— Солнце ладошкой не закроешь, — сказала мне Татьяна. Она поняла, что меня окончательно расплющило, придавило, допекло. — Баба ты не простая, сразу видно… Тебя хоть в фуфайку одень, все равно стать видна.

И начался бесконечный разговор на тему «красота — страшная сила» и «красоту ничем не испортишь». «Хвалу и клевету приемли равнодушно». Я была воспитана на этой фразе, но Татьяна мне чем-то понравилась, мы разговорились.

Тут на пороге показался начальник учреждения, полковник. Все отчитались перед ним по той же схеме, что и на плацу, никто из женщин интереса у него не вызвал. Когда очередь дошла до меня, полковник строго заметил:

— А у вас будут большие проблемы, так как по поводу вас есть интересная оперативная информация.

— Какая? — оторопела я.

— Вы выдаете себя за другого человека. Вы действительно врач?

— Да.

— Ну, это мы еще проверим. Вы легко меняете внешность, документы, фамилии, можете подделывать подписи, печати, документы.

— Это не я подделываю, а под меня подделали.

— Выходит, вы жертва? Что же вы здесь делаете? Кстати, вы ругались матом в автозаке?

— Нет, — сказала я, и это была правда.

— Это я ругалась и болтала, — вступилась за меня Татьяна.

Начальник объявил, что собрание закончено. Все стали расходиться.

— А вы, доктор, останьтесь, да и вы тоже, — указал полковник на Татьяну. — Ишь, заступница нашлась.

Он вызвал конвой, и нас увели в штрафной изолятор, ШИЗО. Глотнув свежего воздуха, увидев солнце, — опять очутиться в камере. Хорошо, что мы с Татьяной были вдвоем. Теперь я поняла, что мне понравилось в Татьяне: она сразу повела себя как настоящий друг.

Кругом было удивительно чисто, как в операционной. Форточки открыты, свежо. Две лавки, стол, две кровати, пристегнутые к стене. Туалет чистый, отгорожен невысокой, облицованной плиткой стеной. Вошла «дубачка», высокая красивая женщина.

— Распорядок дня. Подъем в 6:00, кровати откидываются и пристегиваются к стенам. Отбой в 22:00, кровати отстегиваются от стен. Днем можно только сидеть на лавке и стоять.

«Дубачка» говорила громко, почти кричала. Гав! Гав! Это уже профессиональное.

— У, собака! — сказала Татьяна, когда «дубачка» захлопнула за собой дверь. Она, наверное, тоже услышала лай в голосе. — А дышать можно? Забыли спросить…

— Мы уже сегодня с тобой договорились, попали в камеру, — остановила я Татьяну.

— Доктор, не переживай, я с тобой. Это еще не конец нашей биографии.

Я прижалась к стене. Опять очень хотелось плакать. Медленно скользнула по стене вниз, села на корточки. Зеки часто сидят на корточках. Человек таким образом принимает эмбриональную позу и отчасти успокаивается. Это мои личные наблюдения. Я сидела на корточках и молчала. Как врач я понимала, что уходить в себя вредно для здоровья. «Ушла в себя, вернусь не скоро — это диагноз», — подумала я и постаралась вернуться в реальность.

— Татьяна, я благодарна тебе, что ты есть на этой грешной, но такой прекрасной Земле.

— Телеса обетованные. Мадам с арбузными грудями. А губищи-то, на трассе, наверное, стояла! — Это Татьяна все еще передразнивала «дубачку».

— Мы когда на плацу стояли, мне показалось, что это вообще сборная по гандболу или по метанию ядра. Где только таких красоток нашли?

— Такая не только коня на скаку остановит, но и танк через реку перенесет.

— Точно!

Мне стало немного спокойнее. Уже понятно, что мы с Татьяной найдем много общих тем. Любит она поболтать.

Тут Татьяна вспомнила фразу, сказанную на пороге этого «воспитательного заведения»:

— «Это та самая врач?» Мне кажется, эта фраза неслучайна. Ждали тебя здесь. Никто не вызвал у них интереса, кроме тебя. Я так, за компанию рассуждаю. Возможно, «сопроводиловка» пришла на тебя. Доктор, это еще не конец твоей биографии.

За дверью раздался голос:

— Обедать будете?

— А як же, — ответила Татьяна и пошла к «кормушке» принимать обед.

На обед подали щи из щавеля со сметаной, яйцом и даже мясом.

— Макароны по-флотски или гречку с мясом?

— А что, есть выбор?

— Да, — сказала раздававшая. Она также была из зечек.

— Тогда гречку, — решила Татьяна.

После тюрьмы это был шикарный обед.

— Неплохо здесь кормят. Значит, на работе три шкуры сдерут.

Только мы с аппетитом поели, как «кормушка» открылась и та же охранница проорала мою фамилию.

Меня привели в какой-то кабинет. За столом сидел солидный лысеющий мужчина, тоже полковник.

— Начальник санчасти Князев Андрей Константинович.

Я тоже представилась, как положено по уставу: осужденная такая-то.

— Вы врач. Но вы лишены права заниматься медицинской деятельностью. Я пришел взять с вас расписку, что вы не будете здесь заниматься самодеятельностью или давать комментарии к нашим назначениям. Даже оказывать первую помощь или заниматься санпросветработой. Висит человек в петле, и пусть себе висит. Понятно?

Он долго рассказывал, о чем я должна забыть, — обо всем том, чему учили меня мои учителя. Неоказание помощи — это преступление. А здесь преступление — это оказание помощи. Бред какой-то.

Князев подал мне бумагу. Я написала расписку и поставила свою подпись. Дальше просто сидела молча.

— Вы известны под кличкой Доктор. А клички по уставу запрещены. Вы и за кличку ответите. Тяжелая здесь у вас будет жизнь, сразу предупреждаю. Боишься?

— Черту страха я давно переступила. Отбоялась. — Этой фразой мне хотелось бросить вызов полковнику медицины. Чему ты меня учишь, коллега? Я думала обнаружить сочувствие, понимание. Хоть бы для приличия поговорил по-человечески…

Я вошла в камеру еще более подавленная. Татьяне захотелось развеселить меня хоть чем-нибудь, и она стала рассказывать о себе.

— Ты врачом двадцать лет проработала, а я — карманницей. Ты утром идешь на работу, и я иду. И так двадцать лет.

— И что, не попалась ни разу?

— Попадалась, да менты любят, когда с ними договариваешься. «Отсечку» от дневной выручки отдам, они меня и не замечают. А тут один урод за столько лет попался. Взяток он, видите ли, не берет. «Ты мент или не мент? — говорю я ему. — Бери деньги». А он не взял. Побоялся. А может, и правда больной какой-то попался. Первый раз видела, чтоб мент денег не взял. И вот я здесь! Ладно, за двадцать лет безупречной работы можно и посидеть, отдохнуть.

Татьяна сделала профессиональный жест «ножницы», изобразила, как вытаскивает из карманов кошельки, объяснила, что такое «фартыпер». Это, оказывается, предмет, которым вор-карманник прикрывает руку при краже. У Татьяны в качестве «фартыпера» использовались книги.

— Стою такая в автобусе, вся такая интеллигентная, книгу читаю. Никто и не подумает. Нет, я согласна налоги государству платить. Я не виновата, что люди с открытыми ртами и открытыми карманами ходят, соблазняют. Дети мои со мной в автобусе уже ездить не хотят: только захожу в автобус, они меня хватают за руки и держат, знают, что воровать начну. Дети у меня хорошие. Зовут меня Танька Золотая Ручка. Сын прислал на тюрьму письмо-летопись. Хочешь, посмеемся?

Татьяна вытащила надежно спрятанную бумажку.

— Слушай. «Привет, мама! Пишет тебе твой сын Альберт. Извини за этот клок бумаги. Я пишу тебе, пишу, а конверта все нет и нет. Я в этот понедельник пойду писать заявление в училище. Бабушку слушаюсь. Стараюсь быть таким, как ты пишешь. Тальянку не обижаю и люблю. Деда слушаюсь. В школе все хорошо. Не лезу куда не надо. Надо быть поумней, ты со мной согласна, ведь так, мамуль? У меня есть продвижения в футболе. Тренер хвалит. Был турнир. Заняли первое место, за шесть игр забили сто одиннадцать голов. Большинство этих голов посвящал тебе, родненькая моя! Ты, наверное, обиделась на меня, что так долго не писал. Просто не было времени на летопись. Ты, конечно, если сможешь, прости. Смотрим сериал «Сонька Золотая Ручка», и я подумал, что ты «Танька Золотая Ручка-2», но ты лучше ее воруешь. Знаешь, почему, мамуль? Потому что она не умеет уходить красиво с большими деньгами. У нас их будет еще больше, если ты захочешь, мамуль! (Нарисована пачка долларов.) Целовать готов тебя целый срок! Да храни тебя Господь, мамуль! Твой сын Альберт».

— Интересная «летопись»?

— Очень.

— Я думала, цензор операм меня сдаст вместе с письмом, раскрутят еще на срок. Пронесло.

В «кормушке» опять послышалось: «Гав! Гав!» Выкрикивали мою фамилию, я вышла в коридор, меня отвели в тот же кабинет. Теперь меня вызвал начальник учреждения. Разговор он начал так:

— Дело заказное. Жизнь у тебя здесь будет тяжелой. Поступила «сопроводиловка».

Если я буду молчать, и этот подумает, что боюсь. Нужно быть решительней, отстаивать себя, иначе забьют здесь.

— Я знаю, что дело заказное. Я знаю, что со мной хотят расправиться, но я не подзаборная и не беспородная. У меня есть дети, родители. За мной есть жизнь, есть кому спросить. Вы хотите ответить за мою жизнь? Отвечать будете именно вы, а не те, кто меня заказал. Я найду способ озвучить вашу фамилию своим родителям. Вы хотите отвечать за всех?

Полковник слушал меня внимательно. Наверное, ему здесь никто никогда не перечил.

— Я прошла три тюрьмы, и никто не отважился посадить меня в карцер. Как вы думаете, почему? Никто не хочет отвечать за меня, а вы хотите ответить. И за меня, и за тех, кто меня заказал. Глупо. Как может «исправить» меня ваше исправительное заведение? Только испортить. Я хочу попросить вас, помогите мне выйти отсюда такой, какой я пришла к вам. Это будет правильно.

Добавит сейчас еще пятнадцать суток, или тридцать… Нет, молча слушает почему-то. Потом говорит:

— Обжаловать приговор будете?

— Обязательно.

— Я прошу вас об одном: не нужно обжаловать. Дело громкое. Отменят приговор, по головке никого не погладят. Даю слово: пока я здесь, вас никто не тронет. Я хочу уберечь вас от ошибок. Это ведь зона. Засадят перо в бочину, «мяу» не успеете сказать.

Как он быстро перевел тему, ишь, «уберечь» меня…

— Это чтобы уберечь меня от ошибок, вы запрятали меня в ШИЗО?

— Вас сейчас выведут на зону. Будут проблемы, обращайтесь.

— Спасибо.

Я вернулась в камеру к Татьяне светящаяся от счастья:

— Сейчас нас с тобой выведут на зону.

— Договорилась. Умница. Надо уметь с ними договариваться.

(Я спокойно жила целых полгода, пока этот человек был у власти. Но его скоро забрали, говорят, на повышение.)

Пока мы с Татьяной собирали вещи, из моего баула в ее перекочевало много вещей. Я и не заметила как.

И вот нас ведут на зону, а она мне по пути:

— Это не твой шампунчик?

— Мой.

— Это не твоя расческа?

— Моя.

— Это не твое мыльце?

— Мое.

— Чего развеселились? Сейчас обратно отведу. — Гав! — Гав! — Это вмешалась в наш разговор «дубачка».

— Доктор, простая ты, бесхитростная. Учись жить. Тюрьма не место исправления, а школа новых преступлений.

— Это не для меня.

— А то я бы тебя воровать научила.

— Не надо.

— Тогда не унывай. Это еще не конец твоей биографии.