В июне 1953 года я закончил 8-й класс, и меня сразу же, чтобы не мешал брату сдавать ответственные экзамены на аттестат зрелости, отправили в Ленинград. Квартиру отцу ещё не предоставили, но он получил полагавшуюся ему госдачу в Сестрорецке. Присматривать за мной поручили мужу папиной сестры Дмитрию Павловичу Костину, который к тому времени находился по состоянию здоровья на пенсии. Мы поселились с ним вдвоём на даче и дружно прожили там всё лето. Чтобы мужикам не возиться с готовкой, папа договорился в санатории, и нам стали отпускать обеды на дом. Каждый день Дмитрий Павлович тщательно брился, одевал костюм и отправлялся в назначенный час с судками в руках на свидание. После завтрака, обеда и ужина он сам добросовестно мыл посуду, натирая тарелки до тех пор, пока они не начинали скрипеть. Жили мы уединённо, каких-либо моих одногодков, с кем можно было бы познакомиться, вокруг не встречалось. С дядей Димой мы много читали, ходили на залив, где тихо плескавшиеся на мелководье короткие волны не слишком манили к себе своей чересчур освежавшей прохладой. Как бывший следователь Дмитрий Павлович умел порасспросить и поддержать долгий интересный разговор. Изредка на дачу приезжал папа. Если он оставался ночевать, то машину не отпускал, а водитель отдыхал в комнате на первом этаже. Садом и огородом отец занимался, но мало — видно было, что его что-то заботило. С дядей Димой они часто и подолгу разговаривали. Но меня всё это, в общем-то, мало трогало, хотя нутром чувствовал, что что-то складывалось не так. Однако я настолько был уверен в своём отце, в том, что он сможет правильно разрешить все житейские проблемы, что как-то ни о каких возможных неприятностях, грозивших ему, совершенно не задумывался.

В начале июля приехали мама и брат Владимир, получивший по окончании школы золотую медаль. Мама занялась обустройством выделенной наконец-то отцу квартиры в Кронверкском переулке. Большущая жилплощадь была абсолютно пуста. Из Москвы никаких вещей пока ещё не привезли, поэтому мама купила буфет на кухню, две кровати для себя, диван для Вовы, письменный стол, платяной и книжный шкафы, три стола, два мягких кресла и десяток стульев. С таким обилием мебели просторная квартира казалась полупустой. В комнате слева от входа стоял только… велосипед, подаренный брату родителями, как и было обещано, за успешное окончание школы. От нечего делать на этом «Туристе» я кружил порой по пустой комнате.

Брат несколько дней побыл на даче. Мы с ним немного покатались по заливу на двухместной деревянной байдарке, которая была дачным имуществом. Но Вове надо было поступать в Военно-Воздушную инженерную академию, и он уехал в город заниматься своими делами. Золотая медаль позволяла брату претендовать на место в высшем учебном заведении без сдачи вступительных экзаменов, но следовало пройти собеседование, на котором абитуриенту могли задать совершенно любой вопрос.

Так вот, на том собеседовании Владимира Богданова как раз и спросили: «Где и как ваш отец работал с Берией?» Удивлённый прозвучавшим вопросом брат честно признался: «Представления не имею».

Вечером дома Вова сообщил папе, о чём у него хотели выведать, а он (отличник, золотой медалист) не знал, что сказать. Отец очень рассердился, что детям задают подобные вопросы про родителей, и успокоил сына, что тот ответил правильно и не надо волноваться по этому поводу — он сам всё уладит.

На следующий день отец позвонил начальнику ВоенноВоздушной академии генерал-лейтенанту П.В. Родимову и попросил его принять меры к тому, чтобы абитуриентам не задавали не относящиеся к учёбе вопросы. Петр Васильевич с полуслова всё понял и обещал разобраться со своими политработниками.

В итоге брат беспрепятственно поступил в избранное им учебное заведение и стал слушателем в звании рядового, а отец познакомился с замечательным человеком, который в минуту жизни трудную всегда его поддерживал. Добрые отношение с Петром Васильевичем сохранились на долгие годы и продолжались даже после ухода из жизни моего отца.

Через две недели после ареста Берии, 10 июля 1953 года, все газеты опубликовали информационное сообщение о состоявшемся на днях пленуме ЦК КПСС. На этом партийном форуме по докладу Маленкова «о преступных антипартийных и антигосударственных действиях Л.П. Берия, направленных на подрыв Советского государства в интересах иностранного капитала и выразившихся в попытках поставить МВД СССР над правительством и КПСС», было принято решение «вывести Л.П. Берия из состава ЦК КПСС и исключить его из рядов КПСС, как врага Коммунистической партии и советского народа» [Л.52].

На следующий день в газете «Ленинградская правда» была помещена передовая статья «Несокрушимое единство партии, правительства и советского народа», в которой содержался идеологический материал, предназначавшийся как основа для проведения дальнейших общественнопартийных мероприятий по дискредитации Берии и превращения его имени в чудовищное пугало. После сладкозвучных панегириков в адрес партии и правительства, неустанно заботившихся о благе своего народа, были представлены злостные деяния Берии, которые можно подразделить на шесть пунктов:

1. Разоблачённый враг народа Берия различными карьеристскими махинациями втёрся в доверие и пробрался к руководству. Раньше его преступная антипартийная и антигосударственная деятельность была глубоко скрыта. «В последнее время», обнаглев и распоясавшись, Берия стал раскрывать своё подлинное лицо — «лицо злобного врага Советской власти и советского народа».

2. Свои «подлые махинации» Берия начал с того, что пытался поставить Министерство внутренних дел над партией и правительством. МВД в центре и на местах он использовал против партии и её руководства, против правительства СССР. Работников МВД выдвигал по признаку личной преданности ему.

3. Под разными вымышленными предлогами Берия тормозил решение важнейших, неотложных вопросов в области сельского хозяйства. Это делалось для того, чтобы «подорвать колхозы и создать трудности с продовольствием».

4. Берия стремился нарушить дружбу народов, посеять рознь между ними, активизировать буржуазно-националистические элементы в союзных республиках.

5. Будучи вынужден выполнять прямые указания ЦК и советского правительства об укреплении «социалистической законности» и ликвидации некоторых фактов беззакония и произвола, Берия умышленно тормозил осуществление таких указаний, а в ряде случаев пытался их извратить.

6. Неопровержимыми фактами доказано, что Берия потерял облик коммуниста, превратился «в буржуазного перерожденца, стал на деле агентом международного империализма. Этот авантюрист и наймит зарубежных империалистических сил» вынашивал планы захвата руководства партией и страной в целях фактического разложения Компартии и замены политики, выработанной партией за многие годы, «капитулянтской политикой, которая привела бы в конечном счёте к реставрации капитализма» [Л.53].

Сравнение официально сформулированных обвинений с теми конкретными совершенно секретными документами, разработанными Берией с марта по июнь 1953 года, позволяет судить о надуманности партийных претензий, грубо шитых белыми нитками. Тем не менее после публикации в газетах приведенных материалов «о разоблачении и аресте подлого предателя Берия», по стране пошла волна партийных мероприятий, нацеленных на укоренение в сознании советских людей бесспорного постулата о том, что во всех наших бедах, репрессиях, произволе виноват был единственный вражеский агент — Берия, который хитро маскировался до сих пор. С помощью оперативно разработанных в партийных органах словесных штампов стали повсеместно клеймить позором этого врага народа, а заодно выявлять и разоблачать всех соучастников банды Берии. При этом ЦК КПСС надо было безмерно хвалить за его мудрость и проницательность, а предпринятые им решительные действия по пресечению вражеской деятельности безоговорочно одобрять.

В городе на Неве нужный тон этой партийной разборке задал состоявшийся 10 июля 1953 года в Таврическом дворце объединённый пленум Ленинградского обкома и горкома партии совместно с партийным активом Ленинграда и Ленинградской области, на котором присутствовало 2000 человек. Участники пленума «с огромным вниманием» выслушали доклад первого секретаря обкома Андрианова, которому представилась уникальная возможность обрушиться сразу на всех своих врагов. «Бурными аплодисментами, выражавшими единую волю Ленинградской партийной организации», все присутствовавшие встретили постановление пленума ЦК КПСС и «полностью одобрили, как единственно правильные, своевременные и решительные меры», предпринятые Президиумом ЦК КПСС для ликвидации «антипартийной и антигосударственной деятельности Берии» [Л.53].

Поскольку в качестве одного из злостных деяний этого двурушника, чьи портреты едва успели снять со стен в кабинетах, указывалось стремление поставить органы внутренних дел над партией и её ЦК, то, переходя от общесоюзных проблем к ленинградским вопросам, первый секретарь обкома высказал «беспощадную критику в адрес бериевского назначенца, начальника областного Управления внутренних дел Богданова». Тем самым возможность для погрома неугодного руководителя была предоставлена всем желавшим (и заранее подготовленным). На моего отца посыпались обвинения со всех сторон. Теперь в вину ставились все те служебные вопросы, которые он успел решить за время работы в Ленинграде. Всё переворачивалось с ног на голову. Так, проведение операции по изъятию уголовного элемента после амнистии трактовалось как «совершенно не нужное и представлявшее собой превышение полномочий». Секретарь Дзержинского райкома партии Никитин обвинил Богданова в том, что он запрещал своим сотрудникам писать в партийные органы. Заведующий административным отделом горкома партии Соловьев добавил к этому, что начальник не разрешал работникам своего аппарата посещать горком партии.

Самое главное, что на пленуме против собственного начальника выступили некоторые руководители УМВД. Секретарь партийного комитета Янин заявил, что ему не давали заниматься оперативной работой, а начальник отдела кадров Подгорнов указал на неправильную расстановку людей.

Если хорошо поискать, то за каждым человеком можно найти грешки. Оказалось, что Богданов почти три месяца не снимался с партийного учёта в Москве и не переходил в ленинградскую парторганизацию. Правда, если раньше этот вопрос обком и горком почему-то не волновал, то теперь, когда с партучётом все необходимые формальности были уже выполнены, дело подняли до обсуждения на высоком партийном форуме.

В своём выступлении на объединённом пленуме Богданов сначала в соответствии с общим духом одобрил мероприятия, проведенные Президиумом ЦК КПСС «по разоблачению и пресечению вражеской деятельности врага народа Берии и его соучастников по преступной деятельности, которые дали возможность своевременно ликвидировать шайку людей, готовых предать интересы партии и Советского государства». Далее, сообразуясь с общей обстановкой, отметил, что «попытка использования Берией органов Министерства внутренних дел во вражеских целях могла привести к очень серьёзным делам, учитывая возможности этих органов, и направить их на преступный путь».

Первая страница доклада начальника УМВД по ЛО Н.К. Богданова на партийном собрании коммунистов управления после разгрома «банды Берии». Ленинград, 1953 год

Затем Богданов ответил на ряд серьёзных замечаний о лично его неправильных действиях как начальника УМВД ЛО, которые прозвучали в докладе секретаря обкома партии Андрианова и в выступлениях других товарищей. Признав, конечно же, критику в свой адрес правильной и пообещав учесть всё это в дальнейшей практической работе, выступавший, тем не менее, сделал к сказанному несколько поправок.

В отношении операции по изъятию уголовного элемента начальник управления сказал, что после амнистии приходило очень много заявлений от граждан в различные партийные и советские органы с требованиями строгого наказания преступников, вплоть до того, чтобы пересмотреть даже ряд статей Уголовного кодекса, нацелив их на решительное пресечение преступной деятельности. Секретарём обкома Андриановым были проведены заседания секретариата, а затем бюро обкома партии, на которых приняли постановления об усилении работы по борьбе с уголовной преступностью. Исходя из этого и основываясь на самых хороших побуждениях, решили провести широкомасштабную операцию. Хотели как можно скорее пресечь преступность в городе, поскольку это вызывало большую тревогу среди населения и порождало ничем не обоснованные слухи. Начальник управления полностью взял ответственность за операцию на себя, сказав, что она была санкционирована лично им. Конечно, без этого мероприятия можно было обойтись, так как за последнее время работа милиции была значительно улучшена. Например, удалось резко усилить изъятие преступного элемента, особенно карманных воров, которые подвязались в городском транспорте и магазинах. Только за июнь и начало июля задержали 265 карманников. Сейчас органы милиции правильно поняли те задачи, которые перед ними поставлены, и есть надежда, что в ближайшее время с преступностью справятся.

Секретарю Дзержинского райкома партии Никитину начальник управления ответил, что он не запрещал сотрудникам писать по личным вопросам или сигнализировать в партийные органы. Речь шла об официальной служебной переписке органов внутренних дел с другими, в том числе и с партийными, организациями. В этом отношении им действительно давалось указание, чтобы в обком и горком документы отправлялись только за подписью начальника управления. Данное абсолютно законное требование было связано с тем, что ряд справок, направленных во внешние организации, был составлен совершенно неправильно, и потом начальник вынужден был по этим бумагам оправдываться и давать объяснения, в чём конкретно они не соответствовали действительности. Даже критиковавший своего руководителя по данному вопросу начальник отдела кадров Подгорное отправил недавно такую бумагу, что пришлось срочно возвращать её обратно. Справку написали столь невразумительно, что она вносила только путаницу. А от этого документа зависела судьба человека.

Громогласный и обобщающий вывод о том, что начальник управления запрещал своим сотрудникам посещать обком партии, был сделан на основании единственного, совершенно банального случая. В субботу в обкоме находился замминистра Серов, а потому там собрались все партийные и исполкомовские руководители. Начальник управления Богданов подробно проинформировал всех присутствовавших о состоянии дел по борьбе с преступностью, и все вопросы по дальнейшим действиям были выяснены и согласованы. Однако в понедельник присутствовавший при субботнем разговоре заведующий административным отделом обкома Соловьев решил по этому же вопросу собрать своё совещание и вызвал на него начальника милиции города. Начальник управления Богданов возразил, что накануне все вопросы были решены, но если нужно, то на совещание придёт он сам, а начальнику милиции «надо не заседать, а воров ловить». Однако теперь, в подходящий момент, этот частный вопрос был поставлен в строку.

По критическому выступлению секретаря парткома Янина Богданов дал такое объяснение. Однажды партийный руководитель пришёл к начальнику управления и стал рассказывать о сотруднике, который сообщил в партком, что в одном из медицинских учреждений неправильно организована оперативная работа. Начальник на это ответил секретарю, что надо было сразу же данного сотрудника направить непосредственно к нему, поскольку именно он отвечает за оперативный участок работы, но как новый здесь человек ещё недостаточно знает все упущения. Секретарю парткома посоветовал в оперативные дела не вмешиваться, а решать задачу по усилению партийно-политической и воспитательной работы среди личного состава с тем, чтобы искоренить все дискредитировавшие органы случаи нарушения дисциплины — пьянки, аморальное поведение, незаконное применение оружия и т. п. Однако, добавил начальник, если эти сигналы будут касаться руководящего состава и лично его, то партийный секретарь может действовать по собственному усмотрению — это его право [А.9].

Вот так всегда: чтобы обвинить человека, обругать его, достаточно двух строчек, пары слов, а чтобы оправдаться и объяснить, как всё было на самом деле, — страницы не хватит. И это ещё при условии, если тебя захотят слушать и понимать.

Своему начальнику отдела кадров Подгорнову Богданов ответил, что если с расстановкой людей на должности были допущены какие-то ошибки, то эти огрехи им следует поделить между собой поровну. Кадровик работал в управлении уже полгода, когда туда только ещё прибыл новый начальник. Именно кадровый работник давал все характеристики и иные данные на сотрудников и рекомендовал, кого и где лучше использовать. В отношении утверждения произведенных назначений по номенклатуре обкома партии выступавший напомнил: Андрианов давал указание о том, что решение по этому вопросу состоится после того, как будет произведена вся расстановка кадров. Однако на сегодняшний день, после завершения этой работы, никто, кроме одного из прежних начальников отдела, пока ещё не утверждён.

По вопросу перехода в ленинградскую партийную организацию Богданов пояснил, что после назначения на должность начальника управления он в течение суток вынужден был собраться и выехать к новому месту службы, а потому не успел сняться с партучёта. Чтобы решить этот вопрос, неоднократно просил разрешения (у Андрианова) выехать в Москву, но получал отказ. Когда последний раз был в столице по вызову министерства, то находился в городе всего несколько часов, причём не мог уйти из аппарата, поскольку приказано было никуда не отлучаться. В связи с этим начальник управления написал заявление секретарю парткома Янину с просьбой принять от него партийные взносы и по его совету тут же отправил другое заявление в Дзержинский райком с просьбой переслать по почте его партийные документы в Ленинград, чтобы здесь встать на партийный учёт. Признал свою вину в том, что, занятый делами, раньше не связался с райкомом.

Подводя итог своего выступления, Богданов сказал: «Безусловно, товарищи, ко мне, как к начальнику управления, выражают очень серьёзное недоверие, учитывая, что я назначен бывшим министром Берия, ныне разоблачённым врагом народа. Как это делалось, кто тут направлял, кто меня выдвигал сюда начальником управления — я ничего сказать не могу. Во всяком случае, это дело не Берия, но приказ им подписан, я должен за это отвечать». (Интересно, как обстояло дело с ещё 81 назначенцем, поставленным на должности упоминавшимся нами приказом Берии № 01 от 16 марта 1953 года? Их всех тоже считали бериевцами и так же долбали, как моего отца?) Богданов заверил пленум областного и городского комитетов партии, что «коллектив работников Управления справится с порученными партией и Советским правительством заданиями по борьбе с вражеской агентурой и контрреволюционными происками враждебных элементов». А всё, что в критических замечаниях относилось лично к действиям начальника управления, выступавший ещё раз дал слово «учесть и исправить в кратчайший срок» [А.9].

Но это было только началом развёрнутой травли Богданова. Всё окружение тут же отвернулось от начальника УВД и не желало с ним общаться. Мне жаль, что «биографы» ничего этого не заметили.

Нашёлся только один глубоко порядочный человек, который открыто поддержал моего отца в минуту жизни трудную. В перерыве заседания объединённого пленума, когда Богданов, весь оплёванный, вышел в фойе, знакомые граждане, пряча глаза свои или демонстративно отворачиваясь, пробегали поскорее мимо, не останавливаясь около приговорённого к распятию. Вот в этот психологически сложный момент к моему одиноко стоявшему отцу со словами утешения и поддержки подошёл П.В. Родимов, не убоявшийся утраты собственного престижа. Два генерал-лейтенанта под взорами сотен окружавших их людей стали спокойно и неспешно, будто ничего не случилось, прогуливаться туда-сюда по холлу Таврического дворца. Пётр Васильевич, в ту пору ещё совсем мало знавший моего отца, но поверивший в него, говорил Николаю Кузьмичу, чтобы он не принимал близко к сердцу оговоры, звучавшие с высокой партийной трибуны. В ходе неторопливой, дружеской беседы начальник Военно-Воздушной инженерной академии дал начальнику УМВД совет не падать духом, не показывать себя слабым, не поддаваться, не гнуться, стараться быть самим собой, раз уж уверен в том, что дела свои служебные исполнял правильно [Б]. Такой разговор по душам имел для отца в плане моральной поддержки даже большее значение, чем официальное выступление в защиту, которое сейчас никто бы не стал слушать.

Мы с дядей Димой, прохлаждаясь на даче, пошли прогуляться на станцию Сестрорецк, чтобы по дороге приобрести прессу и купить что-нибудь съестное. Дмитрий Павлович был в курсе происходивших в Ленинграде событий, но со мной на эту тему не говорил. Он только подошёл к стенду, на котором висела «Ленинградская правда» с отчётом о состоявшемся пленуме, и, быстро пробежав глазами, подчеркнул пальцем строчку для меня: «Прочитай-ка!» Даже через много лет мне помнится, что там было написано: «На объединённом пленуме ЛК и ЛГК КПСС совместно с активом были отмечены крупные недостатки в работе аппарата Управления МВД по Ленинградской области, подверглась критике деятельность начальника этого управления» [Л.53]. Смысл прочитанной фразы не дошёл полностью до сознания школьника. Стало только понятно, что папу за что-то ругали, но уверенность в правоте отца, в его умении по-государственному решить вопросы даже не вызвала во мне желания просмотреть весь материал полностью. На даче дядя Дима погрузился в изучение периодической печати, а я предпочёл продолжить прерванное чтение художественной литературы.

Подобные объединённые пленумы совместно с партийным активом прошли в Москве, Киеве, Минске и других городах. Везде с докладами, одобрявшими действия Президиума ЦК и хулившими Берию, выступали первые секретари, каждый раз «дружными продолжительными аплодисментами» подтверждалось «единодушное и полное одобрение» решения властей, ещё теснее сплачивались и клялись в верности своему ЦК участники партийных форумов. Отличие официальных сообщений состояло лишь в том, что нигде, кроме Ленинграда, открыто не высказывалась критика в адрес областных органов внутренних дел [Л.54].

После общереспубликанских, краевых и областных мероприятий началась волна пленумов районных комитетов КПСС совместно с местным партийным активом, а также прошли партийные собрания на заводах, фабриках, в учреждениях, в совхозах, колхозах и т. д. Какими только эпитетами не награждали выступавшие Лаврентия Павловича. В газетных отчётах о пленумах, проводившихся в Московском, Калининском, Смоленском, Кировском и Куйбышевском районах Ленинграда, говорилось о том, что серьёзной критике подверглась деятельность райотделов МВД, в ряде которых «создалась обстановка нетерпимости к критике, грубого администрирования». Форум Смольнинского района высказал также замечания в адрес областного УМВД [Л.54].

Вторым крупным мероприятием по разгрому Богданова явилось состоявшееся в июле 1953 года общее партийное собрание коллектива работников УМВД ЛО, на котором присутствовало 1500 коммунистов. Украшало собрание обкомовско-горкомовское руководство во главе с Андриановым. Здесь с начальником управления, выступившим с основным докладом, сражаться было сложнее. Конечно, если бы Богданов был несколько послабее, то вместо него разгромный доклад поручили бы сделать кому-нибудь из обкомовцев, а неугодному начальнику предоставили бы лишь возможность что-нибудь пролепетать в своё оправдание. Но с Богдановым такое не прошло: он отстоял своё право руководителя задать собранию нужный тон. Однако, чтобы создать соответствующую неблагоприятную атмосферу как перед объединенным пленумом, так и особенно перед вот этим общим собранием, распустили слух, будто Богданов снимается с работы и на его место возвращается Ермолаев, который уже вызван с нового места службы в Москву. Информаторам прекрасно известно было, что такой вопрос нынче ставил лично сам Андрианов.

В соответствии с имевшимися установками, в своём докладе Богданов изложил с некоторыми интерпретациями всё тот же штамп о проведении Президиумом ЦК КПСС «решительных мероприятий по разоблачению и пресечению вражеской деятельности врага народа Берия и его соучастников». Опять сказал о том, что Берия «пытался поставить Министерство внутренних дел и его местные органы над партией и правительством и использовать их в своих преступных замыслах». На основании решений пленума ЦК КПСС, указавшего «извлечь политические уроки и сделать необходимые выводы», предложил обратить внимание на недостатки, имевшиеся в управлении. Среди них отмечено было то, что в течение примерно 2 лет основной оперативный состав занимался второстепенной работой, в результате чего ряд отделов управления и преобладающее число райотделов области и города не имели оперативных результатов, что не позволяло вести активную наступательную деятельность по розыску вражеской агентуры. В качестве примера нерадивого исполнения служебных обязанностей докладчик привёл работу уже снятых с должностей начальников Василеостровского и Парголовского райотделов, а также Выборгского горотдела, которые не руководили подчинёнными, вопросов не решали, а иные порой попросту пьянствовали. Внимание участников собрания было обращено на то, что в процессе проводившегося определённого сокращения аппарата управления и райотделов сложилась такая обстановка, когда ряд работников использовал это обстоятельство для ухода из органов. Мотивировка подобных решений была такая, что трудиться приходилось много, а зарплату выплачивали небольшую. Начальник заверил, что вопрос с зарплатой будет разрешён, «чтобы чекисты могли работать плодотворно». Выступавший проинформировал, что на проходивших партийных форумах были подвергнуты «суровой, но справедливой критике» недостатки в работе аппарата внутренних дел и лично начальника управления, и выразил надежду, что коллектив УМВД города Ленинграда и области, в целом здоровый и работоспособный, сможет в кратчайший срок устранить имевшиеся недостатки и с честью оправдать то доверие, которое оказывает чекистам ЦК КПСС [А.9].

В последовавших затем выступлениях коммунисты подвергали критике отдельные конкретные вопросы деятельности УМВД, высказывали замечания в адрес начальника управления Богданова и расхваливали на все лады старого руководителя Ермолаева. При этом совершенно позабыли о том, что именно при прежнем начальнике в решении ЦК КПСС о работе МВД было указано на неудовлетворительную деятельность Ленинградского управления МГБ. Кто-то из произносивших речи коммунистов вспомнил, что начальник управления не присутствовал на торжественном собрании, посвящённом Первому мая (позабыв при этом добавить, что причиной тому послужила высокая температура, поднявшаяся в тот вечер у больного начальника). Другой выступавший отметил, что Богданов в течение 3 месяцев не вставал на партийный учёт. Ещё один коммунист пожаловался на такую несправедливость, что начальник управления допускал грубости с личным составом, тогда как с начальниками отделов не грубил. (Заметим здесь, что все сослуживцы Богданова, с которыми автору удалось побеседовать, отмечали спокойствие, корректность и интеллигентность Николая Кузьмича, хотя мне как сыну известно, что отец мог иногда вспылить. Видимо, искусственно нагнетавшаяся нездоровая обстановка, которая сложилась вокруг нового начальника в Ленинградском УМВД, заставляла генерал-лейтенанта нервничать, порой срываться и повышать голос на подчинённых, отнюдь не блиставших, по словам отца, высокой дисциплиной. В связи с этим после упомянутого выступления товарища Богданову оставалось только самокритично признать, что, действительно, «отдельные грубости были» и это являлось «серьёзной ошибкой» и что «подобных фактов в практике работы больше не допускает».) Были в выступлениях замечания и о том, что по ряду вопросов оперативной работы начальник «не давал чётких указаний», ит.д. [А.9].

В одном из перерывов этого партийного собрания Богданов в присутствии Андрианова заявил, что ряд товарищей, выступая с критикой в его адрес, во-первых, искажают факты, а во-вторых, забывают о том, что и они повинны в недостатках, но о себе ничего не говорят. Тогда первый секретарь обкома сказал, что, мол, ты, товарищ Богданов, «не лезь, куда не надо, тогда всё будет в порядке и не будут на тебя нападать».

После этого высказывания Андрианова моему отцу до конца стало ясно, что все выпады против него не являлись случайными, а были организованы с той целью, чтобы скомпрометировать и удалить его из Ленинграда.

Конечно, можно было на следующий день побежать в обком, встать перед первым секретарём на колени, покаяться в своих несуществующих грехах и начать беспрекословно выполнять волю Хозяина области — тогда жизнь начальника управления стала бы легка и прекрасна. Но мой отец по складу своего характера и жизненному мировоззрению не мог пойти на такую низкую сделку с собственной совестью и твёрдо стоял на занятых им позициях. В связи с этим избиение Богданова продолжилось.

На собрании партийного актива одной из парторганизаций (точного адреса у меня не имеется) в докладе и выступлениях опять резко критиковали областное УМВД и его строптивого начальника. Богданову предъявили обвинение в бюрократизме, так как он в течение 20 минут не принимал заведующего административным отделом горкома Соловьева, несмотря на то что в кабинете в это время находился один (не учитывая, что он тогда разговаривал по телефону с руководством). Опять подняли вопрос о неправильности проведения операции по изъятию уголовного элемента. Выполнение задания министерства по проверке наличия ажиотажного спроса на товары в связи со слухами о денежной реформе представили как попытку «контролировать торговлю и этим поставить МВД над партийными органами». Упрекнули в проведении несанкционированного совещания в прокуратуре области без ведома обкома (хотя разговор с прокурором, председателем суда и уполномоченным Минюста вёл находившийся в Ленинграде замминистра Серов). Прекращение дел и освобождение из тюрьмы 4 руководителей, проходивших по «ленинградскому делу», и ещё порядка 30 арестованных по другим делам представили как «антипартийную работу на практике». Обвинили также в «неправильных действиях, направленных на отрыв начальников районных отделов внутренних дел от партийных органов». Вопрос был поставлен круто: секретарь Дзержинского райкома партии Никитин высказал «сомнение в принадлежности Богданова к Коммунистической партии» [А.9].

Своё ответное выступление Богданов начал с традиционного штампа о вражеских действиях Берии, но в зале поднялся шум и раздались голоса: «Довольно говорить о Берии, расскажите о своей работе, о своих недостатках!» Тогда выступавший перестроил начатую речь и в ответ на высказывавшееся сомнение заявил следующее: «Товарищи, 24 года я состою членом Коммунистической партии, никогда не имел никаких взысканий, всегда был честен и предан нашей Коммунистической партии и таким останусь до конца своей жизни».

По вопросу отрыва начальников райотделов от парторганов высказал глубокое недоумение, что таковое вообще возможно сделать, поскольку все эти начальники состояли в партийных бюро райкомов партии. В заключение Богданов сказал, что он несёт полную ответственность за те недостатки, которых в работе управления очень много. Он дал заверения в том, что работа будет налажена так, «как этого требует ЦК партии», и что дело будет исправлено, «хотя никакого злого умысла здесь не было» [А.9].

Однако откровенная травля несгибаемого Богданова продолжалась по всем возможным направлениям. Повернуть дело так, чтобы сразу исключить его из партии, пока ещё не получалось, но зато удалось прочно приклеить к нему ярлыки бериевец и враг народа.

В отдел административных, торговых и финансовых органов ЦК КПСС из Ленинградского обкома партии направили материалы, в которых излагались факты, обвинявшие Богданова в «непартийном поведении». До полной расправы над неугодным оставалось уже немного.

Странно, почему всего этого «биографы», работники аппарата не заметили? Моего отца довели буквально до отчаянного состояния. Брат Владимир рассказывал мне, что как-то он вернулся вечером из академии домой на Кронверкский, прошёл по квартире, чтобы посмотреть, есть ли кто дома, и обнаружил папу, сидевшим в одиночестве в своей комнате в кресле… с пистолетом в руке. Хранившееся у нас оружие перед отъездом из Москвы отец сдал, значит, здесь у него, очевидно, был его табельный пистолет. Не для того же он принёс домой эту штуку, чтобы почистить и смазать на досуге? Возможно, что своевременное возвращение брата домой спасло отцу жизнь и отвратило его от желания застрелиться. Поскольку Владимир находился тогда на казарменном положении, он позвонил нашим родственникам Николаю и Людмиле Резвым и попросил их пожить некоторое время у нас дома вместе с папой, чтобы он не натворил беды.

В то время один из шоферов рассказал нам, что кто-то принёс в гараж байку, будто Богданов ездит на бронированном ЗИСе, специально подаренном ему Берией. Любопытные назойливо стали лезть в и под машину, чтобы отыскать несуществовавшее в стандартном лимузине стальное прикрытие.

Облитый с головы до ног грязью, Богданов понял, наконец, что в одиночку всю эту партийную махину, поднаторевшую в обработке человеческих душ, ему не переломить. Чтобы разорвать порочный ленинградский круг, нужна была помощь извне.

Воспользовавшись тем, что 5 августа 1953 года открывалась пятая сессия Верховного Совета СССР, Богданов как депутат Совета Союза выехал в Москву, высвободившись тем самым из-под жёсткой персональной опеки Андрианова. В столице, в условиях, когда все обвинения, собранные в кучу Ленинградским обкомом, были официально предъявлены бериевцу и врагу народа курировавшим этот вопрос отделом ЦК, член КПСС с 1929 года, начальник УМВД ЛО Богданов написал письмо секретарю ЦК КПСС Хрущёву, в котором изложил свою позицию, указав, что «значительная часть фактов представлена в искаженном виде и не соответствует действительности». Дав по 10 инкриминировавшимся ему обвинениям необходимые объяснения, Богданов изложил действительные, по его мнению, причины, «которые дали толчок ко всей этой кампании против меня». Первый секретарь обкома Андрианов с момента появления нового начальника УМВД ЛО высказал к нему негативное отношение и добивался его замены. Андрианов преднамеренно ограничил деятельность Богданова, запретив ему общаться по служебным вопросам с кем бы то ни было из секретарей обкома и горкома, кроме него самого. Первому секретарю не нравилось, что начальник управления открыто говорил о вине обкома партии в необоснованной замене всего оперативного состава управления и райотделов после «ленинградского дела». Несмотря на то что за время всей 25-летней службы Богданов никогда не подвергался никаким взысканиям как по партийной, так и по административной линии, «только в городе Ленинграде в течение трёх месяцев 1953 года оказался вдруг негодным работником в оценке секретаря Обкома КПСС т. Андрианова».

В связи с тем, что созданы «невозможные условия для работы», Богданов просил ЦК КПСС «поручить разобраться в этом деле и, если возможно, урегулировать взаимоотношения» [А.9].

Кроме того, Богданов написал ещё одно заявление секретарю ЦК КПСС Хрущёву с просьбой принять его по личному вопросу.

Разобравшись в обстановке, Хрущёв решил помочь в разрешении возникшей проблемы, так как надо было приструнить не в меру разошедшегося Андрианова, являвшегося партийным исполнителем «ленинградского дела».

В августе 1953 года Никита Сергеевич сам приехал в Ленинград и провёл заседание пленума обкома и горкома партии. Под дудку главного партийного руководителя все обвинения с начальника управления Богданова мгновенно сняли, и он был «полностью реабилитирован». Более того, на этом же пленуме отмытого начальника тут же избрали членом бюро Ленинградского обкома КПСС [А. 12]. Никакого официального сообщения в прессе об этом не появилось.

Теперь обстановка в корне изменилась: моему отцу представилась возможность свободно вздохнуть и начать нормально работать. Однако отныне все те, кто только что поносил его с трибуны партийных пленумов и собраний, стали заискивающе заглядывать в глаза и вилять хвостом. Общая атмосфера стала гадкая и противная. Вот почему отец заявил: «Я в Ленинграде не останусь». Наш переезд из Москвы в северную столицу приостановился.

Не в характере моего отца было мстить тем, кто оказался к нему несправедлив и обливал помоями. Но и работать с такими людьми изо дня в день, заниматься их воспитанием, зная, что в любой момент они могут подставить ножку, особого энтузиазма не чувствовал. Приходилось, скрепя сердце, продолжать трудиться, терпеть и ждать оказии.

Письмо секретарю ЦК КПСС Н.С. Хрущёву от начальника УМВД по ЛО Н.Л. Богданова с просьбой разобраться и «урегулировать взаимоотношения» с первым секретарём обкома В.М. Адриановым. 1953 год