Опасно приближалась дневная июльская гроза, вдали бушевал ливень, из черноты наплывающей тучи, которая захватила половину горизонта с югозападной стороны, резко засквозило прохладным ветерком, грозно потемнел небосклон, ещё недавно сиявший утренней синевой. А в отдалении робко доносились глухие раскаты грома. Мы с сыном Колей в спешке сняли с озера сети, собрали палатку, второпях скинули всё в свою машину «УАЗик» и начали с трудом выбираться из болотистой низины на возвышенность, где вдоль сельской дороги сиротливо тянулись заросшие непролазным бурьяном бывшие колхозные поля. Колхозы рухнули в одночасье, и наделы лишились хозяина. На них больно было смотреть, как на сирот, оставшихся без родителей.

Возможно, городскому жителю это было бы безразлично, но для тех, кто родился в деревне и прожил там детские годы, она будет любима до конца жизни. А сейчас смотреть на разруху сельского быта и брошенные на погибель, некогда хлебородные поля было невыносимо. Содрогалась душа от такого бесчеловечного, варварского отношения тогдашней власти к земле-кормилице и сельскому труженику, вроде бы её хозяину, насильственно отлучённому от земли и бездушно брошенному в неслыханную безработицу и пьяную погибель. У работящих мужиков не было никакой надежды хоть когда-то выбраться из нужды и этого дурмана.

Однако нам не мешкая надо было добраться до асфальта, а это четырнадцать километров по разбитой сельской дороге, с глубокими промоинами, и мы спешили. Лихо промчались по деревенской улице с сиротливыми и неухоженными, оставшимися без мужского пригляда домами, непривычно пустынной улице, где нас ни одна дворняга не облаяла. Выехали за околицу и поехали среди печальных полей, при виде которых замирала душа. С тревогой думалось: «Неужели все эти поля и деревня, созданные с превеликим трудом нашими работящими предками, навсегда безмолвно умрут на наших глазах и никогда больше не возродятся?»

При виде той деревенской порушенности, что мы наблюдали из окна своей машины, подумалось, что к этому, видимо, неумолимо и безжалостно всё и катится. Но почему-то в глубине души, в её самом дальнем закоулке, еле теплилась слабая надежда, что так не должно случиться, так не должно быть по закону человеческого бытия, и эти заросшие бурьяном поля и безжизненная деревня непременно когда-нибудь возродятся и заживут с новой силой, доселе ещё не виданной. Именно в это хотелось верить, глядя на погибающую деревню.

По принятому в старину обычаю перед зарождением поселения, на самом высоком месте посреди будущей деревни, мужики вскладчину всем миром ставили церквушку, чтобы вознеслась она над домами и огородами своим куполом и крестом, как божественный символ зарождающейся новой жизни. Тогда и шумливая ребятня на улице объявится, и дворняги с радостным лаем будут вместе с ними по улице носиться. И конечно, деревенские петухи обязательно будут вовсю голосить, оповещая хозяев, что потомство у них непременно заведётся, и как-бы подавая пример своим хозяевам тоже заниматься этим полезным делом – заводить деток. Вроде бы так и должно быть, ведь без всего этого деревня мертва.

Выехали за околицу и, проехав около двух километров среди таких же печально заброшенных полей, въехали в старый сосновый бор, грозно шумевший густыми кронами в порывах предгрозового ветра.

Слева перед бором на просторной травянистой поляне увидели небольшое стадо коров вместе с овцами, и я привычно поискал глазами знакомого пастуха Илью, но, к своему удивлению, его не увидел. Стадо коров и овец дружно вплотную сбилось в гурт, беспрерывно отбиваясь хвостами от наседавшего комарья, мошек и носившихся, как истребители, паутов. Всё это свирепое летающее воинство кровопийц тучей висело над стадом и угрожающе гудело на все голоса над своими жертвами. Эх, запалить бы сейчас Илье маленький костерок да подбросить в него свежих хвойных веток, стадо сразу бы прибилось в полосу густого дыма и хоть малость передохнуло от злодейства кровососов, которые беспрерывно донимали коровёнок весь день.

Проехав ещё немного, остановились. Справа от нас ниточкой блеснула маленькая речушка с одиноким рыбаком в резиновой лодке, колыхающейся на крутой волне. И тут, на ветреном взгорке у реки, я неожиданно увидел женщину, которая сидела на старом пне лицом к ветру и беспрерывно отгоняла от себя хвойной веткой налетающих кровопийц. Уж чем-чем, а полчищами кровожадных насекомых, от которых в летний зной спасения нет, наша родная природа с избытком нас наградила. Однако я другой такой страны не знаю и не хочу знать. Это моя малая и большая Родина. Мне она всегда мила такой, какая она есть. Здесь я родился, вырос, детей и внуков вырастил и в иной мир отойду.

«Здесь русский дух, здесь Русью пахнет… и русалка на пеньке сидит», чуть переиначив, повторю слова гения русской поэзии. Так вросла в мою душу жизнь в родном Отечестве, что я стал неотделимой её живой частичкой. Наверняка есть и другие мнения на этот счёт, но они меня уже мало интересуют.

Подъехали почти вплотную к женщине, я открыл дверку и поздоровался. Она, не поворачивая к нам головы, молча и как-то безразлично кивнула в ответ и улыбнулась красивыми полными губами, чуть подкрашенными губной помадой. От такой причуды, доселе невиданной здесь, я обомлел и даже чуть растерялся. Потом нашёлся и спросил про Илью. Она тяжело вздохнула и, не поворачивая к нам загорелого до черноты лица, ещё красивого, равнодушно ответила:

– Помер с перепоя прошлой осенью, как все молодые мужики у нас нынче умирают. Вон там лежит, – кивнула она на белеющие невдалеке кресты, на свежих могилах недавно похороненных её земляков, на неухоженном деревенском кладбище.

– Все парни у нас поумирали взрослыми мужиками. Отслужили в армии, а глупые, вроде малых детишек. Жалко их до слёз, а ничем не поможешь. Работы после развала колхоза не стало, вот и подались в пьянство – на верную погибель. Совсем наша деревня теперь без мужиков осиротела, как в ту войну.

Услышав новости, я тяжело вздохнул, чуть помолчал, раздумывая, о чём бы ещё её спросить, и неожиданно предложил выпить квасу, который мы оставили на обратный путь. Она как-то виновато улыбнулась и отрицательно покачала головой. А я не унимался, придумывая, чем бы ей доставить хоть какую-нибудь приятность в этом комарином аду, где она находилась целый день, и предложил ей перекусить впрок оставшимися у нас продуктами. Она чуть хохотнула, повернулась ко мне лицом, прямо и внимательно посмотрела мне в глаза, чуть прищуриваясь. Видимо, такого глупого доброхота, как я, она встретила здесь впервые и от этого заметно повеселела. Редкие морщинки на её лице, расходящиеся лучиками от глаз, разгладились. Её поразительно синие глаза, резко выделяющиеся на загорелом лице, смотрели с нескрываемым любопытством, и, видимо, она ждала продолжения разговора. А я растерянно умолк, мои мозги будто заклинило, и с наглой бесцеремонностью рассматривал её лицо, ладную фигуру зрелой женщины и, каким-то, чудом сохранившиеся, в деревенской жизни, остатки увядшей девичьей красоты, невидимой тенью, осенявшей её лицо. Тогда спросил про знакомых деревенских мужиков и ребят:

– Живы ли?

В ответ она безнадёжно махнула рукой в сторону свежих деревянных крестов деревенского кладбища, уходящего вглубь бора, и безразлично ответила:

– Почти все там лежат, раз по-человечески жить не захотели.

Меня просто поразило, с каким равнодушием говорит она об умерших земляках, которых знала с детства. До какой же степени безразличия надо было ей дойти, чтобы так о них говорить. Видимо, привыкли к таким печальным случаям и относились к ним без эмоций. Она немного помолчала, тяжело вздыхая, и добавила, будто в своё оправдание:

– Мы ведь по очереди сейчас пасём личный скот, а колхозное стадо всё давно порезали, ни одной коровёнки не осталось. А жить-то надо, вот и пасём дворами, у кого хоть какая-то скотина осталась.

Жутко было слушать эту печальную историю, случавшуюся тогда почти в каждом колхозе. Но у меня на языке давно вертелся только один к ней вопрос, который хотел задать и никак не осмеливался. «Зачем и для кого она накрасила губы, будучи пастушкой, в этом безлюдном месте, находясь целый день со стадом коров среди комариного царства?» Все остальные вопросы блекли, глохли, были лишними и ненужными. Но этот главный вопрос застревал в глотке и никак не мог вырваться наружу, чтобы нечаянно не уязвить женское самолюбие. А может, мой здравый смысл, тормозящий первые душевные порывы, тогда ещё надёжно срабатывал в подобных случаях и оберегал меня от позора перед этой женщиной? Всё возможно, но этот главный вопрос я так и не задал тогда и благодарен своим мозгам, что их в тот момент удачно заклинило.

Гроза приближалась. Мы с сыном попрощались с пастушкой, так и не узнав в спешке её имени, замужем ли она, есть ли дети у неё и сколько, и тронулись в путь. Я оглянулся и увидел, как она поднялась с пенька и прощально махала нам веткой хвои, приветливо улыбалась накрашенными губами. Моя душа будто оцепенела, и я с содроганием подумал: «Вот мы с сыном редкие залётные гости, уезжаем к себе домой, где у нас имеется относительно комфортабельное жильё, а эта прекрасная женщина остаётся здесь навсегда в этом захудалом месте до конца своей жизни, которую счастливо или несчастливо здесь прожила. Сюда и дороги-то пригодной для нормальной езды никогда не было, нет сейчас, да и не скоро ещё будет. Социалистическое средневековье наяву.

Пусть так, но здесь прошло её детство, юность, здесь случилась первая любовь, замужество и дети, наверное уже взрослые. Здесь похоронены все предки, это её малая Родина, краше которой для неё на этой земле места нет. А накрасила губы лишь потому, что в сегодняшней одичалой жизни просто захотелось понравиться самой себе, хоть на один день, даже в этом глухом и безлюдном месте. Это её право, красить ей губы или не красить. И разрешения на это она ни у кого не должна спрашивать и, тем более, кому-то объяснять, почему она это сделала. Она вообще никому ничего не должна и ничем не обязана в этой жизни. Это мы, городские жители, у неё в неоплатном долгу. Единственно, к чему она безоговорочно обязана стремиться в своей жизни, так это любить, быть любимой и рожать здоровых детишек да не забывать заботиться о своей внешности, чтобы прилично выглядеть, насколько это возможно в деревенской жизни. Всё остальное невольно им устроили нынешняя власть и бессовестные, спившиеся мужики, взвалив на их плечи большую часть проблем сегодняшней деревни. И теперь этот огромный воз они покорно на себе тянут, как в войну тянули и вытянули, спасая Отечество.

Так и живём, и в ус не дуем.