О последней мизансцене в сталинском кабинете мы помним, теперь нужно выяснить, чем он был занят в этот тревожный день и в последующие, не менее печальные дни. Журнал посещений бесстрастно зафиксировал небывалую активность Сталина в это тревожное время первых часов войны, когда в Генштабе царили полная неизвестность и неразбериха с состоянием Красной армии. От предложения членов Политбюро обратиться с речью к народу о начавшейся войне с Германией Сталин отказался, поручив это сделать Молотову. Тогда и был написан, с поправками членов Политбюро и Сталина, известный призыв, ставший главным лозунгом войны: «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами».
Вспоминает В. М. Молотов: «Нельзя сказать, что Сталин растерялся, переживал – да, но не показывал наружу» [Чуев, 1991]. По числу принятых им посетителей в этот день, судя по журналу посещений его кабинета, со временем он не считался и провёл встречи с политическими, военными и хозяйственными деятелями государства. Работал по пятнадцать – семнадцать часов ежедневно. Так 22 июня, в первый день войны, его кабинет посетили 29 человек. 23 июня – 21, 24-го – 20, 25-го – 29, 26-го – 28, 27-го – 30, 28-го – 21. Эти факты полностью опровергают слухи о том, что Сталин (по воспоминаниям Хрущёва, Жукова и других) был якобы растерян и деморализован в первые часы и дни войны. Л. М. Каганович называет прострацию Сталина «клеветническими, пасквильными выдумками» [Микоян, 1999]. Странные заблуждения очевидцев тех событий. И глупые, особенно исходящие от Жукова и «не свидетеля» Хрущёва, который не был в кабинете Сталина 22 июня 1941 года, а находился в Киеве. Все его свидетельства о реакции Сталина о начавшейся войне с Германией впоследствии пересказаны со слов Л. Берии, и верить им можно только с большой долей осторожности.
И снова воспоминания Молотова: «Получив 29 июня первые ещё смутные сведения о происшедшем накануне падении Минска, он [Сталин] поехал в Наркомат обороны с делегацией в составе нескольких членов Политбюро Берия, Маленкова и меня». Далее эту поездку в своих воспоминаниях описывает А. Микоян со слов В. Молотова: «Сталин держался спокойно. Спрашивал, где командующий Западным фронтом, есть ли с ним связь, и какая там обстановка. Жуков отвечал, где находится Павлов и штаб Западного фронта им неизвестно, и связи с ними нет. Для выяснения направили работника штаба. Около получаса говорили спокойно, потом Сталин взорвался: “Что за начальник штаба, который в первый день войны растерялся, не имеет связи с войсками, никого не представляет и никем не командует? Раз нет связи с войсками, штаб бессилен руководить”. И этот мужественный человек буквально разрыдался, как баба, и выбежал в другую комнату. Все были в удручённом состоянии. Молотов пошёл за ним и минут через десять привёл внешне спокойного Жукова, но глаза у него были заплаканные» [Там же]. Д-а-а! Нашёл же время плакать и рыдать первый полководец Красной армии! А ведь с каким большевистским энтузиазмом и завидным вдохновением они готовились воевать на «чужой территории и побеждать малой кровью». Но не припомню из множества прочитанных мемуаров немецких полководцев, чтобы уже битые немецкие стратеги, такие как Э. фон Манштейн или Г. Гудериан, когда-нибудь плакали перед Гитлером, причём в моменты ожесточённых споров по принципиальным вопросам проведения боевых операций в самой сложной обстановке. Это невозможно представить. Видимо, они дорожили генеральской честью и профессиональным самолюбием и слезу прилюдно не пускали, даже перед своим диктатором, не менее жестоким на расправу со своими подчинёнными, чем Сталин. Вот это мужество, достойное подражания.
В продолжение рассказа о посещении Сталиным Наркомата обороны следует добавить, что в первые дни войны у руководства СССР теплилась надежда на её быстрое окончание. «Полученные сведения от Жукова перечёркивали эти планы. Сталин предложил, чтобы на связь с Западным фронтом пошёл Кулик, а затем пошлют других людей. Такое задание позднее было дано Ворошилову. Сталин был настолько удручён, что, когда вышли из наркомата, сказал: “Ленин оставил нам великое наследие, мы – его наследники – всё это просрали”. Все были поражены этим высказываниям Сталина и посчитали, что это он сказал в состоянии аффекта» [Микоян, 1999].
Но есть и «экзотические» описания этой «слёзной» сцены, и я просто обязан познакомить читателя с ней в интерпретации героических ураган-патриотов, титулованные фальсификаторов минувшей войны. Вот как она выглядит в изложении Николая Зеньковича, рассказанная ему Иваном Стаднюком якобы со слов В. Молотова: «Ссора вспыхнула тяжелейшая, с матерщиной и угрозами. Сталин материл Тимошенко, Жукова и Ватутина, обзывая их бездарями, ничтожествами, ротными писаришками, портяночниками. Нервное напряжение сказалось и на военных. Тимошенко с Жуковым тоже наговорили сгоряча немало оскорбительного. Кончилось тем, что побелевший Жуков послал Сталина по матушке и потребовал немедленно покинуть кабинет. Изумлённый такой наглостью военных Берия пытался вступиться за вождя, но Сталин, ни с кем не попрощавшись, направился к выходу. Затем он тут же поехал на дачу» [Зенькович, 2004, с. 131]. Переведём дух и, проявив здравомыслие и бдительность, задумаемся над героическим поведением военных, особенно Жукова. Свидетельствует Молотов, на которого ссылается в своих воспоминаниях Иван Стаднюк: «Когда началась война, я со Сталиным ездил в Наркомат обороны. С нами был Маленков и ещё кто-то. Сталин довольно грубо разговаривал с Тимошенко и Жуковым. Он редко выходил из себя» [Чуев, 1991]. А о том, что Жуков Сталина послал «по матушке» и грубо попросил его вместе с приехавшими покинуть кабинет Тимошенко, ни слова. На всю жизнь запомнил бы он этот случай и кому-то бы из своих собеседников непременно об этом рассказал. Такой вопиющий случай из жизни Сталина самый верный ему соратник забыть не мог. Запомнил же он, что Жуков побелел лицом, а не покраснел, а что послал Сталина «по матушке» начисто забыл. Так же забыл и о том, кто ещё поехал с ними в Генштаб. Да невозможно представить, чтобы Сталин назвал, даже сгоряча, «портяночниками» наркома обороны и начальника Генерального штаба. Ношение портянок тогда никто из них не отменял, и обеспеченность ими была достаточной. Это выражение, скорее, взято Стаднюком из солдатского обихода, когда солдат, обозлённый отсутствием сменных портянок или ещё чем-то, может так обозвать своего старшину или каптёрщика, но наказание от старшины за это непременно получит. Кроме того, Жуков с Тимошенко – люди военные и по уставу обязаны блюсти субординацию в отношении своего старшего командира, в данном случае Сталина, которого они всегда боялись и не скрывали этого. И давайте признаемся, что в поступке Жукова, если он действительно был, нет никакого геройства, а проявлено невероятное хамство к главе огромного государства в труднейший момент войны, и за это он должен был понести заслуженное наказание. Этот необычный случай в своих мемуарах Жуков обязательно сделал бы ключевым и описал во всех подробностях, как героический факт из его не менее «героической» биографии. Водился за ним грешок – похвастаться любил. Явно перестарался писатель Иван Стаднюк, подробно описывая «героизм» Жукова в этой придуманной истории. Стыдно за Стаднюка, и почему-то его поступок нагоняет тоску неодолимую.
Позднее сам Сталин признавался, что ночь с 29 на 30 июня была для него самой тяжёлой и памятной. Со слов Берии, переданных Хрущёвым в своих воспоминаниях, «Сталин при возвращении из наркомата был совершенно подавлен и сделал заявление, что началась война и развивается катастрофически. Ленин нам оставил пролетарское государство, а мы его просрали. После чего, якобы, объявил об отказе от руководства государством, сел в машину и уехал на ближнюю дачу. Через некоторое время после этого Берия посовещался с Молотовым, Кагановичем и Ворошиловым, и (как вспоминает Молотов, присутствовали при этом Маленков, Микоян и Вознесенский) они все решили поехать к нему на дачу, чтобы вернуть его к деятельности, использовать его имя и способности по организации обороны страны. Когда приехали к нему на дачу, то Берия по лицу Сталина увидел, что тот испугался, решив, что члены Политбюро приехали его арестовать за то, что он отказался от своей роли и ничего не предпринимает для организации отпора немецкому нашествию. Они начали Сталина убеждать, что страна огромная, что есть возможность организовать, мобилизовать промышленность и людей, сделать всё, чтобы поднять их против Гитлера. Сталин пришёл в себя, после чего распределили, кто, за что возьмётся по организации обороны, военной промышленности и прочего» [Хрущёв, 1999].
Каганович называет «прострацию» Сталина «клеветническими выдумками». Не будем возражать, но по воспоминаниям Молотова, находился он в эти дни «в сложном положении». Тут всё дело в терминах, как воспринималось состояние Сталина его верными соратниками. По воспоминаниям Молотова и Микояна, тогда же был создан ГКО и определён его первый состав из членов Политбюро. Однако, как бесстрастно фиксирует журнал посещений сталинского кабинета, его в эти дни в кремлёвском кабинете не было, соответственно и никого принимать 29 июня он не мог. Скорее всего, посещение Наркомата обороны Сталиным состоялось вечером 28 июня, и в воспоминания, написанные через много десятилетий его угасшими от старости верными соратниками, вкралась невольная ошибка. Два дня, 29 и 30 июня, Сталина в его кабинете не было, и на телефонные звонки членов Политбюро он не отвечал, и на дачу не могли дозвониться, что вызвало среди них тревогу и озабоченность.
К сожалению, мы уже никогда не узнаем, о чём думал Сталин в уединении 29–30 июня на даче в Кунцево, в самые тяжёлые и памятные дни, по его признанию, но понять и представить его психологическое состояние можно. А главное, мы теперь точно знаем по его делам, что он придумал в эти дни, чтобы выправить ситуацию на фронте и призвать свой народ на непримиримую борьбу с жестоким агрессором. 3 июля 1941 года вождь наконец-то обратился с речью к советским гражданам, несколько удивлённым его затянувшимся молчанием. Вот что пишет Пауль Карель в своей книге «Восточный фронт»: «“Где он?” – вопрошали русские. Вождь молчал. Он не появлялся на публике. Ни с кем не встречался. Даже не принял членов британской военной миссии, явившихся 27 июня, с тем чтобы предложить Советскому Союзу экономическую и военную помощь. Ходили самые невероятные слухи. Сталин свергнут, поскольку слишком доверился Гитлеру? Договорились до того, что он бежал из страны. Уехал в Турцию или Персию. Так или иначе, вождь не подавал признаков жизни» [Карель, 2003а, с. 42].
Подобных сплетен тогда ходило много, и причина тому – привычная скрытность власти от народа во всех своих делах. Конечно, его речь тронула многих, и прежде всего той непомерной тяжестью в его словах от навалившейся беды, которая глубоко запала в душу каждого, кто её тогда слышал. Выбранный вождём тон тихой скорбной речи и обращение к гражданам страны со словами «братья и сёстры», так непривычные для Сталина, поразили и озадачили многих. По признанию свидетелей, его речь проникла и взволновала сердца большинства граждан и вызвала тревогу за судьбу страны в этой войне и за судьбу своих близких, как уже воевавших на ней, так и готовых встать в строй защитников. Народ в массе своей уже сердцем понял, что жертвы будут большими, и страна Советов заголосила бабьим воем. И как в народе издавна говорят: «Война идёт, всё метёт». Она и начала спешно выметать, без разбора и раздумья, всех, кого можно было поставить под ружьё, да и время торопило. Оно стало самым значимым фактором в самые первые месяцы войны. Время – вот за что бились сейчас командование Красной армии и сталинское руководство. Выиграть время, остановить любой ценой бросок вермахта на восток. Любой ценой создать надёжный рубеж обороны, а прежде всего, навести жесточайший порядок во всех частях Красной армии, чтобы остановить её паническое отступление на главном, московском направлении.
Ясно было, что на подступах к Москве будет решаться судьба всей страны. Сталин это хорошо понимал и действовал привычным для него способом. Для воплощения своего замысла им были приняты драконовские меры. Ставкой был издан хорошо известный тогда в стране приказ № 270 от 16 августа 1941 года «О случаях трусости и сдаче в плен и мерах по пресечению таких действий». Нет смысла и необходимости цитировать здесь содержание всего приказа из-за экономии места. Укажу лишь на то, что Сталин со всей прямотой объяснил непонятливым воинам Красной армии, что их семьи, если они находятся на территории, не занятой врагом, являются заложниками их поведения на фронте, и в случае сдачи в плен и других преступлений их семьи будут лишаться государственного пособия на иждивенцев.
В тот же день в Красной армии был установлен институт комиссаров как политических надзирателей, уравнявший их со строевыми командирами во всех правах. При издании любого приказа без подписи комиссара он был недействительным и исполнению не подлежал. Сразу после 29 июня 1941 года Сталиным были приняты неотложные меры, предусматривающие ужесточение большевистской идеологии и дисциплины в стране, особенно в армии, и суровую ответственность за её нарушение. Всем воинам Красной армии было прямо сказано в этом приказе: «ни шагу назад», за нарушение – расстрел. Другой, более эффективной меры воздействия на советских граждан Сталин не знал, а может, и знал, да не считал нужным их применять. Считаю необходимым напомнить читателю, что приказом № 0428 Ставки и другими директивами командирам отступающей Красной армии вменялось в обязанность сжигать и уничтожать всё, что не успели отправить в тыл, чтобы не досталось врагу. Похоже, Сталин сорок миллионов своих граждан, преступно оставленных отступившей Красной армией на территории, занятой врагом, списал в не существенный убыток, вызванные войной, которая потом всё спишет. Где и как эти сорок миллионов граждан его страны будут зимовать, чем питаться вместе с детьми, стариками и женщинами, его уже не интересовало. Нет людей, нет проблем. Это по-сталински, по-большевистски.
«Мы за ценой не постоим», – упиваемся мы с восторгом в День Победы даже сейчас, несмотря на огромные жертвы на той воне, зачастую бездумные. Неужели мы не осознали до сих пор, не совсем приличным свой излишний восторг и ликование, в этот всенародный день скорби и печали, переносимый с душевной болью почти для каждого человека нашего Отечества, потерявшего на этой войне около тридцати миллионов своих граждан?