Таманцев стремительно подтащил безжизненно-тяжелое тело амбала к месту засады, где, по-прежнему не двигаясь, лежали в траве бритоголовый «капитан» и помощник коменданта, стояли на неторной дороге два вещевых мешка и возле них с залитым кровью лицом, зажав ватно-марлевым тампоном из индивидуального пакета рану на голове и уперев локоть этой руки в подставленное колено, беспомощно сидел Алехин.
– Порядок! – громко сообщил ему Таманцев. – Двое наверняка теплые!
– Ты не ранен?
– Ни царапинки! И Малыш цел!.. А у вас… немного разбита голова… Ничего страшного! – оглядев Алехина и определив, что ранение всего одно, с нарочитой бодростью крикнул Таманцев, хотя не знал и весьма сомневался: разбита поверхностно или пробита? – Как самочувствие?
– Нормально, – тихо сказал Алехин. – Не отвлекайся…
Даже в этом состоянии его более всего занимал момент истины, и Таманцев отлично его понимал.
Не теряя даром и секунды, Таманцев в темпе делал все необходимое, завершающее силовое задержание. Вытащив вязки, он намертво приторочил кисть правой, неповрежденной руки амбала к щиколотке его левой, подогнутой к ягодице ноги. Подведенного Блиновым и старшиной «лейтенанта» он мигом положил лицом вниз, задрав на спине гимнастерку, сунул ему за оттянутый пояс нож и, рванув к себе, разрезал сзади брюки вместе с трусами чуть наискось до самого колена. Такую же процедуру в следующее мгновение он проделал и с амбалом, потом уложил их обоих, как полагалось, спинами друг к другу – «лейтенанта» так, чтобы у него перед глазами были помощник коменданта и вещевые мешки, амбала же на здоровый бок, затылком к месту засады, и, указывая на него Блинову и старшине, скомандовал:
– Перевяжите ему плечо и ногу! Двумя пакетами! Остальные давайте сюда! Быстро!
Все, что в эти минуты делал Таманцев, он проделывал за три с лишним года войны несчетное число раз. Каждое его движение и в «качании маятника», и в силовом задержании было отработано не только боевой практикой, но и постоянными тренировками – с момента появления из кустов он, без преувеличения, действовал с четкостью и быстротой автомата. Блинов и старшина-радист – оба они старались и теперь бросились выполнять его приказание – по сравнению с ним двигались, естественно, медленнее и своей неискусностью и, как ему казалось, неповоротливостью раздражали его.
Обиходив захваченных агентов, Таманцев ухватил запятнанный кровью вещмешок, перерезал ножом тесьму, стягивавшую верх, и крикнул Алехину:
– Товарищ капитан, давайте перевяжу!
– Успеется!.. – строго сказал Алехин. – Не отвлекайся!
Он держался напряжением всех сил и был убежден, что как только его начнут перевязывать или если даже просто отнять намокший тампон от раны и польет кровь – в любом случае он сейчас же потеряет сознание. А до получения «момента истины», до осмысления и принятия им как старшим группы соответствующего решения он просто не имел права терять сознание.
– Посмотри, что с ними! – приказал он Таманцеву, стараясь разглядеть лежавших в нескольких метрах от него помощника коменданта и бритоголового «капитана».
С помощником коменданта все было ясно: он лежал лицом вверх, и еще раньше, только подбежав сюда, Таманцев увидел его уставленные в одну точку, прямо на солнце остекленелые глаза.
Не выпуская из рук вещмешка, Таманцев подскочил к бритоголовому и, заметив у него за ухом крохотную ранку, ухватил его за плечо, повернул и, увидев вместо правого глаза зияющее выходное отверстие, из которого на траву вытекала черная кровь, вскинул голову.
– Холодные… Оба… – отпустив плечо «капитана», сказал он вполголоса, приложив при этом ладонь ко рту и оборотясь спиной к «лейтенанту» (чтобы тот не услышал), и посмотрел на Блинова.
– Как же так? – проговорил Алехин.
Присев на корточки, Блинов поспешно бинтовал ногу амбалу. Он расслышал слова Таманцева и все понял.
«Это я!.. Я его убил!.. Что я наделал!..» – с ужасом подумал Андрей, жар ударил ему в голову, оторопелый – стрелял-то ведь в плечо! – он покачнулся и, потеряв равновесие, нелепо упал.
– Что с вами? – удивленно спросил старшина.
– Вот она!!! «Телефункен»! – точно сквозь сон услышал Андрей торжествующие возгласы и, уже поднимаясь, увидел в руках у Таманцева вытащенный из вещмешка поблескивающий никелем и эбонитом радиопередатчик.
– Посмотри поясницу… – говорил Алехин, морщась от крика Таманцева. – Посмотри поясницу у «капитана»…
Поставив рацию на вещмешок, Таманцев взрезал ножом брюки на спине у бритоголового, отвернул края в стороны и, взглянув, сообщил:
– На пояснице… вправо от позвоночника два круглых шрамика… Вроде как от фурункулов.
– Женя, это Мищенко… – сказал Алехин. – Запомните, это Мищенко…
Таманцева трудно было чем-либо удивить, но какие-то секунды он смотрел, лихорадочно осмысливая, и не верил. Вспомнив ориентировки и особые приметы, он живо перевернул «капитана» на спину, с силой разжал ему челюсти, заглянул в глубину рта, увидел на верхней короткий металлический мостик, потрогал зачем-то его пальцем и, вытирая руку о голенище своего сапога, подтвердил:
– Мищенко…
Малыш свалил Мищенко! Фантастика! Стажер-несмышленыш свалил легендарного Мищенко, который за двадцать лет более пятидесяти раз перебрасывался на советскую территорию, которого два десятилетия ловили на Дальнем Востоке и западных границах, ловили на всех фронтах, но даже во время чрезвычайного розыска не смогли поймать. Свалил одним выстрелом, разумеется ничуть того не желая. И теперь страшно переживает. Хотя ему ничего не будет – да Эн Фэ пальцем его тронуть никому не даст! И не потому, что он стажер. И не потому, что генерал сказал – взять живым хоть одного, а взяли двоих. Просто особый случай. Формально это даже его долг. Убить объявленного вне закона – право и обязанность каждого советского человека. Можно было бы его ободрить, пояснить, но ничего, пусть немного помучается. Пусть прочувствует, что лепить надо теплыми, а убить – любой дурак в состоянии. Это тебе не на передовой и не в сорок первом году!
А Паша – мозга! Гений! Спустя год… за какой-то десяток минут прокачать Мищенко – невероятно!
– Чего нам запоминать? Сами доложите! – вытаскивая индивидуальный пакет, недовольно крикнул Алехину Таманцев; ему не понравилось, буквально резануло уши: «Запомните – это Мищенко». Паша что – собрался умирать?… – Я вас перевяжу! – настойчиво предложил он.
– Нет! – решительно отказался Алехин и полушепотом добавил: – Сначала…
Таманцев спрятал пакет, внутренне настраиваясь «бутафорить», опустил голову, расслабленно-спокойный подошел к Аникушину, посмотрел и, словно только теперь обнаружив, что тот мертв, в сильнейшем волнении, как бы еще не веря, вскричал:
– Васька?! Ваську убили?!
Он повернулся к лежащим на траве агентам, кинул лихорадочный взгляд на одного, затем на другого и, как бы все вдруг поняв, с лицом, искаженным отчаянием и яростью, уставил палец на «лейтенанта».
– Ты!!! Ты его убил!..
– Нет!.. Я не убивал! Не убивал! Это не я! – энергично запротестовал «лейтенант».
– Ты!!! Он убил Ваську! Он убил моего лучшего друга!!! – оглядываясь и как бы призывая в свидетели Блинова, старшину и Алехина, истерично закричал Таманцев и в совершенном отчаянии замотал головой: – Я жить не буду!!! – Обеими руками он ухватил ворот своей расстегнутой наверху гимнастерки и, рванув, разодрал ее до пояса, обнажив широкую крепкую грудь, сплошь расписанную синими разводами морской татуировки. – Паскуда! Я прикончу его как падаль!!!
И с лихорадочной поспешностью зашарил вокруг по траве глазами, отыскивая наган, умышленно выроненный им перед тем себе под ноги.
– Нет!.. Клянусь, это не я!
– Не смей его трогать! – подыгрывая, строго сказал Алехин.
– Он убил Ваську!!! – рыдающим голосом вопил Таманцев, подняв из травы и держа в руке наган. – Я прикончу его как падаль!!!
Аникушина звали Игорем, а не Васькой, и убил его не «лейтенант», но это не имело сейчас никакого значения. Андрей уже сообразил, что начался заключительный аккорд, так называемое экстренное потрошение, жестокая, но в данных обстоятельствах совершенно неизбежная игра, потребная для того, чтобы тотчас – немедленно! – получить от кого-либо из захваченных – предположительно самого слабого по волевым качествам – совершенно необходимые сейчас сведения.
Аникушин во время засады повел себя непонятным образом и очень крепко помешал, теперь же, мертвый, он должен был помогать: для пользы дела обыгрывалась его гибель.
Андрей, однажды уже принимавший участие в подобной игре, бросился сзади на Таманцева, обхватил его мускулистое горло левой рукой, а правой – вцепился в его руку с револьвером, хорошо помня, что недопустима и малейшая фальшь, все должно быть естественно, и бороться надо без дураков – в полную силу. Прошлый раз ему помогал в этом Алехин, но сейчас капитан с залитым кровью лицом бессильно сидел на траве и рассчитывать на его поддержку не приходилось.
– Не смей его трогать! – все же восклицал он требовательно, изображая реакцию на возгласы Таманцева. – Слышишь, не смей!
– Держите его! Он контуженный! – крикнул Андрей старшине, и тот, поспешив на помощь, вцепился в Таманцева слева.
– Пустите!!! – с искаженным яростью и отчаянием лицом рвался к «лейтенанту» Таманцев. – Он убил моего лучшего друга!!! Он убил Ваську!!! Я прикончу его как падаль!!!
При этом у Таманцева судорожно подергивалась голова, и рыдал он самыми настоящими слезами, что еще в прошлый раз удивило Андрея. В то же время он не забывал толкать Андрея в коленку – мол, давай, работай!
«Лейтенант», лежа на боку со связанными за спиной руками, инстинктивно старался отползти, отталкиваясь судорожными движениями ног; разрезанные брюки и трусы при этом сползли до колен, обнажив белые мускулистые ляжки.
– Я не убивал!!! – в сильнейшем страхе кричал он. – Клянусь – не убивал! Это не я!!!
В это мгновение Таманцев с бешеным криком: «Он убил Ваську!!!» – внезапным рывком отбросил в сторону старшину и с Андреем, повисшим у него на спине и намеренно выпустившим руку Таманцева с наганом, подскочил к «лейтенанту» и трижды выстрелил в него, точнее, над самой его головой.
В следующую секунду он сунул ствол нагана под ноздри «лейтенанту» и рассчитанным движением раскровенил ему верхнюю губу, преследуя при этом двойную цель: чтобы тот, оглушенный, вдохнул в себя пороховую гарь и ощутил кровь.
– Не смей, мерзавец! – подыгрывая, кричал Алехин. – Псих ненормальный! Держите его!
– Я не убивал!!! Пощадите!!! – в ужасе рыдал «лейтенант». – Я никого не убивал!!! Спасите!!! Это не я!!!
Андрею и старшине удалось оттащить Таманцева на несколько шагов, однако, волоча их обоих за собой, Таманцев тут же снова ринулся к «лейтенанту».
– Не ты?! А кто?! Кто же его убил?! Может, ты еще скажешь, что вообще в нас не стрелял?! – яростно орал Таманцев, прикидывая и определяя, что лежащий перед ним уже доведен до потребного состояния и надо брать быка за рога. – Ты еще смеешь врать?! Ты еще смеешь обманывать советскую власть?! Может, ты и позывные уже забыл?!
Андрей теперь с силой удерживал левой рукой не Таманцева, а старшину, вошедшего от борьбы в раж, страдавшего от боли – в момент броска ему вывихнули плечо – и ничего не понимавшего.
– Если хочешь жить – позывные вашего передатчика?! – указывая револьвером на рацию, вынутую из вещмешка, властно потребовал Таманцев и снова уткнул ствол нагана в изуродованное ужасом лицо «лейтенанта». – Позывные твоего передатчика?! Быстро!!!
– Я… Я скажу!!! Все скажу!.. – рыдающим голосом торопливо повторял «лейтенант». – Эс-Тэ-И… Эс-Тэ-И…
– Как Эс-Тэ-И?! – внутренне похолодев, закричал Таманцев. – А Ка-А-О?!
– Ка-А-О было до… четверга… А теперь Эс-Тэ-И!..
– Сколько вас?! – чуть отводя револьвер, но не меняя зверского выражения лица, мгновенно продолжал Таманцев. – Сколько вас приехало сюда, в лес?! Быстро!!!
– Трое…
– Кто старший?!
– Вот… – «Лейтенант» взглядом указал на труп Мищенко.
– Его кличка?! Для радиограмм! Быстро!!!
– Кравцов…
– А где Кулагин?! – мгновенно потребовал Таманцев. (Документы на имя старшего лейтенанта Кулагина были у Павловского.)
– Здесь, в лесу… Он должен нас ждать…
«Должен!» – от огорчения и неприязни к самому себе Таманцев яростно сплюнул.
– А Матильда? Где Матильда?!
– Он не здесь… Он под Шауляем…
– Он что – офицер штаба фронта?! – тотчас спросил Таманцев (так предполагал Эн Фэ). – Кто он по званию?! Быстро!!!
– Капитан… Шифровальщик штаба фронта…
– Ты меня с ним познакомишь? Если хочешь жить, ты просто обязан меня с ним познакомить! Понял?!
– Да-а…
– А Нотариус?! Кто он и где?!
– В Гродно… Железнодорожник…
– Чеслав Комарницкий?! – сейчас же вскричал Таманцев (так предполагал Эн Фэ). – Сразу!!!
– Чеслав… Фамилию не знаю…
– Составитель поездов?! Высокий… блондин… лицо длинное, нос с горбинкой?!
– Да-а…
– А твою физиономию я узнал бы из тысяч! – Таманцев не без труда скрывал свою радость. – Ведь ты радист?!
– Да-а… – всхлипнул «лейтенант».
– То-то же!
Выпрямясь, Таманцев ослабил пальцы, и Андрей, ожидавший этого мгновения, энергичным движением вырвал у него из руки наган и сразу отпустил его самого. Как бы приходя в себя, Таманцев помотал головой и словно весь вдруг обмяк и подобрел лицом.
Это было необыкновенное, испытанное за войну всего лишь несколькими чистильщиками пронзительное ощущение – момент истины по делу, взятому на контроль Ставкой. Он чувствовал, что «лейтенант» не врет, и знал цену полученным от него сведениям. В эти мгновения только он, Таманцев, единственный обладал моментом истины, и при мысли, что есть реальная возможность сегодня же взять и Матильду (а кто это сделает лучше, чем он, кто?!), у него захватывало дыхание. Если только Эн Фэ и генерал согласятся брать Матильду под носом у контрразведки другого фронта. Должны согласиться – мысленно он уже летел с «лейтенантом» и Малышом в Шауляй.
– Как тебя зовут? – спросил Таманцев: надо было спешно строить отношения с «лейтенантом». – Не для немцев, для матери!
– Сер-ргей…
– Хорошее имя! – одобрил Таманцев. – Что ж… Если не ты убил Ваську и дашь нам Матильду – тогда живи! – милостиво, но как бы не совсем охотно разрешил он «лейтенанту». – Только дышать будешь, как я скажу! А если вздумаешь крутить, не обижайся, Серега… – Голос Таманцева дрогнул, и лицо сделалось скорбным. – Если вздумаешь крутить, тогда не обижайся – это будут последние минуты твоей жизни… Понял?… Мы поедем к Матильде немедленно! – после короткой паузы пообещал он. – Полетим самолетом! Мы обнимем его сегодня же!
Затем он повернулся к Алехину и, громко, отчетливо произнося каждое слово, сообщил:
– Товарищ капитан, «бабушка приехала»!
Это был условный сигнал для передачи открытым текстом по радио, означавший примерно: «Мы их взяли», означавший, что ядро группы и рация захвачены.
– Это точно? – с очевидным сомнением проговорил Алехин. – Ты все прокачал?
– Точнее быть не может! – заверил Таманцев. – Я отвечаю!
«„Бабушка приехала“!.. Значит, порядок – она приехала! Слава богу, приехала!..» Неясные, подернутые какой-то красноватой пленкой вершины берез и кусты плыли у Алехина перед глазами, и он никак не мог их остановить. Голова гудела и пульсировала, как второе сердце. Удрученный своей беспомощностью в эти ответственнейшие минуты, чувствуя, что вот-вот потеряет сознание, он держался из последних сил – ему еще надлежало принять решение. Он напрягался, стараясь разглядеть циферблат часов, поднесенных на руке к самому лицу, и наконец различил: было без восьми минут пять.
Оперативное кольцо вокруг Шиловичского леса только что замкнулось. Семь тысяч человек на трехстах автомашинах с рациями и служебно-розыскными собаками, саперами и миноискателями уже кружились в гигантской «карусели» вокруг Шиловичского массива, ожидая команды начать операцию, с таким трудом и тщанием подготовленную Поляковым и теперь совершенно ненужную…
Ее следовало отменить, остановить – еще можно было успеть.
– Старшина! – Алехин повел головой, ища взглядом и не видя, не находя радиста. – Срочно передайте «первому»… открытым текстом… – с усилием произносил он. – «„Гребенка“ не нужна!.. „Бабушка приехала“!.. В помощи не нуждаемся…» Повторяйте непрерывно… – уронив руку с набухшим тампоном и опуская голову, проговорил он. – «Бабушка…»
– Повторяй до бесконечности! – подхватывая за подбородок голову Алехина и другой рукой проворно расстегивая ворот его окровавленной гимнастерки, властно приказал старшине Таманцев. – «„Бабушка приехала“! „Гребенка“ не нужна! В помощи не нуждаемся!..» В темпе!.. Дублируй на запаске!.. Бегом!!! Жми!..
Осторожно отведя волосы, он прежде всего убедился, что, хотя кровь сочилась по-прежнему, голова у Алехина была не проломлена, а только разбита, и, рванув зубами нитку, вскрыл индивидуальный пакет.
– Ничего страшного!.. – прикладывая к ране свежий тампон, возбужденно говорил Таманцев. – Паша, ты – гений!.. Мы их взяли!!! – выкрикнул он и, пачкаясь в крови, несколько раз звучно поцеловал лицо Алехина. – Ты их раскрыл!.. Ты прокачал Мищенко!.. Пашуня, ты даже не соображаешь, какой ты гений!..
Старшина-радист уже скрылся в кустах, за которыми находился его передатчик. В тексте, сказанном ему Алехиным, Таманцев отметил неточность: они, безусловно, нуждались в помощи. И вместо последней фразы следовало передать: «Имеем два места холодного груза и тяжелобольного», чтобы с опушки прибыли розыскники для выноса трупов и немедленно прислали врача для Алехина. Но это можно было передать и спустя минуты, и Таманцев не стал ничего изменять. Он не сомневался, что Паша так сказал умышленно, чтобы сразу, первым же сообщением снять с Эн Фэ, генерала и еще с очень многих в Лиде и в Москве чудовищное напряжение последних суток.
Оборотясь, Таманцев быстро оглядел обоих захваченных агентов; они лежали спинами друг к другу, молча, не двигаясь, как и полагалось, причем амбал очнулся и слабо шевелил головой. Блинов с пистолетом в руке, как и следовало, стоял наготове шагах в пяти от них.
«Тики-так!.. Как ни болела, а умерла!» Про себя Таманцев уже отметил, что с «Неманом», по существу, покончено, причем радист невредим и, без сомнения, пригоден для функельшпиля, слеплен живым и второй агент, и рация захвачена, к тому же есть реальная возможность взять и Матильду, который, как объяснил утром Алехин, особенно беспокоил Ставку.
У него мелькнула мысль, что через какие-то минуты передатчики большой мощности продублируют самое желанное в эти сутки не только для военной контрразведки сообщение о «приезде бабушки», и тотчас о поимке разыскиваемых станет известно не только в Лиде, но и в Москве.
Он представил себе по-детски обрадованное лицо Эн Фэ и как тот – если не бог, то, несомненно, его заместитель по розыску! – от волнения картавя сильнее обычного, скажет, разводя руками: «Ну, б'гатцы… нет слов!..» И не в силах больше удерживаться от распиравших его эмоций, он, уже вскрыв зубами второй индивидуальный пакет и прижимая бинтом тампон на голове Алехина, срывающимся голосом неистово закричал:
– Ба-бушка!.. Бабулька приехала!!!
1973
