ЗАЩИТНИК СЕВЕРА
Биографы Суворова полагали, что после штурма Измаила полководец поссорился с Потемкиным и впал в немилость двора. Лишь в конце XX в. B.C. Лопатин убедительно доказал, что это — анекдот. Никакого разрыва отношений Александра Васильевича со светлейшим князем не было. Когда Потемкин, обеспечив России победу в войне с Турцией, в начале февраля 1791 г. сдал командование армией Репнину и вернулся в Петербург, Суворов, буквально через несколько часов, поехал за ним. Прибыв в столицу на три дня позже светлейшего, Александр Васильевич разделил с ним почести на победных торжествах, длившихся больше месяца.
Версия, будто недовольного не получением фельдмаршальского чина Суворова под надуманным предлогом сослали из Петербурга в Финляндию, в дикое захолустье, даже не нуждается в опровержении. Суворов, как всегда, радовался наградам и почетным местам, которые отводились ему на парадных церемониях и за столом императрицы. Но, как обычно, чувствовал себя при Дворе неудобно, в чужой и враждебной среде. «Здесь поутру мне тошно, ввечеру голова болит, — писал он в 1791 г. в Петербурге. — Перемена климата и жизни. Здесь язык и обращения мне незнакомы, могу в них ошибаться. Поэтому расположение мое не одинаково: скука или удовольствие… Охоты нет учиться (придворным манерам), чему доселе не научился». Оценка людей по поступкам, а не по службе, подозрения, бесчестность и зависть раздражали его и пугали, выезды в свет не радовали. «Выезды мои кратки; если (станут) противны, и тех не будет» (Д III. 1).
Зависть и клевета на героя, естественно, при Дворе присутствовали — в масштабе, который пристал главному победителю басурман. Но главное — Суворов томился без службы, без реального дела. Матушка-императрица заметила это. «Граф Александр Васильевич! — написала она Суворову 25 апреля 1791 г. — Я желаю, чтобы вы съездили в Финляндию до самой шведской границы для изучения положений мест для обороны оной» (Д III. 2). Шведская граница была первым и ближайшим к Петербургу местом, откуда грозила опасность. Граница была совсем недалеко (большая часть Финляндии принадлежала тогда Швеции). Нелегкая война со шведами (1788–1790) закончилась совсем недавно. Этим поручением императрица успокаивала себя и занимала Суворова отдельным, ни от кого не зависимым поручением.
Александр Васильевич немедля отправился в путь. Преодолев «снег, грязь, озера со льдом», тяжелые для проезда и вовсе непроезжие весной дороги (Д III. 3), разъезжая временами по 24 часа верхом (Д III. 5), Суворов к лету дал полный отчет о состоянии пограничных крепостей и мерах по их укреплению и вооружению (Д III. 4, 6, 8, 10). Расчеты строились на основе глубокого изучения театра боевых действий, своего рода мысленной «оборонительной нашей… карте» (Д III. 11). Обычный военный инженер тут не годился. Укреплять все, всюду и помногу было дорого и бессмысленно. Целесообразность подразумевала понимание назначения каждого укрепления для решения общей задачи. Основой для решений по укреплениям мог быть лишь общий план оборонительных мероприятий. Его Суворов и представил императрице по возвращении в Петербург (Д III. 12).
Оборона по всем пунктам была полководцем отвергнута. В ряде направлений атака противника была бесцельной или вредной, ведущей к разделению его сил. Их защита была напрасной тратой. Другие направления удобно было защитить угрозой атаки с фланга и окружения врага. Отдельные крепости предназначались для уничтожения обложившего их неприятеля ударом с тыла. Главную роль играли два крупных и несколько мелких подвижных отрядов в сочетании с гребной флотилией, для которой следовало оборудовать базу. Для выполнения плана в инженерном отношении достаточно было нескольких крепостей и передовых пограничных укреплений, двух центров обороны, четырех стационарных и четырех подвижных магазинов. Направление на Петербург было надежно прикрыто.
План Суворова позволял сделать оборону шведской границы сравнительно дешевой по материальным и людским ресурсам. В гениальность его императрица могла только верить, но функциональность и сравнительная дешевизна были ей очевидны. Нелепо было думать, что прозорливый замысел Александра Васильевича способен выполнить другой инженер или генерал. К тому же строительные работы требовали честности, которой, как Екатерина II прекрасно помнила, отличался Суворов (как и его отец). Императрица была не против казенного воровства — она полагала допустимым и обычным для каждого начальника «кормиться от дел». Но иметь некачественную оборону невдалеке от Зимнего дворца она не желала.
25 июня 1791 г. Екатерина II издала рескрипт: «Граф Александр Васильевич! Вследствие учиненного вами по воле нашей осмотра границы нашей с шведской Финляндией, повелеваем прилагаемые Вами укрепления построить под ведением Вашим, употребив в пособие тому войска, в Выборгской губернии находящиеся. Деньги на это вообще потребные выданы будут в распоряжение ваше… из суммы на чрезвычайные расходы». Суворову придавались необходимые инженеры и другие специалисты. Губернатор обязывался оказывать генерал-аншефу любую помощь (Д III. 13). Началась новая служба, которую Александр Васильевич исполнил с обычным блеском.
«Государева служба мне здесь несказанно тяжела, (но) по святости усердия невероятно успешна», — писал Суворов. О завершении войны с Турцией сообщила ему сама Екатерина Великая (Д III. 42). О бурных событиях в Европе и Азии он узнавал из немецких, австрийских, французских и польских газет (Д III. 84). Но: «дело в движении»! Он получил под команду больше войск, чем имел под Измаилом, и лично отвечал за их благополучие. Начал Суворов со строительства пяти запланированных им полевых укреплений, которые немедля наполнял войсками и артиллерией.
За работами Суворов наблюдал сам, разъезжая по полевым укреплениям (Д III. 28). «Успех во всех полевых укреплениях! — радовался Суворов уже 30 июля, через месяц после начала работ. — Очень красивы, крепки и прочны!» (Д III. 30). Кирпич, используемый в их облицовке, был дорог, и запасать его было нелегко (Д III. 24); Суворов построил кирпичные заводы на месте и сам добывал серый мрамор для облицовки задуманных им каналов. Каналы были необходимы, так как часть коммуникаций проходила по шведской территории. Суворов запланировал три, а построил в итоге четыре стратегически важных канала, связавших его оборонительную систему. К осени он представил к наградам 16 специалистов, работавших на строительстве (Д III. 64).
Разведка говорила, что «шведы спокойны» (Д III. 24), но Суворов считал, что должен быть всегда готов к бою. Он использовал на работах 5735 солдат, для которых, несмотря на дороговизну материалов, построил удобные казармы. Суворов не был сторонником казарм, но в малонаселенной Финляндии для постоя не хватало обывательских домов. За работу солдатам платили по 5 коп. в день. Злые языки в Петербурге говорили, что его солдаты раздеты и мерзнут. «Дивизия здешняя, — опроверг слухи Суворов, — одета полковниками. Кроме исходящих сроков (обмундирования), я вижу много новых мундиров, и донашивают старые, к неистовости противообразия. Прибавлю, что работные (солдаты) имеют теплую казенною одежду»(Д III. 83). Теплой рабочей одеждой он снабдил солдат сам (Д III. 72).
Строительство первой очереди укреплений летом 1791 г. потребовало всего 24 906 руб. 53 коп. — ничтожная сумма для матушки-императрицы; при этом — умилительно для Екатерины II и ее чиновников — Суворов сумел сэкономить 93 руб. 47 коп. (Д III. 61). Генерал-аншеф сам был экономным и других призывал экономить (Д III. 69). Но сметы Суворова просматривала сама Екатерина, а переписку о деньгах он вел с ее личным секретарем. Видимо, смех императрицы дошел до Александра Васильевича. «По моей бережливости, — написал он кабинет-секретарю императрицы П.И. Турчанинову через несколько дней после сдачи финансового отчета, — 5 коп. заработанных (в качестве солдата) всюду довольно; прибавление зависит от всемилостивейшей воли»(Д III. 63). Следующая смета Суворова составила менее смешную сумму 62 582 руб. (Д III. 81). Тем не менее он непрестанно настаивал на строгой экономии и соразмерности затрат: «Казна — нерв государственный соблюдает» (Д III. 83).
Одновременно с передовыми укреплениями и путями сообщения (каналы с транспортными судами), Александр Васильевич создавал, вооружал и снабжал две гребные флотилии: на море, где он возвел военно-морскую базу в проливе Роченсальм, и на пограничном со шведами Саймском озере. Подъем над Роченсальмской базой флага, присланного императрицей, переполнил его гордостью. Помимо военных дел, например, генеральной проверки всей артиллерии и довооружения укреплений, много сил отнимала борьба с подрядчиками, — командующий боролся с ними за каждую копейку и каждый день задержки товаров. Он лично пополнял в укреплениях запасы провианта, фуража и даже топлива.
Нередко Александр Васильевич сутками был в седле. Временами у него так болели глаза, что он не мог писать и диктовал свои депеши (Д III. 67). Но ему было «не скучно — здесь была работа» (Д III. 66). Работа оказалась огромной. Суворов спешил, желая одновременно сделать все самое необходимое для обороны. И к осени — сделал так хорошо, что даже сам не поверил. «Недоверчивость — мать премудрости, — писал он. — Я сомневался в себе, (но) нахожу всюду успех больше вообразительного. Многие работы кончены, и, даст Бог, на будущее лето граница обеспечится на 100 лет» (Д III. 93).
Разумеется, Суворов не предполагал ограничиться обороной в случае нападения шведов. Он серьезно изучал положение на той стороне границы и шведские крепости (Д III. 90). Однако командующим войсками он не был. Это положение императрица исправила в январе 1792 г., сделав Суворова командующим Финляндской дивизией, Роченсальским портом и Саймской флотилией. Первый развернутый приказ командующего был посвящен самому важному вопросу — здоровью солдат (Д III. 98).
Он сурово осудил «начальников», которые «без моего ведома безобразно отсылали в… госпиталь нижних чинов, небрежностью приводя их в слабость, убегая должности своей несоблюдением их здоровья». Госпиталя находились крайне далеко, перевозка туда больных была опасной для здоровья. Суворов и ранее требовал прислать из Петербурга грамотный медицинский персонал (Д III. 93), а потом добивался увеличения средств на содержание больных (Д III. 113), но корень зол видел именно в нерадении командиров. В госпиталь или ближний лазарет отправлялись, с бережением, только крайне больные. До этого не следовало доводить. Слабым, по избежание изнурения, командующий приказал давать льготу, возможность набраться сил в одной из казарм или в ближней крестьянской избе. Но главное — строжайше соблюдать гигиену.
«При соблюдении крайней чистоты, — писал Суворов, — … больного нигде быть не может, кроме редкой чрезвычайности, по какому-либо случаю. Поэтому за нерадение в точном соблюдении солдатского здоровья начальник строго наказан будет». Старшим офицерам командующий приказал с каждой почтой докладывать о состоянии здоровья солдат и взыскании с «нерадивых» обер- и унтер-офицеров при умножении больных.
К приказу прилагались «Правила» гигиены. Первым и главным были чистота и сухость. В сыром финском климате сухость даже выходила на первое место. Суворов требовал от каждого обязательно разуваться и раздеваться, тщательно просушивать одежду и обувь, которые должны быть просторными. «Потному» запрещал садиться за кашу или на отдых (только в сухом месте) — «сначала разгуляться и просохнуть». Каждому — иметь несколько смен белья. «Во всем — крайняя чистота», «баня, купание, умывание, ногти стричь, волосы чесать».
Затем — «крайняя чистота ружья, мундира, амуниции». Необходима чистая вода и воздух (спертого воздуха Александр Васильевич не переносил и полагал его одной из причин смертности в госпиталях). Свежую пищу есть сразу, как приготовлена — ленивый и не успевший «за кашу» пусть ест хлеб. В рацион добавлять капусту, хрен, спелые ягоды, летние травы. Полезное средство, особенно от цинги — табак.
От простуды обязательно — «на голову от росы колпак, на холодную ночь плащ». Очень важно — не разлеживаться, солдату необходимо «непрестанное движение: на досуге, марш, скорый заряд, повороты, атака»; «стрелять в мишень». От лихорадки, поноса и горячки Суворов рекомендовал голод. Не мешало также чистить желудок рвотным и слабительным. Но — под наблюдением медиков, с которыми Суворов держал прямую связь.
Именно медицинские чины обязаны были наставлять солдат в соблюдении гигиены и контролировать работу офицеров: «Медицинские чины, от высшего до нижнего, имеют право каждый мне доносить на небрегущих солдатское здоровье разного звания начальников, которые наставлениям его послушны не будут, и в таком случае тот за нерадение подвергнется моему взысканию» — так закончил Суворов этот приказ.
При Дворе не зря говорили о строгости генерал-аншефа. Генералы и полковники, привыкшие распоряжаться в бригадах и полках, как в своих поместьях, не было в восторге от его строгого контроля. Суворов не только издавал приказы, но и добивался их неукоснительного исполнения. Дисциплина и субординация поддерживались им неукоснительно. Результат воспоследовал. При вступлении его в командование в Финляндии в госпиталях была 1000 больных, при одном медике на 100 человек, с «невежественным» обслуживающим персоналом. Уже в «первые месяцы» число больных стало сокращаться, а к концу года, «при отъезде моем», больных осталось 40, и те в основном на освидетельствовании для отставки. В госпиталь попадали только с чахоткой, каменной и венерическими болезнями, эпилепсией. Остальных больных успешно лечили в полковых лазаретах, да и там их оставалось мало. Этот результат был достигнут «строгим соблюдением солдатского здоровья». Суворов резко возражал по поводу ведомости Военной коллегии, где смертность в его войсках исчислялась в 1/50 (т.е. 2%). Для армии это считалось допустимым, но Александр Васильевич был крайне раздосадован, что в число умерших под его командой посчитали огромное число больных, сданных нерадивыми начальниками в госпиталя раньше и умершими в первые месяцы 1792 г. (Д III. 174). На самом деле радикальное сокращение числа больных было достигнуто, с помощью хороших врачей, уже в июне (Д III. 128). Он сам посчитал, что «в немалой Финляндской дивизии, под командой моей за 10 месяцев умерло более 400, бежало больше 200 и осталось больных, слабых и хворых больше 300» (Д III. 181). Смертность не превысила 1% (Д III. 15 2). Бегство солдат было неизбежным, поскольку в дивизию сдавали штрафников и разжалованных гвардейцев, однако многих из них ловили, многие сами возвращались.
Опровергая «клевету», Суворов не отвлекался от главного — организации обороны. За год командования он завершил строительство полевых укреплений и нескольких крупных крепостей, военно-морской базы и каналов. В первое лето солдаты мало тренировались, теперь, имея все полномочия, Александр Васильевич взялся за обучение войск всерьез. «Будучи здесь, — радостно писал он секретарю императрицы, — более чувствую по долгу службы, что я здесь необходим, (так) как обширные предположения не надлежит ни на мгновение из виду упускать». Поэтому визиты Суворова в Петербург были краткими (Д III. 102).
В Финляндии, писал Суворов, «я не отдыхал и в праздники имел мои работные часы» (Д III. 152). Он не только обучал солдат, но строил суда, командовал флотом и проводил морские маневры! «Время не терпит, — торопил он исполнителей (Д III. 106), — всегда в памяти иметь должно, куда нам за нерадение наше отвечать надлежит!» (Д III. 123). Было трудно, но «дело в движении, сердце на месте»; работы идут, хотя в расходе казенных средств «я скуп до крайности» (Д III. 128). «Предпобеждение» Суворов обратил теперь не на врага, а на «немогузнайство» и неточность исполнения приказов. Средством была четкость и подробность приказаний в купе с единоначалием. Александр Васильевич рекомендовал подчиненным: «не унывать, а брать благопоспешные меры», действовать «проворно», следовать благим примерам (Д III. 128 а); «утраченное (время) поправить расторопностью» (Д III. 133). Уже 8 сентября он доложил императрице (через ее секретаря): «Желаемое кончено все! Пограничные крепости отданы в ведомство здешней инженерной команды, остались мелкости… После небольших маневров еду к… каналам», они еще достраивались (Д III. 158). К концу 1792 г. все задуманное было выполнено.
«Нет ничего красивее и прочнее этих пограничных крепостей!», — написал Суворов (Д III. 169). Но сами крепости были лишь частью и следствием военных планов, которые он доработал в рапорте императрице «Об оборонительной и наступательной войне в Финляндии». Сделав уточнения к плану обороны, на котором было основано строительство укреплений, Суворов подчеркнул, что мелкие набеги неприятеля следует «презирать» и самим таких не делать, «они опасны». «Лучше усыплять, чем тревожить, и делать большой удар. Малая война обоюдно равна и не полезна, изнуряет войско». Он не советовал не трогать заставы, оставляемые противником для охраны коммуникаций, и вражеские форпосты, даже под предлогом взятия языков. Их отдельные сведения не важны: «генерал должен предвидеть будущее по течению обстоятельств». Вторжения неприятеля не надо бояться: на важных направлениях он встретит абсолютно неуязвимые крепости, на неважных — не получит выгод и в любом случае будет разбит ударом подвижных отрядов с фронта, фланга и тыла, раз уж «сам пришел к побиению». Этим отрядам «быть всегда нераздробленным, так как здесь в обыкновенных партизанах нужды нет». Аналогично озерная флотилия обеспечивает удар в тыл наступающим шведам, а эскадра неприступного порта Роченсальм «берет в тыл, вместе с Ревелем, противные флоты, коих десант, никогда не большой, всюду бьют и топят сухопутные войска».
Для надежной защиты от Швеции требовалось обидно для этой державы мало войск: 24 роты гарнизонов в 7-ми крепостях; 26 батальонов пехоты, 6 эскадронов драгун и 4 казачьих полка в двух ударных отрядах, резерве и в разъездах. А если к ним прибавить всего 3–4 полка пехоты и 9–10 эскадронов кавалерии, то на основе тех же баз и магазинов получится отличная наступательная война! В ней самая простая и очевидная задача — обойдя Швартхольм, взять флотским десантом Свеаборг и сухопутными войсками Гельсингфорс (Хельсинки). Другой вариант: прикрыв Гельсингфорс особым отрядом, атаковать по суше дальние цели на западном берегу Финляндии — Тавастгус и Або. Если флот, обойдя и частью сил блокировав Свеаборг, соединится с сухопутным войском в Або, все силы шведов в Финляндии будут отрезаны. Для защиты внутри границ можно оставить всего 3–4 полка, 3–5 эскадронов и казачий полк, расположение и операционные направления которых Суворов точно указал.
Уже к середине лета 1792 г., видя, что вопрос о шведской опасности Суворовым радикально решен, его завистники среди генералитета активизировались. Александр Васильевич в Финляндии болезненно реагировал на распространявшиеся сплетни о том, что он жаден к наградам, ведет себя, как сатрап, оскорбляет офицеров, массами морит солдат, будто его победы — даже при Рымнике — ничего не стоят по сравнению с действиями других генералов, особенно победой Репнина при Мачине.
Они «вообще хотят доказать, что править умеют… — грустно писал о генеральской клике Суворов, — а политическая война не бесславнее истинной…» (Д III. 131). «Усердная моя и простодушная служба родила завистников бессмертных… я всех старше службами и возрастом, но не предками и камердинерством… ярыги (бездельники и пьяницы) со стоглавой скотиной (высшим светом) меня в Санкт-Петербурге освистывают» (Д III. 134). Александр Васильевич и раньше был недоволен положением среди генералитета, утомлен «физически и морально… Время коротко, приближается конец: изранен, 60 лет, и сок весь высохнет в лимоне» (Д III. 92). Теперь он рассуждал конкретнее: «Смертный помнит смерть, она мне недалека. Сего 23 октября 50 лет в службе; когда не лучше ли мне кончить непорочную карьеру? Бежать от мира в какую деревню… готовить душу на переселение, если вовсе мне употребления предусмотрено не будет… Здесь со мною бес, в Санкт-Петербурге 70 бесов, разве быть самому бесом» (Д III. 141).
Наряду с интригами, и в связи с ними, Суворова крайне беспокоила начавшаяся военная кампания в Польше, неудачная для русских войск. Он подозревал, что вся эта возня имеет одной из целей не допустить его к командованию, не дать умножить свою славу, даже если это одновременно — ив основном — была слава русского оружия. Попытки объясниться и избежать конфликта не помогали. «При дворе язык с намеками, догадками, недомолвками, двусмыслием. Я — грубый солдат — вовсе не отгадчик… Никого не атакую, не обороняюсь… Сам ничего не желаю… Интриги же, особенно Репнина, мне, право, прискучили. Я полевой солдат! Нет военного или сопряженно-политического театра». Понятно, почему генералы гонят его из Петербурга: они не воевали против турок, теперь не воюют против польских конфедератов, армия которых давно могла бы сложить оружие. «Не собственность моя говорит — польза службы! Я давно себя забыл». «Софизм списочного старшинства: быть мне под его игом» (Д III. 149).
«Берегите меня от козней Репнина, — просил Суворов камер-секретаря Екатерины, — я немощен, ему и никому зла не желаю» (Д III. 160). Узнав о возможной войне против Франции, где произошла революция, Александр Васильевич просил направить его туда или в Польшу (Д III. 162). На вопрос, завидует ли он принцу Кобургу, уже воюющему против французов, честно отвечал: «Естественно!» Но еще печальнее дела в Польше (Д III. 171). Плохое управление русскими войсками вело там к успехам повстанцев. Но польза Отечества, о которой радел Александр Васильевич, была мила далеко не всем. Вдобавок к интригам и устной клевете, секунд-майор Генерального штаба М.Л. Раан явно по заказу написал, а «немецкая» (по определению М.В. Ломоносова) Санкт-Петербургская Академия наук издала брошюру о прошлой войне с Турцией, в которой сражения при Кинбурне и Рымнике были представлены делами незначительными, не говоря уже о прямых искажениях правды в их описании (Д III. 311).
Суворов обоснованно, но тщетно возражал, требуя уничтожить брошюру (Д III. 312). Защитника, который всегда вступался за Суворова, а еще более — за честь русского оружия — больше не было. Князь Потемкин-Таврический скончался осенью прошлого, 1791 г. Хотя, по словам Суворова, «часто я ему был нужен в виде Леонида» (спартанского царя, павшего при защите Фермопил, т.е. для смертельных подвигов. — Д III. 141), светлейший был честным человеком и истинным патриотом Отечества. «Не только мне, но и каждому офицеру терпеть ложь невозможно», — писал Александр Васильевич академикам. Тщетно. Клеветническая кампания против русского полководца в прессе началась — и ведется по сей день.
КОМАНДУЮЩИЙ В НОВОРОССИИ
Из Финляндии полководца вырвали опасные события на других рубежах. Польша кипела. «Польские дела не требуют графа Суворова!» — написала императрица. Поддержав короля Станислава Понятовского, Россия и Пруссия ввели в страну свои войска и… 23 января 1793 г. договорились о втором разделе Речи Посполитой.
Но зашевелилась военная машина Турции — 10 ноября 1792 г. пришлось императрице послать Александра Васильевича командующим войсками на пограничных землях Юга России: в Екатеринославской губернии, Крыму и «во вновь приобретенной области» между Бугом и Днестром. «Мы совершенно полагаемся на усердие, деятельность и искусство ваше», — написала в рескрипте о назначении Екатерина II (Д III. 175).
Под начало Александра Васильевича переходило 65 тысяч солдат, разбросанных на огромной территории. Такой силой он еще не командовал. В секретном рескрипте Екатерина II выражала надежду, что «от известной вашей бдительности и искусства вашего… всякое вредное покушение совершенно уничтожено и в собственный вред неприятелю обращено будет». Для этого ему разрешалось использовать в совместных операциях и гребной флот де Рибаса — Черноморский флот оставался независимым под командой адмирала Мордвинова.
Суворов, будь он менее опытен, пришел бы в восторг. Однако, вчитавшись в секретный рескрипт, понял, что матушка-императрица не желает войны. Все его действия должны были «не подать соседям нашим повода заключить, что в границах наших ощущается опасность или тревога». Прямые поручения Суворову были самые мирные: 1) освидетельствовать вооруженные силы на Юге России и представить императрице «тотчас ясное и подробное сведение о числе, там находящихся», их состоянии, обеспечении и расположении; 2) лично осмотреть берега и границы, определив, «каким образом привести их в беспечность против нечаянного неприятельского нападения»; 3) провести ревизию всех армейских магазинов и стоимости закупок в них с целью экономии казенных средств (Д III. 176).
Мудрая императрица пугала Османскую империю Суворовым, одновременно желая навести порядок в военных делах на огромной территории, сократить расходы государственного бюджета и укрепить границы. Для выполнения всех этих задач Александр Васильевич подходил идеально.
К 13 декабря 1792 г. полководец прибыл в Екатеринослав и принял командование войсками. Вскоре русский резидент в Константинополе полковник А.С. Хвостов сообщил ему, что «один слух о бытии вашем на границах сделал и облегчение мне в делах, и великое в Порты впечатление. Одно имя ваше есть сильное отражение всем внушениям, которые со стороны зломыслящих (французов) на склонение Порты к войне и вражде с нами делаются».
Опасность войны отступила, но это не значило, что армию не следует к ней готовить. 17 января, через месяц после прибытия к войскам, Суворов рапортовал императрице о результатах проведенной им полной ревизии войск, их расположении на будущую весну, магазинов (с их расположением, содержимым и закупочными ценами) и госпиталей, с точностью до человека, четверти (3 литра) и копейки.
По каждой воинской части было указано, по званиям, число здоровых, больных, находящихся в отлучке и служащих сверх штата, а также конкретно по званиям, какое требуется пополнение. Все «полки и батальоны, касательно до амуничных и прочих вещей и жалования, во всем снабжены, кроме малых неважных недопусков, которыми также имеют быть удовольствованы» — эти распоряжения уже сделаны, рапортовал Суворов. По магазинам в рапорте было написано, сколько какого продовольствия и фуража налицо и сколько поставляется по уже сделанным заказам. По госпиталям было указано число состоявших в них больных, выписанных стараниями Суворова в полки или на излечение по домам, выписанных из армии в инвалиды и оставшихся (таких было всего 372 человека в 4 госпиталях; с 5-м госпиталем (304 больных) Суворов еще разбирался.
Гигантская, совершенно необходимая работа была выполнена в невероятно краткий срок. Александр Васильевич мог бы гордиться. На самом деле он был до крайности оскорблен. Рескрипт, подписанный 2 декабря 1792 г. лично Екатериной II, но явно (по слогу и содержанию) составленный врагами полководца в Военной коллегии, придавал его высокому назначению вид ссылки нашкодившего военачальника на хозяйственную должность (Д III. 178).
В оскорбительном документе выражалась надежда, что, несмотря на усердие Суворова к порядку и дисциплине, отличающих регулярные войска перед нерегулярными, полководец не допустит, «чтобы эти войска наши были изнуряемы по прихотям, или угнетаемы неполучением им надобного и принадлежащего» и прочими «злоупотреблениями», которые порождают бегство солдат. Из текста вытекало, что обыкновенно солдаты от Суворова просто бегут, чего на самом деле не было.
Второй пункт рескрипта толковал от монаршего лица злобную байку, что Александр Васильевич морит солдат на работах над укреплениями, не платя им, не одевая, держа в крайней нужде и изнуряя. Ему рекомендовалось заинтересовать солдат «посредством довольного и безобидного платежа по урокам и по дням», чтобы им хватало хотя бы на одежду и обувь, поощрять «мясной и винной порцией» и давать работу «соразмерно силам их».
Третий пункт толковал клевету о высокой смертности в полках Суворова. Ему рекомендовалось «призрение к больным и попечение об исцелении их» путем сохранения и хорошего снабжения, а не упразднения госпиталей. Четвертый пункт обязывал Суворова помесячно представлять в Военную коллегию рапорты по новой форме о числе и состоянии больных в полках и госпиталях. Пятый — аналогично рапортовать о бежавших солдатах. Шестой — «приласкивать» иррегулярные нерусские войска, служившие России. Седьмой — вести политическую разведку совместно с резидентом в Стамбуле Хвостовым и генеральным консулом в Молдавии, Валахии и Бессарабии Севериным.
Суворов выделил в этом документе два принципиальных момента: фактический запрет обучать войска по его системе и упрек в небрежении их здоровьем. Последний было для него самым страшным. Доверенному секретарю Екатерины II П.И. Турчанинову он довольно резко написал, что знает о клевете, будто у него «мертвых солдат было по 2000». На самом деле, отвечал на клевету Александр Васильевич, «у меня в полку было правило — от 8 до 20 больных»; приближение к 20 означало расследование. «Умирало редко в год до полудюжины» (до 6 человек на две с лишним тысячи, учитывая, что в полку на работах доживало свой век много старых солдат). «На маневрах в Красном селе вошел и вышел скорым маршем без больных и мертвых, — вспоминал Суворов. — Тоже из Ладоги в Смоленск, не оставив на квартирах ни одного больного, в распутицу пропал (бежал) один, больных 6. В Кольберскую зимнюю кампанию (против Пруссии), без обозов, в Тверском у меня драгунском полку не было больного. От корпуса за Дунаем до Козлуджи три недели, больных отправлять назад было некого — и все живы. Пол Уральской степи вперед и назад — ни мертвых, ни больных. От Копыла с корпусом быстрым маршем за Кубань и Лабу — умер один. Хоть этим (показываю) вам мое человеколюбие!» В Крыму подрядчики давали Суворову 4000 руб. «на разведение больных» в госпиталях — «вышли мы оттуда на Днепр, не оставив там ни одного больного, не взяв у обывателей ни одной повозки». В Финляндии смертность была велика по вине прежних начальников — там умерло 400 человек, включая моряков, при смерти было 200, а Суворов оставил после себя 300 больных из 20 000 солдат (Д III. 179).
В том же письме Александр Васильевич написал, что от своей системы обучения не откажется: «Обучение нужно, лишь бы с толком и кратко; солдаты его любят… За плевелы же на меня протестовать буду!» В дружеском послании Д.И. Хвостову полководец сетовал, что обученные им войска, способные бить неприятелей, у него отбирают, а ему остается сражаться во главе необученных, как под Кинбурном. Под покровом благовидности императорского рескрипта, рассудил полководец в письме П.А. Зубову, «жало ядовитее явного злодеяния… Лет 40 назад вместо благовидности употреблялось сожаление — еще смешнее». Он не понимал, почему завистники суетятся, ведь по списочному старшинству среди генерал-аншефов он «10-й, хотя в службе старше всех» (Д III. 180 и приложение).
Оправившись от оскорблений в работе, Суворов продолжил по-своему тренировать войска и сокращать численность больных в госпиталях, где смертность на юге и так была невысока, и контролировал заболеваемость в полках и санитарное состояние, вплоть до приказов о просушке казарм. Случаи высокой смертности строго расследовались с участием квалифицированных медиков, и положение энергично исправлялось. «Мне солдат дороже себя, — писал Суворов, — …пролитое полно не бывает, возьмите только меры к предохранению от зла».
Госпиталя процветали, смертность сокращалась, однако по Петербургу все равно ходили слухи, что командующий в Новороссии «упразднил госпиталя». В ответ Суворов представил статистику смертности по Полоцкому пехотному полку, здоровьем солдат которого сам был глубоко озабочен: в 1787 г. в полку умерло 424 солдата, в 1788–732, в 1789–315 («да не показанных до 200 человек»), в 1780–560, в 1791–472. При прибытии Суворова в 1793 г. в полку умерло 245 человек (из них 136 — вскоре после прибытия командующего), в 1793 г. — 180. Эту цифру он считал безобразной и расследование причин вел строжайшее, но отличие его заботы о солдатах от прошлого начальства было вполне ясно.
Разница между подходом Суворова и Военной коллегии к здоровью солдат была принципиальной. Генералы в Петербурге считали правильным спихнуть все вопросы солдатского здоровья на медиков: получают жалование — вот пусть и лечат в госпиталях. Для Суворова главное — чтобы солдаты вообще не болели; причины их болезней следует искать и искоренять на местах службы.
После победы над высокой заболеваемостью в Полоцком пехотном полку штаб-лекарь Ефим Белопольский по приказу Суворова составил обязательные для исполнения «Правила медицинским чинам» (Д III. 257. Приложение). Главное, совершенно правильное требование состояло в том, чтобы «причины умножающихся болезней видеть непременно, а изыскивать их не в лазаретах между больными, но между здоровыми в полках, батальонах, ротах, капральствах и разных отдельных командах, исследовав их пищу, питье, строение казарм и землянок, время их построения, пространство и тесноту, чистоту, поварную посуду, все содержание, разные изнурения». Определив причины болезни, следовало доложить об этом командиру, а при неисправлении — самому Суворову.
Врачи должны следить, чтобы в каждой солдатской артели были домашние лекарственные средства, в основном растительные. Больных, обращающихся в лазарет, следует тщательно осматривать и испытывать (предложенными в инструкции способами, «не употребляя для этого старых мучительных способов»). Ленивцев, симулянтов и больных в легкой стадии следует возвращать (не ослабляя ежедневный контроль) в команды, «ибо малая болезнь от обленения в лазарете превращается в ужасную и иногда самую смертоносную».
Воду, даже хорошую, разрешать солдатам пить только после отстоя по апробированному методу, и то только в походе, для размягчения сухарей. «В другое же время нужен хороший квас во всех артелях и в лазарете». Большое внимание штаб-лекарь уделил свежести пищи, правильности ее приготовления и профилактике таких болезней, как цинга (в т.ч. с помощью кислой капусты, хрена и лимонов). Для оздоровления Белопольский предписал, между прочим, и купания в морской воде, которые ввел в моду сам Суворов. Из других методов, используемых до сих пор, интересны консультации военных врачей и учет при назначении лечения причин болезни, ее степени, телосложения и возраста больного.
К этому Суворов добавил свой приказ о срочной медицинской подготовке хороших ротных фельдшеров с помощниками для оказания солдатам «скорой и весьма легкой помощи», невозможной, как правило, вследствие отдаленности врачей. К рекомендациям штаб-лекаря Белопольского по профилактике болезней он прибавил требование в жару отдыхать в тени, ночью укрываться в палатках и в холодную погоду не допускать в них сквозняков. Очень важны были его указания обязательно соблюдать перерыв между утренними и вечерними работами, учитывать при планировании работ составленную им таблицу средних месячных температур и в малейшую жару работ не вести (это было «наистрожайше воспрещено»), в крайнем случае, сдвигая начало работ на часы перед рассветом и ночные (Д III. 278).
Побеждая болезни и клевету, Суворов одновременно вел дальнюю разведку, энергично обмундировывал и снабжал войска, формировал греческие и арнаутские подразделения (Д III. 208, 216), урезонивал пограничных казаков и арнаутов (Д III. 211), строил силами войск полевые укрепления (Д III. 213), ремонтировал военные здания (Д III. 218), строго (вплоть до военного суда) следил за качеством продовольствия, отпускаемого в полки, исправлял статистику побегов и т.д.
Основные задания императрицы были выполнены — оставалось оборудовать границу системой крепостей. За это задание, которое курировал камер-секретарь Екатерины II П.Т. Турчанинов, Суворов взялся со всем жаром. Он согласовал места строительства укреплений с экономным планом обороны границ (Д III. 201), использовал отличных военных инженеров (де Волана и Князева). Проект получался очень дорогим, но крепости были чрезвычайно важными. Предстояло срочно обновить крепости Еникале и Керчь, создать прочную оборону Севастопольского порта, построить крепость Фанагорию, укрепить Кинбурн, переоборудовать порт Херсон. Не дожидаясь утверждения плана, Суворов приступил к его реализации на свои средства, заняв гигантскую сумму в 100 000 руб.
Однако время шло, а Петербург молчал. «Сам я здесь нещадно в оковах в ожидании денег», — написал Суворов 12 апреля. «Здесь долго ничего кроме гарнизонщины не ожидать» (Д III. 204). Приближалось время оплаты по векселям. В указе Военной коллегии о строительстве укреплений, полученном Суворовым в июне, большая часть его укреплений не была включена. За неимением денег он вынужден был отпустить со службы даже любимого им инженера де Волана (Д III. 219, 249). Александр Васильевич попросил Турчанинова «избавить его от строительства крепостей» (Д III. 247), а своего племянника Д.И. Хвостова — занять ему 20 000 руб. золотом и продать его имения, чтобы он мог расплатиться с долгами и уехать за границу, где для пропитания поступить волонтером в прусскую армию, воюющую против Франции (Д III. 248, 250). Императрице пришлось решить вопрос самой: она лично написала директору Заемного банка выдать Суворову 250 тысяч руб. (Д III. 252).
За массой хозяйственных дел Александр Васильевич не забывал лично контролировать полковые учения. 7 сентября 1793 г. он написал, что «2 пехотных полка сомнительны, прочие же, особенно кавалерия, на учениях. Все на сей раз хороши» (Д III. 269). В этот же день был подписан рескрипт Екатерины II о награждении Суворова «похвальной грамотой, с описанием всех храбрых подвигов, вами произведенных, и воздвигнутых вами оборонительных зданий и укреплений в течение долговременного и навсегда знаменитого вашего служения». От себя лично императрица добавила бриллиантовый эполет и перстень в 60 тысяч руб. (Д III. 270).
Суворов не остался в долгу — он составил сначала набросок, а затем продиктовал де Волану подробнейший план будущей войны с Османской империей. План был составлен в связи с очередным обострением отношений с Турцией и, по воле Екатерины II, рассчитан на две-три кампании. Суворов предпочел уложиться в две, хотя заметил, что по обстоятельствам их может быть три-четыре. В плане были учтены не только сухопутные и морские силы России и Турции, но вся политическая география, пути сообщения и укрепления от Дуная, через Валахию и Болгарию, до Константинополя, Босфора и Дарданелл включительно. Целью плана было взятие Константинополя и изгнание турок в Азию, с образованием в европейских владениях осман независимых государств: Греции, Болгарии, Черногории и Сербии, возможно, если Австрия не вступит в войну, Боснии. Далмация отошла бы Венеции, а некоторые острова — Англии. Суворов неоднократно подчеркнул важность поддержки освободительного движения балканских народов и восстаний в разных частях Турции, но — только при непосредственном появлении рядом русской армии и флота.
Война требовала самостоятельных стремительных действий армии и парусного (Черноморского и балтийского) флота, с задачей разгромить в ряде сражений основные сухопутные и морские силы Османской империи. Гребной флот был призван служить для десантных и транспортных операций, помогая и сухопутным войскам, и парусникам Ф.Ф. Ушакова (кроме него Суворов не видел адмирала, способного решать стратегические задачи флота). В плане постоянно отмечалась связь успехов разных родов войск, вплоть до необходимости брать прикрывающие Босфор замки и батареи силами сухопутных войск и десанта с гребной флотилии для успешных действий парусников. Но только эскадра Ушакова могла обеспечить России господство на Черном море, по которому пройдут основные коммуникации наступающих войск.
План Суворова превосходил по своим масштабам действия вооруженных сил России в Русско-турецкой войне 1787–1788 гг. и, что интересно, мог быть реально осуществлен значительно меньшими силами (до 100 тысяч сухопутных войск). Основное наступление по суше вели из Новороссии три небольших корпуса (самый крупный до 40 тысяч), разбивая появившегося противника прежде, чем штурмовать крепости. Де Волану Суворов объяснил этот метод на примере просчета Цезаря, осадившего крепость Алезию до подхода основных сил галлов и вынужденного вести тяжелые бои на два фронта. «Войска должны следовать правилу разбить врага в поле, прежде чем предпринимать осаду». Суворов предполагал почти все крепости срыть, чтобы не дробить для их обороны войска, оставив только Килию и Браилов в качестве баз. В Болгарии такой базой становилась Варна; взятие Рущука и Шумлы было необходимо лишь для обеспечения наступления на Варну.
Идея концентрации сил в этом плане сочеталась с вопросами скорости ликвидации сопротивления в важнейших пунктах; дробление армии на три корпуса объяснялось тем, что турки все равно не успевали собрать и перебросить на фронт достаточные силы для генерального сражения. «Время дороже всего — надо беречь его, — твердил Суворов де Волану. — …Самым ложным правилом является убеждение, что после поражения врага все закончено, в то время как нужно стремиться к более крупным успехам». «Расчет времени есть главное правило ведения войны».
По плану видно, что Суворов тщательно изучал положение турок на Дунае, в Валахии, Болгарии и самом Стамбуле; документы подтверждают это. Казалось, что война близка. С декабря 1793 г. Александр Васильевич начал доукомплектовывать войска по штатам военного времени (Д III. 290). Указ Екатерины II о подготовке к войне последовал 16 января 1794 г. (Д III. 291). Задача была опередить готовящихся к войне турок; «скорость» и «быстрота» наступательных действий «до самых берегов Дуная и далее» ставились во главу угла. Черноморский флот, все еще под командой Мордвинова, и гребная флотилия де Рибаса действовали по суворовскому плану, с той разницей, что императрица, не осмелившись сменить «старейшего» адмирала и поставить Ушакова, не могла и в полной мере положиться на Черноморский флот.
Еще немного — и граф Суворов, будучи главнокомандующим всеми ударными и резервными войсками в предстоящей войне, мог получить верный шанс стать светлейшим князем Константинопольским. Разумеется, это шутка. Суворову суждено было стать князем Италийским.
Не имея фельдмаршальского чина, при наличии других фельдмаршалов, Александр Васильевич годился командовать в Новороссии лишь в мирное время, «для гарнизонной службы». Но не меньше корпуса в новой войне он бы получил — а план войны предусматривал, что главные действия будут вести корпуса, соревнуясь в скорости побед. К сожалению, Турция не решилась начать войну, которая, несомненно, отдала бы России проливы. Это было понятно уже зимой и стало кристально ясно к маю 1794 г. Однако началась другая война, на которую Александр Васильевич полетел, как на крыльях.
НА ПОМОЩЬ ПОЛЬШЕ
Судьба снова вела Суворова в Польшу, поднявшую освободительное восстание против России, Австрии, Пруссии и своего короля Станислава Понятовского. Поляки на сей раз были отлично подготовлены в военном деле. Их армия упорно училась 20 лет. Под командой Тадеуша Костюшко и иных отличных генералов польские регулярные войска вынудили полки Австрии и Пруссии отступать с захваченной ими земли. 12-тысячный русский гарнизон в Варшаве, призванный поддерживать польского короля, был предательски атакован в ночь на 7 апреля во время пасхального богослужения. Лишь с большими потерями он пробился из города. К августу повстанцы, совершая смелые рейды по тылам карательных армий, заставили армию прусского короля Фридриха-Вильгельма II и русский корпус Ферзена уйти от Варшавы. Корпус Репнина был принужден к отступлению в Литве, австрийский генерал Гарнонкурт — изгнан из Люблинского воеводства.
Конечно, силы сторон были неравны. В самой Польше царил разлад. Завоевателям требовалось лишь время для переброски новых дивизий, чтобы залить страну кровью. Спасти жизнь и честь восставших поляков могло лишь чудо. И оно явилось в лице Суворова.
Фельдмаршал Румянцев, возглавив войска на Юге России, по рескрипту Екатерины II от 16 мая поручил Суворову продолжить строительство укреплений на русско-турецкой границе (Д III. 322). Однако уже 24 мая Суворов отправился на польскую границу, в Брацлавскую губернию, для расформирования находившихся там польских войск (Д III. 327). 26 мая он выступил и быстро решил поставленную задачу (Д III. 329, 330). Уже 13 июня Александр Васильевич умолял Румянцева «извести» его из «томной праздности, в которой я невинно после Измаила»: «Мог бы я помочь окончанию дел в Польше и поспеть к строительству крепостей!» (Д III. 331). Разоружив последнее польское формирование на Днепре, Суворов 4 июля с двумя батальонами гренадер, одним — егерей и казачьим полком двинулся на запад, к Немирову (Д III. 336). 8 июля он подчинил себе войска Брацлавской губернии (Д III. 340). 24-го — вновь слезно просил Румянцева возвратить ему жизнь солдата, а не инженера. В сердцах он ругал русские войска в Польше, которые «в селениях награбленное продавать не стыдятся», и хвалил лидера повстанцев Тадеуша Костюшко: «в мятежнике довольно искусства!» (Д III. 346).
Отчаявшись, Александр Васильевич в тот же день послал императрице прошение «уволить меня волонтером к союзным войскам, (так) как я много лет без воинской практики по моему званию» (Д III. 347). 2 августа Екатерина II ответила отказом: «Ежечасно умножаются дела дома, и вскоре можете иметь тут по желанию вашему практику военную много. Итак, не отпускаю вас поправить дела ученика вашего (принца Кобурга), который за Рейн убирается (отступая из Нидерландов)… А ныне, как и всегда, почитаю вас Отечеству нужным, пребывая к вам весьма доброжелательной» (Д III. 351).
Впоследствии Екатерина Великая заявила: «Я послала две армии в Польшу — одну действительную, другую — Суворова». «Действительными» были корпуса Н.В. Репнина в Литве и И.А. Игельстрома в Польше. Ими силился управлять из Петербурга президент Военной коллегии Н.И. Салтыков, писавший: «Теперь не время думать о победах, а нужно собрать (русские войска) и узнать, где, кто, сколько, чтобы думать и рассуждать можно было».
Но «рассуждать» было поздно — честь русского оружия уже пора было спасать. Действовавшие там генералы сделать этого не могли. «В Польше начальникам нашим, — ядовито отозвался о них Суворов, — вместо того, чтобы быть в невежественной нерешительности и плавать в роскоши, надлежало соблюдать непрестанно бдительность, перу их сотовариществовать их мечу, и искру, рождающую пожар, последним вмиг затушить» (Д III. 333). Однако мечи, судя по всему, оказались такими же тупыми, как головы и перья.
Поэтому Екатерина II, видимо, и поручила дело старику Румянцеву, который немедля обратился к Суворову. 7 августа Петр Александрович поручил Александру Васильевичу поддержать прусскую армию в Польше и русский корпус в Литве, не дав, впрочем, армии: «Ваше имя одно… подействует на дух неприятеля и тамошних обывателей больше, нежели многие тысячи». Прекрасно обученные Александром Васильевичем войска остались на границе для защиты от турок. Румянцев обещал выделить в Польшу два небольших корпуса: по 3 батальона, 5 эскадронов, 250 казаков и 4 орудия. И просил Суворова возглавить эти войска, чтобы сделать «сильный отворот» повстанцам в Литве (Д III. 354).
На деле ожидание формирования корпусов означало потерю времени. 14 августа Суворов ринулся из Немирова в Польшу всего с 2 полками, 2 батальонами и 250-ю казаками (Д III. 356), собирая по пути разрозненные отряды и сколачивая из них войско. Легендарные молниеносные переходы делались полководцем с командами, которые он присоединял в пути. Для их обучения своей «победительной» тактике Александр Васильевич издал развернутый приказ о боевой подготовке применительно к борьбе с мятежниками в полях, лесах, болотах, на узких улицах и пр. (Д III. 359).
«Во всяком случае сражаться холодным оружием, — приказывал генерал-аншеф. — Действительный выстрел ружья от 60-ти до 80-ти шагов (43–57 м при уставном шаге в аршин. — Авт.): если линия или часть ее в движении на этой дистанции, то стрельба напрасна, а ударить быстро вперед в штыки». Ни шагающий солдат никуда не мог попасть, ни в надвигающуюся шеренгу попасть было практически нельзя.
Пехота обучалась атаковать при строжайшем, постоянно тренируемом соблюдении строя, в каре, колоннах и линиях, перестраиваясь применительно к противнику и местности. Все решения о построении и выборе направления атаки принимал командир подразделения. Он «при начале боя не ожидает никакого повеления от вышнего командира, не имеет времени ни о чем докладывать и только его о произошедшем извещает».
«Во время атаки, — требовал Суворов, — все командные слова подтверждать громогласно взводным командирам. Когда же “ура”, тогда взводные командиры в кавалерии — “руби!”, в пехоте и казаках — “коли!” (приказывают) громогласно». Генерал-аншеф строго требовал краткости и ясности команд, без возможности их двоякого толкования. Он сам рекомендовал такие команды (вдобавок к уставным), приказав немедля снимать командиров, не способных четко отдавать приказы.
В линиях Суворов рекомендовал старые три шеренги. Изначально линии предназначались для залпового, «батального» огня. Генерал-аншеф его признавал при условии, что стрельба ведется прицельно, чему солдат следовало учить. Против турок, добавлял он, залпа вообще «употреблять не должно».
В огневом бою первую линию Суворов запретил ставить на колено. Это придавало строю статичность. Вместо этого он приказал скашивать шеренги «так, чтобы второй и третьей шеренги солдат имел свой приклад у правого плеча своего предстоящего». Главное — «ни в каких построениях и в выравнивании фронта не пятиться назад. Шаг назад — смерть. Всякая стрельба кончается штыками».
В каре, как и на войне с турками, залпового огня вообще не было — только прицельный огонь с фасов и от стоящих внутри егерей. Суворов объяснил, почему: «каре никогда не стоит на месте». Это строй наступления. Солдаты могут загнуть линию в каре, например, чтобы защитить свою слабую конницу от сильной кавалерии противника, но наступление должны продолжать.
Колонна еще более предназначена к движению. В ней солдаты сразу «берут штык по-офицерски (т.е. опустив правую руку, держащую ружье под приклад). Пехоте и кавалерии Суворов рекомендовал выдвигаться для атаки, особенно в узких местах, колоннами взводов, полудивизионов, батальонов и эскадронов. Так сразу можно было атаковать «неприятельские иррегулярные толпы», которые «идут слепо вперед на картечь».
В регулярном сражении колонны можно спешно развернуть в линию без интервалов, «дабы каким интервалом неприятель не воспользовался». Или развернуть в каре и свести их в 2 линии с интервалами, в шахматном порядке, как лучше всего против турок (согласно схемам к сражению при Рымнике). Полевые укрепления берутся штыками в каре, крепости — «колоннами на штыках».
Атаки не должны быть безумными. «На неприятеля начинать атаку всегда со слабой его стороны!» — требовал Суворов. Но — с целью уничтожения главных сил. У поляков сильнейшей была кавалерия. Поэтому «главное правило: неприятельская кавалерия сбита, пехота его пропала». Против польской кавалерии, стоявшей обычно на флангах, следовало использовать сильный кавалерийский фланг (слабый же замкнуть в каре пехоты).
На требования Суворова к регулярной кавалерии историки обращали мало внимания, ошибочно считая ее неким приложением к «царице полей» пехоте. Но генерал-аншеф полагал именно регулярную конницу, которой на полях прошедших войн было не меньше пехоты, все пробивающим тараном. Его требования к конной атаке сомкнутым строем, в одну линию, стремительным карьером, были чрезвычайно высоки.
«Наша кавалерия, — приказывал Суворов, — когда опровергнет неприятельскую и встретит позади ее линию пехоты, без малейшей остановки должна ее прорубить», даже если за ней стоит третья неприятельская линия! «Когда, проколов неприятельскую линию пехоты, повстречались со скачущей на нее неприятельской конницей, то всю ее так же поспешно атаковать и прокалывать! Так делать и с иными линиями».
При атаке русской пехоты на польскую, увидав, что за ней в резерве есть конница, русская кавалерия должна, на всем скаку проскакав через свою пехоту, «сколько успеет в карьере кончить неприятельской пехоты» и «врубиться в неприятельскую конницу». Кавалерия должна «проворно на карьере» прорубать даже густую толпу неприятелей и, не теряя темпа, «построив свою линию», срубать все позади нее.
Такое кажется фантастикой сегодня и казалось сказкой современникам полководца. Он сам в диспозиции ко второму поиску на Туртукай писал, что в 8-рядную колонну русской пехоты ни одна конница врубиться не сможет — лошади не пойдут. Считалось, что кавалерия просто не может пробить плотный пехотный строй, не разбитый артиллерией, даже в 2–3 шеренги, как в каре. При Бородино и Ватерлоо огромная масса тяжелой кавалерии Наполеона так и не сумела прорвать тонкие каре русской гвардии и англичан. У Суворова эскадроны должны были «прокалывать» все!
Генерал-аншеф требовал, чтобы на учениях «кавалерия, приученная к крестной рубке (на обе стороны. — Авт.), проезжала насквозь на саблях другую линию кавалерии, или спешенной, или пехоты, под пальбой этих последних, дабы кони приучены были к огню и дыму, как и к блеску холодного оружия, а седок к стремени и поводьям». Он не шутил, требуя от своей регулярной кавалерии действовать, как всесокрушающий таран.
Кавалерия брала батареи и незамкнутые с тыла полевые укрепления. Только там, где кони действительно не могли пройти, на штурм укреплений шла пехота в штыки. Конница добивала неприятеля, организуя преследование так, чтобы он ни в коем случае не мог отдышаться и построиться вновь, сделав первое его побиение напрасным. Пехота должна была как можно скорее, не теряя строя, следовать за кавалерией, чтобы при необходимости поддержать ее.
Даже иррегулярные казаки, появившись у неприятеля в тылу, могли вызвать у него «большое замешательство». Именно лихой атакой с тыла следовало брать защищенные пушками мосты, плотины, тесные выходы из леса или ущелья. Вообще «всякое дефиле, огражденное пушками», следовало «атаковать в крайности, а лучше обходить и отрезать». Неприятеля, оказавшегося в тылу у русских, следовало не опасаться, а быстро разбить частью резерва или второй линии, сообразно его силам.
Атаковать неприятеля, даже занявшего в малом числе неукрепленную деревню, Суворов приказывал неожиданно, на рассвете или ночью, в идеале предварительно окружив. Впрочем, «сюрприз — нечаянное нападение — …у искусного военачальника бывает днем».
Помимо частых строевых упражнений пехоты и конницы приказ обязывал учиться экономить заряды, чтобы сохранять имевшиеся в подсумке боеприпасы на три дня и в атаке всегда иметь пулю в стволе. Суворов вовсе не запрещал стрелять, как поверхностно толкуют его требования историки. Он требовал целиться и попадать.
«Исправная стрельба в мишень, — гласит отданный в Польше приказ, — великой важности: умножает гибель неприятеля и отвращает в действии лишнюю трату патронам. Здесь коннице лучше стрелять на скаку» — действие, требующее от всадников хорошей тренировки.
«Приказ сей да будет читан всем нижним чинам!» — передал в войска генерал-поручик Павел Сергеевич Потемкин, прекрасный военный, верный помощник Суворова при взятии Измаила и спасении Польши. «Правила на всякое приуготовление и на случай сражения от его сиятельства господина главнокомандующего предписаны. Должно их затвердить всем господам штаб- и обер-офицерам и внушить нижним чинам и рядовым, чтоб каждый знал твердо ему предписанное».
Так, прямо на марше, из разрозненных отрядов, батальонов, эскадронов и полков формировались непобедимые «чудо-богатыри». Они учились на ходу, с примкнутыми штыками и повешенными через плечо подсумками с патронами. «Легко в ученье — тяжело в походе, — гласил приказ, — тяжело в ученье — легко в походе».
От себя Потемкин раскрыл один пункт приказа — о достойном поведении солдат в чужой стране. Суворов писал: «В поражениях сдающимся в плен давать пощаду. Во всех селениях вообще, где неприятель обороняться будет, естественно должно его кончить в домах и строениях. Крайне остерегаться и от малейшего грабежа, который в операциях есть наивреднейший! Иное дело — штурм крепости. Там, по овладении, с разрешения, сколько-то времени законная добыча, подобно тому, что до неприятельского лагеря, по его овладении».
Павел Сергеевич счел, что в стране, где одни встречают русских хлебом-солью, а другие в них стреляют, надо донести до солдат эту мысль яснее.
«Строжайше рекомендую всем господам полковым и батальонным начальникам внушить и толковать нижним чинам и рядовым, — написал он, — чтобы нигде при переходе местечек, деревень и корчем ни малейшего разорения не делать. К продовольствию войск съестное будет взято по учреждению. И если выше сего сказано, чтоб мстительно наказывать военных поляков и вооруженных обывателей, то напротив того, пребывающих спокойно щадить и нимало не обидеть, чтобы не ожесточить сердца народа и притом не заслужить порочного названия грабителей».
СПАСИТЕЛЬ ВАРШАВЫ
К сражению 6 сентября 1794 г. с 16-тысячным корпусом генерала Сераковского Суворов имел уже около 13-ти тысяч солдат, включая обозных и кашеваров. «Сей мятежнический корпус, — отметил Александр Васильевич уважительно, — состоял из лучших их войск, знатной части старых коронной гвардии и иных полков, исправно обученных», при 28 пушках.
Сераковский умело расположил войска, имея за спиной каменный Крупчицкий монастырь, на флангах — лесистые возвышенности, а перед фронтом — прикрытую пятью батареями топь. Суворов атаковал под шквалом картечи через болото: час длился этот убийственный переход. Но, с полководцем в первых рядах, солдаты прошли сквозь огонь, ударили в штыки, с флангов налетела обошедшая поляков конница.
Тем не менее Сераковский сумел выдержать десятичасовое сражение и спасти часть своего корпуса. Только через два дня, под Брестом, Суворов настиг и в труднейшей местности наголову разбил вызывающего восхищение противника. Сераковский и его товарищ Понятовский, потеряв войско, знамена и 28 пушек, ушли с 4 офицерами и не более 70 здоровыми солдатами. «Помогать раненым полякам!» — приказал Суворов на скаку, спеша догнать и разбить еще не сложившие оружие части повстанцев. «Следующие два дня, — отметил он в рапорте, — пехота и казаки стреляли и кололи несдающихся, скрытых в лесах и топких местах».
Сдавшихся и обещавших «жить в своих домах спокойно» Суворов отпускал. Разбив еще один корпус повстанцев, полководец 6 октября объединил под своим командованием уже 25 тысяч солдат и поспешил спасать Варшаву, не дожидаясь ни пруссаков, ни австрийцев. «К содействиям на пруссаков надежды нет, — писал он командующему в Польше Репнину, — австрийцы малосильны» (Д III. 402).
Суворову предстояло повторить в Польше подвиг штурма Измаила. Польские отряды со всей страны сбегались к столице, намереваясь дать здесь решительный бой. Александр Васильевич получил от Румянцева право командовать войсками в Польше, но официально командующим был назначен Репнин. Приказы Суворова выполнялись плохо, а ему, памятуя недавние подвиги поляков, приходилось еще и тщательно охранять свои тылы.
Тем не менее уже 15 октября он был под Варшавой, разгромив 5020 мятежников при селе Кобылка. Несмотря на помощь из Варшавы, с 5-часового сражения в лесу противник не ушел: «неприятель весь погиб или взят в плен». Русским досталось знамя и 9 пушек. В плен было взято 850 поляков, в том числе 6 штаб и 44 обер-офицера (Д III. 400, 404).
Мощно укрепленное предместье Варшавы Прагу обороняла 26-тысячная армия, «почти все регулярные». С вооруженными обывателями число мятежников достигало 30 тысяч. На трех линиях укреплений они расположили 104 пушки, в том числе много крупнокалиберных. Суворов, присоединив к своему корпусу под командой Потемкина корпуса Ферзена и старого товарища Дерфельдена, смог собрать при 86 полевых орудиях, как подсчитали историки, 28–30 тысяч солдат, в их числе 12 тысяч кавалерии.
Однако так ли это? Всю польскую кампанию Александр Васильевич действовал чрезвычайно осмотрительно. Прага была укреплена прекрасно, как показала визуальная разведка, проведенная им с генералами и штаб-офицерами 18 октября (при этом 1 человек его свиты был убит и 2 ранены. — Д. III. 402, 403). Вокруг русских войск, стянутых Суворовым к Праге с окрестных воеводств, продолжался мятеж. Жители Варшавы поддерживали бунтовщиков, собранных на восточном берегу Вислы в Праге, только продовольствием, но при малейшей неудаче русских могли умножить их ряды многократно.
Александр Васильевич не указывал в рапортах численность своих войск, но детально перечислил состав 8 колонн, участвовавших в штурме, и их резервов. Это 37 батальонов и 2 полка пехоты: в сумме 41 батальон, в среднем по 850 (штатно 1 тысяча) солдат и офицеров, т.е. уже 34 850 (41 тысяча) бойцов (без учета солдат и сержантов полкового хозяйства). Плюс 70 эскадронов регулярной кавалерии, в среднем 120–150 человек, всего 8400–10 500 клинков. И ровно 2680 казаков. Получается 45 930–48 030 (52 080–54 180) человек, не считая массы волонтеров, приехавших к Суворову из разных мест (даже из Петербурга), и полагая артиллеристов включенными в численный состав полков.
13 эскадронов Кинбурнских и Смоленских драгун (1560–1950 палашей и карабинов), согласно рапорту Суворова, были спешены. К ним следует присоединить 9 эскадронов Переяславских и Елисаветградских конных егерей, успешно сражавшихся и в пешем строю (1080–1350). Значит, Суворов задействовал в решительном штурме Пражских укреплений до 35 (41) тысяч пехоты при поддержке до 3300 спешенных конников с карабинами, не считая кавалерии, которая, согласно диспозиции, должны была ворваться на улицы, когда пехота откроет ей ворота.
Штатная численность строевых бойцов полка (с артиллеристами) превышала 1, 5 тысячи человек, а на практике была меньше. Общее число суворовских солдат могло быть на несколько тысяч человек меньше. Но в документах польской кампании Александр Васильевич не отмечал значительной некомплектности подразделений. Снижать численность его войск с 46–48 тысяч до 30-ти нет оснований. Львиную их долю, штатно 38 тысяч, реально (строевых) около 35 тысяч, он устремил на штурм Праги, обеспечив наступающим не только качественное, но и численное превосходство. «Польша требовала массированного удара», — вспоминал он в 1800 г., незадолго до смерти (П 684. С. 386).
Целую неделю солдаты учились работать со штурмовыми орудиями и лазать по широким, на двоих в ряд, лестницам, «как под Измаилом». Они прикрывали плетнями волчьи ямы, забрасывали ров фашинами, приставляли лестницы к деревьям и т.п. Особую тренировку «стрелять по головам», прикрывая штурмующих от вражеского огня, проходили егеря (Д III. 398). Впрочем, стрельбе в скрытого противника егеря у Суворова учились, согласно цитированному приказу, с самого начала кампании.
В двух диспозициях на штурм, объявленных каждому солдату, Александр Васильевич учел опыт взятия Измаила (Д III. 405, 406). Впереди шли добровольцы-«охотники», с ними рабочие со штурмовыми приспособлениями. С одной стороны колонны двигались саперы с шанцевым инструментом, с другой — меткие стрелки. Вооружены были все: «у рабочих ружья через плечо на погонном ремне». До команды «Ура!» все должны были идти молча, без выстрела. «Подошли ко рву, — ни секунды не медля, бросай в него фашинник, опускайся в него и ставь к валу лестницы! Охотники, стреляй врага по головам! Шибко, скоро, пара за парой лезь! Коротка лестница? — Штык в вал, лезь по нему, другой, третий. Товарищ товарища обороняй! Став на вал, опрокидывай штыком неприятеля — и мгновенно стройся за валом».
Полководец не сомневался в победе. Но хотел во что бы то ни стало спасти от разрушения столицу Польши и избавить от ужасов войны ее жителей. Потому, помимо указаний на победительный штурм, диспозиция требовала «стрельбой не заниматься; без нужды не стрелять; бить и гнать врага штыком; работать быстро, скоро, храбро, по-русски! В дома не забегать; неприятеля, просящего пощады, щадить; безоружных не убивать; с бабами не воевать; малолеток не трогать!»
В дополнение к главной диспозиции, Александр Васильевич приказал солдатам выучить польские слова: «згода» (мир, сдавайся) и «отручь бронь» (положи оружие). «Которые положат оружие — тех отделить: вольность, паспорта! Которые же нет — …бить, кончать в час!.. Строго напоминаю: операцию вести быстро, удар холодным оружием, догонять, бить… принуждать к сдаче. Дотоле не отдыхать, пока все мятежники взяты не будут».
Войска сбили вражеские пикеты и придвинулись к крепости 22 ноября. В тот же день генералы еще раз обозрели укрепления мятежников, а в ночь были построены три батареи по 16, 22 и 48 орудий. «Батареи были построены только для того, чтобы отвлечь неприятеля от ожидания приступа». На рассвете 23-го все батареи открыли огонь, «на который мятежники отвечали живо, но с весьма малым для нас уроном». Под гром пушек генералы распределили войска по штурмовым колоннам. В 3 часа пополуночи 24 октября они выступили из лагерей. Перед рассветом, в 5 утра, была пущена сигнальная ракета. Штурм начался.
В отличие от штурма Измаила, колонны наносили удар в разное время. Одна выступила гораздо раньше других, чтобы обойти Прагу и атаковать ее с нижнего течения Вислы, через лес и протоку. Четыре колонны ударили сразу, по ракете, а еще две взяли паузу, дожидаясь, когда первые прорвут передовые укрепления и мятежники стянут силы к ним.
Польская оборона была хорошо продумана. Подходы к каждой из трех линий обороны были закрыты волчьими ямами и рвами. Огонь с валов и бастионов многократно перекрывался. Однако замедлить стремительное наступление русских солдат не могло ничто. Вражеские валы были преодолены, батареи одна за другой были захвачены.
Польская кавалерия была готова к контрударам. Но русские принимали ее на штыки, не замедляя наступления. Два эскадрона Киевского конно-егерского полка, «перескакав через ров» (!), добили конницу мятежников. Драгуны спешивались, но основная часть кавалерии пролетела укрепления на полном скаку: резервы пехоты в нескольких местах разрыли валы и засыпали рвы. По открытой дороге в город вошла артиллерия.
Суворов ставил задачу первым делом прорваться через набитую мятежниками Прагу и захватить мост через Вислу, чтобы бой не перекинулся в Варшаву. Перед штурмом он был болен от опасений за город. Напрасно! Русские солдаты всего за три часа прошли сквозь огонь и неодолимые преграды, взяли мост, разоружили мятежников и спасли столицу Польши.
Спасти удалось и немалую часть засевших в Праге мятежников. Из всего их сонма убито было около 12 тысяч, 10 тысяч попало в плен, 2 тысячи конных ускакали врассыпную, остальные разбежались по домам. Русские потеряли до 300 человек убитыми и до 500 ранеными. Уже к 27 октября Суворов пленных рассортировал. 3 генерала, до 500 штаб- и обер-офицеров и до 4 тысяч регулярных рядовых он отправил к Румянцеву в Киев, вместе со 101 трофейной пушкой. Более 6 тысяч ополченцев и вооруженных обывателей отпустил по домам, равно как 313 освобожденных им пруссаков и 63 австрийца (Д III. 408а, 414).
Равный доблестью величайшим в истории полководцам, Суворов всех превзошел милосердием. Варшавскому магистрату он предложил не капитулировать, а «дружески условиться» о мире — и полностью отказался от контрибуции. «Обыватели в их особах и имениях ничем повреждены и оскорблены не будут!» — твердо обещал Александр Васильевич. Всем польским воинам была дарована свобода с сохранением у офицеров оружия.
Магистрат, просивший русских скорее вступить в город, от имени горожан поднес Суворову табакерку с лаврами из бриллиантов и надписью: «Варшава своему избавителю». «На самом берегу, при переходе моста, — рапортовал Суворов Румянцеву, — магистрат и все мещанство, выйдя навстречу победителям с хлебом и солью, поднесли городские ключи. Берег, улицы, площади — все были усыпаны народом, повсюду кричали: “Виват Екатерина!”» Магистрат вернул Суворову до 1400 томившихся в польском плену русских, военных и чиновников. Восставшие возвращались в столицу «целыми бригадами, батальонами, эскадронами и ротами, слагая оружие».
Суворов с огромным облегчением подчеркивал, что операция завершилась «без кровопролития». Вся его кампания, из которой он исключал 29 дней ожидания войск и приказов в Бресте, длилась 44 дня (Д III. 425).
«Виват, великая Екатерина! — рапортовал Суворов Румянцеву 8 ноября 1794 г. — Все кончено, сиятельнейший граф! Польша обезоружена» (Д III. 427).
13 ноября он представил Румянцеву «Окончательный журнал» действий по разоружению Польши. «Огромное ополчение польских войск и всего народа возмутившегося силы низложены до конца, — гордо писал Суворов. — Сия дерзновенная рать, противоборствовавшая целое лето с шумом важности, ныне победоносными ее императорского величества войсками, мне вверенными, разрушена, обезоружена, обращена в ничто. Блистательное взятие Праги и истребление тут при штурме и на баталии знатнейших мятежников армии потрясло до основания все их силы. Покорение Варшавы привело их в состояние невозможности противиться победителям. Неутомимая погоня вслед за ними отправленных войск довершила последнее их уничтожение!»
После взятия Варшавы в Польше оставалось 30 тысяч мятежников. 4 ноября их было уже 20 тысяч. А через 10 дней энергичными действиями суворовских войск все они были «развеяны» или сложили оружие перед победителями. Солдаты и офицеры были сразу отпущены по домам. Военачальники, давшие обещание не воевать против России, могли остаться в Польше или получить паспорта на выезд за границу.
«Так кампания кончена! — рапортовал Суворов. — Везде спокойно, войск польских больше не существует, только его величеству королю оставлено гвардии 600 пехоты и 400 кавалерии. Сверх того в Варшаве 300 полицейских солдат» (Д III. 431).
Полководец с января по октябрь 1795 г. управлял Польшей, не допуская ущемления достоинства страны и народа (Д III. 429–513). Со всеми поляками он велел «поступать весьма ласково и дружелюбно» (Д III. 419, ср. 415, 418). Царский двор был обозлен кротостью и бескорыстием Суворова, но вынужден хоть на время спрятать ядовитые жала. «Ура! Фельдмаршал Суворов! — поздравила Александра Васильевича императрица. — Вы знаете, что я без очереди не произвожу в чины. Не могу обидеть старшего; но вы сами произвели себя фельдмаршалом!»
Суворов был счастлив, обойдя в чинах многих соперников. На грудь ему летели ордена разных государств. Слава полководца была неоспорима по всей Европе. Но фельдмаршал не обольщался прочностью своего положения. Он помнил, как после взятия Измаила был осыпан милостями — и отправлен на годы на строительство укреплений, имея одну, зато драгоценнейшую награду — саблю турецкого главнокомандующего, подаренную ему солдатами.
«У меня семь ран, — говорил Суворов, — две получены на войне и пять — при дворе». В другом тексте, относящемся к более позднему времени, его слова звучат иначе: «Я был ранен десять раз: пять раз на войне и пять при дворе. Все последние раны — смертельные».
Содержание руководителей восстания в заключении полководец воспринял как личное бесчестье: «Изрядно, что хорошо они содержатся, но мой пароль тем не содержан, в нем — забытие прежнего, и они вольны. Стыдно России так их бояться, ниже остерегаться. Польша обезоружена. Пора им домой… Мне совестно» (П 513).
Раздел Польши 24 октября 1795 г., через неделю после отзыва оттуда Суворова, уничтожение ее государственности зачеркнули добродеяния полководца полякам. Польша была поделена между Австрией и Пруссией, а белорусские и украинские земли отошли к России. Литву поделили Россия и Пруссия.
Ненависть поляков несправедливо обрушилась на Суворова. Генерал Ян Домбровский, Александром Васильевичем «уволенный с паспортом в поместье в Саксонию», в 1797 г. создал под началом генерала Бонапарта два польских легиона в Италии. Легионы служили французам разменной монетой: то распускались, то призывались вновь как пушечное мясо (а в конце концов были отправлены воевать с неграми и вымерли от болезней на о. Сан-Доминго). Столкнувшись с ними — и разгромив — в Итальянском походе, Суворов был огорчен несправедливым к себе отношением и тем, что офицеры нарушили слово не воевать против России.