Мысленно я складывала в одну картину все на первый взгляд случайные события: рассказы Лехи, ликбез «голоса из-за шкафа», прочитанные книги, увиденные фильмы. И знала точно, что ни один детектив не обходится без погони. Бежать надо сейчас. Здесь нет решеток, слабая охрана. Пробивать дырку в стене, так называемую «кобуру», я не буду. Пробив головой стену, что ты будешь делать в соседней камере? Метрополитен ложкой тоже рыть не буду: крот — не мой вариант. Побег «на рывок», по случаю, без подготовки также меня не устраивал. И «игра на скрипке» (подпиливание решеток) тоже не для меня, здесь и решеток-то нет. Уйду тихо, незаметно, по-английски, не простившись. «Я, конечно же, не Аль Капоне и не Джордж Келли по прозвищу Пулемет, но тоже человек неглупый», — продолжала убеждать я себя в правильности своего решения. Из «Алькатраса» убегают, даже колобок от бабушки ушел, ума хватило, рук, ног нет, а башка варит. А у меня и руки, и ноги целы, правда, в синяках. Все болит. «Хочу домой», — сказала я себе.

В итоге я предпочла вариант уйти тихо, не прощаясь. Охранники, сидевшие у моей постели, приходили на работу по сменам: день — ночь. Пришла ночная смена: возбужденные, говорят громко, обсуждают охоту.

— Неприятный момент охоты — это когда подранок ушел с кровью, — сказал первый.

— Это грех, — ответил второй. — Охотник не имеет права на промах. Каждый приехавший на охоту жаждет выстрела. Есть ли смысл поднимать ружье?

(Охота сейчас становится модным видом тусовки — на свежем воздухе, с ружьями и фляжкой коньячка.)

— По рюмочке, по рюмочке. Думали потусоваться, а тут охота. А этот козел промахнулся, — и началось. Собака взяла след, зверь был, судя по всему, ранен нетяжело, уходил быстро… Не догнали, ушел подранок с кровью, ну а потом «жидкий» штраф. Нажрались… В небо палили, хорошо, в этот раз никого из людей не застрелили, обошлось.

Я лежала и слушала их рассказы об охоте, было интересно. Они пили заваренные травы из термоса, после вчерашнего от них исходил запах перегара, играли в карты.

Дверь в палате ночью запирали на ключ, который висел у охранника на поясе. Под разговоры охранников я спокойно заснула.

Медленно всплывала заря, упираясь в твердь земли, отодвигая темную ночную завесу. Робко пробивался рассвет. Я открыла глаза и восторженно смотрела на рождение нового дня. Самое удивительное в жизни то, что она, несмотря ни на что, продолжается. Вот и сегодня утро было добрым. Мои охранники крепко спали: один положил голову на стол, другой прислонился к шкафчику. В палате стоял храп. Замечательно. Попробуем. Вдруг получится.

Из курса анатомии и судебной медицины я знала, что косточки кисти маленькие и очень подвижные, они могут легко деформироваться, и наручники снимутся. Я знала это давно, но не представляла, что эти знания могут мне пригодиться. Я всегда и всему училась с интересом. Человек должен уметь все. Кто знает, как может повернуться жизнь и какие сведения пригодятся? Леха рассказывал, например, про тюремный керогаз, про то, как можно приготовить пищу в камере. Кусочек сала, плотно обернутый туалетной бумагой, превращаем в фитиль, и он горит десять-пятнадцать минут. Леха многому меня научил. Многое я и сама знала, но никогда не подозревала, что мне может пригодиться эта информация.

Итак, начнем. Я стала вращать наручники вокруг руки. Если бы у меня были нитки, дело пошло бы быстрее. Не раз видела, как при помощи ниток снимают с пальца кольцо не по размеру. Я вращала наручник вокруг руки и одновременно тянула руку на себя. Получается очень больно, но рука потихоньку вылезает из наручника. Все это я проделываю под одеялом. Еще пара движений. Потерпеть. Больно. Очень больно. Самое главное — не завыть, а то охрана проснется.

Ну вот, свершилось. Оковы пали, и свобода нас встретит радостно у входа. Я села на кровати, охранники даже не пошевелились. Тогда я тихо, на цыпочках, прошла в туалет. Постояла там немного, прислушалась — тишина. Я открыла дверь шкафа. В соседней, тоже одноместной, палате лежала женщина, она не спала. Увидев меня, она не испугалась, даже не удивилась.

— Мой муж — священник, мы молимся за вас, — сказала она.

— Спасибо, — ответила я ей.

— Ваша мама лежит в этом отделении. Когда вас арестовали, ей стало плохо, и ее госпитализировали.

— А в какой палате?

— Не знаю.

— Спасибо за информацию.

Я вышла из палаты в коридор. Пусто и тихо. Раннее утро, больные крепко спят. Я попыталась интуитивно определить, в какой палате лежит моя мама. Постояла напротив одной палаты, но все двери по коридору были закрыты, и я не решилась войти. Распугаю больных. Меня все знают, знают, что случилось. Больные тяжелые, есть с инфарктами, не надо их пугать.

Я спустилась по парадной лестнице на первый этаж, зашла в ординаторскую. Окно в ординаторской было раскрыто. Я остановилась. Высота небольшая: один метр полета, три секунды времени — и я на свободе. Вокруг больницы лес, пять-семь минут под горку — трасса Москва — Киев, остановлю любую дальнобойную машину, и пусть ищут ветра в поле.

Как долго я стояла у окна, не знаю. Уйти оказалось очень легко. Вот она, воля, вот она, свобода! Скоро вы узнаете настоящих супергероев. Позже я пойму, что тюрьма не война и там нет героев. Свобода манила меня. А если честно, я не люблю слово «свобода». После развода муж сказал мне: «Свободна». Свобода — это что-то другое, явно не то, что разделяет решетка. Свобода — это состояние души. Можно быть свободным и за колючей проволокой, а можно и на воле несвободным.

Я струсила. Что будет с мамой, когда она узнает? Она уже, наверно, начала привыкать к этой мысли, а тут опять новости. Выдержит ли? Как жаль, что я не знаю, в какой палате она лежит. Где-то совсем рядом, я чувствую это. Что бы она мне сказала сейчас? «Мы пройдем этот путь достойно», — услышала я голос мамы.

Я вышла из ординаторской. Все было спокойно. Тишина, давящая на уши, предрассветная. Нужно возвращаться. Я пошла не тем путем, каким пришла сюда. Пересекла реанимационное отделение, поднялась по запасной лестнице на третий этаж.

Похоже, менты проснулись. Они с перепугу не могли открыть дверь палаты изнутри. Сначала с дикими воплями искали ключ, потом не попадали ключом в замочную скважину. Ну вот, наконец-то открыли дверь. Сейчас выбегут. Я спряталась в холле за столбом. Менты понеслись в противоположную сторону, на парадную лестницу. «Сбежала! Сбежала!» — орали они.

Я спокойно вернулась в палату. Засунуть руку в наручник гораздо сложнее, чем вынуть. Я намазала руку густым слоем крема, пришлось потрудиться и потерпеть. Накрылась одеялом и закрыла глаза.

Менты вернулись минут через пятнадцать.

— Где ты была?

— В смысле?

— Это побег.

— Кто куда убежал? — продолжала играть роль я.

Менты исходили злобой.

— Хорошо, что начальству еще не доложили. Где ты была?

— Глючит? Пить надо меньше. Спать надо дома, а не на работе, и в карты не играть. Скажу вашему начальству, что в карты у вас свободу свою выиграла, вы меня сами и отпустили.

Менты взмолились:

— Не закладывай нас. Попытка была, но мы ее не засчитали. Мы тебя не знаем, ты — нас. Звездочки скоро получать, и так зарплата мизерная. Настучишь на нас — уу-у! — И мент сунул мне под нос кулак и засмеялся. Я тоже засмеялась.