Весной 2009 года в российских СМИ промелькнуло сообщение о том, что в Санкт-Петербурге на памятнике Джамбула, что стоит в переулке его же имени, появилась трещина. Бронзовый акын с домброй в руках был поставлен в сквере в переименованном в его честь переулке в 2003 году, к 300-летию Петербурга, и служил с тех пор своеобразным аттракционом для местной детворы, демонстрировавшей на нем навыки скалолазания. Последние, судя по всему, и стали причиной трещины, внесшей в дальнейшую судьбу монумента элемент непредсказуемости. Событие, постигшее оскульптуренного Джамбула, можно счесть при этом символическим. Тучи над Джамбулом сгущались и раньше: в 1997 году топонимическая комиссия комитета по культуре правительства Санкт-Петербурга приняла решение о возвращении переулку Джамбула его исторического названия Лештуков, существовавшего с 1780-х по 1952 год и происходящего от фамилии лейб-хирурга Елизаветы Петровны Ивана Ивановича (Иоганна Германа) Лестока, владевшего здесь некогда участком земли. Решение комиссии было подписано губернатором В. А. Яковлевым, но под давлением казахской диаспоры города, засыпавшей комиссию протестующими обращениями, было отменено, и переименование не состоялось. Переулок остался переулком Джамбула. Сегодня ничто не мешает задаться вопросом, надолго ли, но можно быть уверенным, что если питерская топонимика и впредь сохранит имя Джамбула, то причиной этому будет не столько память о казахском аэде, заслужившем свое место в истории города стихотворением о подвиге ленинградцев в годы блокады («Ленинградцы, дети мои»), сколько дипломатические реверансы России и Казахстана, сопровождаемые обоюдным признанием своих культурных героев.

Пересмотр идеологических и культурных ценностей затронул после перестройки конца 1980-х — начала 1990-х годов едва ли не все аспекты советской истории. Применительно к Джамбулу о таком пересмотре говорить еще рано — личность поэта по-прежнему окружена догадками, препятствующими созданию взвешенной биографии одной из знаковых фигур советской культуры. Настоящий сборник статей задумывался как опыт посильного приближения к такой биографии со стороны русскоязычной репрезентации Джамбула Джабаева. Пользуясь современными интернет- и киноаналогиями, можно сказать, что речь в данном случае идет об аватаре Джамбула — о том образе, который создавался и предъявлялся советской идеологией к его русскоязычной адаптации. Но каким был Джамбул на самом деле? Каким был казах Джамбул — акын, о котором хорошо известно, что он не знал русского языка, но плохо известно то, что он действительно знал и о чем он действительно пел?

«Открытие» творчества казахского аэда для советского читателя связывается с именем Павла Кузнецова, опубликовавшего в 1936 году первые переводы песен Джамбула. Но Джамбул не был единственным открытием Кузнецова. За два года до появления в газете «Правда» публикации песни Джамбула «Моя родина» в Алма-Ате в переводе Кузнецова был издан сборник произведений еще одного казахского аэда по имени Маимбет. Тематически и стилистически песни Маимбета, славившего Сталина и клявшего «врагов народа», вполне схожи с песнями Джамбула в последующих переводах того же Кузнецова и еще одного активного пропагандиста творчества Джамбула Константина Алтайского. Однако в 1938 году цитаты из произведений Маимбета, как и упоминания его имени, из печати исчезают и больше нигде — ни в историко-научных трудах, ни в сборниках казахского фольклора и литературы — не фигурируют. Объяснение этому исчезновению дал литературовед и переводчик Александр Лазаревич Жовтис (1923–1999), долгие годы работавший в вузах Алма-Аты и хорошо знавший литературное окружение Кузнецова и Алтайского. По утверждению Жовтиса, от имени Маимбета писал не кто иной, как Кузнецов, самого же акына с таким именем никогда не существовало. Мистификация стала рискованной, когда Маимбет удостоился заочного внимания властей, после чего искомый акын нежданно-негаданно исчез, «откочевав», по покаянному объяснению Кузнецова, с родственниками в Китай. Свидетельство Жовтиса поддерживается воспоминаниями композитора Евгения Григорьевича Брусиловского (1905–1981), плодотворно работавшего с 1933 года в различных музыкальных организациях Казахстана. Историю, рассказанную Жовтисом, Брусиловский дополняет важными подробностями, проливающими свет на еще одну причину появления Джамбула в советской культуре Казахстана — празднование декады казахской литературы в мае 1936 года:

В 1935 году в «Казахстанской правде» была опубликована великолепная поэма акына Маимбета «Песнь о Асане Кайгы» в русском стихотворном переводе Павла Кузнецова. Это было, в некоторой степени, событие. Таких удачных переводов раньше не было. <…> Через некоторое время в «Казахстанской правде» появилась вторая стихотворная поэма Маимбета «Сказание о Жеруюк» в переводе П. Н. Кузнецова. <…> Опять было много высказываний и впечатлений. Но тут прошла волнующая весть о предстоящей в мае 1936 года декаде казахской литературы и искусства, и все другие события сразу отошли на задний план. Казахское искусство и литература впервые в истории будут десять дней в центре внимания столичной общественности. Повод для волнения более чем достаточный. Прошли уже в напряженном труде первые месяцы 1936 года, когда пришла из Москвы телеграмма Л. И. Мирзояна, обязывающая срочно найти акына Маимбета, привести его в порядок, хорошо одеть и включить его в состав делегации Казахстана с тем, чтобы он сочинил поэму в честь Сталина с русским переводом П. Кузнецова. Организационными вопросами декады занимался зампред Совнаркома Алиев. Он немедленно созвал совещание с одним вопросом: где найти Маимбета? <…> Решили спросить Кузнецова. <…> Кузнецов сообщил, что когда он ехал на машине из Актюбинска в Кзыл-Орду, то по пути встретил где-то на полустанке утомленного, запыленного человека. Этот человек был бедно одет и зарабатывал себе хлеб насущный тем, что пел под домбру свои импровизации. Его звали Маимбет. Он якобы скрывался от секретаря Актюбинского обкома партии Досова, который хотел отправить его в психиатрическую больницу. <…> Тогда срочно запросили Кзыл-Ординскую психиатрическую больницу: не поступал-де, мол, к вам такой худой, запыленный человек по имени Маимбет. Больница сообщила: нет, не поступал. А время шло. В перспективе уже виднелся апрель, а никаких следов загадочного Маимбета никто не смог обнаружить. Надо было срочно что-то предпринять. Заседания у Алиева проходили при малярийной температуре. Времени почти не оставалось. Уже стало ясно, что поиски Маимбета безнадежны. Был ли в действительности Маимбет или не был, но сейчас, в этот момент аварийно-срочно был нужен опытный, авторитетный казахский акын. <…> Назывались имена известных акынов в Карагандинской, Акмолинской и Актюбинской областях, но кто-то вдруг предложил: «Зачем искать так далеко, когда тут рядом, в Кастеке, живет старик, хороший акын, его весь наш район знает. Ему, однако, уже за 80, но он еще бодро ездит на базары. Зовут его Джамбул» [8] .

Стоит заметить, что мемуар Брусиловского делает правдоподобнее известный рассказ Шостаковича о Джамбуле в пересказе Соломона Волкова (и соответственно отчасти меняет оценку самой книги Волкова как сплошной мистификации):

Один мой знакомый композитор рассказал мне историю — необыкновенную и обыкновенную. Обыкновенную — потому что правдивую. Необыкновенную — потому что речь в ней все-таки идет о жульничестве прямо-таки эпохальном. Композитор этот десятилетиями работал в Казахстане. Сам он хороший профессионал, окончил Ленинградскую консерваторию, как и я, по классу Штейнберга, но годом позже. В Казахстане он очень пошел в гору. Был чем-то вроде придворного композитора. А потому и знал многое, что от непосвященных скрыто. <…> Русский поэт и журналист, работавший в 30-е годы в казахской партийной газете (она выходила на русском языке), принес туда несколько стихотворений. Сказал, что записал их со слов какого-то народного певца-казаха и перевел. Стихи понравились. Напечатали. А тут как раз готовилось торжество великое: показ достижений казахского искусства в Москве. Партийный руководитель Казахстана прочел стихи «неизвестного поэта» в газете. И дал команду: разыскать. Кинулись к журналисту: где твой поэт? Тот стал отнекиваться. Видят: парень соврал. А из беды-то надо выходить. Кто-то вспомнил, что видел подходящего живописного старика: играет на домбре и поет, на фото должен получиться хорошо. По-русски старик ни слова не знает, конфуза не будет. Просто надо ему дать ловкого «переводчика». Так разыскали Джамбула [9] .

Шостакович не называет ни имени своего знакомого композитора, ни имени переводчика, но из деталей ясно, что речь идет именно о Брусиловском, действительно окончившем в 1931 году Ленинградскую консерваторию по классу композиции М. О. Штейнберга, и о Кузнецове, работавшем с 1935 года в редакции газеты «Казахстанская правда».

Последним упоминанием о Маимбете стала юбилейная статья А. Владина «Джамбул и его поэзия (к 75-летию творческой деятельности)», напечатанная в майском номере «Нового мира» за 1938 год. В отличие от Маимбета, Джамбула придумывать было не нужно. Славившийся как певец-импровизатор, побеждавший на поэтических соревнованиях (айтысах) Джамбул, певший по-казахски и не понимавший по-русски, даже если бы хотел, едва ли мог оценить переводные тексты, которые публиковались под его именем. По официальной версии, произведения Джамбула «появились в печати и получили широкое распространение только с 1936 года», до этого времени «буржуазные националисты всеми силами <…> стремились оторвать акына от народа. Песни его почти не записывались, а записанные прятались в архивах». О творчестве Джамбула читателю предлагалось судить исключительно по переводам, которые, по той же официальной версии, представляли записи устных импровизаций акына, а о самой жизни акына — из скудных биографических свидетельств, тиражируемых его переводчиками и литературными консультантами:

Всю жизнь он прожил бедняком. Только советская власть построила ему дом, дала ему коня, пожизненную пенсию, окружила вниманием его старость [12] ,

или в автобиографическом изложении самого Джамбула:

Старость моя озарена счастьем. Мне более 90 лет, но я не хочу умирать. Народ меня уважает <…> Сбылись мои золотые сны. Я одет в шелковый халат. Живу в белой юрте. У меня темно-рыжий, красивый иноходец и богатое седло [13] .

Лаконичность Джамбула о самом себе, в общем, объяснима. Удостоившись на старости лет всесоюзных почестей и материального достатка, Джамбул имел все основания довольствоваться тем, что печаталось под его именем и озвучивалось от его лица. Для престарелого акына был отстроены 12-комнатный дом с остекленной верандой, палисадником, баней, летней беседкой, две шестискатные юрты и выделена в личное распоряжение легковая машина «М-1». Постановлением ЦИК Казахской ССР от 19 мая 1938 года имя Джамбула было присвоено Казахской государственной филармонии, одному из районов Алма-Атинской области, ряду школ, улиц и т. д. В 1941 году Джамбул, награжденный к тому времени орденами Трудового Красного Знамени, двумя орденами Ленина и значившийся депутатом Верховного Совета КССР, был удостоен Сталинской премии 2-й степени (50 тыс. рублей — примерно 100 зарплат фабрично-заводского рабочего). Символические и материальные щедроты, свалившиеся на Джамбула, косвенно распространялись и на его окружение — переводчиков, секретарей и т. д. (так, например, тем же постановлением ЦИК КССР П. Кузнецов был признан «лучшим переводчиком Джамбула на русский язык» и премирован суммой в 3 тыс. рублей), объясняя своего рода переводческую индустрию, сложившуюся вокруг «советского Гомера» в конце 1930-х годов.

Вопрос о том, в какой степени русскоязычные тексты Джамбула соответствуют их оригиналам — за подавляющим отсутствием аутентичных записей устных импровизаций акына, — остается открытым, но в целом русскоязычные «переводы» из Джамбула правильнее считать авторскими творениями его переводчиков. Несоответствие оригинальных текстов Джамбула и их русских переводов изредка признавалось уже в 1930-е годы. В 1940 году Г. Корабельников, редактор готовившегося (и не вышедшего) полного собрания сочинений Джамбула на русском языке, в докладе на заседании бюро национальных комиссий Союза писателей сделал обстоятельное сравнение подстрочников песен Джамбула с опубликованными текстами переводов, указав, в частности, что первые строятся по принципу тирады, тогда как вторые — на строфическом строе. «Литературная газета», опубликовавшая заметку об этом докладе, сообщала также, что «Корабельников прочел, параллельно с дословным переводом, поэтические переводы стихов „От всей души“ и „Поэмы о Ворошилове“. Грубые смысловые искажения, а также привнесенная переводчиками отсебятина вызывали у слушателей в одних случаях смех, а в других — возмущение». В качестве одной из причин, почему существующие переводы «лишь в малой степени передают особенности поэтики великого акына», автор той же заметки называл «своеобразную монополию на переводы Джамбула, установившуюся за небольшой группой переводчиков». Как пример характерной «редакторской» работы с текстами Джамбула А. Л. Жовтис приводит стихотворение «Джайляу» (1936): в оригинале стихотворение содержит 32 строки, в переводе К. Алтайского — 100. Лирический сюжет оригинала стал в «переводе» пропагандистской поэмой о проклятом царском времени, орденоносцах-чабанах и мудром Сталине. История посмертных собраний сочинений Джамбула также показательна: собрание сочинений Джамбула на казахском языке 1958 года, изданное АН Казахской ССР, вообще лишено упоминаний о Сталине. Все упоминания о Сталине редактор алма-атинского издательства заменил либо именами Ленина, либо партии, так что «Джамбул предстает перед нами певцом социализма, но не Сталина».

Резонно надеяться, что свое слово здесь должны были бы сказать филологи и историки, способные судить о Джамбуле и его творчестве на языке оригинала и на основании тех материалов, которые позволяют оценить его место не только в советской, но и в собственно казахской культуре. Но пока, увы, изучение наследия и личности Джамбула в самом Казахстане остается не только мифологизированным, но и предельно табуированным. Примером того, к каким нешуточным последствиям приводит при этом желание отдельных исследователей беспристрастно разобраться, кем же был настоящий Джамбул, может служить судебный иск потомков Джамбула к выходящей в г. Алматы газете «Свобода слова» с требованием выплатить 800 миллионов тенге (более 6 миллионов долларов) за «нанесенный им тяжелый моральный ущерб». Поводом для иска стала статья Ербола Курманбаева «Карасай батыр — казахский Илья Муромец», опубликованная в 3-м номере газеты «Свобода слова» от 25 января 2007 года.

В целом статья Курманбаева была посвящена очевидно определившейся и официально одобряемой тенденции мифологизировать национальную историю и культуру Казахстана. В ряду таких мифологем автор называл утверждение о том, что Чингисхан был казахом (при том, что этноним «казах» — қазақ — появился, по надежным историческим свидетельствам, только в конце XIV века, тогда как Чингисхан умер в первой половине XIII века), а также не менее вздорное, но объяснимо холуйское желание отыскать предков нынешнего президента Казахстана в окружении легендарного победителя джунгар батыра Карасая. В той же статье было отведено место и Джамбулу, названному здесь же одновременно «несчастным» и «великим»:

Мы как-то привыкли к мысли о величии надежно и крепко воспетого Джамбула Джабаева (ныне — Жамбыл Жабаев). И сама мысль о мифологичности его образа не укладывается в голове. Как-то и президент Назарбаев назвал Джамбула казахским Гомером <…> Джамбулу приписали так много всего, что не поклоняться ему как-то даже совестно. Тем более что Джамбул — акын рода шапрашты, рода Нурсултана Назарбаева, и одно это сегодня как бы гарантирует официальное к нему почтение. Поэтому, конечно, никто не станет сносить памятники Джамбулу или переименовывать аулы, города и улицы имени Джамбула. Великий миф сталинских времен будет жить и сегодня, хотя то, что из Джамбула, простого аульного акына, сделали матерого сталиниста, конечно, обидно. Казахам не за что особо благодарить сталинский режим. Да и сам Джамбул, если б знал, вряд ли согласился бы на роль сталинского менестреля [22] .

Отклики на статью Курманбаева не заставили себя ждать. Судебный иск к газете, в которой она была опубликована, и репутация Джамбула, связываемого сегодня не только с культурным прошлым Казахстана, но и с политическим настоящим (Джамбул — акын рода Назарбаева), стали предметом общественной дискуссии, материалы которой, однако, появились только на страницах все той же «Свободы слова». Официальные и академические власти по-прежнему придерживаются рекомендуемо благостного представления о Джамбуле как о великом акыне, «наследнике и продолжателе традиций казахской народной поэзии» и сородиче нынешнего президента. Так советский аватар Джамбула нашел свое продолжение в его казахском варианте, подновленном национально-патриотическими чертами, но не ставшем от этого менее мифологическим.

Статьи, вошедшие в настоящий сборник, писались по материалам конференции, посвященной Джамбулу и состоявшейся в Праге в Карловом университете в 2004 году. Столь странным, казалось бы, местом конференции ее участники обязаны инициативе и энергии Томаша Липтака (Карлов университет в Праге), Юрия Мурашова и Риккардо Николози (университет г. Констанц, Германия), реализовавших начинание, представлявшееся первоначально вполне фантастическим. Но конференция состоялась, и рассуждения о казахском поэте советской эпохи, прозвучавшие в Чехии под барочными сводами одного из залов старейшего в Центральной и Восточной Европе университета, позволяют надеяться, что интерес к Джамбулу, к его творчеству и времени, в котором ему довелось жить, еще не раз объединит ученых, движимых стремлением к здравому смыслу, научной объективности и интернационализму.