Математика сиротливо развалилась на столе, а Историк подперев голову задумчиво смотрел в окно на Невский проспект.

Двадцать четвертое ноября 1877 года, День Великомученицы Екатерины по православному календарю, четверг. Главный проспект Российской империи гудит и живет вечерней жизнью. Мысли вяло текут: кто-то истово крестится, скинув шапку на купол дворца, кто-то летит лихой двойкой, вот гимназист в каком-то неуклюжем плаще, бесконечно широком, переходит дорогу, снега и мороза еще нет, но несет холодом с реки, вот дама в приталенном пышном платье, настолько длинном, что подметает подолом тротуар, головной убор ее с перьями раскачивается в такт походке, будочка на углу, перед конной скульптурой, расклеена афишами и извозчики, извозчики и конка, звенит колокольчиком, а впереди бледным пятном лампа. И мертвый свет газовых фонарей, серебрящий смешные вывески «Суконный магазин», «Богемский хрусталь графа Гарраха», «Аптека» и наконец, — экспансия московских купцов — вывеска чайного короля этого века «Василий Перлов с сыновьями», через 10 лет им пожалует именное дворянство Александр Третий, а их символом станет чайный куст. Меховой магазин, крымские вина Христофорова — наружная реклама не так повсеместна еще и агрессивна, но уже скоро начнет тянуться растяжками на тротуар, мешая прохожим в буквальном смысле этого слова.

Через пять лет на Невском проспекте будет телефонная станция, через год после нее загорятся электрические фонари, а электростанцию для них установят на барже у Аничкова дворца.

Время разбежится и пойдет столбить прыжками, а с него будут падать, с выпученными глазами, россыпью империи. И вроде поднимется Россия, подобрав портки, нагонит и запрыгает вровень со временем, даже перепрыгнет, но ненадолго, упав снова с сердечной недостаточностью, широким и простодушным лицом в грязь.

— Ну, эй, — возмутился Химик, — я слышу все твои мысли! Да как ты смеешь!

— Ага, — довольно сказал Историк, — шок еще никому не нравился. Тебе нужны сильные потрясения или сильная Россия?

— А что, — не удержался Химик, — намечается раздача мельдония?

— У нас не было времени на примерную детализацию плана с самого утра, — заговорил серьезно Историк, — но, пожалуй, уже можно начать.

Итак, номография и преподаватель математики из кадетского корпуса. Никакой надежды на него, конечно, нет. Даже если он разберется и поймет о чем идет речь — он пойдет куда?

— К своему начальству, — предположил Химик.

— И вот стоит Данилович и думает, чего это Николай учудил и идет куда?

— Дальше к начальству, — продолжил Химик.

— И вот стоит Александр Александрович, звёзд с неба в учении никогда не хватавший, и думает: ну сын, ну дает и идет…

— Да ладно, — сказал Химик, — это уже не смешно, к Александру Второму?

— Не, — отмел это предположение Историк, — все-таки Александр Александрович уже самостоятельный. Пойдет он к специалисту — Чебышёву наверное, ну кто лучше его разбирается в математике в Российской империи, на данный момент?

— Буняковский, — назвал после некоторого размышления Химик, и Историк уважительно хмыкнул.

— Буняковский в возрасте, он вице-президент Академии наук, да и будет им до самой смерти в знак заслуг, но исполняет больше почетные функции. Ему семьдесят три года, он стар и даже суперстар и хотя еще напишет не одну работу, но…

— Ок, — перебил его Химик, — ситуация предельна понятна, мы попадем к Чебышеву через некоторое время и тщательного медицинского осмотра.

— Да, ладно из Александра луддита делать, — отмахнулся Историк, — ну побеседует он с Ники по душам, но врачей вызывать к сыну точно не станет. Даже загордится немного.

В общем, цепочку эту надо отсечь, зачем время терять, — продолжил Историк, — у нас есть преподаватель словесности Тимофей Докучаев. Он старший брат Василия Докучаева, известного геолога, почвоведа, через несколько лет профессора минералогии Санкт-Петербургского университета, будущего «отца русских почв» и учителя Вернадского. Сейчас Василий Докучаев хранитель минералогической коллекции, читает лекции, на хорошем счету, ему протежирует (если так можно выразиться, поскольку он всем выдающимся ученым протежировал) сам ректор университета Андрей Бекетов.

Чебышёв читает лекции в том же университете. Ставлю свой перочинный ножик против дохлого воробья они знакомы и передать Пафнутию Чебышеву нашу рукопись по номографии Василию Докучаеву как «два вальса станцевать». Сделать это следует до середины апреля, потом что там начинается подготовка к Всемирной выставке в Париже, которая откроется в мае.

— А как поступит Чебышёв, прочитав нашу статью? — спросил Химик.

— Либо напишет письмо Александру Александровичу, что у него сын умнее, чем он думает и просьбу об аудиенции, либо пробьет такую аудиенцию через брата генерала от артиллерии. В любом случае захочет встретиться, потому что десятилетних мальчиков, выступающих с графической теорией функциональных зависимостей в мире пока еще не было.

— Как всегда, немного пугает вот это «не было», — внутренне поежился Химик.

— О, да — «подбодрил» его Историк, — привезут двойника Николая на наше место, а на Ники оденут «железную маску» и запрут в подвале Шлиссельбургской крепости. И будешь ты до конца жизни вычислять баллистические траектории снарядов, а я — писать мемуары. Но в семнадцатом придут пацаны из Петросовета и освободят Николая. Хеппи-энд!

— Твои попытки вселить уверенность больше смахивают на издевательства, — кисло сказал Химик.

— Будь всегда позитивным как протон, — внушительно произнес Историк, — твой батяня — Наследник империи и любящий отец, а не клоун из фильма «Оно», охотящийся на школоту.

— Ха, — улыбнулся Химик на сравнение, — пьяный тамада на свадьбе будет пострашнее какого-то клоуна! Я просто еще не привык к тому что у меня есть такой папа.

В общем, — строго сказал Историк, — железная маска на Ники — это как убийство глухонемого, который распускал слухи. Версия чтоб поржать. Идем уже в игровую на вечерний паровоз.

* * *

— Это мы еще мирно сидим, — заверил Историк Химика, — отмахиваясь игрушечной сабелькой от атакующего, конечно понарошку, но с вполне свирепым видом Володьки с другой сабелькой.

Жоржик лежал на полу и изображал, по его словам, русские укрепления у болгарского села Чаиркина, стреляя из игрушечной пушчонки, то есть кидая разноцветные алебастровые шарики в наседавшего Володьку.

— Вот, батянька наш, — продолжил Историк, делая обманный финт, — по вспоминаниям графа Шереметева, набирал команду солдат и команду разбойников, и они сражались в Гатчинском дворце между собой на выбивание резиновыми мячиками. Я тебя уверяю, получить вот таким мячиком — не современным с воздушной камерой, а сплошным и тяжелым, было совсем невесело. Самому графу, который старался зарядить мячиком исподтишка, прячась за деревянной горкой Арсенального зала попало от сына министра двора и уделов Владимира Адлерберга, когда последний его умудрился поймать. Ногой в живот, причем попало. С разбега.

— Совсем как у нас в современности, — прокомментировал Химик, — бей, бухай, отдыхай.

— Довольно, Володь, — остановил потешный бой Николай, — победили православные басурман. Заведи паровозик Жоржику, я на датские камешки гляну еще раз.

— Что-то не припомню я у Николая никаких заначек с бриллиантами, — удивился Химик, — нет, понятно тут даже детская погремушка в драгоценных камнях, или седло на игрушечной лошадке золотом по бархату расписано, но что бы сами камешки?

— А не знаю откуда, ты и покажешь, — насмешливо сказал Историк и сжалившись добавил, — самые обычные камешки. Николай с Жоржиком, а потом и Михаилом собирали на берегу моря в Ливадии, Прибалтике или Дании, лакировали, а затем сортировали в альбом.

— И зачем тебе эта галька? — подозрительно спросил Химик, — камешки лежат в шкафчике, третье отделение снизу.

— Ты никогда не замечал, что в плавании кролем постоянно зигуют? — коварно осведомился Историк.

— Эм, что? — сказал сбитый с толку Химик.

— Вот, — восторжествовал Историк, — и никто не видит пока не сказать. Бери альбом. Отбираем похожие камни и просто красивые камни.

— Но для чего, — мученически простонал Химик, — ты говоришь головоломками!

— Мы будем убивать четырех зайцев, — пафосно провозгласил Историк, — и делать это с чувством, с толком, с расстановкой. По-научному. Заяц первый — последний император Бразилии. Дедуля в 1876 году выехал в большое мировое турне. Начал с Америки, где фоткался на Всемирной выставке в Филадельфии и сказал «оно говорит» первому телефону. В сентябре Педро Второй добрался до России. Побывал в Питере, Москве, Киеве. Скатался в Ливадию, на встречу с Александром Вторым.

— И уплыл обратно, — не поддержал его энтузиазм Химик, — визит был неофициальный, Николай, вообще, был в Дании в это время. Зачем нам император дикарей?

— Что такое Бразилия? — ответил вопросом на вопрос Историк.

— Обезьяны, кофе, мулатки, самба, место где вырос футбол, — выдал Химик, — ну, с точки зрения химии — крупнейший производитель биоэтанола, так как своей нефти очень мало. То есть экологически чистого топлива. Бразилия — это такая зеркальная противоположность России вплоть до определения ее как места, где умер футбол.

— Что за гнусные стереотипы, — скривился Историк, — про футбол можно было и промолчать. Тыкнул бы сразу в OECD Index, что бы раздавить оппонента. У-ух как ты бесишь!

— Так за державу обидно, сам недавно про шок говорил, — невинно сказал Химик.

— За сто пятьдесят лет население Бразилии выросло в девятнадцать раз, а по доходу и того больше, сейчас он опережает российский почти в два раза, — нехотя сказал Историк, — видимо, «маленькая победоносная война» с Парагваем кое-чему их научила. Но это же не они настолько крутые, сколько мы — бездари. Исторически для Бразилии могло бы сложиться и лучше. Вот может быть мы им и поможем? Нет ничего приятнее, смотреть как потом начнут ругаться два гегемона: один — северного материка, другой — южного.

— Как я понимаю, именно наши маленькие камешки, собранные на берегу Балтийского моря, сдвинут с места великие стратегические планы? — вернул дискуссию к началу Химик.

— Можно и так сказать, — покладисто согласился Историк, — император Педро Второй образованный человек. В детстве прочел книгу отца геологии Джеймса Хаттона. С тех пор собирает различные минералогические коллекции. Душевное такое хобби. Мы ему и задарим свою коллекцию со своим письмом, в котором сдадим британского биопирата, через нашего посланника при встрече в дворце. Надеюсь за пару месяцев плавания португальский наш представитель выучит для вящего впечатления. По крайней мере, китайский и английской он сумел одолеть в своей жизни.

— Британский биопират!? Наш человек?!… - начал было вопрошать детали плана Химик, но тут на Николая сзади налетел натуральный танк, что пыхтя разогнал Володька, из игрушечной лошадки и Жоржика на ней верхом, повалил на пол и изобразил последние минуты перед стартом продаж восьмого айфона.

* * *

Первая ночь девятнадцатого века начиналась для коллег по вселению с вечерне-оздоровительных процедур. Николай чистил зубы и полоскал рот отваром из коры дуба. Первейшее средство для укрепления десен. Жить через некоторое время с проблемными зубами, как в реале и было у Николая, который дантистов боялся панически, Историк и Химик не хотели, потому Радцигу заранее был дан приказ о заготовке отвара на вечер. До этого важного профилактического мероприятия Николай, спустившись в подвал Аничкова дворца, по-быстрому ополоснулся горячей водой в баньке.

Подвал дворца был поделен на две неравные половины: первую занимали помещения Конвоя Наследника, комнаты прислуги, а во второй, меньшей части, как раз находилась баня Александра Александровича.

— Хорошо, что ее не опечатали, — подумал Химик, — а ведь могли как Кабинет. Мало ли чего батяня в бане мог делать: доклады принимать, бумаги читать. На войну уехал — все важные помещения специальная служба опечатывает.

Ему представился Александр Александрович развалившийся на лавке животом, державший, еле видный в клубах банного пара, отсыревший лист бумаги, с камердинером Котовым почтительно хлопающим душистым веником Наследника по спине. Как гулко кричит Наследник после некоторого изучения дела: «в Сибирь, скотину!» — и он хихикнул.

— А и зря смеешься, — сказал Историк, — дед наш на горшке чиновников принимал, бывало. Натурально. Сидел за занавесочкой с кальяном и справлял свои дела пока чиновник доклад делал.

— И все то мы в заботах, и все то мы в делах, — манерно выговорил Химик и сменил тон на деловой, — так что по дону Педро и мифическому посланнику, продолжим?

— Благородный дон уже стар, — вздохнул Историк, — у него, а значит и нас, немногим больше десяти лет до крушения монархии в Бразилии. Кабы я была царицей, молвила одна девица… В идеале, за двенадцать лет, с послезнанием о каучуковой лихорадке, все кризисы можно разрулить.

— Нам то что, — пожал мысленно плечами Химик, — Бразилия не сломается.

— Нет, но попадет под зависимость от английских кредитов и влияние США. — Ответил Историк, — вернее, под кредиты уже попала, но каучуковая лихорадка поможет их закрыть. То есть могла бы их закрыть.

— А что пошло не так? — поинтересовался Химик.

— Ну, знаешь как обычно идет не так, — ехидно сказал Историк, — сваливается на государство эпическая маржа между дешевой рабочей силой и дорогим сырьем на рынке. Появляются олигархи, дворцы в джунглях, порт для яхт в какой-нибудь канаве, трамвайные линии в девственных лесах, дорогие проститутки с непомерными амбициями, мудаки, прикуривающие гаванские сигары от крупных банкнот и устрицы в шампанском или чем там еще.

— Просрали полимеры, — понимающе кивнул Химик.

— Дважды при чем, — скорбно согласился Историк, — в годы Второй мировой спрос на каучук резко взлетел.

— Хех, — сказал Химик, — в нашей истории Второй мировой, надеюсь не будет.

— Да, даже олигархов не будет, — усмехнулся Историк, — только крупные меценаты. Ленинский тезис об укрупняющейся концентрации капитала при империализме мы разобьем эффективным антимонопольным законодательством. Но, впрочем, это дело отдаленного будущего. Сейчас решаем с посланником и Бразилией.

— Наконец-то, дошли до посланника, кто этот фантастический персонаж, — с интересом спросил Химик, — просто так взявший и поверивший в девятилетнего ребенка, посылающего его на край света?

— Совершенно верно, — подтвердил Историк, — на первый взгляд — это явный герой комиксов. Нам нужен честный и скромный, молодой человек, при этом с задатками авантюриста, не пьющий, контролирующий себя, держащий язык за зубами, из купцов, то есть с коммерческой жилкой. И даже при всем этом, найди мы такого человека — глава семья, а именно он решает всё в семье царской России, запросто скажет: «иди-ка ты, Вася представителем хлебного Товарищества для приисков, поработай, вместо безумных прожектов на краю света от сбрендившего малолетки-внука императора». Вытрет сопли тридцатипятилетний Вася, вздохнет и пойдет как миленький.

— Зная тебя я даже не стану отчаиваться, — сказал с иронией Химик, — как я понял тебе нужен сирота, владелец крупного бизнеса от отца, какой-нибудь сын старовера из Сибири, которые не пьют и даже не курят, сакральное почтение к власти присутствует и табуированная религиозность уже отчасти смягчена.

— Я становлюсь предсказуем, — фыркнул Историк, — тогда вот тебе моя страшная месть, я расскажу о нашем посланнике, но историю о том, как нечестным путём сделает свой первый миллион Николай — оставлю на завтра. Попробуй догадаться сам.

* * *

— Итак, — произнес Историк, — заяц номер два. Ты почти угадал — это сибирский купец Иван Васильевич Кулаев, переживший из-за форс-мажора несколько крушений. Занимавшийся хлебом, медью, золотом, железными дорогами, пивом, пушниной и пароходами. Гласный городской Думы Харбина. Владелец супермаркетов и строительный магнат, банкир и...

— Хватит, зануда, — пожаловался Химик, — ты сводишь с ума меня своими лекциями.

— И меценат, — закончил Историк. — Потерял отца в семнадцать лет. Но не потерялся и принялся за продолжение бизнеса. Сейчас ему двадцать и он то ли уже сдает в аренду свои медеплавительные заводы, то ли собирается. Слишком плохо идет дело с приисками из-за логистики. Момент идеальный — он на перепутье и будет рисковать в бизнесе, как и сделал в реале. Человек грамотный и всем перечисленным выше критериям отвечает.

— То есть, — уточнил план Химик, — мы вызываем его письмом в Петербург, — сулим златые горы на каучуке, говорим что «Родина не забудет его подвига», даём миллион, коллекцию и записку к бразильскому императору?

— Я бы дал в довесок орден императору, — озаботился Историк, — но маленький еще. Да все нормально будет, цесаревич ему писал из Дании письмо с сожалениями, что его не было при визите. А тут я коллекцию подарю, напишу что всё лето батрачил, хы-хы, для него. О, вспомнил, Императорский Санкт-Петербургский университет одарил Педро званием почетного доктора наук, так что можно Бекетова попросить еще свое письмо с каким-нибудь научным фолиантом присовокупить.

— Все так зыбко, — с сомнением сказал Химик, — ок, Кулаев прибывает в Бразилию, живой-невредимый со всеми бумажками и капиталом. Дальше что?

— Будет действовать по обстановочке, — ответил Историк, — охмуряет коллекцией и великолепным португальским императора, скупает пару барж, берет пару десятков гектаров джунглей в аренду, лет на пять, набирает серингейро — это бразильские сборщики каучука. И хомячит в Манаусе, где вся эта лихорадка через два года закрутится, запасы драгоценного сырья. Ну и сдает императору эту кучу фекалий, то есть почтенного биолога, мистера Генри Уикхема, уважаемого в Великобритании биопирата, что стащил саженцы гевеи и сдал в Королевский сад в Кью. Из-за него каучуковый бум постепенно и накрылся.

— Да ладно, — развеселился Химик, — а советского разведчика-химика Жоржа Коваля, стырившего техпроцесс по плутонию, ты как назовешь? И потом каучуковая лихорадка быстрее из-за нас накроется, изопрен уже лет как двадцать получен, Бушард обработает его соляной кислотой через два года и вуаля. Как всегда вопрос лишь в качестве и промышленных масштабах.

— Героем страны, — гордо ответил Историк, — он профессиональный работник спецслужбы, а не наймит по объявлению, собравший саженцы и за взятку спокойно вывезший из страны. Да еще привравший о непомерной опасности, что подстерегала его белую британскую задницу! Насчет накроется — это закономерно, но хорошие отношения с императором и — в идеале — в будущем с его дочерью, более сильная Бразилия, отвлекающая США, определённая прибыль от каучука — все это огромный плюс. Очень теоретический, но в части плана хотя бы легализации капитала, который у нас скоро будет — вне конкуренции. Честным путём заработать миллионы не получится. Позже, через несколько лет, — да. Но деньги должны работать сейчас и быстро.

— Хорошо, — успокоил его Химик, — солидарен с твоим мнением. Но, извини, верить в твой план начну только при виде живого миллиона.

— С этим все хорошо, — энергично выразился Историк, — готовься морально ошалеть завтра. А пока освежающий сон для юного тельца!

* * *

Огромное, зеленое чудовище, недобро прищурившись, приближалось к Историку. Лысая, круглая голова блестела капельками пота, крупные белые зубы хищно выглядывали наружу, трубочки ушей предвкушающе дергались.

Внезапно, одним рывком, чудовище очутилось рядом с Историком, схватило, наклонившись его за ноги, легко подняло и разорвало пополам.

— А-а-а, — закричал он истошно, — сукаааа!

— Вставайте, граф, — раздался знакомый голос, — нас ждут великие дела.

Подскочивший с постели Николай очумело оглядывался, Историк приходил в себя.

— Сон дурной приснился? — с любопытством спросил Химик.

— Ничего особенного, — нехотя ответил Историк, — наиболее вероятный хозяин здешнего болота до того, как на нем возвели город.

Химик буквально сочился любопытством и он сдался.

— Мне приснился герой детского мультфильма, — пристыженно пробурчал Историк, — троль, лжец и девственник.

— Ах-ха-ха, тебе приснился Шрек, зачёт бро, — закатился в истеричном смехе Химик, — видимо, в масло точно что-то добавляют.

Историк скривился, но предпочел промолчать.

— Ты первый проснулся? — сменил он тему.

— Да, пришел Радциг и постучал тихонько в дверь, сказал что половина восьмого.

— Хорошо, — сказал Историк, — и так как мы знакомы уже не первый день, с этого дня я зову тебя Хим. Или Мик лучше?

— Ох, — подивился Химик, — с повышением меня. Но поскольку твой персонаж трехслоговый — у меня появляется аж несколько вариантов для дружеского сокращения. Я могу звать тебя Ис, Тор или Рик.

— Как хочешь, — вяло согласился Ис, — пробираясь к зеркалу. Зубную щетку взял уже Тор, а стаканчик с отваром дуба — Рик.

Никак не могу выбрать, — огорчился Химик, — но Ис — советский танк, а ты ученый, небось в очёчках и свитере. Тор — бог и общего у них больше между собой, я бы назвал это калибром главного инструмента. Будешь Риком?

— Рик и Мик, — пробормотал Историк, берясь за вешалку с парадным мундиром, — спасают Российскую империю. Звучит как название манги или сериала для жертв трисомии. Что может быть хуже? Российское ток-шоу?

— Даже не знаю, — протянул Химик, — слабоумие и отвага всегда найдут своих зрителей!

— Шагают бараны, бьют в барабаны, — презрительно сказал Историк, — в крике никогда не родится истина. Крик — звуковая иллюстрация верности при этом способе массовой манипуляции. Куда ушли сто пятьдесят лет прогресса? Через три революции и сто пятьдесят лет страну снова ждет страх и ненависть от профессиональных агитаторов.

— Ты же понимаешь почему, — спокойно проговорил Химик, — и как это закончится.

— Уже закончилось, — ответил Историк, поворачивая литую бронзовую ручку двери с двуглавым орлом, — и больше не повторится.

* * *

Парадный вход Аничкова дворца, заспанный Жорик, не проснувшийся даже после утреннего завтрака, матушка в мундирном платье 11-го уланского Чугуевского полка, камер-лакеи, казаки Конвоя Е.И.В. Наследника, Радциг, накидывающий шинель на плечи и поданная карета.

Ох, — не сдержал восхищенного вздоха Химик, — нет в голове я «помнил» про карету, но в действительности какая же она красивая!

Историк остался менее восприимчив к роскоши.

— А я видел уже, — объяснил он свой секрет, — на музейной выставке 'Дежурная конюшня' Царского села. Поскольку она была отреставрирована — выглядела как новенькая, а этому оригиналу перед нами десять лет как не крути, вот первое впечатление и перебивает нынешнее. Но скажу так: на фоне всех этих расшитых золотом и бархатом императорских карет — оставляет самое приятное впечатление. Строгий внешний дизайн: белое и черное, золотой только царский вензель и эта нашлепка на колесной оси, своеобразный прародитель автомобильных дисков, на которой выведено гордое «К. Неллис». Колеса, впервые, на гуттаперчи — очень плавный и тихий ход. Фонари по бокам от дверок. Диванный салон в карете из кожи, мягкого светло-кофейного цвета. Мария Фёдоровна предпочитала эту карету до конца своего пребывания в России. Ты лучше на эту морду глянь! — воскликнул, внезапно, Историк.

Оная морда в серой шинели армейского сукна, с бородой и в фуражке как раз вытягивалась во фрунт перед коляской, а его подчиненные открывали ворота дворца на Невский проспект.

— Пристав Хоменко, — пожал плечами Химик, — на мутанта из отряд самоубийц не похож. В чем его суперсила? В бороде?

— Сей любопытный типаж, — сказал Историк, — проживая на зарплату пристава, оставил после своей смерти три миллиона рублей.

— Ни… чего себе, — потрясенно выругался Химик, — это же сколько в 21 веке было бы?

— В зависимости от того по какой методике пересчитывать, — начал прикидывать Историк, — от полутора миллиардов до двух лярдов четыреста миллионов.

— Так, а участковый пристав в табели о рангах это же седьмой класс? — спросил Химик, — как её перевести в нашу классификацию.

— Армейский подполковник, — сказал Историк, но Хоменко был статским советником, это выше полковника, но ниже генерал-майора.

— То есть полковник Захарченко покруче будет Хоменко? — с юмором спросил Химик, — как девять лярдов против двух?

— Девять? — поднял воображемые брови Историк, — Тридцать с лишним миллиардов рублей — лень считать. С зарубежными счетам на которых нашли двадцать два лярда плюс недвижимость, дело полковника Захарченко — это вообще за гранью разумного. Хоменко — жалкий сопляк, которому еще копить и копить лет двадцать до своей смерти. Но это предтеча Захарченко и потому нам интересен. Ходила байка, что Александр Третий как то решил проверить расходы своего императорского двора. Пошел инкогнито на базар Гатчины и купил воз дровишек за десять рублей. Приехал с возом в дворец вызвал министра уделов графа Воронцова-Дашкова и спросил за какую цену покупает дрова царский двор. Оказалось, воз за триста рублей. Видишь схему?

— Жизнь-боль, — грустно сказал Химик, — Россия какой-то вечный День Сурка. Меняется только дата в календаре и размеры взяток. Что с этим делать?

— Тут один ответ, — философски сказал Историк, — построить нормальное правовое государство. А нормальное государство то, в котором заработать легче чем украсть. Мы такое и построим, но увы не сразу. Сначала придется строить милитаристское государство — первая мировая неизбежна. В общем, терний столько, что звёзд пока не видать.

— Так что наш Хоменко, — напомнил Химик, — жених он завидный, но есть ли у нас план на третьего зайца? По внешнему виду — это еще тот кабан!

— С таким грузом на совести живется нелегко, — скорбно и в тоже время с надеждой произнес Историк, — облегчим Хоменко ночные бессонные будни. Более чем уверен, все нити хищений проходят именно через него. Это своеобразный дон Корлеоне Аничкова дворца. И пусть у него не три миллиона рублей сейчас, но за десять лет службы в дворце миллион уже нахапал, как миниум. Перераспределим нечестно нажитые деньги в пользу Николая — спасителя нации, с помощью средства от бессоницы.

— Морфия этому господину, — подхватил Химик, — и обыщем его квартиру в Аничковом дворце!

* * *

Карета неспешно катила по Невскому к Мойке, укачавшего Жорика снесло к Николаю и он дремал, уткнувшись щекой ему в плечо. Мария Фёдоровна весело болтала на французском о чем-то с фрейлиной, в окошечко на задней стенке кареты обернувшись можно было увидеть двух казаков Конвоя Е.И.В., неотступно следующих за экипажем.

Химик вспомнил вчерашний разговор. Тайна четвертого зайца оставалась нераскрыта!

— Ой, да брось тайна, — прочитал его мысли Историк, — у нас чувство симбиоза нереальное, вплоть до телепатии. Я не бьюсь в истерике — откуда? Как и почему? Лишь потому что это ничего не изменит. Я просто не успел подумать про четвертого.

— Слишком мало данных, — согласился Химик, — остается только ждать. Да и для меня предстоящий заяц, прямо сейчас, интереснее умозрительных теорий.

— О, четвертый заяц не совсем заяц, — задумчиво сказал Историк, — я бы назвал его скорее слоном. Человек, оказавший влияние своей теорией на само понимание предмета математики. Наживший этой теорией множество врагов и это ирония судьбы. Ведь если отбросить врагов.

— Ни слова больше! Эта теория так и называется — теория множеств, — перебил его Химик, — так отлично, вербуем Кантора по приезду в Данию к старикам своей минералогической коллекцией? Он тоже увлекается камешками?

— Совпадение? Не думаю! — пошутил Историк, — на самом деле Кантор тащил за скрипку. Но, коллега, спросите: кем был Паниковский до революции?

— Хм, кем был Кантор в детстве? — улыбаясь, спросил Химик.

— Как и многие приличные люди Кантор был гимназистом, — ответил Историк, — посещал вместе с братом Петершуле на Невском проспекте, так называли лютеране свое Немецкое училище при церкви. И очень даже вероятно, что выходя утром на занятия в доме на одиннадцатой линии Васильевского Острова, здоровался со своим соседом — Пафнутием Чебышёвым.

— Да ладно, Кантор мог быть русским математиком? — потрясенно сказал Химик, — и даже учиться у Чебышёва!

— Скажу больше, — продолжил Историк, — три поколения Канторов верно служили России: профессора права, музыканты, его дед, например — первый скрипач Петербурга, фрейлины и купцы. Сам Георг Кантор, после нападок на его теорию и на него лично, рассматривал возможность поступления на русскую дипломатическую службу как российский подданный.

— И что опять, что пошло не так? — разгорячился Химик.

— К тому времени у Кантора уже были приступы душевной болезни, — уклончиво сказал Историк, — возможно, это сыграло свою роль. Он глубоко религиозный человек, а почтенные профессора называли его — «развратителем молодёжи». Есть от чего впасть в уныние. В общем, нам нужна подписка на «Journal für die reine und angewandte Mathematik». Это такой немецкий журнал для детей и молодежи где в 1874 году вышла статья Кантора «Об одной теореме из теории непрерывных многообразий».

— Я в упор не понимаю роли камешек, — признался Химик, — ты что на их примере собрался Кантору показывать.

— Ну, — протянул Историк, — у нас там практически идеальный треугольный Амазонит с треугольной же дырой почти посередине.

Химик задумался.

— Похоже на то треугольник Серпинского, — осенило его, — двумерный аналог Канторова множества на плоскости если рисовать на бумаге.

Историк согласно угукнул.

— А еще, в поисках камешка Николай внезапно понял: все побережье — это рекурсия. Можно найти камешек, вдающийся в море, как береговая линия сверху. А если, — Историк напыжился, — рассказать, что чем меньше масштаб линейки, которой мы измеряем береговую линию, тем длиннее становится береговая граница, это эффект Ричардсона, то все. Кантор будет есть у Николая с руки!

— Ты не похож на Историка, ты слишком много знаешь, — подозрительно сказал Химик, — кто ты и что сделал с его носителем?

— Ричардсон, первый кто подал заявку на эхолокатор и гидролокатор, — успокоил его Историк, — так что, знаю я его по долгу ученого. Про эффект я читал мельком, но в нашем положении, как ты уже заметил, малейшая когда-либо прочитанная информация всплывает сразу.

— И это немного пугает, — буркнул Химик, — словно мы два поисковика, Гугл и Яндекс, правда с ограниченной функцией. Но эффект Ричардсона — это уже фракталы, до которых, в реальности, еще лет сто. А там уже и теория рекуррентных множеств, короче — я с ума сходить сейчас не хочу! Пусть Кантор сходит.

— Именно, коллега, — потер воображаемые руки Историк, — именно. А наша задача сделать Канторово схождение с ума качественно и во благо Родины. Маманька наша — квасной патриот маленькой Дании, везде протежирует своими соотечественникам и вовсю ненавидит немцев. Пойдем к ней, расскажем как датчанина Кантора обижают эти немецкие юберменши и отправится Георг первым рейсом в Императорский Санкт-Петербургский университет на кафедру математики. Я гарантирую это.

— Да, — с уважением сказал Химик, — русский математик Кантор это… Он замолк, подбирая сравнение… — Как парочка авианосцев к уважухе за государство, — нашелся он.

— В нашем случае, броненосцев, — поправил Историк, — но уже не парочка, а штук пять. Хотя вряд ли кто сейчас это понимает, но оно и к лучшему.

* * *

Карета мягко притормозила у угла белого трехэтажного здания с широкой надписью сверху 'Фотографы Их Императорских Величеств 'Левицкий и сын'' казаки спешились и один из них открыл дверь кареты, помогая выйти цесаревне с ее спутницей.

— Потом здесь сделают государственный музей печати, — меланхолично прокомментировал Историк, — а сейчас это ателье и личной дом короля фотографий Сергея Левицкого. Хотя дом он вроде уже продал.

— Неплохой дом у короля, — сказал с любопытством Химик, — еще в прошлом году он был двухэтажным. А продал зачем?

— На Невский опять переедет, — ответил Историк, — начинал он работать там, затем уехал, фоткал во Франции семейство Бонапартовых, вернулся в Россию десять лет назад по личной просьбе императрицы.

Внутри дома гостей встречал лично хозяин, невысокого роста, округлый, начинающий седеть, мужчина с роскошными бакенбардами, в пенсне и мужчина лет тридцати, с внимательным взглядом, ранней залысиной и острой бородкой.

— А, это его сын, — сказал Историк, — видел его на портрете Репина, они кореша — учились вместе в Академии художеств. Рафаил Левицкий — наш, кстати, будущий личный фотограф.

— Ваше императорское высочество, — склонились синхронно Левицкие, но продолжил естественно, один глава семейства Сергей Левицкий, — павильон готов к съемкам, позвольте пройти в помещение.

Сам павильон был пристройкой к дому со стороны Волынского переулка, с широкими окнами и был разделен на несколько залов. Несмотря на достаточную освещенность вовсю светили лампы. Было жарко.

— Никенька, Жоржик, — позвала Мария Фёдоровна сыновей, — становимся у портика делаем общую фотографию.

— Ого, — удивился Историк, послушно вставая справа Марии Фёдоровны — нам не придется ждать пока подготовят пластину для съемки? Там же минут пятнадцать процесс занимает. Просвети, Хим?

Хм, — лекционным голосом начал Химик, — в специальном зажиме при помощи мела, растворенного в смеси воды и спирта, поливают пластину, затем удаляют излишки коллодия с углов, потом для создания светочувствительных галогенидов серебра в слое коллодия пластина погружается в раствор нитрата серебра. Хотя в Англии уже насухую в порошке бромжелатина вместо коллодия делают.

Старший Левицкий суетился возле громоздкого ящика с желтым медным объективом, видимо наводя резкость.

— Царская семья ценит время, — изрек Химик, — за пятнадцать минут послали лакея предупредить что едут. Поэтому Левицкий и сказал что все готово.

— Прямо физически представляю как Романовы убивают Ждуна, — оценил Историк. — Жестоко и цинично. Ногами.

Быстрым шагом в павильон зашел Рафаил Левицкий, неся в руках кассету и подошел к камере.

— Ваше императорское высочество, позвольте предупредить вас о начале съемки, — любезно сказал Сергей Левицкий, — прошу вас некоторое время не двигаться.

— Сейчас Рафаил побежит с кассетой в другую комнату, — продолжил лекцию Химик, — в ней стоит окно со специальным желтым стеклом, выльет проявитель на пластину, и через пятнадцать секунд прибежит обратно и засунет пластину в ванночку, что уже приготовил его отец.

— Благодарю вас, ваше императорское высочество, — сказал старший Левицкий, а младший вынурнул из-под черной накидки и быстрым шагом отправился туда, куда предсказывал Химик.

— А Сергей Левицкий сейчас насыпет в ванночку волшебного порошочка, — вещал Химик, — то есть тиосульфата аммония. Лучший закрепитель для фоток. Ну и все — через минуту в ванночке будет негатив, его покроют лаком и напечают фоточки.

— Ваше императорское высочество, прикажете делать одиночные фотографии? — спросил старший Левицкий.

— Да, конечно, Сергей Львович, — ответила Мария Фёдоровна, — Никеньку сделаем первым, уж больно он хорош в гусарской форме.

— Поручик Навальный, раздайте патроны\ директор Грудинин, седлайте коня — ехидно пропел Химик.

— Согласен, немного нелепо, в семь лет получить прапорщика, то есть корнета в кавалерии и форсить обер-офицерским мундиром, — покладисто согласился Историк, — но есть и обратные примеры. Вот герцог Бернгард Саксен-Веймарский надавал по щам самому генералиссимусу Валленштейну в битве при Лютцене. А был он тогда в звании полковника. Не форма красит человека.

— А место, — внушительно сказал Химик.

— А должность папеньки, как всегда было в России, — веско произнес Историк, — да и деду приятно будет увидеть внука в форме своего подшефного полка.