– Душа болит! – умоляющим голосом воскликнул Винниченко.

Н. И. отстранил трубку мобильного телефона от уха и посмотрел на время в верхнем правом углу экрана: три часа ночи!

– Кто там? – сонно спросила жена.

– Как обычно, – отвечал Гаврилов, выбираясь из-под одеяла.

– О, Господи! – только и заметила Анна Геннадьевна. – Да когда она уже у него перестанет болеть?

Через сорок минут Н. И., ещё немного сонный, но, как всегда, безупречно причёсанный и одетый, входил в пустынный «Ирландский паб». Винниченко одиноко восседал за барной стойкой, грозя своей массой сломать высокий стул на длинных тонких ногах. Обернувшись на звук открываемой двери и заметив друга, он раскрыл широко объятия и с актёрским пафосом произнёс:

– Здравствуй, дорогой брат!

Они крепко обнялись.

– Садись, садись, – говорил Винниченко, похлопывая по стулу рядом с собой, – сейчас я поведаю тебе печальную повесть.

Красноватые белки его глаз слезились, что свидетельствовало в пользу сильного алкогольного опьянения. В кои-то веки надел он рубашку, расстёгнутый воротничок которой был влажен и сильно измят. Вспотевшая белая шея, выглядывавшая из этого воротничка, смотрелась уязвимо, словно вынутая из раковины живая улитка.

Н. И. спросил у бармена зелёного чаю и приготовился слушать.

– Пропал я, совсем пропал, – говорил Винниченко, и вид у него был такой, будто бы ему предстоит дуэль на рассвете, – пропал – ушёл из семьи!

– Что? – не поверил своим ушам Гаврилов. – Зачем?! Что ты наделал, старый дурак?! У тебя же двое детей!

Он впервые не на шутку волновался за друга.

Раньше в жизни Тараса Григорьевича бывало такое, что период легкомысленных увлечений сменялся периодом любви.

Поза светского волокиты внезапно превращалась в позу влюблённого – при этом поведение оставалось прежним, другой была только риторика. Н. И. даже особенно не интересовался, отчего это вдруг одна из многочисленных «гарпий» приобретала черты богини, потому что знал: пройдёт пара месяцев, и от любви не останется и следа. Винниченко, как бенгальский огонь, горел ярко, красиво, но недолго.

Однако каким бы бурным ни был роман, речь ни разу не заходила о том, чтобы оставить семью!

– Ну ты и дурак, – повторил Гаврилов, – да ты посмотри на себя! – набросился он на друга. – У тебя же волосы уже седые в башке! Зачем тебе непременно приспичило уходить? Что тебя не устраивает? Заведи любовницу, изменяй украдкой, встречайся с ней на «нехорошей» квартире! Веди себя, как прежде!

– Ну о чём ты говоришь, брат? – Винниченко посмотрел на друга с удивлением и укоризной. – Я потому и ухожу, что не могу, как прежде. Не могу заводить молодых любовниц и изменять жене украдкой. Я жить хочу с молодой женой, а со старой жить не хочу! Понимаешь меня?

– Ну ты даёшь!

– Понимаешь, – продолжал Винниченко, – весь этот разврат, «нехорошая» квартира, «гарпии» – всё это оттого было, что я потерял какую-то жизненную энергию и не чаял уже её снова найти! Без этой энергии человек уязвим для греха, соблазняется всякой юбкой и не может себя обуздать, напивается и развратничает, развратничает и напивается, себя обманывает, жену, детей – всех. Я в блуде искал спасение от скуки, а тут вдруг как шоры с глаз моих спали – я всё увидел предельно ясно! Молодость даёт нам энергию! – завершил он, уже сияя от удовольствия.

Слёзы на глазах его высохли, взгляд сделался осмысленным и воодушевлённым.

– И знаешь, что случилось после того, как я понял это? – спросил он.

– Нет, не знаю, – отвечал Н. И.

– Бог мне послал человека! Молодую женщину. И я решил избавиться от прошлого, продать «нехорошую» квартиру и больше не покупать уж никогда «нехороших» квартир, а жить только с ней, как с женой, только с ней проводить все вечера и ночи. Представляешь, насколько меня проняло? Я сам себе удивляюсь. Удивляюсь и радуюсь, потому что так светло, так легко на душе мне не было ещё никогда! И я боюсь ещё сказать это слово, но мне искренне кажется, что это… Это любовь, брат!

– Откуда же ты знаешь, что не ошибся? – скептически осведомился Гаврилов.

– Не ошибся, – радостно отвечал Винниченко, похлопывая себя по груди, – сердце ошибаться не может! Я так чувствую – и, значит, это правда.

Н. И. улыбнулся и произнёс:

– Вот значит как. А я уж было хотел попросить у тебя ключи от «нехорошей» квартиры!

Винниченко посерьёзнел, встревожился и, схватив друга за локоть, спросил:

– Ты? Зачем? – и, не дав ответить, в ужасе округлил глаза. – Ты что же, Анечку решил обмануть? Брат, умоляю, не разочаровывай меня сейчас! Ты же для меня всегда был всё равно, что святой! И Анечка твоя святая! Самая настоящая святая. Да таких, как она, женщин, умных, верных, преданных и заботливых, днём с огнём не найти! Вы идеально друг другу подходите – посмотришь на вас и залюбуешься, настолько гармоничное сочетание! Прямо святое семейство, не менее!

Несмотря на то, что Анна Геннадьевна недолюбливала Винниченко и не считала нужным это скрывать, Тарас Григорьевич всегда отзывался о ней с исключительной нежностью и называл за глаза не иначе, как «Анечка».

– Вот именно потому, что я не хочу её терять, я и прошу у тебя ключи от «нехорошей» квартиры, – сказал спокойно и немного загадочно Николай Иванович.

– Тогда я не понимаю тебя, брат.

– Видишь ли, – продолжал Н. И., – не так давно я почувствовал, что заболеваю, но не физически, нет, – поспешил он предупредить обеспокоенный возглас друга, – заболеваю душой, в душе появилась какая-то червоточина, и хочется пуститься вдруг во все тяжкие, наплевать на ответственность, забыть, что есть у меня Анна Геннадьевна, и вести себя так, как ты себя вёл, – Гаврилов внимательно посмотрел на друга и уточнил, – до сегодняшнего дня. Я бы очень не хотел в себе таких перемен, – глядя куда-то вдаль, говорил он далее, – но я чувствую, что они приближаются, хотя и наступят ещё не скоро. Но когда наступят, я должен быть к ним готов!

– Как это готов? – не понял Винниченко.

– Готов с ними справиться в самом прямом смысле, – ответил Н. И. – Для того чтобы к ним подготовиться, мне требуется прививка, понимаешь?

– Не совсем.

– Я должен в душе своей разыграть тот спектакль, который происходит в ней во время измены, только в ослабленном варианте – без бури страстей, без эмоционального накала, а так, на уровне мелкой интрижки, и самое главное – не до конца. То есть мне потребуются все ингредиенты: знакомство, встречи, соблазн, но в самый последний момент, когда уж дойдёт до постели, я поставлю жирную точку и объявлю: «Занавес!» Иными словами, мне нужна только инъекция ослабленных бактерий, вызывающих мужскую неверность, или прививка!

– Да как же ты удержишься в самый последний момент? – в недоумении спросил Винниченко. – Ведь ты распалишься, она распалится – и твой внезапный отказ будет выглядеть глупо!

– Вот поэтому-то, – пояснил Гаврилов, – я и хочу на роль актрисы пригласить женщину абсолютно бесталанную, у которой со мной никогда и ничего не может быть общего!

– Ну и ты, пожалуй, уже нашёл такую? – спросил, подбочениваясь, Винниченко.

– Нашёл, – просто ответил Н. И., – и даже кое-что предпринял.

– Ну, и кто же она?

Гаврилов, улыбаясь, открыл тайну:

– Прости, что не сказал тебе сразу, но я тут недавно решил, что твоя Машина-Убийца как нельзя лучше подходит для моей затеи. Она симпатичная в меру и в меру же глупенькая…

Винниченко переменился в лице, стал холоден и суров.

– Ты о Кристине сейчас говоришь? – уточнил он.

– Да, о Кристине, Машине-Убийце, – подтвердил Н. И. – Какова вышла история? – спросил он и, внезапно догадавшись о причине перемены настроения друга, осторожно поинтересовался:

– А ты мне о ком рассказывал?

– О ней же, – хмуро отвечал Винниченко.

– Да ну, – не поверил Н. И., – не может этого быть! Она же… – но, поймав на себе, строгий взгляд, он не стал продолжать.

– Брат, я влюблён! – с жаром заговорил Тарас Григорьевич, буравя Гаврилова потемневшими, как грозовая туча, глазами. – Влюблён в первый раз в жизни так, как никогда не бывал влюблён до того! У меня всё очень серьёзно. До какой степени серьёзно, ты и сам понимаешь, раз уж я решил уйти от семьи! А ты над моей любовью ставишь эксперименты! Ты хочешь взять и использовать Кристину в дешёвом спектакле во второсортной роли, тогда как она – прима и должна сиять на большой сцене, которую я готов для неё построить! Поэтому, брат, если ты всё ещё считаешь меня своим другом, прошу тебя, отступись! Не делай того, что задумал, найди себе другую подопытную мышь и издевайся над ней, сколько влезет!

– Ну хорошо, хорошо, – Николай Иванович поднял обе руки вверх. – Обещаю тебе, что ничего не стану делать с Кристиной. Хотя, признаться, лучшую кандидатуру сложно будет найти. Она настолько не в моём вкусе, настолько мне не близка, что самая мысль – оказаться с нею в одной постели – не может прийти мне в голову! И в то же время ухаживать за ней достаточно забавно.

– Прошу тебя, – остановил его Винниченко, – не продолжай. Твоя сухость больно ранит моё сердце, а оно при упоминании о Кристине тает от нежности. Так что не царапай его своими циничными высказываниями!

– Хорошо, хорошо, – сдался Гаврилов, – не буду больше ничего говорить, тем более советовать. Это твоя жизнь, и ты обязательно в конечном итоге в ней разберёшься и со всем справишься. Одного только понять не могу.

– Чего?

– Чем она тебя так зацепила?

– Что значит чем? – пылко воскликнул Винниченко, размахивая руками. – Человек, тем более женщина, – это разве прибор какой, который должен нас привлекать своими полезными свойствами? Разве же правильно говорить: «Я люблю тебя, потому что…»? «Потому что» уже в корне своём неверно, не может быть никаких «потому что» в отношении женщины! Речь здесь идёт о симпатии, которую чувствуешь вот тут вот, – он приложил ладони к груди, – а откуда она, Бог его знает! Неохота мне зарываться в причинно-следственные связи – с меня одного только искреннего чувства достаточно!

– Вон как заговорил! – Николай Иванович хлопнул себя по коленям от неожиданности. – Так ведь не ты ли несколько дней назад, утверждал, что она сам Бес в юбке?

– Я ошибался, – невозмутимо отвечал Винниченко. – Я просто струсил из-за того, что угодил тогда в передрягу. Знаешь, что она мне дала, если уж тебе так хочется знать причины моего к ней отношения?

Н. И. поперхнулся чаем.

– Что?

Лицо друга светилось от удовольствия.

– Ощущение, что я снова живу! Живу по-настоящему. Она искру какую-то в меня вдохнула, и я загорелся. Был глиной серой, бесформенной до неё, а тут вдохновился и как будто взлетел! Все женщины эти, что меня окружали, они, понимаешь, только тянули из меня, только тащили, кто деньги, кто секс, кто душевные силы. А Кристина, наоборот, заряжает!

– А ты не думал, – спросил Гаврилов, – что это потому так происходит, что она просто молодая?

– Конечно, брат! – воскликнул Винниченко. – Она молода! Об этом-то я и толкую. Только среди всех молодых женщин, что я встречал, она особенная!

– Что же особенного?

– А вот что! Послушай меня. Есть хоть и молодые бабы, а всё равно что мёртвые. А эта, она, как бы тебе объяснить, в ней ни капли нет мертвечины, она – чистая энергия, постоянно меняет формы, никогда не застывает, не превращается в статую, в куклу и меня зажигает, закостенеть не даёт, заставляет двигаться, развиваться, выходить за рамки стереотипов. Понимаешь, о чём я?

Гаврилов улыбнулся.

– Ты о человеке сейчас говоришь? Или о Боге? Или, быть может, об электричестве?

– Не смейся, брат, над тем, чего не разумеешь. Меня с Кристиной, знаешь, как связало! Вот так связало! – Винниченко крепко сжал пальцы в кулак. – Это больше, чем похоть, больше, чем желание, даже больше, быть может, чем любовь в обычном смысле этого слова. Это духовно-энергетическое родство!

Н. И. усмехнувшись, допил чай и произнёс:

– Аминь.

– А ну тебя, – махнул рукой Винниченко, – ты всё равно, что робот, мои переживания тебе недоступны, но я тебя, брат, не осуждаю.

– И я тебя, – Гаврилов положил руку на плечо друга и спросил: – Мир?

– Мир, брат, – отвечал Винниченко. – Только обещай мне, что не станешь с ней встречаться!

– Обещаю, раз у вас всё настолько серьёзно. Только, Директор, имей в виду, она большая хитрюга!

– Что это ещё значит?

– Она нас сканирует с высокой степенью точности и подлаживается затем под наши характеры. Со мной разыграла невоспитанную нимфетку, с тобой – искру Божию. Кто она на самом деле, мы вряд ли узнаем. Вполне возможно, представляясь Машиной-Убийцей, она говорит правду!

– А ты, брат, мнителен! – Винниченко с удивлением и улыбкой оглядел друга. – Лучше пожелай мне с ней счастья, – попросил он.

Н. И. послушно произнёс:

– Совет вам да любовь!

И они крепко пожали друг другу руки, а потом обнялись.