«Эх, горе горькое, по свету шлялося и случайно на нас набрело…» С чего бы это взял и с раннего утра надоедливо привязался к ней мотив давно забытой старинной песни и теперь не может от него избавиться. Ксения недоумевала, достирывая детское бельишко, скопившееся за неделю. Прямо фонтанирует, из самого нутра, остановить невозможно. Иногда подпевала, будто другому человеку, а когда замолкала, песня по-прежнему продолжала в ней тоскливо звучать и приводить в уныние. Пятилетняя дочка, Машенька, суетилась тут же и прилежно старалась помогать матери, но больше мешала, однако мать лишь молча улыбалась и одобрительно поглаживала по её головке. Даже собирая в детской комнате бельё, Ксюша всё удивлялась тому, как привязавшаяся песня против её воли монотонно тянет безрадостный мотив, то чуть смолкает, то набирает силу. Она задумалась об этой причуде сознания, но особого значения ей не придала. Решила, что переутомилась за неделю на основной работе и от домашних дел, которые никогда все в один раз не переделать. Да к тому же её муж, Роман, неожиданно задержался в командировке, хотя должен был вернуться ещё три дня тому назад. Эта задержка не особенно её озадачила, поскольку такое с ним случалось и раньше, и всё по производственной необходимости. Должность он занимал солидную и ответственную и со временем не считался, сколько надо было работать, столько и работал, как все сотрудники в их аппарате управления крупной компании.

Кончив со стиркой, Ксения присела у кухонного стола, чтобы передохнуть, и на миг задумалась. Где же это её сыночки сегодня запропастились? Как ушли с утра, так до сей поры и нет, хотя время близилось к вечеру. Старший, Серёжа, пятнадцатилетний мальчик, внешностью и характером похожий на своего папу, ушёл для участия в шахматном турнире. А Гришаня, двумя годами младше, похожий бойцовским характером на её покойного отца, обычно в субботние дни отчаянно сражался в футбольных поединках на соседнем стадионе. Досадно было, что домой после футбольных баталий он всегда приходил в ссадинах и ушибах, но она мирилась с неизбежными издержками этого вида спорта. Главное, что оба сына серьёзно были заняты полезным для их возраста делом, но учились хорошо и между собой жили дружно, хотя зачастую с лёгкой ехидцей подтрунивали друг над другом насчёт спортивных неудач того и другого. Слушать перепалки ей всегда было интересно, но в их дела она никогда не вмешивалась. Да, они ценили материнскую деликатность, и ей приятно было это осознавать. Конечно же, её радовало, как они заметно взрослеют, становятся умнее, хотя порою становилось грустно, что как-то слишком быстро улетела молодость, когда от счастья и любви восторженно пела душа и приятно кружилась голова. Всё это было так давно, так давно, не хотелось даже верить, что всё кончилось и уже никогда не вернётся, будто вся жизнь пролетела, хотя ей было чуть больше сорока. Грустно порой бывает, даже в счастливой жизни, от того-то, наверное, и лезут в голову эти печальные песни. Конечно, сыновья, взаимно и беззаветно любили свою маму, и не показной, навязчивой любовью, а настоящей, какая и должна быть между сыновьями и матерью со дня их рождения в счастливой семье.

Притомившаяся от безделья Машенька неожиданно начала капризничать, тереть кулачками глазки и навязчиво льнуть к матери. Та привычно и легко уложила её спать, и сама тут же незаметно задремала, правда в очень уж неудобной позе, а потом и вовсе уснула тяжёлым и неспокойным сном.

Проснулась Ксения от неожиданного испуга, будто кто-то грубо и сильно поднял её за шиворот с постели. Вскочив на ноги, привычно поправила причёску, мельком взглянула на себя в зеркало и, осторожно открыв дверь, вышла из детской комнаты в коридор, где никого не оказалось. «Чудеса какие-то», – видимо, спросонья подумалось ей, а ведь она явно слышала, что кто-то вошёл в квартиру, резко хлопнув входной дверью. Сыновья, когда приходили с улицы, дверью так не хлопали. Муж всегда открывал дверь с шумом и громко всех приветствовал, а если возвращался из командировки, то всегда тянулся к ней с цветами и поцелуями, она к этому давно привыкла.

С тревожным любопытством заглянула на кухню и обомлела от того, что там увидела. Её любимый муж, Ромушка, как она его называла в домашней обстановке, в одиночестве сидел за столом, угрюмый и насупившийся, в верхней одежде, будто на минутку домой заглянул. Ксения сразу, всем сердцем почувствовала неладное, угадав по всему его облику, что внутри мужа сгустилась гроза и сейчас громыхнёт. Она едва заметным кивком головы ответила на его недружелюбное приветствие, осторожно присела на краешек стула и ощутила, как неприятно холодеют ступни ног. За эти секунды их молчаливой встречи он так ни разу и не посмотрел прямо ей в глаза. Они блуждали мимо, как застывшие в студёную пору льдинки. У неё исподволь шевельнулась тревожное подозрение: «Ведёт себя как пойманный мошенник, который после совершённой кражи не может смотреть в глаза обворованного. Да что же с ним произошло?», – терзалась она в догадках, а сама с испугом смотрела на него, такого привычно родного и близкого, и не могла произнести ни слова. Страх настолько сковал её волю, что она так и не смогла начать разговор первой.

– Ну вот что, Ксения! – тяжело и грубовато заговорил он и низко опустил голову над столом, сразу видно, избегал встречаться с ней взглядом. Затем облизнул пересохшие губы, продолжил:

– Я от тебя ухожу, и навсегда. Прошу тебя, только без истерик и разных там сцен. Ты умная и меня поймёшь, всё поймёшь!

– Ка-ак? Ка-ак, уходи-ишь?! – не веря, в отчаянии вскричала она охрипшим голосом, тяжело поднялась со стула и мелкими шажками направилась к нему.

Он тоже встал, вытянул руки перед собой, будто не хотел подпускать её, и, сморщившись, решительно сказал:

– Только без этого самого, пойми, что поступать так сейчас не надо! Глупо! И не смей этого делать!

Она послушно остановилась, не сводя с него широко раскрытых глаз, заплывших слезами, и бессильно опустилась на ближний стул. Её коленки мелко дрожали, и она еле держалась на ногах.

– А своих детей ты кому доверяешь воспитывать? – срывающимся, слёзным голосом спросила она мужа, который безответно и решительно прошёл мимо, стараясь не коснуться её, и она слепыми от слёз глазами, лишь успела посмотреть ему вслед и тут же услышала, как громко хлопнула за ним входная дверь.

Буквально ошарашенная всем происшедшим, за какие-то считанные минуты Ксения ещё не верила, да и не могла поверить, что всё случилось на самом деле, машинально подбежала к окну, с трудом растворила его настежь и, сколько было силы, крикнула с третьего этажа туда, вниз, где обычно стояла его машина:

– Ром-аан! Ро-ома-а!!!

Но его машины во дворе их дома уже не было. Умчался.

Потом она долго ходила по квартире, обдумывая услышанное. Но её мысли так путались, а сердце бешено колотилось, словно хотело вырваться из груди, что ни до чего умного она не додумалась, лишь машинально зашла в спальню, с тоской и ужасом посмотрела на их супружескую кровать, обессилев, на неё упала и разрыдалась. Плакать долго не пришлось, сил не было, да и дверной звонок загремел, призывая впустить посетителя. Это домработница, Эльвира Андреевна, пришла с Машенькой из магазина, куда уходили за продуктами, как раз перед приездом мужа, к счастью.

На тумбочке в прихожей Ксения увидела незапечатанный конверт, надписанный рукой мужа, адресованный ей. Тут же бегло прочитала. Писал, что квартиру и гараж оставляет ей и детям, которым будет регулярно платить алименты и помогать во всём, в чём возникнет нужда. Объясниться с сыновьями постарается по телефону и общаться с ними будет по мере необходимости. Просил его простить за этот поступок и ничем ему в будущем не досаждать, потому что это совершенно бессмысленно. А в конце записки – одно слово, размашисто и убийственно: «Прощай».

Только сейчас, с обречённой и пронзительной ясностью, Ксения поняла, что потеряла своего мужа навсегда, поскольку хорошо знала его решительный и отчаянный характер, он был способен на подобные поступки и отступать ни при каких обстоятельствах не будет. И ещё поняла, что это его решение – как самый суровый приговор для неё, не подлежащий обжалованию ни в каких инстанциях. С ним надо смириться и научиться жить в новых обстоятельствах, очень даже непростых для неё. Да, только после того, как прочитала записку, она полностью осознала весь ужас происшедшего, но вместе с тем обрела какое-то ледяное спокойствие и безразличие к своему горю, так нечаянно на неё свалившемуся.

Сыновья пришли домой довольно поздно, но какие-то понурые, с измождёнными лицами, и виновато, опустив головы, молча стояли в прихожей, будто зашли в чужую квартиру. Увидев их в таком виде, Ксюша мигом метнулась к сыновьям, обняла обоих и начала целовать их в лица, головы, не скрывая слёз. Они доверчиво к ней прильнули и лишь сдержанно всхлипывали. Видимо, раньше наплакались. Оказалось, ещё утром, когда она отводила Машеньку в садик, им по телефону позвонила из другого города тётя Аня, родная сестра их отца и сообщила неприятную новость. Поэтому они и ушли из дома пораньше, а пришли поздно, чтобы самим не говорить об этом маме, не хотели её расстраивать и вместе плакать, а надеялись, что ей тоже позвонят и сообщат эту горькую весть без них. Так они, обнявшись, и прошли в кухню, сели к столу, за которым отец несколько часов назад вынес им беспощадный приговор, и молча пили чай, лишь изредка вытирая слёзы.

Эта первая ночь в новом для неё качестве стала самой незабываемой в её жизни. К её изумлению, Машенька, ничего не зная о случившемся, наотрез отказалась спать в своей спальне и перебралась к матери, против чего она возражать не стала. Уснуть в эту беспокойную ночь Ксении почти не удалось, хотя с отчаяния даже снотворного приняла. Однако от его воздействия немного успокоилась и наметила некоторые планы, имеющие первостепенное значение на ближайшее время.

Прежде всего, надо усилием воли избавить свои мысли от праздномыслия и постоянно концентрировать их, только на делах, имеющих значение для её семьи. Затем, своим поведением и спокойным отношением к случившейся беде смягчить в сознании детей пагубное воздействие распада семьи, чтобы это горе негативно не сказалось в будущем на их характере и поведении. Другими словами, осознанно стать филистером, вернее филистеркой, человеком с узким обывательским кругозором и ханжеским поведением. Конечно, ханжеское поведение надо сразу отбросить, как и «узкий», и забыть об этом, поскольку её характер и поведение этому определению не соответствуют. Надо стать другой в этих условиях. С этими неспокойными мыслями она и заснула, как ей показалось на несколько минут, но проснулась рано, бодрой и энергичной, готовой сразу взяться за дело, за всё то, что себе наметила. Вчерашнее событие с утра показалось дурным сном, и в её растревоженной душе теплилась маленькая надежда, что всё какнибудь образуется и муж вернётся.

Давно замечено, что время на каждого человека действует по-разному, и трудно объяснить это разное воздействие. Одни, будучи счастливыми, его просто не замечают, сливаются воедино с его равномерным, неизменным, невидимым бегом. Другие, поверженные горем и страданиями, с душевной болью, с надсадным трудом переносят тягомотину своей неудачной жизни. Третьи лишь, привычно отсчитывают его бег по выполнению необходимых действий, а всё остальное вылетает из головы. Вообще-то говоря, со временем человеку шутить не стоит, оно жестоко мстит за безответственное к нему отношение, жалоб, обиженных не слышит и не воспринимает. Да кому под силу справиться с его беспощадностью, рвётся из её глотки безответный вопль! И сама жизнь отвечает не всем, а только сильным духом и целеустремлённым людям.

Какие же унылые и безрадостные дни, похожие один на другой, потянулись для Ксении после ухода из семьи мужа. Какая гнетущая тоска и уныние порой охватывали её в эту пору, и требовалось напряжение всех душевных сил, чтобы справиться с навалившейся хандрой. Спасали дети, они сейчас занимали всё её свободное время после работы, и это стало отрадой, спасало от нехороших мыслей. Однажды случайно заглянула в гардероб мужа и поразилась, как много он оставил в нём костюмов и другой одежды. Наверное, в спешке забыл, старался поскорее из семьи удрать, а когда хватился, возвращаться было стыдно – подумала она. Без раздумий решила выкинуть всю эту одежду, набила ею мешок, чтобы в ближайшие дни самой выбросить хлам прошлого в мусорный контейнер, но одумалась: пусть пока находятся здесь, а дальше видно будет, как с ними поступить.

К счастью, на работе её ценили как опытного специалиста, к тому же она свободно владела двумя иностранными языками, и все совещания, торжественные встречи с иностранцами, презентации в их организации всегда проходили при её участии. Это было интересно, да и положительных впечатлений хватало. И в эти тяжелейшие для неё дни после ухода мужа нет-нет, да и закрадывались в голову тревожные мыслишки, а как же она дальше будет устраивать свою личную жизнь, с тремя-то детьми? Вопрос трудный для неё, но решать его будет не спеша, с проблемами нужно разбираться по очереди, смотря как по этой части будут складываться обстоятельства. Обременять же себя вторым замужеством не имеет никакого смысла, имея троих детей. Всё-таки восемнадцать лет счастливого брака из памяти не выкинуть и не стереть и никакое любовное увлечение от него не избавит, как бы того ни хотелось. И каким бы прекрасным человеком её возможный избранник ни был, для неё он всегда будет чужим во всех отношениях. Для детей тем более. У них есть родной отец, они его любят, тоскуют по нему и всегда хотят с ним встречи. Так что тему о своём замужестве нужно выбросить из головы навсегда. Ну а если её плоть запросится подебоширить, тогда как? Ведь ее возраст – сорок три года – это красивая и прощальная пора увядания любой женщины, перед неизбежной старостью, оно всегда привлекательно своей необычной нежностью и милым обаянием, да ещё с чуть заметной грустинкой во внешности и поведении. А вот когда плоть запросится утолить жажду, тогда и решать буду, а сейчас из головы вон, из сердца прочь, с грустным сомнением решила она и нехорошо ухмыльнулась. И сколько бы случаев счастливого замужества матерей с тремя детьми её знакомые ни приводили ей в пример, этому она не верила, вернее верила не до конца. Да и как можно сравнивать сложнейшие человеческие отношения с мичуринскими опытами по скрещиванию различных растений и выведению новых? Как-то несерьёзно всё это выглядит! Ксения с усилием раздумывала над этим сложным вопросом и всё больше сомневалась в возможностях повторного, тем более счастливого замужества. Давно известно, что дважды в одну реку войти нельзя. И не надо забывать, что человек рождается, живёт и умирает тоже один раз, хотя любить может несколько раз, но каждая следующая любовь по отношению к первой всегда будет суррогатной. Вот в чём заблуждаться не следует! В конце-то концов она пришла к выводу, что человеческий материал – не для подобных опытов, да и безнравственно заниматься такими делами многодетной матери, хотя и без мужа.

Близился к концу сентябрь, торжественно сверкавший позолотой созревшей листвы под синим высоким небом, порой наводил тоску хмурыми дождливыми днями. В природе почти всё так же, как в человеческой жизни. Прошло два месяца, как она оказалась соломенной вдовой, но чувство запоздалого, нарастающего недовольства и раздражения, вызванное безвольным поведением, в тот роковой день постоянно её терзало и порой закипало настолько круто, что могло хлынуть через край. Ну никак нельзя было так безропотно выпускать тогда мужа из квартиры. Непременно надо было повиснуть у него на шее, крепко прижать к себе, а если бы отбросил, бежать за ним, лечь на асфальт перед его машиной и орать во всю глотку: «Ро-омаа! Не смей быть предателем своим детям! Задержись хоть на час! Хоть на полчаса, и мы с тобой разрешим любую возникшую между нами проблему». Не за своё женское счастье и мнимое благополучие надо было ей тогда бороться, а за отца своих детей. Да что там бороться, драться надо было, не взирая ни на что. Сейчас Ксюша всё больше убеждалась, что она тогда от неожиданности испугалась и позорно струсила, отдав своего мужа, отца их троих детей, чужой женщине, и не так важно было, какими достоинствами та женщина обладает, это сущие пустяки. Сейчас чувство собственной вины перед детьми, что не уберегла их отца от предательского поступка, не давало ей покоя. Она искала выход искупить вину, прежде всего перед собой и, конечно, перед детьми, и нашла его. Она решила поехать в тот город, куда умотался её законный муж и жил теперь со своей возлюбленной. Нет, ни скандалов, ни глупых сцен она при встрече с ними устраивать не собиралась, это наповал убило бы цель её поездки к ним. К этому она сейчас морально себя и готовила, чтобы выглядеть перед ними убедительно уверенной, ни в чём не уронить перед ними своего человеческого достоинства. Ксюша знала, была почему-то уверена, что в нравственном отношении она выглядит перед ними на два-три порядка выше, чище, и они обязаны будут выслушать её до конца, как бы ни были им неприятны её слова. Она умеет правильно и убедительно говорить, так, чтобы вызывать доверие, и при встрече этого добьётся.

Решившись на такой отчаянный поступок, Ксюша успокоилась, будто покорила в одиночестве горную вершину.

Теперь ей осталось только успеть дошить новое платье и договориться о встрече со знакомыми в том городе, где жил Роман, с которыми они раньше дружили семьями. К счастью для неё, всё получилось удачно. Знакомые в тот день отмечали совершеннолетие дочери, куда был приглашён и Роман со своей возлюбленной, а тут и она, как праздничное привидение вечера, неожиданно полыхнёт своим появлением во всём блеске, и, конечно, к их неудовольствию, но тяжёлый и такой необходимый разговор непременно состоится. Это её держало в постоянном возбуждении и в то же время неприятно волновало, поскольку она совершенно не представляла, чем всё это может кончиться. Да об этом Ксюша и не задумывалась. Будь что будет. Главное, она выскажет ему, как предателю, всё, что накипело у неё на душе за эти месяцы, и за детей заступится. С презрением бросит ему в глаза горький упрёк, что у них есть родной и живой отец, и безотцовщины они не заслужили. Прошибут ли его зачерствевшую душу эти слёзные слова, она не знала, но высказать их была обязана. Как всё-таки порой бывает приятно сознавать свою выстраданную правоту, но как трудно добиться, чтобы это поняли другие.

Наконец, её платье было готово, очень красивое, а на её фигуре просто обворожительное. Осталось сделать причёску, заказать билеты на поезд и вперёд, на амбразуру. Другого выхода у неё не было. Созвонилась с давно знакомым парикмахером и пришла к ней после работы, в назначенное время. В процессе кропотливой работы над её причёской мастер неожиданно остановились и растерянно произнесла:

– Ксения Сергеевна! Да у вас же появились седые волосы!

– Где? – с искренним удивлением прошептала она и внимательно оглядела ещё не оконченную причёску.

– Да вот же, спереди, целый локон от корней седой! Что будем делать! Подкрасить?

Ксения чуть подумала, разглядывая этот поседевший локон, довольно густой, нависший над лицом и решительно, с вызовом сказала, как приказала:

– А ничего не надо с ним делать, напоказ его, как мой в жизни успех! – и невесело рассмеялась. Только на показ! Мастер удивилась, но её желание исполнила прилежно и даже с особым трогательным старанием.

Прежде чем заказать билеты, Ксения достала из сумочки свой паспорт и с интересом прочитала в нём свою девичью фамилию «Разводова Ксения Сергеевна». А ведь совсем недавно была Бояриновой. С горькой иронией отметила, что её девичья фамилия как нельзя точно соответствует её нынешним семейным обстоятельствам. Её бывший муж довольно быстро оформил их развод, нанял опытного адвоката, хотя привычных проблем, характерных для таких случаев, у них не было. От раздела имущества он отказался в пользу оставленной семьи, а с алиментами вообще проблем не возникло. Роман, как человек по природе своей честный, не позволял себе терять человеческое достоинство ни перед детьми, ни перед обществом, за исключением последнего случая. Детям она оставила фамилию их отца, справедливо полагая, что, повзрослев, дети самостоятельно решат, какую фамилию им достойней будет носить. Хорошо помнила тот печальный день, когда она с огромным трудом плелась домой после суда по мокрой после дождя улице и неожиданно подумала, что она сейчас стала «брошенкой», т. е. женщиной, оставленной мужем, как им забракованная и никому ненужная. Женщина как бы в жёны не пригодная. Так называли таких в посёлке, где прошли её детство и юность. Это народное прозвище было оскорбительным, несмываемым пятном в ту далёкую пору, но по сути правильным. Да, она сейчас как вот эта железка под ногами, втоптанная в грязь на дороге, которую никто никогда из грязи не поднимет, и её в конце концов здесь затопчут. Брошенка она и есть брошенка, само слово за себя всё объясняет, да к тому же филистерка. Вроде интересно, но не смешно.

В день отъезда с работы отпросилась пораньше и пришла домой после обеда, чтобы, не спеша собраться в дорогу и доделать кое-какие семейные дела. Однако не утерпела и снова надела новое платье, которое ей так сильно пришлось по душе, как никакое другое в её жизни. Повертелась перед зеркалом, любуясь собой, и, тяжело вздохнув, присела за диван. Стало немножко грустно от одиночества – не перед кем покрасоваться в новом платье, на сердце ощутила необычную тяжесть.

Вдруг зазвонил телефон, она подняла трубку, выслушала и с побелевшим лицом и трубкой в руке безвольно опустилась на стул, растерянная и подавленная. Телефон настойчиво издавал гудки, и она, будто испугавшись этого, торопливо положила ее на место. Сестра мужа Анна с тяжёлым чувством сообщила ей, что Роман с женой два дня назад уехали в заграничную командировку работать по контракту на три года и что он просил их не беспокоиться. Обо всём остальном он ей сообщит по телефону, чуть позднее, как устроится на новом месте. Больше ни о чём Анна говорить не стала и торопливо закончила разговор. Даже не спросила о племянниках, которых любила и скучала по ним. Растерянная и убитая этим дьявольским сообщением, Ксюша медленно и осторожно, будто боялась кого-то вспугнуть, побродила по комнате, о чём-то раздумывая, машинально подошла к гардеробу мужа и настежь распахнула створки. Было неудержимое желание во всю силушку закричать в эту безответную пустоту, где висели его костюмы, и от отчаяния зареветь, но сдержалась, увидев в углу мешок, набитый оставленными вещами бывшего мужа. Не раздумывая, с досадой сняла с себя платье, затем всё содержимое вытряхнула из мешка и молча, упорно и старательно, начала все его вещи встряхивать от пыли, чистить, гладить и снова развешивать в гардеробе на плечики. Покончив с этой работой, взяла свою обнову, расправила её перед собой, придирчиво ещё раз осмотрела, прижала к лицу и от нахлынувшей обиды расплакалась. Затем повесила платье рядом с костюмами мужа, укрыла всё это специальной накидкой, закрыла дверки и, раскинув руки в стороны, обняла их, будто прощалась со своим прошлым навсегда и во весь голос разрыдалась. «Неужели всё её семейное счастье так свободно поместилось в этот ящик?» – мелькнуло у неё. Мучительно больно и до истязания тяжело давался Ксюше разрыв с любимым мужем и той счастливой жизнью, какой они прожили с ним около двадцати незабываемых лет.

Немного успокоившись, Ксения устало прилегла на диван и печально задумалась, вспоминая всё, что с ней произошло за последние дни. Беспокоила Маша, явно начинавшая понимать, что между матерью и отцом произошло что-то нехорошее. В один из вечеров, когда они укладывались вместе спать, Машенька доверчиво прижалась к её уху и горячим шепотком спросила:

– Мама, а ты папу любишь?

Ксюша, не задумываясь, согласно кивнула головой и одними губами шепнула в ответ:

– Да.

Немного помолчав, заботливая доченька с достоинством ответила:

– Я тоже папу люблю, – и через некоторое время уснула самым приятным детским сном.

Через несколько дней снова спросила:

– Мама, а ты папина?

– Да-а, – неуверенно ответила Ксения и услышала её радостный ответ:

– Я тоже папина.

Потом Ксения об этом часто задумывалась и пришла к неожиданному выводу, что Машенька в свои пять лет понимает гораздо больше, чем можно подумать, и это надо принять во внимание, пока не поздно.

Сыновья в этот день пришли домой почему-то раньше обычного. По их виду она поняла, что они уже обо всём знают, видимо отец им позвонил или Анна успела это сделать раньше. Но для неё даже лучше было, поскольку ни к чему были им эти горькие объяснения с матерью, морально неприятные и тяжёлые для всех. Ужинали молча, лишь изредка говорили что-то незначительное, да сыновья порою исподлобья бросали на измождённую мать вопросительные взгляды, которые она старалась не замечать. За весь вечер об отце никто не сказал ни слова, и невольно им казалось, что он уехал от них в бесконечную даль, откуда никогда больше не вернётся. Это ощущение было подавляющим, нагоняло уныние тоску и овладело всеми безоговорочно. Прощаясь перед сном с матерью, они доверчиво к ней прижались и чуть дольше задержались, как бы мысленно её подбадривали: «Не робей, мама, мы тебе никогда не изменим и всегда будем с тобой». Она в ответ ободряюще улыбнулась, погладила их непослушные волосы и пожелала им спокойной ночи. К её удивлению, уснули они с Машенькой в эту ночь легко и спали так сладко и безмятежно, как спят только люди с чистой совестью. И кто бы ни поглядел на них, спящих, невольно в изумлении воскликнул бы: «Да не тревожьте сон ангелов, они сами проснутся и будут делать нам, грешным, только добро!»