Николай Иванович не любил оперу, потому что не понимал искусства, застывшего в установленных раз и навсегда условных формах.

И всё-таки в тот пятничный вечер, около шести часов, он коченел в лёгком кашемировом пальто возле входа в оперный театр. Припарковаться поблизости у Гаврилова не вышло, поэтому ему пришлось добираться пешком, бросив автомобиль за два квартала.

С момента, когда Кристина дала ему номер своего телефона, до момента, когда он позвонил ей и пригласил в оперный театр, прошла ровно неделя.

Дуновение пронизывающего осеннего ветра поначалу не очень ощущалось из-за присутствия толпы людей перед дверями театра, но постепенно толпа поредела, а потом и вовсе исчезла; затем маленькими группами по два-три человека пробежали на всех парах последние из опоздавших зрителей; наконец, ещё через десять минут какой-то долговязый гражданин, придерживая слетавшую шляпу, заскочил внутрь, очевидно, пытаясь догнать давно прозвеневший третий звонок, – и Николай Иванович остался совершенно один на пустынной освещаемой фонарями улице. Ветер тотчас проник к нему за пазуху, грубо толкнул в спину, несколько раз мазнул холодом по щекам и пошёл играть полами тонкого кашемирового пальто, закручивая их вокруг ног своей жертвы.

– Где же она?! – в отчаянии думал Николай Иванович, проклиная своё опрометчивое решение позвать в театр легкомысленную студентку. – Ведь предлагал же забрать её на машине! – сетовал он.

На предложение заехать за ней студентка, однако, отвечала отказом, руководствуясь ей только известными соображениями, и сообщила, что доберётся сама на такси.

Набрав её номер, Гаврилов услышал: «Абонент временно не доступен», после чего про себя воскликнул:

– Да что же это такое?!

Жена Николая Ивановича думала, что он задерживается допоздна на деловой встрече; именно так он представил ей своё отсутствие дома в вечернее время. Начавшись в шесть тридцать, опера должна была завершиться около девяти – девяти тридцати. За полчаса Гаврилов как раз рассчитывал проводить студентку и возвратиться к семье в десять.

Занятый подсчётами времени, необходимого для осуществления своей авантюры, Н. И. заметил, как от потока автомобилей, двигавшихся по проспекту, отделилось жёлтенькое, похожее на лодку такси и причалило к бордюру, включив сигнал аварийной остановки.

Из отворившейся двери показались сначала две ножки, обутые в туфельки, а затем, приподнимая полы пышной юбки, появилась и сама фигурка, которая была изящна, словно сахарное украшение на торте. Голову незнакомки покрывал платок, под которым угадывалась сложная высокая причёска, а на плечи небрежно наброшена была коротенькая шубка из норки.

Неуклюже оскальзываясь и ежеминутно рискуя свалиться, фигурка бросилась по направлению к входу в театр. При этом девушка старалась придерживать платок на голове и одновременно края шубки, готовой вот-вот соскользнуть с обнажённых плеч. От спешки незнакомка, казалось, не замечала ничего вокруг.

Узнав её и улыбнувшись, Гаврилов шагнул ей навстречу и успел поймать за локоть в тот самый момент, когда предательски скользкий обледенелый асфальт всё-таки сделал своё дело: каблук, прочертив линию, взвился в воздух, лишая тело даже того хрупкого равновесия, какое имелось у него до сих пор.

– О, чорт! Это ты! – воскликнула Кристина, почти падая в объятия Николая Ивановича.

Улыбаясь по-детски очаровательно, так что невозможно было уже рассердиться, она произнесла:

– Я опоздала! Извиняться не стану.

Гаврилов поразился тому, как быстро он превратился для неё в «ты»; разговаривая с ним по телефону каких-нибудь два часа тому назад, она обращалась к нему исключительно на «вы». А теперь вдруг это близкое «ты», такое же интимное, как дыхание другого человека возле уха.

– Идём быстрее! – увлекая её за собой, воскликнул он, принимая сближение. – Мы с тобой опоздали настолько, что нас могут уже не пустить.

И они побежали в театр, неизвестно, отчего развеселившись вдруг по дороге, как школьники, которых отпустили с уроков. Миновали суровую старуху на входе, предъявив ей билеты, сдали одежду в гардероб, взяли белый с облезлой позолотой бинокль, чем расположили к себе гардеробщицу, и, уже не слыша брошенное им вслед добродушное «Бегите быстрее, а то не пропустят!», добрались по мраморной лестнице до закрытых тяжёлых дверей на втором этаже, из-за которых, словно прибой, грохотала музыка.

Сидевшая на низеньком пуфе старушка с вязаньем подняла на них пустые глаза, окружённые набрякшими веками. В её жёстких седых кудрях, прибранных пластмассовым гребнем, в старческих складках возле губ, в невидящем взгляде из-под очков, в мелькающих спицах и выползающих из-под них шерстяных петлях присутствовала неумолимость древнегреческой Парки.

– Пустите нас, пожалуйста! – взмолилась спутница Николая Ивановича, и вид её был до того трогателен, что консьержка отвечала ворчливо:

– Проходите уж, ладно.

Проникнув за тяжёлые двери, они оказались как будто бы внутри огромной чёрной трубы, на конце которой ярко светилась сцена с двигавшимися по ней поющими фигурками. Со всех сторон бухал и пиликал оркестр, а в темноте угадывалось море молчаливых сосредоточенных зрителей.

Когда они добрались до места и, возбудив недовольное ворчание среди соседей, устроились в креслах, Николай Иванович наконец-то смог как следует рассмотреть свою спутницу.

Её причёска, в виде башни возвышавшаяся над головой и украшенная бабочками, мелкими цветами и блёстками, казалось, распространяла вокруг себя радужное сияние. Плечи были оголены, грудь волновалась и напирала на тесный и жёсткий лиф; всё платье нежно-кремового цвета напоминало воздушное пирожное, а руки, по локоть затянутые в перчатки, поражали тонкостью и изяществом.

Николаю Ивановичу показалось, что он находится рядом с очень дорогим кондитерским изделием, обсыпанным сахарной пудрой. «Неужели же это всё ради меня одного?» – восхищённо подумал он и, внезапно вспомнив про неотключённый мобильный телефон, полез в задний карман брюк.

– Что ты там ищешь? – шёпотом спросила Кристина.

– Ищу телефон, – отвечал он, извиняющимися глазами поглядев на соседей.

– Он что у тебя, в жопе застрял?

Гаврилов замер и внимательно посмотрел на пухлые детские губы, глянцевые от помады. В ответ на его озадаченный взгляд Кристина от души рассмеялась, как если бы произнесла на редкость удачную шутку.

– Нет, – сказал он, всё ещё думая, что ослышался.

– О, какой он огромный! – притворно ужаснулась она, округляя глаза и прижимая ладошки к щекам, когда телефон наконец-то был вынут. – Такой и в жопе-то не поместится, – и она вновь засмеялась, словно очаровательное и беззаботное дитя.

– Слушай, ты правда сейчас это сказала? – спросил Гаврилов.

– Что?

– Ну, про мой телефон?

В это время на него зашикали со всех сторон. Кристина приложила палец к губам и, отвернувшись, сделала вид, что целиком поглощена оперой.

В антракте она вынудила его отправиться на поиски буфета, несмотря на то, что ему вовсе не хотелось покидать кресла и лишний раз оказываться на виду у публики, рискуя быть узнанным.

По дороге Кристина взяла Николая Ивановича под руку. Он почувствовал сначала, как под локоть ему сунулась острая змеиная морда, протолкалась вперёд, и следом уже всё тяжёлое змеиное тело обвилось вокруг предплечья и повисло на руке ощутимою массой.

Гаврилов было разнервничался – не хватало ещё, чтобы кто-нибудь из знакомых, случайно оказавшись в театре, заметил его в компании студентки, своей причёской и бальным нарядом привлекавшей внимание! Оглядев публику, он, однако, тотчас же и успокоился. Вокруг совсем не было людей его круга или круга его спутницы. Большая часть зрителей принадлежала к пожилой плохо одетой интеллигенции. Молодёжь, если и попадалась на глаза, то производила впечатление чахоточных, страдающих малокровием людей, которые дни и ночи проводят в библиотечной пыли.

Внезапно Кристина, мурлыкавшая до того что-то себе под нос, запела громко, фальшиво и от души. Она шла с ним под руку и вопила, как плохо воспитанный ребёнок, желающий привлечь внимание взрослого:

Oh, baby, baby, how was I supposed to know,

That something wasn’t right!

Oh, baby, baby, I shouldn’t have let you go,

But now you’re out of sight!

Люди испуганно шарахались от неё в сторону, что очень потешало Кристину, и она хохотала, запрокидывая назад голову. После всё начиналось сызнова: пение, ужас на лицах пожилых зрителей, обмахивавшихся программками, дикий полуистерический хохот.

– Тебе никогда не хотелось петь на публике? – наконец спросила она Гаврилова, прекратив вокальные упражнения.

– Нет, – сказал он, отмечая трогательную неуклюжесть её походки.

– А мне иногда так хочется! – поделилась она.

– Ты меня компрометируешь, – заметил ей он.

– О, чорт! – Кристина прикрыла ладошкой рот. – Совсем позабыла, что ты у нас мужчина сурьёзный! Хотя, знаешь, – она искоса посмотрела на Гаврилова, – это снаружи, а внутри ты самая настоящая малышня.

– Кто? – забавляясь, спросил Н. И.

– Малышня. Пожалуй, так и буду тебя теперь называть.

– Меня? Малышня?

– Да, Малышня.

– А тебя как тогда называть? – поинтересовался Гаврилов.

– Не знаю, – она повела голым плечом, – придумай что-нибудь.

– Машина-Убийца?

– Машина-Убийца и Малышня – ах-х-хуительная компания!

Н. И. второй раз за вечер опешил, не зная, верить своим ушам или нет. Он хотел переспросить «Какая компания?», но в следующую секунду обомлел: прогуливавшиеся впереди люди внезапно расступились, будто бы по команде, и в конце образовавшегося на мгновение живого коридора Гаврилов увидел спину Анны Геннадьевны. Сомнений быть не могло: только у жены была такая маленькая дисциплинированная фигурка.

Николай Иванович побледнел, похолодел и заметно занервничал.

– Что такое? – испуганно спросила его Кристина.

Однако к этому времени фигура жены будто растаяла, и Гаврилов отвечал одеревенелым языком:

– Ничего.

– У-у-у-у-у! – понимающе закивала Кристина. – Это был призрак!

– Что? – не понял Н. И.

– Призрак оперы, – повторила она и расхохоталась громче, чем прежде, повисая у него на руке и будто бы подгибая ноги.

Справившись с волнением, Николай Иванович улыбнулся спутнице и решительно направился к буфету. По дороге Гаврилов вспомнил свой недавний разговор с Винниченко, когда тот впервые рассказал ему о Кристине, а он в ответ поделился историей про увиденного утром призрака из рекламы моющего средства. «Здесь должна быть какая-то связь!» – сказал тогда друг. «Какая же связь? – думал теперь Н. И. – Как связать воедино этот разрозненный бред?»

– Кстати! – сказала Кристина, когда они становились в конец длиннющей очереди. – Ты, кажется, обещал рассказать мне историю о том, откуда тебе известно про машину-убийцу и всю остальную муть!

Н. И. не стал скрывать и поведал ей о своей дружбе с Винниченко.

– Точняк! – восхитилась Кристина. – Прикольный чел, этот твой дружбанчик – только большая понтушка! Он мне одного знакомого напомнил.

– Какого? – спросил Гаврилов.

– Да был тут один товарищ, который всю свою сознательную жизню мечтал уехать в Париж, – начала рассказывать она. – Потом у него появились деньжища, нет, даже не так – он разбогател просто офигеть как. Смог купить себе квартиру с видом на Елисейские поля и всё такое. И вот выходит он как-то на балкон, смотрит на эти поля, потягивается и говорит…

Кристина склонила голову набок, выдерживая паузу, а Николай Иванович застыл, приготовившись услышать развязку.

– …И говорит: «Бляа-а-а-а-а-а-а-а-а!!!!!» – шёпотом выдохнула она и, закончив таким образом свою историю, прыснула от беззвучного смеха.

Люди в очереди покосились на неё, но ничего не сказали, а Гаврилов в третий раз удивился странному чувству юмора своей спутницы.

Когда подошла их очередь, Кристина заказала себе кофе с «Бейлисом», шоколадку и пирожное безе, несмотря на то, что третий звонок уже прозвенел. Гаврилов же спросил себе просто чаю. Потом они стояли в опустевшем буфете, и Николай Иванович наблюдал за тем, как семнадцатилетний enfant terrible с жадностью поглощает шоколад и пирожное, а вокруг губ у него налипают крошки безе, пенка от кофе и разводы от растаявшего шоколада. Скоро и белые перчатки, и лиф платья были перемазаны сладостями, и Кристина, оглядев себя, спросила Н. И. с глубоким фатализмом в голосе:

– Скажи, я правда свинюга?

Не скрывая напряжённо-добродушной улыбки, Гаврилов наблюдал за своей спутницей: она и смущала, и умиляла, и забавляла его одновременно.

 

* * *

По окончании представления Николай Иванович повёз Кристину домой. Выехав на пустынный нерегулируемый перекрёсток, он заметил неказистого старичка-пешехода и плавно притормозил. Пешеход, поглядев недоумённо на остановившуюся машину, сделал осторожный шаг на проезжую часть, и в следующий момент Гаврилов ощутил мощнейший удар, пришедшийся в задний бампер.

Автомобиль подбросило и понесло вперёд, немного закручивая на скользком асфальте, – пешеход отпрыгнул куда-то в сторону, как отколовшаяся от полена щепка. Гаврилов вдавил педаль тормоза в пол, на какое-то время потеряв контроль над ситуацией. Когда машина встала, он бросил взгляд в зеркало заднего вида и увидел жалкие разбитые фары «мерседеса» и помятый бампер. «Мерседес» беспомощно мигал аварийным сигналом.

Выйдя и присмотревшись, Николай Иванович заметил за рулём женщину, а рядом с ней пятнадцатилетнюю девочку, вероятнее всего, дочь. Женщина находилась в шоке: она медленно отлепила руки от руля и, как деревянная кукла, выбралась на улицу.

– Вы не пострадали? – окликнул её Гаврилов.

– Нет, – мотнула она головой и, наклонившись, стала внимательно изучать разбитые фары своего «мерседеса».

– Блин, муж меня убьёт! – казалось, ещё немного, и она заплачет.

– А ваша дочь?

Женщина снова отрицательно помотала головой, продолжая осматривать повреждения.

– Испугалась только немного, – бросила она через плечо.

– Ну, тогда пустяки, – произнёс Гаврилов, – вызовем комиссаров, составим схему и поедем в ГАИ.

– Нет-нет, – помотала головой женщина, – комиссары долго будут добираться, поедемте сразу в ГАИ.

– У меня автомобиль застрахован, – возразил Николай Иванович. – Я не могу действовать не по правилам.

– Но мне дочь нужно срочно отвезти к бабушке! – настаивала женщина.

– Поймите меня правильно! Необходимо зафиксировать страховой случай!

Не зная, что на это сказать, женщина всплеснула руками и воскликнула:

– Блин!

Николай Иванович сел в автомобиль и вызвал аварийного комиссара. Ему сообщили, что тот прибудет не ранее, чем через час.

– Что эта сука? Не признаёт? – подала голос Кристина.

Николай Иванович посмотрел на неё:

– Нет, нет, всё хорошо. Признаёт. Просто не хочет ждать комиссаров.

– Во, борзая, – сказала Кристина, поправляя башню на голове. – Из-за неё сейчас ещё в ментовке торчать до утра. Но ты не переживай, – она неожиданно прильнула к плечу Гаврилова, – у тебя есть свидетель, который всё видел!

– У неё тоже, – ответил он.

– Там кто-то подъехал, – через десять минут забеспокоилась Кристина.

– Кто? – Николай Иванович глянул в зеркало заднего вида: рядом с «мерседесом» стоял, как присевший на задние лапы хищник, чёрный BMW X5. Вышедший из него мужчина направлялся к автомобилю Гаврилова.

Походка незнакомца была уверенной, тело коренастым и сильным, а ноги тонкими. Выглядывая из-под коротенького пальто, они придавали ему сходство с нахохленной птицей. Приблизившись, мужчина постучал по стеклу согнутым пальцем, на котором Гаврилов заметил массивное золотое кольцо с бриллиантом.

Выбравшись из машины, Н. И. прежде всего увидел неожиданно близко от своего лица чужой перешибленный нос, узкие щёлочки глаз, глядевших с сожалением на возможного противника, небритые суровые щёки.

– Чем могу быть полезен? – спросил Николай Иванович у незнакомца.

Тот отвечал не спеша, обращаясь сразу на «ты»:

– Поговорить с тобой надо.

– Хорошо, уважаемый.

Гаврилов всегда использовал обращение «уважаемый» в разговоре с неизвестными людьми, проявлявшими агрессивность. Захлопнув дверь, он сделал шаг вперёд, вынудив незнакомца отступить.

– Ты зачем же так подрезаешь? – переминаясь с ноги на ногу, спросил мужчина.

– Уважаемый, я стоял, пропуская пешехода, – строго ответил Н. И.

– Нда? – скептически осведомился незнакомец. – А жена мне другое говорит. Позвать её?

– Чо-о-о-о-о-о-о-о? – раздался возмущённый голос Кристины.

Гаврилов обернулся: студентка вылезла из машины и с ненавистью смотрела на незнакомца.

– Скажи своей сучке, чтоб не валила с больной головы на здоровую! – запальчиво продолжала она.

Николай Иванович понял: ещё миг, и он станет участником безобразной, нелепейшей драки, потому что вынужден будет вступиться за свою спутницу, которой незнакомец уже приготовился сказать ответную грубость.

Одновременно в мозгу Гаврилова пронеслась ярчайшая молния, и он увидел в мужчине не агрессора, а мужа и отца, обеспокоенного судьбой своих близких, попавших в аварию. Именно это беспокойство и заставило незнакомца вести себя жёстко по отношению к человеку, которого посчитал он обидчиком.

За доли секунды Н. И. принял единственно верное решение. Поглядев на Кристину, он отчётливо произнёс:

– Дочь, а ну-ка немедленно садись обратно в машину!

Оскорбление в адрес Кристины, готовое вот-вот сорваться, застыло на губах незнакомца. Он покачал головой и сказал:

– Что ж ты её не воспитал-то, как следует?

– Воспитываю, – ответил Гаврилов.

– Не подрезал, говоришь? – переспросил незнакомец.

– Не подрезал.

Мужчина посмотрел в сторону жены и крикнул:

– Не подрезал, говорит, – обернувшись снова к Гаврилову, он пробормотал, – эти бабы…

– Бывает, – пожал плечами Н. И.

– Комиссаров будем ждать? – с покорностью в голосе спросил незнакомец.

– Будем.

– Ладно, – он махнул рукой и отправился к своему BMW.

– Слушай, а почему ты меня дочерью назвал? – спросила Кристина, когда Н. И. сел в машину.

– Потому что у меня есть дочь твоего примерно возраста, – ответил он.

– У-у-у-у-у-у-у, – протянула она, вытягивая губы в трубочку.

Только сейчас Николай Иванович обратил внимание на то, что это «у-у-у-у-у-у-у», произносимое через сложенные трубочкой губы, было её привычкой.

«Машина-Убийца, – думал Гаврилов, – Кристина Машина-Убийца. Какая же связь между тобой, мистером Пропером и этой аварией?»

Обыкновенно, анализируя происходящие с ним события, Н. И. всегда видел их чёткий логический рисунок; он мог легко объяснить, почему тот или иной случай имел место в его жизни. «Фигуры», как он про себя называл различные ситуации, непременно складывались в целостную картину, а если какой-то детали недоставало, то Гаврилов мог её вычислить и собрать головоломку. Теперь же происходившие вещи не поддавались объяснению. Казалось, кто-то специально насмехался над ним, подбрасывая один за другим в упорядоченную вселенную кусочки абсурда.

Комиссары приехали ранее, чем ожидалось. Составили схему, и участники аварии отправились в ГАИ. Гаврилов позвонил жене, рассказал в двух словах о происшествии и предупредил, что задержится.

В ГАИ было грязно и людно, как на вокзале. Некоторые спали, устроившись прямо на скамейках; кричали и плакали дети. Было почему-то и много нетрезвых, побитых мужчин и женщин. Кристина, увязавшаяся вместе с Гавриловым, несмотря на то, что он предлагал ей оставаться в машине, сразу же привлекла всеобщее внимание. Её же контраст, существовавший между бальным нарядом и окружающей обстановкой, совсем не заботил. Впрочем, вся вновь прибывшая компания смотрелась в стенах ГАИ как инородное тело, будто бы аристократам вздумалось от скуки погрузиться на самое дно.

Естественно, в очереди они простояли не более пятнадцати-двадцати минут, потому что муж виновницы ДТП позвонил какому-то полковнику, а тот отдал приказ немедленно их оформить, и уже очень скоро заспанный милиционер выкрикнул из-за двери хриплым лающим голосом фамилию «Гаврилов!».

Все четверо вошли в грязное помещение. Сидевший за столом гаишник посмотрел на них равнодушными красными от бессонницы глазами, затем, помусолив пальцы, вынул из стопки бланк и принялся сам его заполнять со слов участников происшествия.

– Свидетели есть? – спросил он через некоторое время.

– Есть! – бойко выкрикнула Кристина. – Внесите меня на всякий случай.

Гаишник сначала посмотрел на неё с удивлением, а потом снова вернулся к заполнению бланка.

– Ну и кто вы будете? – спросил он.

– Я? – Кристина посмотрела на Гаврилова и, подмигнув ему, отвечала. – Я его дочь!

– Так и запишем, – пробубнил милиционер, внося в объяснения фамилию, имя, отчество и домашний адрес Кристины.

Когда всё было кончено и они вышли из комнатки обратно в общее помещение, Николаю Ивановичу вдруг совестно стало перед всеми этими людьми, казалось, навек поселившимися в милицейском участке, которых он и его спутники так нагло обошли, воспользовавшись «телефонным правом». Слабое возмущение в очереди, не успев подняться, тотчас же улеглось, потому что и сами люди признавали отчасти справедливость существующего порядка и жалели лишь об одном – о том, что не имеют возможности в сложившейся ситуации сделать соответствующего звонка.

 

* * *

На прощание Кристина поцеловала Николая Ивановича в щёку и поблагодарила за прекрасный вечер. Потом, подобрав свои юбки и запахнувшись в шубку, она вылезла из машины и, оскальзываясь, с трогательной неуклюжестью засеменила в сторону подъезда.

Николай Иванович проводил её взглядом, впервые за много лет ощущая, что мысли его принимают игривый оборот.

– Как ты, друг мой? Не пострадал? – с порога озабоченно спросила его Анна Геннадьевна.

– Нет, – отвечал он, видя, что на самом деле не авария беспокоит жену. – Что-то случилось?

Она вздохнула:

– Я, я с Надеждой поссорилась. Да.

Они прошли на кухню, Н. И. сел за стол и приготовился слушать.

– Как ты думаешь? – спросила Анна Геннадьевна. – Как ты думаешь, могут ли, могут ли дети любить своих родителей так же, так же, как мы с тобой любим друг друга? – и, не дождавшись ответа, она продолжала: – Мне кажется – нет. Ребёнок же изначально поставлен от нас в зависимость, да, и, чтобы получить желаемое, вынужден, вынужден нами манипулировать. Для него мы источник удовольствия, и он поэтому относится к нам потребительски.

– Это так, и с этим нужно смириться, – сказал Николай Иванович, – дети – личинки, которые жрут своих родителей, как спелые фрукты. С рождения ты обеспечиваешь им пищу и кров, покупаешь сладости и игрушки, даёшь комфортные условия существования – а потом, когда всё это они научаются добывать сами, мы становимся им не нужны! Любовь между нами и ими всегда будет односторонней.

– Но ведь это, это ужасно, Николай! – воскликнула Анна Геннадьевна. – Надежда себя безобразно ведёт по отношению ко мне, а я же, я же её люблю. Да.

– Что она сделала? – спросил Н. И.

– Ты так спрашиваешь, как будто она, как будто бы она ничего не может плохого сделать! – воскликнула Анна Геннадьевна. – А между тем она сутками сидит в интернете!

– Ну и что? – не понял Гаврилов. – Современные дети так социализируются!

– Откуда ты знаешь, где она там сидит?

– Где бы ни сидела, она просто удовлетворяет своё любопытство! Это естественно.

– Это неестественно – она… она совсем не читает книг и скатилась на одни тройки. А, между прочим, между прочим, следующий год у неё выпускной!

– Ну хорошо, что ты предлагаешь? – спросил Гаврилов.

– Я предлагаю ограничить ей доступ. Я об этом и сказала ей сегодня, да, а она на меня надулась и ушла ночевать к Яне!

– Ну, Яна хорошая девочка, – сказал Гаврилов (Яна была дочерью Винниченко от первого брака и подругой Надежды). – Очень творческая и одарённая. Общение с ней только на пользу. Да и, кроме того, мы же сами разрешили Наде иногда ночевать у Яны.

– Мы разрешили!!! – воскликнула Анна Геннадьевна. – Ты разрешил – так будет точнее. А мне никогда, никогда не нравилось, что дочь дружит с Яной! Да. Тем более что Яна намного старше и уже вполне, вполне себе сформировавшаяся половозрелая девица! – говоря это, она изобразила руками женскую грудь. – Чему она научит… научит нашу Надю, ты думал об этом?

– Ань, – Николай Иванович встал и обнял жену за плечи, – ограничениями мы ничего не добьёмся. Нашей дочери всё-таки уже пятнадцать – она личность и вправе сама выбирать себе друзей.

– Вот так всегда! – Анна Геннадьевна упёрла кулаки в лоб. – Вечно ты, вечно ты вынуждаешь меня почувствовать, что я жестокая мать, а ты добрый отец! А между тем мы всегда должны выступать единым фронтом. Ну, ведь так? Ведь это же так! Да.

– Вдвоём идти войной на дочь? – удивился Гаврилов.

– Твоё… твоё либеральное отношение сродни пофигизму, – заметила жена, – махнул рукой и ладно, да, пусть растёт, как растёт, авось, что и вырастет. Но это неправильно. Нет, неправильно. Воспитание основано на запретах! Нужны рамки… рамки, границы – тогда ребёнок вырастет похожим на тебя – умным, дисциплинированным, целеустремлённым и ответственным. Да. Странно, что ты меня не понимаешь, тогда как тебя, тебя самого с раннего детства родители держали в ежовых рукавицах!

– Может быть, поэтому я не хочу подобной участи для нашего ребёнка?

– А что, что плохого в такой участи, скажи мне? По-моему, по-моему, из тебя вылепили редкого удивительного человека, и я хочу, чтобы наша дочь похожа была на тебя. Да. А с твоими подходами она так и останется вялой и ленивой девицей.

– Ну почему же вялой и ленивой?

– А потому, что она ни о чём не хочет задумываться, втыкается… втыкается с утра в этот интернет и ползает со страницы на страницу без всякой цели! И всё. Да. Представляешь, сколько у неё в голове скопилось уже всякого мусора!

– Это другое поколение, – снова попытался защитить дочь Николай Иванович, – для них карьера и успех перестали быть целью.

– Они перестали быть целью, потому что мы – ты и я – да, мы своим горбом обеспечили им такую возможность!

– Тебе обидно, что мы свою жизнь положили на достижение всего этого, – Гаврилов обвёл руками кухню.

– Нет, мне необидно, необидно вот ни капельки, ни вот столечко, но каждый человек обязан… обязан трудиться! Душевная леность – это самый большой и очевидный порок. Посмотри вон на своего друга – господина Винниченко!

Николай Иванович пожал плечами:

– Винниченко такой, какой есть. Не следует предъявлять к нему повышенных требований.

– К нему, может быть, – согласилась Анна Геннадьевна, – он, он не наш ребёнок. Это да.

– К счастью! – улыбнулся Н. И., чтобы немного разрядить обстановку.

Анна Геннадьевна тоже улыбнулась и сказала:

– Кстати, я совсем… совсем тебя заболтала, друг мой. Ужинать будешь? Я… Я сегодня приготовила для тебя ризотто с морскими гребешками.

– Конечно, буду! – обрадовался Николай Иванович возможности сменить тему. – Ты у меня такая умница!

– Не знаю… не знаю, правда, вкусно ли получилось, – озабоченно пробормотала Анна Геннадьевна, поднимаясь со стула и утыкая руки в бока. – Рис как будто размяк, да, и стал совсем не аль денте. Да, совсем не аль денте.

Роль домашней хозяйки она исполняла с такой же добросовестностью и ответственностью, с какой ранее вела бизнес.

– Из твоих рук всё вкусно! – заверил жену Николай Иванович, располагаясь удобнее.

Они поужинали, выпили немного шампанского и отправились в спальню, где тотчас уснули.