— Дневальный, — громко хорошо поставленным голосом, позвал старшина.

Старшина четвертой роты отдельного батальона охраны и химической защиты намеренно дольше обычного остался в расположении роты, дожидаясь пока домой уйдет последний офицер. Наконец-то, после шести вечера ротная канцелярия была в его полном распоряжении.

— Дневальный рядовой Захарчук по вашему приказанию прибыл, — доложил помощник дежурного по роте, аккуратно прикрывая за собой дверь канцелярии.

— Захарчук, разыщи и пришли ко мне сержанта Мизина, младшего сержанта Ерофеева и ефрейтора Сытина, — и, как показалось дневальному, не без колебания, добавил, — да, и еще рядового Пилипчука.

— Разрешите идти?

— Выполняйте.

На счастье дневального, все четверо оказались в расположении роты. А еще через несколько минут, вышеназванные военнослужащие выстроились в тесную шеренгу перед столом, где сидел старшина.

— Ну, что товарищи будущие дембеля, — не вставая со своего места, произнес старший прапорщик, — есть желающие поехать домой в первой партии?

В воздухе повисла тягостная тишина. Этим простым, а в данной ситуации, и риторическим вопросом старшина открывал сезон дембельских аккордных работ. Риторичность вопроса заключалась не только в том, что раньше попасть домой хотели все, но и в том, что в случае отказа от «выгодного» предложения, домой можно уехать не в первой и не во второй, а… в последней партии демобилизованных солдат. Именно по этой причине сержант Мизин, как старший по званию решил прервать весьма неоднозначную, и несколько затянувшуюся канцелярскую паузу.

— Есть, товарищ старший прапорщик, — ответил сержант за всех с плохо наигранно бравадой.

— Это коллективное решение? — добиваясь полной ясности, спросил старшина.

— Так точно, — почти хором ответили солдаты, не желая подводить своего сержанта.

Вялый энтузиазм будущих дембелей объяснялся тем, что первые аккордные работы были, как правило, самыми грязными и тяжелыми. А еще тревога и даже некоторая обреченность будущих дембелей объяснялись тяжелыми воспоминаниями. Ефрейтор Сытин помнил, как весной, полгода назад, старшина предложил трем старослужащим отремонтировать пятьсот метров проволочного ограждения. Планировали закончить работу в недельный срок, а уложились только за пятнадцать дней. То инструментов не хватало, а то вдруг проволока закончилась. Как ни старались весенние дембеля, а в первую партию не попали. Зато, как утверждали злые языки, клубничная поляна на даче у старшины получила надежную защиту от воров в виде полутораметрового забора из колючей проволоки. А еще рядовой Пилипчук вспомнил историю годичной давности, как дембеля чистили, а затем и бетонировали выгребную яму возле столовой. А еще… да ну его на фиг эти воспоминания.

— Так вот, товарищи солдаты, — продолжил старшина. — Как вы уже знаете, через неделю домой отправляется первая партия демобилизованных в запас военнослужащих нашей части. В нее по традиции войдут отличники боевой и политической подготовки, а так же те, кто своим добросовестным трудом помог улучшить, а если хотите, то и преумножить наше скромное военное хозяйство. Буду предельно краток. На данный момент возникла необходимость, срочно, в течение недели вырыть траншею под прокладку кабеля. Кабель должен пройти через участок леса от трансформаторной будки к помещению нового склада. Траншея должна быть глубиной метр, шириной сорок сантиметров и длиной около двухсот метров. Для таких молодцов как вы, это раз плюнуть. С командиром роты я договорился, от внутренних нарядов и несения караульной службы вас освобождают. Итак, каким будет ваше окончательное решение?

Как и предполагали ребята, вызов к старшине перед самым ужином, как, в общем-то и любое другое время суток, ничем хорошим не закончился.

— Товарищ старший прапорщик, а нельзя ли огласить весь список, — попытался известной цитатой из фильма подсластить горькую пилюлю ротный любимец и балагур рядовой Пилипчук.

— Пилипчук, я понимаю, вы отрабатываете амплуа ротного шута. Шутка в армии это хорошо, она скрашивает суровые военные будни. Но напоминаю, вы пока еще в армии, а не в милиции. В армии, последним шутит только старший по званию. Этой строчки нет ни в одном уставе, но долгая и добросовестная служба позволяет мне читать устав между строк, — игривое настроение непредсказуемого Пилипчука не понравилось старшине и он решил пресечь дебаты в самом начале, — еще вопросы есть?

— Когда начинать? — спросил сержант Мизин, осознав, что никаких других вариантов у них нет.

— Вот это другое дело, — оживился старшина, — завтра утром, когда рота отправится на плановые занятия, вы получите в каптерке сменное обмундирование и лопаты. Маршрут прохождения кабеля я покажу на месте.

Вдруг, совершенно неожиданно вопрос задал ефрейтор Сытин.

— Товарищ старший прапорщик, а нам надо только траншею вырыть или кабель тоже уложить?

Сытин спросил это так, без всякой задней мысли, ну, на всякий случай, чтоб потом не заставили еще и кабель укладывать. До армии он работал электриком на заводе и прекрасно понимал, что к чему.

Старшина задумался. Вопрос Сытина застал его врасплох, а старшина никогда не принимал скоропалительных решений. До этой минуты он был уверен: четверка еле-еле, но справится с траншеей за неделю, а кабель положат другие дембеля. Но, вдруг они закончат раньше и начнут болтать лишнее? Недооценка ситуации могла погубить дело.

— Я дам ответ к завтрашнему утру. А сейчас — все свободны.

— Разрешите идти?

— Идите.

Из канцелярии вся четверка направились в мерило всей армейской мудрости — курилку.

— Тебя кто за язык тянул? — спросил Мизин ефрейтора.

— Да ладно, нашли крайнего! Как по мне, лучше сразу уточнить, — оправдывался Сытин.

— Уточняй, не уточняй, а попали мы по самые помидоры, — подытожил Пилипчук, смачно затягиваясь киевским «Беломором».

Надо сказать, что старшина четвертой роты старший прапорщик Мудрук никогда и ничего просто так не делал. Дембельские работы своего подразделения он держал под цепким личным контролем. Что касается именно этой четверки увольняемых в запас, то на нее у старшины были особые планы, причем, далеко не бескорыстные. Главное в предстоящей работе, по мнению старшины, были не столько сроки, сколько полное отсутствие нарушений воинской дисциплины. Иначе возникнет ненужная огласка и… и тогда всё ради чего он старался, мягко говоря, не получится.

Мудрук рассуждал так: вся четверка из одного города, а значит — поехать домой вместе их заветная мечта, и вот ради этой мечты они сделают всё, как надо. Лишь бы… Пилипчук не подвел! А втроем им, пожалуй, не справится.

Цель, ради которой старшина взял подряд на эту работу был кабель. Вернее, не сам кабель, а его остаток. По проекту трасса кабеля должна идти вдоль тротуара и ограждения второй зоны. То, что гипотенуза короче суммы двух катетов старшина и без Пифагора догадался, а потому решил самовольно изменить проект. Сэкономленные двадцать пять — тридцать метров кабеля ему позарез нужны для дачи. Вот уж два года, как он закончил ее строить, но электричества там до сих пор не было. Это сейчас, кабель можно купить в магазине, а в советское время это был большой дефицит, как собственно и всё остальное.

На следующее утро, под насмешки и шутки всей роты, одетые в застиранную рабочую форму без погон и знаков отличия друзья по несчастью взяли лопаты и под командованием старшины выдвинулись на исходную позицию.

Не теряя ни минуты, взялись за работу. Несмотря на прохладную погоду, а стояла вторая половина октября, к обеду, все четверо изрядно вспотели и сбросили с себя бушлаты. Тяжелый лесной грунт со множеством переплетенных корней столетних сосен не давал быстро продвигаться вперед. К вечеру, полностью обессиленные, они все вместе прорыли не более тридцати метров.

Кинув бушлаты на пушистый пожелтевший слой хвои, четверка рухнула на них как подкошенная. Одна и та же мысль, возможно с небольшими вариациями бродила в головах обессиленных ребят.

— Что будем делать, командир? — наконец, нарушил общее молчание Пилипчук, обращаясь к своему сержанту.

— Ты прав! Надо срочно что-то думать. Иначе домой поедем не мы, а наши кровавые мозоли, — ответил сержант.

— И то не скоро, — подлил масла в огонь Ерофеев.

Вновь воцарилось молчание, которое опять нарушил Пилипчук:

— Может, к земляку в автобат сходить, посоветоваться?

— Ага, когда в прошлый раз ходил к нему советоваться, то вернулся без сержантских погон и на шестые сутки, — вспомнил Сытин.

— Всяко бывает, — нивелировал Пилипчук неприятное воспоминание, — Зато совет земляк дал дельный, ротного вора на третьи сутки вычислили.

— Всё хотел спросить, а за что с тебя погоны сняли? — спросил Ерофеев.

— На губе он сидел, за пьянку в расположении части, — ответил за Пилипчука Сытин.

— Повезло мне, что на губу попал, — без тени иронии вспомнил былое Пилипчук.

Услышав неестественную для армии фразу, все трое, несмотря на усталость, резко подняли голову и посмотрели на товарища. За два года срочной службы, казалось, ко всему можно привыкнуть… ко всему, кроме гарнизонной гауптвахты. Грозный имидж ее бессменного начальника тридцатисемилетнего старшего лейтенанта Гмыри приводил в ужас не только «совков», но и «дедушек» Советской армии. Последних начальник «губы» особенно «любил» и держал для них самую грязную и вонючую работу, ибо истинным ветераном армии считал себя, а не этих обнаглевших двухгодичных самозванцев.

Почувствовав на себе удивленные взгляды, Пилипчук тоже поднял голову.

— Так вы не знаете, что случилось? Я не шучу, я действительно был счастлив, что на губу попал, а не в цинковый ящик.

— Ты лучше расскажи, а то опять пойдешь к земляку и, если вернешься на шестые сутки, мы домой поедем не раньше декабря, — попросил Ерофеев, понимая, что без земляка из автобата им самим ничего не придумать.

— Раз публика требует, — Пилипчук поднял бушлат повыше и, облокотившись спиной к вековой сосне, продолжил, — помните, зачем я тогда к земляку ходил?

— Помним, давай дальше.

— Прихожу я к нему вечером, после ужина, часам к восьми. У него в шестом ангаре карбюраторная мастерская. Ангар был почти пустой. Стоял только старый танк, киношники на ремонт притащили и 412-й «москвич» ихнего чокнутого замполита, без колес и тормозных дисков, на четырех винтовых опорах. А земляк мой, еще будучи «черпаком», маленького крысенка поймал и приручил, так, по приколу, чтоб веселее служба шла. Крысенок этот по прозвищу Кузя, днем жил в мастерской, крутился под ногами, глаз радовал, а на ночь земляк его в кабинах разных машин отбивал, ну чтоб крысенок травленого зерна не наелся, которое зам по тылу во всех ангарах рассыпал.

В тот вечер, когда я пришёл к нему, все батальонные машины ушли на учебный марш, вот и «отбил» он крысенка в замполитовском москвиче. А меня, для разговора в танк пригласил, ну чтоб нам никто не мешал. У него там, в танковом огнетушителе самогон хранился. Ну и я, как говорят в Одессе, не пустыми руками — закуску принес. Земляк человек обстоятельный, торопиться не любит, потому и расположились мы не спеша, с комфортом. Хоть места в танке немного, но сало, лучок и огурчик я нарезал и красивенько так разложил. Когда наливали по третьей, и беседа вплотную принимала нужный мне оборот, вдруг, услышали сильный шум. Тихонько открыли водительский смотровой люк, наблюдаем. В ангар, пиная ногой все, что попадется, зашел автобатовский замполит. Злой, аж синий.

Замполит был в полевой форме с кобурой на боку. Как потом выяснилось, он с женой в дым разругался, и идти ему после суточного наряда некуда. Не найдя никого, на ком можно сорвать злость, ибо весь батальон на марше, он, наконец, подошел к своему «москвичу», хлопнул дверцей и стал укладываться спать. В дежурном освещении было хорошо видно, как доверчивый Кузя вылез на торпеду «москвича» и стал ждать, когда пришелец захочет с ним поиграть. Что было дальше — страшно вспомнить! Первый выстрел — мимо Кузи, но лобового стекла как не было. Второй — пуля ушла куда-то в двигатель. Кузя, спасая жизнь, стал рикошетом метаться по всему салону. Вскоре, крысенок опрокинул на себя банку с отработкой и, прыгая по сиденьям, заляпал маслом весь салон. Обезумев от наглости неуязвимой крысы и тех убытков, которые она уже нанесла, замполит перестал стрелять и схватил огромную монтировку, лежащую на заднем сидении. Он, во что бы то ни стало, хотел прибить непрошеного гостя. Наконец, Кузя, перепачкав абсолютно всё своими масляными лапами и хвостом, выпрыгнул через разбитое стекло и спрятался под днище «москвича».

Окончательно потеряв разум, замполит выскакивает из машины и со всей дури швыряет в крысенка монтировкой. Монтировка летит мимо Кузи, но абсолютно точно попадает в заднюю винтовую стойку и выбивает её. Вторая задняя стойка не выдерживает, и задница «москвича» с грохотом падает на бетонный пол. Войдя в охотничий раж, замполит выбивает ногой и передние стойки, пытаясь тем самым, хотя бы, днищем машины придушить ненавистную ему тварь.

Но боевой крысенок умирать не собирался. В последнюю секунду он выскочил из ловушки, и, оставляя за собой черные следы масляных лап, помчался в нашу сторону. Двигатель в «москвиче», как на грех стоял без коробки передач. От удара передком об пол его срывает с подушек крепления и он с грохотом, ломая крыльчатку вентилятора и гнилую переднюю панель выкатывается на пол. Видя, что от его машины ничего не осталось, а виновник всех бед невредимым уходит от наказания, замполит от отчаяния выпускает остаток обоймы своего «Макарова» Кузе в след.

Добежав к танку, крысенок ловко прыгнул на броню и скрылся в открытом нами смотровом люке. Короче, когда замполит уже даже не синий, а белый от ярости открыл башенный люк и увидел в танке нас, с самогоном, салом и Кузей на руках, то ни слов, ни патронов у него уже не было.

— Бедняга! — покачал головой Мизин.

— Еще бы! Я на губе два дня от стрельбы отходил. Хорошо начальник губы терпеть не мог этого выскочки замполита. А когда узнал, как тот свою собственную машину изуродовал, то так смеялся, чуть легкие не вылетели. Мы с земляком пять суток, как в санатории провели, ей богу не вру, отоспался за весь год.

— Да не ты, — философски заметил сержант Мизин, — замполит бедняга. Сначала жена от тела и кухни отлучила, потом какая-то крыса машину развалила, а напоследок еще вы с самогоном.

— И за патроны придется отчет писать, — вставил Ерофеев.

— Наверно, в тот день не только жена и крыса, но и звезды к замполиту жопой повернулись, — закончил тему ефрейтор Сытин.

— Встать! Смирно! — первым заметил старшину младший сержант Ерофеев.

— Вольно! — скомандовал старшина, пессимистически осматривая выполненную работу, — завтра привезут поддоны с кирпичом. Сытин, вы кажется электрик?

— Так, точно.

— Знаете, как укладывать кабель в земле? — старшина посмотрел Сытину прямо в глаза.

— Так точно, приходилось.

— Когда закончите с траншеей, получите на промскладе кабель. Накладная на столе у командира вашего взвода. Вопросы есть?… Вопросов нет, вот и отлично. Не опоздайте на ужин.

Когда старшина скрылся за деревьями, Мизин достал из-за спины недокуренный бычок сделал затяжку и процедил сквозь зубы:

— Пилипчук, дуй к земляку.

Когда за минуту до вечерней поверки Пилипчук, наконец, зашел в расположение роты, у всех троих отлегло сердце. После отбоя четверка собралась в курилке на совещание.

— Что так долго? — спросил Пилипчука Мизин.

— Вы ж знаете, земляк человек обстоятельный, пока норму не выпьет — в деле не разберется, — оправдывался Пилипчук, — а потом я еще бегал, кое-что проверил. Похоже, земляк дело говорит.

— Не тяни, я бойцом так не уставал, как сегодня. Еще минута и усну прямо тут, — процедил сквозь сон Ерофеев.

— Короче, крутит старшина, — начал свой рассказ Пилипчук, — кабель через лес редко прокладывают. В основном вдоль дорог и коммуникаций всяких. Чтоб был ориентир и меньше вероятность его повредить. Я тут сбегал по предполагаемому правильному маршруту. Отмерил его шагами, потом забежал под навес промсклада. Хорошо наша рота в первый караул заступила, а то б пристрелили нафиг.

— А кто на посту был?

— Левченко.

— Так он нормальный мужик.

— Сало жрать из моей посылки он нормальный! — неожиданно вспылил Пилипчук, — пять минут держал под прицелом на земле, пока объяснял ему, что ни воровать, ни печати ломать не буду. Хорошо, хоть тревожную группу не вызвал.

— Ну а ты бы на его месте что сделал? — спросил ефрейтор.

— Соображал бы быстрее! Земля-то холодная, не май месяц. А я в одном п/ш.

— А на кой хрен ты на склад полез?

— Бирку на кабеле посмотреть. На каждом отрезанном куске кабеля вешают бирку с его длиной. Мне это тоже земляк объяснил.

— И что дальше?

— А то, что длина кабеля совпала с длиной предполагаемого правильного маршрута.

— Там у кабеля еще должны остаться свободные концы метров по десять, для входа в здание, — авторитетно, как бывший электрик заявил Сытин.

— Земляк сказал об этом, так что я и это учел.

— Ну и, что ты предлагаешь? Вырыть еще более длинную траншею? — спросил Мизин.

— Нет, я предлагаю стопроцентный дембель в первой партии.

В последующие три дня друзья по несчастью работали как-то странно. Они не рыли траншею, как все нормальные люди, от начала до конца, а копали только в тех местах, где траншея огибала корни больших деревьев, то есть непрямые участки. Старшина ежедневно проверял выполненную работу. Необычная методика рытья траншеи несколько озадачивала, но вмешиваться в производственный процесс он оснований не видел.

Вечером, когда до отправки первой партии дембелей оставалось два дня, старшина в очередной раз решил взглянуть на траншею. Было довольно поздно. Но полная луна и пробивающийся сквозь большие, но редкие сосны свет уличных фонарей вполне достаточно освещали нужный участок лесного ландшафта. Вдруг, от внезапно открывшейся ему картины, старший прапорщик чуть не подавился собственной слюной. Его взору предстала великолепная, освещенная лунным светом, и вырытая по всем нужным размерам траншея, хотя еще утром её готовность была не более тридцати процентов. Чудеса в гражданской жизни может это и нормально, но чудеса на военной службе это вопиющий беспорядок! А борьба с беспорядком — святая обязанность каждого старшины. Для детального разбора полетов было поздновато и старшина решил дождаться утра.

В девять утра следующего дня, после завтрака и наведения идеального порядка в казарме и прилегающей территории, весь батальон был построен для встречи своего командира. Замыкая первую шеренгу третьего взвода четвертой роты, старшина оглянулся назад. Мизин, Сытин, Ерофеев и Пилипчук, как ни в чем, ни бывало, стояли в строю. По расчетам старшины, в эту минуту, освобожденная от службы четверка, в поте лица должна укладывать кабель. Сумбур тревожных мыслей прервала команда начальника штаба:

— Батальо-о-н, сми-и-рно! Равнение на средину! — подъехал УАЗик командира батальона.

Сразу после утреннего построения и развода на плановые занятия, старшина решил разобраться что происходит с его проектом прокладки кабеля.

— Сержант Мизин, — позвал старшина.

— Я, — отозвался сержант.

— Ко мне.

— Товарищ старший прапорщик, сержант Мизин по вашему приказанию прибыл. — по всей форме доложил Мизин.

— Товарищ сержант, почему ваше отделение самовольно оставило работы? — сдерживая раздражение, но пытаясь говорить спокойно, в рамках устава, спросил старшина, — домой расхотелось?

— Никак нет! Товарищ старший прапорщик. Домой хотим, а работу уже закончили.

— Может, вы меня не так поняли? Я повторяю, работа считается выполненной, если кабель уложен, а траншея засыпана.

— Мы так и сделали, товарищ старший прапорщик. Как по науке, уложили кабель, присыпали его песком, потом слой кирпича, а по кирпичу уже грунт.

— Вы что себе позволяете, сержант? Смирно! За мной бегом марш. — В минуты, когда Мудрук злился, его лексика автоматически заполнялась командами из армейского устава, что само по себе не плохо, ибо другим людям ничего кроме матерных слов в голову не приходит.

Старшина и сержант подбежали к месту работ, Мудрук вновь не поверил своим глазам. Там, где еще вчера поздно вечером луна освещала пустую траншею, виднелся свеженасыпанный, длинный бугорок земли, по концам которого торчали аккуратно скрученные колечки кабеля.

Чудеса множились с угрожающей быстротой.

— Вы ничего не хотите мне сказать, товарищ сержант? — спокойно спросил старшина, догадываясь, что его, как пацана, обвели вокруг пальца.

— Товарищ старший прапорщик, я думаю, если завтра, вы с чистым сердцем, проводите нас домой, то возможно рядовой Пилипчук вспомнит, куда он дел оставшийся кусок кабеля.

— Вы свободны, — процедил сквозь зубы старшина и, когда Мизин удалился, добавил, — я вам покажу «домой»! Щенки.

Последняя ночь перед увольнением в запас — священная ночь для каждого солдата срочной службы независимо от звания. Мысль о том, что эта ночь рано или поздно наступит, каждый день согревала душу любого, кто по воле военкомата переступает порог воинской части. Последняя ночь самая сладкая, желанная и, как ни парадоксально прозвучит, грустная ночь расставания с армией. Только в эту ночь, и не днем раньше, бывший молокосос, пришедший сюда два года назад, может ударить себя кулаком в грудь и сказать: «Я смог, я выдержал, я прошел до конца и не сломался, значит, я не хуже других!». Только в эту ночь понимаешь, что вся эта казенщина и непреодолимая армейская тупость, которая в кровь резала неокрепшие души, есть не что иное, как обыкновенное духовное испытание. Точно такое же, как и огромные физические нагрузки для изнеженного домашней жизнью юноши.

А теперь… теперь все, конец! Приказ об увольнении подписан, оглашен перед строем и завтра утром армейская служба станет твоим прошлым. А впереди ждет такая желанная и слегка пугающая своей неизвестностью гражданская жизнь.

По традиции, парадная форма дембеля за сутки до увольнения, должна висеть не в каптерке, а на спинке его кровати. Чтоб хоть как-то скоротать последние волнующие часы, увольняемые в запас еще и еще раз проверяли каждую деталь своего гардероба, будто от этого зависело что-то очень важное. Когда вся эта бесконечная глажка давно выглаженного и чистка давно вычищенного изрядно надоела, наступила полночь. Никто из суточного наряда на дембелей внимания не обращает. Вся рота, в том числе и дежурный офицер, делали вид, будто их уже не существует.

Друзья по дембельскому аккорду вновь собрались в курилке.

— До сих пор не верю, что мы так легко выкрутились, — устраиваясь удобнее, сказал Ерофеев.

— Видели б вы рожу старшины, когда мы с ним подошли к засыпанному кабелю, — продолжил разговор Мизин, — вытянулась, как у добермана, вот-вот в глотку вцепится.

— Жаль, сержант, что ты один с ним пошел. Хотел бы я на это посмотреть, — улыбаясь, произнес Пилипчук.

— Какой я тебе сержант? — наиграно возмутился Мизин, — по приказу комбата с ноля часов этого дня я гражданский человек.

— Ладно, выёживаться, гражданский! Лычки надраил, как у кота яйца… — Пилипчук вновь вернулся к теме старшины, — жаль, что не видел его рожи. Зря, что ли весь день и полночи на экскаваторе работал. Мне ведь земляк экскаватор всего на сутки дал. У них в автобате своих аккордов невпроворот. На гражданке расскажу, как я в первый раз в жизни на тракторе сидел.

— Ты ж сказал, что до армии на нем работал?

— Это я так, что б вы не волновались, — признался Пилипчук.

— Ну, ни фига себе! — вырвалось у Сытина. До него только сейчас дошло, какому риску они подверглись.

— А куда ты дел остатки кабеля? — вспомнил Мизин.

— Так я его назад на промсклад затащил, и бирку повесил: «сорок два метра для старшины, хранить в оба глаза», — улыбнулся Пилипчук, — накладной-то у Мудрука больше нет, значит, днем завсклад ему ни хрена не даст. Ну, а ночью? Ночью пусть, как я, проявит чудеса героизма, воинской смекалки и попробует забрать свой кабель под носом у часовых. Я его специально на заборную сетку облокотил, чтоб хорошо видно и сильней искушение было. Ребят в ротах про кабель предупредил, желающих получить отпуск при задержании вора хоть отбавляй. Так, что сторожить кабель будет весь батальон.

— Мужики, что-то я не понял. Если мы старшине в компот нагадили, то кто ж рапорт подал на наше увольнение? — спросил Сытин и все внимательно посмотрели на Пилипчука.

— Ну, а кто у нас самый старший?… Комбат и подал… — не моргнув глазом ответил Пилипчук.

— Не понял? — Удивился Мизин, — когда это ты у комбата был?

— Старшина, сволочь, подал рапорт не на наше увольнение, а на воровство трактора. Нас с земляком вызвали в штаб. Пришлось рассказать все от начала до конца. Светило нам по пять суток губы, но когда комбат узнал, где лежит остаток кабеля, — Пилипчук сделал паузу, — я минут пять ждал, когда он смеяться перестанет. Ну, короче, вместо ареста за нарушение дисциплины, нам за проявленную воинскую смекалку подписали увольнение.

— Прав старшина — неожиданно произнес Мизин.

Все удивленно глянули на товарища.

— Последним в армии шутит старший по званию, — закончил свою мысль сержант.