Когда в полк вместе с новым пополнением прибыл лейтенант Фрунзе, комиссар, представляя его командиру полка, многозначительно произнес:
— Тимур Михайлович — сын Фрунзе!
Подполковник крепко пожал лейтенанту руку.
Тимур быстро взглянул в темное рябоватое лицо. Подполковник Московец — старый истребитель — по виду годился ему в отцы, был медлителен, покладист.
— Я хочу стать настоящим истребителем, — поторопился предупредить Тимур.
— Ну что ж, — сказал Московец. — Поможем вам не уронить честь отца.
Старый летчик внимательно посмотрел на Фрунзе. Открытый взгляд ясных серых глаз, строгие черты лица, золотоволосая, крепко посаженная голова.
«Орлик, настоящий орлик», — подумалось ему, и на душе стало хорошо при мысли, что его полку выпала честь принять в свои ряды сына прославленного полководца. Подполковник любил молодежь, и ведомым, от которого зависела его жизнь в бою, летал у него самый юный летчик полка — комсомолец Усенко.
Московец был человек по-своему замечательный. Сибиряк, пришедший в авиацию из тайги уже не мальчиком, он казался староватым для истребителя. Но, обладая громадной силой, Пимен Корнеевич, излетав два-три истребительных века, отлично выдерживал все перегрузки при крутых виражах и выводах из пике скоростных машин.
Восемь сбитых вражеских самолетов подкрепляли его командирскую репутацию. Высокий рост, широкие плечи и загорелое лицо невольно внушали уважение. Прибавьте к этому спокойные проницательные глаза — и портрет его будет закончен. Пимен Корнеевич отличался таежной скупостью на слова и на патроны. Стрелял только наверняка, а говорил предельно коротко и четко.
Даже при объяснении боевых заданий он был немногословен, хотя умел с полной ясностью показать каждому летчику его место и роль в предстоящей операции. Для наглядности возьмет прутик, нарисует на снегу строй, порядок, направление и скажет:
— Понятно?
Потом наступит унтом на этот чертежик и, стерев его подошвой, пойдет в свой самолет, чтобы возглавить боевой вылет.
Шла первая военная зима. Частенько нашим истребителям приходилось драться с численно превосходящим противником. И все же летчики Московца всегда выходили победителями. Полк нес мало потерь.
Когда Московца спрашивали о причине этого, он отвечал:
— Правильная тактика.
— Какая?
— Активная.
— В чем же она выражается?
— Нападаем. Инициативу захватываем.
Московец не сразу пустил Фрунзе в бой. Вначале он поручал ему патрулирование собственного аэродрома, когда нужно кружиться, словно на привязи, над одной точкой. Некоторые молодые летчики не любят этого патрулирования, считая его скучным занятием, и требуют «войны», а не «прогулок».
Но лейтенант Фрунзе безропотно нес эту вахту и ни разу не запротестовал, когда его снова и снова назначали «воздушным дневальным».
Тимур летал ведомым. Несколько раз в паре с ним отправлялся сам Московец. Подполковник убедился, что молодой Фрунзе не сидит, уткнувшись в приборы, а уже научился видеть небо и землю. Он крепко держится за ведущим, не отрываясь при всех его неожиданных рывках и поворотах.
Значит, можно попробовать его и в бою. Московец назначил Фрунзе ведомым к командиру эскадрильи старшему лейтенанту Шутову.
Этот скромный задумчивый молодой человек умел командовать, не повышая голоса. Летчики слушались его беспрекословно. Его сила таилась в верности глаза, умевшего, не сморгнув, посмотреть в лицо смерти, в крепости рук и бесстрашии сердца.
Однажды какой-то фашист пошел на него в лобовую атаку. Шутов не дрогнул, и машины летели со страшной скоростью, готовые столкнуться винтами и моторами. Однако фашист не выдержал, отвернул в последние секунды. Шутов распорол его самолет кинжальным огнем своих пушек и пулеметов и крикнул вдогонку падающему самолету:
— На кого ты полез, дурак, на ивановского комсомольца! Мы, шуйские, у Чапая опорой были!..
Когда Московец их знакомил, он сказал Фрунзе:
— Вот земляк вашего отца. Насколько помнится, из всех городов российских Михаил Васильевич больше всего любил Шую…
— Я никогда там не был, — ответил Фрунзе.
— Ну что же, побываем после войны. Знаете, с какой радостью нас рабочие примут! — сказал Шутов. — Мой старик помнит Фрунзе еще юношей Арсением, который организовал шуйских ткачей на борьбу с самодержавием.
Московец посмотрел на них и решил: «Хорошая будет пара!»
Обстановка на фронте была, что называется, «скучная». После тяжелых оборонительных боев немцев задержали на рубеже Новгород — Ильмень-озеро. Но фашистам удалось вклиниться в наши позиции, захватив городок Демянск. Их шестнадцатая армия, одна из лучших у Гитлера, заняв холмы Валдайской возвышенности, теперь пополнялась, залечивала раны, получала свежую технику и готовилась к новому наступлению.
На карте этот клин выглядел лапой гигантского зверя, занесенной над Москвой с севера.
_ Вот бы эту лапу отсечь! — мечтали летчики, поглядывая на карту.
И, когда по ночам мимо аэродрома по обледеневшим дорогам звенели танки, сердца бились надеждой:
— Может быть, это и готовится? И мы примем участие в контрударе?
А пока что полк нес будничную вахту. Больших боев не было. Все притихло, словно перед грозой. Молодежь училась. Шутов, как комсорг, выбросил лозунг: «Ни одного комсомольца без сбитого вражеского самолета на личном счету».
Удивительный человек был этот Алексей Шутов, сын ткача из города Шуи. Ему было совершенно чуждо честолюбие. По-комсомольски он любил свой боевой коллектив и жил успехами эскадрильи. Он называл своих летчиков «мои ребятки». И стремился каждого из них поднять до уровня передовых.
В паре с Шутовым и пришлось Тимуру впервые попробовать свои силы в воздушном бою.
Они вылетели в свободный полет, вдоль линии фронта. Стоял ясный зимний денек. По небу бежали редкие облака. Над позициями нашей пехоты вился немецкий корректировщик «хейнкель», прозванный солдатами «костылем». Самый ненавистный пехотинцам самолет-соглядатай. Кружится, кружится. Заметит людей у походной кухни — вызовет огонь минометов. Разглядит обоз, колонну на марше, скопление машин в тылу — сообщит своей артиллерии…
Вот на этого «костыля» и нацелил Шутов Тимура.
Фрунзе ринулся в атаку со всем пылом новичка. Конечно, ему хотелось бы сбить истребитель или по крайней мере бомбардировщик, а тут подвернулся всего-навсего тихоходный «хейнкель».
Нелепый, с длинными болтающимися шасси, с большой стеклянной кабиной наблюдателя, этот самолет был для летчиков самой противной мишенью. Тимур с первого захода промазал. «Хейнкель» увернулся и, спасаясь от истребителя, стал выделывать такие выкрутасы, что смотревшие снизу пехотинцы от души хохотали.
А Тимуру было не до смеха. Только он нацелится ударить по мотору и перейдет в пике, как «хейнкель» перед самым его носом сделает «мертвую петлю» и летит вверх колесами, подставляя бронированное брюхо с пушкой, торчащей, как осиное жало. Фрунзе захочет ударить сверху по стеклянному фонарю, а неуклюжий «костыль» сделает «бочку», и проскочивший мимо советский летчик получает вдогонку очередь из турельного пулемета.
При одном вираже «хейнкеля» Тимур едва не погиб, напоровшись на выстрелы скорострельной малокалиберной пушчонки. Он сшиб немца с шестой или седьмой атаки, считая это позором для себя, и возвращался на аэродром, весьма сконфуженный своей первой победой.
Пока Тимур отчаянно атаковал «хейнкеля», Шутов упорно дрался с двумя «мессершмиттами», прикрывавшими корректировщика.
Он много раз рисковал головой, но не выпустил врагов до тех пор, пока «хейнкель», подбитый Тимуром, не рухнул вниз и «мессеры», израсходовав бензин и патроны, улетели восвояси.
Шутов мгновенно очутился рядом с Тимуром, одобрительно показал большой палец и повел его на аэродром кратчайшим путем, чтобы хватило горючего.
К удивлению Тимура, подполковник Московец искренне поздравил его с победой.
— Я такой «хейнкель» атаковал двенадцать раз, — сказал он, — и кончилось дело тем, что он сумел сесть на лесную поляну, а я без патронов полетел домой… Над аэродромом Сольцы дело было. Надо мной потом три полка смеялись… Что, говорят, попался старый охотник, спуделял по «нырку»? Знаете такую проклятую породу уток, на которых молодых охотников ловят? Вот вы кого сбили, товарищ лейтенант. Теперь я вас в любую схватку с «мессершмиттами» возьму!
Такая похвала была столь необычна в устах молчаливого командира полка, что Тимур улыбнулся.
А Шутов и словом не обмолвился о том, как тяжело ему пришлось в драке с двумя «мессершмиттами», пока Тимур гонял ненавистного пехотинцам корректировщика. Он весь сиял от радости за друга, открывшего счет славы.
Это была чистая комсомольская душа. Тимур быстро понял Шутова и полюбил его больше всех своих товарищей.
Он стал ощущать себя вдвоем с ним в беспредельном воздушном океане так же надежно и уютно, как дома.
Наблюдая за ними, старый истребитель Московец думал: «Теперь эта пара дюжины стоит!»
На фронте наступили горячие дни. В метельные зимние ночи наши танковые и лыжные части нанесли внезапный удар от озера Ильмень на юг и отрезали зарвавшуюся шестнадцатую армию.
Стараясь спасти свою окруженную армию, фашисты согнали тучи бомбардировщиков из Центральной Германии, из Франции, из Норвегии и с Крита. Появилась даже лучшая у них эскадра Рихтгофена и истребительная группа Удета.
Фашисты стремились разбомбить наши войска на марше по узким зимним дорогам, сорвать их натиск на поле боя и, измотав бомбежками, перейти в наступление.
Вот теперь-то пришлось нашим истребителям сражаться особенно яростно, не щадя ни сил, ни самой жизни.
Шел бой за станцию, где наши войска штурмовали последний крупный опорный пункт немцев.
Полк Московца, разогнав группу немецких бомбардировщиков и оставив за собой след из нескольких чадных костров, на которых догорали сбитые «юнкерсы», ушел на заправку.
Тимур в паре с Шутовым прогуливался по ясному небу, наблюдал бой на земле.
На чистом белом снегу были хорошо видны цепи наступающих на мост наших бойцов. Оранжевые языки выстрелов указывали, где расположены пушки, куда движутся танки, окрашенные в белый цвет.
По загрязненным, задымленным брустверам угадывалась линия немецких окопов. Тимур знал, что здесь сильнейший опорный пункт, что от взятия его зависит успех операции. Он с волнением смотрел вниз и замечал, что наши идут хорошо. Пехотинцы двигаются вперед, и танки все ближе подносят огоньки выстрелов к вражеским укреплениям.
И вдруг там, на земле, случилось что-то непредвиденное. Какая-то суета, заминка, затем остановка.
Лейтенант Фрунзе увидел, что на нашу пехоту надвигаются тучей фашистские пикировщики «юнкерс-87», прозванные «лапотниками» за их громоздкие неубирающиеся шасси. Их тени четко вырисовывались на снегу.
Шутов летел впереди, наблюдая за небом, и, заметив восьмерку «мессершмиттов», идущих выше, не сразу решился атаковать пикировщиков.
Это были роковые мгновения, решавшие успех боя на земле. И тогда Тимур Фрунзе, ни секунды не колеблясь, рискнул своей жизнью ради победы.
Он вырвался вперед, указал ведущему цель и первый перевел машину в пике.
И они помчались вдвоем на всю стаю фашистских пикировщиков.
Шутов несколько обогнал Тимура и, как более опытный, сумел выбрать цель так, чтобы атака сразу дала результаты.
Огонь! И «юнкерс», только что собравшийся перевалиться в пике, для бомбежки, разлетелся в куски под двойным ударом.
Испуганные этим внезапным нападением наших истребителей, «лапотники» побросали груз куда попало и стали разбегаться.
Преследуя, Тимур и Шутов сбили еще двоих. Атака пикировщиков на пехоту была сорвана.
Немцы неслись сверху плотным строем, готовясь уничтожить дерзкую пару советских истребителей одним ударом.
Это не удалось. Тимур и Шутов смело встретили атаку врага. Строй немцев был нарушен, и «мессершмитты» разлетелись в стороны.
— Ко мне! Построиться! — скомандовал по радио ведущий немецкой группы.
По тому, как стекались к нему другие самолеты, по тому, как они пристраивались, Тимур угадал замысел командира вражеского отряда. Фрунзе знал правило Московца: сбить вожака — половина победы. И вот самолеты друзей устремились на фашистского главаря в лобовую атаку.
Шутов вошел в азарт и, форсируя мотор, кричал изо всех сил:
— Врешь, отвернешь, собака!
При всех других способах атаки немец мог бы увернуться, его могли прикрыть подчиненные, но при лобовой деваться некуда. Тут решает человек: умереть и победить или попытаться спастись.
Фашист решил сохранить свою жизнь.
Он увернулся от Фрунзе, который шел вперед, но Шутов легким поворотом своей машины начисто срезал винтом хвост «мессершмитта».
Немец выбросился с парашютом, но зацепился за самолет. Купол раскрылся и тянул его вверх, а самолет не пускал, крутился волчком, увлекая вниз летчика, болтавшегося дурацкой куклой.
Гитлеровцы со страхом наблюдали гибель своего вожака.
И Тимур был не в силах оторваться от этого зрелища.
— Тимур, прикрой! — вдруг услышал он негромкий голос Шутова.
Его командир и друг впервые просил о помощи.
Тимур огляделся и увидел одинокий самолет, скользивший вниз. Винт его висел неподвижно.
Несколько секунд Шутова спасала растерянность немцев. Но вот один из фашистских летчиков заметил легкую добычу и ринулся к ней.
Затем второй, третий немец пошли в вираж, устремляясь за самолетом в погоню.
Теперь секунды решали жизнь и смерть Шутова.
А земля жила своей жизнью. Как только наши истребители спугнули стаю фашистских пикировщиков, пехотинцы поднялись и с громким «ура» ринулись за танками. Они ворвались в окопы, захватили доты и вражеские танки, зарытые в землю, и полностью овладели опорным пунктом.
Неожиданно внимание пехотинцев привлек самолет, с бешеной скоростью скользнувший в снег и покатившийся по ровному месту, вздымая снежную пыль. На самолете были красные звезды.
Когда машина остановилась, из кабины выкарабкался летчик. Все лицо его было окровавлено.
Он запрокинул голову к небу и, сорвав с себя шлем, что-то кричал.
— Ты что, ранен? — спросили подбежавшие.
— Нет, нет, смотрите, там же Тимур! Один против всех!
В небе продолжалось непонятное пехотинцам мелькание самолетов.
Вдруг о мерзлую землю гулко ударился горящий «мессершмитт».
— Вот этот меня хотел сбить! — крикнул Шутов.
По небу чертил кривую дымную полосу другой подбитый фашист.
— А это который его хотел сбить! — добавил Шутов и вдруг закричал: Тимур, держись, сейчас придут наши! Тимур, набирай высоту!
Фрунзе не мог услышать своего командира. Среди множества мелькающих в воздухе «мессершмиттов» трудно было заметить «ястребок» Тимура. Лишь иногда он давал о себе знать вспышками огня, словно стальное кресало высекало искры из кремня. Вся свора вражеских самолетов поднималась вверх спиралью, и Шутов понял, что Тимур, как орленок, не боящийся взглянуть на солнце, уходит все выше и выше под защиту ослепительных лучей. В небе ни облачка. Только там, наверху, фашисты потеряют его и разлетятся ни с чем.
И, наблюдая маневр друга, Шутов успокоился, захватил горстями снег и погрузил в него разбитое при ударе о щиток окровавленное лицо.
Он попытался глядеть на солнце, но оно слепило глаза. Все самолеты исчезли, словно растворились в пламенных лучах.
Вернувшись в полк, Шутов долго ждал возвращения своего друга. Не верилось, что он мог погибнуть.
Что там случилось — высоко под солнцем, — никто не знает. Никто не видел последнюю борьбу Тимура с врагами. Как громом поразило однополчан известие, что Тимур найден на земле мертвым.
Боевые друзья и товарищи с почестями похоронили его в березовом парке старинного русского городка Крестцы. В боях с вражескими самолетами летчики правили по нем суровую тризну. А вскоре Тимуру Фрунзе было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.
Так прославил свое имя достойный сын доблестного советского полководца.