1

Март, первый месяц весны, на Крайнем Севере весенним можно считать только условно, по календарю. В Унде по всем улицам и закоулкам вьюга гоняла перекати-полем колкий сухой снег, а по ночам от лютого мороза с треском лопались бревна в срубах, пугая привычную, устоявшуюся тишину. Все село было еще в сугробах.

В понедельник часов в десять утра деревенский покой растревожил вертолет. Он прибыл из областного центра, наполнив округу ревом двигателя, и осторожно опустился на посадочную площадку, проутюженную трактором со снегоочистителем.

Климцов встречал прибывших в аэропорту. Едва остановился винт борта, — так здесь называли вертолет, — из кабины стали выходить руководители зверобойной операции Белое море. Первым по стремянке сошел Виктор Васильевич Томилин, высокий, худощавый мужчина лет сорока в черном овчинном полушубке, ушанке и утепленных городских ботинках. Ботинки, видимо, не были рассчитаны на унденский мороз, и здороваясь с председателем, Виктор Васильевич поколачивал ногой о ногу. Он улыбнулся Климцову дежурной начальственной улыбкой и тотчас, замахав рукой, закричал кому-то, суетившемуся у подъехавших розвальней:

— Правильно ставьте ящик! Там верх обозначен.

Климцов не стал проявлять любопытства по поводу ящика с обозначенным верхом.

— С прибытием вас на унденскую землю! — приветствовал он Томилина.

— Спасибо, — поблагодарил тот коротко и опять застучал ботинками, жалея, что не одел в дорогу валенки, которые были у него в рюкзаке.

Томилин работал в рыбакколхозсоюзе начальником отдела. С ним прилетели инженер-технолог по обработке зверобойной продукции Вельтман; инструктор отдела Прыгунов, назначенный на период промысла диспетчером; три научных сотрудника Полярного института — с рюкзаками и сумками; медичка в пальтеце на вате и в белой кроличьей шапочке и еще два журналиста и кинооператор областного телевидения с видавшим виды кожаным футляром со съемочной техникой.

Иван Данилович, уминая хрусткий снег теплыми собачьими унтами, объяснил прибывшим, где их разместят, и велел Окуневу проводить гостей в село. А вскоре и сам пошел туда с Томилиным, поручив встречать следующие борта колхозному механику Малыгину.

По дороге в штаб, расположившийся на втором этаже правления колхоза, Виктор Васильевич поинтересовался:

— Как у вас, все готово?

— Все, — заверил Климцов. — А что известно о тюленьих залежках?

— В горле Белого моря зверя пока нет, — ответил Томилин. — Данные разведывательных полетов неутешительны. Дрейф льдов из-за ветра не в нашу пользу. Придется выжидать.

В просторной комнате с тремя письменными столами и картой горла Белого моря на стене Томилин разделся и сразу, подойдя к телефону, стал звонить в Архангельск. Пока он говорил, в штабе появились еще люди. Они заняли места за столами, разложили бумаги и стали работать.

С этого момента управление промыслом перешло к оперативной группе во главе с Томилиным, а Климцову была отведена скромная роль заведующего хозяйственным обеспечением.

Между тем на аэродром опустился второй вертолет, за ним — третий, и за каких-нибудь полчаса приземлились все семь машин. Это были мощные борта Ми-8. Шесть из них должны были летать в море, а седьмой предназначался для резерва.

Прилет целого отряда авиаторов был для Унды зрелищем необыкновенным и грандиозным, и зрители молча и потрясенно взирали на борта, выстроившиеся в ряд до приказа На взлет!

2

На вертолетах, чтобы участвовать в промысле, прибыли бригады колхозников из соседних рыбацких хозяйств. Иван Данилович всех разместил по общежитиям и избам.

В штаб в течение всего дня заходили бригадиры — узнать о начале работы, авиаторы — справиться о погоде, обслуживающий персонал — по разным делам. Заглядывали сюда время от времени и журналисты, и кинооператор, средних лет мужчина, боевой и напористый, в полушубке и теплых унтах. Он все напоминал Томилину, чтобы тот не забыл отправить его со звероловами на лед для натурных съемок, необходимых, как он заявил, не только для местного, но и для центрального телевидения. Томилин ничего не имел против телевидения, однако сдержанно отвечал, что это будет, возможно, не скоро, так как промысловая обстановка еще не ясна, и что в первые рейсы оператора брать не придется. Его можно будет взять в кабину лишь в конце промысла, под занавес. Тем не менее оператор продолжал настойчиво напоминать о себе и, видимо, порядком надоел Томилину.

— Не подходи, злой буду! — отогнал он чуть ли не в десятый раз обратившегося к нему телевизионщика.

Оператор не обиделся и пошел пить чай. Но так как в это время к правлению подъехали упряжки Василия Валея с сыном, чаю попить ему не удалось: он побежал снимать для экзотики оленей.

Прыгунов с Вельтманом смотрели в окно и старались определить направление ветра по колбасе на аэродроме.

— Колбаса-то задом к нам, — сказал Вельтман.

— Нет, передом, — возразил Прыгунов и потер пальцем оконное стекло, изузоренное морозом.

— Плохо видите. Задом же!

— Да передом! Ветер, значит, с северо-запада.

— Нет, с юга. Точнее — с юго-запада. Солнце-то вон где! — настаивал Вельтман.

Солнце, действительно, обозначилось среди туч белесым пятном и тотчас спряталось.

— Солнце за тучами — к ветру, — заметил Томилин и, подойдя к карте на стене, стал размышлять вслух. — Разведка видела тюленей, но не в крупном стаде, а на одиночных льдинах. Ветром их раскидало по сторонам. Вот здесь, у Конушинских кошек…

— И у северо-западной оконечности Моржовца, — добавил диспетчер Прыгунов. Был он высок, тяжеловесен, и половицы под ним жалобно поскрипывали.

— Скорость течения тут до двух с половиной — четырех километров в час, — определил по карте течений Вельтман.

— С утра начнем. Ждать нечего, — решил Томилин. — Сегодня посоветуемся с наукой, а завтра пораньше проведем инструктаж бригад — и по машинам!

x x x

Как-то в одной из центральных газет появилась заметка о том, что канадские и норвежские зверобои варварски охотились за тюленями, стреляли по ним из огнестрельного оружия с вертолетов. При этом подранки обычно погибали — уползали и прятались за торосами, ныряли в воду.

Советские зверодобытчики взяли себе за правило: ни одного подранка, ни одного погибшего зверя. В последнее время они стали отлавливать тюленей без всякой стрельбы — руками. Разумеется, не голыми руками, а в брезентовых рукавицах: без них легко поранить руки о ласты. А если в ссадину попадет защитное жировое отложение, то может развиться длительная и трудноизлечимая болезнь — чинга.

Брать разрешалось не каждого детеныша, а такого, который по классификации биологов и охотоведов достигал стадии развития Б, то есть в такой период, когда матка оставляла уже достаточно выросшего белька, и он начинал линять с хвоста и с носа, превращаясь в серку. В стадии Б у тюлененка появляется новый пятнисто-серый мех, ради которого и ведется промысел. Причем зверя берут с таким расчетом, чтобы изменение цвета шкурки происходило уже на берегу, в вольерах. Иначе серка вместе со стадом выбирается из Белого моря и в конце марта уходит к берегам Гренландии.

Ловить или бить взрослых тюленей запрещалось. Таким образом издавна укоренившееся на Беломорье название профессии зверобой изменилось на зверолов.

3

Утром около сотни звероловов из Унды, Ручьев, Инцов и Золотицы собрались в клубе для инструктажа. Тут были только мужчины: женщин теперь нужда не посылала на лед, как бывало в прежние времена. Рядом с пожилыми, но еще крепкими ветеранами зверобойного промысла, вроде Дмитрия Котовцева, находились и колхозники помоложе. Но совсем молодых, таких, как Елисей, было лишь несколько. Утверждая списки бригад, Томилин, руководствуясь соображениями техники безопасности, отсеял многих, говоря, что это дело не для безусых.

Сидели тихо, даже торжественно, как бывает перед значительным и ответственным делом, сняв шапки и вполголоса разговаривая. Ожидали Томилина. Тот задержался в штабе, выясняя, где находятся тюлени и какова погода в море, и лишь получив нужные сведения, поспешил в клуб.

Томилин сообщил звероловам, что тюлени в горло Белого моря, в район промысла пришли, и хотя залежки расположены далековато, ждать больше нельзя, надо начинать операцию Белое море. Каждой бригаде был придан вертолет и радист с портативной рацией для связи с пилотами и берегом. Бригадиры получили пиропатроны, иначе говоря, ракеты для сигнализации. Томилин предупредил звероловов, чтобы работали на льду только парами, у вертолетов помнили о винтах.

— Работать надо быстро и согласованно, по сторонам не зевать, — сказал он. — Промысловая обстановка меняется быстро: вчера видели льдину у Моржовца, а сегодня ее не найти — отнесло уже миль за тридцать…

…Когда Елисей готовился вечером в путь, отец достал из чулана старый заплечный мешок из нерпичьей кожи. Елисей покосился на него.

— Рюкзак бы…

— Нерпичий мешок лучше рюкзака, — сказал Родион, вынимая из него зверобойный нож в кожаных ножнах. — Держи! Нож этот памятный, можно сказать, родовой. И я с ним на зверобойку ходил. Помню, как первого тюленя ошкуривал…

Елисей осмотрел мешок, старательно вытряс из него сор и принялся точить родовой нож о брусок. Отец тихо вышагивал по избе и наблюдал за ним.

Вспомнилось, как давным-давно он вот так же сидел на лавке, точил нож, а мать плакала и не пускала его на промысел, боясь потерять… Погибший во льдах муж стоял перед ее глазами. Она опасалась, чтобы такая же участь не постигла и сына.

Теперь на льду легче, безопаснее, — успокаивал себя Родион. — Техника, радио… Сразу на помощь придут, если что случится.

Августа укладывала в мешок хлеб, галеты, консервы, сахар, соль, термос — все, что надо в дорогу.

— Ты, мама, на целую неделю еды кладешь, — посмеивался Елисей. — Ведь я вечером буду дома.

— Запас не помешает. Тут ведь немного, — завязав верхний ремешок у мешка, Августа положила его на лавку. — Смотри, Елеся, будь там, на льду-то, осторожен…

— Да что ты, мама, я ведь не маленький. И не один там буду.

И вот теперь он сидел в зале и слушал Томилина, стараясь все хорошенько запомнить. И еще беспокоился: Успею ли сбегать домой за мешком? А вдруг сразу пойдут к вертолетам?

Но к машинам пошли не сразу. Томилин дал десять минут на сборы.

Повесив нож на ремень, закинув за плечи мешок и прихватив зверобойный багор, Елисей побежал к месту сбора. Номер машины ему сказали в клубе, и он сразу нашел ее. Мужики грузили в кабину сетчатые мешки, шесты, легкие санки-волокуши из оцинкованного железа. Когда все уложили, Котовцев, назначенный бригадиром, велел садиться. Елисей взобрался по стремянке и занял место у оконца. В кабине было холодновато, но оделся он тепло: ватный костюм, валенки, поверх фуфайки — брезентовая куртка с капюшоном.

Вертолет поднялся и вскоре опять снизился за селом возле вольеров для того, чтобы прицепить подвесной контейнер. Потом двигатель опять взревел. Взвихрив снег, машина поднялась и повернула в сторону моря.

Елисей прильнул к иллюминатору и увидел избы, правление, клуб, магазин, занесенную снегом реку — все маленькое, словно не настоящее. Но вот село скрылось из виду, началась тундра с редкими темными кустиками, а затем пошла морская равнина, где все белым-бело, ни единой точечки.

Елисей оторвался от оконца. Мужики переговаривались, стараясь перекричать шум мотора, смеялись, будто летели не на лед, на промысел, а на свадьбу или на праздник. Елисею тоже стало весело и спокойно.

Примерно через полчаса впереди показался остров Моржовец — постоянное место весенних тюленьих залежек. Взяли севернее, углубившись в море. И тут внизу, у кромки льдов, Елисей заметил тюленье стадо.

Вертолет стал снижаться поодаль от него, чтобы не распугать зверя. Завис над льдиной, над снеговой целиной с редкими торосами, и аккуратно положил на ровную гладь днище контейнера в триста килограммов весом. Когда его отцепили, борт чуть подался в сторону. Поморы спустились по трапу на лед и быстренько выгрузили из кабины поклажу. Бортмеханик помахал рукой, крикнул: Ни пуха ни пера! или что-то в этом роде и закрыл дверь. Вертолет пошел обратно за другим контейнером.

Звероловы остались на льдине. Не успел Елисей осмотреться, как Котовцев подозвал его к вороху сетчатых мешков.

— Бери пять сеток. Бери шест с флажком. Поставишь его в снег, где начнем работать, — распорядился он.

Елисей перекинул через плечо сетные мешки и взял шест. Остальные тоже нагрузились мешками, подхватили волокуши и пошли следом за бригадиром к тюленьему стаду. Шествие замыкал радист с рацией.

Елисей шагал за Котовцевым. Снег был плотный и жесткий, сбитый ветрами. Иногда ноги проваливались, и куски взломанного наста издавали еле слышный звон, словно свежеобожженные кирпичи, когда их перекладывают.

— Голыми руками зверя не тронь! — предостерегал Дмитрий. — Заходи к нему сзади, а мешок подставляй с головы. Заталкивай зверя и сразу на хвосте завязывай сетку. Ежели тюлень-самец или утельга-самка пристанут, отпугивай их багровищем. Не крюком, а древком, чтобы не поранить. Легонько толкай в бок. Понял?

— Понял, — ответил Елисей.

Звероловы приближались к стаду. Там, впереди, стоял сплошной рев…

4

Промысел продолжался. В первый день вертолеты сделали по три-четыре вылета в море, и каждый раз доставляли на берег контейнеры с живым грузом. В вольерах все прибавлялось молодых тюленят — красивых пушистых созданий с черными мырками — мордочками Добытые руками звероловов, они лежали на снегу под скуповатым солнцем ранней весны, переползали с места на место, сбивались в плотные кучки. Их, конечно, тревожила непривычная обстановка — проволочные сетки, шум вертолетов, голоса людей, и они выражали свое беспокойство разноголосым ревом.

Научные сотрудники Полярного института весь день провели в вольерах, осматривая, взвешивая зверей, делая всевозможные наблюдения и анализы и следя за тем, чтобы при отлове соблюдалось соотношение возрастных категорий

Томилин из штаба постоянно справлялся, как идет отлов, запрашивал по радио, не нужна ли бригадам какая-либо помощь, напоминал командиру группы авиаторов о необходимости уплотнить время полетов, чтобы поменьше его затрачивалось на маневрирование и заправку.

Иван Данилович Климцов, исполняя свою хлопотную должность, то спешил к вольерам, то в цех, то на склады. Он следил за получением продуктов и снаряжения, интересовался качеством пищи в столовой, заботился о тепле и уюте в общежитиях.

Заведующая клубом Августа Мальгина принесла звероловам и летчикам свежие газеты. А на вечер она назначила два киносеанса, чтобы все участники промысла смогли посмотреть новый фильм.

Фекла зашла в штаб поинтересоваться, хватает ли молочных продуктов. Заглянул сюда и Тихон Сафоныч, молча посидел в уголке на стуле, понаблюдал за происходящим и, видя, что все заняты делом, так же незаметно удалился.

После ужина пилоты собрались в небольшом зальце, где командир группы Клычков и замполит Белянкин проводили разбор полетов. А звероловы — кто разошелся по домам, кто направился в клуб, а кто и устроился тут же в правлении, в холодноватом коридоре на скамейке, покуривая, прислушиваясь к доносившимся из-за двери голосам авиаторов и высказывая свое суждение обо всем том новом и необычном, что вошло в их жизнь и изменило многие привычные представления. Они провели целый день в море, в ушах у них все еще стоял вой ветра и рев тюленей, и теперь они отдыхали, наслаждаясь тишиной и покоем.

Так закончился первый, такой напряженный день промысла.

Назавтра подвела погода: с утра пошел снег, а потом поднялся такой свирепый ветер, что вертолетам пришлось стоять на приколе.

Метелило почти до полудня. Томилин хмурился и вымеривал шагами комнату. Кинооператор сегодня даже не решался подходить к нему. Журналисты тоже оставили Томилина в покое, и пока вертолеты бездействовали, осаждали вопросами авиаторов.

Полеты разрешили только после двенадцати. Звероловы опять улетели в море. Борта успели сделать по одному-два рейса.

К вечеру летчики доставили всех зверобоев обратно, кроме бригады Котовцева, которая работала дальше всех. Вертолет снял людей со льдины, но вовремя на базу не вернулся. В штабе встревожились.

— Васюков, сообщи координаты, — запросил по рации командир группы.

Пилот сообщил.

— Какова скорость?

— Ветрище, контейнер сильно тормозит…

— Горючего хватит? Дотянешь ли до берега?

В ответ — молчание. Командир забеспокоился:

— Чего молчишь? Дотянешь до берега?

— А баню топите?

Командир переглянулся с Томилиным.

— Топим для тебя баню. И самовар греем.

— Ну тогда дотяну!

— Давай, давай, браток! — сказал командир уже веселее. Еще немного осталось лететь…

Командир закончил связь и обратился к Томилину:

— Придется баньку топить. Нельзя обманывать экипаж. Как думаешь, начальник?

— Сейчас распоряжусь, — сказал Томилин и вышел.

…Через полчаса Томилин, Клычков и Прыгунов вышли на улицу. Сумерки сгустились, ветер не утихал, но снегопад прекратился.

— Хоть снег перестал сыпать. Уже легче… — заметил командир.

— Кажется, летит! — прислушался Прыгунов.

Издалека донесся рокот мотора. И вот уже во мраке весело, призывно замигали красные бортовые огни. Вертолет снизился, прошел над селом и стал опускаться возле вольеров.

— Ну, приглашай теперь экипаж в баню, — обратился к Клычкову Томилин. — Я нашел готовую. Хозяева топили для себя. Воды достаточно и пар есть.

— Отлично! — обрадовался Клычков. — Пожалуй, и я с Васюковым попарюсь за компанию.

Посещение бани авиаторами не осталось без внимания. Назавтра в боевом листке появился дружеский шарж — вертолет Васюкова с подвешенным к нему на стропах огромным веником.

5

Шел третий день промысла. В штабе, как обычно, было шумно, приходили и уходили люди. В этой сутолоке никто не обратил внимания на высокого, совершенно седого старика в рыбацких бахилах, просторном, какого-то зеленовато-желтого цвета ватнике и потертой шапке из дымчатого кролика.

Он не очень уверенно вошел и поздоровался. Постояв, тихонько сел на стул, что был у двери, и осмотрелся. Глаза у него были большие, цепкие, а брови седые с желтизной, как и борода.

Климцов сидел возле стола Томилина и ждал, когда тот закончит разговор с Поморцевым по телефону. Диспетчер за своим столом расчерчивал по линейке лист бумаги, экономист экспедиции крутил арифмометр. Кто-то заглянул в дверь, но не вошел, а только коротко бросил: Здрасте!

Томилин положил трубку.

— Завтра прилетит Поморцев, — повернулся он к Климцову. — Знаешь что, Иван Данилович, в вольерах, как мне сказали, уснуло несколько тюленят. Надо бы их вынести из загородок и ошкурить.

— Отчего они уснули? — поинтересовался Климцов.

— Кто знает… Есть ведь и слабые зверьки. Наверное, озябли во время полета. Контейнеры открыты: а мороз, ветер. Ты пошли кого-нибудь. Не пропадать же шкуркам.

— Придется послать. Только кого? — вздохнул Климцов. — Все при деле. Хоть сам иди…

Он повел взглядом по сторонам, как бы отыскивая, кого можно послать, и приметил старика на стуле.

— Тебе чего, дед? — спросил он.

Старик не ожидал, что с ним заговорят, и растерялся, даже уронил на пол рукавицу.

— Мне ничего не надо. Зашел просто так. Полюбопытствовать. Али нельзя?

— Почему нельзя. Тут дверь открыта для всех, — ответил Климцов. — Но я что-то вас не помню. Как ваша фамилия?

— Фамилия-та? Дак что… Фамилия… Это не важно. Я здешний, пенсионер. Уж давно на пенсии, — добавил старик.

Климцов не придал значения тому, что старик не назвал себя. Голова председателя была занята уснувшими бельками.

— Ну ладно, пенсионер так пенсионер. А сколько лет?

— Восемьдесят пять, — сообщил старик.

— Ого! Мне бы дожить до таких годков… — взглянул на Томилина Иван Данилович. И снова обратился к незнакомцу: — Слушай, дед! Ты ведь, наверное, из племени зверобоев. Возьмись-ка обработать уснувших зверят. Заплатим как положено, по расценкам. Сделай милость, прошу тебя! Если, конечно, сможешь…

Старик нахмурился, но согласился.

— Это я, пожалуй, могу. Когда-то клепик «Клепик — специальный нож, которым отделяют сало от шкуры тюленя» держал в руках. И ножик зверобойный тоже…

— Вот и помоги нам. Будь добр. Сходи домой за ножом — и сюда. Скоро к вольерам поедут на лошади и тебя прихватят. Я скажу. Там обратишься к бригадиру Анисиму Родионову.

— К Анисиму? — с живостью переспросил старик. — Ладно. Обращусь. Можно мне идти?

— Конечно. Желаю успеха.

— Спасибо.

Несмотря на высоченный рост и преклонные годы, старик довольно проворно встал и вышел, аккуратно притворив за собой дверь.

Иван Данилович, посчитав вопрос решенным, сразу забыл о старике. Откуда молодому председателю было знать, что старик этот ни кто иной, как бывший хозяин Унды, купец и промышленник Вавила Ряхин.

x x x

О промысле тюленей с помощью авиации Вавила узнал из областной газеты. Она писала в конце февраля, что в рыбацком колхозе Звезда Севера будет применяться новый способ добычи зверя, который никогда ранее не применялся. Перечитав заметку, Вавила невольно вспомнил, как когда-то, еще до коллективизации, он с помощью мужиков с лодками промышлял тюленей во льдах. Сообщение очень заинтересовало его. Подумалось: Вот бы посмотреть, как нынче там живут и работают. Ряхина неудержимо потянуло на родину. Захотелось своими глазами увидеть, какие там произошли перемены, как все теперь выглядит.

Вспомнил он, как несколько лет назад к нему приходили Офоня-моторист и Дорофей Киндяков и приглашали его вернуться жить в родное село.

И он решил: Поеду. И не только на побывку надумал он поехать, а и для того, чтобы присмотреть себе место на дедовском кладбище рядом с отцом и матерью. В том, что его час пробьет скоро, он не сомневался.

В Архангельске у него не было родственников, кроме брата жены, однако с ним он даже не был знаком. Стало быть, его тут ничто не удерживало.

Но кто там, в Унде, сможет принять и приютить меня? — задумался Вавила. — Офоня живет с сыном, снохой и внуками, на него рассчитывать нечего. Вот разве Фекла… Она, наверное, не откажет. И он написал ей письмо.

Ответ пришел быстро. Фекла сообщала, что вышла замуж, что супруг у нее хороший и живут они в большой избе, а маленькую — зимовку могут предоставить в полное распоряжение Ряхина. Приезжайте, Вавила Дмитрич, и живите с богом, — приглашала она.

Вавила обрадовался теплому письму. Ключ от квартиры он отнес в домоуправление и заявил там: Я поеду в деревню. Возможно, и не вернусь. Так вы после моей кончины квартиру кому-нибудь нуждающемуся передайте… И можете, как хотите, распорядиться моим имуществом. Правда, человек я небогатый…

В домоуправлении подивились такому заявлению квартиросъемщика, но ключ приняли и сказали: Живите на здоровье и возвращайтесь. А ключ мы будем хранить

Самолет прибыл в Унду в сумерках, и Ряхин, подняв воротник, чтобы никто его не заприметил, пошел к Фекле. Та приняла его, напоила чаем и отвела в зимовку, где топилась лежанка и была приготовлена постель.

Сначала Фекла сомневалась, правильно ли поступила, приютив своего старого хозяина: ведь он как-никак из бывших. Но потом на все сомнения махнула рукой: А что он теперь сделает старый-то? Приехал домой умирать… Разве можно отказать ему в помощи? Он-то в свое время приютил меня, дал кусок хлеба…

Мужу Фекла, конечно, рассказывала, что за гость собирается к ним приехать, но Леониду Ивановичу было не до него — хватало дел в школе, и он лишь заметил, что принимать гостей — обязанность хозяйки.

Вавила долго не выходил из избы, но потом все-таки решился пройтись по улице. Никто его пока не узнавал, он осмелел, и ноги сами привели его в родной дом, где теперь размещалось правление колхоза, а затем неудержимое любопытство заставило заглянуть в штаб.

Согласившись ошкурить уснувших тюленят, Вавила поспешил домой, а когда вернулся, ватник у него был перепоясан ремнем и на нем висел зверобойный нож в ножнах, что дала Фекла.

— Пришел? — обрадовался Климцов. — Вот и ладно. Как звать-то тебя, дед?

Ряхин помялся, но все таки решил назвать себя:

— Вавила. По отчеству Дмитриевич.

— Отлично. Значит, Вавила Дмитриевич… Вон под окном — лошадь с дровнями. Садитесь и поезжайте! У вольеров не забудьте спросить Анисима.

— Не забуду.

Он мог бы добавить, что с Анисимом Родионовым связан родственными узами, что тот плавал на его шхуне Поветерь кормщиком, но это было совсем ни к чему.

x x x

За проволочными сетками на изрытом снегу лежали и ползали сотни линяющих бельков-хохлуш, и в морозном воздухе стоял разноголосый рев, привычный уху зверобоя. Вавила сразу вспомнил, как он в молодые годы ходил за тюленями. Но сейчас он подивился тому, с каким широким размахом ведется промысел, поставленный, как видно, опытными, знающими людьми. Он посмотрел, как поодаль снижается вертолет, опуская на снег какой-то большой двухрядный ребристый ящик, и догадался, что в нем находятся хохлуши, доставленные с моря необычным путем, по воздуху.

Его окликнули:

— Эй, дед! Ты чего тут?

Голос показался знакомым. Вавила обернулся и с трудом узнал Анисима. Изрядно постаревший, с усталым морщинистым лицом свояк подошел к нему поближе.

— Меня послали ошкуривать уснувших бельков, — Вавила показал на нож, висевший на поясе.

— Ну тогда идем.

Анисим первым прошел к большому тесовому сараю. Здесь, уложенные рядком, находились уснувшие тюленята.

— Вот. Хоть здесь ошкуривай, хоть вытаскивай на улицу, — сказал Анисим, так и не признавший своего бывшего хозяина. — Как зовут-то тебя? — спросил он, прежде чем оставить его.

— Вавила Дмитриевич Ряхин.

Анисим остолбенел.

— Ты че… ты че?.. — с трудом вымолвил он. — Да постой, неужто Вавила Дмитрич?

— Вот так, — тихо отозвался Вавила. — Гора с горой не сходятся, а человек с человеком… Здравствуй, Анисим!

— Ну напугал! А ведь говорили… того, ты уж прости меня, говорили — умер!

— Мало ли что говорят… Жив, как видишь. Хочу дома умереть спокойно. Феклуша меня приютила.

Анисим торопливо закивал.

— Все понял, Вавила Дмитрич, все!

— Ты кем тут? Бригадиром?

— Бригадиром. Скоро начнем обработку зверя. Дел будет по завязку. А пока тут с разными заботами кручусь…

— Вот и встретились. Ну, иди по своим делам. И я, благословясь, тоже примусь за работу. Хотя и сбоку припека…

Анисим пошел потихоньку, оглядываясь и продолжая удивляться неожиданному появлению старого своего родича и хозяина.

А Вавила вернулся в сарай, перекрестился, и, взяв за хвост небольшую тушку хохлуши, выволок ее на улицу, на снег: Здесь светлее работать. Повернул тушку животом кверху, поместил ее между ног, вынул нож и сделал аккуратный глубокий надрез вдоль брюшка…

Наклоняться ему было трудновато, ноги с непривычки дрожали. Эх, совсем старик стал! — вздохнул Вавила, распрямился и посмотрел по сторонам.

Вертолет, что приземлился поодаль, снова взлетел и пошел к морю. Под металлическим брюхом у него висел на стропах контейнер. Вавила проследил за его полетом.

Солнце выглянуло из-за облаков и залило все вокруг радужным сиянием. Снега искрились, сверкали алмазной крошкой. Налево располагались вольеры. Их было много — не охватить взглядом! У ближней загородки суетились люди. Вавила приметил среди них желтый дубленый полушубок Анисима. Свояк размахивал руками и что-то говорил мужикам, которые волокли в вольер тюленят, опутанных сетками. Потом мужики закрыли проволочную дверцу и стали высвобождать хохлуш из мешков. Тюленята, выскользнув из пут, торопливо расползались в разные стороны.

Выпустив всех зверей из мешков, колхозники удалились. Вавила опять склонился над тушкой, отделяя сало от ребер. В уши ему врывался многоголосый крик тюленьих детенышей.

— Экие голосистые красотуленьки! — пробормотал он.

Солнце било в упор веселыми мартовскими всплесками. Глазам стало больно. Вавила снял рукавицу и смахнул слезинки рукой.

x x x

Вечером над отлогим заснеженным полем с вольерами стали сгущаться синие мартовские сумерки. Со всех сторон — от реки, от моря, из тундры — наступала тьма. Она становилась все плотнее и глуше. Прекратился грохот вертолетов, смолкли голоса людей, и слышались только посвист ветра-полуночника да разноголосица тюленят, которые сбивались в сетчатых загородках поближе друг к другу, готовясь встретить ночь. Постепенно голоса бельков затихали.

Цепочкой вокруг вольеров вспыхнули электрические огни. Они засверкали призывно и ярко на невысоких столбах с электропроводкой. Начал свой первый обход ночной сторож с карабином за спиной. Он неторопливо скользил вдоль ограждений на широких, подбитых камусом охотничьих лыжах и посматривал по сторонам: не порвалась ли где проволочная сетка, не явились ли незваные гости — волки из тундры, оголодавшие за длинную полярную ночь.

Сторож — а это был Ермолай — шел неторопко: бегать ему было уже не по силам, годы не молодые. На усах и бороде у него намерзли льдинки, лицо обжигал резкий ветер, под ноги стлалась сухая снежная поземка.

Волкам тут делать нечего, — успокаивал он себя. — Вертолеты распугали всю живность на десятки верст в округе. Сторож обогнул вольеры и вышел на самый берег. Тут остановился, отдышался в затишке за небольшой дощатой будкой и, став спиной к ветру, закурил.

На голове у него была оленья шапка с длинными ушами, на ногах валенки, теплый и легкий полушубок подпоясан ремешком. Ермолай снял лыжи, сел на лежавший возле будки пустой ящик и поглядел на реку, притаившуюся подо льдом и снегом неподалеку от вольеров.

В электрическом свете снег искрился, переливался блестками, но дальше к реке все пряталось в темноте. И ничего в этой тьме не увидишь на десятки, сотни километров, до самого Воронова мыса, до горла Белого моря. И там тоже — тьма-тьмущая, холодная, безлюдная.

Но вот из-за сугробов показалась луна. Ее серебристый шар, будто круглый большой поплавок от морского невода, все выше всплывал над берегом. Тьма неохотно стала расступаться, теснимая электрическим и лунным светом. Луна привнесла в безмолвие ночи нечто свое, особенное, словно бы чуточку оживившее окрестность.

Что-то заставило Ермолая насторожиться и получше вглядеться в темноту под берегом. Там, где боролись меж собой свет и потемки, на льду реки он приметил чуть заметное движение. Что там такое мельтешит? — подумал он, тихонько сняв карабин с ремня и положив его на колени. — Ничего не разберу… Аль пригрезилось мне?

Но вот то, что двигалось, попало в полосу света, и он разглядел тюлениху-утельгу. Торопливо работая ластами, выгибая массивную жирную спину, она подползла ближе к берегу и, подняв голову, замерла. Ермолаю показалось, что она смотрит прямо на него своими темными блестящими глазами. Он бросил окурок и осторожно поправил на коленях карабин: Чего ей тут надо?

Утельга больше не двигалась и только тянула морду в сторону вольеров, будто принюхивалась. Ну и ну… — удивлялся Ермолай. — Издалека пожаловала… Уж не детеныша ли ищет? Он покачал головой, дивясь тому, что тюлениха подошла к самым вольерам, а когда опять посмотрел на реку, ее уже не было… Заприметила меня и ушла, — подумал он. — В воду нырнула. Там есть полынья…

Ермолай встал, надел лыжи, закинул за спину карабин и снова заскользил по сухому снегу вдоль ограждения. Его тень неотступно двигалась рядом с ним, но была зыбкой и изменчивой: то вовсе исчезала, то появлялась опять в зависимости от расположения электрических фонарей. От ветра фонари раскачивались, и тень тоже колебалась на снегу.

С окраины села донесся треск мотора, блеснул тускловатый свет фары. Ермолай остановился, выжидая. Вскоре на снегоходе Буран, подняв белесое облако, подкатил председатель колхоза Климцов. Он решил проверить сторожа и вольеры.

Климцов осадил своего трескучего коня, выключил мотор и спросил:

— Как идет дежурство, Ермолай Иванович?

— Все в полном порядке, — ответил сторож. — Я только что обошел все вольеры… Не беспокойтесь.

— Хорошо, — чуть простуженным баском отозвался председатель. — Смена тебе будет в два часа ночи. Выдюжишь? Не смерзнешь?

— Холодно будет — пройдусь на лыжах. Да и тулуп у меня есть там в будке, — ответил Ермолай и добавил: — Гостья с моря приходила…

— Какая гостья?

— Да утельга…

— А зачем?

— Спроси у нее… — Ермолай сдержанно рассмеялся и, сняв рукавицу, стал обирать пальцами льдинки с усов.

Климцов поглядел в темноту над рекой, но ничего не сказал. Только попрощался и укатил домой, оставив после себя туманное снеговое облачко.