ТЕТКА. «Белорусские поэты (XIX - начала XX века)» | Богданович Максим Адамович | Багрим Павлюк | Дунин-Марцинкевич Викентий Иванович | Лучина Янка | Богушевич Франтишек | Гуринович Адам Калликстович

Алоиза Степановна Пашкевич (основной псевдоним — «Тетка», другие — «Матей Крапивка», «Гаврила из Полоцка», «Банадысь Асака», «Тымчасовы») родилась 3 июля 1876 года в селе Пещаны Виленской губернии. Детство она провела в доме своей бабушки и только девяти лет переехала к родителям в деревню Старый Двор. К этому времени уже проявились незаурядные способности девочки. Бабушка обучала ее польской грамоте, а нянька Ягася, превосходная сказочница, разбудила в ней интерес к народным сказаниям. Алоизе очень хотелось учиться, но выполнить это желание оказалось не легко: отец хоть и был зажиточным крестьянином, но с трудом содержал многодетную семью. Только в 1892 году будущей поэтессе удалось осуществить свою мечту. Она переехала в Вильну, начала готовиться к поступлению в гимназию и через два года была принята в четвертый класс.

По окончании шестого класса девушка вынуждена была, по настоянию врачей, уехать в деревню. Поработав некоторое время сельской учительницей, Пашкевич вернулась в гимназию и получила в 1902 году звание домашней учительницы арифметики. Вскоре она переезжает в Петербург, поступает на общеобразовательные курсы Лесгафта и в 1904 году сдает экзамены экстерном за полный гимназический курс. Пребывание на курсах Лесгафта оставило заметный след в биографии Пашкевич — здесь она впервые попала в среду революционно настроенной молодежи, познакомилась с деятельностью нелегальных кружков. Вернувшись в 1904 году в Вильну, Пашкевич организовывала кружки белорусских рабочих, вела в них активную пропагандистскую работу. Она была хорошим оратором, ее выступления на митингах пользовались большим успехом. Значительное воздействие на формирование мировоззрения писательницы оказал ее товарищ по революционной работе Борис Вигилев («Товарищ Степан»), профессиональный революционер, член местного комитета Российской социал-демократической рабочей партии. Он во многом оградил Тетку от влияния буржуазно-националистических деятелей, толкавших поэтессу на борьбу за «чисто» национальные интересы.

В 1905 году Тетка, служившая фельдшерицей в лечебнице города Ново-Вилейска (здесь в сентябре 1905 года некоторое время скрывался сбежавший из тюрьмы Борис Вигилев), вступает в революционную организацию рабочих и служащих лечебницы, ведет большую агитационную работу. В составленном после разгрома организации обвинительном акте по делу о «революционном сообществе в больнице в г. Новая Вилейка» говорится, что Алоиза Пашкевич «принимала участие в собраниях общества… На митингах, происходивших в лечебнице, она произносила на белорусском языке речи, возбуждая слушателей к неповиновению властям, неплатежу податей и борьбе против правительства… печатала на белорусском языке „порицавшие царя“ прокламации и раздавала их в лечебнице… Не ограничиваясь агитацией в стенах лечебницы, она …ездила в сообществе с другими лицами по окрестным деревням, где подстрекала крестьян к ниспровержению существующего в государстве общественного строя».

В декабре 1905 года среди членов организации начались аресты. Тетке удалось скрыться. В Белоруссии оставаться было опасно, и она уехала в Галицию, во Львов.

Тетка писала стихи уже с начала 1900-х годов, но по-настоящему голос молодой поэтессы окреп в годы первой русской революции. Ее стихотворения, отпечатанные на гектографе, распространялись в виде прокламаций. Писательница принимает участие в издании первой белорусской газеты «Наша доля», вскоре закрытой. Тетка становится активным сотрудником появившейся затем белорусской газеты «Наша нива».

Во второй половине 1906 года Тетка вновь побывала в Вильне, но вынуждена была прятаться от полиции, а затем уехала опять во Львов. Стало ясно, что предстоит долгое пребывание в эмиграции. Алоиза Пашкевич поступила вольнослушательницей на философское отделение Львовского университета, так как все ее старания быть зачисленной в университет не увенчались успехом. Тяжелые условия, в которых пришлось жить поэтессе, не заставили ее отказаться от научной и общественной деятельности. Тетка изучает историю Белоруссии, пишет специальную работу по белорусскому фольклору, вынашивает планы организации издательства, которое выпускало бы популярные книги для белорусского крестьянства, ведет переписку с белорусскими учеными и литераторами.

Заболевание тяжелой формой туберкулеза вынудило Тетку покинуть Львов. 1908–1909 годы она проводит в Кракове и Закопанье, поступает на гуманитарный факультет Краковского университета. Но ее тянет на родину. Нелегально она посещает Вильну, Петербург, встречается с деятелями белорусской культуры — с Янкой Купалой, с основателем белорусского театра Игнатом Буйницким, принимает участие в собраниях белорусской молодежи.

Перемена фамилии в связи с замужеством (Тетка вышла замуж за инженера Кейриса) дала возможность поэтессе в 1911 году вернуться, не опасаясь преследования, на родину. Тетка с новой энергией отдается литературной и общественной деятельности. Она пробует свои силы в прозе (рассказы «Зелёнка», «Новогоднее письмо», «Михаська», «Осенние листья», «Лишняя»), организует в 1914 году издание белорусского журнала для молодежи — «Лучинка», где выступает в качестве публициста, автора научно-популярных статей. В 1915–1916 годах, при новом подъеме волны рабочего движения, она вновь возвращается к революционной деятельности. Тетка активно участвует в организации клуба Виленских рабочих, ведет там пропагандистскую работу, формирует в клубе «Белорусскую рабочую группу».

Деятельность эта была прервана в начале января 1916 года. Получив сообщение о тяжелой болезни отца, Тетка поехала в деревню Старый Двор. Застать отца в живых ей не удалось, но в Вильну она не вернулась. Поэтесса не смогла уехать из мест, где свирепствовала тяжелая эпидемия тифа, — стала разъезжать по деревням для оказания помощи больным. Это стоило ей жизни — она заразилась тифом и умерла 5 февраля 1916 года.

При жизни Тетки вышли в свет два сборника ее стихотворений: «Скрипка белорусская» («Скрыпка беларуская») и «Крещение на свободу» («Хрэст на свабоду»). Оба сборника изданы в 1906 году нелегально в Жолкве (возле Львова). Несколько стихотворений поэтессы вошли в изданную ею в 1906 году в Петербурге книгу для детей «Первое чтение для деток белорусов» («Першае чытанне для дзетак беларусаў»). Эти сборники и стихотворения, печатавшиеся в повременной печати, не исчерпывают поэтического наследия Тетки, но изучить рукописные материалы поэтессы пока не представляется возможным: архив ее (за исключением нескольких автографов, сохранившихся в Центральной библиотеке Академии наук Литовской ССР) был вывезен мужем писательницы за границу.

ЛЕТО

Нива шепчет колосками Золотистой ржи, овса, Голубеет васильками, Будто девичья коса. Ветерок с утра гуляет, Гнет колосья в тишине, Солнце зерна согревает, Аист виден на гумне. Косарю не до забавы В зеленеющих лугах: Поутру ложатся травы Под косы широкий взмах. Женщины холсты полощут, Юбки шьют, сорочки шьют; Слышно: рог трубит за рощей, Пастухи коров зовут. Ребятишки с кузовками Ягоды сбирать пошли, А девчата — за грибами… И аукают вдали. День пришел, примолкли хаты, Меньше, стало быть, забот. Временами лишь лохматый Кот на припечке зевнет Иль столетний дед с запечья Вдруг сползет воды попить; Долгий труд сутулит плечи, Зренье слабо, — как тут жить! В прошлом дед был молодчиной, На все руки мастаком, В пляске первым шел с девчиной, Кварту пил одним глотком. А теперь — ослабли руки, Старость голову трясет. «Дед, на печку! — дразнят внуки. — Умирать тебе черед!..» А взглянул бы за село ты: Рожь на солнце горяча И желта, как меда соты Или яркая парча. Словно ткач из пестрых радуг Полевой соткал ковер,— Запах руты свеж и сладок, И цветы ласкают взор. Вешних, ярких красок много, Маем взор заворожен. Это всё цветы, ей-богу! Лепестков немолчен звон. Будто в чарах поле это! Сад я розовый открыл, Где художника-поэта Труд меня заворожил. Может, это не девчина, — Заливается свирель, И цепляется малина За веселый дикий хмель. Вижу я: идет веселье, Раздается дружный смех, Рассыпает флейта трели, Дуют в дудку, словно в мех. Песня за сердце хватает, Песня душу обожгла, Барабаны оглушают, И гремят колокола. Ниве издавна знакомы Зубы острые серпов; Связанный жгутом соломы, Сноп идти плясать готов. Вот гулянье, впрямь на диво! Даже копны в пляс идут, Подпевает гулко нива, Барабана вторит гуд. Вот и небо заблистало, Морем чистым разлилось, Зеркалом хрустальным стало, С ясным солнцем обнялось. Лес качает головою, Дуб нахмурился и спит; Шепчется орех с ольхою, Березняк кусты смешит. Мухоморы, как солдаты, Вдоль тропинки стали в ряд, Шляпы их круглы, богаты, Как спина ужа, блестят. Боровик — гриб над грибами — Прислонился важно к пню; Правит суд над бедняками, Просит мирно жить родню. Сыроежки да козлята Тут же спорят невпопад. В страхе рыжики, маслята,— Каждый спрятаться бы рад. Не смолкает птичье пенье, Щебет, гомон — вперебой, То вблизи, то в отдаленье, То на ветке над тобой. Мне бы взяться за работу До мозоли кровяной, Не боялась бы я поту,— Лишь бы стать селу родной! Мне бы серп вы дали, бабы, Дали б острую косу, — С нивы колос я смела бы, С трав — прозрачную росу. Дайте мне платок, родные, Белый фартук, хоть на час, — Краски я найду живые, Нарисую мигом вас! Только жалко — красок мало, Трудно будет рисовать,— Нет такой, чтоб засияла, Да и кисти не достать, Чтоб мазок был тонок, чтобы Цвет был ярок, как нигде. Взмах — и на платке лицо бы Отразилось, как в воде. Что ж, возьму я кисть простую, Из растений выжму краску, Пламень в сердце разожгу я, Кровью брызну, словно в сказке, И, с мечтой своей в согласье, Нарисую нашу Касю: Очи — небо, брови — черны, Щеки — ярки, рот-малина, Хороша ты непритворно! Нет другой такой девчины! Как нам ею не хвалиться! А головка… то ль пшеница, То ли жито колосками Золотится над плечами! Косы, косы так и вьются, Зубы белые смеются! Стан — былинки гибче тонкой, — Ну и Кася, ну девчонка! Как царевна, как богиня, Как нарцисс иль цвет виргиний, Как лилея на Дунае, Как фиалочка лесная, Расцвела в глуши убогой Наша Кася… Хоть немного, Хоть еще одну-две краски — Написала б без опаски! Под рукой холстинка мнется, Помазок на части рвется, Невтерпеж в такое лето Мне писать… Пойду по свету, Может, краски разыщу я, У артиста кисть стяну я, Вот тогда и быть победе — Нарисую всех соседей!

ОСЕНЬ

Осень риги наполняет, Новым хлебом наделяет Бедных, сирых да усталых: «Ешьте, братцы, ведь немало Гнули спины вы всё лето,— Закусите хоть за это!» Вот картофеля мешки В по́дпол тащит напрямки Да капусту кочанами; Гонит журавлей с гусями В неизвестные просторы За моря или за горы. «Птицы, птицы, не кляните, А молитвы говорите, Чтоб волна вас не смахнула, Чтоб не съела вас акула, Чтоб назад вернулись с пеньем Пастушонку в утешенье». Хороша хозяйка-осень, Много в дом добра приносит: То орехи, то пшеницу,— В закрома и не пробиться. Обо всем она хлопочет: Зябь вспахать, как должно, хочет, О парах подумать тоже, Чтоб весной быть людям с рожью. На дороге сколько люду! Будто поглядеть на чудо, Девушки спешат, ребята, Скот пылит, ржут жеребята. Бабы тащат веретена, Полотенца, холст беленый, Сыр, грибы, мешки фасоли, — Может, легче станет доля. Полон рынок смеха, крика, Шум и гам стоит великий. Гусь гогочет, хрюкнул боров, Петухи свой кажут норов, Сара тащит яйца с воза, Берка платит за березу. Сапоги торгует Янко, Юрка бродит спозаранку, Крыся в зеркало глядится, Агатулька в шаль рядится, Кася ищет взором метким Кашемира для жакетки, Бусы, чтоб в четыре шнура: В дружки звал не зря Бандура. Продает торговец соль, Знахарь облегчает боль. Как же быть мне без товара,— Всё лицо горит от жара! Из местечка убегу я, Погляжу на даль родную, На лесок, — по всем приметам, Всё окрест как было летом. Впрочем, нет! Листва иная — Пожелтевшая, сквозная; Там цветок без лепесточка, Там грибок из-под кусточка Глянет вдруг и спрячет ушки. Осень бродит по опушке, Травы глушит и цветочки, — Вянут, чахнут стебелечки. Осень листья на дорогу Сыплет мягко, понемногу, — Без того в полях зима Сбила б ноженьки сама, Юбку пыль посеребрила б, Щеки белые покрыла б. Пусто, пусто в чистом поле, Сердцу тягостно до боли. Где цветы, где зелень лета, Птичий гомон в час рассвета? Всюду старость грустью веет, Туча мелкий дождик сеет, Солнце косы чешет редко, Бос дубочек-малолетка. Желт лужок. Умчалось лето. Реки тонким льдом одеты. В сучьях ветер свищет, плаче По березкам сойка скачет. Ухарь-филин кличет зайца… Впрямь готова грызть я пальцы, Сравнивая с жизнью нашей,— Ведь ничем она не краше! Лишь зажмурюсь, пред глазами Замелькают люди в храме, На крестинах и в костелах, На гулянках невеселых. Тут и слезы, тут и песни, Труд безрадостный, болезни, Поцелуи да могилы, Желтый свет свечи постылой… Расхлебать ли эту кашу! Где же, братцы, счастье наше?

МУЖИЦКАЯ ДОЛЯ

Тяжко жить, трудиться, Если нету доли, Жито не родится На мужицком поле. С копны обмолота Не больше осьмины, — Сколько ни работай, Ешь одну мякину. Осень подоспела — Податям нет счета, А семья не ела, О деньгах забота! Так-то вот, мой милый, И живи и майся, Если хватит силы, Доли дожидайся. Где ж ты, моя доля, Где ты затерялась, Спряталась ты, что ли, А беда осталась? Знаю только муки, — Да о них что скажешь? Хоть в мозолях руки, — Спать голодным ляжешь. Хоть и встанешь рано, Да зевать — не время. Луг косить для пана Я спешу со всеми. За гроши с косою В поле допоздна я. Говорят порою: «Добрый пан…» Не знаю! Эконома знаю,— С ним-то мы знакомы… Что ни день встречаю, Он в лугах как дома. Целый день свирепо Лает, пес несытый… Не прожить без хлеба, Так терпи, Никита. Стискиваю зубы И с косой шагаю, Пересохли губы. «Пить!» — я изнываю. И с ночной прохладой Отдыха всё нету, — Ведь косу мне надо Наточить до света, Чтоб наутро рано Острою косою Луговину пана Докосить с росою. Где ж ты, моя доля? Отзовись, откликнись!

А МУЖИК ПОНЫНЕ НЕ ПЕРЕМЕНИЛСЯ

Многие прошли века, Как Христос родился, А мужик поныне Не переменился. Гора стала долом, А долы горами, Моря пересохли И стали полями. На полях на этих Камень покрошился, А мужик поныне Не переменился. Вот нашли вновь землю, Порох раздобыли, Наряду с бумагой Литеры открыли. И немало книжек Людям показали, Для «хамулы» только Ключи затеряли. Написал Коперник, Что свет закружился, А мужик поныне Не переменился. Ах! Остался темным, Как тот лес зеленый, На земле «хамула», Всеми притесненный. Люди заглушили В душах всё святое, Только «хам» остался Горькой сиротою. И бог с неба глянул, Глянул — удивился, Что мужик поныне Не переменился. «Ну! — сказал, — сыночек, Проси, что захочешь, Всё пошлю я с неба, Всё, что ты попросишь. Я хочу, чтоб, сын мой, Ты с бедой не знался, Чтобы стал свободным, С горем бы расстался». — «О, дай ты мне, боже, На родной сторонке Хату да лошадку, Побогаче женку. Дай еще коровку, Телку, свинку тоже, Жита дай, измелем, Да и хватит, боже. И за всё спасибо! Буду человеком И расстанусь с горем От века до века».

МУЗЫКАНТ БЕЛОРУССКИЙ

На дуде сыграю, На гармони, что ли, Иль всплакну на скрипке О мужицкой доле. Стало слишком тяжко, Душу давит горе, Слезы так и льются, Жизнь померкнет вскоре. Заиграй же, скрипка,— Песня разнесется, Если не услышат, Сердце разорвется. Скрипка зарыдала — Дрогнули ракиты. Только нот печальных Не услышит сытый. Если ж и услышит, Скрипача облает: «Гляньте, хам не в шутку Равенства желает!» Двинь, смычок, по струнам С пламенною силой, Чтобы наша скрипка Мертвых пробудила. Ты поведай, скрипка, Панству сказ суровый, Как голодным «хамам» Тяжко жить без крова! И смычком по струнам Грянул в возмущенье,— Задрожали птицы, Смолкло пчел гуденье. Пенью музыканта Скрипка вторит смело. Скоро песню «хама» Мир услышит целый.

НЕБЫВАЛЫЕ ВРЕМЕНА

И песни молчат, и веселья не видно, И старость почувствовал юный, И звонкие ноты на скрипке брать стыдно,— Порваны радости струны. Художников краски — горе рисуют, И тени с холстов не сходят, И грустно поэты ныне рифмуют, И кровью сердца исходят.

КРЕЩЕНЬЕ НА СВОБОДУ

На востоке рдеет небо; Так и надо, эка небыль! Реки крови льются в море, Гибнет там солдат от горя Без рубашки и без хлеба; Так и надо, эка небыль! Угнан сын, расстанься с мужем. Мы царю послушно служим. Наши стоны рвутся в небо, Но молчим мы — эка небыль! Бьет казак, жандарм стреляет, Спины нам налог сгибает, С соли дань плати и с хлеба — Мы и платим, эка небыль! Люди падают в столице: Пули бьют и в грудь, и в лица… Шли с попом, подняв иконы, К государю бить поклоны. Сыпал пули царь, как с неба, — Так и надо, эка небыль! Дурней крестят на свободу. Царь науку дал народу, Показал нам, словно с неба: Больше нет в царе потребы! Слышен крик Гапона: «Нужно Поступать тут ладно, дружно, Нужно бомбой, пулей, дробью Бить по подлости и злобе, И тогда смахнем мы быстро Всех антихристов, министров!» Голос с неба возвещает: «По царю петля скучает!» С той поры Москва, Варшава, Рига, Вильнюс и Либава — Наш народ семьею всею Гонит вон царя-злодея! Люди слышат голос с неба: «Больше нет в царе потребы!» Бомба — трах! В куски Сергея, Мирский мчит домой скорее, Царь дрожит, министры млеют, Бедоносцев аж болеет. Побросали каски, бляхи… Но всего страшнее — ляхи: Смело колют, точно целят — Словно жито, чертей мелют. С неба слышится народу: «Взять пора ему свободу!»

МОРЕ

(Революция народная)

Не такое нынче море, Не такой в нем слышен шум — Грозовое нынче море! Волны полны диких дум. Море словно уголь стало, Море с дна теперь горит, Море скалы раскидало, Море хочет смыть гранит. Море злится, крепнут волны, С диким шумом берег рвут; Гром гремит, грозой наполнен, С моря брызги в небо бьют. Где-то стон с волны сорвется, Где-то плач сорвется с губ, Берег болью отдается, Гром гремит из тысяч труб. Волны сгрудились полками, Шум русалок разбудил, И пронизан мрак огнями, Небо черный гнев накрыл. Злится бог, а буря эта С глаз святой снимает сон. Бьется, рвется всё на свете, Аж дрожит небесный трон. Трон дрожит, волна всё круче, Кличет бог святых на сход; Там надумали, что тучи Час придет, и пустят в ход. Начат бой, и бога войско Залпом бьет в седую даль… Миллион падет геройски, Всё же крепнет рать, как сталь. Ведь у моря силы много, Закален в борьбе любой; Не отступит войско бога… Не на шутку начат бой. Ждут века такого боя, Он гигантов нам дает, Будут биться в нем герои, Слава тем, кто в нем падет.

ПОД ЗНАМЕНЕМ

Полно мучиться, мать, Плакать вместе с отцом, Что Винцулю не встать, Что убит он врагом, Что он шел средь друзей, Знамя красное нес И кричал: «Царь-злодей, Много ль выпил ты слез? Кровью залит ты весь, — Кровь сосешь ты из нас! Мы со знаменем здесь, Мести близится час! Штык долой! Саблю вон! Не стреляй в нас, солдат! От присяги Гапон Отрешил тебя, брат!» — «Пли!» — в ответ закричал Капитан на коне, И солдат задрожал,— Грянул залп в тишине. Зашатался Винцуль, Но не бросил древка. Тут штыками патруль Приколол смельчака… Мы увидели: бьет Кровь Винцуля ключом,— Как кропилом, народ Окрестила кругом… Гроб простой на руках На кладбище несут, Гроб — в цветах и венках, И за гробом идут И солдат, и бедняк, И разъевшийся пан, И бездомный босяк, И… палач-капитан. Он шагает, скорбя, И в лице его дрожь, Проклинает себя, На себя не похож: «Я убил, я пролил Пролетарскую кровь, Душу я погубил, Заплатить я готов!» Капитан не стерпел — Отравился простак; А народ осмелел, Поднял выше свой стяг. И идет и, горя Правым гневом, поет, На врага, на царя Миллионы ведет. Не погиб наш Винцуль,— Он живет среди нас… Устыдился патруль, Не поднять ему глаз. Да! Солдат уж не тот, Что тогда в нас стрелял! Капитан не живет, — Он его б не узнал. Непослушный солдат Офицеру кричит: «Я народу сын, брат!», К демонстрантам спешит. А прикажут стрелять В знамя красное — он Усмехнется, и, глядь, Пулей воздух сражен… Люди, гневом горя, С красным флагом идут, На врага, на царя Руку мести несут. Всё теперь решено, Люди видят зарю, И во взорах одно: «Время сгинуть царю!»

ВЕРА БЕЛОРУСА

Верю, братцы: скоро станем Мы людьми и сбросим сон; На́ свет божий ясно взглянем, Век напишет нам закон. Не чернилами он пишет И в архивы не сдает, — Нет, он к ниве нашей вышел И наш пот на ниву льет. И землица плодородит, Рожь зернится, будет хлеб! Так живем, а всё ж в народе Кто-то шепчет: «Встань, кто слеп!» Верю, братцы, в нашу долю, В нашу силу верю я, Закалилась наша воля И в сердцах огонь, друзья! Мы — из камня, с волей твердой, Из железа мы, из стали, Нас огнем калили в горнах, Чтоб еще сильней мы стали. И теперь мы из гранита, А сердца из динамита, Руки сильны, грудь сильнее, Надо цепи рвать скорее!

ДОБРЫЕ ВЕСТИ

Друзья! К нам слово о светлой доле, Как зов на битву, летит с востока; Нам птицы звонко поют о воле, Над каждой хатой кружась высоко. Людей сплотило святое слово; Союз наш братский не разорвать! В сраженье мужа послать готова Жена и сына — родная мать. Старик с винтовкой идет в дружину, И внук за дедом в отряд спешит; Отважный хлопец, простясь с девчиной, На баррикаде, в огне стоит… Мужайтесь, братья! Заря восходит, И весть, как песня, дошла до нас, Что миллионы идут к свободе, Что близок, близок победы час! Друзья! Бессмертна народа сила,— Великой жертвы не избежать. Чтоб солнце счастья всегда светило, Нам нужно тучи скорей прогнать!

ПЕРЕД НОВЫМ ГОДОМ

К концу подходит год кровавый. Часы пробили. Ночь темна. Хожу по комнате. Отравой И холодом душа полна. В углах мерещатся скелеты, Еще стекает кровь с костей… Страшна была година эта, Грядущая пора — страшней! Мне чудится большое поле, На нем — народ. Ах, слышу крики! Людей казаки режут, колют, В детей они вонзают пики; Вот мать над мертвым сыном бьется, Слезами раны обливает, Но залп над полем раздается — И пуля женщину сражает; Старуху лошадь затоптала; Вон — юноша лежит без рук… Ах, льется кровь рекою алой! Ах, боже правый, сколько мук! В стране бесправия и горя Вскипает гнев и гром растет. Самодержавной волчьей своре Народ рабочий смерть несет. Сжимает царь кулак злодейский, — Озолотил он подлых слуг: Еще послушен полк гвардейский, Еще свирепствуют вокруг Солдаты царские, жандармы, Еще кичатся юнкера… Но луч уже проник в казармы! Придет желанная пора — И рать, как море, к трону хлынет, Штыки к сатрапам повернет, Сам Витте в страхе пост покинет… Я вижу, добрый будет год! Я знаю, быть богатым всходам Там, где кровь людей текла. С Новым годом, с грозным годом! Бей, народ, в колокола!

РАЗОХОТИЛСЯ

Вот был бы я социалист, да и ружье имел, То я б так взгрел Стражников, земских, становых и прочих собак! А так — один кулак! Приходят социалисты, листовки тычут, Бунтоваться кличут, А дали б только пороху хоть горстку, Пистолет, винтовку,— Отдал бы последнюю рублевку За пули и дробь. Так то племя проклятое въелось в кости, Такой нагнало злости, Что сладу нету… Становой — пан, а земский — важней стократ, А кто наихудший гад — Так стражник из Заполья! А что б ему — недоля! Было б кому губить свет, А чтоб его сгинул след! Пас свиней этот шкода У соседа Петра Сороки два года, Потом в кучера пошел к начальникам нашим, А теперь царским стал стражем. Стражник, шутите, — сила, А хоть бы тебя болячка задавила! Хоть бы тебя разорвало в клочья, Хоть бы покоя не знал ни днем, ни ночью, — Так ты мне осточертел, В холодной из-за тебя я сидел! Набрехал, накрутил, дали медаль; Только то, что ружья не имею, — жаль, Но не бойся, я не сплошаю, как дам, Аж брызги полетят, поленом по мозгам! Не жить тебе, гаду, — Ужель нет с этими шельмами сладу! Глянь и там и тут, Что ни день их бьют, Начиная с Сената, Вплоть до стражников, ихнего брата, То бомбой, то из пистолетов, Что ни день — меньше эполетов. Хоть эту дрянь и разводит царь, А корми их пахарь, как встарь,— Попросту мужик. Известно: каждый из царских слуг привык — Мало им пенсий! — грабить мужика. И чем проворней у них рука, Тем чины быстрей идут. Гляди, министр он, генерал,— А за что? За то, что, как по-русски говорится, воровал. А мужик — так за вязанку дров Сиди пять годков. И нас, не хотевших водочку пить Да налоги платить, Так казаки пороли, Что и в пекле жару не зададут нам поболе. Меня и еще двоих в острог Засадили потом на недолгий срок. Словно в костеле, сказал бы я, там Набилось народа, пока мы сидели. Ксендзов туда — и был бы там храм. Впрочем, всё ж одного мы имели: Ну и славный был человек, Не забыть мне вовек! Когда началась в тюрьме голодовка, Под конец мы такими хилыми стали, Что всё время спали; Только ксендз да еще солдат Как запоют «Марсельезу», брат, Так поневоле мы все встаем И разом песню поем. Выпустили меня, а ксендз так там и остался. Со слезами он со мной расставался, Поучал, просил, кричал мне вослед: «Не робей, Петрусь, знай, на тот свет Кого надо спровадь, А не то минует тебя благодать; Мы тебе сниться будем, Коль не станешь мстить этим людям!» Так вот я, Петрусь, спасаючи душу, Приказ не нарушу, Выполню вмиг. Мне б дробовик, Пороху иль пистолет, И проложу я тотчас след. Наведу порядок не малый, Чтоб досталось не только стражнику, становому Или там генералу, Но и губернатору нашей губернии!

ВАМ, СОСЕДИ

Вам, соседи, куманечки, Белорусы-голубочки, Песнь пою я год за годом,— Запоем же всем народом. Сложим, люди, вместе песню, — Прозвучит она чудесней; От рожденья шар земной Песни не слыхал такой! Сколько голосов! Мильон Вмиг, в единый слившись стон, Грянет песню. В песне — труд, Счастье, волю, жизнь найдут. Мы от века, братцы, спали,— Дружно петь впервые стали!

МОИ ДУМЫ

Хочу я быть зерном пшеницы, Взойти на сельском поле, Зазолотиться, без метлицы, Дать людям хлеба вволю! Хочу я быть рекою быстрой, Родной измерить край, Тех — напоить, тех — искупать, А где — укрыться в гай! То зашуметь, то зашептать, То смолкнуть в сладком сне, Сорваться с места, вновь гулять, Огнем кипеть на дне. Да так взыграть и разъяриться, Чтоб до неба достать, Снять с неба солнце, вниз спуститься И света людям дать. Пролагая путь к свободе, К счастью звать, борясь с судьбой, Думать всюду о народе, Видеть всюду край родной; Иль сверкающей росою Каждый тронуть стебелек, Иль обняться так с землею, Чтоб никто разнять не смог! Ну, а если ветром стану, — Над морями полечу, Мчаться бурей не устану И на месяц вдруг вскочу. Или, к звездам взмыв с размаху, Как кресалом проведу,— Месяц задрожит от страха, Словно чувствуя беду. «Ты откуда, что ты хочешь, Чего воешь и шумишь?» — «Я — посланец, вольный ветер, Прилетел на суд вас звать! Край сиротский наш не светел, Там доколе людям спать? Я там бился и кружился, Много хаток развалил, Но доныне не добился, Чтоб народ заговорил!»

НАД МОГИЛОЙ

Над могилой встану дубом, Расскажу собратьям лю́бым О судьбе их, о свободе, — Песней стану я в народе! Стану дудкою пастушьей, Песней растревожу души; Спросят все в родимом крае: «Что за музыка такая? Что же будет, что же будет, Коль подхватят песню люди!..» Остры зубы, точно пилы, Колют, режут, тянут жилы, Раскаляют, мигом студят, Кличут старых, малых будят. Вскрикнут все, душой пылая: «Что за музыка такая? Что же будет, что же будет, Коль подхватят песню люди!..» Лист дубовый — под хлебами, Желудь мелют жерновами, А где с дуба хоть пылинка — Затрясешься, что осинка; А где дудочки звучанье — Люд спешит, как на гулянье, Удивленно вопрошая: «Что за музыка такая? Что же будет, что же будет, Коль подхватят песню люди!..»

МОЙ САД

Мой сад стоит под белым цветом; В стыдливой красоте нарцисс, Сирень склоняется букетом, Кусты тюльпанов разрослись. Цветет левкой, пышна рябина, И вишня словно в молоке, А там — смородина, малина И юный граб невдалеке. Люблю мой сад порою вешней, Когда поет в нем соловей, Когда в цветенье ветвь черешни И гуд пчелиный всё смелей. Люблю мой сад я утром мая,— Он светлою покрыт росой, В нем липа шепчет вековая, В нем слышится «ку-ку» порой. Люблю мой сад под белым цветом… Люблю, что зелен он потом, Что груши созревают летом, Что труд не затихает в нем. Люблю в саду встречать и осень: Отяжелевший плод красив, Теряют хвою ветки сосен И золотятся листья слив. Люблю мой сад зимой чудесной, Когда в кристаллах он дрожит И дятел, сев на ствол древесный, О стуже песенку стучит…

ЛЕС

Высокий лес, шуми, скрипи, Росу сбирай, В реку вливай; Грибы расти, Не дай цвести Цветам печали. Зеленой дали Неси свой день, Клади на пень В гирляндах мох, — Стели постель, Чтоб каждый мог Прилечь, уснуть! Высокий лес, ты слышишь гром, Ревущий яростно кругом? Ты видишь: в дупла скрылись птицы, На тучу туча с гулом мчится. Гром грянул, Молнии сверканье — И черным углем стал орех. А вот и град, как наказанье, А вот в лесу, пугая всех, Гроза раскалывает дуб. А вот, безжалостен и груб, Вихрь клонит ели над тропою. А вот, прикрыв гнездо родное, Птенцов пищащих Спасает аист. А вот, под бурею склоняясь, Малина ветки простирает. Дрожащий заяц пробегает. Град на цветах всех пчел побил, С листвы букашек пестрых смыл. В лесу всё прячется, дрожит, Лес помрачнел и стал суров. По веткам шум; Гроза — как штурм, На землю лег листвы покров. Высокий лес, дремучий лес, Ты бел под кровлей синей. Денек морозный… Березы, сосны Одеты в иней, Ждут святок ныне. Ветвистой елки Темны иголки, Дуб полусонно Склонился к клену. И куст калины Прижался к длинной, Трухлявой колоде. Затихли песни В листве черешни. Не в пору птице Теперь гнездиться,— Суровы стужи… Но птичья стая Летит другая Из-за Дуная (Теплей нет края!). Сойка зимует, Глухарь токует, Дятел клюв точит, Сова хохочет; Воробей у хаты, Мусорщик чубатый, Да сестра-синичка — Наши гости зимою.

БУНТОВЩИК

Снег вокруг. Мороз ярится, И скрипят от стужи санки. Погоняя Сивку, мчится Наш Тамаш из Мураванки. Что ж он так спешит до хаты, Не жалея лошаденку? Может, заждались там сваты? Может, там грустит девчонка? Может, там поют да пляшут? Может, скрипка там играет?.. Он кнутом всё машет, машет, Сивку хлещет, погоняет… Доскакал Тамаш до тына, Мигом пробежал сенями. «Мать, отец, простите сына, Дайте распрощаться с вами! Женка милая, Гануля, Обо мне тужить не надо. На тебя еще взгляну ли, Ласточка моя, отрада? Сын, прости! Тебя, бедняжку, Некрещеным я покину. Будет голодно и тяжко, Может, станешь есть мякину. Проклинать судьбу ты будешь, Может, в батьку камень кинешь, Может, мать свою забудешь… Честным будь, иначе сгинешь! Мне б тобою любоваться, Мой сыночек ненаглядный! Но куда ж, родной, деваться Нам от власти беспощадной? Кандалы нам надевают, Без суда и вздернуть могут…» Тут Тамаш, слезу глотая, Через дверь — и в путь-дорогу…

СОСЕДЯМ В НЕВОЛЕ

От наших хат, от наших нив, От всех друзей, кто только жив, Несу слезу, несу я стон, Несу нагаек царских звон. У нас там ночь; от этой тьмы, От страшных мук немеем мы, Иссохла грудь, и льется пот… Терзают нас! Услышь, народ, Услышь, услышь и руку дай,— Родные мы. Так правду знай: И в черный день и светлым днем На поле нам стоять одном Плечом к плечу, в рядах друзей — За волю против палачей!

НАШЕ ПОЛЕ

Наше поле межи делят, Засеваем поле рожью; Что-то земли оскудели, Наш загон родить не может. Пашня, что ли, тощей стала? Руки ль слабые такие, Что так хлеба нынче мало, Что мы ходим, как слепые? Пашни черны, есть и сила, Только сеятелей наших Всё иная даль томила — Снился край богатых пашен… Зерен золото кидая, Наши люди там бывали, Собирали урожаи, Здесь лишь камни вырастали. Не пора ль пахать приняться? Заросла полынью нива. Ну-ка, кумы, сваты, братцы, На работу выйдем живо! Кто из вас пахать умеет, Кто умело соху ладит, Кто счастливо зерна сеет, Огороды скоро садит,— Живо, живо за работу! Время, братцы, потрудиться, Все равны здесь без расчета, Труд любой нам пригодится!

СЫНОК МАЛЕНЬКИЙ

Я, тятенька, хочу читать, Хочу я свет скорей узнать, Морские дальние просторы, Еще хочу увидеть горы. А научусь — сделаю, тятя, покупку: Куплю табаку тебе в трубку, И кожух отменный, белый Да армяк суконный целый; Куплю рубашку новую Да соху кленовую. Когда начнешь ты пахать, Будешь сынка вспоминать. Мамку я тоже люблю, Красный платок ей куплю, Пестрый фартук, голубке, Еще желтую юбку; Бусинок на один шнурок Купит тебе твой сынок. Только читать научите Да и в свет сынка пустите. Тогда, тятя милый, Голубь мой сизый, И мамушка-душечка, Пестрая кукушечка, Куплю, что обещано.

БУРЯ ИДЕТ

Вновь нависли тучи низко, Вновь туманы землю кроют; Вновь по свету бродит призрак, Вновь сурово вихри воют. Вновь бушует непогода, Вновь гроза огнями блещет, Вновь безумствует природа, — Вновь гремит и градом хлещет.

В ДОРОГУ

За моря, за океаны Полечу в далекий край, Ведь люблю я ураганы, В грозной буре вижу рай; Ведь средь бури своевольной Думам легче на волне: Лишь на диких гривах-волнах Песня может сниться мне. Знаю: только на просторе Звуки лиры ловит слух! В страшной буре, в буйном море Крепнет мой свободный дух.

СКРИПКА

Что не высказать словами, Что на сердце накипело, Что горит в душе, как пламя, — Скрипка б выразить сумела. Звучно б струны задрожали, Благо думы рвутся в небо, Благо крыльев не сломали, Благо песнь дороже хлеба… Вскину я смычок свой быстрый — Струны бойко отзовутся, Засверкают звуки-искры, Думы в песню перельются. Песня сердце б разрывала, В ней гремели бы перуны, Я б о счастье заиграла,— Только б знать, что крепки струны! Песнь дохнула бы цветами И листвою лип душистых; Зазвучала бы серпами, Шумом всходов золотистых, Вечеринкой деревенской, Ветром поля, птичьей трелью, Песней ласковою женской Над убогой колыбелью. Край весь песней охватила, Дух народа обняла бы; Я людей бы веселила, Им отраду принесла бы; Я бы души растопила, Я сердца огнем зажгла бы, Подняла бы край мой милый! Песнь лилась бы то слезою, То молитвою, то стоном, То ударила б грозою, То плеснула б светлым звоном… Струны ждут, дрожат, тугие, Страсть горит в крови кипучей. Люди! Братья! Дорогие! К вам летит мой зов певучий!

АРТИСТ-МУЗЫКАНТ

Скрипка яростно играет, А скрипач в душе рыдает. Только струны скрипки грянут — Все вздыхать от горя станут. Черный взор блестит слезою, — Струны стонут под рукою, Музыкант со скрипкой слился И, как ветер, в небо взвился… Весь он в песне, весь он в звуке, То застонет в тяжкой муке, То людей берет в объятья, То швыряет им проклятья. Вот, гляди, по скалам скачет, На уступ взбежал и плачет, Слезы точит; после — в море; Как зарница, на просторе Светит, гаснет, тихо млеет, Не огонь — лишь искра тлеет. Вот смычок остановился, В скрипку, как змея, вонзился. Что играет, что слагает — Только сам артист и знает.

РОДНАЯ ДЕРЕВНЯ

Чем ты сердце покорила, Моя деревушка? Иль волной заворожила Вилия-резвушка? Или шелесты дубровы Я забыть не в силе? Иль соседи колдовского Зелья наварили? Пусть иное предо мною, Пусть далече буду, — Я село свое родное Вспоминаю всюду. В море кажутся мне волны Вилией-рекою; И в Сибири сердце полно, Край родной, тобою.

В ЧУЖОЙ СТОРОНЕ

Мне грустно. Людям я чужая, Я душою изнываю. Мыслью мчусь я в край далекий, В бор дремучий, в бор высокий, На свою родную нивку. Вижу выгон, вижу Сивку, Вот бегут коровки с поля… Эх вы, хаты! Дай мне, доля, Хоть знакомую росинку, Из родимых мест пылинку, Хлеба кроху — дар от брата. Ой, мила родная хата! Ой, как мил родимый край,— Полетела б, словно в рай! Дорога душе сермяжка, Лапотки, кафтан, рубашка… Мусорный за хатой ворох Сердцу тоже мил и дорог.

С НОВЫМ ГОДОМ

Вот и Новый год приходит… Здравствуй, брат! Что нам несешь? Что посеешь ты в народе? Что на нивах ты пожнешь? Ты развяжешь ли нам путы, Ты не будешь сердцем злой? Иль придешь такой же лютый, Как тот старый был, седьмой? Может, тучи с неба сдуешь, Слезы с глаз ты оботрешь? Иль, как старый, околдуешь, Снова в спячку позовешь? Гей, скажи нам?!

КРЕСТЬЯНКАМ

Ой, крестьянки, ой, сестрицы, Что ж вы, цветики, завяли? Восковые ваши лица Высохли от слез печали… Как калину град сбивает, Как гроза каменья рубит, Так и вас судьба ломает, Красоту нещадно губит. Сколько горя векового! Сколько в косах прядей белых! Сколько пота трудового На ладонях огрубелых!.. И за всё — на бугорочке Крест над грубым гробом вашим, Да в слезах склонились дочки, — Их житье не будет краше. Ой, крестьянки, ой, сестрицы, Ой вы цветики сухие! Ой, бескрылые вы птицы, Ой, страдалицы немые!..

«Наступает весна…»

Наступает весна — Понесется «ку-ку» Через лес и поля, Через Неман-реку; По вилийской волне На плотах поплывет, Доберется до хат, Закричит, позовет: «Поднимайтесь, гу-гу! Уж весна на дворе, Уж цветы на лугу И трава в серебре. Гей! За сохи скорей Да пахать, да пахать… Поскорей, поживей Засевать, засевать! Ранним утром зерно Рассыпай на ходу, — Пусть уходит оно В борозду, в борозду, Чтоб сорняк не густел, Чтоб осот не торчал, Чтоб ячмень зеленел, Чтоб овес созревал, Чтоб картошка росла Краше яблок, вкусней, Чтоб капуста была — Головы тяжелей! Будет легче тогда С нищетой воевать, Чтоб забылась беда, Темноты цепи рвать…»

С ЧУЖБИНЫ

И душно, и тяжко, и сердце сомлело Вдали от своих, на чужой стороне. Как птица, на крыльях лететь бы хотела, — Стремилась бы к ним я, подобно волне. Мне слиться бы с тучею капелькой малой, А тучу велела б ветрам унести Далеко, далеко, туда, где, бывало, Над Неманом бор мне шумел на пути. Где Вильна гнездо меж холмами свивает И лентою белой течет Вилия, Где каждая тропка и крест меня знают И просят, зовут, чтоб вернулась к ним я. Там я родилась, там далекой порою Училась ребенком слова лепетать. К ним нынче бы я полетела стрелою, Чтоб с ними, как прежде, год Новый встречать. О милые, милые, там под снегами Лежащие тропки, полянки, леса, Вы вновь пред моими стоите глазами, Мне вновь вспоминается ваша краса. И вы, от работы согбенные вечной, И ты, их оплакивающий беду, Примите сегодня привет мой сердечный. Пусть легче живется нам в этом году!

ЛИРА

Играл бы я много, да силы уходят И струны за струнами рвутся, Хоть думы еще неуемные бродят, Хоть песни еще и поются. Играл бы я много, да смерть надо мною Кружится и сердце мне гложет. Порвитесь же, струны! Уснем под землею,— Ничто разлучить нас не сможет! Быть может, над нами подымется ива, И к ней под тенистые ветки Сбегутся весною в игре шаловливой Гурьбою веселою детки. И веточку ивы для звучной свирели Один из них срежет, быть может, И вам отголосок — умолкшие трели — Сердца будет снова тревожить. Умолкшие струны! Вы дрогнете снова, Что не было спето — споется. И, звонче и радостней став, мое слово Из юного сердца польется. И станет над бедной моею могилой Светло оттого, что с чудесной, Великою, неудержимою силой Польется ожившая песня.

ГАДАНИЕ

Загадай, кукушка, закукуй о счастье, Погадай о доле нашей бедной Насте! Где венок венчальный, где сынок единый И куда девалась красота девчины? Отчего в оковах у бедняжки руки, На лице поблекшем — след смертельной муки? На груди запавшей узелок с землею — Всё, что из деревни унесла с собою. В холоде скитаний увядало тело; Вся согнулась Настя, за год поседела. Вместо глаз — две раны, их застлали слезы, Щеки стали белы, как кора березы… Ну, гадай, кукушка! Закукуй о счастье, Погадай о доле нашей бедной Насте!.. Встрепенулась птица, села на лозину: Знать, утешить хочет ворожбой девчину…

«Дайте два крыла орлиных…»

Дайте два крыла орлиных, — Горько стало жить в низинах! По перу мне киньте, братцы, — К вам, орлы, хочу подняться! Эх, орлы! Парить бы с вами Над горами, над долами Да крылом своим могучим Рассекать седые тучи. Знать орлиные повадки, Крылья ранить в смертной схватке, Вражьей кровью упиваться, В облака стрелой взвиваться. Дайте два крыла орлиных, — Душно мне с людьми в низинах! По перу мне киньте, братцы, — К вам, орлы, хочу подняться!

«ЛУЧИНКА»

От хаты до хаты в зимнюю ночку Пойдем с «Лучинкой» и будем искать: Может, забытый людьми в уголочке, Хлопчик какой-нибудь хочет читать? Может быть, спрявши кудельку, девчина Где-нибудь грустно у печки сидит, Может быть, в вечер январский длинный С тоской на унылое поле глядит. Придем к ним — «Лучинкой» развеем печали, О крае родном поведаем им, Чтоб искры нашей «Лучинки» запали В думы, в сердца друзьям молодым. И может, «Лучинка» во мраке ночи Осветит хлопцам их уголок, И вскинут бодрее девчата очи, Охотнее сядут прясть ленок. По улицам тихим, по снежным дорожкам Будем с «Лучинкой» шагать вперед, Во всех деревнях, под каждым окошком К свету призывать молодой народ. Вы, молодые, для старших — опора, Вы — солнышко для материнского взора. Растите и крепните, жизнь познавая! С надеждой вас ждет сторона родная.

СИРОТКА

В черной порванной юбчонке, Личико в слезах, не мыто; И отец и мать в могилах,— Нет ни крова, ни защиты. У межи сидит и плачет, Где укрыться — неизвестно, Ей едва шестой годочек!.. Ночь… пугает мрак окрестный… Слез не надо, сиротинка, Белорусская девчинка! Спят отец и мать в могилах, — Услыхать тебя не в силах, Слез не вытрут, не утешат, Не помогут бедной дочке… Нива даст ночлег бедняжке, Теплый дождь омоет щечки, Мягкий мох постелью будет; Не беда, что нет привычки, — Сном забудешься спокойным, Ветер заплетет косички. Колосок накормит спелый, Солнышко согреет тело, Крест дорожный будет тятей, Пашня — матушкой дитяти. Поднимись с межи, родная! Посмотри: алеют зори, Даль светлеет с каждым часом… Позабудь, голубка, горе! Верь: не сгинешь, сиротинка, Белорусская девчинка! Ты сиротскою дорогой В люди выйдешь понемногу. Позабудь свой страх, сиротка! Вырастай свободной, смелой, — Ждет тебя народа дело!

ОТКРЫВАЙ СКОРЕЕ, ПАНИ…

Тесовы ворота, пани, Открывай скорее, С золотым венком выходят, Вышли с поля жнеи. Солнце греет, солнце греет, Поспела пшеница На утеху доброй пани, Красной молодицы. Ой, настало время, колос, Час настал вам, зерна, Положить себя под грозный, Под каменный жернов. Ой, настало время сердцу Загореться жарко И, как колос золотистый, Отдарить подарком. Словно серая кукушка, Сердце призывает, Отзовись на этот голос, Пани дорогая. Не проспи, молодка-пани, Вешние денечки И сердечный голос тихий, Так зовущий в ночки. Но не слышит наша пани, Ей вестей не надо, Да зачем ей свои детки, Если наши рядом. Да зачем ей свои детки И семья родная, Если нас, как деток, любит Пани молодая. Хоть паненке любо с нами Жить, не зная ссоры, Но судьба — отец извечный — Отберет, и скоро. Несет ворог ненавистный Злой неволи сети, Выйди, выйди, королевна, Поскорей из клети. Ой, да как тебе, цветочек, Расти, красоваться, Если буря вдруг нагрянет, Можешь не подняться. Ой, как сердцу молодому Жить с отравой лютой, Если просит сердце счастья Каждую минуту. Будь счастлива, будь счастлива, Живи всем на диво, А мы пани не забудем, Пока будем живы.

Название книги

Белорусские поэты (XIX - начала XX века)

Богданович Максим Адамович

Багрим Павлюк

Дунин-Марцинкевич Викентий Иванович

Лучина Янка

Богушевич Франтишек

Гуринович Адам Калликстович

Пашкевич Алоиза Степановна

ТЕТКА