А жизнь прошла безосновательно Средь недовинченых умов. Будь в молодости повнимательнее, Не наломал бы столько дров. И не звенел бы, сдуру, ножнами, Показывая пылкий нрав. Я, как сапер бы, осторожничал При выборе друзей и прав. Один бы, никого не слушая, Оставив службы круговерть, Как алгебру учил бы душу я Перед экзаменом на смерть.

Библиотека. Детская пора. Ты – пробудившегося разума нора. Ты-чувств неясных толкователь. Миропорядка основатель. Содружество чистейших душ, Заброшенное в нашу глушь… В мороз, отряхивая валенки от снега, Я приходил к тебе, библиотека.

Поэт не спит. В уме – броженье. Тьма непроглядная в ночном окне. И все отчетливее жжение Под майкою, на левой стороне. Приливом слов и музыки влекомый, Он раздвигает стены дома. Движением, известным лишь ему, Поэт соединяет свет и тьму, Материи морщинистые складки И духа строгие порядки. Вещам дает обозначение. А нашим слабостям – прощенье…

Куда пойдем? Не ведаю. Немного подождем? Под темной ночи пледом Нам хорошо вдвоем. Быть может, мир расколется. Быть может, устоит. Луны дорожка скользкая А от земной тошнит. Река нам в ноги плещется: Парное молоко. И спит созвездье млечное И дышит глубоко. Соломинка, тростиночка, Пойдем вперед, пойдем! Души тугая ниточка – Для нас поводырем.

Благодарю тебя, судьба, Что довела меня до ручки. Когда бы не несчастный случай, Я был бы милый шалопай. И пустослов, и краснобай, И занимал бы до получки. Но смерть на миг скосила взор, Помедлила и отступила. Три долгих года рана ныла. Душа пылала, как костер. Менялся жизненный узор. Освобожденное пространство Уже не ведало жеманства. …Все, все дала судьба! А мне бы ничего не взять. Не побороть, не одержать, Не изменить, не удержать…

Пуля летит. Он ее не зовет, Но она прилетает. Ночь для молитв. Утром его собирают. Света не надо. Пусть выпадет снег спозаранку. Рост невелик. Но… Стала смертельною ранка.

Ни денег, ни здоровья, ни таланта Не дал мне бог. Но было бы грешно Мне сетовать за то на мирозданье. Как неуместны с богом препирания! Есть руки. Хлеб. И красное вино.

Да! Наш ноябрь, как черная дыра природы. В ней исчезает всяк свободный дух. И разлетаются, как тополиный пух, Цивилизации поверхностные всходы. Под пологом осенней непогоды Тяжелая уродливая ночь В тупик заводит многие народы. И долгие века никак не улетает прочь.

Куда, куда вы убежали? Мы вас так долго ублажали. Пристраивали, как могли… Куда, куда же вы ушли?! В каком тумане вы пропали? Какую яму вы копали, Чтоб, как затравленный зверек, Исчезнуть вдоль и поперек? Мы плакали. Мы вас искали. Ведь душу вам свою отдали. На вас глядели, не дыша… Болит. Болит. Болит душа.

Чем дольше я живу, Тем лучше понимаю, Что не словам, Но музыке внимаю. И жизнь, Если сказать не мудрствуя, А языком простым, Идет меж пятым Бранденбургским И шестым.

Я потихоньку просыпаюсь. И песенку с утра тяну. И, вспоминая, удивляюсь, Что не любил поэт весну. Что находил он в ней тоску И непонятное стесненье… Не посещало вдохновенье Пропеть счастливую строку. Ах, Пушкин! Друг! Как мы устали Без света, зелени, высот, Без синевато-влажной дали, Без садоводческих работ. Без пробудившейся березки, Без благотворного тепла… Как будто, старые обноски Стряхнула спящая земля. А мы, и хмурые, и злые Под зимней давящей пятой… Теперь оживлены весной Совсем, как в годы молодые.

Весна рождается в твоей улыбке милой. И лишь потом ее природа в мир распространяет. Весенний влажный ветер благотворной силой Преображает лес и поле, и сады… А сердце хрупкое к тебе навечно припаяет.

Ах, был бы я облаком ранней весною! Летал бы, качался над чащей лесною. На солнце бы нежился, плавно менялся, То вдруг исчезал, а затем появлялся. С утра наблюдал бы с большим интересом Людские постройки и новую местность: Озера и реки, луга и равнины, Неброскую прелесть природной картины. Но жизнь протекает в одной оболочке. И есть в ней весомость поставленной точки. Но мало свободы и мало покоя… Ах, был бы я облаком ранней весною!

Нет, нет… не надо о стихах! О них сказать… Что скажешь. Что не скажешь. Сама собою полнится тетрадь. Сама собою рвется пряжа. Как будто бы на небе облака. То распогодится, а то зарядит дождик. То твердою окажется рука, А то колотит мелкой дрожью. И где закон? И где порядок тут? Изменчива, коварна, прихотлива, Не отличает от безделья труд… Но лишь ее дыханием мы живы.

Наступила пора. Обними меня попросту,                                     друг мой сердечный. Жизнь вполне удалась: и мила, и сладка, и, по сути, безгрешна. Выпадали нам дни. А какие случались бессонные,                                                  летние ночи! Коротка, хороша, коротка…Но не страшно. Не очень. Прогуляли мы век. Пробежали на легком дыхании. И не видели зла. Лишь вечерней листвы колыхание. Лишь полет в облаках одинокой серебряной птицы. А какая страна? Нам в любой повезло бы родиться. Я не знаю, как назвать это чувство. Скорей – привыкание. Я не знаю, не знаю, не знаю, не знаю название. Обними меня попросту, друг мой сердечный,                                                 последний… Ах, какая пора! Только сосны шумят в вышине, Отмеряя мгновенья.

Мужчина женщину не понимает. Ему дороже всего                                                                 воля. А она, выходя из дома, не забывает о валидоле. Но, иногда, мужчину к женщине тянет. И она с ним – как пламя. Очень нечастыми дождливыми вечерами. И она готова забыть судьбы враждебные происки. Потому, что у нее более важные поиски: Она ищет улыбки его отражения На всех предметах и во всех движениях. Во всех началах и во всех продолжениях, Во всех словах и во всех предложениях. Во всех встречах, беседах, чаепитиях, Во всех важных и незначительных событиях. Во всех кошках, собаках и прочих зверях, Во всех, которые встречала, приоткрытых дверях. Старательно. Словно она – станция слежения. Она ищет. И никогда не терпит поражения.