Страшная народная язва, убивающая физические и умственные силы нашего народа, укореняющая в нем разврат и нищенство, обратила наконец на себя внимание и общества, и правительства. Во всех классах народа, и в городах, и в селах, идет громкий говор о пьянстве, о спаивании народа во имя «свободного промысла». Вопрос о пьянстве делается важным государственным вопросом, и приходит время держать на него ответ прямой и положительный в интересах народа и государства.

Предки наши любили, говорят, водку и порой пивали невоздержно; впрочем, довольно долго, именно до начала тысяча шестисотых годов, за пьянство сажали в тюрьму и даже били кнутом; пить вино позволялось только по большим праздникам. Но пьянство приняло другой характер, когда сделалось статьей государственного дохода, когда вином начала промышлять казна и кабак сделался царевым. Впрочем, до половины 17-го столетия пьянство развивалось далеко не свободно: казна, продавая вино народу из своих кабаков, отданных в веру или на откуп, порой делала ограничения в видах народной нравственности. Так, например, в 1652 году изданы были, по ходатайству духовенства и думных людей, довольно строгие правила о кабаках: в селах «меньших» не дозволялось держать кабаков, а в городах и больших дворцовых селах можно было иметь только по одному кружечному двору. Одному «питуху» не велено было давать больше чарки вина; лицам «священнического и иноческого чина» вино не продавалось. Во время постов, по воскресеньям, средам и пятницам вином не торговали. Должны были питухи пить смирно, без «дурна, и драки, и душегубства, и иного воровства». Но все эти меры имели силу весьма недолго: пьянство год от году размножалось, увеличивался и доход казны. Потребность в деньгах становилась ощутительнее, а между тем корчемство вином принимало громадные размеры и коснулось даже монастырей. Как бы то ни было, но интерес финансовый взял верх, и в 1659 году велено было: «питухов с кружечных дворов не отгонять и великого государя казне во всем учинить прибыль».

С этих пор отношения правительства к пьянству принимают характер финансовый, вино делается средством «для пополнения великого государя денежной казны». Казна обращается то к откупам, то к казенному, то к смешанному управлению. Манифестом 1765 года введена была чистая откупная система на самых широких основаниях, которая, изменяясь и совершенствуясь, существовала с небольшими перерывами до 1863 года. Комиссия, назначенная Екатериной II (в 1764 г.) для рассмотрения винных и соляных сборов, нашла, что единственный способ обеспечить государственный доход — отдать питейную продажу на откуп частным лицам. Так как на первом плане стоял интерес финансовый, то во имя его откупщикам обещано было монаршее покровительство, дозволено им носить шпаги, над отдаточными дворами ставить государственный герб и открывать для «казенной» питейной продажи кабаки там, где и в каком количестве они пожелают… Откупа входят в силу; питейные сборы, поднявшись до 5 миллионов руб. сереб. (за 1767 г.), растут быстро: в первых годах нынешнего столетия доходят до 21 миллиона руб., а в 1811 году до 53 миллионов руб. асигн. и таким образом становятся главною статьей государственного бюджета.

Не дешевой ценой были куплены эти крупные доходы. Откупщики поручены были особому покровительству губернаторов; они могли заводить кабаки «негласные», переносить старые кабаки на места выгодные, иметь при них особые харчевые покои. Слово «кабак» заменено выражением «питейный дом», так как от злоупотреблений «название кабака сделалось весьма подло и бесчестно». Расширение льгот откупу, узаконенное ему покровительство и в особенности право ставить кабаки там, где откупу угодно, возвышало цифру питейного дохода, но, с другой стороны, увеличивало пьянство в громадных размерах. Еще в 1803 году поднимаются жалобы на спаивание народа, на пьянство, доводящее народ десятками тысяч до полного разорения. Департамент уделов первый подал голос за своих удельных крестьян и просил принять меры к пресечению зла. Помещики, в свою очередь, заявили жалобы на то, что откупщики, пользуясь проезжими дорогами, ставят на них кабаки, без согласия владельцев и даже чуть не против барского дома, соблазняют и спаивают народ. Жалобы были услышаны.

Правительствующий сенат постановил закрыть питейные дома, учрежденные без согласия удельного ведомства. Даже ограничено было (с 1807 г.) вообще число кабаков. Впрочем, последнее ограничение не имело почти никакой силы, так как покровительство губернатора оставлено было в силе, да, кроме того, и реестров на кабаки 1803 года, которыми ограничен был откуп, не оказалось в наличности.

После войны 12-го года, по мысли графа Гурьева, манифестом 1817 года введено (с 1819 г.) казенное управление, а откупа уничтожены как неудобный и вредный способ взимания питейного сбора. Казенное управление существовало 8 лет и в первую пору представляет увеличение государственного дохода, а впоследствии— ряд злоупотреблений, приносивших убыток казне и громадный вред народной нравственности…

В мае 1826 года министр финансов граф Канкрин во всеподданнейшем докладе высказал: «Желать должно, чтобы умеренное употребление вина между простолюдинами умножалось». В пьянстве открыли средство поддержать наше земледелие, стесненное искусственным отвлечением капиталов к фабричному делу и затруднявшееся в сбыте хлеба вследствие упадка торговых сношений с иностранными государствами. В России городов мало, говорил Канкрин, и хлеб может находить свое потребление только превращением в вино. Дабы поправить наше винокуренное производство усилением внутреннего потребления, Канкрин обратился к откупу, так как при казенном управлении вследствие злоупотреблений сословие чиновников развращалось. В июле 1826 года откупа были восстановлены, и с тех пор по 1863 год мы имели в России откупную систему, постепенно разраставшуюся и в правах и в границах; ее ненавидел народ, но тем не менее ею пользовались как главным средством для пополнения государственного бюджета. Казенное управление за первый, 1820 год дало 77 с половиной миллионов; затем, постоянно уменьшаясь, вследствие злоупотреблений питейный доход в 1826 году не составил и 68 миллионов. Возрожденные откупа увеличили в первые четыре года доход казны только на 5 миллионов и давали по великороссийским губерниям в 1827–1831 годах по 72 789 900 руб. ассигн., в 1851–1854 годах почти до 83 миллионов и, наконец, в последнюю эпоху своего существования, в 1859–1862 годах, давали казне ежегодно номинального дохода 127 769 488 руб. 32 коп., что в общей сумме государственного бюджета составляет почти 46 %, так как сумма всех государственных доходов составляет, например в 1859 году, 280 736 835 руб.

Ни в одном государстве в мире не видим та::ой громадной цифры питейного сбора и такого сильного значения этого сбора в общей цифре государственных доходов.

Мы не имеем ни намерения, ни возможности в настоящей статье рассматривать развитие откупа, все те меры, благодаря которым он то расширялся на всю Русь и охватывал губернии западные и южные, составлявшие полосу привилегированную, то менял свою форму, делался чарочным, акцизным, комиссионерским, — мы остановимся только на некоторых фактах, относящихся прямо к вопросу о пьянстве в России. Не забудем при этом, что откупа были только орудием той финансовой системы, которая видела в водке легкое средство для «пополнения великого государя денежной казны», что очень хорошо понимали и откупщики. Назначение откупа было «выбирать деньги из капитала, обильно обращающегося в народе, не обременяя народа новым налогом, а потому откупщики старались только придать торговле питьями ту «цивилизацию», которая могла, по их мнению, содействовать видам правительства».

Во время казенного управления… сделана была небольшая уступка пивоваренному делу, но вскоре условия откупов переменили взгляд правительства. Народ наш стали отучать от пива. Пиво во избежание конкуренции водке и в видах увеличения казенного дохода отдано было в руки откупщиков. Довольно высокий акциз с пива стал взиматься в пользу откупщиков; портерные лавки обложены были весьма крупным патентным сбором. Крестьяне, любившие когда-то пиво, варившие его и брагу, должны были обратиться к водке: откупщики за право варить пиво брали с крестьян налог с души и, кроме того, дав дозволение, преследовали за варение домашнего пива как за корчемство. В начале сороковых годов всеобщие жалобы на притеснение крестьян побудили правительство дать льготу домашнему пиву и меду. Но эта льгота оставалась в силе недолго.

Не одно пиво принесено было в честь водки, такую же участь испытывал и мед, а порой квас и кислые щи. Видели вред для водки в чае и даже в горячей воде. От трактиров и гостиниц старались отучать народ, где «привыкал он к роскоши, к чаю, виноградным питьям, во вред нравственности и в разорение семейств». Питейные дома появились с удобствами для пьянства и разврата… Такова была изнанка крупных доходов питейной регалии; что скрывалось под этой изнанкой, угадать нетрудно.

Как сильно падала народная нравственность при всевозможных удобствах к пьянству, но вместе с тем и при постоянном повышении откупного дохода, можно судить по некоторым документам. В одном из них сохранилась грустная характеристика быта крестьян, волей-неволей поддававшихся пьянству; документ этот относится к 1836 году, то есть именно к той поре, когда питейный доход стал приобретать особенно важное значение в итоге государственного бюджета. Граф Киселев, бывший министром государственных имуществ, в представлении комитету министров высказал прямую необходимость ограничить пьянство. «Не только сами крестьяне, но и жены их «пропились». Кабаки со всеми возможными удобствами для пьянства, с закусками, особыми отделениями для приятного отдохновения лиц обоего пола тянули к вину и разврату; они сделались пристанищем мирских сходок. Здесь пропивались не только свои деньги, но и подати; налагались штрафы для попоек; суд и расправа, выборы, отправление повинностей делались под влиянием винных паров…»

Такова была картина «народного развращения» уже двадцать девять лет тому назад.

С 1863 года откупа уничтожены как вредные для правительства и страны, распространявшие пьянство и безнравственность в народе; введено акцизное управление. Но прежде чем перейти к современному состоянию пьянства в России, не мешает нам припомнить то положение, в каком оставил Россию откуп, — это наследие двухсотшестьдесятчетырехлетнего существования питейной регалии в России.

Питейный доход составил главную силу государственного бюджета.

Народ приучен к водке; пиво и медоварение убиты.

Кабаки стали главным центром веселья, разгула, пьянства и разврата…

Новая акцизная система уничтожила последние препоны к безграничному развитию пьянства. Дорогая и дурная откупщическая водка сделалась дешевкой. Продажа питий распивочно и навынос стала свободным торгом; на каждом шагу явились новые кабаки; овощные лавки сделались питейными домами; наконец, и селения не избежали участи городов, там появились усовершенствованные кабаки в мундире штофных лавочек, появились именно в то время, когда поднимался уже вопрос о противодействии пьянству. Соблазн к пьянству развился до крайней степени; при уродливом размножении нового класса торгующих и безграничном предложении не было ничего, что могло до некоторой степени уравнять потребление, сдержать пьянство. От пива народ был отучен.

Мы видим в России пьянство как порок исторический, поощрявшийся косвенно и развивавшийся при самых благоприятных к тому условиях. Эти условия лежали не в одних откупных правилах и питейных положениях; были и другие, более общие условия, помогавшие пьянству, оставлявшие нетронутою ту почву, на которой легко воспринимались и множились плоды питейных уставов…

Каково бы ни было нынешнее акцизное положение, но не подлежит сомнению, что пьянство развивается ныне еще успешнее, чем прежде. На этот горестный факт громко указывают все классы общества, и сильно скорбит о том сельский люд, менее городского у нас испорченный. В городах еще больше поводов жаловаться. Ремесленники жалуются на мастеров, мастера на ремесленников, спившихся с круга; фабричный народ пропивает последний заработок. Расстройство быта, сил и здоровья не пугает пьяного: ему «и море по колено». Съезжие дома полны пьяными, несмотря на равнодушие к ним полиции, почти не считающей борьбу с пьянством в числе своих обязанностей. На праздниках трудно найти улицу, на которой не валялись бы опившиеся до бесчувствия. Слово «навынос» приобрело свое собственное значение. Не одно пьянство само по себе, не одни издержки на него есть зло; более страшную, более потрясающую картину представляют собою последствия пьянства…

До поразительной степени увеличилось потребление водки в губернии Томской, где сравнительно с 1862 годом в 1863 году выпито водки на 215 % более…

В 1863 году вся Сибирь выпила 1 170 000 ведер алкоголя, вместо 500 000 ведер потребления за 1862 год, что дает приращение в 134 %…

Говоря о среднем потреблении, не забудем того, что оно касается как пьющих, так и непьющих. Зараза пьянства не коснулась у нас, к счастью, значительного числа народа: не считая детей и дряхлых стариков, у нас не пьют водки большинство старообрядцев, извозчиков, артельщиков и других усердных чаепийцев. Кроме того, и это самое главное, у нас народ вообще не привык к умеренному, но правильному потреблению водки; «умеренного потребления вина, как говорят это и официальные источники, у нас не существует; пьяница крепится неделю, другую, но зато разом пропьет все, что успел заработать». При таком характере потребления, само собою понятно, что приведенные цифры могут быть приняты за несомненное свидетельство о чрезмерном развитии пьянства.

Наш народ чрезмерно пьянствует; он теперь пьянствует больше, чем при откупах — вот несомненный вывод из предыдущего. Беда отнюдь не в том, что народ много пьет, а в том, что он много пьянствует. Вот где зло и вот против чего должно принимать меры. Не стеснять вообще потребление водки, а стеснять по возможности пьянство, затруднять пути к нему, уменьшать его удобства — вот что нужно. Люди, хорошо знающие винное дело, говорят правду, что не дешевизна водки породила пьянство. Почти во всю первую половину 1863 года цены на водку во многих губерниях далеко не были так низки сравнительно с прежними откупными, чтобы в громадных размерах могло развиться оттого пьянство. В деревнях и до сих пор держатся цены не очень дешевые. Есть другой, более сильный соблазн, усиливший пьянство, — быстро размножившееся число кабаков. Статистика кабаков снабжает нас поучительными данными…

В 1864 году, вероятно не очень значительно, изменились цифры питейных домов. Правда, фруктовые и мелочные лавочки лишились права торговать водкой, но, с другой стороны, явились новые штофные лавки в селениях — более деятельные и еще более сильные двигатели продажи и потребления водки…

Это размножение распивочных домов и есть, несомненно, главное зло нового порядка, плодящее пьянство.

Повторяем, заботы должны быть направлены не против естественного, необходимого потребления, а против пьянства, против тех причин, которые искусственно тянут к пьянству. Есть мнение, что народ мало-помалу привыкнет к окружающей обстановке, поймет зло пьянства и дойдет сам собою до благоразумной середины потребления. Совершенная правда, что лучшее средство против пьянства есть нравственность народа, его образование и его гражданское развитие. Но доводить народ пьянством и разорением до гражданского развития и житейской опытности дело едва ли естественное и похвальное. Даже материальное положение нашего народа — не говоря уже о нравственном его состоянии — не дает нам право испытывать его в способности к пьянству. Пьянством, как левою рукой, мы будем отнимать то, что дает рука правая. Забота наша умножать школы и усиливать народное образование менее всего совместна с мерами, обеспечивающими свободное развитие кабаков. Устоять против общего соблазна и поминутных искушений дело нелегкое: то доказывают и наши общества трезвости, когда-то существовавшие, а теперь исчезнувшие с лица земли. Размножением всякого рода средств, способствующих к пьянству, не гнушались откупщики, но что им было за дело до народной нравственности, до народного благосостояния? Взгляд откупщиков неприменим к правительству, с которым тесно связана вся жизнь народа, его нравственность и благосостояние, о которых пещись побуждает не только филантропизм, но и чисто финансовый расчет. Никакого не может быть сомнения в том, — что наше правительство искренно желает блага русскому народу и при современном положении пьянства в России видит прямую необходимость в такого рода мерах, которые бы до некоторой степени устранили искусственную обстановку, развивающую пьянство. Люди, знакомые с откупом, говорят положительно: «Пьянство уничтожится, если вы уничтожите распивочные заведения; хотите уменьшить, не искореняя его совсем, — ограничьте число распивочных домов; но самое главное, лишите их тех удобств, благодаря которым они бывают центром разврата и отвратительного пьянства». Действительно, кабакам дана у нас широкая воля. Они множатся с большим успехом: есть дома в Москве, в которых четыре кабака, — два в доме, два во флигелях, отделенных от дома одними воротами. Как раз между этими кабаками живут сапожники, а верх дома занят жильцами. Обстановка хотя и распивочная, но не утешительная. Кабаки могут у нас держать все желающие почти без изъятия. Их держат чиновники, состоящие в коронной службе, держат солдатские жены, держат и те, про которых говорят, что они прошли через огонь и воду и медные трубы. Наши кабаки заводятся со всевозможными удобствами для пьянства — в них можно не только выпить, но очень легко и повадно пьянствовать: и днем и по вечерам стоит здесь содом, и пляска, и песни, и все, что только может породить пьянство. Сами акцизные чиновники пишут, что «и в настоящее время сидельцы завлекают народ в кабаки музыкой, распутными женщинами и другими приманками; продают вино в долг и под залог разных вещей…». Всякого рода ограничения, предписанные законом, остаются мертвою буквой: «власти бездействуют и обращают мало внимания на происходящие беспорядки»; «городовые добросердечно любуются разгулом в кабаке, музыкою и песнями распутных женщин». Таких удобств нельзя встретить в лондонских кабаках; там есть только прилавок, за которым можно получить рюмку или стакан водки, но нет никакого рода мебели для пьянствующего люда. В Англии могут держать кабаки только люди, известные мировому судье. Странно допускать, чтобы кабаки делались трактирами и публичными домами низших разрядов, и соблазнять в них народ одною водкой. Там, где так велик соблазн ко всякого рода злоупотреблениям, нельзя не подчинять личности содержателя контролю; иначе кабак легко делается притоном разврата, воровства и мошенничества. Ограничение числа кабаков бесспорно было бы важным средством против размножающегося зла. Что бы ни говорили, но численность кабаков, при тех безграничных приманках к пьянству, какие если и не дозволены законом, но допускаются полицейскою практикой, имела и будет иметь громадное влияние на увеличение пьянства в России. Но как ограничить число кабаков? Где та норма, которая удовлетворит нашим филантропическим стремлениям? Как велико должно быть расстояние одного кабака от другого? На какое число жителей определить по кабаку? Все подобного рода вопросы, по нашему мнению, только затемняют и запутывают дело. На время мы можем оставить математику, — лучше обратимся к праву: здесь мы найдем средство более действительное…

Против злоупотреблений есть штрафы и наказания. А что мы видим теперь?..

Совершенно справедливо было бы требовать, чтобы сидельцы, торгующие в кабаках, имели дозволение на право торговать в кабаке. Это дозволение должно давать общество: ему же принадлежит и право лишать этого дозволения; мировым судьям должен быть предоставлен надзор за обществами. Всякого рода дозволение должно быть срочное и не более как на год, но мировые съезды должны иметь право закрывать кабаки и до истечения срока. Патентный сбор можно бы увеличить в тех губерниях и местностях, где выпивается более полуведра безводного спирта на душу; причем само собой разумеется, что увеличение патентного сбора должно быть различно для различных местностей. В местностях 1 и 2 разрядов было бы полезно, а в столицах — ввиду невыносимого развития пьянства— необходимо принять радикальную меру: подчинять все кабаки одинаковым повинностям с харчевнями. Общим правилом не излишне было бы постановить положительное запрещение открывать кабаки и выставки на церковных, базарных и ярмарочных площадях. Кабаки не должны быть снабжены никакими удобствами, и даже такая пустая вещь, как мебель, не должна быть в них терпима: кабак должен быть распивочной лавочкой. Само собой разумеется, что обществам следует предоставить право запрещения питейной продажи в селении…

Народный смысл и свободная конкуренция — вот регуляторы числа кабаков и питейной торговли…

Однако же и систему свободной питейной торговли сами защитники ее признают нужным ограничивать в некоторых случаях. Так, мы видим постановление, ограничивающее пьянство на железных дорогах. Ныне по линиям железных дорог, вне заселенных мест, ближе одной версты запрещается открывать питейные дома и штофные лавки, а в городах и вообще поселениях не ближе 30 сажен от углов, выходящих на линию железных дорог; в буфетах на станциях железных дорог допущена продажа только распивочно и подчинена правилам управлений железных дорог. Эти отступления от системы вольного промысла, вошедшие в силу с половины 1864 года, вызваны жалобами управления путей сообщения и приняты в «видах ограждения движения по железным дорогам от несчастных случаев»…

Мы указали на меры, касающиеся собственно питейных заведений, ограничивающие широкую свободу и беспокорность кабаков; но одни эти меры не исчерпывают задачи. Подобного рода исторический порок следует лечить радикально. Только совокупность разного рода мер, действуя дружно, может помочь делу. Если мы, жалуясь на пьянство и заботясь о средствах к его врачеванию, будем возвышать, например, цену чая, увеличивая на него таможенный ли, внутренний ли налог, то тем самым невидимо будем помогать пьянству…

На память читателям сделаем вывод из нашей статьи.

Мы сказали:

Пьянство в России — порок исторический, развивавшийся искусственно, благодаря откупам и всем тем положениям, которые на первом плане ставили интерес казенный.

Акцизная система не столько быстрым удешевлением водки, сколько размножением кабаков и вредом, причиненным пивоварению, косвенно способствовала к увеличению пьянства.

Радикальное средство против пьянства есть развитие нравственного и материального благосостояния. Но когда то и другое составляют еще наши pia desideria необходимо принять меры, ограничивающие число кабаков, их пошлую обстановку для разврата, их безнаказанность перед законом и обществом. Радикальные тому меры не в голых цифрах и мертвых буквах бюрократии, а в правах сельского и городского обществ…

Остается ожидать той счастливой поры, когда не без гордости можно будет сказать: нас уже не могут упрекать в искусственном поощрении пьянства; к счастью нашему, к славе и чести нашей родины, этот исторический порок начинает исчезать в России.