Годы молодые с забубенной славой, Отравил я сам вас горькою отравой. Я не знаю, мой конец близок ли, далек ли, Были синие глаза, да теперь поблекли. Где ты, радость? Темь и жуть, грустно и обидно. В поле, что ли? В кабаке? Ничего не видно. Руки вытяну — и вот, слушаю на ощупь: Едем… кони… кони… снег… проезжаем рощу. «Эй, ямщик, неси вовсю! Чай, рожден не слабым! Душу вытрясти не жаль по таким ухабам!» А ямщик в ответ одно: «По такой метели Очень страшно, чтоб в пути лошади вспотели». «Ты ямщик, я вижу, трус. Это не с руки нам!» Взял я кнут и ну стегать по лошадьим спинам. Бью, а кони, как метель, снег разносят в хлопья. Вдруг толчок… и из саней прямо на сугроб я. Встал и вижу: что за черт — вместо бойкой тройки… Забинтованный лежу на больничной койке. И заместо лошадей по дороге тряской Бью я жесткую кровать мокрою повязкой. На лице часов в усы закрутились стрелки. Наклонились надо мной сонные сиделки. Наклонились и хрипят: «Эх ты, златоглавый, Отравил ты сам себя горькою отравой. Мы не знаем, твой конец близок ли, далек ли, Синие твои глаза в кабаках промокли».