Надо же было в тот день такому случиться. Только Василий Петрович взялся за дверную ручку, чтобы уйти на работу, как из своей комнаты выскочил заспанный внук Серёжа, студент, и торопливо его окликнул:

– Деда! Погоди! послушай минутку! На той неделе на занятиях по логике мне задали дома решить потешную задачку, и я сколько ни бился над ней, правильно на неё ответить так и не сумел. Помоги, деда, а?!

– Ну давай, только поскорей, я спешу.

Серёга спросонья, моргая близорукими глазами с белёсыми ресницами, тут же в прихожей и выпалил задачку скороговоркой, и Василий Егорыч еле успел её запомнить:

– Любви все возрасты покорны, а неизвестному Иванову 80 лет! Нужно, дед, найти логически верный ответ и обязательно с философским уклоном. Покорна ли тому Иванову любовь в его годы? Понял, дед?

Василий Петрович согласно кивнул головой и поспешно вышел. Своего внука он любил и никогда ему ни в чём старался не отказывать, но, выйдя на зимнюю улицу с морозным ветерком, прежде всего накинул на голову капюшон куртки и задумался. Вроде бы просьба внука с первого взгляда похожа на розыгрыш, он иной раз позволял себе такое по отношению к деду, чтобы послушать, как тот отвечает на его заковыристые вопросы, и вволю посмеяться. Но с другой стороны, насчёт первой строки ему не шибко сложно ответить, а вот насчёт Иванова хорошенько надо подумать, чтобы не упасть в глазах внука в этом вопросе. Тут дело серьёзное, не спеша размышлял он по пути на работу. Конечно, в первой строке чувствуется озорной Пушкин, загадочно обронивший когда-то эти слова о любви, а сам-то имел в ней завидный успех и с завораживающим блеском об этом писал в своих произведениях. А безвестный Иванов, похоже, кем-то выхвачен и прилеплен к словам поэта в нынешнее время, и по прожитым годам не так просто к нему может возникнуть у кого-то любовь, да ещё покорная. Видно, кто-то лишнего здесь приплёл и скорее для потехи. Но и тут ничего заумного нет, если подойти к этому Иванову со здравым смыслом, без всякого философского уклона, и ещё надо хорошенько покумекать, прежде чем дать внуку правильный ответ.

И хотя задачка показалась ему не такой уж сложной на первый взгляд, однако он целый день, каким бы делом ни занимался, постоянно размышлял о ней, стараясь понять её затаённый смысл, и, к стыду своему, никак не мог докопаться до её философского уклона, чёрт бы его побрал этот уклон, да ещё философский. По здравому-то уму, если мужик серьёзный и к старости сохранил в себе моральные и физические силы, то ему, само собой, будет подвластна и новая любовь, а если не сохранил силёнок, то прости и прощай любовь, и всё, что с нею связано. А связано с ней ох как много, даже слишком, так что лишиться этого для нормального мужика самая мучительная беда, и жизнь после этого у него будет безрадостной, как у пустынного странника, бредущего в тишине пустыни, без видимой цели и в тоскливом одиночестве. Не позавидуешь. Или взять другой пример, допустим любого космонавта. Запустили его в космос, крутанулся он там раз или несколько вокруг шарика, и если нет желания повторно там покувыркаться, то получай Героя, и солидную должность, и серьёзное денежное содержание. А после используй на всю катушку свои нерастраченные силы до конца жизни, и любовь никуда от него не денется, она за ним всегда покорно и неотвязно будет ходить. Да взять, к примеру любого генерала: как только припаяли к его погонам генеральские звёзды, то особо и не надо ему умственно себя тиранить на службе, а всего лишь строго спрашивать с подчинённых да нажимать на командном пункте нужные кнопки. При этом разумно сохранять свои силы, чтобы внешний вид у него был бравым, а лицо должно выглядеть как у буддийского монаха, гладким и розовощёким, с задорным блеском в глазах. Думается, что его силы и пенсионного жалованья вполне хватит на содержание и старой генеральши, не обременённой малыми детишками, и молодой кое-что перепадёт, если на склоне лет потянет таковой обзавестись.

Эти невесёлые мысли Василия одолевали лишь потому, что такая сытая жизнь просматривается только на самом верху, и не надо бы ему туда попусту задирать голову, чтобы всматриваться в чужую недостижимую жизнь. А внизу, где он копошится уже более полувека, совсем другая жизнь, не шибко радостная, но умеючи жить можно. Есть ли в его рассуждениях философский уклон, Василий Петрович не знал, да и не хотел знать, если бы внук не попросил ответить на простенькую задачку с философским уклоном, то он бы об этом и не задумался. В его время таких задач ребятне не задавали, у них тогда другое понимание смысла жизни было, далёкое от философского. В общем, философского уклона Василий Петрович так и не одолел, и решил внуку рассказать только о своих размышлениях по этому вопросу, а там пусть сам привыкает думать и находить философский уклон, если нужда в нём возникнет. И всё-таки остаток рабочего дня продолжал думать об этой въедливой загадке.

Особенно досадно было Василию Петровичу, что не ко времени ушёл в отпуск его непосредственный начальник, недавно назначенный мастер участка Сан Саныч. Ведь до чего башковитый парень – на любой вопрос ответит и толково подскажет, как исполнить любое порученное им задание. Уж он-то бы наверняка ему понятливо растолковал об этом философском уклоне, заданным внуком, загрузившим его старую голову этой морокой. В цехе Василий Петрович числился наладчиком станков разного назначения, а фактически был нарасхват по всем аварийным случаям, какие у них нередко случались. Нет, он был не просто наладчиком, но и мастером на все руки по самым необычным делам, не относящимся к его основной профессии. Начальник цеха частенько говорил во всеуслышание, что Василий Петрович заменяет в цехе семерых специалистов, и цены ему нет. Конечно, ему было приятно об этом слышать, но платили-то он ему чуть больше средней зарплаты, ну, хоть премиями никогда не обижали и этим компенсировали его небольшую зарплату. Но всё чаще чувствовал Василий Петрович, что тяжеловато ему стало тянуть эту нелёгкую лямку в семьдесят-то шесть лет. Наверное, не каждому из нынешних трудяг было бы под силу прожить такую трудную жизнь, особенно в послевоенные годы, и сегодня оказаться способным трудиться наравне со всеми и продолжать быть кормильцем большой семьи в эти суматошные годы разных несостоявшихся реформ. Это на словах просто выглядит, а на деле? И никто его и никогда другим специальностям не учил. Сам всему, чему хотел научился и добивался успехов в делах, благодаря своей природной смекалке, которая безотказно служит ему до сих пор. На днях, помнится, вставлял выпавший бриллиант в золотой перстень главного бухгалтера, по её слёзной просьбе. В благодарность же за сделанную работу она лишь кисло скорчила ему улыбку густо накрашенными губами и лениво выдавила из себя еле слышное: «Спасибо». Василий Петрович почему-то обиделся и с горькой досадой подумал: «Эх, туманы мои раз туманы…! Будь я чуть помоложе, вставил бы тебе, алогубая дорогуша, такой бриллиант, что помнила бы меня всю жизнь». А типерича он, Василий Петрович, мастер на все руки, для знакомых по цеху вроде как начинающий школьник – послушно исполняет просьбы, болезненно обидчив по любому пустяковому делу. Старость шкодит.

Домой в тот вечер после работы Василий Петрович возвращался усталым и почему-то недовольным собой, но не из-за того, что не до конца разгадал задачку внука, а из-за чего-то другого, о чём сразу не мог догадаться, пока не пришёл домой. Ужинал он в этот раз лениво, нехотя. Жена Таисья суетилась по кухне и, поглядывая на мужа, протяжно и вопросительно произносила:

– Ваасиилий! Ваасиилий!

А он, занятый своими размышлениями и ужином, особого внимания на её вопросы не обращал, пока она прямо не спросила, вплотную подойдя к столу:

– А получку-то пошто, Василий, мне не отдаёшь, забыл што ли?!

И только сейчас он оживился и внутренне ахнул, вспомнил, что, занятый работой, а больше размышлениями о философском уклоне, совсем запамятовал о зарплате, которую выдавали в этот день, и не получил её, что случилось с ним впервые в жизни. Но, стыдно сказать, чем он больше кипятился, объясняя жене забывчивость в день получки, тем неубедительнее выглядело его оправдание, и это обоих раздражало. Как мог, он терпеливо, но с лёгким волнением, сбивчиво снова и снова, пытался ей объяснить свою забывчивость, но возмущённая Таисья ему почему-то не верила и упорно настаивала, чтобы он отдал ей деньги. Назревал нешуточный семейный скандал, очень редкий между ними в последние годы, но неожиданно и продолжительно зазвенел в коридоре звонок, и Василий Петрович, озадаченный этим, заспешил к входной двери.

В открытых настежь дверях стояла кассирша их цеха Алла Ивановна и личный шофёр начальника цеха, имя которого он забыл.

– Наверное, Василий Петрович, живёте вы богато, раз получку не стали наравне со всеми получать? Мне-то её оставлять в кассе на ночь запрещено, а сдавать в центральную кассу возни много, вот и прикатили к вам домой. Уж не обессудьте! – торопливо и сердито высказывала она ему упрёки, отсчитывая на столе его зарплату.

А с подобревшего лица Василия Петровича всё это время не сходила блаженная улыбка праведного человека, и он добрым взглядом щедро одаривал свою жену, присмиревшую и смущённую всем происходящим. Радостно и приятно было ему осознавать, что начальство так прилюдно его уважило, даже домой привезли получку, чего никогда в жизни не случалось. А после, как кассирша уехала, он молча и деловито отсчитал нужную сумму, накинул одежонку и быстрёхонько, насколько мог, смотался в ближайший магазин, откуда вернулся с четвертинкой водки. Этого неотложно требовала нынешняя ситуация, и себя надо было привести в нормальное состояние, сдобрить водочкой. Умная Таисья молча и покорно выставляла нужную в таких случаях закуску, а с посветлевшего лица Василия Петровича не сходила счастливая улыбка человека, сделавшего доброе дело, а какое, он и сам не мог точно назвать.

Да это и понятно. Любое добро приходит в счастливую семью почти незаметно, только несчастье ломится к человеку всегда неожиданно. Он и не слышал, как сзади к нему подошла Таисья, ласково прижалась к спине своими тёплыми грудями, да ещё нежно коснулась губами его облысевшего затылка и с придыханием прошептала: «Вася-я!!!» Он замер от её ласкового обращения к нему, какого давно не слышал, и обернулся, чтобы обнять жену и сказать ей самые ласковые слова, какие сохранила память, но тут с шумом открылась дверь, и вошёл Серёга, вернувшийся с занятий. Он небрежно поприветствовал их, «добрый вечер», и молча сел за стол поужинать, нахмуренный, явно чем-то недовольный. От неожиданности Василий Петрович коротко ответил на его приветствие и сказал ему, чтобы сгладить заметное смущение от общения с женой наедине:

– Слышь, Серёжа! А твою-то просьбу я выполнил, только не до конца, надо бы нам вместе коекакие моменты обсудить, а дальше сам домыслишь. Думаю, справишься.

Сразу внук ему не ответил, заканчивал ужин и, только встав из-за стола, на ходу вскользь бросил:

– Да не надо, деда, раздумывать над этой заморочкой, это преподаватель сказал для потехи, а мы принял всерьёз, но коллективно ответили, и тоже с философским уклоном.

От его небрежного ответа Василий Петрович помрачнел лицом, казалось, даже покраснел до корней жиденьких волос, и так ему стало обидно за себя и стыдно перед женой, что он долго сидел и молчал, низко склонив седую голову над столом. «Иждивенцем внук растёт и без душевной чуткости, – тяжело раздумывал Василий Петрович, – и какой из него человек выйдет, когда выучится, угадать трудно. Его родители на Севере горбатятся второй год, на квартиру зарабатывают, а его воспитанием должны заниматься мы, старики, вот и результат воспитания сегодня выявился, так что на душе противно». Ведь цельный день он ухайдакал на разгадывание заморочки, даже получку из-за этого забыл получить, а внук и разговаривать об этом не захотел. «Надо признать, пропащий денёк у меня сегодня выдался, хуже поди-ка и не бывает», – заключил он.

Но тут снова подошла Таисья и прижалась к нему, будто почувствовала тяжёлые раздумья мужа и решила по-своему облегчить его душевную маету и ласково, почему-то в ухо, прошептала:

– Иди-ка ты, Васенька, в постель, я уже её приготовила, а как управлюсь после ужина с посудой, и сама приду. И будем мы с тобой вместе решать загадку внука с философским уклоном и, даст Бог, решим, – и ещё плотней к нему прижалась, будто старалась его морально подбодрить перед решением заковыристой загадки.

От неожиданности Василий Петрович сперва взбодрился и хотел ответить жене запоздалой лаской, но её последние слова его насторожили, он с удивлением посмотрел в её усталые глаза, подёрнутые слёзной пеленой и в молчаливом недоумении, озадаченный ушёл в спальню. «Что же с моей Таисьей сегодня стряслось, что слезой прошибло, – в волнении размышлял он и не спеша укладывался в постель, при этом кисло морщился и ухмылялся. – Как это она додумалась сказать такие непутёвые слова, с таким-то явным намёком на известные обстоятельства супружеской жизни. Совесть, что ли, совсем потеряла в таком возрасте, что делает подобные бесстыдные намёки? Ну хоть бы додумалась посмотреть на себя в зеркало, ведь совсем седая, сморщенная и до неприличия ссутулилась, и вдруг как-то глупенько засуетилась ни с того ни сего, будто вспомнила их молодость, и без спроса вздумала тянуться туда, куда нынче сплошным потоком тянутся только молодухи. Еёто какая холера туда потянула в таком возрасте? Глупо и стыдно ей должно быть».

Неожиданно для себя Василий Петрович решил закрыть дверь в спальню на ключ, но, подумав, отказался от этой затеи, и был прав. Прятаться от своей старухи, с которой прожил всю жизнь, это же для него, хозяина семьи, вселенский позор. Этим поступком никогда и никого не рассмешишь, даже караван верблюдов, бесполезно. Конечно, организм женщины сложнее мужского, так природа распорядилась. Ведь любая женщина порой и сама не знает, отчего у неё внутри вдруг что-то засвербит, заискрит, но уже не воспламеняется, как в молодости, да и сердчишко при этом торопливо заколотится и начинает неприятно заикаться. И невольно возникает для её здоровья опасная проблема. А ведь эти «хотения» разных там бабулек в любом возрасте, будь они неладны, просто негигиеничны и, в общем-то, аморальны, с нравственной точки зрения, но природа своё берёт, чёрт возьми, и с этой морокой надо как-то уживаться.

Давно известно, что словами природу не переделаешь, как и женщину не ублажишь, даже в «бабулькином» возрасте. Нет, прятаться от своей жены в спальне он не будет, решил Василий Петрович, не таковский он мужик, но, если Таисья сейчас придёт к нему, он привычно укажет ей на положенное место и поступит так, как привык поступать всю жизнь, и без всяких там философских уклонов. И точка. Возражений и сомнений по этой теме он не принимает.

Всё-таки правильный человек Василий Петрович, муж Таисьи, скажут знающие их люди и не ошибутся.