– Пустое это всё, ох, пустое! – думал Николай Иванович Гаврилов, укладываясь на диван в гостиной.

На самом деле желудок его был полон, а голова тяжела от наливок и водок, какие он пробовал в ресторане за обедом, от масляных блинцов с икрой, от борща, к которому повар присовокупил обжаренные в чесночном масле гренки, украшенные розочками из тонко порезанного сала, а также от судака в грибном соусе. Судак особенно удался!

Повар учился во Франции и превосходно знал своё ремесло: привычный вкус белой рыбы, грибов и сливок он оттенил, добавив мелких кисловато-сладких креветок и лука-шалота, маринованного в чём-то, имевшем слабый аромат анисовых капель.

Всё вместе вышло изумительно – просто и одновременно с пикантной озорной ноткой.

– Ох, пустое это всё, пустое! – уже засыпая, подумал Гаврилов.

Ему нравилась и его сытая беззаботная жизнь, и то, что он может вот так запросто поругивать её иногда, укладываясь на мягкий диван в гостиной.

Обедал он не один, а вместе со старым своим другом – Винниченко. Тот был с женой и не раз за время обеда с удивлением восклицал:

– И всё-таки не могу я поверить, брат! Ведь ты и Анна Геннадьевна были такая идеальная пара! И тут вдруг бац! – развод! Из-за чего? Где причина?

– Видишь ли, – говоря это, Н. И. вытер жирные губы салфеткой и небрежно отбросил её в сторону, – видишь ли, мы всегда для любого значимого последствия в нашей жизни, ищем причину. И всегда полагаем, что эта причина непременно должна быть столь же значима, как и само последствие. А меж тем причина может быть и совершеннейший пшик! Да! Пшик! – он сделал в воздухе движение пальцами.

– Ну это ты хватил через край, брат! – сказал Винниченко. – Как же пшик?

– А так, – отвечал Гаврилов, – вот ты спроси меня лучше, что стало причиной наших с ней отношений.

– И что же?

– Пшик!

– Да как же пшик???

– А так: мои чистые ботинки и грязная лужа, через которую я не мог сам перепрыгнуть. Вот и вся причина! И ничего более.

– Э, нет, брат, ты передёргиваешь, – погрозил пальцем Винниченко, – это не может быть причиной любви, причиной всей дальнейшей совместной жизни, брака, не может быть причиной детей!

– А что же может? – спросил Н. И.

– Великое чувство рода, которое ведёт нас по жизненному пути от предков к потомкам, – сказал его друг.

– Ну, конечно же, – скептически возразил Гаврилов, – вчера ты искал истину в православии, до этого в буддизме, ещё раньше чёрт его знает в чём, а теперь ты… как это у вас называется?

– Родновер, – в голос отвечали Винниченко и его жена.

– Родновер, – повторил Гаврилов. – Что это вообще такое? Какая-то новая религия? Или шаманизм? Или язычество?

– Ну, брат, – с удовольствием начал Тарас Григорьевич, – существует масса заблуждений, которыми нам затуманивают сознание. Все мировые религии – суть такие заблуждения, потому что они отклонились от истины. А истина как раз проста и понятна и внутренне свойственна нашей природе. Она в том, чтобы следовать пути наших предков, пути рода. Понимаешь?

– То есть теперь ты нашёл эту истину? – с сомнением спросил Н. И.

– Не нашёл, брат, – воскликнул Винниченко, – не надо её искать, в этом самое главное. Истина уже в нас. Надо только жить ею! Истина – это наша семья, это дети и потом внуки, – с этими словами он обнял жену, – это продолжение рода.

– А я всё же с тобой не согласен, – сказал Гаврилов, – причина всему – мелкая ничтожная случайность. Давай назовём её, скажем, мелкий бог, если так уж нам хочется придать ей религиозную окраску. Просто мы, воспринимая самих себя и свою жизнь как события значительные, никак не можем смириться, что на них повлиять может нечто столь мелкое, незначительное и даже порой ничтожное! А теперь давай глянем с другой стороны! Что, если мы ничтожны? Вот конкретно я и моя жизнь ничтожны и никому не нужны? Возможно ли, чтобы на эту ничтожную мою жизнь повлияло событие такое же мелкое по масштабу? Возможно! А значит, чистые ботинки могут стать причиной брака!

– Но ведь после чистых ботинок было столько событий, зависевших от тебя, от твоего желания быть с этой женщиной вместе! На их фоне ботинки теряют всякую актуальность, – возразил Винниченко.

– Так ведь в том-то и дело! В том-то и дело! – продолжал Гаврилов. – Я же не знал тогда, что причина всему – мелкая случайность. Я полагал, что эта встреча мне предназначена судьбой, и на этом основании громоздил концепции, развивал и обосновывал свои дальнейшие действия! А потом случился пшик, и всё разрушилось, развалилось на кусочки, несмотря на все мои построения.

– И что за пшик разрушил ваш брак, позволь спросить?

– Лысый голый мужик, мелькнувший в зеркале на пару секунд.

– И ты правда в это веришь? – удивился Винниченко.

– Нет, это ты веришь. А я ни во что не верю, потому что нельзя же верить в мелкого бога, – сказал на это Гаврилов. – Ну а взять хоть тебя, – продолжал он. – Вот был ты коммерческим директором фирмы, а сейчас ты где?

– А ты знаешь, – сказал его друг, – я Анечке даже и благодарен, пожалуй, за то, что она меня уволила. Ну что я там был? Не на своём месте. Зато теперь я сам себе хозяин! Живу, путешествую, ни перед кем не отчитываюсь. Пять раз уже в Индии был!

– А почему это произошло, ты не думал? – спросил Н. И. – А я думал. И ответ один: ни почему. То есть причина есть, но она случайна. Мелкий бог, да и только. А то, о чём ты говоришь, хоть как обзови, хоть христианство, хоть буддизм, хоть язычество, по мне, так оно всё пустое, ох, пустое и бестолковое.

– Ну и что же в таком случае делать? Как же жить? – поинтересовался Тарас Григорьевич.

– К чему эти вопросы? – чокаясь с ним вишнёвой наливкой, сказал Н. И. – Почему нельзя, например, просто наслаждаться вкусной едой и хмелеть от вина? – и затем он с удовольствием выпил, будто бы раздавливая рюмку своими губами.

– Как-то это, извини, слишком по-скотски, – возразил Винниченко.

– Может быть, – пожал плечами Гаврилов.

– Мужчины, я вас ненадолго покину, – сказала жена Винниченко, поднимаясь из-за стола.

– Хорошо-хорошо, Киска, – Тарас Григорьевич подвинулся, освобождая ей проход, и, как только она удалилась, шёпотом спросил друга: – Интересно, брат, что сейчас стало с Кристиной? Где она, с кем…

– Не знаю, – ответил тот. – А почему тебя это интересует?

– Да так, просто. Хорошая была девчонка. Иной раз думаю… – взгляд Винниченко замаслился, – ерунда, конечно… но иной раз думаю, а что, если бы я не бросил её тогда в клубе. Как бы всё пошло? Как думаешь, мог бы я на ней жениться, а?

– Мог бы, конечно, – сказал Гаврилов. – Почему нет? Но мелкий бог судил иначе.

Тарас Григорьевич положил руку ему на плечо и проникновенно произнёс:

– Спасибо тебе, брат. Я очень ценю то, что ты тогда сделал.

– Да, брось, что я сделал-то?

– Как это? Ты её спас. Если бы с ней случилось что-то плохое, мне было бы не по себе… вот реально не по себе. Был бы на мне этот кармический груз. А так груза нет, и всё хорошо.

– Ну и замечательно! – кивнул Н. И., наливая себе и другу. – Вот давай за это и выпьем.

– Давай за Кристину лучше выпьем, – перебил Винниченко, – чтоб всё у нее в жизни сложилось.

– Давай, за Кристину Машину-Убийцу! – поддержал Н. И.

 

* * *

Самолёт, прилетевший из Москвы ночным рейсом, пружинисто опустился на взлётно-посадочную полосу; казалось, ещё миг, и он отскочит обратно, будто резиновый мяч, но вместо этого он, напротив, плотно прижался к асфальтовому покрытию и помчался вперёд, постепенно теряя скорость.

Пассажиры зааплодировали.

Анна Геннадьевна вынула из кармана сотовый телефон и, не дожидаясь, пока командир объявит об окончании полёта, нажала на кнопку «вкл.» Со всех сторон завозились люди, раздались мелодичные сигналы оживающих телефонов.

«Я прилетела», – отправила она сообщение Сергею Михайловичу и улыбнулась.

Её поездка в Москву оказалась удачной, не так давно в высших кругах власти возникла мода на женские назначения, и на её волне Анне Геннадьевне прочили министерское кресло. Она встречалась с несколькими высокопоставленными чиновниками, которым рекомендовал её Сергей Михайлович, и люди эти пришли в восторг от её целеустремлённости, работоспособности и преданности делу «Великой России».

При посадке в самолёт, ещё в Москве, бортпроводницы раздавали свежую прессу. Анна Геннадьевна взяла журнал, чтобы скоротать время в полёте, и каково же было её удивление, когда на одной из страниц она обнаружила портрет Николая Ивановича.

После развода он получил часть имущества и организовал собственный маленький бизнес, о котором и рассказывал в статье, прилагавшейся к портрету. Анна Геннадьевна особенно не следила за его успехами, но от разных знакомых то и дело слышала о том, как бывший муж устроился в местном бизнес-сообществе. По мнению многих, плавал он не то чтобы медленно, но и не слишком быстро, особенно не высовывался, никого не кусал, но имел кое-какие принципы, которые неизменно отстаивал без страсти и ярости, а с какой-то философической меланхолией.

– Премудрый пескарь! – подумала Анна Геннадьевна, глядя на фотографию.

И как это раньше она не замечала его безвольного подбородка! Теперь же лицо Николая Ивановича ещё вдобавок и округлилось. Появились одутловатые щёчки; от пьянства набрякли мешки под глазами, губы сделались детскими и беспомощными – вообще в облике явственно проступило что-то старческое и даже бабье, стало понятно, как он будет выглядеть лет в шестьдесят.

Анна Геннадьевна задумалась: три года они почти не виделись, и за это время успело испариться, улетучиться куда-то ощущение, что Николай Иванович ей родной! В браке их отношения были морем, бездной ежедневных колебаний и прикосновений, а сейчас вместо моря осталась замёрзшая лужа – разбей лёд, увидишь под ним одну сентиментальную слякоть, вздохи да сожаления, «ах, как могло бы быть»; «ах, как могло бы сложиться». Но Анна Геннадьевна прекрасно понимала, что быть не могло и однозначно не сложилось бы, потому и пресекала на корню всякие сентиментальные вспышки.

«Удивительно всё-таки, – размышляла она, – как то, что кажется прочным и вечным, на поверку выходит эфемерным и мимолётным! Мы рабы ложных представлений о вечности, нам обязательно вместо тумана нужна почва, и в поисках её мы готовы поверить в любой обман, даже в любовь, которая в действительности не что иное, как психическое расстройство!»

Тут она вспомнила, как однажды заехала в кафе перекусить, а бармен принёс ей коктейль под странным названием «Розовые очки», сказав, что напиток заказан неизвестным поклонником. Вспомнила она и странного молодого человека в пальто и тёмных очках, который примчался вскоре и начал плести романтическую ахинею. «Вот тебе и любовь! – подумала Анна Геннадьевна. – Абсурд и нелепость!»

Когда она и Николай Иванович стали по совету адвоката считать, из чего складывался их брак, цифры ясно показали им, где проходит разлом, а поскольку оба были людьми разумными, им не стоило большого труда прийти к соглашению о количествах. Даже общение с дочерью, как выяснилось, может быть оцифровано, грубо и приблизительно, но всё же так, чтобы никто не испытывал обиды и получил максимум справедливости от в целом несправедливой ситуации.

Надя осталась жить с матерью, Николай Иванович получил право встречаться с ней не реже трёх раз в неделю по графику, один раз – обязательно в выходные. Кроме того, каждый год он мог брать дочь с собой в отпуск на две недели во время студенческих летних каникул.

Надежда, правда, нарушила все их договорённости. Не поступив в институт, она уехала жить в Москву, прибившись там к модной тусовке молодых писателей и художников.

Во время деловых поездок в столицу Анне Геннадьевне удавалось видеться с дочерью, но встречи эти никому не доставляли особого удовольствия. Начинаясь с объятий, они заканчивались почти всегда ссорами. На Надю обрушивался поток упрёков в лени и инертности, в неумении достигать поставленных целей. В ответ Анна Геннадьевна обычно получала фразу «Ты меня не понимаешь!», после которой дочь вставала из-за стола и покидала кафе, служившее местом встречи.

Глядя на фотографию Николая Ивановича в журнале, Анна Геннадьевна внезапно заметила, что Надя чрезвычайно похожа на отца. Те же прикрытые веками немного сонные глаза, тот же иронично-философский взгляд. Взгляд пескаря, зарывшегося в тину и насмехающегося оттуда над щуками.

Самолёт остановился. Командир поблагодарил пассажиров за выбор авиакомпании и объявил, что температура воздуха за бортом минус двадцать градусов по Цельсию. Люди выбирались в проходы, шумели крышками верхних багажных отделений, зевали, потягивались, шуршали вещами.

Никотиновое голодание во время перелёта сказывалось – Анне Геннадьевне не терпелось выкарабкаться, наконец, из этой консервной банки, где от тебя ничего не зависит и ты вынужден полагаться на навыки и умения других людей, и где ты вдобавок ещё лишён свободы выкурить такую желанную крепкую сигарету.