4 полках (9 %). В старинной дворянской сотенной службе оставалось 16 097 человек (10 %) — из них к Государеву двору относилось 6385 человек, остальные, видимо, служили от городов по выбору или еще не были разверстаны в полки. Дворян сопровождало 11 830 военных холопов (7,5 %), еще 10 тысяч конников было набрано из даточных (6 %) в явном противоречии с идеей сословного разделения конницы и пехоты.

Видимо, составителям росписи тоже показались странными эти результаты, за счет дворянской и даточной конницы дающие ей превосходство над главной ударной силой кампаний 1677–1678 гг.: пехотой (51 % конных и 49 % пеших). Пересчитав ратных людей без Московского разряда, получили иную картину: 43 908 конных рейтар и драгун, 76158 стрельцов и солдат и 14 865 казаков в полках. Иными словами, в основном составе армии пехоты было в полтора (а без казаков — почти в два) раза больше, чем конницы. В то же время роспись 1680 г. настоятельно требовала от Федора Алексеевича заняться Московским разрядом — последним бастионом старого дворянского ополчения.

Учитывая, что, согласно «Росписи перечневой» 1680 г., гетман Самойлович должен был выставить в поле ровно 50 тыс. казаков, Российское государство имело одну из самых больших армий в христианской Европе. Памятуя, что парад всегда дешевле войны, Федор Алексеевич старался максимально продемонстрировать это супостатам. Уже в походе 1679 г. участвовало 400 (!) орудий, а в 1680 г. В.В. Голицын вывел на рубежи 129 300 русских ратников (52,5 % солдат и стрельцов, 26,5 % рейтар, 8 % казаков и столько же дворянских ополченцев), то есть всего перед султаном и ханом маячило чуть не 180 тысяч российских воинов, самым современным образом вооруженных. В численности, вооружении и выучке регулярные части России уже тогда получили превосходство над ударными силами Османской империи (корпусом янычар и конным ополчением сипахиев).

 

Наступление на Дикое поле

Демонстрируя новую российскую армию на южных рубежах, боярин князь В.В. Голицын имел цель убедить «агарян» отказаться от мысли о большой войне. Но чтобы удержать от стремления к ней собственное воинство, царь должен был хоть частично удовлетворить дворянство из наличных земельных запасов. И таковые имелись: дворянство заглядывалось на дворцовые владения, составлявшие по переписи 1678 г. 88 тыс. крестьянских дворов, тогда как все вместе бояре, окольничие и думные дворяне владели 45 тыс. дворов. Еще более лакомыми выглядели церковные владения, в которых числился 116 461 двор! За одним патриархом было более 7 тыс. дворов, тогда как самый богатый боярин имел около 4 600 дворов, а боярин в среднем — всего 830 (окольничий — 230, думный дворянин — 150 и т. д.). Так что горячий призыв патриарха защитить от «агарян» плодородные южные земли имел солидное основание: дворяне слишком ревностно следили за размерами церковных земель…

Федор Алексеевич, как и полагается мудрому монарху, нашел компромиссный выход в освоении уже занятого войсками участка Дикого поля. Он не сделал здесь открытия, но проводил эту политику настойчиво и последовательно. Уже 3 марта 1676 г. молодой царь слушал с боярами докладную выписку о реализации указов Алексея Михайловича от 21 июня 1672 г. и 2 мая 1673 г. о раздаче церкви и «всяких чинов служилым людям для хлебного пополнения» земель на ближних южных рубежах. По дворянскому челобитью Федор Алексеевич указал удовлетворять нужды служилых в земле также и свободными землями дальних, наиболее важных в военном отношении городов юго-запада (№ 632).

14 апреля 1676 г. государь вновь вернулся к указу 1672 г., по которому обещались очень большие поместные прибавки московскому дворянству (боярам — по 1000 четвертей, окольничим — по 800 и т. п., даже стрелецким сотникам и сокольникам по 100) и дополнительно разрешил «в украйных городах из диких полей продавать в вотчину, а брать за четверть по полтине» (т. е. чуть не даром) — до половины прибавки к окладам (№ 638).

18 августа 1676 г. за боевые подвиги под командой князя Г.Г. Ромодановского все дворянство Севского полка (вплоть до служивших в солдатах и казаках) было пожаловано поместными окладами и деньгами (№ 658). 11 марта 1677 г. этот именной указ был расширен боярским приговором об отдаче дворянам пограничных городов в поместья тех земель, на которых они поселились (№ 682). Пожалование дикими полями частенько превосходило оклады дворян — посему, рассмотрев доклад, царь и бояре приговорили наделять землями по новым указам, а не по окладам и сохранить систему продажи половины поместий в вотчины по полтине за четверть (№ 690,4 мая 1677 г.).

В сочетании с указами о сыске беглых (№ 768 и др.) крепостническое землевладение в царствование Федора Алексеевича сделало решительный шаг на юг. Правительство неоднократно с удовлетворением отмечало рост «хлебного пополнения»; поток товарного зерна с юга оживлял торговлю. Уже в 1678 г. крестьянское население южной границы достигало 470 тыс. человек (в 1646 г. было около 230 тыс.) прежде всего благодаря государственной политике освоения и защиты земель.

Крупнейшим мероприятием царя Федора было возведение Изюмской черты, отодвинувшей укрепленную границу в западной половине старой Белгородской черты на 150–200 км к югу и защитившей от татарских вторжений территорию в 30 тыс. квадратных километров. Разумеется, государь не прочертил ее на карте указательным перстом: замысел капитального сооружения рождался постепенно, и история Изюмской черты хорошо иллюстрирует роль Федора Алексеевича в работе государственного механизма.

Все началось с пролома в Белгородской черте восточнее Нового Оскола, сотворенного ханом Селим-Гиреем в 1673 г., когда тот по приказу султана бросил «весь Крым» на русскую границу. Татарам особо поразбойничать не дали, но потом «проломное место» так и не заделали, отвлекшись боями на Правобережье и под Азовом. Разрядный приказ обратил внимание на пролом только в 1677 г., когда во время Чигиринской кампании Мурза Ахмет-ага проскочил через «обожженный вал» и взял в «полон» 525 человек в Новооскольском и Верхососенском уездах. Вторую попытку татар прорваться в том же году сурово пресекли ратники П.И. Хованского, но Разряд поручил ему разобраться: надо ли исправлять старый вал или строить новые укрепления южнее?

Местные знатоки советовали построить дерево-земляные укрепления впереди Новооскольского вала по большой дуге: г. Усерд — Валуйский лес — г. Новый Оскол. Сие и велено было исполнить царским указом, хотя неизвестно, насколько Федор Алексеевич вслушивался в это одно из текущих дел. В 1678 г. временный воевода Белгородского разряда (остававшийся в отсутствие Г.Г. Ромодановского на рубеже) должен был стоять именно в Новом Осколе и строить передовые укрепления силами служилых людей. Военная обстановка, однако, позволила начать строительство только в 1679 г.

К этому времени царь проникся значением укрепленных линий. 25 июня 1678 г. Федор Алексеевич и бояре пришли в ужас, слушав докладную выписку о состоянии старых засечных черт, которыми ведал Пушкарский стол Рейтарского приказа. Славные некогда засеки — Тульская, Веневская, Каширская, Рязанская, Ряжская, Шацкая, Козельская, Перемышльская и Лихвинская (532 версты с 32 воротами) — были с 1640-х годов перекрыты выдвинутыми далеко на юг Белгородской и Сызранской укрепленными линиями, тянувшимися от Ахтырки до Симбирска.

Понятно, что старые засеки обезлюдели сторожами, зато покрылись мирными поселениями, нанесшими заповедным местам столь значительный урон, что, согласно докладу, «со 171 (1662/63) по нынешний по 186 (1678) год за засечные порухи доведется взять пени 57 520 рублей, кроме того, что в некоторых местах посеченных деревьев и сметать нельзя». Приказные, констатировав непоправимую «поруху» засек, вопрошали: следует ли вообще ими заниматься и не снять ли дозорщиков? Федор Алексеевич и бояре были в этот момент особо озабочены событиями у Чигирина и указали сурово: все «дозреть и описать полностью», вторгшиеся в засеки села и деревни отписать на государя и всех жителей бросить на восстановление укреплений, «чтобы в том засечном деле никого в избылых не было»; где леса сведены совсем — «сделать земляной вал и рвы, и надолбы, и иные крепости, какие пристойно».

Суровость указа была чрезмерной: повелевалось «помещиковым и вотчинниковым людям и крестьянам за те засечные порухи чинить жестокое наказанье — бить кнутом в городах в торговые дни при многих людях, чтоб на то смотря иным также неповадно было в засеки ходить;…а коли те люди… вновь начнут в засеках какие порухи творить — и им за то быть казненным смертью!».

Выразив таким образом готовность биться с «агарянами» хоть на старых засеках, царь Федор в итоге все же снизил пеню за поруху засеки (сравнительно с указом 1663 г.), сторожей положил оставить по росписи 1638 г. (!) и повелел «до его государева указа сошных людей к засекам с оружьем… никого не брать и убытки и налоги им не чинить». Это был уже нормальный голос государя, понимавшего, что благодаря строительству более далеких рубежей засеки-ветераны превратились в совершенно мирное место.

Многочисленные частные распоряжения Федора Алексеевича свидетельствуют, что он внимательно следил за развитием событий на юге в 1679 г., когда армия М.А. Черкасского должна была лишь удерживать турок от войны. Стремление не усугублять конфликт было настолько явным, что порывистого генерала Г.И. Косагова с его лихим корпусом (рейтары полковников М. Гопта и Ф. Ульфа, Сумский и Ахтырский казачьи и Яблоновский солдатский полки) оставили в тылу, на Белгородской черте. Вообще на черте осталось более 16 тысяч из подвижных войск Белгородского разряда, так что многочисленные орды татар даже не пытались к ней подойти (правда, ратники Косагова нашли и побили их в степи).

Указ использовать на строительстве новых укреплений с 1 сентября 1679 г. не только мобилизованное местное население, но и регулярные полки явно был санкционирован свыше: вряд ли подписавший эту разрядную грамоту дьяк Ф.Л. Шакловитый (будущий фаворит царевны Софьи) при своем хитроумии пошел бы на резкий конфликт с воеводами Я.С. Борятинским и Г.И. Косаговым, заставляя их буквально рыть землю. Первый свернул работу в октябре, когда люди разбежались из-за дождей и морозов. Косагов увел свой корпус еще раньше и сказался больным, однако события следующего года изменили его отношение к строительству.

В январе 1680 г. хан Мурат-Гирей провел орду Муравским шляхом, погромил Харьковщину и пограбил земли в степях «за чертой». Крымчаки, видя воевод спокойно стоящими на черте, обнаглели до того, что подходили к полевым городкам Ахтырского и Сумского полков и даже к Белгороду. С другой стороны, украинцы с той стороны Днепра, в большом числе бежавшие на Левобережье «от войны турецкого султана и крымского хана», просились жить на русской, а не гетманской территории. 5 марта 1680 г. Федор Алексеевич указал и бояре приговорили поселить их перед чертой и пока не обременять ничем, а вскоре указано было строить новую черту дальше на юге.

Строительство началось силами русских войск, причем его предписывалось держать в строгой тайне, чтобы татары думали, что Москва готовит поход на Крым. На строительстве особо отличился Г.И. Косагов, получивший (сравнительно с главным воеводой П.В. Меньшим-Шереметевым и воеводой A.C. Опухтиным) самый длинный передовой участок. Мало того что генерал закончил работу раньше других, да еще соорудил остроконечные выступы вала в Дикое поле (для фланкирования огня): уже к 20 июня он составил «Книги описные и мерные новой черте» и предложил свой, более радикальный план ее завершения.

Косагов считал необходимым продвинуть черту дальше на юг (чтобы не оставлять в поле «за крепостями» уже существующие города). Генерал указал на военно-инженерные преимущества своего плана черты, на острие которой был бы возведен город «Великой Изюм», и на стратегическое удобство выдвинутого в Дикое поле огромного клина укреплений, не только пересекающего татарские шляхи, но подтягивающегося почти к г. Тору и его соляным промыслам. В направленных воеводе П.В. Шереметеву 20 и 22 июня документах Косагов доказывал, что ему нужно лишь 10 тыс. пополнения, чтобы «все дело» закончить за лето.

Шереметев, по воеводскому обыкновению, ответил, что строительство 1 сажени (более 2 метров) вала следует поручать одному, а не пяти работникам; что же касается «другой черты» и пополнения — это как царь «учинит»! К сожалению, царского указа по этому поводу не удалось обнаружить в разбросанных по разным архивным фондам и не полностью сохранившихся документах. Однако судя по тому, что Косагов продолжил строительство по своему плану, а в указе царя с боярским приговором от 14 августа (всем воеводам «за валовое дело с милостивым словом и похвалою», по которому строители были отпущены по домам) ничего об изменениях не говорится, распоряжение Федора Алексеевича было получено.

Воевода П. И. Хованский, назначенный царским указом от 17 августа 1680 г. для продолжения работ «с великим поспешением» силами 21 638 чел., в основном завершил укрепления к концу сентября. Косагов находился поблизости, «в степи, на вершинах Козинских», и в ходе работ присоединился к Хованскому; черта была построена по его проекту. Судя по распоряжениям Федора Алексеевича об обороне границы, он еще в октябре недостаточно представлял себе конфигурацию и мощь новой черты, что неудивительно, поскольку Разрядный приказ не подал ему подробный отчет о строительстве, а «строельные книги и чертеж новой черты» были получены в Москве 21 ноября 1680 г.

Царь лишь взял на себя ответственность одобрить инициативу генерала, которого хорошо знал и которому доверял во всем, за исключением хитроумных военных демонстраций в ходе переговоров с неприятелем. При спешном продолжении работ для царя были бы ошибочны и отсылка Косагова к местному начальству, и стремление самолично разобраться в деталях его предложений. Было бы весьма трудно закончить сооружение вала на сотни километров, с толщиной в подошве до 8,5 и высотой до 7 м, со рвом до 5,3 м шириной и 6,4 м глубиной, с десятками крепостей — в наступившее с января 1681 г. перемирное время силами одних крестьян.

Вот только риторика нет-нет да и подводила Федора Алексеевича. Все его рассуждения о «всенародной пользе», «мирном и прибыльном прибывании» и справедливости следовало воспринимать с уточнением: в рамках феодального государства. А крепостные крестьяне Новосильского уезда поняли так, что коли царь сделал безопасным огромный участок Дикого поля для всех — значит «велено им, крестьянам, дать всем свободу, и выходить им из-за помещиков своих и вотчинников сентября до 1 числа 1680 года». Движение быстро распространилось на южные районы Белгородской черты — и вот уже толпы крестьян, «покинув дома свои, а иные села и деревни, в которых они жили, помещиков своих дворы пожгли» и пошли на новые земли Изюмской черты, объявляя, как доносили воеводы, «будто по твоему, великого государя, указу дана им воля и льгота на многие годы!». 28 июня Федор Алексеевич разослал по городам Белгородской черты указ «воров переимать всех», по двое от каждой группы повесить, остальных бить кнутом; над неповинующимися «промышлять боем». Прорвавшихся в Изюмскую черту беглых «победил» полковник Т. Альбрехт с московскими стрельцами. Московское правительство, в 1630-х гг. записывавшее беглых даже в пограничные дворяне, а в 1675 г. очень не хотевшее выдавать их с границы, теперь имело возможность круто изменить политику на южных рубежах в интересах дворянства.

И в мирное время государь продолжал заботиться о новой черте. В 1681 г. были построены стены и башни замка и двух колец укреплений Изюма (всего на 3740 м), причем руководитель строительства Г.И. Косагов возвел одну из башен на свои деньги. 26 февраля 1682 г. генералу было поручено поставить на черте новые крепости, но вскоре после смерти Федора Алексеевича он был отозван и работы приостановлены, хотя укрепления доказали свою полезность.

Разумеется, правительство В.В. Голицына, двигавшее крепости еще дальше в Дикое поле с намерением блокировать и со временем привести в подданство Крым, поддерживало Изюмскую черту, но уделяло большее внимание завершению Новой черты: от Верхнего Ломова через Пензу на Сызрань. Там тоже по завершению строительства (1676–1684 гг.) стремительно росло население и также особо быстрыми темпами развивалось крепостничество. Вольные поселенцы предпочитали уходить за царские укрепления, в места опасные, но «привольные». Г.И. Косагов писал на этот счет кратко: «В прежних городках по новой черте люди не пребывают от воеводского крохоборства: без милости бедных людей дерут».

Сам государь не был крохобором и широко жертвовал своими владениями. Если при его отце за тридцать лет было роздано 13 960 дворов дворцовых крестьян, то при Федоре за шесть лет — 6 274 двора. Эти земли шли в основном в награду отличившимся высшим думным чинам. Например, признавая экстраординарные заслуги В.В. Голицына, царь пожаловал ему 2186 дворов, что выдвинуло князя в группу богатейших людей страны (в 1678 г. весь род его имел 3 541 двор). Однако раздачи дворцовых владений при Федоре выглядят ничтожными по сравнению с вакханалией правлений Софьи и Нарышкиных, когда за 17 лет (1682–1699) было пожаловано более 24 тысяч дворов, причем одни Нарышкины получили более 6500 дворов, «заслужив» их исключительно благодаря системе фаворитизма.