Да-а! Обещал про отца, а сам всех в сторону увёл! Каюсь, каюсь! Но к Иосифу Павловичу мы ещё вырулим! И к пастуху Перетрухину. Как тут, дорогой ты мой читатель, обойдёшь свои юношеские любовные страдания? Сам бы небось на моём месте такое бы развёз, как говорят, до небес! А я же всего-то – чуть-чуть. И честно признаюсь тебе – не знаю, что будет на другой странице. Потому что в памяти столько всего! Стоит только приоткрыть какое-нибудь событие, как ведёт оно меня в другое, совсем забытое, но важное.

Вот ведь как!

Не говоря о приводимых мною картинках, может и не имеющих прямого отношения к отцовской истории. Жизнь моего отца – это же и мои глаза, и мои уши, мои ошибки, мои переосмысления. Согласись!

Я каждый год еду на Родину, в свой хутор. Печаль и тоска охватывает душу, когда вместо отцовского подворья, в покорёженных, точно молнией побитых старых клёнах вижу груду самана, а на месте двора Головановых –чертополох и несколько яблонь, ставших теперь дичками. Нет ни хаты, ни тропинки от бабы Вари, по которой шкандыбала на посиделки со своим колченогим, о трёх ножках стульчиком соседка тёти Лены. Не ходят тут и не мекекекают козочки-овечки, не вжикают косы, и соловьёв уж столько нет, и взволнованную «серцу» некому под кроватью искать. В каждый приезд, глядя на всю эту родную картину, как в детстве, жмурюсь, и, кажется, открою глаза и вот они! Покажутся сейчас – неунывающие, весёлые, разные – баба Маша и баба Клавдия, и Димитриевна. И все они соберутся на лавочке у Головановых, и подъедет к ним с одной стороны на тракторе ДТ-75 Пашка Лобачев, с другой Сашка Сундук на Газончике, а из ворот, нечаянно задев плечом косяк, выйдет диковатая красавица Луна полная – Катюра. Как их не вспомнить, и кто о них расскажет?!

Весной 1962 года мама наша вела нас, всё семейство младое, кроме Володи, Володя в то время за семьдесят с лишним километров учился в музыкальной школе в Урюпинске, вела из Нижней Речки сюда – на Солонцы, знакомить с местом нашего будущего житья. Мы покупали и уже купили хату у близких родственников и соседей тёти Лены Головановой. Оставалось перевезти весь скарб, вот этим вопросом занимался отец, а мы, через Земляки, мимо деда Митьки, шли на смотрины. По пути зашли к Головановым, ключ получить от хаты уже нашей. Зашли, но не вовремя. Наш приход был неожиданным. В это время у Головановых находились улыбчивые старушки в белых платочках. Они сидели за столом за чаем, а в углу под иконой теплилась лампадка. Мне уж тогда было одиннадцать лет, и я понимал, кто эти бабушки. Их называли Богомолками, но говорили о них шепо-том. Вспоминая это время, могу сказать, что все наши бабушки были верующие, но те, кто в силу каких-то обстоятельств остались одиночками, они и вели активный православный образ жизни. Все церкви в наших хуторах были порушены, так что верующим приходилось собираться там, где это было надёжно и безопасно. Я так понял, что мама наша была знакома с Богомолками. Уж очень тепло она с ними поздоровалась, принялась с ними обниматься, но сначала перекрестилась, глядя на икону. Я удивился и съёжился, стало как-то опять непонятно и… зябко. Ведь полгода назад, после престольного праздника на Архангела Михаила, который отмечался здесь, в Лобачах, в Авраамовском, они с отцом меня так продрали, как сидорова козлёнка! Отец, правда, «козлёнка» не трогал, а мать… хвостик трошки подправила. А всё за то, что сами ездили отмечать престол, а меня не взяли, а я там, в Нижней Речке, в этот день прогулял школьные уроки. Но и то, правда, что им тоже досталось, родителям, от школьного начальства. Грозились даже исключить меня.

Накануне того престольного праздника учительница наша Капитолина Яковлевна наистрожайше наказала:

– Если кто из вас, дети, не придёт 21 ноября в школу, того исключим! Так и передайте своим родителям! Никаких Лобачей, никаких дремучих престолов! Бога нет и никаких ангелов и архангелов! – Узколицая Капитолина Яковлевна была длинной и худой и часто возносила руки вверх, оттого казалась непомерно высокой. Вещала так, будто что-то болит у неё постоянно, но к боли этой она привыкла, а всё вокруг происходящее её переутомляло и раздражало.

– А бабушка Наташа говорит, что все мы Божьи люди, и что мы произошли от Бога, – вставила своё слово соседка моя Галя Ильина.

– Какая ещё бабушка? Ильина! Ты что? Бабушка! Откуда они знают?! Бабушки ваши? Не верьте своим бабкам! Они ещё, – Капитолина Яковлевна взметнула руку с указательным пальцем и тут же низвергла её, – при царе родились!

– А от кого же тогда мы произошли? – спросил Федя Миньков.

– Мы произошли от обезьян! Ясно? Эволюционным путём мы, Фёдор, произошли от обезьян! Запомни это! Вы все поняли от кого мы произошли? А ну, повторите!

– Мы произошли от обезьян, – нестройно протянули мы.

– Молодцы! Так бабушкам и родителям своим и скажите! Раскройте им, в конце концов, глаза, что все мы произошли от обезьян!

– А где же у нас хвосты? – совсем не робко, но справедливо поставил вопрос Лёня Лапин. Лёня был громкоголосый и прямой. Он потом на врача выучился!

– Леонид! – резко осадила его учительница. – Что за глупый вопрос ты задаешь? Знаешь, что такое атавизм?

– Не-ет.

– А эволюция? Знаешь, что такое эволюция?

– Не-ет.

– И как же я тебе могу объяснить? Пойдёшь дальше учиться в Верхнюю Речку, зоологию будешь изучать, вот там тебе, где про всех животных сказано, расскажут про атавизм и про хвосты.

– Капитолина Яковлевна, Капитолина Яковлевна! – зашумел класс. – Хоть немножечко расскажите про хвосты, а?

– Интересно же!

– Ладно, ладно! Хорошо, хорошо! – согласилась длинная Капитолина Яковлевна. – У древних людей, какие от обезьян произошли, у них были хвосты. Они все были просто обезьянами! Понимаете это? Обезьянами! Практически они поголовно были хвостатые! А потом постепенно, постепенно – миллионы за миллионами лет проходили – эти хвосты стали укорачиваться, укорачиваться… и когда эти миллионы и миллионы лет прошли, хвосты и отпали. – Капитолина Яковлевна на каждом миллионе лет наглядно укоротила хвосты!

– А почему они стали укорачиваться? – не отставал Лёня.

– А потому что человек стал умнеть. Умнеть и умнеть! У него появилась палка-копалка, понимаете, как это стало важно? Палка-копалка! Ну, про палку-копалку вам подробнее в Верхней Речке расскажут. А зачем умному человеку хвост? Правильно, дети?

– Правильно, – вразнобой ответили мы.

– А где они находились? – допытывался Лёня Лапин.

– Кто? Люди, или обезьяны?

– Нет, хвосты у древних людей!

– Ну, странный ты Лёня! Ты меня замучил своими глупыми вопросами! Где у древних людей могли находиться хвосты? Не на носу же, правильно? И не на пятке…

Все рассмеялись.

– А-а, у них хвосты были там, где у всех чертей они находятся! Я угадал, Капитолина Яковлевна? – проявил свою смекалку Федя Миньков.

– Какие черти? Федор? Ты что? – возмутилась Капитолина Яковлевна. – И чертей нет, и Бога нет, вы что?!

– Ну, как же?! У нас жа, в нашем углу, тётка Лёнка живёть…

– Не живеть, а живёт! Федор! Дети! Я устала вам повторять: учитесь говорить правильно!

– Ну, живёт, живёт, – замахал Федя, – тётка Лёнка, она жа ваша ещё родственница, но она жа с чертями знается!

– Миньков! Никакая она мне не родственница! Прекрати глупости пороть!

– Но все же про то говорять…

– Я тебя сейчас выгоню из класса! «Говорять»! Родственницу нашел мне! Я должна вам сказать и предупредить на будущее, что есть ещё люди, встречаются такие, которые всяческую глупость несут, но это редкие экземпляры, и у них, именно у них отрастают хвосты. И сейчас отрастают. Миньков, ты понял меня?! Так что учитесь хорошо! Миньков?! Тебя больше всех касается!

– А чего я? У меня троек нету.

Тот урок у нас закончился тем, что многие из нас, мальчишек, тайно полезли щупать свои копчики – а нет ли отростка? А Капитолина Яковлевна в конце занятий ещё раз взметнув руки уже с двумя указательными пальцами, строжайше предупредила о последствиях прогула.

А я пришел домой и радостно сообщил, глаза открыл матери, что мы произошли от обезьян.

– От каво?!

Я сбивчиво, но восторженно рассказал матери всё то, что услышал от Капитолины Яковлевны, не забыл напомнить, что завтра на престол к деду Митьке с бабой Дашей не надо ездить. Мать промолчала, но в моих глазах оставила свою затаённую улыбку. А когда отец вечером пришел из мельницы с работы и когда мы все сели ужинать, мать и сказала:

– Отец, у нас такая запятая выходить!

– Какая такая запятая?

– Да нам надо срочно катушок один построить.

– Какой катушок? В зиму? Какая стройка?! – удивился отец.

– Для Пашки!

– Для Пашки? Для какого Пашки? – Отец даже есть перестал и обратил внимание на Татьяну, на Сашку, но не на меня.

– Для нашего сына Пашки!

– Чавой-то такой?! – отец удивленно перевёл взгляд.

– Как бы что он у нас в хате не натворил!

– Чё он у нас могёть натворить?! – ещё больше изумлялся отец.

– Но он жа у нас, оказывается, от обезьяны произошел, –улыбка, с которой мать смотрела на меня, была какая-то не материнская, чужая.

– Какой обезьяны?! – отец уже стал нервничать.

– От макаки, можа и от мартышки.

– Какие мартышки?! Чаво вы пристали ко мне?! «Мартышки»! Катушок им строй! У вас чаво, делов никаких что ли нету? В люлюшки они играются!

– Ды вот, пришел из школы и с большой радЫстей объявил, что он произошел от обезьяны. Вишь, вон, сидить и светица аж!

– Капитолина Яковлевна нам так сказала, – стал учить я всех. – Она сказала, что Бога нет, чертей нет, и что мы все произошли от обезьян.

– А-а, это сурьёзно! – отец тут и ложку отложил, помолчал, и все застыли за столом и смотрели на отца. – Тогда, можа, яво к корове определим? – спросил он у матери. Спросил серьёзно! Будто вот сейчас, если мать даст согласие, возьмёт меня за рукав и отведет в катух к корове. – Я жа не успею новый построить! Глянь! Там снег вот-вот пойдеть! – добавил.

– К корове яво нельзя, – вдруг встрял самый младший из нашей семьи, брат Сашка. Ему на ту пору было около шести лет.

– Почему, Сашка? – поинтересовался у младшего отец.

– Корова могёть яво забрухать, – рассудил брат.

– Да, это – да! Макаку запросто забрухаить! – согласился отец и посмотрел на меня. Они все, кроме отца, держали ложки над столом и рассматривали меня!

– А куда жа мы яво денем? – спросила мать.

– К кроликам, – решила сестра, – кролики не брухаются, а шкурки у них тёплые.

– Шкурки-то, Таня, у кроликов! Им тепло, а Пашке нашему? Он жа там замёрзнить! А если на него двое трусов наденем? Но, – отец покачал головой, – вряд ли. Трусы не спасуть. Под открытым небом, – озадачился отец. – И я слыхал, кролики макаков сильно недолюбливають. А можа, всё жа рыскнём?

– Жалко, – одновременно протянули сестра с братом.

– И мне трошки жалковато, – вздохнул отец. – Мать?!

– Но и в доме оставлять яво опасно! Раз он от обезьяны у нас пошел, начнёть сигать тут по хате, – мать гнула свою линию – изолировать меня! И мне стало больно, и я заплакал, вместе со мной зашмыгали носами брат с сестрой. Тогда отец смягчился.

– «Капитолина Яковлевна». Ты, Паша, не всех слухай! У тебя жа есть отец и матерь, а то, действительно, отгородить тебя придется, катушок придется табе сделать. «Капитолина Яковлевна».

– Но она же учительница! – не понимал я. – Она же сказала: «Откройте своим родителям и бабушкам глаза! Что люди все произошли от обезьян, и что даже сейчас встречаются люди хвостатые», – меня несло куда-то, и я не мог остановиться. В ту минуту мне показалось, что меня точно определят к корове или к кроликам! Мама вон как смотрит, как на чужого.

– Ну-ка, ну-ка! – отец поднял руку и я замолчал.

– Учёный ты наш! Капитолина твоя Яковлевна, можа, от обезьяны и произошла. Можа, отец у ней был… макак. Можа, у ней самой хвост есть, но твои родители, Паша? Э-э, не-е! Ты головой сваёй думай, а не чем попала! И что б я больше это не слыхал! Макак…

В общем, в тот злосчастный день мои мысли, как говорят, встали враскорячку! Я не знал, кому верить, но всё же в значительно большей степени был на стороне отца и матери. Перспектива жить в катушке или у кроликов меня никак не устраивала.

В Нижней Речке учились четыре года, а в Верхней Речке находилась школа-восьмилетка. Наша учительница была хоть и местной, хуторянкой, но являлась атеисткой и любила вдохновенно рассказывать о революции, о её героях, но хуторской мир ещё держался на старинке, и таких, как Капитолина Яковлевна, было мало в хуторе.

В Лобачах и в Авраамовском престольный праздник выпадал на Архангела Михаила, а в Нижней Речке и Верхней Речке – на Рождество Пресвятой Богородицы, 21 сентября. Поскольку все хутора были переплетены родством, то Нижняя и Верхняя Речки ездили на престол в Лобачи и Авраамовские, а те 21 сентября разъезжались по РЕЧКАМ, и это несмотря на строгое предупреждения колхозного партийного руководства. Так вышло и в этот раз. В Лобачах – престольный день, а у мамы нашей все родственники ТАМ. Отец договорился на мельнице, чтоб подменили его на сутки. Изыскал он где-то лошадку – главный транспорт в то время был гужевой-то, посадил в бричку всех, кроме меня, и все, кроме меня, двинулись на праздник. Меня оставили с соседями и ещё наказали строго-настрого:

– Ты, Паша, смотри, не подведи нас, – наставляла мать. –Про Таню спросють, скажи – приболела трошки, а сам иди. Ступай и учись хорошо. Про макак, Паша, забудь. Ты жа – человек! – мама вновь улыбнулась своей материнской улыбкой и погладила меня.

– Мы жа тебя за главного оставляем! – серьёзно добавил отец.

Сестра Татьяна тогда училась во втором классе, а я в четвёртом. Меня и всё хозяйство наше оставили на соседа деда Данилу. Ночью выпал снег, а рано утром за мной зашел дружок Витька Атаман, внук деда Данилы. Вообще, фамилия у него была Полухин, это мама наша прозвала Витьку Атаманом. Характер у него был такой – неуправляемый и крутой. Атаманом он и остался на всю жизнь: про Полухина не ведали, а Атамана все знали. Витька был старше меня и уже учился в Верхней Речке, и путь его до школы был в два раза длиннее моего. Шли мы медленно, плелись. Снега выпало много, и он ещё падал редкий, крупный. Я рассказал Атаману про вчерашнюю свою оплошность, про хвостастых предков, и он неожиданно подхватил эту мысль.

– А чё? Были бы у нас сейчас хвосты! Представляешь? Мы бы сейчас зацепились ими за ветки и на самые макушки тёрина прыгнули! Зря хвостов нету!

Как раз мы проходили мимо густого тернового ку-ста, облепленного синими ягодами, и, побросав в снег портфели, полезли на кусты. Тёрн был сладкий! Он ещё не замёрз, но слегка затвердел. Сок его рубинового цвета ещё больше придавал аппетит. Мы сидели на густых колючих ветках, слега раскачивались, лениво срывали ягоды, давили их в пальцах, лениво отправляли в рот, так же лениво ловили крупные снежинки, лизали, причмокивая холодную красоту и рассуждали.

– Представляешь, – говорил Атаман, – если бы я произошел от крокодила, я бы тут точно кое-кого съел.

– Кого? – поинтересовался я.

В это время по засыпанной снегом тропинке шла Галя Ильина в школу. Мы все жили в одном углу.

– Вы чего сидите на тёрине, как дураки? – спросила она.

– А вот сидим и всё, – ответил Атаман. – А табе чаво?

– Смотри, – официальным тоном предупредила меня Галя, – прогуляешь, исключат тебя из школы. Ты про Ленина забыл? Забыл?

– Вот тебя бы, Ильина, если бы я был крокодилом, я бы съел! – сказал Атаман.

– Да что ты?

– Вместе с портфелем!

– А не подавился бы? С портфелем съел бы он меня! У меня там чернильница!

– А чернильницу я бы выплюнул и всё!

– Гляди какой! Крокодил нашелси! Чернильницами он плюёть! Смотри, Пашка, – Галя показала мне кулак. – Доиграисси! Исключат и всё!

Мне стало тоскливо, и я стал спускаться на землю. Не хотелось отца и мать подводить.

– Ты куда? – Витька тоже стал спускаться.

– Нас, знаешь, как строго предупредили, если мы нынче в школу не придём? Исключат, и всё!

– Да ерунда! – успокоил меня друг. – Исключат, мы вместе в Верхнюю Речку будем ходить! Там жа тоже четыре класса есть. Там возьму-уть! Куда они денутся!

– Да? – сначала я оживился и представил, как мы с Витькой вместе ходим на Верхнюю Речку. Но не успел я мысленный путь проделать туда и обратно, Атаман вздохнул:

– Но нас тоже строго предупредили.

– Тогда пойдем скорее…

– Я уже опоздал, – Атаман махнул рукой, а потом глаза его загорелись. – Слухай! А давай и тебя отсюда выгонят, и меня оттуда выгонят, и мы станем в Нехаево ходить в школу! Представляешь?! Вместе! В Нехаево нас точно возьмуть! У нас там одна знакомая учительница работает – родственница она!

– Да ты чё? Пешкодралом?! – возмутился я. – Да туда – двенадцать километров!

– И что?! Знаешь, там по дороге прудок есть! В мае, знаешь, как мы там накупаемси?

– Да знаю! До этого прудка сто километров! И рассказывают, в том прудке пиявки, как змеи здоровые!

– О-о, да мне и двести ерунда! И пиявок я не боюсь! Я –наоборот их! Вообще!

Мы шли, фантазировали, но по пути нам встретился ещё один терновник. И на нём мы посидели. Тут тёрн оказался чуть слаще. А потом перед нами предстала яблонька с большими-пребольшими яблочками. Я и вчера, и позавчера, когда шел один, обращал на эту яблоньку внимание, но не рискнул лазить. Находилась она в самой гущине терновника! В этом терновнике и тёрн показался нам крупней, чем в тех двух кустах, и вкуснее, но сначала яблонька захватила наше внимание.

– О-о! – издалека, увидев её, заорал Атаман. – Полезли!

Мы и год, и два года назад сидели на ней и ели сочные сладкие яблоки. Это же была наша любимая яблонька! Забраться на неё не составляло большого труда. Все веточки и сучки нам были знакомы и, забыв про все родительские и учительские угрозы, мы сидели на ветках и кусали слегка подмороженные яблоки. Мы ели их и из левых рук, и из правых, и одним ртом. Соревнование такое устроили –кто больше одними зубами, без помощи рук может откусить висящее яблочко. Надкушенные яблоки падали, а мы всё выше и выше поднимались. Витька и тут вышел победителем. Мне показалось, что у него зубы были длиннее моих и рот шире. Вообще, Атаман был меня ловчее и выносливей. В спорах на предмет – КТО ЛУЧШЕ – я всегда проигрывал. Кроме чтения. Несмотря на то, что Витька был старше меня, читал я быстрее его. Но моё это единственное преимущество я не ставил в расчет с Атаманом.

– А чего это про Ленина Ильина табе сказала? – наевшись вволю, спросил меня дружок с хрипотцой.

Я уж думал, что он забыл. Я вздохнул. Про Ленина со мной такая ужасная история вышла, что я её даже другу Витьке не рассказал. Теперь, вот, придется её выложить. И я ему выложил.

Те, кто учился в пятидесятые-семидесятые годы прошлого века, наверняка помнят в «РОДНОЙ РЕЧИ» портрет Володи Ульянова. Скорее всего, это был рисунок: мальчик Вова сидит за партой, сложив руки. Для меня этот рисунок был, как для верующего человека икона. Я все свои поступки сверял с мальчиком Вовой! Все мысли детские мои были направлены на то, чтобы постичь гениальность его! И с таким вот обожествлением моим вышла дурная история.

Как-то на уроке я благоговейно стал обводить этот портрет-рисунок чернилами. Обвёл. Жирный квадратик получился. Но! Чего-то не хватало в этой работе, а может, кто-то меня и подтолкнул под локоток! Вышло так, что решил я дальше конвертик сотворить. Сотворил. Жирный конвертик получился. И сидел я, и любовался ровным линиям, пересечению их… Единственно, что меня тогда немножко поколебало, – лица Вовы не стало видно! А тут Капитолина Яковлевна попросила «РОДНУЮ РЕЧЬ». Я и сунул свой учебник. Учительница приняла его, не поднимая головы, в журнале что-то отмечала. Вскоре она отложила в сторону журнал и открыла мою «РОДНУЮ РЕЧЬ».

– ЧТО? – увидев мой конвертик, ужаснулась Капитолина Яковлевна и обхватив голову вскричала: – ЧТО?! ЧТО?! Чей учебник?!

– Мой, – я пока не понял, что так в ужас привело учительницу, и почему она аж три раза воскликнула – ЧТО?

– Павел?! Да как? О-о! Да как ты?.. А-а-а! Да как ты смел? Подлец ты такой?! Да ты – уголовник! Ты! – О-о-о! Это – статья! А-а-а! Статья! Да как ты мог перечеркнуть великого вождя революции?! Мальчика Вову! Величайшего из величайших! Да!..Дети! Вы посмотрите на этого! Вы посмотрите, ЧТО, что сделал этот… О-о-о!

Стоит ли описывать мое состояние, когда я действительно понял, ЧТО я сделал?

– Да я конвертик рисовал, конвертик, – лепетал я.

– Конвертик?! – Не успокаивалась учительница. – Да это гроб! Гроб вождю пролетариата!

На следующий день в школу вызывали мать, а в колхозной конторе отдельно беседовали с отцом…

В общем, вышла у меня, по выражению апостола Павла, РЕВНОСТЬ НЕ ПО РАЗУМУ!

– Знаешь, как мне влетело от матери? – пожаловался я другу.

– Да это – ерунда! – сделал заключение Витька Атаман. –Тебя же не выгнали из школы. Вот Аксёнова Мишку! Помнишь, к нам приезжал он наш родственник. Он гдето там недалеко от Черного моря живеть. Вот ему повезло! Его из седьмого класса выперли! Представляешь? Совсем выперли!

– За что? – поинтересовался я.

– А он, знаешь, как СССР расшифровал?

– Как?

– Сталин Спёр Сто Рублей! Представляешь?

– Ну, это неправильно, – решил я. – Сталин – он хороший.

Именно в эти дни, в ноябре 1961 года, был переименован наш Сталинград в Волгоград, и, конечно, мы с Витькой слышали гневные выступления наших дедов. Все они защищали Сталина. Тот же дед Данила, дед Витьки Атамана, сказал:

– Всё! Скоро конец света! Опять будет война и конец света!

Так что на яблоньке мне не понравилась расшифровка Атамана, но другу не это было важно.

– Да я знаю, что он хороший! Сталин! Я табе про чё? Глянь! Я табе про Мишку, что выперли его! Я тоже хочу что-нибудь расшифровать. Не про Сталина, а вообще! Чтобы и меня попёрли. Страсть, как учиться надоело. Особенно в арифметике: какие-то трубы, то в них вода тикёть, то она не тикёть, то они длинные, то короткие. Давай чего-нибудь вместе расшифруем? А?

Хотя мне учиться очень хотелось, а Атаману нет, а Атаман был мой дружок, надо было помочь ему. И мы, взбираясь всё выше и выше, по мере объедания нами на нижних ветках яблочек, пытались сочинить какую-нибудь и на кого-нибудь крамолу. Но ничего достойного у нас не выходило, да и Галя Ильина нам помешала. Она уже шла обратно из школы. Оказалось, что так быстро время пролетело. Я увидел Галю и мне стало страшно тоскливо. Я вспомнил про катушок, про кроликов и подумал, что сейчас Галя что-нибудь скажет. Нехорошее.

– Сиди-ите, дураки! – инспекторским тоном засвидетельствовала она. – Престо-ол празднуити?

– Сидим! Празднуем! – достойно ответил Атаман. – А табе чаво?

– Сидите, сидите, сычи! Ты, Богучаров, можешь до лета тут сидеть! Тебя всё равно выперли из школы!

«Выпереть» не «выперли», и крамолу нам с Витькой не удалось сочинить, но мать меня выпорола! Досталось. Как у нас говорят, прям, неплохо досталосЯ. Правда, потом за нас заступился дед Данила. Он сказал моим родителям:

– Ага! Как сами, так престол праздновали, а они чего жа, турки? Некрещёные, что ли? Они, вон, тоже православныи! Можа, им сам Архангел Михаил праздник устроил!

– Да она можа так и есть, деда! Я жа не против Архангела Михаила! Прости, Господи! – согласилась мать. – Но мы жа на него понадеялись! За старшего оставили! А он, вишь, чаво? В тернах просидел!

Тот «тернистый» день с Атаманом мне запомнился, как говорят, на всю жизнь!

И вот прошло полгода, и мы – в Авраамовском. Это вы-пало на Благовещение. Помню, ещё в пути, когда мы под-нялись в гору и шли по лесу, мама нам, детям, говорила:

– На Благовещение, мои хорошенькие, и птица гнезда не вьёть!

Раньше мы бывали тут только на Земляках, у деда Митьки, а теперь мы шли к себе домой. После нашего визита, старухи Богомолки от Головановых ушли быстро, потому что праздник отмечали они тут уже с утра, а мы пришли уже в полдень. Ближайшие действующие храмы от наших хуторов находились в Калаче Воронежском и Урюпинске. В одну сторону – шестьдесят пять километров, в другую – больше семидесяти. По рассказам старших, мы, детишки, знали, что эти бабушки ходили и далее. Ходили и в Киево-Печёрскую Лавру, и к Серафиму Саровскому. К тёте Лене Головановой, помню, заходила одна богомолка. Она пешком топала к своим родственникам в город Куйбышев. Якобы, эти родственники жили рядом с той самой ЗОЕЙ, которая ещё в 1956 году на Новый год решила потанцевать с иконой Николая Угодника. Потанцевала и застыла. Так вот эта богомол-ка будто бы сама видела того самого молоденького милиционера, который охранял ту Зою застывшую, точно каменную, и который от всей этой увиденной картины стал совсем седым! Про Зою говорили много, но говорили, опять же, шепотом.

После того как старухи распрощались с хозяевами, тётя Лена с детишками своими – «гусятами» Катей-Ка-тюрой, Любашкой и Сашкой – повели нас к нашей хате. И мы всей стаей ходили, осматривали наше имение. Заглядывали во все катухи, колодец с журавлем, в погреб зачем-то все лазили, по саду бродили. За участком будущего сада нашего, который обмерит потом толстая тётя и отрежет его и тряпочками красными обнесёт, и куда нам после того отец строго настрого запретит ходить, лежал вольный, никогда непаханый взгорок. Взгорок этот был неспокойный – полнился чибисами с их печальными песнями. А Сашка наш и спросил:

– А кто там кричить?

– Сашка! – со смехом обратилась тётя Лена к своему сыну Сашке. – Расскажи тёзке, кто там кричить?

Катя с Любой захохотали, а тётя Лена привлекла к себе упирающегося сына:

– Мы с Сашком… да что ты крутисси? Мы туда с ним овец рано весной выгоняем, на травку первую, ага, Саша? Это чибисы там кричать! Слышите, как душу тянуть?

Все затихли и услышали нестройное многоголосье:

– Чивы! Чивы!

– У нас их тут как нигде много. И, значит, стерегём овец, а Сашка пытаить меня:

– Чего они так оруть? – Ну, вот, как ваш Сашка!

– Фамилию твою спрашивають! – говорю ему.

– Как спрашивають?

– Ну, ты жа слышишь? Чьи вы? Слышишь? Чьи вы? Чьи вы? Сашка вытаращил глазёнки…

– Да не таращил я их! – возмущается Сашка.

– Тогда вылупил!

– И не лупил!

– Таращил, таращил! – тётя Лена рассмеялась и вновь прижала к себе сына. – Вытаращил и говорить:

– Ну, мы – Головановы!

– Э-э, – говорю ему, – они рази ж тебя так услышуть? Ты погромче.

А чибисы, как вот щас, без конца:

– Чьи вы? Чьи вы?

– Головановы! – Сашка им отвечает.

– Ну, ты, – я ему говорю, – какой-то безголосый!

– Чьи вы, – опять и снова – здорова – чибисы.

– Я жа вам сказал – Головановы! – кричит Сашка.

– Чьи вы? Чьи вы?

– Не слышат тебя, сынок, шепчешь.

– Головановы! – орёт теперь.

– Чьи вы? Чьи вы? – тянут душу чибисы эти.

– Ну я жа вам сказал – Головановы мы!

– Чьи вы? Чьи вы?

– Да Головановы! Вы чего, не слышите или глухие?

– Чьи вы? Чьи вы?

– Да Головановы! – что есть мочи кричит Сашка. – Я уже вам сто раз сказал!

– Чьи вы? Чьи вы?

– И заплакал тут мой Сашок, горько, горько! Правда, Сашок? – тётя Лена взъерошила кучерявую, как у дяди Коли, голову сына.

Видать, история эта захватила воображение нашего Сашки, младшего брата. И когда будущие соседи провожали нас, все вместе остановились мы посреди ровного проезжего участка поля.

– Мы будем ждать вас!

– Приезжайте!

– Приедем! Скоро!

– Через месяц будем!

А потом стали расходиться, и откуда он появился, чибис? Он закружился над нами:

– Чьи вы, чьи вы! – заплакал.

– Богучаровы, – ответил брат Сашка. –Чьи вы, чьи вы? – спрашивала птица.

– Богучаровы!

– А мы Головановы! – с той стороны прокричал тот Сашка.

Мы уходили дальше, а наши Сашки, то ли в шутку, то ли всерьёз, голосили в небо:

– Богучаровы!

– Головановы!

– Чьи вы? Чьи вы?

– Божьи, Божьи, – смеялась оттуда тётя Лена.

– Божьи! – согласилась наша мама. – Голоса не сорвите, Божии!