– Ну что, как тебе сегодня наши «детки»?

Анна Геннадьевна в сером кимоно с сиреневыми журавлями вошла в гостиную и села рядом с мужем. Прежде чем ответить, он обратил внимание на ее сухие маленькие руки, которые она сложила на коленях. Какой контраст: строгий простой маникюр жены (лак с едва заметным розовым оттенком) и те ноготки, что видел он утром!

Н. И. подумал: «Ну, конечно же, я никогда не стану той звонить! И тем более я никогда не пойду с ней в оперу. Это было бы просто смешно!»

– Детки как детки, – наконец равнодушно ответил он и продолжал с легким воодушевлением: – А ты знаешь, мы с тобой давно никуда не ходили!

– Что значит, никуда не ходили? Мы были в ресторане на этой неделе!

– Но это же всё не то! Ходим постоянно в одно и то же место, как в столовую. Поехали сейчас на свидание! Поехали, выберем что-нибудь новенькое!

Анна Геннадьевна внимательно посмотрела на мужа.

– С тобой точно всё в порядке, друг мой?

– Да, всё в порядке. Собирайся!

– Но я… я совсем не готова… Ты посмотри на меня.

– Ничего, ничего – собирайся, мы едем.

– Ну хорошо, – уступила она, так и не избавившись от ощущения странности происходящего.

Ресторан, который они выбрали, назывался «На даче»; антикварная мебель, потрепанные корешки букинистических изданий, раструб граммофона, угол фортепиано, неожиданно выступающий из полумрака, и клетка с канарейкой должны были создавать атмосферу советской дачи, принадлежащей партийному работнику или деятелю культуры.

В заведении было безлюдно. Гаврилов с женой выбрали стол под оранжевым абажуром, подальше от голосистой канарейки, и заказали ужин.

– Как прошёл твой доклад? – спросил Н. И. у Анны Геннадьевны.

– Ах, доклад! – оживилась она, – Нет, ты… ты представляешь!..

И она начала увлечённо рассказывать мужу о конференции, а он кивал в ответ, делая внимательное лицо, из-за чего и пропускал мимо ушей половину истории.

– Ну, а как твой день? Как ты… как ты провел занятие вместо меня? – спросила Анна Геннадьевна, заканчивая свою историю. – Ты же мне так ничего и не рассказал, друг мой!

– Ммм… Ты знаешь, – ответил он, – мне особенно-то и нечего рассказывать по большому счету. Единственное открытие, которое я сделал для себя, общаясь с твоими студентами, так это то, что им наплевать на политику и государственное строительство. На нас вот гораздо сильнее давила пропаганда. Но как это ни парадоксально звучит, именно благодаря ей мы имели пусть искажённое, но представление о ситуации в стране и мире. Кроме того, пропаганда вызывала и обратную реакцию. Зная, что нам активно врут, мы сами искали правду! Старались получить больше знаний… А эти, они, понимаешь, и правды не ищут, и современной пропаганды толком не знают, несмотря на то, что учатся на государственных управленцев!

– Ну, значит, значит, пропагандисты плохо работают, да, они плохо работают, вот и всё, – заметила Анна Геннадьевна. – Ведь основой для пропаганды является идеология, а её толком нет. Да. Её просто нет. То есть её пытаются создать… создать из обломков, но это неправильно. Нельзя строить из обломков. Любому зданию нужен проект…

– Да, вот именно! – подхватил Гаврилов. – Ты сейчас сказала, и я вот что подумал: мы все как будто живем на старой советской даче. Не в доме, а именно на даче.

– Не поняла, что ты имеешь в виду?

– Ну, для нас страна – это такое место, куда мы приехали как бы отдохнуть и как бы совсем ненадолго. Да, кругом сплошной недострой, там крыша течёт, а там и вовсе забор упал, и всё постоянно разваливается, но и чёрт с ним! Пока есть мангал, шашлык, коньяк и милейшие люди вокруг!

Он засмеялся, довольный сравнением.

– Думаю, не все так живут, во всяком случае, нельзя позволять людям так жить, и молодому поколению надо прививать … – начала возражать Анна Геннадьевна, но её прервали.

В зал вошла компания, состоявшая из трёх мужчин и двух молоденьких женщин.

Мужчинам было около пятидесяти, и они принадлежали к той категории внезапно разбогатевших хамоватых людей, которые, оказавшись в ресторане, начинают шуметь, с грохотом отодвигать стулья, бесцеремонно соединять столы и покрикивать на официантов, как на прислугу.

Обычно их появление вынуждает окружающих прекратить собственные разговоры и превратиться в безмолвных наблюдателей. Но Гаврилов не собирался сдаваться. Не спуская взгляда с разместившейся по соседству компании, он сказал:

– А может, новому поколению не надо ничего прививать, может оно на свой лад и право. Будущее, в конце концов, за интернетом, за новыми формами общения, и следом за этими формами придут наверняка другие властные отношения, другая политика. А может, и никакой политики, может какая-то другая форма организации или вообще анархия…

– Тебе не кажется, что ты слишком круто сейчас изменил свою точку зрения? – спросила Анна Геннадьевна. – Только что упрекал молодежь в аполитичности, а теперь – оправдываешь…

– Дело не в осуждении или оправдании. Я просто пытаюсь встать на их точку зрения. Быть в одной плоскости, а не смотреть свысока.

Произнося эту фразу, Н. И. украдкой бросал взгляды на беспокоившую его компанию.

Девушки выглядели сногсшибательно, не спорили и громко смеялись. Мужчины старались соответствовать, и, если бы не морщины и седина, об их возрасте трудно было бы догадаться. Накачанные в спортзалах мышцы, рваные джинсы молодежного кроя и рубашки в цветочек делали свое дело.

Анна Геннадьевна отвлекла мужа от наблюдений.

– А ты не думал, что это правильно, – сказала она, – что это правильно, друг мой, смотреть свысока на тех, у кого меньше жизненного опыта?

– Ты рассуждаешь, как классическая «училка».

– Очень хорошо, «мистер преподаватель на один день»! – возмутилась она. – А тебе не кажется, что тот семинар, который ты сегодня провёл, ещё не является достаточным основанием для того, чтобы делать какие-либо выводы в области педагогики!

– Ой, ну что ты! – Гаврилов сделал примиряющий жест. – Я вовсе не хотел задевать ничью профессиональную гордость.

Однако Анна Геннадьевна уже оседлала любимого «конька» и продолжала суровым тоном:

– Либеральное отношение к подчинённым, да, вне зависимости от формы, формы подчинения, есть прямое следствие лени руководителя. Авторитаризм же всегда, всегда требует большего количества труда, большей концентрации внимания, больше терпения и усидчивости, и потому далеко не всякий лидер может взвалить на себя эту ношу…

Её тирада была прервана громким, почти истерическим женским смехом и визгом. Один из мужчин, вскочив на ноги, в лицах изображал какую-то забавную сценку. Он прыгал, как козлик, энергично шлёпал себя по ляжкам, потом прогибался назад и оскаливал зубы.

– О, Господи, – вполголоса произнесла Анна Геннадьевна. – Как он старается. Как они все стараются. И как они все несчастны.

– А по-моему, вполне счастливы, – тихо ответил Гаврилов.

– Нет, ты посмотри в их глаза! – продолжала жена. – У них в глазах скука, злость, пресыщенность, но никак не счастье. Они все ведут себя так не по доброй воле, а просто, потому что вынуждены. Ни этим молодым девкам не нужны эти старые мужики, ни мужикам не нужны эти девки. Но первые изображают дурочек, а вторые шутов, надеясь извлечь каждый свою выгоду.

– Они используют друг друга по обоюдному согласию. По-моему, всё честно, – сказал Николай Иванович. – Каждый понимает, что отдаёт и что получает взамен.

– Да никто и не спорит. Честность… честность их намерений не вызывает сомнений, да, ни в коей мере не вызывает, – согласилась Анна Геннадьевна.