— Папа, может, медведь это?

Отец не отвечал, прикладывая ко лбу мокрый носовой платок.

— Подошёл посмотреть, они ведь любопытные… а берег под его тяжестью и обрушился…

— Да, — сказал отец, оглядывая обвал, — один здоровенный камнище катился, как жёрнов. Вот если бы он по мне прошёлся, — готово, мешок с костями…

Даже после небольших камней, прокатившихся по нему, отец никак не мог встать и пойти. Я вырезал большую суковатую палку, подставил отцу плечо. Сам понёс и удочки и связку тяжёлых рыб. И всё же отец шёл с трудом, ворча на свою беспечность…

— Мы с ними всё деликатно… да по закону… а они вон как! Ну постойте!

— Кто же это нам подстроил?

— А те, кому мы здесь мешаем. Нечистая сила! — с сердцем сказал отец.

А когда поздно ночью добрели мы до села, предупредил:

— Ты никому не рассказывай. Будто ничего и не было. Понятно? Очень нам стыдно будет, что мы, как простаки, попались…

Утром у отца едва хватило сил, чтоб подняться и выбраться из избы на завалинку.

И только он сел на завалинке, и только тётя Настя подала ему испить кваску в большой деревянной кружке, как из переулка показался Трифон Чашкин. Завидев отца, он вытаращил глаза и воскликнул не то с радостью, не то с удивлением:

— Жив, Иван Данилыч?

— А чего же мне делается? Прохлаждаюсь, — сверкнул потемневшими глазами отец.

— Да ведь какое твоё здоровьишко, кругом раненый, подстреленный, на работе отравленный, — бодришься только! Дух в тебе гордый, — сказал кулак, поглаживая медно-красную густую бороду. — Тебе бы, Иван Данилыч, на курорт, в Крым-Кавказ. К докторам ближе. А у нас в деревне чего хорошего? Тараканы да квас с редькой…