В небе – гвардейский Гатчинский

Богданов Николай Григорьевич

АТАКУЕТ ГВАРДЕЙСКИЙ ГАТЧИНСКИЙ

 

 

10 марта второй, основной, эшелон полка перелетел под Киев в Жуляны и сразу же включился в интенсивную работу.

В начале марта все три Украинских фронта возобновили боевые действия. Первым начал наступление 1-й Украинский фронт. Наступление велось в условиях бездорожья и весенней распутицы. Тыловые подразделения не всегда могли своевременно и в полной мере обеспечить механизированные, танковые войска и самоходную артиллерию горючим и боеприпасами. Это замедляло продвижение наших войск.

Более двух месяцев мы доставляли на аэродромы и на полевые площадки, расположенные в непосредственной близости к войскам, боеприпасы и горючее, обратными рейсами вывозили раненых офицеров и солдат, Помимо транспортных перевозок наш полк выполнял боевые вылеты по заданиям разведуправления фронта и партизанских штабов.

Вражеские истребители патрулировали на маршрутах наших кораблей, над аэродромами и посадочными площадками.

Площадки, куда мы доставляли грузы, находились рядом с линией фронта, наши самолеты часто обстреливались минометным, пулеметным и даже ружейным огнем наземных войск противника. Мы снова теряли людей и самолеты.

3-я гвардейская и 4-я танковые армии фронта неудержимо продвигались на запад, за ними и мы перебазировались западнее, на аэродром Судилково, рядом с железнодорожной станцией Шепетовка. На эту станцию тыл подавал грузы, необходимые для фронта. Весь март мы доставляли грузы, в основном на аэродром Зубово, находившийся в десяти километрах западнее Трамбовля. Над аэродромом постоянно висели немецкие истребители, обстреливали его и нападали на прилетавшие и разгружавшиеся самолеты.

В конце марта большая группа наших самолетов доставила в Зубово более 10 тонн горючего и боеприпасов. Когда разгрузка подходила к концу, налетели немецкие истребители и стали штурмовать аэродром. Наши экипажи не растерялись, моментально запустили моторы, с места пошли на взлет и на бреющем полете разлеглись в разные стороны от аэродрома, а потом благополучно вернулись на базу. Только один самолет с экипажем гвардии старшего лейтенанта Колесникова, взлетевший последним, был зажат противником в «клещи» и чуть не был сбит. Немецкие истребители повредили у него один мотор, и самолет совершил вынужденную посадку в Белозорске. Экипаж остался невредимым.

В начале апреля гитлеровцы повторили налет на наш аэродром в Зубово, но прилетели на этот раз рано и застали на аэродроме лишь один самолет, который только что произвел посадку. Самолет был атакован и подожжен истребителем Ме-110 прямо на пробеге. Три человека из экипажа – командир корабля гвардии лейтенант Горобец, бортмеханик гвардии старшина Ткач и стрелок-радист гвардии старший сержант Кровец – были убиты, второй пилот гвардии лейтенант Тиханович и штурман гвардии лейтенант Лысенков – ранены. Когда мы с основной группой самолетов прилетели на аэродром, самолет Горобца догорал на посадочной полосе. Немцев в воздухе уже не было.

К середине апреля наши войска захватили аэродром Коломыя, и мы начали перебрасывать горючее и боеприпасы туда. Обстановка на нем была еще сложнее. Он находился на самом острие клина, вбитого войсками нашей 38-й армии в группу немецких армий «Северная Украина». На западной окраине аэродрома окопались гитлеровцы. Садившиеся самолеты они обстреливали из минометов, пулеметов и даже автоматов.

Когда я прилетел туда, чтобы разведать обстановку, и мы, не выключая двигателей, стали разгружаться, вблизи самолета одна за другой разорвались две мины. Один из бойцов, принимавших грузы, закричал, чтобы мы отрулили в сторону. Только я успел отрулить на несколько десятков метров, как там, где только что стоял самолет, разорвалась третья мина. Отруливая с места на место, под минометным обстрелом, мы разгрузились и улетели в Судилково. Оттеснить гитлеровцев от аэродрома нашей пехоте было непросто. Обстановка оставалась сложной, и нам пришлось приспосабливаться. Иногда мы садились прямо в поле, как это делали под Сталинградом, выгружали войскам горючее и боекомплекты, забирали раненых бойцов и командиров.

Доставалось нам от фашистов и на аэродроме в Судилкове. Противник, видимо, установил, что станция Шепетовка и аэродром в Судилкове являются одним из основных пунктов обеспечения войск фронта горючим, боеприпасами и продовольствием, и стал почти беспрерывно, все ночи подряд, наносить бомбардировочные удары по станции и нашему аэродрому. Летчики, работавшие целый день, не могли отдохнуть – почти всю ночь приходилось отсиживаться в отрытых у общежития щелях. Даже в те ночи, когда была облачная погода, гитлеровцы бомбили нас – правда, из-за наших зенитчиц. Они, услышав звук пролетающих немецких бомбардировщиков, открывали огонь. Заметив на облаках отблески от вспышек выстрелов и разрывы зенитных снарядов, немцы разворачивались и начинали бомбить нас из-за облаков. Земля ходила ходуном от беспорядочно падавших и рвавшихся бомб, от канонады расположенных рядом с аэродромом зенитных батарей.

Мы ходили на батареи, разъясняли зенитчицам, что гитлеровские летчики из-за облаков не видят нас и не могут бомбить прицельно, не надо зря палить в небо и себя демаскировать. Девчата обещали, что в следующий раз будут благоразумнее, но, заслышав шум моторов бомбардировщиков, не выдерживали, и все повторялось снова.

С каждым днем работать становилось все труднее. Под весенними солнечными лучами аэродром в Судилкове совсем раскис, авиация 2-й воздушной армии с него не летала, армейские бомбардировщики, истребители, штурмовики стояли на приколе. Но наступавшей армии нужны были боеприпасы, горючее, продовольствие, и только мы могли обеспечить их всем необходимым. Взлетать с аэродрома мы приспособились на рассвете, когда ледяная корка от ночных заморозков была еще прочной. К сожалению, прочности ее хватало всего для взлета нескольких машин. Самолеты, взлетавшие последними, словно глиссеры, вздымали вокруг себя целые фонтаны снежно-ледяных, перемешанных с грязью брызг, пока наконец на самой границе аэродрома, тяжело оторвавшись, не повисали в воздухе.

Куски льда, поднятые со взлетной полосы мощными струями воздушных винтов при разбеге самолета, ударяясь о хвостовое оперение, оставляли большие вмятины на стабилизаторе, деформировали обшивку рулей, наносили серьезные повреждения лопастям воздушных винтов, а при посадке приводили еще и к поломке закрылок самолета. В результате машины выходили из строя, а фронту требовалось все больше и больше грузов.

Передо мной лежат копии боевых донесений тех дней.

«Боевое донесение. 25 апреля 1944 г.

В течение дня 25.4.44 г. полк 17-ю самолетами перебрасывал боеприпасы наземным войскам 1-го Украинского фронта с аэродрома Судилково на аэродром Коломыя. Три экипажа из-за обстрела аэродрома артиллерией противника по радио возвращены с маршрута на свой аэродром. Четырнадцать экипажей задание выполнили.

Перевезено на аэродром Коломыя 23,5 тонны боеприпасов для наземных войск. Боевой налет – 42 ч. 30 мин.

Обратным рейсом из-за обстрела аэродрома груз не вывезен. Аэродром Коломыя подвергался обстрелу наземными войсками противника – артиллерией, минометами и пулеметным огнем.

Погода по маршруту и в районе цели – ясно, видимость 6-8 км. Все самолеты вернулись на свой аэродром. Два самолета требуют ремонта из-за вмятин на стабилизаторе и на лопастях воздушных винтов от ударов кусков льда во время взлета».

«Боевое донесение. 30 апреля 1944 г.

В течение дня 30.4.44 г. полк 14-ю самолетами за 4 вылета произвел 41 самолето-вылет на переброску с аэродрома Судилково на аэродром Коломыя боеприпасов, а обратно вывозил раненых и продовольствие. Перевезено в Коломыю боеприпасов 58,5 тонны, противотанковых мин 2689 штук весом 21,5 тонны. Обратным рейсом вывезено: раненых 74 человека, продовольствия 28,9 тонны. Боевой налет – 108 часов 14 мин…»

И так каждый день.

На деревню, где размещался личный состав и находились штаб и гвардейское знамя полка, в майские праздники напали бандиты.

Под командованием начальника штаба подполковника В. И. Жердева находившиеся в штабе полка и общежитии сержанты отбили нападение. Однако после этого случая пришлось усилить состав команды по охране штаба полка и знамени части. Усиление пришлось сделать за счет технического состава, который и так работал без отдыха день и ночь.

Еще в первых числах апреля мне было приказано вылететь в Киев и явиться в ЦК КП(б) Украины, где было получено задание подготовить два экипажа для выброски на парашютах в Чехословакии и Румынии групп десантников.

Вскоре прибыла первая группа, которую нам предстояло выбросить в Чехословакии, в горном районе. Для Десантирования этой группы был выделен один из самых сильных наших «партизанских» летчиков – командир 3-й авиаэскадрильи гвардии капитан Ярошевич. В экипаж входили опытнейшие специалисты своего дела штурман гвардии капитан Шидловский и бортрадист гвардии лейтенант Маслов.

Владимир Ярошевич пришел к нам в полк в январе из 101-го авиаполка. Это был высокий, сильный, любивший шутку и никогда не унывавший жизнерадостный человек.

Воевать он начал в Особой белорусской авиагруппе, потом воевал в 87-м гвардейском полку. Много летал к партизанам, бомбил глубокий тыл врага, летал фотоконтролером результатов бомбардировки важных целей и все боевые задания выполнял успешно. В мае 1942 года он вылетел на одномоторном ПР-5 со своим механиком Яковом Берловым к партизанам отряда Емлютина, который тогда находился во Вздружном, в Брянских лесах. Майская ночь коротка, забрезжил рассвет и вылетать обратно было опасно. Остались на дневку у партизан. Но другой самолет, прилетевший к партизанам, на пробеге задел машину Ярошевича и повредил консоль крыла. Казалось, вылететь уже невозможно. Но летчик с борттехником отремонтировали свой самолет сами. Вместо перкаля они обтянули консоль нашедшейся у партизан домотканой холстиной. А после ремонта, забрав раненых партизан и разведданные, улетели к себе домой. Белая, обтянутая холстиной консоль была вся расписана партизанами, чего только не написано было на ней…

В другой раз Ярошевич на самолете С-47 вылетел на выброску груза для партизан в район Новозыбково. За Гомелем его самолет был дважды атакован истребителем противника. Пушечные очереди повредили правую плоскость, пробили бензобаки и гидросистему (от этого выпало шасси), отбили правый руль глубины, сильно повредили правый мотор. Но летчик не растерялся. Выключив поврежденный мотор, он развернулся и повел машину на одном исправном моторе на свою базу в Грабцево – прилетел, как поется в песне, «на честном слове и на одном крыле» и мастерски посадил весь израненный самолет. Вот каким летчиком был Владимир Ярошевич. Ни при каких, самых критических обстоятельствах он не терял присутствия духа и из любых ситуаций находил выход.

Павел Шидловский был моложе своего командира. Он зарекомендовал себя мужественным, отлично знающим свое дело штурманом. Ему поручались самые ответственные задания, полеты в глубокий тыл противника. Не было случая, чтобы он за тысячу километров за линией фронта, в глухих лесах не отыскал партизанскую точку. Шидловский пользовался заслуженным уважением среди товарищей. Все летчики с большой охотой летали с ним.

Геннадий Маслов один из самых лучших радистов, способных в любых метеорологических условиях держать устойчивую радиосвязь с командным пунктом. Помимо своей прямой специальности, он хорошо владел радионавигацией. В полку он служил с самого его формирования. Как радиста высокого класса, хорошего воспитателя, его в скором времени назначили начальником связи авиаэскадрильи.

Все эти ведущие члены экипажа были коммунистами. Вот почему наш выбор пал на них, когда мы с Пешковым, Засориным и штурманом полка гвардии майором Барабанщиковым решали, кого послать на это сложное боевое задание.

В дни, когда должен был состояться этот ответственный полет, стояла плохая погода. Вся Украина до Карпат была покрыта сплошной многоярусной облачностью, нижняя рваная кромка ее едва не касалась земли. Можно было предполагать, что все долины горной части Чехословакии забиты облаками. Выполнить задание в такую погоду нам казалось невозможным, но нас торопили – торопили товарищи из ЦК КП(б) Украины, поэтому, вопреки своим сомнениям, в один из вечеров мы выпустили в полет экипаж Ярошевича.

На борту самолета была группа в двенадцать человек с необходимым грузом. Баки были заправлены горючим по самые пробки, поэтому взлет с размокшего за день аэродрома был очень трудным. Нам, стоявшим на старте, казалось, что самолет не взлетит. Однако Владимир Ярошевич, хотя и с большим трудом, но поднял машину в воздух и взял курс на запад.

Сразу после взлета, попав в сильно переохлажденные и влажные облака, самолет стал быстро покрываться льдом, сбрасываемые с винтов куски льда застучали по фюзеляжу. Обледеневшая, тяжело загруженная машина не могла набрать скорость и высоту. Сорок минув летчик пытался пробиться через облака, но напрасно. После доклада экипажа об условиях полета мы решили вернуть его на аэродром.

К вечеру следующего дня в районе нашего аэродрома погода стала лучше. Лететь было необходимо. Я порекомендовал Владимиру Ярошевичу после взлета использовать хорошую погоду над аэродромом и сразу же попытаться выйти за облака. Так он и сделал. На высоте 2500 метров ему удалось пробиться к уже заходящему солнцу. Самолет лег на западный курс. После пролета линии фронта восточнее Перемышля появились разрывы в облаках. Пора было определить свое место. Хотя самолет находился над территорией, занятой врагом, надо было снижаться. Ярошевич выпустил шасси н закрылки и в большое «окно» в облаках под крутым углом пошел к земле. На высоте 200 метров вышли под облачность, а затем спустились к землю еще ниже и почти на бреющем пошли к цели. Павел Шидловский точно вывел самолет в нужную точку, рядом с ней проходили две дороги, по которым шли на восток колонны автомашин с включенными фарами.

Посоветовавшись, старший группы решил прыгать с высоты 250 метров – выше подняться не позволяла нижняя граница облаков. С такой высоты даже опытным парашютистам прыгать небезопасно, но другого выхода не было. Двенадцать человек почти одновременно вместе с грузом выбросились в обе двери правого и левого бортов. Такой прыжок уменьшал риск привлечь внимание противника.

Самолет Ярошевича на рассвете благополучно вернулся с задания. Его доклад нас не порадовал. Мы опасались, что парашютисты, прыгая с такой малой высоты, могли получить тяжелые травмы, да и место, заданное для десантирования, было очень уж людным.

Все мы – командиры и члены экипажа Ярошевича – несмотря на трудно проведенную ночь, не ложились спать, нервничали, ожидая сообщения от выброшенной группы. За завтраком экипаж отказался от ста граммов, положенных за боевой вылет.

Какова же была наша радость, когда в три часа дня мы получили сообщение: «Все живы, здоровы, приземлились точно в назначенном месте, приступаем к выполнению поставленной задачи».

И тогда все мы, и те, кому они были положены и кому не положены, выпили по сто граммов за отважных парашютистов, пожелали им, идущим сейчас в горах Чехословакии, успехов в их опасной, но очень важной работе.

21 марта 1-я и 4-я танковые армии 1-го Украинского фронта, измотав противника в оборонительных боях у Тернополя и Проскурово, возобновили наступление и, быстро продвигаясь вперед, в последних числах месяца освободили Черновцы и Каменец-Подольский. Войска фронта шли на запад так стремительно, что в их тылах оставались не добитые и не плененные вражеские подразделения. Эти так называемые «кочующие» группы двигались вслед за нашими наступающими войсками. На своем пути они нападали на небольшие гарнизоны, грабили местных жителей, Жгли населенные пункты.

Не знаю, кто порекомендовал командованию фронта возложить задачу уничтожения этих «кочующих» групп с воздуха в ночное время на наш полк. И несмотря на то, что многие наши экипажи, перевозя войскам горючее и боеприпасы, систематически налетывали в день по 12-14 часов, на самолетах было демонтировано бомбардировочное вооружение, а на аэродроме в Судилкове не было бомб и необходимых средств обеспечения ночных полетов, несмотря на то, что никто в штабах фронта и воздушной армии не знал, где, в каком месте в данное время находятся эти группы и где они будут находиться к назначенному экипажам времени удара и кто и какими световыми сигналами обозначит их местонахождение, – несмотря на все это полку было прикачано уничтожить бомбовыми ударами оставшиеся в нашем тылу немецкие подразделения.

Легко сказать – «уничтожить»! А как их найти! И где гарантия, что, нанося удары вслепую, в ночное время, мы не разбомбим собственных мирных жителей?!

Я был в затруднении.

Командующий 2-й воздушной армией генерал С. А Красовский, к которому я дважды обращался за помощью и советом по поводу этого практически невыполнимого задания, отвечал, что это распоряжение свыше и он отменить его не может.

Кончилось все это тем, что меня вызвали к командующему фронтом Маршалу Советского Союза Г. К. Жукову.

Разговор с Жуковым поначалу был очень тяжелым. Однако, поскольку терять мне, как я считал, было нечего, я твердо доложил маршалу о тех трудностях и обстоятельствах, из-за которых выполнить поставленную задачу полк не в состояния, и попросил его снять ее с нашего полка либо распорядиться о создании условий, при которых это задание мы сможем выполнить.

Тон командующего фронтом к концу моих объяснений изменился, он стал разговаривать со мной более спокойно, потом взял телефонную трубку и коротко, твердо приказал начальнику штаба фронта принять меня, выслушать и разобраться в этом вопросе.

Отпуская меня, он вежливо попрощался.

В кабинете начальника штаба фронта находился командующий ВВС Главный маршал авиации А. А. Новиков. Здесь, уже в спокойной обстановке, я более обстоятельно доложил все причины, по которым невозможно выполнить поставленную полку задачу. А чтобы не подумали, что мы ищем «легкой жизни», назвал цифры, характеризующие боевую работу полка. Цифры были внушительными, К тому времени полк совершил на Украине более 700 самолето-вылетов, перевез передовым войскам около 1500 тонн горючего и боеприпасов, вывез в тыл около 2000 раненых. И заодно уж я пожаловался командующему ВВС на то, что, в то время как полк находится в оперативном подчинении начальника тыла фронта, штаб воздушной армии ставит перед нами по меньшей мере странные задачи, например разведку воздушной обстановки за линией фронта в совершенно безоблачную погоду – и это на Ли-2, сугубо транспортно-пассажирском самолете…

Ехал я из Словут, где размещался тогда штаб фронта, с тяжелыми думами, полагая, что все это плохо кончится для меня. Приехав в штаб полка и сославшись на нездоровье, попросил Петра Михайловича Засорина распоряжаться в этот день без меня и отправился к себе на квартиру…

Проснулся глубокой ночью от сотрясавшей всю избу стрельбы зенитных батарей. Натянув сапоги, выскочил во двор. С неба лился белый мерцающий свет, над головой висели догорающие немецкие светящиеся бомбы. Было так светло-хоть иголки собирай. Я с тревогой посмотрел в сторону аэродрома – нет, бомбили не его. Северо-западнее, в районе железнодорожной станции Шепетовка, вспыхивали зарницы от разрывов авиабомб и виден был большой пожар.

Ни на следующий день, ни позже заданий на бомбардировку «кочующих» вражеских групп нам больше не давали. Работать стало спокойнее, хотя боевая обстановка оставалась прежней.

3 мая на аэродром в Коломыю успело слетать 14 самолетов. Они перевезли с аэродромов Проскурово и Судилково 20 тонн боеприпасов и вооружения. Обратным рейсом вывезли из Коломыи 176 раненых. В районе Коломыи на маршруте наши экипажи вели воздушные бои с истребителями Ме-109. Самолет, которым командовал лейтенант Петр Фоменко, а штурманом на нем летел Павел Шидловский, при подходе к аэродрому Коломыя был несколько раз атакован истребителем противника. Фоменко снизился до высоты 5 метров, чтобы не дать истребителю зайти снизу. Стрелок Сергей Береговой и радист Александр Гурняк из турельного и бортового пулеметов отстреливались, не подпуская «мессершмитт» близко.

Но в одной из атак истребителю все же удалось повредить самолет, была перебита система управления и подожжены левый мотор и крыло.

Петр Фоменко с большим трудом посадил самолет «на брюхо» в поле, в километре от аэродрома Коломыя. Бортовой техник Николай Яковлев был ранен в ногу, остальные члены экипажа не пострадали.

Аэродром Коломыя в тот день блокировался гитлеровскими истребителями до темноты…

15 мая наша работа по обеспечению передовых частей 1-го Украинского фронта закончилась, и мы улетели к себе на базу, под Калугу.

За два месяца было совершено 1109 самолето-вылетов, перевезено на передовую около 2000 тонн горючего и боеприпасов, вывезено в глубь страны большое количество продовольствия, захваченного нашими войсками у противника, и 2554 раненых.

Приказом по управлению тыла фронта всему личному составу полка была объявлена благодарность.

 

На главном направлении

В конце июня Красная Армия начала наступление за освобождение Белоруссии. Долгих три года многострадальный белорусский народ жил под фашистским игом, неисчислимы бедствия, причиненные республике войной.

Отремонтировав поврежденные при работе в распутицу на аэродроме в Судилкове машины, приведя в порядок остальной самолетный парк, мы отправили железнодорожным эшелоном свое имущество и боеприпасы и перелетели из Грабцево на новое место базирования – в Борщево.

Вначале самолеты полка наносили бомбовые удары по долговременным оборонительным сооружениям врага, помогая своим войскам взламывать передний край его обороны, а потом бомбили коммуникации противника на могилевско-бобруйско-минском направлении, срывали подвоз резервов и боевой техники к линии фронта, подвергали массированным бомбовым ударам железнодорожные узлы Полоцк, Борисов, Лида, аэродром в Гродно, войска противника непосредственно на поле боя, помогали частям 1-го Прибалтийского и 3-го Белорусского фронтов очищать от оккупантов территорию Литвы.

Выполняли наши летчики и другие важные и сложные задания.

В конце июля 1944 года я со штурманом полка Шидловским и начальником связи Маковским был вызван в штаб дивизии. Поздоровавшись с нами, начальник штаба подполковник Ф. В. Бачинский сказал:

– Командир дивизии приказал вам выделить два опытных экипажа для полетов в Южную Италию с посадкой на аэродроме в Бари. Выделенным экипажам немедленно перелететь на аэродром в Калиновку под Винницей и приступить к перевозке оружия, боеприпасов и медикаментов для югославских партизан.

В то время Южная Италия была освобождена от гитлеровцев союзными войсками, на аэродроме в Бари базировались части военно-воздушных сил американской армии. Там же находилась оперативная группа АДД, в которой были представители и нашего авиакорпуса майор Орлов и гвардии подполковник Иванов (тот самый штурман, с которым в 1942 году мы были сбиты над Витебском). Старшим группы был полковник Соколов. Группа имела несколько транспортных самолетов с экипажами, хорошо освоившими полеты в горных районах Югославии. Привезенные из СССР грузы оперативная группа на своих самолетах С-47 доставляла партизанам и соединениям Народно-освободительной армии Югославии.

Уточнив у начальника штаба маршрут полета и получив необходимые данные по радиосвязи, мы вернулись в полк.

Для выполнения этого ответственного задания, которое требовало преодолеть в короткую летнюю ночь более чем тысячекилометровое расстояние над вражеской территорией, мы выбрали два экипажа: гвардии старших лейтенантов Николая Дегтяренко и Дмитрия Кузнецова. С поставленной им задачей экипажи справились отлично. Они сделали в Италию по четыре полета, доставив в Бари восемь 45-миллиметровых пушек, около 10 тонн боеприпасов и медикаментов, вывезли обратным рейсом более ста раненых югославских партизан.

25 июля мы нанесли первый удар по железнодорожному узлу Инстербург в Восточной Пруссии.

В конце июля и начале августа наши войска освободили Белосток и Каунас, а к концу августа вышли на границу Восточной Пруссии. Это событие было большой радостью не только для передовых частей, которые уже вступили на вражескую землю, но и для нас, авиаторов. Теперь нам предстояло бить врага в его логове.

Чем ближе подходил час окончательного разгрома фашизма, тем ожесточеннее он сопротивлялся. Противодействие гитлеровцев по мере приближения наших войск к территории Германии все нарастало, особенно на центральном направлении. Противник организовал здесь развитую сеть наземных радиолокационных станций. Особо плотными были сети РЛС в районах Таллина, Пскова, Либавы, Кенигсберга, Минска, Белостока. В каждом из этих районов базировались эскадры ночных истребителей, которые вели борьбу с нашими бомбардировщиками. В качестве ночных истребителей применялись самолеты Ме-110, Ме-109, Ю-88 и ФВ-190. На них были установлены самолетные радиолокационные станции типа «Лихтенштейн».

Частые бои и встречи наших бомбардировщиков с ночными истребителями противника в 1944 году показали значительное усовершенствование их боевой тактики. Лучше стало взаимодействие вражеских ночных истребителей с артиллерийской обороной охраняемого ими объекта. Более скрытно стали действовать патрули немецких истребителей в районах светонаведения на цель и у наших светомаяков. Систематически стали блокироваться оперативные аэродромы АДД, воздушные бои над ними стали обычным явлением.

Летом 1944 года к нам прибыло большое пополнение летного состава – восполнялись потери, понесенные в последнее время. Формировались новые экипажи, командирами их становились бывшие вторые летчики, имеющие опыт боевой работы.

Командование авиакорпуса и авиадивизии много занималось боевой подготовкой экипажей, особенно молодых. В Толочине работники служб вооружения и связи оборудовали отличный полигон., где установили движущиеся мишени, имитирующие истребители противника, которые под разными ракурсами атакуют бомбардировщика. На полигоне устанавливали самолет, из пулеметов которого стреляли воздушные стрелки, радисты, штурманы, летчики. После наземной учебы и тренировки проводились воздушные стрельбы по конусам.

Политработники и офицеры штабов собрали и обобщили обширный материал как по удачно проведенным воздушным боям, так и по боям, где экипажи действовали неумело. В Толочине была организована конференция по обмену боевым опытом экипажей нашего авиакорпуса. Вся эта работа значительно повысила боеспособность не только молодежи, но и опытных членов экипажей.

Но полностью избежать боевых потерь не удавалось.

5 июля мы бомбили транспорты, военные корабли и причалы в порту Либава. Были произведены большие разрушения, на нескольких кораблях бушевали пожары, огромные черные столбы дыма упирались высоко в небо. Все самолеты задание выполнили успешно, но один, с молодым комсомольским экипажем гвардии лейтенанта Бориса Кочеманова, не вернулся на базу. После удара всеми экипажами полка по Инстербургу не вернулся молодой экипаж гвардии лейтенанта Дедухова.

…Пройдя через огненный шквал рвущихся в небе над целью зенитных снарядов и удачно отбомбившись, Николай Дедухов развернул самолет и лег на курс следования к базе. Не успел еще экипаж успокоиться после бомбардировки, как со стороны сверкавшей от разрывов западной части неба подкрался вражеский истребитель и с близкой дистанции разрядил в бомбардировщик пушку и пулеметы. Машина сразу вспыхнула. Медлить было нельзя. Дедухов отдал команду всем покинуть самолет на парашютах.

Выпрыгнув последним и раскрыв парашют, он огляделся. На его глазах, не долетев до земли, самолет взорвался.

Приземлившись, Николай Дедухов осмотрелся. Никого из членов экипажа вблизи не оказалось. Ночь, он один и уже не на своей – на чужой земле, помощи ждать неоткуда. Кобура с пистолетом и финский нож на месте. До линии фронта не более десяти километров – дойти можно.

Трое суток, идя по ночам, пробирался Николай Дедухов к линии фронта. На четвертые сутки он услышал орудийные залпы, пулеметные и автоматные очереди, громкое «ура». Рядом шел бой. Почти над самым ухом прозвучала длинная пулеметная очередь.

Дедухов приподнялся. Метрах в пятнадцати от него за пулеметом лежали два гитлеровца в касках и беспрерывно вели огонь. Дедухов прицелился и выстрелил. Один из пулеметчиков дернулся и уткнулся лицом в землю. Едва Николай прицелился во второго, как за его спиной разорвался снаряд…

Очнулся Дедухов, когда бой откатился на запад. В голове гудело, окровавленная одежда прилипла к спине. Он попытался приподняться, но это ему не удалось. Три наших автоматчика, пробегавших мимо, заметили раненого человека в летной форме, подняли его с земли и передали в руки санитаров.

Когда я встретился с Николаем в госпитале, в полк из его экипажа уже вернулись второй летчик гвардии лейтенант С. Ф. Дюдин, штурман гвардии лейтенант Н. С. Фенченко, стрелок-радист гвардии старший сержант В. В. Савин и воздушный стрелок гвардии старшина А. А. Грибков. Выпрыгнув из самолета на парашютах, они, так же как и их командир, проявили выдержку и мужество, не растерялись и самостоятельно, в одиночку, пробирались к линии фронта. Всем им очень повезло: они встретились с наступающими войсками нашей армии. Не вернулся лишь борттехник Владимир Клочков, о судьбе его ничего не было известно.

Через некоторое время гвардии лейтенант Дедухов поправился и, получив новый самолет, со своим крещенным в бою экипажем снова стал летать и наносить удары по отступающему врагу.

Наземные радиолокационные станции позволяли противнику обнаруживать наши самолеты еще при подходе их к линии фронта и вызывать с аэродромов ночные истребители. Те выходили бомбардировщикам в хвост и атаковали. Эта тактика врага стоила нам многих потерь. Но наши экипажи, которые внимательно наблюдали за воздухом, умело сочетали маневр с прицельным огнем, успешно оборонялись и даже сбивали вражеские истребители.

При ударе по морским кораблям противника в Рижском порту во время подхода к цели самолет гвардии старшего лейтенанта В. Ф. Грошева был атакован ночным истребителем Ме-110 сверху сзади. Воздушный стрелок Бовыкин вовремя заметил подкрадывавшегося врага и упредил его, открыв огонь из турельного крупнокалиберного пулемета. Фашист оказался не из трусливых, тоже открыл огонь с дистанции 200—150 метров. Когда, увлекшись атакой, он сблизился с нашим самолетом, Бовыкин меткой очередью сразил его. «Мессершмитт» загорелся и факелом полетел вниз. Наш самолет благополучно дошел до цели, метко отбомбился и вернулся на свой аэродром.

При бомбардировочном ударе по железнодорожной станции Сталупинен два наших самолета подверглись нападению ночных истребителей противника. Самолет с экипажем гвардии старшего лейтенанта Николая Федосеева при подходе к цели был атакован истребителем Ме-109. Зайдя сзади снизу, на дистанции 400 метров противник включил фару. Воздушный стрелок гвардии старший сержант Тимофеев не подпустил его ближе, открыв огонь из пулемета и сбросив несколько авиационных дистанционных гранат. Истребитель, по-видимому, получил повреждения, резко развернулся вправо и больше атак не повторял.

Самолет гвардии старшего лейтенанта Андрея Гришина при отходе от цели был атакован истребителем Ме-110, который подошел к самолету Гришина сзади справа и, включив две фары, с дистанции 300—200 метров открыл огонь.

Увидев свет фар, воздушный стрелок и второй пилот одновременно с противником открыли огонь из УБТ и «шкасса», сбросили гранаты. Истребитель тотчас отверНУЛ в сторону. Самолет Гришина в этом поединке получил всего две пробоины в правом крыле. Однако бывало и по-другому.

После удара по Инстербургу, когда все наши самолеты выполнили задание и возвращались, из комнаты, где размещался радиоузел, выбежал взволнованный начальник связи полка гвардии капитан Петр Маковский.

– Товарищ командир, Сажин сбит, его самолет падает, экипаж выпрыгнул на парашютах.

– Где сбит и кто сообщил?

– Радист экипажа Сажина – Филатов.

– Как же он сообщил, если экипаж выпрыгнул из самолета?

– По своей самолетной радиостанции.

– Что же он – остался в падающем самолете?

– Выходит, так…

Все разъяснилось через несколько часов, когда весь экипаж был на дивизионном командном пункте и докладывал командиру дивизии, как их сбил истребитель противника. На дивизионный КП их доставила автомашина воинской части, в расположении которой экипаж приземлился на парашютах.

Перелетев линию фронта на большой высоте в облаках, летчик постепенно стал снижаться с тем расчетом, чтобы, не долетая до своего аэродрома, выйти под облака и в дальнейшем лететь, ориентируясь визуально. На высоте 1200 метров, когда земля едва начала просматриваться, снизу сзади в самолет впился яркий, огромный сноп трассирующих пуль и снарядов.

Никто из членов экипажа истребителя так и не видел. Очевидно, тот вышел в атаку лишь с помощью радиолокационной станции.

На самолете оказались перебитыми рули управления на хвостовом оперении. Попытка Бориса Сажина вывести самолет из беспорядочного падения была безрезультатной, и тогда он приказал всем покинуть самолет. Покидая машину последним, Сажин не знал, что молодой радист гвардии сержант Олег Филатов проявил мужество, не растерялся и в сложной и опасной для Жизни обстановке передал на землю радиограмму о случившемся и только после этого выпрыгнул из самолета.

Как зреют и мужают в войну люди! Этот высокий, стройный, большеглазый восемнадцатилетний юноша, недавно окончивший школу штурманов и стрелков-радистов, за два месяца стал настоящим воздушным воином и отличным радистом. И все остальные члены этого экипажа, как и их командир, были молоды. Штурман гвардии младший лейтенант Плотников, бортмеханик гвардии старшина Жарков, воздушный стрелок гвардии сержант Поярков и второй пилот гвардии младший лейтенант Кардонский вели себя в сложной боевой обстановке спокойно и мужественно.

Алексею Кардонскому не повезло: когда он готовился к прыжку, его выбросило из грузовой кабины, и он сильно ударился о стабилизатор самолета, раздробив выше кисти левую руку. И все же он нашел в себе силы выдернуть кольцо парашюта. Только ударившись о землю, он потерял сознание. Первую помощь ему оказала литовская женщина, она подняла его, перенесла в дом, перевязала руку, позвала искавших его других членов экипажа.

В скором времени отличился еще один стрелок-радист из молодого экипажа гвардии лейтенанта Алексея Проничкина – сержант Семен Полонский, однокашник и друг Филатова.

В первых числах ноября мы летали бомбить порт Виндаву. Когда я прилетел и сел последним (я в этот раз летал контролером результатов бомбового удара), к самолету подошел комиссар полка Пешков и сказал:

– Командир, не прилетела «кошка».

– Какая кошка?

– Хвостовой номер шесть, лейтенанта Проничкина.

– При чем тут кошка?

– Да разве вы не знаете, на его самолете, на киле, нарисована кошка. Да и у некоторых других звери нарисованы, а у Подгороднева, как у картежника, – туз пик. Я думал, вы знаете…

Но сейчас меня больше интересовало, что случилось с самолетом Проничкина.

В течение двух дней от экипажа Проничкина никаких сообщений не поступало. И вдруг к вечеру, когда радисты перед вылетом стали проверять связь, в эфире появились позывные самолета э 6.

Молодой радист Семен Полонский, хотя его радиосигналы прослушивались слабо, все же передал радиограмму, из которой мы узнали, что их самолет был подбит истребителем противника и произвел вынужденную посадку, что им необходима техническая помощь, рядом с ними может произвести посадку другой самолет. На помощь экипажу Проничкина был послан самолет опытнейшего летчика командира 1-й авиаэскадрильи гвардии майора Бориса Тоболина с технической бригадой.

Оказалось, что самолет Проничкина был атакован вражеским истребителем на встречно-пересекающемся курсе. За одним из бортовых пулеметов в это время находился Полонский, вместе с воздушным стрелком Иваном Миненко он встретил противника дружным огнем. Очередь, выпущенная ночным гитлеровским стервятником, крепко зацепила их самолет, были сильно повреждены правый мотор и радиостанция. Но и вражескому истребителю, видимо, досталось. Резко отвалив в сторону, он скрылся в ночной темноте и повторно не атаковал.

Из-за перегрева единственного исправного двигателя Проничкин, еле перетянув линию фронта, произвел посадку в поле, вдали от населенных пунктов. Молодой радист в течение двух дней возился с поврежденной радиостанцией и исправил ее. После полковые специалисты удивлялись, как Полонский ухитрился исправить сильно поврежденную аппаратуру.

В этом воздушном бою проявили мужество и другие члены экипажа: второй пилот Николай Пахмутов, штурман Николай Буторин, бортмеханик Владимир Зайцев.

Когда самолет Проничкина после ремонта прилетел с места вынужденной посадки, мы с Пешковым поехали на аэродром взглянуть на него, поговорить с экипажем. Все командиры кораблей, у кого были намалеваны на самолетах разные «ночные» звери и птицы, прослышав, что я заинтересовался их самодеятельным художеством, быстро закрасили их. Только лейтенант Евгений Подгороднев никак не хотел закрасить своего туза. Можно было просто приказать ему, но я предпочел разъяснить, что эта «традиция» для нас, советских летчиков, неприемлема. И рисунки эти никого не устрашат, тем более что ночью их не видно, разве что они вызовут ироническую улыбку у тех, кто увидит их днем. Туз пик на хвосте Ли-2! На самолетах самых бесстрашных, самых искусных советских асов – Кожедуба, Покрышкина, Покрышева, Голубева и других – нет этого «камуфляжа», на них обыкновенные звездочки по количеству сбитых гитлеровских самолетов. И скромно, и внушительно.

Анатолий Константинович Пешков, парторг и комсорг провели с летным составом беседы о традициях советских летчиков, и рисунки на фюзеляжах и килях больше не появлялись.

Чтобы обезопасить боевые порядки наших ночных бомбардировщиков от истребителей противника, скрыть наши машины от наземных и самолетных радиолокационных станций, командование АДД дало распоряжение использовать фольгу, позднее – металлизированную ленту и уголковые отражатели. Ленты фольги резались на мелкие кусочки, их разбрасывали специально выделенные для этого самолеты. Облака медленно опускавшихся кусочков фольги давали на экранах РЛС отражение, в котором сигналы, отраженные от самолетов, совершенно терялись.

В сентябре нас перебазировали в район Вильнюса, где с аэродромов Порубанок, Кивишки и Белая Вака мы наносили удары по узлам сопротивления, скоплению войск противника, портам и железнодорожным узлам в районах Риги, Десны, Тарту, Огры, Митавы, Крустпилса.

С октября 1944 года до середины января 1945 год) полк поддерживал наступление 3-го Белорусского фронта, освобождавшего Прибалтийские республики. С литовской земли мы наносили массированные удары по живой силе врага на поле боя и по железнодорожным узлам городов Восточной Пруссии – Тильзита, Инстербурга, Шталлунена, Гольдана, Тилькалена, через которые немцы направляли войска и технику на фронт. На эти цели мы совершили 746 боевых вылетов и сбросили 725 тонн крупнокалиберных бомб. Немало гитлеровских вояк и боевой техники противника было уничтожено экипажами нашего полка на железнодорожных узлах прусских городов.

Массированные удары больших сил бомбардировочной авиации в ночное время по объектам, прикрытым хорошо организованной и мощной противовоздушной обороной противника, требовали высокой организованности и применения более совершенных тактических приемов.

К этому времени на основе приобретенного опыта в авиации дальнего действия четко определился и внедрялся новый тактический метод нанесения бомбардировочного удара. Самолеты, участвовавшие в налете по одной цели, разделялись на два эшелона – эшелон обеспечения бомбардировочного удара и эшелон бомбардировщиков.

В задачу эшелона обеспечения бомбардировочного удара входило произвести разведку погоды, отыскать и. обозначить цель – зажигательными бомбами создать очаги пожара и осветить цель светящимися бомбами на все время действия бомбардировочною эшелона, – кроме того, до удара основных сил бомбардировщиков и особенно во время удара подавить противовоздушную оборону противника, а затем проконтролировать результаты бомбардировки цели фотографированием и визуальным наблюдением.

Этот метод в передовых соединениях авиации дальнего действия был отработан и себя оправдал. В нашем соединении он стал внедряться с лета 1944 года. Наш полк специализировался как эшелон обеспечения бомбардировочного удара.

Выполнять эту ответственную и сложную задачу приходилось в очень тяжелой боевой обстановке, но мы с ней справлялись.

6 октября соединение наносило удар по порту Мемель. Там скопилось большое количество транспорта с живой силой и боевой техникой противника. Несмотря на сильный зенитный огонь в районе цели и патрулирование ночных истребителей как на подступах к порту, так и на маршруте, полк со своим заданием справился успешно. Цель была хорошо обозначена и освещена на весь период бомбардировочного удара. Воздушных боев с истребителями противника мы не избежали. Больше всех пострадал наш самый лучший экипаж – командира отряда гвардии капитана Ивана Кулакова. В эту ночь экипаж проявил подлинный героизм, образцы взаимной выручки и летного мастерства.

Зайдя с моря и сбросив в заданное время гирлянду светящихся бомб над портом и одновременно выбросив через входную дверь несколько ящиков малокалиберных бомб, Кулаков развернул самолет и лег на обратный курс. Маскируясь фоном полыхавшего от разрывов порта и рвущихся в небе зенитных снарядов, вражеский истребитель Ме-110 атаковал его снизу сзади. Очередь противника угодила в пилотскую кабину, тяжело ранила командира корабля и борттехника гвардии техника-лейтенанта Соколова, сильно повредила носовую часть машины. Второй летчик был молод и неопытен. Командование кораблем принял штурман гвардии капитан Навроцкий. Он приказал второму летчику произвести противоистребительный маневр. Второй летчик лейтенант Тятинин, хотя и не имел еще боевого опыта, но умело сманеврировал и ушел от преследования истребителя. Под руководством Навроцкого радист Тюкалов и стрелок Фитенко, используя бортовую аптечку, перевязали тяжелораненых и уложили их в фюзеляже самолета. После этого они по радио сообщили на КП о происшедшем и продолжали полет на свой аэродром.

Штурман Михаил Навроцкий на всем протяжении полета умело и хладнокровно руководил экипажем, помогал молодому летчику в управлении самолетом. При подлете к аэродрому он распорядился, чтобы летчик сел на левое командирское сиденье, сам сел на правое, при заходе на посадку выпустил шасси и щитки и помог второму пилоту благополучно посадить израненную машину.

Весь экипаж в полете вел себя исключительно мужественно, без паники, именно поэтому им удалось, благополучно вернуться, спасти жизнь тяжелораненых товарищей, сохранить боевую машину.

За подвиг, совершенный в этом полете, гвардии капитану Михаилу Карповичу Навроцкому было присвоено звание Героя Советского Союза. Командир экипажа гвардии капитан Иван Васильевич Кулаков был награжден орденом Красного Знамени, остальные члены экипажа – орденами.

В трудной ситуации оказался в эту ночь экипаж гвардии лейтенанта Александра Маркирьева. Его самолет пытались сбить два Ме-110. Но Маркирьева так просто не возьмешь! Экипаж у него был слетанный, организованный.

«Мессеры» атаковали его излюбленным методом – снизу с обоих бортов. Отражать такие атаки бомбардировщику почти невозможно: фюзеляж закрывает от обзора большую часть воздушного пространства под самолетом. На это гитлеровцы и рассчитывали, но просчитались. Маркирьев стал закладывать такие крены, что спрятаться под фюзеляж при заходе на очередную атаку немцам никак не удавалось. Заходя снизу, они снова и снова попадали под огонь пулеметов Ли-2. Воздушные стрелки доложили Маркирьеву, что патроны кончаются. Надо было выходить из боя. И, долго не раздумывая, когда гитлеровцы снова пошли в атаку, Маркирьев скомандовал: «Выпустить шасси, щитки. Винты – на малый шаг!» – и ввел самолет в крутое снижение. «Мессеры», проскочив мимо, потеряли его.

Домой Александр Маркирьев прилетел с загнутыми от чрезмерной перегрузки при выводе самолета из крутого снижения консолями крыльев. Зато экипаж остался целым и невредимым.

11 октября полк обеспечивал бомбардировочный удар по Тильзиту – железнодорожному узлу в Восточной Пруссии. Мы со штурманом полка гвардии майором Барабанщиковым полетели с экипажем Маркирьева как лидеры эшелона обеспечения бомбардировочного удара.

К сожалению, самолет Маркирьева оказался, как говорят летчики, «утюгом»: оба двигателя хотя и работали исправно, но тянули слабо, не давали нужных оборотов. Самолет летел на малой скорости, медленно набирал высоту, и мы опаздывали к началу прилета первых бомбардировщиков на цель, которую мы должны были зажечь и осветить САБ-100-55.

Уж на что был невозмутимым Барабанщиков, но и он вслед за мной начал нервничать. Александр Маркирьев решил нас успокоить:

– Товарищ командир, вы не волнуйтесь, прилетим вовремя. Мой «Иванушка», как норовистая лошадь – вначале брыкается, а потом как побежит – не удержать!

Хорошо, что его шутка частично оправдалась, и мы все же вовремя подошли к цели, но более чем на 3500 метров подняться не смогли. Так на этой высоте и полезли в огонь первых яростных орудийных залпов зенитной артиллерии и получили «полную порцию», какая достается бомбардировщику над хорошо прикрытой целью.

Надо было видеть, как умело, с большой выдержкой вел корабль Маркирьев. Он будто не обращал внимания на то, что творится вокруг, но видел все. Каждое движение его рук, каждый маневр самолетом точно отвечал на действия зениток и прожекторов. Если разрывы сна» рядов среднего калибра начинали приближаться спереди и рвались на уровне нашего самолета, он уменьшал скорость, стараясь не лезть в их гущу, терял высоту, чтобы находиться ниже слоя разрывов, но когда вспышки рвавшихся снарядов были рядом, резко нажимал ногой на педаль, давал полный газ, отжимал штурвал, огибал разрывы и снова ставил самолет на заданный курс. Но вот широкий серебристо-голубоватый сноп света внезапно обволакивает наш самолет, а вслед за ним как штыки пронзают металлическое тело машины добрый десяток прожекторов с тонкими и очень яркими лучами. Самое время резким маневром уклониться, скольжением вывести самолет из перекрестия прожекторов, но этого сделать нельзя: штурман начал прицеливание для сбрасывания зажигательных бомб. Нервы у всех на пределе. Только Василий Барабанщиков не шелохнется, склонившись над прицелом.

– Не болтайтесь! – требует он.

Самолет все сильнее и сильнее вздрагивает от рвущихся вблизи снарядов, иногда их осколки дробью бьют по обшивке, время тянется бесконечно долго. Наконец Барабанщиков распрямляется, закрывает слезящиеся глаза.

– Все, можно уходить в сторону.

И не успевает договорить эту короткую фразу– самолет резким разворотом с потерей высоты и скольжением выскакивает из сфокусированного на нем пучка лучей прожекторов.

Еще двадцать долгих минут мы кружим рядом с целью, управляем самолетами, освещающими цель, следим за результатами бомбардирования. Не один самолет после нас попадает в такую же переделку, в какой побывали мы, но все же им перепадает меньше – бомбардировщики делают свое дело умело, некоторые из них обрушивают на прожекторы и зенитные батареи большое количество малокалиберных бомб. На короткое время гаснут прожекторы, перестает стрелять артиллерия. Но вот через двадцать минут вспыхивает несколько фотобомб – это самолет гвардии капитана Дмитрия Кузнецова сфотографировал цель. Все отбомбились. Ложимся на обратный курс.

Маркирьев показал себя в этом боевом вылете отличным летчиком. Через несколько дней он первым из молодых командиров кораблей был назначен на должность командира отряда.

В начале октября к нашему штабу полка в Ново-Вилейке подошел пожилой человек из местных жителей и, обратившись к часовому (он говорил по-русски, но с сильным акцентом), спросил, может ли он видеть командира.

Это был лесник Михаил Томашевский из близлежащего лесничества. Он рассказал историю, очень заинтересовавшую нас.

– Как-то ночью я, как всегда, плохо спал и вдруг услышал, что где-то невдалеке загудела артиллерийская канонада. Пойду, подумал я, погляжу, как пасется конь, а заодно и посмотрю – может, уже пришли русские. За мной увязался сынишка Тадеуш. Когда мы подходили к поляне, где паслась лошадь, над нами пролетел большой горящий самолет и упал в лесную чащу. Не успели мы с Тадеушем и слова сказать, как раздался взрыв. Мы с сынишкой упали на землю. Вначале я подумал, что взорвалась бомба, а потом догадался, что взорвался самолет. Мы поднялись с земли и увидели, что с неба, в стороне, падает что-то белое. Потом послышался треск сучьев. Мы побежали на этот шум и вскоре набрели на лежащего человека. Когда мы стали к нему подходить ближе, он с трудом приподнялся и спросил, кто мы. Я остановил мальчика, а сам подошел ближе к лежащему и сказал, что я местный лесник.

Тогда человек сказал мне, что он из сбитого советского самолета и что он ранен, и спросил, не видел ли я поблизости его товарищей.

Я ответил, что никого не видел. Тогда он попросил меня спрятать его от немцев, пока он немного окрепнет и у него заживут раны.

Мы с сыном в чащобе леса сделали из хвойных лап небольшой шалашик, настелили сена и спрятали там раненого летчика. Он нам сказал, что его зовут Михаилом Степановым.

На следующий день мы с моим соседом, Яном Влодзяновским, пошли к сгоревшему самолету и на пожарище нашли четырех сгоревших летчиков. Всех их мы захоронили в лесу, за могилой мы и теперь ухаживаем.

Михаила Степанова мы своими средствами – травами и настойками – лечили от ожогов и ран, а когда похолодало, спрятали его в сарае на сеновале. Скоро он поправился, окреп и попросился к партизанам.

Мы с ним попрощались, как с родным, и он с партизанами ушел в леса. Хочется мне с ним повидаться…

Так мы узнали, что произошло в ночь на 6 июля с нашим отважным комсомольским экипажем гвардии лейтенанта Бориса Кочеманова.

Известие взволновало весь полк. В лесу на могиле Кочеманова побывали все, небольшой холмик засыпали цветами. Комсомольцы предложили на средства личною состава полка установить экипажу Кочеманова памятник. Все поддержали предложение. Посоветовавшись, решили перенести останки на холм рядом с людной дорогой, что извилистой лентой лежит между Вильно и Ново-Вилейкой.

Когда памятник-обелиск и надгробная плита с барельефами комсомольцев Б. П. Кочеманова, А. И. Блинова, Д. Н. Малкова и Г. Г. Затыкина были готовы, из Ленинграда приехала девушка-комсомолка, с которой у Бориса Кочеманова была большая и нежная дружба с тех дней, когда мы участвовали в снятии блокады. Она привезла свои стихи на смерть друга.

В один из погожих, солнечных дней у свежевырытой на холме могилы был выстроен весь личный состав полка. Огромную поляну возле холма заполнили люди из близлежащих деревень.

К подножию холма подъезжает большая автомашина, борта ее окаймлены красно-черным крепом. Боевые товарищи снимают кумачовые гробы с останками Кочеманова, Блинова, Малкова и Затыкина и на руках переносят их к братской могиле. Короткий митинг.

Один другого сменяют выступающие гвардейцы. Они говорят о том, как верно и беззаветно служили Родине погибшие боевые друзья, клянутся беспощадно мстить и уничтожать гитлеровских захватчиков до полного их разгрома.

Склоняется наше алое гвардейское знамя полка. Тишину прорезает троекратный залп из автоматов. Гвардейцы один за другим бросают горсти земли в могилу, и вот вырастает у обелиска холмик, на который возлагается надгробная плита.

Полк торжественным маршем проходит у могилы я уходит к аэродрому.

С наступлением вечерних сумерек на могучих кораблях боевые товарищи Кочеманова понесут бомбы к целя в тылу врага.

В зимние месяцы 1945 года боевая нагрузка на экипажи полка все возрастала, изменялись и условия, в которых приходилось летать.

Гитлеровцы не только бомбили наши аэродромы, но и все время барражировали в районе цели и на маршрутах, по которым мы летали в Восточную Пруссию а порты Прибалтики. Немецкие истребители вновь стали применять свой старый тактический прием. 16 января при возвращении с бомбардировки Инстенбурга экипаж гвардии лейтенанта Сычева, с которым в качестве контролера летал штурман полка Василий Федорович Барабанщиков, привел «на хвосте» вражеский истребитель. И когда самолет уже снижался для посадки, немец на малой высоте сзади в упор расстрелял его. Самолет на наших глазах вспыхнул и упал на взлетной полосе. Вместе с командиром корабля гвардии лейтенантом В. Н. Сычевым погибли гвардии майор В. Ф. Барабанщиков, гвардии лейтенант С. Н. Холод, старший техник-лейтенант Е. И. Муратов и гвардии сержант В. С. Трегубов. Мы очень тяжело переживали эту потерю. Еще одна могила с близкими нам боевыми товарищами гвардейцами на литовской земле…

Но эта потеря и боль подхлестнули нашу бдительность, напомнили, что ни в какой момент полета расслабляться нельзя. После этого случая ни одному гитлеровцу не удалось прилететь к нашему аэродрому «на хвосте» какой-нибудь из наших машин.

 

На Берлин!

В канун нового 1945 года мы перелетели на новое место базирования – в Старовеси под Варшавой. Погода на маршрутах и в районах наших целей была плохой, и до середины января на боевые задания мы не летали.

Когда погода установилась, бомбили Кенигсберг, Пиллау, Гдыню, Данциг. Из-за слабого противодействия противовоздушной обороны противника действовали со средних высот – эффективно, потерь не имели.

Вообще с начала 1945 года воздушная обстановка на всех фронтах характеризовалась абсолютным господством нашей авиации в воздухе.

Моральный фактор в воздушных боях был также на нашей стороне. Немцы потеряли веру в победу, боялись рисковать и в бою были крайне осторожны. При организованном отпоре со стороны наших бомбардировщиков они «поджимали хвосты» и убирались восвояси.

И я вспоминал сорок первый год, наших славных соколов: чем тяжелее была обстановка на фронте, тем мужественнее, злее, с большей готовностью к самопожертвованию они дрались. Сколько советских летчиков, не щадя жизни, шли в воздушном бою на крайние меры, обрушивали свою машину на врага… Их имен не перечесть!

Шестого апреля в штабе раздался телефонный звонок. Подняв трубку, я услышал как всегда бодрый голос нашего командира дивизии генерал-майора авиации Ивана Ивановича Глущенко.

– Богданов? Здравствуй. Как дела, как настроение?

– Дела идут хорошо, вот только беспокоюсь за аэродром – от проливных дождей он совсем раскис, летать с него ночью будет трудно.

– Тогда вот что. Раз аэродром плохой, готовься завтра бомбить Кенигсберг в дневное время.

– Как – в дневное?

– Так. Очень просто – днем. Покажите, на что гвардия способна.

– Кто нас будет сопровождать?

– Никто. Сами справитесь. Готовьтесь хорошенько всем полком, чтобы на земле ни одного самолета не осталось. До завтра, – и он положил трубку.

Пока я разговаривал с генералом, у начальника штаба уже лежало на столе предварительное распоряжение, полученное по телетайпу. Сомнений не было – будем бомбить Кенигсберг днем. Здорово! Когда-то к этому городу еле прорывалась небольшая группа самолетов только ночью, и он считался целью первой сложности, а теперь будем бомбить его всем полком, дивизией, корпусом. Не верилось, голова шла кругом.

Готовясь к вылету, мы узнали, что в этот день Кенигсберг будут бомбить около 250 бомбардировщиков фронтовой авиации и более 500 самолетов авиации дальнего действия. Во время удара на подступах к городу на разных высотах будут патрулировать более 100 наших истребителей. До подхода наших самолетов к Кенигсбергу армейские штурмовики и бомбардировщики нанесут удары по основным аэродромам противника, подавят его истребительную авиацию.

Крупные авиационные силы вместе с артиллерией должны были разрушить мощные фортификационные сооружения и опорные пункты Кенигсберга, подавить артиллерийские батареи врага, чтобы позволить войскам фронта быстро и с малыми потерями овладеть городом.

Этой исключительной по своему значению и размаху воздушной операцией руководил представитель Ставки Верховного Главнокомандования Главный маршал авиации А. А. Новиков.

В подобных операциях нам участвовать еще не приходилось. Поэтому к боевому вылету полк готовился тщательно и с подъемом. Бомбовую загрузку взяли максимальную: по четыре «чушки» – двухсотпятидесятикилограммовые фугаски – висело под фюзеляжем, по пятьсот килограммов малокалиберных бомб в ящиках лежало в грузовой кабине каждого самолета.

Чтобы более кучно сбрасывать «мелочь» на цель, в каждый экипаж добавили по одному оружейнику. В полет на этот раз напросились инженер по вооружению гвардии инженер-капитан Серафим Корольков, который никогда не пропускал такой возможности, парторг полк а гвардии майор Ф. Е. Шабаев, начальник химслужбы старший лейтенант М. Е. Парамзин, начальник парашютно-десантной службы гвардии капитан П. И. Осинцев.

Боевой порядок полка состоял из трех групп, в каждой группе в кильватер летели самолеты одной эскадрильи. Во главе каждой группы летели командиры авиаэскадрилий гвардии старший лейтенант Василий Филимонов, гвардии старший лейтенант Илья Земляной и гвардии капитан Владимир Ярошевич. Возглавлял все три группы мой командирский самолет.

Погода была хорошей, но стояла густая дымка.

Давненько не летал я днем на боевое задание, отвык от таких полетов. Многие летчики полка и вовсе не летали на бомбометание в дневное время. Днем все выглядело по-иному, очень непривычно. Внимание рассеивалось обилием объектов, находившихся в поле зрения. Но было спокойнее на сердце, больше было уверенности. Рядом товарищи, столько глаз, все тебя видят, и ты всех видишь, и потому ничто тебе не страшно. Правду в народе говорят: «На миру и смерть красна».

Бомбардировку мы начали в точно заданное время, и вначале все проходило хорошо и организованно. «Обедню испортили» отдельные самолеты других частей, которые прилетели на цель раньше заданного им времени и начали бомбить ее с других, более высоких, чем наш, эшелонов и заходить на цель с других направлений. Это создало на короткое время беспорядок над целью. Однако все кончилось благополучно. Задания все подразделения выполнили, и с хорошими результатами.

На следующий день мы повторили дневной бомбардировочный удар по Кенигсбергу. Он был более организованным и успешным. Во время удара над целью откуда-то появился одинокий Ме-109, попытался сзади атаковать самолет Сажина. Но экипаж не дремал: башенный стрелок Поярков, бортрадист Филатов и старшина Жарков дружным огнем своих пулеметов и авиационными гранатами не дали гитлеровцу подойти близко.

Совместные действия войск 3-го Белорусского фронта и авиации заставили противника быстро прекратить сопротивление. 10 апреля гарнизон Кенигсберга капитулировал. Бывший его комендант, генерал Ляш, взятый в плен нашими войсками, позже признавался: «…Во взятии Кенигсберга авиация сыграла исключительно большую роль – солдаты были измучены, прижаты к земле, загнаны в блиндажи». (Цит. по кн.: Советские Военно-Воздушные силы в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг. М., Воениздат, 1968, с. 363.)

А 16 апреля наш полк вместе с другими частями авиации дальнего действия стал действовать на берлинском направлении. Первый свой удар бомбардировщики нанесли по Зееловским высотам, где проходила вторая полоса обороны противника. Крутые каменистые склоны этих высот были труднодоступны не только для танков, но и для пехоты.

Для того чтобы бомбардировщики по ошибке не поразили свои войска, световыми сигналами был обозначен «коридор», по которому мы выходили на укрепленный узел врага с городом Зеелов в центре.

Когда в пять часов утра наши самолеты были над целью, внизу перед нами открылась потрясающая воображение картина. В свете ярких лучей тысяч зенитных прожекторов огромный вал рвущихся артиллерийских снарядов и молнии гвардейских минометов накатывались на позиции противника, уничтожая все на своем пути. И одновременно сотни наших тяжелых воздушных кораблей обрушили на противника тысячи бомб… Мне кажется, что ни одна палитра великих художников-баталистов, никакой талант не смогли бы передать масштабность панорамы, краски всплесков орудийных залпов, невиданный, неповторимый свет, который мы видели вокруг и под крылом нашего самолета. Зрелище было фантастическим. Огромная, ни с чем не сравнимая гордость за нашу Красную Армию, за ее полководцев, за военную мощь пашей Родины переполняла сердца.

И мы действовали неплохо. Еще в воздухе наши радисты получили циркулярную радиограмму, в которой командование наземных войск благодарило авиаторов за успешное выполнение задания.

Близились последние аккорды войны. Работники аэродромного обслуживания проявляли трогательную заботу о летном составе: организовали улучшенный рацион питания, составили широкий ассортимент блюд, из которых мы заказывали себе меню на следующий день, обновили бортовые пайки, на каждый самолет стали выдавать в полет бутерброды и термосы с чаем или кофе.

К этому времени у нас в полку совместно с батальоном аэродромного обеспечения была организована хорошая самодеятельность. Руководил самодеятельностью офицер БАО капитан Виктор Данилович Кириллин. Он был подлинный артист и хороший организатор.

Как раз накануне полетов на Берлин к нам в полк приехали член Военного сове га АДД генерал-полковник авиации Г. Г. Гурьянов, заместитель командира нашего 3-го Брянского авиакорпуса по политчасти генерал-майор авиации Н. В. Очнев и начальник политотдела корпуса полковник В. А. Окунев. Они хотели проверить, как мы готовимся к предстоящим ответственным боевым полетам, узнать настроение личного состава полка.

Ночного вылета в тот день не намечалось, и замполит полка Пешков вместе с заместителем командира БАО по политчасти майором М. Н. Домашенко показали начальству нашу самодеятельность. Ансамбль песни и пляски, художественное чтение были на самом высоком уровне и очень понравились гостям. Но когда моторист гвардии сержант Захаров своим великолепным густым басом исполнил «Вдоль по Питерской», генерал Гурьянов был в восторге. Он вышел на сцену и, сняв свои часы, подарил их нашему певцу. Григорий Георгиевич любил все русское. Уезжая из части, он сказал:

– Кто умеет так петь и танцевать, тот любит жизнь и крепко будет за нее драться.

20 апреля тяжело нагруженные бомбами воздушные корабли, как бы нехотя, надрывно гудя моторами, долго разбегались по раскисшему грунту, на самой границе аэродрома отрывались от земли и уходили в небо. За штурвалами сидели закаленные в боях ветераны полка и наши «малыши», как любовно мы называли И. А. Селезнева, Е. В. Подгороднева, В. И. Зенцова, В. Я. Гугучкина, В. А. Пустозерова, В. М. Шеворакова. Они и впрямь были небольшие, худенькие и щупленькие, но они уверенно вели свои самолеты на Берлин…

За всех, кто сгорел в этой войне, за всех, кто погиб на виселицах и умер под пытками гитлеровских палачей, за варварски застреленных, замученных женщин, детей, стариков, за сожженные наши города, выжженные села, за смерть и кровь наших товарищей мы мстили, обрушивая мощные фугаски на берлогу фашистского зверя.

…За отличные действия в период прорыва вражеской обороны на берлинском направлении и взятие города Берлина Верховный главнокомандующий объявил всему личному составу 3-го Брянского авиакорпуса благодарность.

За мастерски организованное выполнение боевых задач, мужество и отвагу личного состава, проявленные в боях с немецкими захватчиками при взятии столицы Германии – Берлина, Указом Президиума Верховного Совета СССР от 11 июля 1945 года наш полк был награжден орденом Суворова III степени.

 

Последний боевой вылет

Последние дни войны никакое время не может изгладить из нашей памяти.

Победа, выстраданная в кровопролитных битвах, долгими годами, великая победа так близка и ощутима была в эти солнечные весенние дни, что радостно билось сердце, и настроение у всех было праздничное, к каждому боевому вылету готовились с большим подъемом и энергией.

1 мая самолеты прилетели с задания на рассвете, и экипажи легли спать, когда уже занялась заря. Но не прошло и шести часов, а весь полк на ногах. На спортплощадке около столовой слышны громкий смех, веселые голоса. По высокой лестнице дома летного общежития снуют туда-сюда с полотенцами в руках молодые люди, обнаженные до пояса, некоторые неизвестно где уже успели загореть. Большое оживление около «умывальника» – прозрачного холодного ручья, протекающего в овражке возле общежития. Здесь своеобразное место встреч друзей – офицеров и сержантов из разных эскадрилий, место обмена новостями. Вот и сейчас слышны взаимные приветствия, поздравления с праздником Первого Мая, нетерпеливые расспросы о самом главном, чем живет сейчас каждый наш воин-гвардеец: как Берлин?

– Что слышно нового? – спрашивает Андрей Долгополый, молодой штурман из 1-й эскадрильи.

– Капут Берлину, – отвечает ему спокойный, рассудительный штурман 2-й эскадрильи Василий Шишмаков, его белокурый чуб развевается на ветру; глядя на товарища, он лукаво чуть-чуть улыбается.

– Вот здорово! – радостно восклицает тот. – Значит, взяли, Вася?

– Нет, думают сегодня, после обеда, взять.

– Я серьезно тебя спрашиваю…

– А я серьезно отвечаю. Наши берут последние кварталы, только что об этом говорил подполковник Пешков.

– Красота! Полный порядок, капут Берлину.

– Рано радуешься, до победы еще придется повоевать, – вставляет командир отряда гвардии старший лейтенант Григорий Винарский. – На нас работы еще хватит. У Рокоссовского есть еще для нас в запасе несколько портов – Штральзунд, Росток, Свинемюнде.

– Ну, положим, до Штральзунда наш «Иван» не дотянет, – замечает Прохор Гнеденко, заместитель штурмана полка по радионавигации, и пристраивается для умывания на крутом бережку овражка.

Винарский смотрит на сомневающегося и в том же спокойном, вразумляющем тоне добавляет:

– Вообще штурманам полезно в этом случае брать в руки навигационную линейку.

Офицеры так увлеклись, что не заметили, как мы с замполитом полка Пешковым остановились над ручьем и слушали их шутливую беседу. Улыбнувшись, мы тихо, чтобы не мешать им, отошли от овражка и направились дальше в штаб.

Как всегда, там уже был наш начальник штаба гвардии подполковник Василий Иванович Жердев. Кареглазый, высокий и стройный, всегда с улыбкой на лице, он первым приходил в штаб и последним покидал его. Поздоровавшись с нами, он доложил:

– Сейчас только что звонил начальник штаба авиадивизии подполковник Бачинский и передал, что сегодня ожидается хорошая погода и что командир авиадивизии генерал Глущенко поставил нам задачу – всем полком обеспечить наведение и освещение цели в течение часа для того, чтобы другие полки корпуса могли осуществить прицельную бомбардировку цели. При этом генерал предупредил, что, возможно, это будет наш последний боевой вылет и надо подготовиться к нему как нельзя лучше.

События на фронте развивались стремительно. Наши войска находились уже далеко за Берлином, и сам Берлин не сегодня-завтра должен был пасть. С падением его – конец войне.

На КП были вызваны начальники служб – заместитель командира полка гвардии майор Николай Сергеевич Готин, штурман полка гвардии майор Павел Данилович Шидловский, его заместитель по радионавигации-гвардии капитан Прохор Борисович Гнеденко, начальник связи гвардии капитан Петр Васильевич Маковский. Старший инженер гвардии инженер-майор Семен Филиппович Хоботов, его заместитель по вооружению гвардии инженер-капитан Серафим Георгиевич Корольков, все три командира авиаэскадрилий и штурманы, начальник метеослужбы гвардии старший техник-лейтенант Серафима Александровна Свистова.

Большая работа предстояла штурману полка Шидловскому и помощнику начальника штаба по оперативной части гвардии майору А. С. Кирпатому. Им предстояло составить график подсвета цели для каждого экипажа и плановую таблицу очередности вылета самолетов. Не менее напряженная работа предстояла специалистам служб вооружения, они должны были подготовить большое количество осветительных бомб.

День спланировали так: после завтрака техсостав уезжает на аэродром готовить самолеты к полету, а летный состав к тринадцати часам собирается на КП для изучения задания и порядка освещения цели. Через час на аэродроме вовсю шла работа. К вылету готовили двадцать три самолета и три резервных. На аэродром вышло более двухсот пятидесяти человек, полных горячей энергии молодых людей. В эскадрильях уже были выпущены боевые листки, все уже знали об ответственном задании. На стоянках самолетов трудились и техники и летчики во главе с командирами эскадрилий.

Наверное, в тысячный раз за время войны полк готовился к боевому вылету. Выработались организованность и согласованность в работе каждого сержанта и офицера. Война объединила людей, выковала боевую дружбу и многому нас научила.

Авиационная техника строга, требовательна, с ней надо обращаться на «вы», она не терпит людей небрежных и жестоко их наказывает. Управлять этой техникой, используя до предела ее боевые качества, превратить ее в грозное боевое оружие могут только люди, беззаветно любящие четкость, строгость и организованный ритм работы. За три года боевых испытаний все в полку крепко усвоили эту истину. Поэтому так слаженно и дружно, без суеты, идет работа на аэродроме. Через несколько часов все двигатели опробованы, бомбы подвешены, аппаратура и вооружение проверены. Командиры доложили о готовности самолетов к полету. По установившейся в полку традиции мы с Пешковым, Хоботовым и командирами эскадрилий обошли все стоянки и проверили готовность каждого корабля.

Затем на КП были собраны летчики, штурманы, стрелки-радисты. Все они расселись за столы в просторной и чистой, хорошо оформленной иллюстрациями, диаграммами, различными схемами, картами, навигационными расчетами штурманской комнате. Была объяснена задача, каждый из начальников служб дал указания по вопросам своей специальности, а затем приступили к проигрышу – так называется наземная отработка последовательности действий каждого члена экипажа при боевом вылете.

Раньше проигрыш вылета часто задерживался, а то и вовсе срывался: поздно приходили данные о времени нанесения удара – ведь только зная его, можно установить время выхода на цель каждого экипажа. Затем мы решили не ждать, а составлять график и делать проигрыш, беря за начало отсчета условное время выхода на цель командира группы наведения. В итоге штурманам оставалось лишь заменить в своих расчетах условное время фактическим.

Теперь и КП стал совсем другим. В начале войны на КП были пара столов, телефон, который непрерывно звонил, теснота, толчея, раздраженные крики; на узле связи всего один приемник… А теперь командно-штурманский пункт – это целый комплекс: телеграф, комната операторов, кабинет командира, большой класс для изучения задания, комната диспетчера, у которого прямая связь со штабами полка и дивизии и стартом…

Боевую задачу полк получил во второй половине дня. Она оставалась прежней, обеспечивать наведение, обозначение и освещение цели – порта Свинемюнде – на период бомбардировочного удара всем авиакорпусом. Прежними оставались и направление захода на цель, и маршрут полета. Неизвестным пока было только время удара.

Когда мы с Жердевым выходили из аппаратной телеграфа, теплое весеннее солнце уже склонялось к высоким распускающимся липам старинного парка, окружавшего со всех сторон наш небольшой гарнизон. Воздух был чист и прозрачен, пахло свежей зеленью, дышалось легко.

Около столовой было по-праздничному весело, там раздавался заразительный хохот, переливчато играла гармошка. Неподалеку от штурманского класса сидели и стояли сержанты, среди них – известный весельчак и гармонист, щеголеватый, с черным кучерявым чубом, черноглазый красавец гвардии старшина Анатолий Давыдов и начальник связи 2-й эскадрильи гвардии старшина Гурняк. Звонкими и задорными голосами они пели. Мы с Жердевым невольно остановились, любуясь полной жизни и веселья молодежью. Через несколько часов эти ребята полетят в бой…

На КП тихо. В большой комнате сидят, развернув карты и бортжурналы, штурманы и командиры кораблей, все сосредоточенно готовятся к полету. На огромной доске, в левой ее части, синоптическая карта: прогноз погоды по маршруту, схема и вертикальный разрез погоды на всем пути полета бомбардировщиков. Справа на доске – крупномасштабная схема военно-морской базы и порта Свинемюнде. На ней четко обозначено плотное полукольцо – расположение зенитной артиллерии и прожекторов. С юга и запада на глубину до 12 километров порт прикрыт примерно двадцатью зенитными батареями. Рядом аэродром ночных истребителей. На схеме четко отмечены и места сосредоточения в порту транспортов и боевых кораблей. Их немало – гитлеровцы пытаются эвакуировать свои войска в Швецию.

Нашим самолетам придется первыми выйти на цель, принять на себя весь огонь противовоздушной обороны противника. Летчики внимательно вглядываются в схему, делают пометки на своих картах…

В 18.40 проработка задания закончена. Летчики докладывают, что к выполнению задания готовы. Проверяем их подготовку, и экипажи отправляются к самолетам.

На КП остались начальник штаба и два офицера. В полку было заведено правило: в случае необходимости офицеры связи немедленно объезжали на машинах все корабли и сообщали последние уточнения и распоряжения Наши войска наступали стремительно, наземная обстановка менялась столь же стремительно, изменялась линия фронта, и уточнения и дополнения приходилось сообщать экипажам даже перед выруливанием на старт.

…Иду вдоль стоянок самолетов и слышу, как командир эскадрильи Илья Земляной что-то горячо доказывает командиру корабля Подгородневу. Подхожу:

– В чем дело, товарищ Земляной, о чем такой горячий спор да еще перед самым вылетом?

– Да вот у меня с лейтенантом Подгородневым небольшой разговор, товарищ командир.

– А конкретнее?

Земляной посмотрел на Подгороднева и решительно заявил:

– Командир корабля гвардии лейтенант Подгороднев болен. Я считаю, что нет нужды лететь больному на задание.

– Вы что, больны и лететь на задание собираетесь? – спрашиваю лейтенанта.

– Нет, товарищ командир, не болен. Вчера немного недомогал, а сегодня нет, лететь могу.

– Может быть, действительно вам следует отдохнуть? Запасные экипажи у нас есть.

Глядя на меня умоляюще, Подгороднев, волнуясь. проговорил:

– Товарищ подполковник, прошу вас, я совсем здоров, напрасно командир эскадрильи беспокоится… И тем более, это, может быть, действительно наш последний полет, пропустить его мне нельзя. Как это – отдыхать, когда все полетят на задание? Прошу вас…

Ясные и выразительные глаза молодого командира корабля с надеждой смотрели на меня.

Я знал, как трудно остаться на земле, особенно в такое время, когда решается исход войны – войны, которой были отданы все силы, долгие четыре года.

Мы с Земляным не имели права отказать сегодня этому командиру корабля лететь, в последний раз посчитаться с врагом.

– Хорошо. Летите. Пусть врач Иванов мне доложит, что он допускает вас к полету.

Распорядившись так, я не сомневался, что Иванов допустит Подгороднева к полетам и при этом авторитет командира эскадрильи не будет ущемлен…

Наконец мы получили данные о времени удара.

В 20.00 начался взлет. Над аэродромом плывет высокая облачность, на западе ее края горят розовым огнем. Большой, пожелтевший диск солнца уже коснулся светлой полосы горизонта, а потом, вспыхнув, залил ярким ослепительным блеском далекие поля, гряды лесов я крышу высокого красного здания в дальнем поселке.

На старт один за другим выруливают тяжелые бомбардировщики, натужно взревев моторами, разбегаются и уходят в небо. Двадцать три самолета, несмотря на тяжелые условия взлета с размокшего от недавних проливных дождей аэродрома, поднялись в воздух всего за двадцать минут. Первым взлетел командир группы наведения гвардии майор Николай Готин, за ним скрылись в розовом блеске зари корабли Земляного, Гришина, Винарского, ушел в небо и самолет Подгороднева, затем стали взлетать корабли и других эскадрилий. С взлетом последнего самолета аэродром опустел и затих.

Центр боевого управления переместился на приемопередающий радиоузел полка. Здесь хозяйничает начальник связи полка гвардии капитан Маковский. Он старый, опытный радист 1-го класса, известный мастер радиосвязи ГВФ. Своим опытом и знаниями он умело и охотно делится с молодежью. Вот и теперь он ревниво следит за работой своих воспитанников – радистов Титова, Санникова и Ляховой, склонившихся над приемниками. На узле тихо, только слышны тонкие звуки «морзянки» – сигналы самолетов.

За десять – пятнадцать минут все корабли вступили в связь с радиоузлом командного пункта. Четко работают воздушные радисты, тоже воспитанники Маковского.

Радиосвязь – это наши глаза и уши, благодаря ей мы знаем все, что делается на борту, в каких условиях летит самолет, какова боевая обстановка над целью. Вот и сейчас Петр Васильевич Маковский узнает своих замечательных воздушных радистов – Григория Наконечного, Анатолия Давыдова, Семена Полонкого, Николая Меркулова, Михаила Вишнякова, Павла Рослова, Андрея Ярцева, Олега Филатова, Александра Подгорного. Он спокоен, он знает, что его мужественные парни в любой обстановке, в облаках, когда сверкает молния и от ее разряда с ключа стекает электрическая искра, и даже тогда, когда по самолету выбивают барабанную дробь осколки от рвущихся снарядов, когда огненные очереди вражеских истребителей пронзают хрупкое тело воздушного корабля, они не дрогнут и передадут на узел связи свою радиограмму. Они не раз это доказали.

Полет идет нормально. Но вот с самолета Сажина радист Олег Филатов донес: «Облачность десять баллов, идем в дожде». Через несколько минут тревожные сигналы стали поступать и с других кораблей: «Пробиваем облачность, высота три тысячи пятьсот метров, ливневые осадки».

– В чем дело? Откуда взялась облачность с ливневыми осадками?

Синоптик Свистова обзванивает своих коллег, выясняет, с чем связаны непредвиденные изменения погоды. Однако наше беспокойство было напрасным. В 22.20 Филатов сообщает: «Облачность шесть баллов, высота тысячу пятьсот метров, все в порядке».

Полет продолжается. Самолеты в воздухе уже свыше трех часов, приближаются решительные мгновения – корабли выходят на цель.

Скажу прямо, сам совершил около двухсот боевых вылетов, сотни пережил на земле, управляя боевыми вылетами части, но побороть волнение, тревогу сердца за экипажи, когда наступает время удара, так и не смог. Может это потому, что над целью пришлось наглядеться всего, и я себе ясно представлял, что ожидает близких мне боевых товарищей, из которых многие и многие остановились на крыло», росли, мужали не без моей помощи, почти каждого из них я готовил к этим полетам. Каждый из них был мне близок и дорог. Минуты кажутся длинными-длинными.

Я не выдерживаю и иду к Маковскому на узел связи. Маковский тоже напряжен. Сосредоточившись, ждет знакомых позывных. По экипажи молчат. Он снимает наушники.

– Что за чертовщина, товарищ командир, все молчат, как сговорились.

В наушниках слышны какой-то скрип, треск атмосферных разрядов, но нет желанных позывных.

Лишь на двадцать пятой минуте начали поступать донесения. Первым вышел на связь Илья Земляной: «Задание выполнено, иду обратно». За ним стали докладывать о выполнении задания остальные. Многие уже прошли первый контрольный рубеж. Командир группы наведения Николай Готин сообщил: «Цель освещена хорошо, огонь зенитной артиллерии сильный, пожаров четыре, взрывов в порту три».

Не было связи только с двумя самолетами Винарского и Гришина. Я попросил Маковского переключить нa них один приемник и внимательно прослушивать эфир.

В первом часу ночи радист Титов ловит слабые позывные и донесение самолета Гришина. Маковский тут же расшифровывает его: «Подбит, повреждена бензосистема, иду на вынужденную». Место посадки Гришин не сообщил. Хоть бы дотянул и сел в расположении своих!

По-прежнему молчит Винарский – что с ним?

Ровно в час ночи над аэродромом послышался гул моторов, и вскоре один за другим, разрезая световой тоннель посадочных прожекторов, стали приземляться самолеты.

Разгоряченные боем и сложным полетом, возбужденные и довольные своим успехом, входили командиры кораблей и штурманы на КП и, как всегда после доклада о выполнении задания, спрашивали, все ли вернулись. Узнав, что нет Винарского, а Гришин подбит и сел где-то на вынужденную, хмурились.

– Да, это была трудная ночь. Фашисты огрызались с ожесточением обреченных.

…Когда командир 2-й авиаэскадрильи Илья Земляной вышел на Одер, он, как было договорено еще на земле, включил командную радиостанцию и стал связываться со своими командирами отрядов. Гришин, услышав Земляного, сразу ответил: «Все в порядке, слышу хорошо». Отозвался и Винарский. Они оба летели недалеко, в пяти – семи километрах от своего командира.

Над целью и вблизи ее было ясно, сверкали звезды. Несмотря на дымку, висевшую над морем, город и гавань Свинемюнде просматривались хорошо.

– Иду на цель, бросаю первые бомбы, – громко сказал в микрофон Николай Готин.

Через минуту Земляной увидел мгновенно вспыхнувшую огненную завесу из трассирующих и рвущихся на разных высотах зенитных снарядов, десятки мощных световых лучей зенитных прожекторов, прощупывавших небо. Как пройдет Готин этот смерч из огня и металла? Вспыхнули бомбы и залили мертвенно-бледным светом вражеский порт, который стал виден, точно днем. Вслед за этим в воздухе вспыхнула и стала падать к земле зеленая ракета. Это был условный сигнал командира группы наведения: цель обозначена точно, можно сбрасывать осветительные бомбы и начинать ее бомбардировку.

Земляной зашел на догорающие светящие бомбы и сбросил свои. Начали бомбить цель бомбардировщики. Огонь зенитной артиллерии усилился; казалось просто удивительным, что самолеты, идя над целью, протискиваются между непрерывными разрывами зенитных снарядов. Подошла очередь самолета Гришина. Он зашел на догорающие светящие бомбы, сброшенные с самолета Земляного, и услышал спокойный голос Готина:

– «Сокол-одиннадцать», «сабы» сносит в море, возьми поправку на ветер.

А огонь зенитных орудий становился все крепче. Небо над Свинемюнде сверкало как от праздничного фейерверка. Разрывы зенитных снарядов переместились на большую высоту, вражеские зенитчики теперь вели огонь по пролетавшим там бомбардировщикам. В тот момент, когда Гришин стал разворачивать свою машину и уходить подальше от берега, чтобы сбросить бомбы с учетом ветра, зенитный снаряд угодил в правый мотор. Самолет вздрогнул, покачнулся, затрясся, стал захлебываться подбитый мотор. Но штурман успел сбросить осветительные бомбы, и они гирляндой повисли над городом.

Гришин сбавил обороты моторов и с небольшим скольжением и со снижением вырвался из зоны зенитного огня. Правый двигатель остановился. Осколком зенитного снаряда была повреждена бензосистема самолета, из правой группы баков стал быстро вытекать бензин. Когда подходил к концу бензин и левой группы бензобаков, экипажу ничего не оставалось, как искать место для вынужденной посадки. Смелость, зоркость, хладнокровие и точный расчет командира корабля позволили отважному экипажу с честью выйти из казалось бы безнадежного положения. Гришин в ночной тьме отыскал среди леса подходящую площадку и с помощью членов экипажа, которые ракетами подсвечивали местность, произвел посадку самолета на фюзеляж. Самолет не был поврежден.

…Винарский вывел свой самолет на цель в тот момент, когда немцы открыли ураганный огонь из всех орудий наземных и корабельных батарей.

Мужественный командир не дрогнул и вывел самолет точно на центр порта. В воздухе повисла новая сверкающая гирлянда, а на земле продолжались разрывы серий мощных бомб, сбрасываемых самолетами бомбардировочного эшелона. Кораблей этого эшелона экипаж Винарского не видел, они находились выше и один за другим сбрасывали свой груз. Всю свою мощь 3-й гвардейский Брянский авиакорпус обрушивал на врага…

Вернувшийся из боевого вылета одним из последних. Николай Готин сказал, что видел, как над морем, километрах в пяти от берега, горел и падал самолет. – Боюсь, это был Винарский.

Разгоралась утренняя заря. Над влажной землей стлался легкий туман. На приемном узле полка радисты, а вместе с ними похудевший и потемневший за ночь гвардии капитан Маковский все еще искали в эфире позывные корабля Винарского. Непрерывно работали приемный узел авиадивизии, полковая приводная радиостанция, пеленгатор и мощная радиостанция «Пчела». Земля искала и ждала своих крылатых сыновей – командира отряда гвардии старшего лейтенанта Григория Николаевича Винарского, штурмана отряда гвардии лейтенанта Михаила Прокофьевича Забиякина, второго летчика гвардии младшего лейтенанта Дмитрия Галактионовича Старикова, борттехника гвардии старшего техника-лейтенанта Александра Александровича Прохорова, бортрадиста гвардии старшину Анатолия Ивановича Давыдова, воздушного стрелка гвардии старшину Алексея Дмитриевича Ивлева. Не верилось, что этот героический экипаж, совершивший за войну более двухсот успешных вылетов, не вернется. Но никто из них так и не вернулся.

Это была последняя утрата нашего полка в тяжелой, кровопролитной войне. Больно и обидно было терять своих товарищей, когда военные действия уже кончались.

Наша дивизия была отмечена в приказе Верховного главнокомандующего как одна из наиболее отличившихся при овладении городом и портом Свинемюнде.

На этом заканчивается последняя страница боевой истории 12-го гвардейского Гатчинского ордена Суворова III степени авиаполка дальнего действия. За время боевых действий с 1 июня 1942 года по 2 мая 1945 года экипажи полка совершили 8903 боевых вылета с налетом 28314 часов, сбросили на врага 90412 бомб общим весом 4930 тонн, десантировали 1198 парашютистов, доставили партизанам 330 тонн боеприпасов, взрывчатки и вооружения, вывезли от них более 300 раненых и детей, доставили своим войскам на поле боя 2145 тонн боеприпасов и горючего и вывезли 2554 раненых.

Весь личный состав полка был награжден боевыми орденами и медалями. Четырем самым славным нашим воинам – гвардии капитанам П. П. Савченко, А. А. Крюкову, Т. К. Гаврилову и М. К. Навроцкому – было присвоено звание Героя Советского Союза.

В истории дивизии о нашем полку говорится: «Основная тяжесть боевой работы в первый год боевых действий дивизии выпала на 12-й гвардейский полк.

Полк прошел суровую школу борьбы с немецкими захватчиками. Сформировавшись в июне 1942 года из числа квалифицированных летчиков – кадров ГВФ, в составе 1-й БАД вынес ожесточенные бои с врагом. Бомбовыми ударами сдерживал наступление на Воронеж и Курск, защищал Сталинград, громил мощные бастионы немецкой обороны в Ржеве и Вязьме.

Закаленные в сложных боевых полетах экипажи с первых дней организации дивизии стали основным костяком соединения. Полк своим боевым опытом и отвагой вел дивизию к боевой славе». (Центральный архив МО, ф. «История 12-й БАД ДД», д. 3, л. 51.)

Дорогие мои боевые товарищи, мои однополчане, все те, о ком я упомянул и чьих имен не назвал, этими скупыми словами дана оценка вашего ратного труда.

Ничем не измерить подвиг тех, кто пал в бою, чьи капли крови впитал кумач нашего боевого гвардейского знамени. Вечная слава им! Светлую память о них мы пронесем до конца наших дней.

…В один из солнечных июньских дней 1945 года на аэродроме в Старовеси возле взлетно-посадочных знаков был выстроен в парадной форме весь личный состав батальона аэродромного обеспечения во главе с командиром подполковником Никольским и его заместителем по политической части майором Домашенко. На правом фланге, поблескивая медью труб, играл духовой оркестр. К строю один за другим подруливали воздушные корабли. Открыв боковые стекла пилотской кабины, летчики, приложив руку к шлемофонам, отдавали честь и прощались с боевыми товарищами. Взревев могучими моторами, наши самолеты улетали с польской земли и брали курс на восток. Построившись в колонну звеньев, боевые машины уносили гвардейцев на Родину.

Время от времени, передав управление самолетом второму пилоту, я уходил в грузовую кабину, вставал в башне турельного пулемета и смотрел на строй самолетов полка. Их было тридцать три – одиннадцать звеньев, распластавшись как на ступеньках огромной лестницы, чуть покачиваясь в воздушных потоках, летели друг за другом. Те, кто сейчас сидел за штурвалами этих стальных птиц, не имели опыта полета строем, но все они свободно, без напряжения держали место в строю.

Трудно было поверить, что пришли они в действующую армию едва оперившимися юнцами, а сейчас возвращались с войны закаленными бойцами, первоклассными летчиками и авиационными специалистами. К горячей радости Победы прибавлялась радость от сознания, что все это время я был с ними в одном строю.

Прошло много, много лет, но это чувство всегда со мной, в моем сердце.