Когда Н.К. Богданов был на приёме у Сталина, то вождю народов он, очевидно, понравился. Буквально через месяц после аудиенции старшему лейтенанту гб, уже как работнику НКВД Казахской ССР, 6 августа 1940 года было присвоено спецзвание майор гб. Во-первых, это сделали всего лишь через 1 год и 4 месяца после присвоения предыдущего звания (хотя полагался срок 3 года), а, во-вторых, минуя спецзвание капитан гб. Теперь две шпалы на петлицах зам. наркома заменил на один ромб.

Чем мог ответить на такую «заботу партии и правительства» молодой, инициативный и разумный работник органов внутренних дел? Только добросовестным и самоотверженным исполнением порученных ему служебных обязанностей. Может, это как раз иногда и подводило его.

Отец уехал в Казахстан, а наша семья пока оставалась в Ленинграде. Как случалось потом ещё несколько раз, мы вынуждены были достаточно длительное время жить на два дома, что весьма ощутимо отражалось на финансовых расходах. Сохранилась переписка родителей с июля по конец декабря 1940 года, которая стала теперь достоянием Личного фонда № 10145 ГАРФ [А. 19]. Эти 15 маминых, 4 папиных и ряд других писем позволяют в определённой мере представить не только дела в семье, взаимоотношения с родственниками и знакомыми, но и на бытовом уровне почувствовать обстановку того предвоенного года в стране в целом.

21 июля 1940 года папа позвонил по телефону в Ленинград и сказал, чтобы мама брала отпуск и приезжала в Алма-Ату на разведку. Устроив нас с братом Вовой под присмотром нашей доброй няни Шуры на даче под Ленинградом, мама уехала примеряться к Алма-Ате. С дачи Шура регулярно отправляла отчёты родителям, в которых отмечалось самое главное: ребята здоровы, чувствуют себя прекрасно, погода хорошая, с продуктами всё нормально.

После возвращения мамы в Ленинград началась постоянная переписка между родителями. В письмах мне удалось выделить несколько тем, которые преимущественно волновали моих маму и папу. Естественно, предстоявший переезд семьи, включавшей двух малолетних детей и престарелую бабушку, из одного конца страны в другой, в совершенно иные климатические условия и непривычную обстановку, не мог не беспокоить. Мама очень переживала за свою медицинскую практику, за возможность продолжать начатую ею работу над диссертацией. Достаточно широко поддерживались связи с родственниками как по маминой, так и по папиной линии, а также со знакомыми, повстречавшимися на жизненном пути, расставание с которыми теперь стало неизбежным. Как быть с ленинградской квартирой, являвшейся не служебной жилплощадью, а полученной по обмену? Куда девать добытую с таким трудом мебель и другие вещи? Много места в письмах уделялось вопросам одежды, приобрести которую в ту пору было не просто. Конечно, внимания требовало состояние здоровья всех членов семьи, особенно приболевших. Мама старалась как можно больше писать скучающему папке о нас с братом, которые шалят невозможно, описывала в подробностях наши проказы и постоянно сообщала о всеобщем желании скорее встретиться с отцом.

Особенности казахстанской погоды в условиях временного одиночества отразились на здоровье и самочувствии папы. Он приболел и захандрил. В своих письмах супруга утешала мужа как могла: «Что это тебе, золотко, так не повезло, всё время хвораешь? Береги себя, ведь здоровье всего дороже на свете, в здоровом теле — здоровый дух, а отсюда и всё остальное». Конечно, новые незнакомые задачи, которые встали перед отцом по работе на весьма высоком посту, груз возложенной на него ответственности приводили к душевным волнениям и тревогам — всё ли правильно делает, верные ли принимает решения? Мама это хорошо чувствовала: «Хандру твою я объясняю переменой в работе, вот откуда твоё плохое состояние. Соответствуешь ли ты своей работе. Везде протекция, а ты своим горбом пробиваешь путь. Ты, Коля, прав, что всё перемелется — мука будет, только молоть-то её иногда трудновато бывает. Я тебе уже писала, что к переменам в твоей жизни нам не привыкать, родной мой, ко всем невзгодам жизни. Вспомни-ка, сколько всего пришлось пережить, а многое уже забывается. Было бы здоровье, а остальное приложится». Чтобы отвлечь папу от грустных мыслей, мама в каждом письме подробно сообщала про наши с братом проказы: «Шалят — спасу нет!»

Перед отъездом в Казахстан мама хотела нас с братом «немножко приодеть, а то у них всё поизносилось. Иначе стыдно будет, если приедем оборвышами». Естественно, что в магазинах купить детское представлялось очень сложным. Приходилось что-то перешивать или приводить в порядок старые вещи.

Из своего далёка папа старался обеспечить нас как мог. Сразу после получки отправлял нам переводом или телеграфом деньги, максимально возможную сумму. Оставлял себе только на самые необходимые расходы, за что мама его укоряла: «Вот относительно того, что ты пишешь, что сам проживёшь как-нибудь — напрасно. Здоровье дороже всего. Береги, Коля, себя, ведь это и для ребят нужно, а они ещё такие клопы». С оказией папа направил нам ящик знаменитого алмаатинского апорта. В дополнение к казахстанским яблокам мама приобретала для нас то, что имелось в ленинградских магазинах. Да вот беда: «Юрка — упрямица, плохо ест, а когда мать поругает, то говорит, что всё равно не будет есть. Поставишь в угол или подхлопнешь, так сейчас же начинает ругаться».

Мы все очень скучали по папе, а отец — по нам. «Ребята всё время твердят: Мама, когда к нам приедет папа, и мы поедем в Алма-Ата? Или начинают меня уговаривать: Мама, поедем одни к папе, а то он долго не едет. Когда пришла посылка, то Юрка всё плакал, а где же папа? Правда, яблоками был доволен, но обижен, что папа сам не приехал. Вова вчера подошёл к туалету, посмотрел на твою фотокарточку и говорит: Как папа хитро придумал — оставил карточку, а сам уехал. Вот и ответь ему на это. Ребятки целуют папку взасос, как говорит и делает Юрка». И при этом: «Ну и сорванцы, Коля, спасу нет. Что ни день, то новые выходки».

Можно представить себе, насколько тосковал без нас папка. «Как бабушка, Шура, ребятки? — писал отец. — Хочу видеть хулиганишек, так хочу, что ночью снятся. Передай ребяткам, да это и к сведению мамочки, что папка сильно скучает. Целуй ребяток, Юрку — взасос».

На основании писем можно судить об отношении моей мамы к своей работе, к избранной ею стезе врача. Для неё было большой удачей, что волею судеб наша семья поселилась в Ленинграде, где имелись великолепные медицинские силы. Грех было не воспользоваться благоприятным стечением обстоятельств, чтобы не повысить свой образовательный уровень. Занимая должность ординатора акушерско-гинекологической клиники, мама стремилась сочетать практическую работу в лечебном павильоне института с научными исследованиями. Но, как всегда, возникала масса препятствий. Конечно, нелегко было женщине сочетать работу, учёбу и семью.

Про характер папиной работы из писем можно узнать следующее. Мама сетовала: «Плохо, что тебе приходится ещё дольше сидеть, до 4 часов (утра. — Ю.Б.). Это вконец измотает нервы. Ты пишешь, “сейчас, правда, работы много”. Но когда её у тебя мало бывает?» После октябрьских праздников папа вместе с поздравлениями и пожеланиями сообщил: «Сегодня имею возможность немного прийти в себя. Нагрузка была настолько большая, что 7 и 8 ноября вызвать вас по телефону не имел возможности. Завтра (18 ноября 1940 года. — /О.Б.) начинается совещание, поэтому пришлось усиленно готовиться. Вероятно, дня три продлится, а там опять работа».

Естественно, что перегрузки и служебное рвение пагубно отражались на здоровье отца. Мама не на шутку беспокоилась: «Вот ты пишешь, что сердце пошаливает. Не запускай, золотко, с сердцем шутки плохи. Другое сердце не вставишь, а если что случится? Нет, Коля, изволь сходить к доктору и показаться, пока не поздно. Я надеюсь, что ты всё сделаешь, а то мы все будем очень беспокоиться. Я опять тебе напоминаю, что твоё здоровье нужно как для тебя самого, так и для ребят».

У папы всегда была очень низкая кислотность желудка, а потому при смене воды или из-за непривычной пищи его одолевали расстройства. В Казахстане неприятная хворь проявлялась особенно часто и интенсивно. Мама в своих письмах давала советы и буквально расписывала по часам, какими лекарствами и как следовало лечиться.

Даже кратковременное пребывание в среднеазиатском климате повлияло и на мамино здоровье. После возвращения в Ленинград у неё начало пошаливать сердце. Это крайне беспокоило папу: «И одна просьба к мамочке — не переутомлять себя. Перегрузка для твоего организма крайне опасна, а особенно для сердца. Послушай, золотко, меня. Это очень важно для тебя и всей семьи».

Сослуживцы по Красногвардейскому районному отделу НКВД своего бывшего начальника Николая Кузьмича не забывали, заходили нас проведать, подбрасывали карточки на молоко или ордера на приобретение одежды. Мама в письмах периодически передавала отцу от всех них приветы.

Мама моя всегда поддерживала достаточно обширные связи с родственниками, как со своими, так и с мужниной стороны, со знакомыми и сослуживцами. Только в цитируемых нами письмах упоминалось ею около 50 имён людей, которые останавливались или заходили в гости в наш ленинградский дом, с кем имелась периодическая почтовая связь, деловые, служебные либо дружеские взаимоотношения. Отец очень лояльно относился ко всем родственноделовым контактам супруги, полностью доверяя ей вести всю празднично-бытовую переписку и осуществлять личные встречи, поскольку сам большее время пропадал на работе. Мне прекрасно известно, что папа в силу своего служебного положения помог очень многим людям, так как в ту пору без протекции сверху не было возможности решить многие, даже малозначительные, бытовые вопросы.

Очередной отпуск, видимо, за два года сразу, отцу предоставили с 20 января по 17 марта 1941 года. С его приездом в Ленинград начались наши сборы в дальнюю дорогу, оказавшиеся весьма продолжительными. Последние мамины тайные надежды на то, что папу всё-таки отпустят из Казахстана, окончательно рухнули. Перед своим приездом отец сообщил, что «о каких-либо переводах и речи быть не может». Однако использовать свой отпуск для того, чтобы перевезти семью в Алма-Ату, отцу не удалось. В начале февраля в НКВД начались широкомасштабные преобразования (о которых будет рассказано ниже), и Богданову пришлось преждевременно вернуться в столицу Казахстана одному.

Мама уволилась с работы 1 февраля 1941 года, а в путь мы тронулись не раньше апреля. Так волею случая мы спокойно и с достаточным комфортом покинули Северную Пальмиру и прибыли в далёкий солнечный город совсем незадолго до начала страшной войны. Даже в кошмарном сне никто не мог представить себе, что начнётся в городе на Неве буквально через пол года — кровопролитные бои, блокада, обстрелы, голод, холод, смерть…