Вернувшись домой потемну, я не застал отца на завалинке и очень испугался. Что случилось? С тех пор как его помяло обвалившимся берегом, отец облюбовал завалинку и, подстелив дядин полушубок, посиживал, поджидая меня с улицы. И не один, всегда с ним вели разговоры какие-то мужики, бабы, много у него отыскивалось знакомых, друзей детства. Он не скучал.

И вдруг пуста завалинка. Где отец, что с ним?

— А ничего, не шебутись, — сказала тётка одно из непонятных мне деревенских словечек. — Испей вот тёпленького молочка. Отец уже попил и ушёл в сельсовет. Петрушков собрание актива проводит.

Наспех выпив молока и дожёвывая кусок чёрного хлеба, мягкого, вкусного, как пряник, — замечательно пекла хлебы моя деревенская тётка! — я бросился в сельсовет. Мне захотелось ещё раз, немедленно повидать Петрушкова, так он мне почему-то понравился.

И я его увидел.

Петрушков стоял на крыльце сельсовета, облокотившись на перила, а внизу, у ступенек, топтался Трифон Чашкин.

Весело улыбаясь, Петрушков говорил такие слова:

— Нет, дядя Трифон. Чего ты здесь не видал? Полна изба мужиков, махорочного дыму… Иди себе, спи спокойно в чистой горнице, погуляй перед сном, подыши свежим воздухом. А когда будешь надобен, мы тебя сами позовём.

Нет, совсем бы не так разговаривал я с кулаком. Уж я бы сказал этому образине всё, что я о нём думаю! Я бы ему дулю показал, на вот, выкуси, не пролезть тебе в наш сельсовет, так же как не попасть твоему сынку в пионерский отряд. Ишь, морда какая противная, волосатая.

А Петрушков…

Но, несмотря на ласковое обращение и заботу о его здоровье, кулак, повернув восвояси, ушёл, ругаясь с такой досадой, что его ругательства долго ещё звучали у меня в ушах.

Я, конечно, проскользнул на собрание актива. Оно уже заканчивалось.

Здесь Петрушков с той же доброй улыбкой говорил председателю сельсовета, человеку с красным лицом, будёновскими усами, с орденом Красного Знамени на груди, такие злые слова:

— Позоришь ты свой орден! Мы не посмотрим на твои старые заслуги, выставим тебя, да и всё! Народу здесь не вывеска нужна, а стойкий элемент, к которому не подползёт гад. Кто ты такой, чтоб так единолично распоряжаться советской властью?

И дальше ещё какие-то ужасные слова.

Да если бы мне такое наговорили, да я бы тут… Но, к моему полнейшему удивлению, председатель сельсовета, по лицу которого проплывали то красные тени красных знамён, то серые тени, вдруг засмеялся, схватил с головы будёновку, стукнул ею об стол:

— Ай Федька, вот кроет! Любо слушать! Спасибо, милый ты человек, открытая душа!..

И дальше в том же духе. Я, правда, не совсем понял, почему он особенно настойчиво обещался не поддаваться больше какому-то «зелёному змию», но народ был доволен и суровой речью Петрушкова и радостным раскаянием председателя.

Когда мы возвращались домой, этот необыкновенный Петрушков, которого я отныне полюбил на всю жизнь, объяснял отцу, бережно ведя его под руку, какие трудности в деревне.

Кулак, оказывается, пузом вперёд прёт, экономикой давит. Ищет себе поддержки в учреждениях, задабривает советских работников, иных стараясь подкупить, иных споить. Вот Трифон Чашкин арендовал у волсовета мельницу, а у сельсовета — неделимый земельный фонд, что бережётся для возвращающихся красноармейцев. Ишь, хитрюга: чтоб не пустовал-де, я вспашу… Я и хлебец соберу!