ДИМКИНА НАХОДКА

Димка — смуглый, вихрастый мальчишка — ерзал за обеденным столом.

— Мам, а ты гороху напарила? — спросил он, не отрываясь от глазуньи со шкварками.

— Ешь, не разговаривай, — ответила Елена Петровна. — Напарила тебе гороху, горе-рыболов. Бегаешь на Неман, да все попусту.

— А вчера дядя Максим вот таких четырех лещей поймал.

— То дядя Максим, а не ты, — резонно заметила мама и поставила перед сыном тарелку гречневой каши с молоком.

— Не буду! — запротестовал Димка. — Щи с грибами съел, яичницу съел, а кашу — не буду!

— Не хочешь — не ешь! Тогда и на речку не пойдешь! Спорить с тобой я не буду.

Димка тоже не спорил. Съел и кашу, и молоко, все время скорбно вздыхая и поглядывая через окно на прислоненную к забору удочку. Легкий ветерок чуть шевелил ее тонкий кончик, будто звал Димку: «Скорей! Скорей! А то все приваженные места на реке будут заняты!»

Мать тем временем вытащила ухватом из печи маленький чугунок, в котором с вечера парился горох.

Хорошо в субботу вернуться из школы! Уроки готовить не надо, гуляй себе сколько хочешь!

Димка пересыпал горячий горох в полотняную торбочку, достал из-под крыльца банку с червями, подхватил свою удочку и выбежал со двора.

Димкин дом, а вернее, дом его отца Антона Валентиновича Бодренкова стоит почти у самого Немана. Лишь прибрежный заливной луг да песчаная коса отделяют его от реки. Дом строился еще тогда, когда Димки и на свете не было, вскоре после войны.

Отец Димки был во время Великой Отечественной войны подпольщиком-партизаном. В День Победы надевает он свой лучший костюм с боевыми наградами, выходит, прихрамывая, на крыльцо, садится на верхнюю ступеньку. Притихший Димка усаживается рядом и долго слушает, как раздумчиво грустит в папиных руках балалайка. Димка хорошо знает эти песни — песни военной поры… Приходит во двор сосед Максим Савельевич, мастер паровозного депо, присаживается на нижнюю ступеньку и тоже молча слушает игру Бодренкова, слушает и курит креп-кий самосад…

Но это в День Победы…

А в обычные дни папа с утра торопится в школу. И на беду Димкину, в ту же, что и он. И хотя Антон Валентинович преподает в старших классах, а Димка учится лишь в пятом — попробуй-ка пошалить. Другому хоть бы что, а па Димку сразу шикают:

— А еще сын Антона Валентиновича!

Мама тоже педагог, но учит она не детей, а взрослых, в вечерней школе. Говорят, что в городе скоро еще одну школу построят. Вот бы туда, от отцовских глаз подальше…

Так размышлял Димка, а ноги несли его по лугу, затем на старый Екатерининский шлях и через мост, по которому теперь можно только ходить. Уж больно дряхлым стал этот когда-то широкий и прочный мост. И чтобы ненароком какая-либо машина не проехала по нему, по самой середине еще одни перила установили. Ходить ходи, а ездить — нельзя!

Мостов у них, правда, хватает. И железнодорожный, и бетонный, и деревянный, и вот этот, самый старый, по которому торопится на тот берег Димка.

И уже издали видит, что на самом удобном месте, в прогалине между камышами, сидит дядя Максим. Подойдя ближе, Димка так и застыл на мосту, глядя, как опытный рыболов не торопясь вываживает здоровенного леща. Вот он подтянул рыбину к берегу, осторожно подвел снизу подсак на длинной ручке и резко поднял его над водой. Ох и забился лещ в сетке! Но поздно! Дядя Максим быстро засунул его в прислоненный к пеньку рюкзак и огляделся вокруг. Не любит он, когда подходят, рассматривают и хвалят его добычу — ловить мешают и рыбу распугивают. Надел пару горошин на крючок и снова забросил удочку.

Посмотрел на все это Димка с завистью, вздохнул и стал выбирать место для ловли. В камышах — занято. Дальше по берегу ни кусточка, ни деревца. Тень ляжет на воду — рыбу отпугивать будет.

Решил половить с мостового быка. Благо, рядом с пешеходной дорожкой часть дощатого настила снята, спуститься вниз нетрудно. Так и сделал.

Бык книзу расширялся, сидеть здесь было удобно и даже уютно. Димка насадил червяка — решил попробовать сперва на него — и забросил удочку.

А как видно все вокруг! Вон, за лугом, Димкина улица, даже дом свой увидел. Антон Валентинович дом поставил на высоком фундаменте — знал, что в половодье река весь пригород заливает. А за их улицей по косогору поднимаются дома, дома, дома. В зелени садов, черемухи, высоких кустов сирени. Вот где цвету бывает весной! Правда, сады давно отцвели, сентябрь на дворе, но зато яблок, груш там — уйма!

Димка загляделся и не заметил, как под мостом появилась плывущая по течению лодка. А в ней сидел его дружок по школе Сашка Воробей…

— Эй, Димка! Рыба удочку гнет, а ты спишь! — крикнул Сашка.

Димка схватился за удочку, дернул. Поклевки, конечно, не было. А Сашка смеется:

— Ом-манули дурака на четыре кулака!..

Димка швырнул в него горстью гороха, да не добросил — лодка уходила от моста. Но в том месте, куда попал горох, в прозрачной по-осеннему воде мелькнул серебристый бок рыбины. Ага! На горох бросаешься!

Димка насадил на крючок горошину, и через минуту увесистая плотвица уже трепыхалась у него в руках. Куда же ее? Садок дома забыл. На берегу в траве спрятал бы, а здесь? Раздумывать долго не стал. Затянул потуже ремень на штанах, а рыбу — за пазуху.

И началось! Поклевки шли одна за другой. Холодная плотва трепыхалась за пазухой, лезла за спину, щекотала бока, но Димка не обращал на эти мелочи внимания. Азарт охватил его.

А солнце было еще высоко. Значит, клев будет хорошим до заката. Что же с рыбой делать? Димка от злости даже заскулил по-щенячьи. Неужели домой бежать придется? А там — мама. На реку больше не пустит. Вот беда! На крючке снова завозилась плотвица, да еще какая! С полкилограмма! Снял ее Димка с крючка, засунул за пазуху.

— Эй, Дима! Ты чего это скулишь? — раздался сверху голос дяди Максима.

— Садок забыл, а тут плотва на горох пошла! Во, глядите, какую вытащил, а класть некуда!..

Какое-то время дядя Максим молчал. Димка уже подумал, что он ушел. Но вдруг перед его носом замаячил садок. Да какой! С двумя обручами, на тонкой шелковой бечевке.

— Держи, рыболов! Занесешь завтра. И запомни: на рыбалку поспешай не торопясь, а то и уду в другой раз забудешь взять.

— Спасибо, дядя Максим! Большущее спасибо! А вы чего так рано уходите? Солнце еще только на закат пошло.

— Мне в ночную смену. Да и хватит — пять лещей взял, ну и ладно. Жадничать, брат, нельзя. Бывай, Дима! Отцу поклон передай.

— Передам, дядя Максим.

Димка переложил рыбу в садок и снова забросил удочку. Но клева не было. Как отрезало. Он и горох подбрасывал, и половину червей извел на подкормку. Ни одной поклевки…

К тому же Димка, глянув на свой дом, увидел, что на крыльце стоит папа и, покуривая, смотрит на луг и песчаную косу. Значит, пора собираться. Но как захватить и улов, и удочку, и торбочку с горохом? Надо же еще держаться за перекладины. Димка вначале поднялся с удочкой. Уложил ее вдоль моста и, спустившись обратно, привязал торбочку к поясу, а на руку намотал бечеву садка.

Вылез Димка быстро. Передохнул, огляделся вокруг и увидел, как под порывом ветра согнулся камыш. Ветер ударил в лицо и здесь, на мосту. Да еще как! Димку прямо к перилам прижало. С севера, из-за железнодорожного депо, шла черная низкая туча. Вот оно что! Димка и не заметил ее, сидя в уютном углублении мостового быка. А папа увидал, потому и стоит на крыльце и ждет.

Димка сбежал, подгоняемый ветром, с высокой дорожной насыпи. Здесь ветер не так ощущался, но впереди гнулись заросли осоки, и с черных тополей, что росли у моста, летели листья и сухие сучья. Ветер набирал силу, свистел по лугу и песчаной косе.

Вдруг перед Димкой что-то черное ударилось о землю и покатилось, гонимое ветром. Он даже отпрянул в сторону. Запутавшись в осоке, трепыхался черный, как смола, вороненок. Он пытался встать, упираясь в землю толстым клювом, но тщетно. Видно, ударился сильно.

Димка без труда поймал вороненка. Птенец не сопротивлялся, даже прижался к Димке, закрыв свои глазенки. Удар о землю оглушил и напугал его. Правда, маленьким назвать вороненка было трудно. Весом он был потяжелее самой большой пойманной сегодня рыбы. И величиной с осеннего цыпленка.

Разглядывать птенца было некогда. Позади загремело, да так, что вороненок сунул голову Димке под мышку. Первые тяжелые дождевые капли ударили по спине. Димка подхватил удочку, садок с рыбой и побежал по луговой дорожке к дому.

Дождь все же догнал его и изрядно вымочил, пока он добрался до калитки. Здесь его встретил отец, забрал садок и удочку. Они взбежали на крыльцо и с шумом ввалились в кухню.

Ну и задала им мама! И на реку больше не пойдешь, и погляди, какой ты чумазый, и рубаха грязная, и штанина разорвана, и отец сыну потакает. Но над домом блеснула молния, загремел гром, и мама испуганно замолчала.

Лишь теперь она заметила, что Димка что-то прячет за пазухой.

— Это еще что? Ворона? А ну-ка, выбрось ее на двор. Не хватало нам только ворон!

Вдруг вороненок высунул свой черный толстый клюв и в тон маме прокаркал: — Крук… крук… крум!

Все опешили, а затем дружно засмеялись.

— Постой, мать, ведь это не ворона, — сказал Антон Валентинович. — Сын ворона поймал. Редкая птица и красивая.

— Папа, это не ворон, а еще вороненок.

— Вижу, сынок. Из поздней кладки птенец.

— Почему из поздней?

— Видишь ли, вороны яйца кладут в марте. А в апреле уже птенцов выводят. Если же кладка погибает, то через месяц — два выводят птенцов еще раз. Дай-ка сюда птаху. Э-э, да он поранен, крыло вывихнуто.

Отец бережно держал вороненка, ощупывая его, а тот лишь широко разевал клюв, когда Антон Валентинович вправлял вывих, и даже не пытался отбиваться.

— Ну вот, дело и сделано! Крыло вправлено. Но какой чертенок! Ведь больно ему, а молчит. Эх ты, черная рубашка, ворон Ивашка!

— Вот и имя ему — Ивашка! — обрадовался Димка.

А вороненок ответил:

— Крум!..

 

ИВАШКИНЫ ПРОКАЗЫ

Когда утром Димка проснулся, в доме не было слышно ни отца ни матери. Он минуту-другую полежал, щурясь от яркого солнца, бившего в окно даже через задернутые полотняные занавески. Затем вскочил и, как был в одних трусах, прошел на кухню. На столе, прикрытый вышитым полотенцем, стоял завтрак, а на полотенце — записка: «Дима, мы пошли по грибы. Со двора никуда не уходи. Накорми петушков. Корм приготовлен и стоит на крыльце в ведре. Завтрак съешь полностью. Мама».

Поднял полотенце: жареная рыба с картошкой, блины, блюдечко с медом и большая кружка молока. Димка, конечно, принялся за самое вкусное. Свернул блин в трубку, потыкал в мед и съел, запивая холодным, густым молоком. Он даже не садился, а пританцовывал от нетерпения. Услышав, как мяукает на крыльце Котяш, приоткрыл окно и поделился с ним завтраком — дал самую большую жареную плотвицу.

А где же Ивашка? Бросился в сени — нету. Открыл дверь в чулан и сразу услышал дробное постукивание. Вороненок в темноте что-то долбил клювом. Димка нащупал включатель, зажег свет, у кадки сидел Ивашка и, склонив набок голову, смотрел на него. Перед птенцом лежала большая, почти очищенная от мяса кость. А в углу чулана Димка увидел перевернутую кастрюлю, в которой мама хранила свежее мясо.

Вороненок попытался взлететь на кадку, но поврежденное крыло плохо слушалось. Он неуклюже поковылял в угол. Там Димка и поймал его. Правда, Ивашка пару раз больно долбанул его клювом по пальцам, видно, забыл за ночь о совместном вчерашнем путешествии в грозу.

Прижимая вороненка к груди, Димка вышел на крыльцо. Синее-синее высокое небо, и ни облачка на нем. Тихо. Тронутые осенней желтизной листья клена словно застыли.

У крыльца с ворчанием доедал рыбу Котяш. Увидев в руках у Димки незнакомую птицу, он выгнул спину дугой и зашипел, а затем, схватив рыбий хвост, юркнул под крыльцо.

Димка посадил вороненка на перила, взял прикрытое деревянным кружком ведро и прошел несколько шагов по дорожке, ведущей в сад.

Он крикнул: «цып-цып», и сразу же из кустов и зарослей малинника побежали к нему петушки.

Димка вспомнил, как укоризненно качала головой мама, когда отец принес штук двадцать цыплят с городской инкубаторной станции. Все они оказались петушками. «Вот корми эту банду, ни толку, ни ладу. Хоть бы одну курочку принес!» — сетовала Елена Петровна.

Отец оправдывался, говоря, что выбирал самых круп-пых цыплят. А кто их знает, курица вырастет или петух, не разобрать в таком младенческом возрасте.

Петушки окружили Димку тесной гурьбой, прыгали по ногам, пытаясь достать ведро. Димка вывалил корм в низкое деревянное корытце, и сразу же два десятка клювиков начали барабанить по дереву. Димка добавил еще несколько горстей, с интересом наблюдая, как жадно, растопыривая от нетерпения крылья, хватали пищу петушки. Опорожнив ведро, он прошел к колодцу, чтобы принести им воды. И только поднял воротом ведро, как услыхал в саду петушиные крики и суету. С ведром в руках он побежал в сад и застал там настоящее сражение.

Ивашка сидел па краю корыта, растопырив крылья, и щелкал клювом. А петушки со всех сторон наседали на него. Уже несколько черных перьев закружилось в воздухе.

В поисках спасения вороненок бросился к стоящей у забора пустой собачьей конуре. Он вскочил туда и сразу же, развернувшись, выставил навстречу петушкам большой черный клюв. Петушки опешили. Они несколько минут взахлеб покудахтали, даже пытались кукарекать, на что воинственный Ивашка отвечал не менее грозным:

— Крум! Крум! Крук!..

Димка, не вмешиваясь в эту баталию, вылил воду в корыто. Вначале петушки не заметили этого, а затем один за другим полезли пить. Пили и время от времени посматривали на конуру и на выглядывавшего из нее Ивашку.

Один из самых горластых забияк, напившись, вновь побежал к конуре. Но Ивашка не стал ждать, а выскочил ему навстречу. Один, второй удар могучим клювом, и петушок с пронзительным криком побежал назад, к своей компании. Что-то дрогнуло в согласованном петушином отряде. Вместо того, чтобы вновь напасть на вороненка, петушки врассыпную бросились прятаться по кустам и огородным грядкам.

А Ивашка победителем прошелся между корытами, постукал клювом по днищу одного из них, подбирая остатки корма, затем подскоком добрался до воды, напился и, прыгнув в воду, даже поплескался в ней.

Когда Димка попытался поймать Ивашку, тот не дался ему в руки, снова спрятался в собачьей конуре, Димка сунулся было в конуру, но, получив несколько раз клювом по пальцам, тоже отступил, как и петушки.

Что же делать? Ведь улетит, и поминай как звали. Правда, крыло у вороненка еще болело. Это было заметно, когда он прыгал по двору, пытаясь взлететь. Димка заслонил вход в конуру широкой доской и пошел на кухню. Но не успел ступить на крыльцо, как услышал стук падающей доски. Ивашка не желал сидеть взаперти. И тогда Димка махнул рукой: будь что будет, авось, не улетит.

Димку ждали неотложные дела. Надо было убрать постель, вымыть полы. К этому он был приучен давно. Полить все вазоны на подоконниках, вымыть и убрать посуду на кухне. А потом и самому умыться и — самое неприятное — почистить зубы.

За этими трудами и застали сына Антон Валентинович и Елена Петровна.

Какие грибы они принесли из занеманского леса! Их отец вынимал из корзины и бережно ставил в ряд на кухонном столе. Боровики были разные. Вот появился гриб с маленькой красновато-бурой шляпкой на тонкой высокой ножке, а рядом встал крепыш с бурой шляпкой, за ним — совсем светлый, с прозеленью… Затем пошли под-березовики на длинных рябеньких ножках с желтыми и даже черными шляпками. Еще красивее были подосиновики — с кирпично-красными шляпками и ножками в темных чешуйках.

Этой грибной аристократией Антон Валентинович занял почти весь стол. А на широкую скамью рядом высыпал груду маслят, моховиков, лисичек, сыроежек…

Пока проходила эта процедура на кухне, мама завершила уборку комнат. Как ни старался Димка навести порядок, а мамин глаз замечал то пыль на книжной полке, то пепел от папиросы на подоконнике, то лужицы воды по углам.

Добралась мать и до чулана и обнаружила, что мясо, оставленное на обед, исчезло. Исчез из чулана и Ивашка. Правда, Елена Петровна задумалась в нерешительности, не мог же вороненок съесть весь кусок. А тут как раз и Котяш попался на глаза. Сидел он на крыльце с раздувшимися боками и сыто облизывался.

— Ах ты, котюга-ворюга! — крикнула Елена Петровна,

с веником бросаясь к коту. Тот не долго раздумывал, хоть и не виноват, но поди-ка разберись, за что хозяйка хочет огреть тебя. Котяш быстро шмыгнул с крыльца во двор и стремительно вскарабкался по стволу клена почти на самую верхушку. Так оно безопасней.

Димка видел всю эту сцену, но решил помалкивать. Котяш жил в семье давно, проделок за ним числилось немало, перенесет…

— А где же твой ворон? — спросила мама, входя в кухню. Что-то не вижу этого разбойника. Видно, напроказил вместе с Котяшом и прячется. Ты послушай, Антон, ведь надо же, все мясо съели. Котяш сам кастрюлю не перевернет, видно, на пару старались. Зря мы птицу в чулане оставили. — Она глянула в окно и засмеялась: — Ты только посмотри, Антон, все твои петухи по кустам прячутся. Видишь, головы высовывают. А Ивашка, словно повелитель, по корыту ходит и что-то им бормочет.

— Папа, а он не улетит? — забеспокоился Димка.

— Пока крыло не заживет, вряд ли. А там посмотрим. Будешь с ним в ладах жить, приручишь — останется у нас. Ну, давай, мать, грибы чистить будем! Отведи нам место где-нибудь с Димой.

— Садитесь здесь, на кухне. Ты же грибами весь стол завалил, вон какой парад выстроил. А я в сенях рыбу дочищу. Сынок вчера не хуже нашего постарался. Сегодня, мужички мои, будет обед не мясной, а рыбно-грибной. Согласны?

«Мужички» дружно согласились.

Мама принесла и поставила на широкую скамью два таза и противни, устланные соломой. Отец и Димка, вооружившись ножами, уселись за стол. В один таз укладывали очищенные белые грибы. Корешки их отрезали, чтобы сушить отдельно. А вот подберезовики и подосиновики Антон Валентинович разрезал вдоль, а некоторые даже на четыре части.

Мама, почистив рыбу, затопила печь и, пока дрова прогорели, отобрала с десяток крупных боровиков, нашинковала их, нашинковала отдельно свеклы, морковки, очистила помидоры, добавила зеленого луку, петрушки, и вскоре из чугунка, поставленного в печь, пошел аппетитный запах. А рядом на широкой сковородке уже жарилась рыба.

— Копуны вы, копуны. У меня обед скоро готов будет, а вы и половины грибов не перебрали.

— Не мешай, мать. Мы тут о воронах речь ведем.

Елена Петровна тоже подсела к столу и начала помогать. Дело пошло быстрее. Женские руки ловчей управлялись с грибами. Антон Валентинович продолжал прерванный рассказ:

Вороны, те ведут себя по-иному. Галдеж обычно поднимают, стаями летают по городским скверам и садам. Воронье, одним словом. А ворон, хоть и распространен повсюду, но держится особняком. Его считают мудрой птицей, философом. И живет ворон долго. Молодого, как наш Ивашка, можно спутать с грачом. А взрослый он куда больше. И еще по одной особенности можно его отличить: под клювом появляется у него борода, как у деда.

— Папа, а откуда ты знаешь все это?

— Мне, сынок, после войны, когда я в школу вернулся, довелось года два заменять учителя природоведения. Вот тогда я и прочитал немало о птицах, зверях и рыбах… Ну да ладно, не перебивай. Ворон считается санитаром наших полей и лесов, как щука в реке. Та ведь хватает всякую больную, немощную рыбу. Здоровую она не догонит. Так и ворон, облетая поля и леса, замечает всяких павших диких и домашних животных и пирует, подбирая все до крошки. Вот так он и чистит нашу землю. Нападают вороны и на лисиц, и на зайцев. А больше всего уничтожают всяких грызунов. Когда-то подсчитали, что одна полевая мышь за осень съедает до десяти килограммов зерна. А ворон за лето и осень может уничтожить двести — триста грызунов. Вот и подсчитай, какую пользу приносит эта птица. Я как-то прочитал, что в Польше, где после войны вороны стали редки, даже закон издали, чтобы их охранять повсеместно… Ворон не боится человека и селится вблизи деревень, сел, городов. Ты вот не заметил, где гнездо Ивашкино. А я сегодня шел вдоль Немана и увидел. Знаешь где?

— На осокоре, папа, у моста.

— Нет, сынок, гнездо воронов на кладбище. На старом, вон там, за депо. Видно, наш Ивашка где подскоком, где подлетом добрался до тополей. Захотел укрыться от непогоды, да грозовой ветер сорвал с ветки несмышленыша. А тут ты подвернулся. Спас вороненка. Его ведь первая же собака могла загрызть… Вообще, на ворона редко кто нападает — сдачи он даст многим. Ты посмотри на нашего Ивашку. Мал еще, не вырос, а клюв такой, что он опирается им о землю. Тяжелый клюв.

Димка рассказал об утренней драке Ивашки с петушками.

— Хорошо, что петушки у нас подросли. Да и Ивашка еще мал. А то бы он с ними живо расправился. Съел бы наше петушиное поголовье, — посмеялся Антон Валентинович.

Ивашке, видно, надоело в одиночестве бродить по двору. И он, словно почуяв, что речь идет о нем, взлетел на подоконник, повозился немного и, повернув набок голову, хитро глянул на Елену Петровну: «Где, мол, мясо твое, хозяйка?»

Елена Петровна махнула рукой на него:

— Кыш… кыш, пошел на двор, забияка!

— Крум, — доброжелательно ответил ей Ивашка, удобнее устраиваясь на подоконнике.

 

ПРОДЕЛКИ ПРОДОЛЖАЮТСЯ

Ивашка прижился в Димкином доме. Гнездо себе он устроил в собачьей конуре. Пустовала она с весны, когда бестолковый молодой пес Глупыш во время паводка, бегая по берегу Немана, вскочил на большую льдину и были унесен вниз по течению. И не вернулся домой. То ли погиб, то ли не нашел назад пути.

Правда, за эту конуру Ивашке пришлось выдержать несколько стычек с Котяшом, который тоже облюбовал ее для себя. В этих драках Котяш действовал лапами, а Ивашка клювом. И даже когда Котяш пускался в бегство на свой спасительный клен, Ивашка, не долго думая, залетал и туда, продолжал долбить соперника клювом по хвосту и спине. Коту ничего не оставалось, как искать убежище на кухне.

Характер у Ивашки был добродушный. Он вскоре забыл об этих стычках и попытался даже подружиться с Котяшом. Но тот был оскорблен вторжением птицы в его владения и дружбы не принял.

Больше всех Ивашка привязался, конечно, к Димке. Он уже знал время, когда тот возвращается из школы, и обычно встречал его сидя на калитке. Затем вспрыгивал к нему на плечо, и они вместе появлялись на кухне. Правда, Елена Петровна гнала Ивашку отсюда, потому что он непременно совал свой толстый клюв во все тарелки и миски.

Когда Димкин отец садился за письменный стол у открытого окна и раскладывал для проверки ученические тетради, Ивашка взлетал на подоконник. Он внимательно следил за тем, как хозяин макал ручку в чернильницу и исправлял ошибки в тетрадях. Антон Валентинович не признавал ни карандашей, ни шариковых ручек. К этому он приучал и своих учеников.

Однажды Ивашке здорово попало. Улучив минуту, когда Антон Валентинович отошел зачем-то от стола, он сунул свой любопытный клюв в чернильницу, а затем, конечно, измазал несколько тетрадей. Антон Валентинович отстегал его тонкой хворостинкой, и обиженный вороненок весь вечер просидел в конуре, даже на Димкин зов не вышел.

Но все забывается… Забылись и проказы и наказание.

К чему не мог привыкнуть Ивашка, это к папиросному дыму. И как только Антон Валентинович закуривал, вороненок все дальше и дальше отодвигался по широкому подоконнику, недовольно бормоча себе под нос.

Как-то Ивашка изловчился и схватил пачку «Беломора». Взлетел с нею на крышу дома. Усевшись поудобнее на коньке, начал вытаскивать папиросы, ломать их и одну за другой пускать по ветру.

Антон Валентинович спохватился слишком поздно, лишь когда увидел, как мимо открытого окна летят изломанные папиросы. Выскочил на крыльцо, замахал на Ивашку руками и закричал:

— Ах, сорванец! Отдай пачку!

Ивашка, склонив набок голову, выслушал угрозы, а затем снова невозмутимо принялся расправляться с папиросами.

— Ты посмотри на него, — уже спокойнее сказал Антон Валентинович. — Совсем без папирос оставил.

— Вот и молодец, — ответила Елена Петровна. — Я за это его конфетой премирую. И тебе, дымокуру, пора бросить курить. В школе-то не куришь. А дома как только сел за свой стол, так папиросу изо рта не вынимаешь…

Пришлось в тот вечер Антону Валентиновичу идти к соседу Максиму Савельевичу. А у того лишь самосад водился.

На следующий день рядом с тетрадями на столе лежала уже не пачка «Беломора», а тяжелый портсигар. До-вольный хозяин, покуривая, добродушно следил за тем, как обескураженный вороненок, склонив голову набок, рассматривал нового «врага». Антон Валентинович нарочно отошел от стола и из глубины комнаты наблюдал, что же будет дальше. Ивашка походил по подоконнику, затем прыгнул на стол. Опасливо покосился на чернильницу-невыливайку, видно, вспомнил прошлую экзекуцию. Долбанул несколько раз клювом по портсигару. Присел на хвост, разглядывая его внимательно. А затем, решившись, схватил своими цепкими лапами. Хозяин бросился к столу, но не успел. Ивашка с победным криком взлетел снова на крышу, и стал долбить по портсигару.

Антон Валентинович, посмеиваясь, наблюдал за этим, стоя посреди двора. То ли клювом, то ли лапой попал Ивашка на затвор портсигара, и тот с треском раскрылся. Вороненок испуганно отскочил, и портсигар полетел наземь, где его и подобрал хозяин.

Вернувшись в дом, он снова засел за тетради, а портсигар нарочно положил на подоконник. Но Ивашка в этот день туда больше не садился.

Как оказалось впоследствии, это была лишь хитрость смышленой птицы. Успокоив хозяина, что, мол, больше к портсигару не притронется, Ивашка занялся иными делами. Попытался поиграть с Котяшом. Тот выгнул спину, поднял хвост и зашипел на него. Тогда Ивашка подлетел к крыльцу и заглянул через открытую дверь на кухню. Елены Петровны там не было. А на столе стояла миска с приготовленными пельменями. Ивашка успел схватить пару штук и проглотить, да не удержался на краю миски, опрокинул ее с грохотом и быстро шмыгнул во двор. Конечно, за учиненный разгром досталось веником Котяшу, который лишь подобрал один-единственный пельмешек, упавший на пол. А Ивашка, сидя на конуре, повторил несколько раз: «Крум, крум, крум!» — будто говорил: так воришке и надо.

Через день исчез портсигар. Антон Валентинович искал его по всем карманам, даже просил Елену Петровну, верни, мол. Но пропажа так и не нашлась. На Ивашку подозрений не было. Ведь он два дня не садился на подоконник. Да и после этого безразлично пролетал мимо окна.

Однажды жена дяди Максима пожаловалась Елене Петровне:

— Ну что за напасть, соседка, пропадать у меня начали вещи. Вот только под рукой наперсток серебряный был, ан нету. А вчера положила на крыльце ножницы, пошла на кухню, возвращаюсь — а они исчезли. Калитка на запоре, детей малых у нас нет. Куда запропастились, в толк не возьму.

Еще больший переполох вызвала пропажа у других соседей: золотых часиков не стало. Собиралась девушка на концерт. Устроилась у открытого окна, зеркало поставила на подоконник. Только уложила волосы, на минуту вышла, а часы исчезли. Были и слезы, и подозрения на мальчишек, игравших в футбол за забором на приречном лугу. Расстроенная соседка даже па концерт не пошла.

Елена Петровна, узнав об этом, решила проследить за Ивашкой. Она положила на подоконник золоченый тюбик от губной помады, а сама спряталась во второй комнате, чуть приоткрыв дверь.

Ивашка не заставил себя долго ждать. Он пролетел мимо раскрытого окна раз, другой. Затем опустился на подоконник и внимательно осмотрел комнату. Никого нет. Тогда, повернувшись, посмотрел во двор. И там никого. Лишь после этого он схватил тюбик и стремительно бросился к своей конуре. Покопался там с минуту, а затем вылетел, уселся на заборе и затеял перебранку с двумя воронами, что копошились на куче опавших листьев в углу сада.

Елена Петровна вышла из своей засады, вооружилась веником и направилась к конуре. Ивашка попытался первым достичь своего гнезда. Но веник заставил его отступить. Он беспокойно летал вокруг конуры, пока Елена Петровна обшаривала все ее закутки. Нашлись там и часы, и соседкин наперсток, и ножницы, даже две блесны дяди Максима и… портсигар Антона Валентиновича.

— Ах ты, воришка! Ну, что с тобой сделать, безобразник, — отчитывала вороненка хозяйка. А тот взлетел на конек крыши и обиженно отвечал оттуда:

— Крум, крум, крум…

Пришлось Елене Петровне идти к соседям и с извинениями возвращать похищенные Ивашкой вещи. Те так были рады, что даже не ругали вороненка, а больше удивлялись его хитрости и ловкости. Ведь никто из них и не подумал о птице.

Несколько раз после этого приходили соседки к Бод-ре: ко. ы! и спрашивали, не нашлись ли у Ивашки то ли пудреница, то ли зеркальце, то ли иная блестящая вещица. И чаще всего эти пропажи обнаруживались в Ивашкиной конуре.

Пришел однажды с соседней улицы подвыпивший дяденька и сказал, что у него, мол, пятерка пропала. Не у Ивашки ли она? Однако Антон Валентинович резонно ответил, что пятерку искать надо в магазине, в винном отделе, а Ивашка спиртного не употребляет и не любит тех, кто выпивает и забывает, сколько пятерок на это потрачено. Дяденька выслушал, вздохнул и сказал:

— Мудрая птица, что и говорить, ворон!..

 

В ЛЕСАХ ЗАНЕМАНСКИХ

Осень стояла на диво сухая и солнечная. По субботам после школы Димка зачастую брал удочку и шел к своему облюбованному месту, на старый мост.

Вначале Ивашка провожал его до калитки, не решаясь переступать эту границу. Но однажды, устроившись на плече своего друга, он отважился на путь через луг до самого моста.

Раньше всех узнали, что у Димки живет вороненок, соседские мальчишки и, конечно, увязались вслед за ними. Ивашка горделиво сидел на плече, поглядывая вокруг своими хитрыми глазами. Но все попытки погладить его или взять в руки пресекал решительно. Крепкий Ивашкин клюв разил без промаха. Лишь Сашка Воробей мог безбоязненно трогать вороненка, да и то угостив его вначале куском сахару.

Конечно, первая пойманная рыбешка шла не в садок, а Ивашке. Полакомившись, вороненок обычно взлетал на перила моста и наблюдал за тем, как Димка ловит рыбу. Терпение, видно, у него было природное. Он мог часами сидеть не шелохнувшись, лишь встречал своим одобрительным «крум» каждую пойманную плотвицу. А когда рыба, сорвавшись с крючка, плюхалась назад в воду, Ивашка ворчливо выговаривал Димке: «Крук, крук, крум…» Это, видно, означало: «Эх ты! Дал бы мне свою удочку, ни одна не ушла бы».

Если на мосту появлялся какой-нибудь пешеход или пробегала слишком назойливая собака, Ивашка слетал с перил и устраивался на быке рядом с Димкой.

Однажды в воскресенье Бодренковы всей семьей собрались по грибы. Ивашку хотели оставить дома. Но он так раскаркался, что решили взять и его с собой. Обосновался он, как обычно, на Димкином плече. Но вскоре, видно почувствовав, что не мальчишка здесь главный, перекочевал к Антону Валентиновичу.

До леса шли без всяких приключений. А уже на опушке Ивашка заволновался. Он то слетал с плеча и скрывался в кустарнике, то, испугавшись какой-нибудь тени, летел назад. Его интересовало все: и пролетевшая где-то среди верхушек деревьев птица, и каждая норка у тропинки. Обследовал вороненок каждый трухлявый пень, но и не забывал при этом одним глазом следить за хозяином.

Был в разгаре осенний листопад. Под ногами шуршали багряные листья. В зарослях кустарника рдели ярко-красные ягоды калины. На тропинку падали с высоких дубов желуди. Еще ярче казались темная зелень разлапистых елей ц стройных сосен. Грибы прятались под опавшими листьями и в мягком желтеющем мху.

Антон Валентинович рассказал сыну, как однажды в такой же осенний денек встретил он в лесу старого поэта, родина которого была здесь, у Немана. Грибов он собрал тогда немного. Поэт посмотрел на них и сказал:

— Иди по этой просеке. Будешь с боровиками, юноша.

Он послушался и пошел. В конце просеки остановился

довольный: в лукошке было с десяток добротных грибов. Нагнал его старый поэт и показал, лукаво улыбаясь, свою корзину. А в ней полно боровиков.

— Не торопился бы — твои были бы, — сказал старик, — Ведь я за тобою следом шел.

— Папа, а как звали того поэта?-

А вот послушай, что он написал!

— Я знаю, я читал! Это поэма «Новая земля». Ты тогда в лесу Якуба Коласа встретил…

Семья разбрелась по лесу. Шли навстречу солнцу, изредка аукая друг другу. Ивашка, как добросовестный связной, перелетал то к Димке, то к Антону Валентиновичу, то к Елене Петровне.

На недалекой ели цокнула белка. Ах, какая добыча! Ивашка косо взлетел вверх, нацеливаясь прямо на зверька. Но белка успела юркнуть в другую сторону, и удар пришелся в ствол дерева. Ивашка облетел вокруг ели и снова устремился в атаку. Однако белка оказалась проворней. Она, видимо, почувствовала свое превосходство и не пряталась, а лишь грациозно увертывалась от неуклюжих атак Ивашки. Тот и налетал на ствол, и обиженно орал свое «крум», но поделать ничего не мог.

Выбившись из сил, Ивашка подлетел к Антону Валентиновичу и несколько раз пробормотал ему что-то, видно, просил помочь расправиться с белкой. А та, сидя на ветке, злорадно верещала, дразня Ивашку, вызывая еще раз посостязаться в ловкости и быстроте.

Семья двинулась дальше, собирая редкие грибы. Погода стояла сухая, и грибов попадалось немного.

Вторую схватку Ивашка закончил полной победой. Правда, Димка не заметил начала сражения. Он подоспел, когда Ивашка, подскакивая, уже тащил что-то из кустов, напрягая все свои силы. Оказалось, вороненок схватил за хвост немалую по размерам змею. Та, шипя и обнажая зубы, пыталась отбиться. Но Ивашка оказался проворней. Он с налета несколько раз клюнул ее в голову, вцепился в спину когтями, взлетел ввысь. А когда змея попыталась ужалить его, разжал когти. Гадюка шлепнулась о землю и не успела прийти в себя от удара, как Ивашка вновь налетел и прикончил ее.

После этого вороненок с час просидел на плече у Антона Валентиновича, отдыхая и набираясь сил для дальнейших похождений.

Домой возвращались поздно, усталые. Ивашка дремал на плече у старшего хозяина, иногда чуть не падая наземь, пока Антон Валентинович не сжалился и не усадил его в полупустое лукошко

.

 

ЕЩЕ ОДНА НАХОДКА

После того похода за грибами Ивашка все больше и больше смелел. Теперь Димка должен был, направляясь на стадион или в кино, уходить со двора незаметно, а то Ивашка привязывался к нему и на перекрестке каждый

раз повторялась грустная сцена. Ивашка боялся центральных улиц. Заметив, что Димка сворачивает влево, к центру, он прощался с мальчиком своим обиженным «крум» и возвращался назад, к своему забору. Но если Димка поворачивал вправо — к реке, к мосту, Ивашка проявлял бурную радость и, словно разведчик, летел впереди него.

Соседские мальчишки привыкли к вороненку. Знали его характер, знали, что он неподкупен. Признает своим хозяином лишь Димку, учителя и Димкину маму.

Выпали дожди, теплые, грибные. Они шли несколько дней подряд. Занеманские леса насытились влагой. Началась вновь грибная пора. В свободное время и мал и велик шли с корзинами в лес. Приезжали сюда и машинами из областного города, и поездом. Грибов хватало всем.

Вот и сегодня мать отпустила Димку с товарищами по грибы. Увязался с ними и Ивашка. Вороненок повзрослел уже и теперь не гонялся за белками, знал, что это пустое дело.

Ребята разбрелись далеко по лесу. Уже редко кто откликался на привычное «ау».

Димка набрал полную корзину боровиков и подосиновиков. Пора было возвращаться. Для очистки совести он аукнул несколько раз, но ответа не было. Что ж, подождем ребят на выходе из леса.

Ивашка летел впереди. Вот он круто свернул к кустам, а затем выскочил оттуда и бросился под ноги Димке. Снова полетел в кусты, каркая на лету. Заинтересовавшись, Димка пошел за вороненком.

В кустах лежал худой рыжий пес. Он лишь чуть-чуть приподнял голову, глянул па мальчика и снова опустил ее. «То ли болен, то ли бешеный», — подумал Димка, в нерешительности останавливаясь. Пес снова открыл глаза и легонько вильнул хвостом.

И Димка решился. Опустился на корточки, погладил его по голове. Пес вновь вильнул хвостом, но на ноги не поднялся. Видно, обессилел.

Димка вспомнил, что у него под грибами — бутылка молока и бутерброд. Он вывернул грибы, торопясь, зубами вытащил бумажную пробку из бутылки. Во что же налить молока? Затем сообразил: развернул бутерброд и сделал из бумаги кулек. Пес вылакал молоко и приободрился. А Ивашка сидел на вершине куста и лишь изредка одобрительно каркал. Димка отломил кусочек хлеба и бросил псу. Тот враз проглотил его.

Димка собрал грибы в корзинку и пошел из леса. Пес, шатаясь, побрел за ним. Он проковылял с десяток шагов и снова лег, виновато глядя на Димку.

«Как же быть? До дома далеко, — думал Дима. — И ребята где-то отстали. А собака большая, тяжелая. Да и опасно на руки брать, вдруг укусит». Волновался и Ивашка. Он то подлетал к псу, бормоча свое неизменное «крум, крум», то летел вперед, оглядываясь и крича уже требовательно: «Крук, крук…»

Но пес лишь тихо помахивал хвостом.

У Димки оставался недоеденный бутерброд. Он отломил кусочек и протянул собаке. Та поднялась, съела и снова легла. Но Димка уже сообразил, что надо делать. Он протягивал кусочки хлеба с маслом, а пес ковылял вслед и съедал их. Так они вышли из леса. Впереди уже виднелся Неман. Но хлеб кончился. Правда, еда подкрепила немного пса. Он уже шел, хоть и медленно, но не ложился, а отдыхал стоя.

Димка рассмотрел его внимательно. Пес глядел на мальчика умными глазами, и когда тот двинулся дальше, медленно пошел следом. Так медленно-медленно они дошли до моста.

И тут пес вновь лег на землю.

Димка сбежал по крутому берегу, наполнил водой бутылку. Здесь же, на берегу, нашел он пустую банку из-под консервов, зачерпнул воды в нее.

Пес вылакал воду из банки, вылакал и ту, которую долил Димка из бутылки.

Но через мост он идти не отважился. Боязливо смотрел вниз, на черные волны, и доверчиво жался к Димкиным ногам.

Наконец они перебрались через реку, прошли лугом к дому. Уже у самой калитки пес лег на траву и закрыл глаза. Но Димка чувствовал, что дело сделано — они дома. Оставив пса на попечении Ивашки, он вбежал на кухню, поставил в угол корзину с грибами и крикнул:

— Мама, мама, скорее дай мне чего-нибудь… супу или молока. Ты слышишь, мама?!

— Слышу, сынок, слышу. Как же это ты так проголодался? И в лесу ведь недолго был, — озабоченно проговорила Елена Петровна, выходя на кухню.

— Да не мне, мама, — торопливо рассказывал Димка. — Знаешь, я там в лесу собаку нашел. Еле живую. Она чуть не умерла с голоду. Лежит у калитки. Дай ты мне чего-нибудь для нее.

— Димочка, может, она больная, заразная?

— Да нет, что ты, мама, отощала сильно. А так хорошая. Идем, посмотришь.

Они пошли к калитке.

На заборе сидел Ивашка, всем видом своим показывая, что он никому чужому не даст подойти к псу. А тот лежал, положив на лапы большую голову с закрытыми глазами.

Вид собаки тронул сердце Елены Петровны.

— Ах ты, песик! Где же твой хозяин? Как он бросил тебя в лесу?.. Ну, Дима, пойдем, я ему супу вчерашнего налью.

Димка бегом принес большую миску с супом и поставил перед псом. Почуяв пищу, тот поднялся и начал есть. Видно было, что пес очень голоден. Но какое-то благородство сквозило в том, как он ел, не торопясь, не разбрызгивая суп из миски. Иногда поднимал голову и смотрел на Димку. И лишь услышав доверительное: «Ешь, ешь!» — вновь, принимался за еду.

Пес съел все. Даже начисто вылизал миску. А затем, разомлев от сытости, лег на траву и задремал.

На улице появились Антон Валентинович и дядя Максим. О чем-то увлеченно беседуя, они медленно шли к калитке. Димка подбежал к ним.

— Папа, папа! Я в лесу собаку нашел… Голодную! очень. Она сейчас поела и заснула. Даже в калитку не вошла.

Мужчины подошли к псу.

— Ого, — сказал дядя Максим, — находка твоя породистая. Да это же гончак русской породы. Видно, оголодал здорово. Откуда же он попал в наши леса? Охотников, вроде, в последнее время близко не было. Видно, издалека забрел… Ты, Дима, не тревожь его сегодня. Пусть поспит здесь. От дома, где накормили, не уйдет.

Пес остался у калитки. А над ним на заборе пристроился Ивашка.

Димка несколько раз подходил к собаке, бережно гладил ее. Но пес спал крепко, лишь сквозь сон повизгивал, как щенок.

Вскоре мать позвала Димку домой. Пора было ужинать и спать.

— Утром разбужу тебя пораньше. Успеешь налюбоваться своей находкой, — сказала Елена Петровна.

И правда, утром она разбудила Димку раньше обычного.

— Оденься, на улице туман от реки идет.

Димка поспешно натянул штаны, куртку. Сунул ноги в домашние тапочки и бегом к калитке. Увидел нахохлившегося на заборе вороненка и успокоился — значит, собака на месте. Не успел открыть калитку, как проходившая, мимо соседка Апанасиха замахнулась пустым ведром на Ивашку. Видно, вспомнила его проказы и пристрастие к блестящим вещицам:

— Кыш, черная падаль! Высматриваешь…

А пес, лежавший в густой траве и не замеченный Апанасихой, вдруг как гавкнет, да таким басом, что тетка уронила ведро и бросилась через дорогу к своим воротам, бормоча испуганно:

— Господи, богородица пресвятая, еще одну зверюгу раздобыли.

Димка выскочил за калитку. Пес уже поднялся и стоял, глядя на него своими умными глазами.

— Ну пошли, песик, пошли. Идем домой, — сказал Димка, раскрыв калитку.

Пес несмело вошел во двор. Антон Валентинович умывался возле крыльца. Он глянул на собаку и сказал, добродушно усмехаясь:

— Ну и голосок у твоего найденыша! Как же назовем его? Давай Громом. Подходит?

— Хорошая кличка, — обрадовался Димка. — Гром! Громик мой, пошли, конуру свою обследуешь.

И странное дело, Ивашка, который страшно не любил, чтобы кто-нибудь подходил к его конуре, на этот раз беспрекословно позволил Грому залезть туда.

Так во дворе Бодренковых появился еще один житель. Ивашка крепко подружился с ним. Они вместе ночевали в конуре. Гром спит себе, а у него на спине дремлет вороненок и греется, зарывшись в собачью шерсть.

Первое время Гром больше ел и спал возле своей конуры. Ивашка безбоязненно ходил по его спине, клювом расчесывал шерсть на холке, а пес лишь жмурился от удовольствия.

Только Котяш был недоволен новым жителем. Задиристо шипел, выгибая дугой спину и распушив хвост. Но, Гром лишь лениво посматривал на воинственного кота, а то и вовсе не открывал глаз — дремал себе под лучами осеннего солнца. Спал он чутко. Во всякое время суток слышал все, что делалось во дворе и на улице. И как только к калитке подходил кто-нибудь чужой, гремел оглушительный его бас: «Гав, гав, гав…»

Впрочем, Гром никогда никого из чужих не трогал, если видел рядом с ними своих хозяев.

 

КАК ЛЕЧАТ ПТИЦ

После нескольких дождливых дней небо вновь стало безоблачным, но солнце грело скупо. Утренники стояли холодные. Наднеманские леса были полны грибов. Появились поздние рыжики, в них почти не было червей.

Димка мечтал, что в эти последние дни осени он вдоволь порыбачит, сходит по грибы. Но…

Как-то утром он вышел во двор, ожидая, что Ивашка по давней привычке сразу же подлетит к нему. Но птицы нигде не было. Димка подумал, что проказник отправился промышлять по соседским садам и огородам. Позвал его. Но в ответ не услышал ни хлопанья крыльев, ни радостного «крум… крум». Нигде не было и Грома. Лишь Котяш бродил по двору, да выросшие за лето петушки взлетали на забор и кукарекали, пробуя голоса.

Димка заглянул в конуру. Гром лежал, свернувшись калачиком, а к животу его прижимался вороненок. Глаза его были закрыты, он как-то по-старчески кряхтел, тыкаясь клювом в густую шерсть собаки.

Мальчик взял Ивашку на руки. Даже сквозь густые жесткие перья чувствовался жар. Обычно веселый, проказливый Ивашка теперь тихо сидел на руках у Димки, беспомощно свесив крылья.

Гром вылез из конуры. Смотрел на Ивашку во все глаза, просительно повизгивая, будто хотел рассказать, что его друг заболел этой ночью.

Антон Валентинович кончал завтракать, когда Димка принес в дом Ивашку.

— Папа, что делать, заболел наш Ивашка,

Отец внимательно осмотрел вороненка.

— Да, сынок. Что-то с ним случилось. Проси маму, пусть разрешит сегодня подержать его на кухне. А после школы отправляйся-ка с ним к ветеринару… Ну, а теперь собирайся. Вот твой завтрак. Пока я оденусь, съешь все поскорее.

Елена Петровна устлала лукошко, с которым обычно ходили по грибы, шерстяными тряпками и посадила туда Ивашку.

Вороненок задремал.

В этот день учителя удивлялись Димкиной рассеянности. Домашние задания были выполнены, а отвечал он сбивчиво, даже получил две тройки, чего с ним давно не случалось.

Домой Димка торопился, как никогда. И первый, кого он увидел, был сидевший на крыльце Гром. Пес обнюхивал дверь и, поскуливая, просился на кухню.

Елена Петровна сказала сыну:

— Прямо не знаю, что делать с твоими друзьями. Как только Ивашку забрали на кухню, Гром с крыльца не уходит. Я и гнала его, и побить грозилась. Сидит и скулит.

— Мама, а как Ивашка?

— Плох твой Ивашка. Я его тут теплой водицей отпаивала.

— Папа сказал, что его надо ветеринару показать.

— Успеется. Вымой руки и садись обедать. Да сначала пойди накорми Грома.

— Как ни уговаривал Димка, Гром от еды отказался.

После обеда Елена Петровна не пожалела даже своего пухового платка и закрыла им лукошко.

Конечно, в ветеринарную лечебницу Димку сопровождал Гром. Он шел рядом с мальчиком, тревожно поглядывая на лукошко, пытался даже сунуть туда нос. Димка погладил пса по голове и сказал:

— Не тревожься, Громушка, вылечим нашего Ивашку. Доктор его сейчас посмотрит.

Ветеринарный врач не понравился Димке. Он ожидал, что врач будет чем-то похож на сказочного старичка

Айболита. Но в ветлечебнице их встретил молодой парень богатырского роста, с румянцем во всю щеку. Выслушал Димкин рассказ, осмотрел Ивашку и недоуменно развел руками:

— Тут, братец мой, я тебе помочь ничем не могу. Коров лечить умею, собаку твою, если надо, вылечу. Курицу… Петуха… А больного ворона первый раз вижу. Знаю, что птица эта всеядная. Значит, отравиться не могла… Простудиться? Вряд ли. Вороны у нас по всей Белоруссии зимуют. Может, кто-нибудь его из рогатки подбил? Или придавили чем-нибудь… И то вряд ли — птица осторожная. — Врач почесал светлый хохолок, задумался и решил: — Дам я тебе всяких лекарств. Вот несколько ампул с косторкой, возьми еще порошки с аскорбиновой кислотой. Повредить они не повредят, а помочь… — И врач развел руками.

Он еще раз начал осматривать Ивашку, но тому, видно, надоело, что его ощупывают и переворачивают. Приоткрыл глаза и вдруг стремительно долбанул врача по руке клювом.

— Эге, да ты, брат, забияка, — беззлобно рассмеялся ветеринар. — Бери, хлопец, своего буяна. Если дерется — жить будет.

Димка унес Ивашку домой. Елена Петровна выслушала грустный рассказ сына и взялась лечить вороненка своими средствами. Она налила горячей воды в грелку, завернула ее в полотенце и положила на Дно корзинки. Затем открыла клюв Ивашки и влила касторку. Тот слабо сопротивлялся, но не дрался, как в ветлечебнице. Елена Петровна крикнула:

— Глотай, постреленок!

Ивашка удивился и проглотил касторку. Порошок с аскорбинкой ему понравился больше. Он даже добавки попросил. Однако Елена Петровна посадила его снова в лукошко и прикрыла сверху пуховым платком. Когда через несколько минут Димка осторожно заглянул туда, то увидел, что Ивашка спит, засунув клюв под крыло.

— Иди, иди отсюда, — сказала сыну Елена Петровна. — Садись уроки делай, троечник. Вот отец придет, а ему расскажу обо всем.

— Мама, не надо. Я сейчас все уроки сделаю. И честное пионерское, на этой же неделе тройки исправлю. Вот увидишь.

— Ну, смотри у меня. Не исправишь — Ивашки у нас не будет, — и унесла лукошко в чулан.

Димка и уроки сделал, и во дворе погулял, а все равно было скучно. Он даже на рыбалку не пошел.

Такой же печальный бродил по двору и Гром. А еда, приготовленная для него Еленой Петровной, кисла в миске, стоявшей у конуры. Гром даже не обратил внимания на то, как сперва воровато, по одному, а потом всей гурьбой петухи окружили миску и выклевали все из нее, только кость оставили.

Димка несколько раз прошел мимо чулана, по мать была в кухне, и Ивашку проведать не удалось.

Пришел отец, спросил об Ивашке и, посмотрев на печального сына, сказал ему:

— Да перестань ты переживать. Выздоровеет вороненок. Ты подумай о другом: придет зима, вырастет Ивашка и улетит к своим родичам — семью заводить.

— Не улетит. Я ему гнездо устрою. Пусть сюда приводит ворониху и живет у нас.

— Вряд ли… Вороны гнезда устраивают в укромных местах, на самых высоких деревьях. А у нас Котяш первый на клен залезет и воронят подушит.

— А я его на цепочку посажу.

— Ну, дорогой, это уж ты совсем по-детски рассуждаешь. Ни один кот на цепи сидеть не станет.

— Папа, а у Пушкина:

— Сынок, у Александра Сергеевича кот не на цепи сидит, а по цепи ходит… Ты вот иди-ка лучше Грома на цепь посади. А то на дворе дождь начинается, а пес на крыльце сидит.

Димка глянул в окно. Нудный, мелкий осенний дождь стал накрапывать исподволь, так, что никто и не заметил, когда он начался. Накинув куртку, мальчик выскочил на крыльцо и, конечно, наткнулся на Грома. Тот лежал, положив на лапы свою большую, лобастую голову. Димка взял его за ошейник и повел к конуре. Гром шел не сопротивляясь, но лезть в конуру сперва не захотел.

— Иди, иди, — уговаривал Димка, заталкивая пса обеими руками. Гром вздохнул скорбно и скрылся в лазе. Димка побежал домой, скользя башмаками по мокрой тропе.

Вороненок болел несколько дней. Димка кормил его с ложки теплым мясным бульоном, давал мелко порубленное мясо. Насытившись, Ивашка сам просился в лукошко, ворочался там, покряхтывая, и быстро засыпал.

— Спит, значит — сил набирается, — рассудительно говорила мама. — И жар упал, ты заметил, Дима. Аппетит появился. Жив будет твой Ивашка. Выздоровеет.

Хуже было с Громом. Димка и кричал на него, и уговаривал, но пес лишь грустно смотрел на мальчика и отказывался есть. Димка спустил его с цепи. Гром изредка подходил к дверям кухни, принюхивался, шумно втягивая в себя воздух. И, видно, учуяв вороненка, скулил, иногда даже подлаивал тихо своим басом.

Даже Апанасиха, которая недолюбливала Ивашку, спросила однажды у Димки:

— Что это я не вижу твоего черного воришку? Может, улетел от тебя? Или в цирк какой ты продал его?

— Болеет Ивашка, — ответил Димка.

— Скажи на милость, а что с ним?

— Температура высокая… К доктору носил, а тот болезнь не смог определить, — ответил мальчик и пошел к своей калитке.

Его догнал голос Апанасихи.

— Ишь ты… Температура. Зайди, у меня снадобье есть.

Димка вернулся в соседкин двор. Старуха порылась в чулане и вынесла пучок сушеных трав.

— Вот возьми. Это кукушкины слезки, а это — пушица, подвей. Лечит от испуга, и сердцу помогает, и простуду выгоняет, особенно у детей. А Ивашка твой мал еще… Мать отвар пусть сделает…

Елена Петровна приготовила настой из трав. К Димкиному удивлению, Ивашка пил его с удовольствием. Димка сам пробовал на вкус. Горечь какая-то, а вороненку нравится. Он уже начал высовываться из своего лукошка, поглядывая на мальчика повеселевшими лукавыми глазенками. За время болезни у Ивашки под клювом появилась бородка. Она с каждым днем становилась все гуще и длиннее.

— Растет твой Ивашка, скоро большим станет, — заметив бородку, сказала Елена Петровна. — И есть начал столько, что не набраться.

Вскоре Ивашка сам попросился во двор, благо день был не по-осеннему теплый и солнечный. Вороненок подскоком перемахнул дверной порог и очутился на крыльце. И сразу полетел к своей будке. Гром ждал его, помахивая хвостом. И когда вороненок очутился рядом, начал облизывать его.

Петушки, отвыкшие от вороненка, попытались отстоять свое корыто. Но не тут-то было. Через несколько минут они с криком убежали в заросли малинника и долго перекликались там, видно, обсуждая агрессивные действия Ивашки.

И Котяш остался недоволен. Он залез на свой клен и внимательно наблюдал за всей этой кутерьмой. Когда

Ивашка близко подлетал к дереву, Котяш, распушив хвост, грозно шипел на него.

Вороненок снова поселился в будке вместе с Громом.

 

БАБЬЕ ЛЕТО

В эту субботу Димка пришел из школы, сияющий от радости. В дневнике стояло три пятерки. И все три получил он за один день. Первую — за домашнее сочинение, вторую — по арифметике, а третью — по природоведению. И помог получить ее Ивашка.

Когда в класс вошла учительница, обычная тишина была нарушена. Поздоровавшись с учительницей и усевшись за парты, все ребята начали перешептываться, поворачивать головы к широкому окну. На подоконнике сидел вороненок, внимательно рассматривая сквозь стекло учеников. Наконец увидел среди них Димку, восторженно взмахнул крыльями и крикнул: «Крум, крум!» Класс зашумел, кое-кто даже крышкой парты застучал. Многие ученики уже знали, что этот вороненок живет у Димки.

Учительница с трудом успокоила класс. Димка растерянно поднялся из-за своей парты:

— Ирина Николаевна, разрешите, я пойду и прогоню Ивашку… Извините… вороненка прогоню.

— Это что, твой питомец? — заинтересовалась учительница.

— Мой. Он меня всегда провожает до сквера и домой назад летит… А вот сегодня безобразничает… Соскучился. Болел долго.

— Вот что, Бодренков, иди-ка сюда, к доске, и расскажи нам, как ты воспитываешь птицу. О привычках ее, — словом все, что знаешь. А ворон пусть посидит за окном.

Димка вначале сбивчиво, а потом все больше увлекаясь, рассказал, как он спас вороненка, чем кормит его, как подружился Ивашка с Громом и как воюет с Котяшом. Рассказал и о болезни Ивашки, и о том, как лечили его всей семьей.

Умолкнув, Димка вновь посмотрел в окно. А Ивашка уже перелетел на школьную спортивную площадку, уселся там на баскетбольный щит и, нахохлившись, решил ждать, когда Димка выйдет из школы.

— Разрешите, Ирина Николаевна, я пойду прогоню его.

— Не надо, Дима, — ответила учительница, — ведь он тебя ждет. Дай-ка сюда свой дневник. — И поставила жирную пятерку.

Вот почему из школы пришел Димка сияющий. А Ивашка, как ни в чем не бывало, сидел у него на плече.

Елена Петровна, узнав о школьном визите Ивашки, решительно заявила:

— Это первый и последний раз. Теперь, когда будешь уходить в школу, Ивашку — на замок.

— Не надо, мама! Если увяжется за мной, ты Грома на цепь посади, — Ивашка не улетит со двора.

— Ладно уж, в понедельник решим, что делать с твоим вороненком. Садись-ка обедай. Сегодня можешь погулять подольше, заслужил, — ласково улыбнулась сыну Елена Петровна.

Вскоре пришел к Димке Сашка Воробей. Он, конечно, уже знал о похождениях Ивашки и стал просить: — Дай мне твою птаху на пару дней. Я тоже хочу пятерку заработать.

Но Димка ответил:

— Вон лес за Неманом, найди любого зверька или птицу, приручи, и у тебя пятерка будет.

— Ну, пока поймаешь да домой принесешь, а там еще мама не позволит… Ты мне лучше своего Ивашку одолжи.

— Да не пойдет он к тебе. Вместе с Ивашкой придется отдавать и Грома, а без них и Котяшу скучно будет…

Давай, пока солнце светит, за Неман сходим. Вчера Апанасиха рыжиков полное ведро принесла.

Сашка Воробей тотчас же сбегал домой, захватил лукошко, старый нож с деревянным черенком. Димка тоже был готов. Он, как и Сашка, надел резиновые сапоги, старую куртку и рыбацкую шапку. Конечно, за ними увязались и неразлучные Ивашка с Громом.

Ребята быстро миновали мост, прошли через заречный луг и вскоре зашагали вдоль опушки елового леса. Рыжиков здесь было немало. Медно-красные, плоские шляпки их выглядывали из-под опавшей хвои. Сашка набрел на целую колонию рыжевато-зеленых грибов. За несколько минут ребята набрали почти по полной корзине.

День стоял теплый. В чистом ясном небе ни облачка. В прозрачном воздухе медленно плыли тонкие нити паутины. Заметил Ивашка юркнувшего в нору хомячка. Попытался сам залезть туда, но нора оказалась слишком узкой для него. Совал клюв, кричал, вызывая хозяина на честный бой. Но тот не принял вызова.

Гонялся вороненок несколько минут и за зайцем, пока здоровенному русаку не надоело приставание птицы. Заяц во время одной из атак Ивашки вдруг перевернулся жалобным воплем бросился вспять…

А за зайцем погнался Гром и скрылся в лесу.

Мальчики уже думали повернуть назад к Неману, но обнаружили, что исчезли куда-то и Гром, и Ивашка. Димка покричал, поаукал, но лишь звонкое_эхо отвечало друзьям. Не слышно было ни лая собаки, ни карканья вороненка. Друзья пошли по лесной дороге, поднимавшейся к пологому холму. Отсюда с вершины была видна заросшая осинником и березой опушка соснового леса. Острые глаза Сашки Воробья приметили взлетевшего далеко впереди Ивашку. Димка свистнул, и в ответ гулко залаял Гром. А затем из дальних зарослей орешника послышалось: «Эге-гей!» Ребята побежали на голос, благо оттуда и лаял Гром.

В орешнике они увидели дядю Максима.

— Ну как, грибники, много рыжиков набрали?

— Здравствуйте, дядя Максим, — радостно ответил Димка. — Почти по полному лукошку. Хотели уже домой возвращаться, да Ивашку с Громом потеряли.

— А они за мной увязались, — ответил дядя Максим. В руках у него был небольшой топорик, а рядом стояли прислоненные к дереву несколько длинных лещин.

— Вот удилища заготавливаю впрок, — пояснил дядя Максим. — В эту пору они прочные и гибкие. Бери, Димка, топорик, выруби себе пару штук, а я посижу, покурю здесь.

Сашка уселся на пенек, вывернул свое лукошко и начал перебирать грибы. А Димка пошел вдоль зарослей лещины, выбирая себе топкое и гибкое удилище.

Как-то незаметно он уходил все дальше и дальше и вдруг услышал за зарослями тихий разговор. Приостановился, сделал несколько шагов вперед и застыл на месте. Женский голос отсюда стал слышнее.

— …Вот и убрала, сынок, твою могилку. Отдохнула сердцем, поплакала… Пора собираться мне. Пока домой дойду, солнце сядет, Зорька с поля вернется, подоить ее надо. Вчера Анюта прибегала, невестушка твоя бывшая. Почтаркой работает, пенсию мне за тебя принесла… Ждала тебя, ждала дивчина, да не вернулся ты домой… Не сыграли свадьбы вашей. Другая семья у нее, а тебя помнит… Прибежала и плачет. А я вижу, слезы те радостные, счастливые. «Тетя Настя, — говорит, — старшая дочушка внука мне родила». Глянула на твою карточку, что в простенка висит, пригорюнилась, вздохнула. Посидели мы с ней, тебя вспомнили… Прощай, мой соколик…

Димка, приподнявшись на цыпочки, глянул сквозь кусты орешника. Маленькая старушка в белом аккуратно повязанном платочке, с сумкой в руках, уходила по лесной тропинке. Димка подождал, пока она не скрылась среди деревьев, а затем вышел на небольшую полянку, где стоял деревянный обелиск, когда-то выкрашенный в красный цвет, а теперь порыжевший. На нем была прибита жестяная пластинка… Димка подошел ближе и еле разобрал выцветшую надпись, сделанную когда-то масляной краской: «Солдат Советской Армии. Погиб в июле 1944 года. Имя — неизвестно».

Могила была тщательно ухожена. У обелиска стояла банка с букетом поздних полевых цветов. Следом за Димкой подошли сюда дядя Максим и Сашка Воробей. Они тоже молча прочитали надпись на деревянном обелиске. Димка рассказал о том, что видел и слышал, когда стоял в орешнике.

— Маленькая, говоришь? — спросил дядя Максим. — Одета аккуратно? Знаю я ее, это Прудникова, тетка Настасья. Да-а, был у нее сын… Летчик… В воздухе над Варшавой сгорел… Вот что, ребята, отсюда до улицы нашей недалече… Зайдите ко мне во двор, там в сарайчике у меня банка с красной краской стоит, справа за дверью. И кисть у притолоки висит… Да рядом с ней захватите моток проволоки медной… У тебя, Саша, велосипед есть. А ты, Дима, мой возьми. Он на веранде стоит. А я тут к вашему возвращению кое-что приготовлю.

Друзья подхватили лукошки и побежали по лесной дороге к Неману.

Когда они, захватив с собой все, что им было велено, приехали на лесную полянку, дядя Максим успел уже многое сделать. Вокруг могилы посадил несколько густых кустов можжевельника, а за ними вбил в землю четыре гладко отесанных столбика. Рядом лежали подготовленные ровные лесины. Осталось лишь прикрепить их к столбикам медной проволокой, и ограда готова.

Димка и Сашка начали красить обелиск, а дядя Максим, захватив топорик, снова пошел в чащу.

Он вернулся с двумя сухими березками. Пока ребята выкрасили обелиск, дядя Максим вытесал несколько ровных, аккуратных плашек. Посвистел, подумал, и вскоре его умелыми руками была сработана небольшая скамеечка.

Возвращались из леса уже после заката солнца. Ребята вели велосипеды в руках. Тихо шумели под налетавшим ветерком кроны деревьев, роняя на землю багряные листья.

Высоко, высоко в небе закурлыкали журавли. Далекий клин их был освещен солнцем и хорошо виден отсюда, с земли.

— Что-то в этом году журавли рано улетают, — сказал дядя Максим, — видно, зима будет крепкая и снежная.

 

ДИМКИН РЕКОРД

Заморозки навалились нежданно. Еще вчера перепадал дождь и даже ветер был теплым. А нынче утром Димка выскочил в одной рубашке на крыльцо и почувствовал крепкий обжигающий холод.

Он пожалел, что так круто переменилась погода. Сегодня воскресенье, можно бы сходить на рыбалку. А какая же рыбалка, если пальцы начинают через минуту стыть и даже листья, которые не опали еще с клена, свернулись и покорежились.

Все же после завтрака Димка решил сходить за Неман. Конечно, за ним, как всегда, увязался Ивашка, а за Ивашкой — Гром. Птица и собака были неразлучны. Обычно Ивашка летел впереди, оглядывая каждый куст или пенек, а за ним горделиво вышагивал спокойный, сильный пес.

Втроем они миновали мост и увидели дядю Максима, сидящего на берегу среди пожелтевших камышей. Обычно Димка не подходил близко к дяде Максиму, а устраивался где-нибудь поодаль. Но сегодня Ивашка успел подлететь к стоящему позади рыболова открытому рюкзаку и заглянуть в него. Он даже сунул туда клюв, но сразу же с криком отлетел в сторону, а над рюкзаком на мгновенье показался большой, широкий рыбий хвост.

Дядя Максим рассерженно обернулся, но, увидев стоящего в нерешительности мальчика, приветливо махнул ему рукой: «Иди сюда».

Димка подошел к рыболову. Тот потирал руки, хукал на них, и мальчик впервые заметил, какая тонкая красная кожа у дяди Максима на кистях рук.

— Зябко, Дима, зябко, — сказал тот вполголоса и, перехватив Димкин взгляд, добавил: — Это я на Калининском фронте обгорел… Видно, сегодня последний день в этом году рыбачу. Леска обмерзает. Да и на реке, видишь, ледоход начался, «сало» идет.

С берега хорошо было видно, как ледяные пленки образовывались на воде, особенно там, где течение замедлялось или поворачивало назад.

— Можно посмотреть, что поймали?

— Смотри, улов небогатый. Плотва, два подлещика, да вот недавно подхватил килограмма на полтора… Ну что ты так сидишь? Разматывай свою удочку, забрасывай рядом. Мне ты не помешаешь. На что ловить думаешь?

— Хотел на тесто, да пока шел, задубело.

— Насади горошину.

Дядя Максим сунул руку за отворот куртки и вытащил из кармана горсть пареного гороха.

— Бери, бери… Насади две, да одну чуть примни, чтобы лопнула.

Димка послушался совета и тихо, без плеска забросил свою удочку. Они посидели несколько минут молча. Вблизи них устроился Гром. А Ивашка занимался какими-то поисками в редком кустарнике на береговом склоне.

Длинный поплавок из гусиного пера долго был неподвижен. Но вот он приподнялся и лег на воду. Димка схватился за удилище.

— Не торопись, — шепотом предупредил его дядя Максим, — пусть в сторону поведет, тогда и подсечешь… Давай, давай, ну что ты медлишь!

Димка подсек, и ему показалось, что крючок зацепился за какой-то корч. Удилище согнулось в дугу. Затем он почувствовал редкие, нетяжелые толчки.

— Не ослабляй леску, тяни вверх, тяни… А то сойдет.

Как передать чувство, охватившее Димку, когда он, сжимая в руках удилище, понял, что там, в глубине, на тонкой-тонкой леске тяжело ворочается и сопротивляется сильная рыба. Он помнил одно: нельзя резко дергать удочку и нельзя отдать хоть один сантиметр рыбе, ведь она вытянет леску в одну линию с удилищем и тогда прощай удача.

— Молодец, молодец, правильно делаешь, — жарко шептал рядом дядя Максим.

Но вот сопротивление рыбины ослабло, и Димка, поднимая удочку, начал отступать от воды. В прозрачной глубине сверкнуло живым серебром. Димка отступил еще несколько шагов, и на поверхности показался лещ. Он лег на бок, и Димка, продолжая отступать, потянул его к берегу, как доску.

Заметив, как дядя Максим опустил в воду рядом с лещом свой широкий подсак, он какое-то мгновенье промедлил. Лещ почувствовал слабину, круто развернулся, становясь вертикально, но дядя Максим, вытянувшись и опустив в воду по локоть руки, успел в последнюю секунду подхватить его подсаком и вытянуть на берег. Изогнувшись дугой, лещ вывернулся из подсака и покатился к урезу воды.

— Хватай его! — крикнул дядя Максим, пытаясь подняться с колен и скользя по глинистому берегу мокрыми резиновыми сапогами. А лещ снова забил хвостом, чуя рядом спасительную глубину. Мягким прыжком бросился вперед Гром и накрыл передними лапами широкую рыбину. Подоспел и дядя Максим. Он схватил леща и швырнул его подальше от воды.

Димка устало опустился на заиндевевшую кочку. Сердце билось так, что звенело в ушах. Мальчик продолжал сжимать удилище, а потом, отбросив его в сторону, всхлипнул от возбуждения. Дядя Максим, поглядывая искоса на тяжело ворочавшегося леща, пытался свернуть цигарку, но на пальцы ему стекала из рукавов вода, и он, бросив промокший клок бумаги, расстегнул старую телогрейку и рубашку под ней, засунул руки под мышки.

— Вот так, Дима… Двадцать лет ловлю я в Немане лещей… Но такого, как ты сегодня, мне не доводилось брать…

Димка еще не пришел в себя. Он глядел завороженными глазами на леща, на сидящего рядом с ним Грома, на прилетевшего Ивашку, который скакал вокруг рыбины, склоняя свою бородатую голову то в одну, то в другую сторону. Поднявшись с кочки, мальчик взглянул на дядю Максима и — замер… Широкая открытая грудь дяди Максима была покрыта языкатыми розовыми пятнами.

— Дяденька… дядя Максим, что это у вас на груди?

— Это… Это, сынок, я третий раз горел. На Сандомирском плацдарме… В танке.

Дядя Максим начал неуклюже застегивать озябшими пальцами пуговицы на рубахе и ватнике. А Димка в эти минуты даже забыл о своей великолепной добыче.

Потом они не спеша сложили удочки, завязали рюкзак и продели через жабры леща тонкий ивовый прут… Медленно прошли по берегу Немана и поднялись на старый мост.

Мороз становился все крепче. Вода в тихих заводях прямо на глазах схватывалась кружевной ледяной коркой. Вот, пробив эту тонкую корку, взлетела вверх серебристая уклейка и… забилась, не находя дороги назад. Ивашка увидал рыбу, стремительно бросился к ней. Схватил клювом, но не удержался, с размаху хлопнулся о лед и окунулся в воду.

Он попытался взлететь, но не смог.

Димка едва успел схватить за ошейник Грома. Пес хотел помочь своему другу.

— Пропадет твоя птица, — растерянно проговорил дядя Максим, — и помочь нечем. Разве что…

Он быстро сбежал с моста, выхватил из чехла удочку, составил два верхних колена и положил ее на лед. Длины как раз хватило. Вороненок дотянулся клювом до кончика удилища и уцепился за него. Дядя Максим осторожно потянул к себе удочку и вытащил Ивашку на берег.

— Вот и еще одна добыча, — сказал он. — Да отпусти удочку, дурашка, ты уже на берегу.

А вороненок продолжал крепко сжимать клювом удилище, пока дядя Максим силой не вырвал его. И лишь тогда Ивашка поднялся в воздух и стремительно полетел через Неман к дому. Гром помчался вслед за ним через мост, взлаивая на ходу. Дядя Максим и Димка теперь уже без задержки пошли домой.

На улице они встретились с Антоном Валентиновичем.

— Папа, папа… — захлебываясь, скороговоркой заговорил Димка. — Дядя Максим мне помог, Ты посмотри, ты только посмотри, что за лещ!

— Вижу, сынок. То-то наш Ивашка во дворе переполох устроил. Примчался, сосульки на крыльях, клюв раззевает и каркает хрипло. А за ним вслед Гром прибежал… Они сейчас в конуру залезли и греют друг друга. Ивашка так раскаркался, что я уже решил на помощь к вам идти. Максим Савельевич, заходи, гостем будешь… Согреешься у нас, обсохнешь. Завтра ведь праздник Великого Октября. Давай-ка мы с тобой сегодня мою заветную бутылочку откроем.

Через несколько минут взрослые сидели на кухне.

Дядя Максим — поближе к печке. На нем была видавшая виды гимнастерка, которую разыскала в шкафу Елена Петровна. Сворачивая цигарку, дядя Максим говорил, восхищенно покачивая головой:

— Ведь надо же так! Сколько твоему? Двенадцать? Удачливым рыболовом растет. Я таких лещей не лавливал.

Димка сиял, как медный пятак. Он возбужденно рассказывал матери, как тащил рыбу, как помогал ему дядя Максим. Показывал, как ловко Гром сумел схватить леща. И даже просил Елену Петровну, чтоб собаке позволили побыть па кухне.

А вокруг стола, на котором лежали плотвички и подлещики, выловленные дядей Максимом, задрав хвост, ходил Котяш. Он мурлыкал, терся у ног Елены Петровны, предчувствуя, что и ему кое-что перепадет сегодня.

Включили радио. Из Москвы началась праздничная передача.

— Вот что, мужчины, — сказала Елена Петровна, — проходите в комнату. Я вам сейчас селедочку приготовлю, грибков поставлю. Так уж и быть, по случаю праздника возьмите по маленькой.

Пока Елена Петровна жарила рыбу, Антон Валентинович и дядя Максим налили по стопке и, стоя, выпили за фронтовые дни, за боевых друзей…

Чего только не узнал Димка в тот вечер. Затаив дыхание, он слушал рассказы дяди Максима о танковых атаках, о верных друзьях-товарищах, о том, как шли в бой танкисты под Великими Луками, а затем сражались в Польше на Сандомирском плацдарме. Там, где дядя Максим третий раз горел в своем танке. Горел, да не сгорел. Сидит он за столом, покуривая свою цигарку, и задумчиво смотрит в окно. А за стеклами мельтешат первые в этом году снежинки.

 

СНЕГА И БУРАНЫ

— Мама, ты посмотри, какой снег валит, — сказал Димка, собираясь в школу. — Ну, прямо ничего не видно. Ни забора, ни дерева — ничего…

— Вижу, Димочка, вижу. Ты, сынок, кончай завтракать побыстрее, а то опоздаешь.

Снег валил весь день.

На последней перемене Димка услышал по радио экстренное сообщение:

«Внимание, внимание! Говорит городская комиссия по борьбе с непогодой. По сведениям метеослужбы, приближается снежный буран. Ветер ожидается до тридцати метров в секунду. Руководителям детских учреждений и школ! Примите все меры для безопасности детей. Возможны перебои в подаче электроэнергии. Вниманию руководителей пригородных колхозов и совхозов! Срочно обеспечьте все животноводческие фермы запасами кормов… К городу приближается снежный буран. Руководители фабрик, депо, автобазы, примите меры для бесперебойной работы своих предприятий…»

В гардеробе, куда привели учеников младших классов, стоял страшный галдеж. Ребятишки толкались и шумели. Старшеклассники помогали им одеваться. Димка и Сашка тоже оделись и пошли к выходу из школы. В репродукторе что-то вновь щелкнуло, и раздался девичий голос:

«Внимание! Комсомольцам собраться в актовом зале. Внимание! Всем комсомольцам собраться в актовом зале…»

— А нам, пионерам? — недоуменно спросил Димка.

И как бы отвечая на этот вопрос, девичий голос продолжал:

«Вниманию пионеров! Проводите учеников младших классов домой. Пионеры! Проводите учеников младших классов… "

Димка и Сашка пришли домой с большим опозданием.

Они разводили но домам второклассников. Правда, за большинством ребят, особенно первых классов, мамы и папы сами пришли в школу. Последней друзья отводили крепенькую, похожую на боровичка, первоклассницу. Заправляя под капор толстые, связанные баранками косы, девочка скороговоркой сообщила, что зовут ее Светой, а папу Василием Николаевичем, что сегодня он в командировке, а мама, зовут ее Евгенией Петровной, работает на заводе, где делают ситро, лимонад и куршон.

— Не куршон, а крюшон, — авторитетно поправил ее Сашка.

— Это мне трудно быстро выговорить, — бойко ответила Света и вдруг начала командовать: — Ну, что же вы стоите? Ведите домой, а то бабушка будет беспокоиться. Пошли скорее!

Друзья довели Свету сквозь сплошной снегопад к домику, стоящему у железнодорожного переезда. Сашка успел даже договориться со Светой о том, что они сходят на завод и попробуют этого самого крюшона.

Назад к своей улице брели против ветра. А он действительно с каждой минутой становился все крепче и крепче.

Мама не упрекала Димку. Она уже знала, что пионеры разводят по домам ребятишек из младших классов, что старшеклассников, как и всех комсомольцев города, мобилизовали на расчистку улиц у хлебных магазинов, аптеки и больницы. Она знала, что большинство молодежи уже вышло с лопатами на станционные пути.

А снег валил и валил. Ветер свистел в щелях забора, гудел в печной трубе. Иногда его порывы были такими сильными, что весь дом начинал дрожать.

— Мам, а папа где? Я его в школе не видел.

— Мне сказали, что он еще утром пошел в райком партии. Сегодня все коммунисты считают себя мобилизованными.

— Я тоже пойду.

— Куда? Ветер подхватит так, что сразу за Неманом очутишься. Ты уже свои обязанности выполнил.

— Пусти, мам… Я только воды принесу.

— Ну ладно, смотри, будь осторожен, — разрешила Елена Петровна.

Димка быстро натянул мамин полушубок, нахлобучил шапку-ушанку, взял ведро и вышел на крыльцо. Здесь было тихо. Стена дома защищала от ветра.

Но как только Димка спустился с крыльца, сделал несколько шагов по дорожке к колодцу, сильный порыв ветра толкнул его в спину, вырвал из рук ведро. Едва удержавшись на ногах, он бросился следом и сразу же очутился по пояс в сугробе… Димка испугался, чуть не закричал: «Мама…» На четвереньках добирался до спасительного крыльца. Отдышался, обнаружил, что куда-то исчезли шапка-ушанка и варежка с левой руки. Открыл дверь на кухню и услышал негодующий голос матери:

— Ну что, Аника-воин! Ни шапки, ни ведра! Раздевайся быстрее. Ты же весь в снегу. Боже мой, и за воротником, и в рукавах. — Она сдернула с его ног валенки. — И сюда снегу набилось.

— Мам, ну и ветрище, прямо через голову переворачивает.

Димка залез па теплую печную лежанку. Там уже прочно обосновался Котяш. Он даже зашипел на Димку: «Чего, мол, лезешь, я здесь хозяин». Но Димка приласкал Котяша, и тот довольно замурлыкал, прижимаясь к мальчику.

По радио в этот вечер несколько раз предупреждали о том, что ветер будет усиливаться. В конце одной из передач сообщили, что в школах на следующий день занятий не будет.

Димка обрадовался. Да и какой мальчишка не рад погулять лишний денек. Правда, шапку унес ветер. Но он вспомнил, что у отца есть старая, запасная. Конечно, ее можно будет надеть. Да как упросить маму, чтобы утром пустила на улицу? Скажет, что надо ведро разыскать… Ведро… Димка уснул под мурлыканье Котяша.

Проснулся рано. Прислушался. За стеной продолжал гудеть буран. Тихонько спустился с печки, вышел на кухню и зажег свет. Напился воды, начал надевать валенки.

— Куда? — донесся из спальни голос матери. — А ну- ка, валенки на место. И носа не смей высовывать на улицу. Хватит мне, что всю ночь не сплю, про отца думаю. А тут еще ты…

Почти весь день Димка провел у окна. Он пытался разглядеть собачью конуру, где спасались Гром с Ивашкой. Мама вчера им в будку миску с водой поставила и кастрюльку с остатками обеда. Сыты будут.

К полудню ветер стал затихать. Пришел домой Антон Валентинович. Усталый, немногословный. Лишь сказал, что почти сутки провел у телефона, принимал сводки о борьбе с непогодой.

Поел и пошел отсыпаться.

Наконец мать выпустила Димку во двор. Он вышел и ахнул: сугробы стояли вровень с заборами. Виднелся лишь след от калитки к дому, верно, отец пробивался к крыльцу по пояс в снегу.

Димка схватил деревянную лопату и прямо от крыльца начал пробивать ход к собачьей конуре. Снег замел ее полностью.

Не успел он пройти несколько метров, как увидел возле конуры что-то черное, живое. Присмотрелся: да это же Ивашкина головка. Вот она повернулась, вытянулась вверх. Ивашка помогал себе и крыльями и лапками. Наконец выбрался и прилетел к крыльцу.

— Крум, крум, — одобрительно прокаркал Ивашка, глядя, как Димка расчищает дорожку.

— Ну что, Ивашка, пересидел непогоду? А где Гром? Бросил своего друга?

— Крук, — недовольно ответил ему ворон и застучал клювом в дверь. Димка впустил птицу в кухню и вновь принялся за работу.

Работа оказалась нелегкой. Ветер за сутки так утрамбовал снег, что лопата с трудом проходила в его глубину.

От калитки раздался свист. Димка увидел Сашку Воробья. Тот был на лыжах. Без труда перемахнув через забор, он подъехал к Димке.

— Пошли кататься. Снегу намело-о-о. Я уже на Немане был. Речка не замерзла, только шуга идет. Пошли, Димка.

— Не могу. Надо Грома откопать. Ивашка сам вылез. На кухне отогревается. А Гром в будке сидит.

Сашка, как истинный друг, быстро сбросил лыжи.

— Давай вторую лопату! Это мы мигом.

«Миг» продолжался больше часа. Ребята изрядно устали, прежде чем добрались к конуре.

— Гром, Гром… Ты жив? — обеспокоенно крикнул Димка, когда лопата заскребла но стенке.

Из конуры послышался радостный лай, и пес, головой пробив снежную пробку, закрывавшую лаз в будку, выскочил на снег, лизнул в лицо Димку и Сашку, а затем начал озираться вокруг.

— Ишь ты! — сказал Сашка. — Вылез и сразу своего друга ищет.

Пес подбежал к крыльцу, обнюхал дверь и завилял хвостом.

В это время дверь распахнулась, и оттуда с криком вылетел

Ивашка, а за ним на крыльцо вышла с веником в руках Елена Петровна.

— Ах, безобразник! Тесто замесила, на минуту вышла из кухни, а он тут как тут. И тебе, Димка, достанется. Зачем птицу на кухню пустил?

Но тут Елена Петровна увидела коридор, что успели расчистить в снегу ребята, подобрела:

— Молодцы, мальчики. Теперь только к колодцу тропку проложите, и все хорошо будет. Давайте, ребятки, давайте. Я вас блинами с медом накормлю.

Услыхав про мед, Сашка решительно взялся за лопату.

Друзья пробили ход к колодцу и даже к калитке. Довольные сидели они потом за кухонным столом. Как хорошо, свернув горячий блин в трубочку, макать его в глубокую тарелку с медом. Доброе сердце у Елены Петровны, она уже простила напроказившего Ивашку, впустила вороненка и Грома на кухню. Видя, как они дружно едят из одной миски, Котяш злобно фыркал с печки и на Ивашку, и на Грома. Его даже не успокоило блюдце с молоком, поставленное на печь Еленой Петровной. Кот, полакав молока, продолжал шипеть на неразлучную пару: «Идите отсюда. Ваше место на дворе. А тут я хозяин».

Но друзья не обращали на Котяша внимания. В печке весело потрескивали поленья, похлебка в миске была сытная. Ивашке перепадало и от мальчиков. Они украдкой подбросили ему несколько кусочков блина да еще и с медом.

Затем Димка и Сашка решили на лыжах прокатиться к Неману. Старая отцовская шапка, правда, сползала Димке на нос, но была теплой. Они выбрались на улицу. Гром и Ивашка — следом за ними. Снежный наст был крепок. Собака не проваливалась, идя по лыжному следу. Мальчики съехали к берегу реки. Вода была темная, течение казалось медленным — не таким, как летом.

Ивашка подлетел к берегу, глянул на воду, как видно, вспомнил недавнее купание и сразу же полетел домой. За ним трусцой побежал Гром.

От Немана мальчики повернули в город. Центральные улицы уже были расчищены. Снег грузили на большие машины, разгребали мощными бульдозерами. К вечеру по городу начали ходить автобусы.

Когда Димка вернулся домой, мать усадила его за уроки. Мальчик сокрушенно вздохнул: и почему это буран так быстро кончился, пусть бы еще недельку пошумел.

Снежная зима пришла на Неманщину. После бурана, когда сугробы залегли вровень с заборами, не раз еще выпадал снег, гуляла по полям и перелескам метелица.

Двор Бодренковых был хорошо расчищен. Это сделал сам Антон Валентинович через сутки после бурана. Помогали ему и Елена Петровна, и Димка. Нашлось в сугробе ведро, с которым Димка пытался в тот памятный вечер добраться до колодца. А в ведре обнаружилась и пропавшая шапка. Вот рукавицу только так и не нашли.

— Ничего, Дима, — сказал отец. — Весной найдется.

— Весной она мне не нужна, — разочарованно ответил Димка. — Ее мне сейчас надо.

— Да есть у тебя рукавицы. Я же связала тебе новые, — успокаивала сына Елена Петровна.

— Те лучше были. Я привык к ним. А эти… как у девчонки, с узором.

— Да какой там узор, нитка цветная продета, и все.

Двор приходилось расчищать регулярно, и это поручали Димке. Вернувшись из школы, он первым делом брал широкую деревянную лопату и откидывал снег на огород и к забору.

Однажды в тихий ясный денек Димка только успел поставить лопату к сараю, как услышал в саду захлебывающийся крик, похожий на плач грудного ребенка. Он прислушался. Снова заплакал ребенок, да так тоскливо.

Димка бросился к забору, отделявшему сад от двора, взобрался на сугроб и увидел совместную охоту Ивашки и Грома.

К молодым яблонькам, высаженным Антоном Валентиновичем, повадились зайцы.

Заметив косого, пробиравшегося к посадкам, Ивашка налетел на него, ударил несколько раз клювом. Заяц забыл о своей обычной осторожности, увидя перед собой одну птицу, а в это время из-за кустов на него бросился Гром — и в ужасе по-детски заплакал зайчишка.

Димка скатился с сугроба, бросился к лыжам, торопливо застегнул ремни и через огород заскользил в сад. Когда он подъехал к кустам, пиршество Ивашки и Грома уже заканчивалось. Димка закричал, замахал на них палкой. Ивашка взлетел на дерево, а Гром недоуменно уставился на своего хозяина: «Чего ты кричишь? — казалось, говорил его взгляд. — За что ругаешь? Поймали зайца, съели, а что — разве нельзя?»

Рассерженный Димка повернул назад.

В этот день он еще не раз грозил кулаком летавшему по двору Ивашке, ни разу не приласкал Грома.

Теперь Димка понял, куда это так подолгу исчезали со двора Ивашка и Гром, почему, возвращаясь, отказывались от похлебки, приготовленной Еленой Петровной.

«Так вот вы где пропадали, на промысле! Видно, не один зайчишка попался вам в когти. Но я вам покажу, я вас отучу кровожадничать!»

Из школы пришел Антон Валентинович. Димка возмущенно рассказал ему о проделках Ивашки и Грома. И был очень удивлен ответом отца.

— Молодцы! Совместный, значит, промысел организовали.

— Папа, но ведь они же убивают зайцев и едят их.

— А как же, сынок? Ведь Ивашка — ворон, хищная птица. А Гром — собака охотничья. Им на роду написано за зайцами, лисами и прочей дикой живностью охотиться. Это закон природы. Ты что, из Ивашки вегетарианца хочешь воспитать?

— А что это такое вегетарианец?

— Есть люди, которые мяса не едят, даже рыбы, а питаются растительной пищей. Вот, к примеру, Лев Толстой был вегетарианцем и хотел, чтобы люди ели только хлеб, овощи, фрукты, молоко пили. А мяса не употребляли.

— Ну, это скучно, как же без котлеты?

— Вот видишь, тебе котлету дай, а Ивашке и Грому нельзя? Их отблагодарить надо — они от зайцев яблоньки охраняют. А ты наших сторожей палкой из сада гонишь.

Димка вздохнул, спорить было трудно, но в душе он не был согласен с доводами отца. В ушах у него все еще звучал заячий плач, а перед глазами вставала картина расправы с этим добродушным на вид зверьком.

Димка даже на дядю Максима обиделся, когда тот пришел к Антону Валентиновичу и попросил:

— Дай мне, сосед, па пару выходных своего Грома.

Зайцы столько следов настрочили за Неманом. Хочу поохотиться. Сам ты этим делом не увлекаешься. Моя Лютня постарела, как говорится, па пенсию вышла, со двора ни ногой. А с твоим гончаком можно и лису заполевать.

Антон Валентинович разрешил взять Грома. Пришлось по просьбе дяди Максима Ивашку запереть на день в чулане.

— Ты, Дима, своего ворона попридержи, — сказал он. — На охоте только мешать будет. Еще по глупости под выстрел попадет.

Скрепя сердце, Димка зазвал Ивашку па кухню, улучил момент, накрыл решетом. И как вороненок ни кричал, ни отбивался, запер его в чулане.

Димка был противником всякой охоты. Но подумав, решил, что во многом неправ. А как же рыбы? Ловлю я их и радуюсь, когда большую вытащу. Так почему же охотиться нельзя…

Дня через три Гром вернулся во двор. Вернулся довольный, возбужденный, веселый. А дядя Максим хвалил собаку:

— Ему цены нет, твоему Грому, Антон Валентинович. И силен, и умен, а голос, что звон колокольный. Отличная охота была. Шесть русаков взял я за два дня. Вот прими от меня в подарок эту пару. Нет-нет, не отказывайся, обидишь, кровно обидишь.

И, подмигнув Димке, дядя Максим быстро пошел со двора.

Антон Валентинович взвесил на руке подарок.

— Крупные русаки, килограммов по пять потянут. Отнеси их, Дима, маме.

И опять в душе у мальчика боролись два чувства: жалость к этим пушистым, безобидным зверькам и восхищение мастерством дяди Максима, который добыл их, охотясь вместе с Громом.

Вкусным оказался заяц, приготовленный Еленой Петровной. Нашпиговав салом и чесноком, она затушила его в соусе. И когда поставила на стол, ароматного, с поджаристой кожицей, да еще с рассыпчатой гречневой кашей, Димка с аппетитом уплетал его за обе щеки. Отец, лукаво улыбаясь, спросил:

— Ну как, сынок, подрастешь — охотиться будешь? Ружье тебе в подарок куплю.

Отодвинув тарелку с зайчатиной, Димка растерянно ответил:

— Не знаю, папа… Давай лучше рыбалкой заниматься.

— Да ты что пристаешь к ребенку, — вмешалась Елена Петровна. — Вот и тарелку отодвигает… Кушай, сынок, кушай. А когда вырастешь, вот тогда и выберешь себе забаву: то ли охоту, то ли рыбалку.

— Ладно, Дима, — сказал отец. — Завтра я свободен. Вот придешь из школы… У тебя сколько уроков?

— Четыре. Пятый физкультура, а Петр Васильевич на соревнования по гимнастике уехал.

— Вот и ладно. Часиков в двенадцать на Неман сходим. Лед крепкий, опасности нет никакой. Уроки ты все сделал?

— Можешь проверить, папа. Все сделано. И карту разрисовал.

— Тогда, мать, разреши нам где-нибудь на кухне устроиться. Надо удочки подготовить, блесны проверить, мормышки перевязать.

Отец с сыном увлеклись подготовкой к завтрашнему походу на Неман. Димка уже не раз видел сидящих на льду рыбаком. Но сам еще не выходил на подледный лов. Он с охотой взялся помогать отцу, с интересом наблюдая, как тот готовится к рыбалке.

Антон Валентинович вытащил небольшую, сантиметров на тридцать удочку. У нее была толстая из клееной пробки рукоятка и тонкий можжевеловый хлыстик. На рукоятке были укреплены маленькие мотовильца. Отец взял моток тонкой-тонкой лески и намотал на мотовильца. На кончик удилища надел кусочек нипельной резинки. А через резинку пропустил леску.

— Дай-ка, Дима, мне коробочку. Вон она, на подоконнике.

Отец раскрыл коробку, и Димка увидел маленькие разноцветные дробинки, в которые были впаяны крючочки. В каждой дробинке — отверстие.

Антон Валентинович продел в это отверстие леску, закрепил дробинку. Это и была мормышка. Затем продел вторую и закрепил пониже первой.

— Вот смотри, Дима, на эти крючки наденем мотыля, его мне Максим Савельевич обещал намыть.

— А как же он зимой-то намоет его?

— Рядом с мостом заливчик есть илистый. Вот там пробьет во льду широкую лунку и мотыльницей зачерпнет ил со дна. А в иле мотылей — полным-полно… Ну так вот, нацепишь на крючки по мотылю, а то и по два, опустишь в лунку. Как только рыба схватит мотыля, твой кивок дернется вниз, а ты и подсечешь.

Антон Валентинович приподнял удочку одной рукой, а второй дернул леску снизу. Нипельный кивок опустился вниз.

— Понятно?

— Попятно, папа.

— Но это не все, сынок. Если ты только опустишь мормышку и она там подо льдом неподвижной будет, то клева не жди. Надо подергивать ее, и как можно чаще.

Отец начал часто потряхивать удочку, и перед Димкиными глазами заплясали, засверкали серебристым обе мормышки.

— Ну-ка, Дима, садись и поучись, а я и для себя удочек подготовлю. Одну такую же, как у тебя, а потяжелее, покрепче. На ней блесну укреплю, может, окунь схватит, а то и щука…

Отец с сыном в этот вечер засиделись допоздна. Антон Валентинович и валенки проверил, и брюки ватные приготовил, и две пары суконных портянок повесил на шесток у печки: для сына и для себя. А Димка сидел и учился подергивать зимнюю удочку.

Кончилось все это тем, что Елена Петровна вышла на кухню и сказала:

— Ну хватит, рыбаки, пора спать ложиться… Что-то и мне свежей рыбки захотелось. Ты уж, Антоша, постарайся завтра.

— Постараемся, — важно ответил Димка.

 

ЗИМОЙ НА НЕМАНЕ

Декабрьским днем из леса вышла на луг рыжая лисица. Подмерзший за ночь наст хорошо держал ее, она не вязла. Тихо кралась по заснеженному распадку, ведущему к Неману. Услышала тоненький мышиный писк, мгновенно бросилась вперед и начала разгребать снег. Не успела мышка скрыться, попалась в зубы рыжей хищнице.

Первая добыча лишь раздразнила лисий аппетит. Сторожко наставив острые уши, она двинулась дальше. Вот вновь стремительный прыжок. Быстро замелькали передние лапы, разрывая снег, и снова удача: вторая мышка…

Так подошла лисица почти к самому берегу реки. Глянула на лед и замерла.

По Неману шли двое мужчин и мальчишка. Один

Мальчишка тащил за собой санки с укрепленным на них небольшим ящиком. На ящике сидел черный вороненок. «Вот бы мне его на зуб», — подумала лисица, но тут же осеклась: за санками трусила большая рыжая собака. Волоча за собой длинный хвост, вжимаясь в снег, лиска поползла к прибрежному тальнику, подальше от беды. Маневр этот удался ей, благо, легкий ветерок дул от пришельцев, и собака не почуяла лисьего духа. Рыжая красавица заползла в тальник, отряхнулась осторожно и, скрываясь за кустами, со всех ног помчалась к спасительной лесной опушке.

— Вот здесь и остановимся, Антон Валентинович, — предложил дядя Максим. — Под берегом омуток, а чуть дальше перекат. Место хорошее.

Бодренков удовлетворенно оглянулся и, присев на санки, вытащил портсигар.

— Давай перекурим, Максим Савельевич, а потом уж за лунки возьмемся.

Дядя Максим сбросил с плеча ремень, на котором нес рыбацкий ящик, уселся на нем и начал свертывать цигарку.

Ивашка, конечно, с интересом следил, как Антон Валентинович раскрыл портсигар, вынул папиросу, щелкнул крышкой и сунул портсигар назад в глубокий карман полушубка. Вороненок подскочил поближе, раздумывая, не сунуть ли клюв в этот карман. Но что-то отвлекло Ивашку.

Его зоркие глаза заметили в недалеком распадке лисьи следы. В другое время Ивашка инстинктивно взлетел бы па ближайшее дерево, подальше от опасности, но сейчас рядом был Гром, и Ивашка безбоязненно полетел в распадок, призывая за собой своего друга. Пес выскочил на берег и заметался по тальниковым кустам, почуяв свежий лисий след, а Ивашка клевал розовый снег в том месте, где недавно лакомилась лисица. Гром устремился было по следу к лесу, но засвистел Димка, полетел к Неману Ивашка, и пес нехотя повернул назад к своим хозяевам.

Там уже успели перекурить и в две пешни долбили лунки. Антон Валентинович вырубил пару лунок, одну подле другой. Им с Димкой хватит. А дядя Максим продолжал долбить лед. Он захватил с собой несколько ставков и собирался половить на них щук.

— Вы мне, друзья хорошие, мелочи наловите, от любой рыбешки не откажусь, — сказал он Бодренковым.

А те, устроившись спиной к ветру и подняв высокие воротники, уже застыли над лунками. Не прошло и минуты, как на мормышку Антона Валентиновича клюнул первый окунек. Растопырив красные плавники, он вылетел на лед. Но в руки дяди Максима не попал — его успел перехватить Ивашка. Он отлетел на десяток метров, уселся на небольшую, торчком стоящую льдину и, хитро поглядывая на грозившего ему кулаком дядю Максима, принялся за даровое угощение.

В это время клюнуло и на Димкиной удочке. Взволнованно дыша, быстро перебирая пальцами леску, Димка вытащил своего первого окуня. Он был граммов на двести. Дядя Максим разочарованно свистнул:

— Этот не пойдет. Мне бы помельче.

Мелочь исправно вытаскивал Антон Валентинович. Рядом с ним стоял дядя Максим, грозно поглядывая на Ивашку, который вертелся возле них. Дядя Максим бросал в небольшое ведерко очередного окунишку, грозил вороненку кулаком:

— Кыш, постреленок! Иди к Димке, попытайся у него взять. Видишь, он уже третьего окуня тащит и молчит, только знай себе посапывает.

А к Димке пришла удача: третий окунь уже был с полкилограмма. Даже Антон Валентинович завистливо крякнул, глядя, как сын дрожащими от нетерпения пальцами высвобождает мормышку из рыбьей пасти.

Загляделся отец на добычу сына и вдруг почувствовал, как неожиданная тяжесть повисла у него на леске, да такая, что шестик на удочке согнулся.

— Максим… Максим Савельевич, багорчик мне, — крикнул он сдавленным голосом, поднимаясь со своего ящика и не ослабляя натяжения лески.

Дядя Максим успел подбежать в то мгновение, когда в лунке показалась рыбья голова. Он поддел багорчиком за жабры и вытащил па лед окуня, да такого, что тот еле пролез в лунку.

Димка завороженно глядел на широкоспинного горбача, тяжело ворочавшегося на снегу. «И такие тут водятся», — подумал он.

Антон Валентинович полез за портсигаром.

— Да что же вы медлите, мормышку опускайте, стая отойдет, — нетерпеливо сказал ему дядя Максим.

— Подожди, подожди, Максим Савельевич, сердце зашлось, перекурить надо. Садись-ка ты лучше на эту лунку.

— Э, нет, как ни хороша твоя добыча, я ставками займусь.

— Папа, а мне можно из твоей попробовать?

— Ну что ж, садись. Бери мою удочку, а я разомнусь, похожу, Максиму Савельевичу помогу.

Мальчик живо пересел к счастливой лунке. К нему перебрался и Ивашка. Похаживая вокруг лунки, он каркал вполголоса, будто говорил: «Давай, Димка, давай! Да больших таскать не надо, я их сам боюсь. Мне бы помельче».

Сторожок на Димкиной удочке качнулся раз, другой. Он подсек и потянул к себе леску с упиравшейся на конце рыбой. Плотвица. Он спрятал ее в ящик, чем разочаровал Ивашку. Надел свежего мотыля и снова опустил мормышку в лунку. Еще плотвичка, но маленькая. Эта и досталась вороненку.

Затем клев прекратился. Димка несколько минут безуспешно подергивал удочкой, то опуская мормышку к самому дну, то приподнимая ее вверх так, как учил вчера вечером отец.

Поклевок не было. Уже мороз начал сковывать пальцы.

А рукавицы остались у первой лунки. Димка положил удочку на лед, посмотрел на кивок — нет поклевок, и пошел за рукавицами. Надел их, похлопал руками по бедрам, чтобы быстрее согрелись, и вдруг увидел, как оставленная удочка встала торчком и исчезла в лунке. Сгоряча Димка сдернул рукавицу, сунул руку в воду, но… только рукав замочил.

— Папа, удочка!.. — закричал он в отчаянии.

Подбежали взрослые.

— Вот только за рукавицами сходил, а она — бульк… — растерянно объяснил им Димка.

Антон Валентинович улыбнулся, сказал успокаивающе:

— Не горюй, сынок, не у тебя первого, не у тебя последнего рыба снасть утаскивает. Осмотрительнее будешь. Захочешь в другой раз от лунки отойти, вон пешня под боком. Прижми удочку, и потери не будет… Ну что ж, Максим Савельевич, — обернулся он к другу, — ставки расставлены, на жаренку наловить успели. Давай перекусим. Что-то у меня на свежем воздухе аппетит разыгрался.

Дядя Максим согласно кивнул. Они уселись на санки, налили из термоса горячего чаю в железные кружки…

Но дядя Максим не успел даже поднести кружку ко рту — вскочил и рысцой побежал к ставкам, крикнув на бегу:

— Флажок упал! Багорчик несите!

Первая щука заплясала на льду.

В эту же минуту сразу на двух ставках упали флажки. Дядя Максим бросился к одному из них, а ко второму подбежал Димка. Он дернул на себя толстую леску и вдруг подался вперед от обратного рывка.

— Не торопись, Дима, — крикнул ему дядя Максим. — Сейчас помогу, у меня щуренок попался.

Эту щуку вываживали втроем. Большая попалась, не захотела лезть в лунку и ушла от рыболовов. Ушла, унося с собой в неманские глубины и крючок, и грузило. Чертыхаясь, дядя Максим привязал новый крючок, выловил в ведерке окунька и, подцепив его под верхний плавник, опустил в воду.

— Ладно уж, не переживай, Максим Савельевич, пойдем завтрак закончим, а то наши бутерброды на морозе задубеют, зубы обломаем, — добродушно успокаивал своего друга Антон Валентинович.

Они пошли к санкам, а оттуда воровски взлетел Ивашка с остатком бутерброда в клюве.

— Ну что за проказник, — беззлобно сказал дядя Максим, развязывая свой рюкзак. — Ты посмотри, Димка, ни твоего, ни батькиного бутерброда не тронул, а мой — съел. Не обижайся, Антон Валентинович, но на следующую рыбалку я твоего Ивашку не возьму. Пусть в чулане посидит.

Позавтракали без помех. Ни один флажок не упал и ни на одной из удочек, прижатых пешнями, кивок не дрогнул.

Они оглянулись, заслышав близкий шорох лыж па снегу. К рыболовам подъехали два лыжника.

След прокладывал старик. В ладно пригнанном полушубке, в большой меховой шапке, стройный и бодрый на вид, он, пошевеливая пушистыми усами, сказал сипловатым тенорком:

— Привет честной компании! Если не прогоните путешественников, рядом устроимся.

— Пожалуйста, места хватит и рыбы тоже, — допивая чай, ответил дядя Максим. — Было б умение, так и улов будет.

Второй из пришедших, высокий, смугловатый горбоносый мужчина, с черной полоской усов, в серой телогрейке и меховых брюках, снял с плеч объемистый рюкзак, развязал его и вынул два складных стульчика.

Сбросив лыжи, они уселись рядом с нашими рыболовами. Как водится, закурили. Старший расстегнул воротник полушубка, и Димка увидел такую же пышную, как усы, длинную бороду. «Ну прямо дед мороз!» А старик заметил Ивашку, который, играючи, гонялся у берега за Громом, вдруг запел тоненьким тенорком:

Все засмеялись, а старик подмигнул Димке и снова запел:

— Как там дальше, Толя, забыл я… Ну что ж, друзья мои, концерт выездной бригады рыболовов можно считать законченным. Э-э, да вы тут чайком пробавляетесь. И как, горячий? Спасибо, спасибо, не откажусь, — наклонил голову старик и взял протянутую Антоном Валентиновичем кружку. — Мы-то свой термос второпях в «Москвиче» забыли. Зимушка-зима, ой снежная нынче. Пришлось машину у моста оставить, — говорил он, прихлебывая горячий чай.

Димка заметил, что старик слишком внимательно рассматривает отца, пряча в своих пышных усах лукавую улыбку. Антон Валентинович тоже начал внимательно поглядывать на разговорчивого старика.

Сделав последний глоток из кружки, старик вынул из кармана складной рыбацкий нож, привязанный за колечко к тонкому витому ремешку.

— Хорош, хорош! Рад, что вижу тебя в добром здравии, — сказал он недоумевающему Антону Валентиновичу. И вдруг черенком ножа начал что-то дробно выстукивать по донышку кружки.

Бодренков застыл с портсигаром в руке, так и не достав из него папиросу. Недоуменно смотрел на старика и дядя Максим.

Поднялся со своего места Антон Валентинович, уронил на снег портсигар и шагнул к старику. Лицо его было растерянным. Он еще несколько секунд вслушивался в звонкий дробный перестук, а затем взволнованно заговорил:

— Мои позывные! Товарищ Ветров?! Вениамин… Вениамин Иванович!.. Вы ли это?

— Я, мой друг. Я! — ответил посмеиваясь старик. Он отложил в сторону кружку, сунул в карман нож и тоже поднялся с санок.

— Здравствуй, товарищ Антон. Ну что ж, давай обнимемся по-братски…

А Димка смотрел во все глаза, как обнимались и целовались его отец и бородатый старик.

Димка даже заметил слезы на глазах у всегда спокойного отца, да и старик, вытащив большой платок, тоже вытер лицо. Нагнувшись, он поднял оброненный Бодренковым портсигар.

— Давно не курил, а сегодня нарушу свой обет. Дай-ка огоньку, Анатолий… Ну, сядем рядком да поговорим лад-ком, друг ты мой давний.

А Бодренков говорил растерянно:

— Как же так, Вениамин Иванович? И не предупредил… письмо прислал бы, телеграмму. Да что мы сидим здесь на льду. Давайте собираться домой… Радость-то какая! — И Елена моя обрадуется.

— С Еленой твоей мы уже встретились. Хотела она тоже на Неман бежать, да мы не позволили. Решили сами с Анатолием найти вас.

— Давайте, давайте собираться, — поторапливал всех Антон Валентинович.

— Да что ты, Антон, торопишься, — сказал Вениамин Иванович. — В кои веки я на рыбалку выбрался, да еще к другу заветному… Нет, нет, побудем часок, рыбки наловим к праздничному столу. А Елена твоя, между прочим, как только встретилась с нами, не в пример тебе, хоть я и бороду отрастил и усы, сразу меня узнала…

Заметив, как внимательно Димка наблюдает за всем происходящим, старик сунул руку куда-то под пушистую бороду и вытащил длинную конфету в целлофановой обертке.

— Получай, Дмитрий Антонович… Ну как, сегодня много наловил?

— У меня удочку рыба утащила, — доверительно признался Димка.

— Ай-яй! Как же так? И вороненок твой не укараулил. Скажу тебе ко секрету, у меня тоже такой конфуз был: полез за папиросой, пока прикурил, глядь, а удочки нет… Спасибо соседу, успел тогда мою удочку подцепить.

Димка повеселел.

— Дедушка, пока вам там лунку рубят, — он кивнул в сторону Анатолия, который уже орудовал пешней шагах в десяти, — вы в моей попробуйте. Может, даже удочку выловите.

— Ну, если хозяин позволяет, попробую. — Старик похлопал по плечу все еще стоящего рядом Антона Валентиновича и сказал ему вполголоса: — Ты, Антон, займись-ка тоже рыбалкой. Будет вечер, будет встреча застольная, там и наговоримся досыта. Дай мне сейчас жажду рыбацкую утолить, хочу и я рыбку-другую поискать в глубинах неманских.

Бодренков старший отошел к дяде Максиму, который возился у своих ставков. Но, видно было, что рыбалка уже мало занимала его.

Вениамин Иванович живо подготовил свою снасть. Димка загляделся на блесну, прикрепленную к радужной леске. Была она двухцветная: с одной стороны красная, а с другой — белая, серебристая, и тройник на блесне был закрыт красными шерстяными нитками.

Опустив блесну в лунку, Вениамин Иванович подергал несколько раз удочкой, приговаривая:

— Ну, где там окунь-воришка, подавай нам Димкину снастишку, а то самого вытащу. — Дернул еще пару раз и сказал изумленно: — Ты смотри, зацепил.

Но зацепил он не удочку, а хорошего горбача. Выбросил на лед, тряхнул удочкой, и окунь выплюнул блесну.

— Вот так-то, — удовлетворенно сказал он, вновь опуская блесну.

Димка заметил, что при этом Вениамин Иванович укоротил леску. И новый окунь забился на льду.

— А вы почему леску укорачиваете? — спросил Димка. Он уже сидел у своей первой лунки и подергивал удочкой. Но больше следил за бывалым рыболовом.

— А я, внучек, рыбу ближе ко льду поднимаю. Ловить быстрее… — ответил Вениамин Иванович, вытаскивая очередного окуня. — С удочки, видишь, они сами слетают. Я бородку на крючке спилил, вот и не засекается рыба наглухо. Только тут сноровка нужна: чуть леску ослабишь, добыча и уйдет.

Димка так заслушался, что чуть не упустил свою удочку, на которую взялся приличный окунь. А тот дергал леску, будто злился на мальчика: «Поймал, мол, так вытаскивай!» Димка вытащил его, сунул в ящик и глянул вокруг. Отец с дядей Максимом тащили щуку, взявшуюся на живца. На удочку дяди Толи шла больше плотва.

Ивашки с Громом вблизи не было, как видно, промышляли на берегу в кустах тальника. Димке захотелось пробежаться, погреть ноги, зябнущие в тесноватых валенках. Он смотал свою удочку, положил ее в ящик, собрал туда же свой и отцовский улов. Ветерок, тихий вначале, стал крепчать. Потянула поземка. Начали снимать ставки и отец с дядей Максимом.

Антон Валентинович снова подошел к своим гостям. Димка услышал конец разговора:

— …Вот только где машину поставить? Снегу столько намело, что мы ворота второй месяц не открываем.

Дядя Максим, укладывая пойманных щук в свой рюкзак, добавил:

— На улице постоит. У нас пропаж не бывает. Воришка лишь один есть — вороненок Ивашка — черная рубашка, а ваш «Москвич» ему не по клюву.

На том и порешили. Вениамин Иванович уступил свои лыжи Димке, а сам пошел вместе с остальными рыболовами по проторенной тропинке к дому Бодренковых. Анатолий заскользил к мосту, где стоял «Москвич». Следом за ним — и Димка. Какой же мальчишка не захочет покататься на машине. Тем более, что у «Москвича» уже похаживал Сашка Воробей. Он уселся рядом с Димкой на заднем сидении. На капоте машины лежал слой снега. Ивашка прочно обосновался на этом насте. Он лишь взмахивал крыльями, когда «Москвич» подпрыгивал на дорожных выбоинах. А за машиной бежал Гром.

 

КАК ВАРЯТ УХУ

Анатолий Вениаминович с помощью ребят устроил «Москвича» у ворот Бодренковых. Они спустили воду из радиатора, протерли замшевыми тряпками стекла и натянули на машину чехол, который достали из багажника.

Когда, покончив со всеми хлопотами, распрощавшись с Сашкой, которого мать позвала ужинать, Димка с Анатолием вошли в дом, на кухне уже царило веселое оживление. Вениамин Иванович сразу покорил сердце хозяйки. Сняв полушубок, под которым оказался байковый лыжный костюм, он повязал запасной передник Елены Петровны, достал из кармана острый рыбацкий нож, придвинул табуретку к ведру с картошкой, и тонкая-тонкая кожура начала виться в его проворных пальцах.

Елена Петровна говорила, что, мол, сама справится, а в то же время укоризненно поглядывала на мужа и Димку. «Вот видите, гость, а мне сразу помогать принялся».

Антон Валентинович тут же натянул полушубок и с ведром направился к колодцу. А Димка, захватив кастрюлю с кормом, приготовленным для петушков, побежал в сарай.

Когда он возвращался, Ивашка попытался юркнуть за ним в кухню, но в руках Елены Петровны мелькнул веник, огорченный вороненок повернул к конуре, куда уже успел залезть Гром.

А за кухонным столом вовсю хозяйничал Вениамин Иванович.

— Аленушка, разреши мне самому уху сварить. По закону рыбацкому: кто меньше поймал, тот и рыбу чистить должен.

Говорил это, а сам уже бросал вычищенных окуньков и плотву в подготовленный Еленой Петровной чугунок.

— Ты, Дима, едал когда-нибудь царскую уху? Нет? Вот сегодня я такую и состряпаю. Эх, ершиков бы пару сюда!

— А у меня есть и ершики! — воскликнул Димка. — Их позавчера Сашка Воробей наловил и со мной поделился, — для Ивашки.

— Вот и полный набор будет, — обрадовался Вениамин Иванович.

Димка принес полотняный мешочек с десятком ершей.

Дядя Максим и Анатолий Вениаминович, покуривая, сидели в стороне и о чем-то вполголоса разговаривали.

А Димка во все глаза смотрел, как чародействовал Вениамин Иванович. Тот сложил в чугунок мелкую рыбу, залил водой и попросил хозяйку поставить в печку. А сам принялся чистить очередную порцию, выбирая окуней и плотву покрупнее.

Перепало немало и Котяшу, который уже давно, мурлыча, терся о валенки Вениамина Ивановича.

— Вот в Сибири мы однажды уху варили, так в третью порцию у нас заложен был хариус, да и таймень в котел пошел. Ну что ж, заменим их щучкой.

— Вы, дедушка, покрупнее возьмите, вон ту, — не утерпел Димка.

— Э-э, нет, внучек, ту, что покрупнее, хозяйка зафарширует. А вот эту, небольшенькую, мы и положим в уху. Сахарная.

Елена Петровна очистила пару луковиц, нашинковала моркови, достала пряности.

— Ну как там, хозяюшка, окуньки да ершики, видать, сварились?

— Кипят уже.

— Глаза побелели, значит, готовы. Дайте-ка мне дуршлаг.

Вениамин Иванович процедил юшку, а мелочь, вывернув в миску, протянул Димке:

— Вот остынет, своим дружкам, Ивашке да Грому отнесешь, пусть и они полакомятся. Теперь заложим вторую порцию. — Он опустил в чугунок окуней и плотвиц. — И снова в печку! А мы отдохнем тем временем, папироску выкурим. Правда, здесь и без меня дымокуров хватает. Ты их гони, Елена Петровна, пусть промнутся с сынком моим. Эй, Анатолий, пройди посмотри, где тут магазин ближайший расположен.

— Да что вы, Вениамин Иванович, — сказал старший Бодренков. — Что надо, и у меня в доме найдется.

— Мы это знаем, мы это чувствуем, но и ему не помешает разведку ближнюю произвести.

Дядя Максим и Анатолий быстро собрались и позвали с собой Димку. Но Вениамин Иванович его не отпустил.

— Сами, сами идите, а он пускай у меня кулинарии поучится. Пригодится в жизни эта наука юному рыболову-спортсмену. Так, Дима?!

Вскоре и вторая порция ухи была готова. И ее Вениамин Иванович процедил через дуршлаг, вывалив в миску разваренную рыбу.

— Вот теперь заложим сюда картошки и крупы добавим пару ложек. Елена Петровна, чугунок поглубже задвинь, побыстрее сварится… Я бы и сам с ухватом управился, но обычай у нас исконный — печкой хозяйка распоряжаться должна… Ну, Димушка, рыбка эта остыла, а ее ведь ждут, не дождутся и птица и собака.

Димка схватил миску и выскочил на крыльцо. Ему все больше и больше нравился дедушка Вениамин. Говорил все время мягко, не приказывал, вежливо намекал, сделать надо, мол, то-то и то-то, и подчинялись ему беспрекословно.

Конечно, Ивашка с Громом обрадованно выскочили из будки, почуяв запах рыбы. Вывернув рыбу в корытце, Димка заторопился назад в кухню.

И не зря. Дедушка рассказывал матери, как в прошлом году на своем выносливом «Москвиче» они с сыном проохали по Кемеровской области, побывали в Прокопьевске, познакомились с тамошними шахтерами, тоже завзятыми рыболовами, и ловили с ними рыбу па Чумыш-реке. Особенно тепло вспоминал машиниста шахтного подъемника, белоруса Бориса Константиновича. Живет тот далеко от своей родины, домик построил, семью завел, дочек растит — Любу и Лиду. На «Яве» с коляской возил он Вениамина Ивановича на реку и озера. Ловили они с надувной лодки, и уловы были хороши.

— Вот так получается, — говорил Вениамин Иванович, — Борис — белорус, а живет в Сибири, а я сибиряк — коротаю свой век у вас.

Под этот разговор в чугунке сварилась и картошка, и крупа. Вениамин Иванович разрезал на куски самого большого окуня и «сахарную» щучку, опустил в чугунок и уж теперь заправил уху луком и прочими специями. И чугунок вновь отправился в печку.

К возвращению мужчин из магазина уха была готова.

С бесхитростной детской прямотой Димка спросил вдруг:

— Дедушка, а дедушка, сколько вам лет?

— Я, внучек, родился в прошлом столетии. Солдатом был в первую мировую. А силушка еще… — Он неожиданно подхватил Димку под локти и поднял вверх. Подержал минуту, опустил бережно и продолжил; — А силушка, видишь, еще есть. А почему? Встаю с петухами, с солнышком. Днем не прилягу ни разу. Вот то-то.

Потирая исподтишка свои локти, занемевшие от крепкой хватки дедушки Вениамина, Димка решил про себя: «Буду и я вставать с петухами, как дедушка».

А тот продолжал:

— Повоевал за царя-батюшку, потом в Омске в депо работал. И снова воевал. Против адмирала Колчака. Хотел, видите ли, правителем верховным стать, нас в бараний рог свернуть. Да крепка косточка рабочая оказалась: не по зубам адмиралу. Мы его под Иркутском и скрутили…

 

ПАМЯТНЫЙ ВЕЧЕР

Между тем ужин был готов, стол накрыт. Мужчины палили себе по чарке, по Вениамин Иванович отказался:

— Приемлю лишь трижды в год: в День Победы, в годовщину Великого Октября и когда со старым годом прощаюсь. Да и то по одной рюмке. — Он бережно вынул из чугунка куски рыбы и сложил их на блюдо. — Вот теперь, хозяюшка, налейте каждому по тарелке, а потом и рыбкой закусим… Давай, Дима, мы с тобой начнем.

Уха была отменной. Димка и от любимой селедки с луком отказался, и на сало, нарезанное тонкими ломтиками, не посмотрел — с большим удовольствием съел тарелку ухи, а потом еще и ладный кусок рыбы.

— К такому угощению, — проговорил Вениамин Иванович, разглаживая свои пушистые усы, — и беседа должна быть интересной. Вот давайте, друзья, пусть каждый расскажет о самом памятном дне в своей жизни. Начнем с хозяина. Прошу, Антон Валентинович.

Димка был разочарован, ему хотелось, чтобы дедушка Вениамин рассказывал, а тут — папа. Ну что он расскажет?.. О школе что-нибудь…

Антон Валентинович глубоко задумался.

— Ну да ладно, помогу тебе. Как говорят, мой зачин и твой почин, — сказал Вениамин Иванович. — В довоенные годы работал я здесь в вашем городе секретарем партии. Приглядывался, знакомился с жителями. что вернулся после окончания института Антон и начал учительствовать в школе. Парень был не шибко разговорчивый, а успехи в работе — Приглядывался к нему. Антон домик начал строить для себя, с Еленой Петровной повстречался, свадьбу справили вскоре. Домик, правда, не этот был, а поменьше… Война нагрянула… Вызвали меня в обком и говорят: на фронте тяжело, видно, враг район твой захватит. Готовь, Вениамин Иванович, подполье партийное. Вернулся назад, стал людей верных подбирать, вызывать по ночам для бесед сокровенных.

Тут и вспомнил про Бодренкова. Знал я, что еще в школе радиолюбителем он был. И в институте, когда учился, радиоделом продолжал увлекаться… Беспартийный, — заметив протестующее движение Антона Валентиновича, поднял успокаивающе руку. — Ты, Антон, погоди, погоди. То, что до войны в партию не вступил, для нас выгодно было. Легче конспирировать тебя было. Верили тебе. Так вот, вызвали и сказали: остаешься в городе. Дали шифры, рацию, пароли для связных. Разрешили и Аленушку привлечь в помощь…

Не буду рассказывать, как при фашистах Бодренков передачи наладил. А принимал эти передачи я, был тогда начальником во фронтовом радиоотделе. Да, видно, не убереглись люди наши в городе. Попали на подозрение фашистам. Чуяли они, что где-то тут, рядом с узловой станцией, радист наш работает. А что случилось тогда с тобой, и расскажи сегодня, — ободряюще глянул на Димкиного отца Вениамин Иванович.

А тот сидел задумавшись, затем посмотрел па притихшую Елену Петровну и начал вполголоса:

— Успел мне свой человек шепнуть: «Сегодня ночью возьмут тебя». Сидим мы с Еленой и решаем, что Вышел я в сумерках но воду, глянул вокруг. Приметил засада за забором. Значит, ни уйти, ни рацию вынести, шифры, ни сведения, что не успел передать. Прошел я кухню, а дело поздней осенью было. Гляжу, в углу поленья сухие уложены почти до потолка. «Ну, думаю, может, пронесет беду. Если возьмут меня, то мать, — она с нами жила, — и Елена в живых останутся.

Димка сидел не шелохнувшись, во все глаза смотрел на отца. Знал он, что отец подпольщиком был, но рассказов таких никогда не слыхал.

— Говорю жене, — продолжал Антон Валентинович, — давай-ка мои стамески и прочий столярный инструмент. Сел па кухне, окно занавесил, дверь на запор и давай в поленьях пеналы делать. Сделал десятка два, крышки из того же дерева изготовил. Разобрал свой передатчик, — он у меня невелик был, — и в пеналы… Шифры сжечь пришлось. Туда же, в печку, все стружки до единой отправила

Ужин приготовили, а кусок в горло не лезет. Всю ночь просидели, ждали стука в дверь. Не пришли. Решил утром выйти я из дому. Только калитку отворил, тут меня по голове и за руки… Поволокли назад в дом… Все перерыли, половицы подняли, в печке кирпичи расшатывали… Дрова трижды перебрасывали с места па место… Ничего нс нашли. Меня, конечно, взяли, увезли. А семью не тронули… Потом многое было еще в моей жизни… И допросы, и пытки, и концлагерь во Франции, и побег, и участие во французском Сопротивлении, и ранение… А вот та ночь, когда ожидали ареста и обыска, самой трудной была.

— Да-а, — нарушил молчание Вениамин Иванович. — Вот, значит, как оно было. Правда, известили меня о том, что, мол, появился после освобождения один из радистов моих подпольных. А встретиться не довелось… Рана у меня открылась. Пришлось больше года по госпиталям валяться. А потом врачи на юг отправили… Да и возраст подошел… Как ни хотел я работать, вызвали меня, руку пожали, еще один орден вручили, а с ним и книжку пенсионную…

— Дедушка, а что за рана была у вас? — спросил Димка.

— Вот об этом, друзья мои, и расскажу вам сегодня. Находился я тогда в штабе, пули туда не долетали, да и снаряды тоже. Фашистов мы уже гнали в три шеи. Беларусь ваша была освобождена уже и Польша тоже почти вся свободной стала. Шли бои за Восточную Пруссию. Надо было туда, в тыл вражеский, разведчиков наших забросить. Подобрали мы ребят боевых, и должен был я их на самолете сопровождать…

Декабрьской ночью, почти в канун Нового года, вылетели. Меня командир корабля парашют заставил надеть. Не хотел я его надевать, зачем, мол? Не мне ж, а другим прыгать доведется. Да прозорлив летчик оказался. Спас меня тот парашют… Прилетели мы в район назначенный, стали мои ребятки по одному в темень ночную прыгать. А я стоял сбоку у дверцы открытой. Не думал, не гадал, что случится… Вражеский ночной истребитель заметил нашу машину по моторным выхлопам. Подкрался исподтишка и резанул очередью. Ударило меня в грудь, и провалился я в темень ночную. Лишь в последнее мгновение почувствовал, как дернул меня раскрывшийся парашют, и сознание потерял… Две пули всадил в меня в ту ночь летчик фашистский.

Очнулся под утро, вишу на сосне, — парашют в ветвях запутался. Раскачиваюсь на ветру и думаю: вот и конец пришел тебе, товарищ Ветров. Будут сейчас немцы лес прочесывать и вздернут тебя на этой же сосне. Ощупал себя да и ахнул: мало того, что ранен, а ведь оружия-то с собой нету. Лишь нож перочинный в кармане нашел, да и тот тупой. Начал одной рукой стропы перерезать (вторая пулей пробита была). Перерезал несколько стропов и думаю, как это вниз сигать буду: высота немалая, метра четыре. А тут слышу: по лесу идут. Поторопился, резанул по последнему стропу и вниз в сугроб ухнул. Снова сознание потерял… Пришел в себя, слышу: снег скрипит, несут куда-то. Приоткрыл глаза, глянул, а то ребята мои, которых сопровождал.

Оказывается, нашли они парашют висящий. Стащили его, закапывать в сугроб начали и меня обнаружили. Нелегко им пришлось. Задание боевое выполнять надо, а тут меня с собой таскай. Хорошо еще, что радистка умелая оказалась в группе. До войны фельдшерицей работала. Тамарой звали… В Бешенковичах сейчас живет. Хирургом районным работает. Успела после войны институт окончить…

— Дедушка, дедушка, вы о себе, а не о докторше, — перебил нетерпеливо Димка.

— Ну что о себе. Вышла паша группа через месяц к фронту, и я с ними. Вот и вся моя ночка трудная, фронтовая… А чего это Максим Савельевич молчит? Пора и ему слово дать. Расскажи-ка, танкист, горевший да не сгоревший.

Дядя Максим полез в карман за самосадом. Неторопливо свернул цигарку, заклеил ее, прикурил и, прищуриваясь, глянул на всех, кто сидел за столом. Подмигнул Димке и начал:

— Вот вы ночи фронтовые здесь вспоминали… И у меня в памяти немало дней, ночей… Дело было в калининских лесах. В одном из боев ударила в мою машину фашистская болванка, покорежила танк, да и меня зацепила основательно. Вытащили друзья-товарищи через передний люк, был я в ту пору механиком-водителем. Очнулся через несколько дней: гляжу, вокруг койки стоят. Значит, в госпитале лежу. Пробыл я там немало, дело к весне шло, раны мои зажили, и решил я: пора в бригаду свою возвращаться.

Врачи написали, что ограниченно годен, и выпустили. Бригада наша недалеко стояла. На попутной машине быстро добрался. А из штаба в свой батальон прибыл. Встретили меня хорошо. Командир батальона, до сих пор его имя-отчество помню, Аркадий Данилович, и говорит мне: «Побудешь при штабе, экипажи, мол, все укомплектованы. Запасных машин нам пока не присылают, а тебя отпускать не хочу. И определили меня связистом. Стояли мы в обороне, в лесу, километрах в десяти от переднего края, — бригада в резерве находилась. Вот и начал я по просекам да лесным тропинкам похаживать, линию проверять да сил набираться.

Фронт стоял по реке Ловати… Ох и запомнилась эта река многим фронтовикам. Берега болотистые, топкие. И окопа не выроешь, не то что траншею. Сразу болотная вода заливает… Ну да разговор не об этом, о ночах фронтовых…

Сидим мы однажды в блиндаже. Я, помню, отоспался уже, вышел, а вокруг весна, весна… Ветер теплый воет, дождик накрапывает. Немцы по ночам огонь артиллерийский беспокоящий вели. Бросали снаряды без прицела, по нашим тылам. Слышу, в лесу где-то грохнуло, через минуту еще раз взрыв ударил. Выскочил наш сержант из блиндажа и говорит мне: «Срочно на линию! Связь порвало». Взял я автомат, телефон и катушку на плечи повесил и двинулся. Прошел километра два по лесу, запахи вокруг смолистые, листом молодым березовым пахнет, аромат густой идет. Нашел порыв, соединил концы, аппарат подключил. Доложил об исправности и присел па пенек. Только начал цигарку сворачивать, а надо мною в кустах соловей запел… Одно колено, второе и залился, защелкал, засвистал. Сижу я тихо, даже курить не стал, чтобы не спугнуть соловушку… А тут фашистский снаряд над нами прогудел, да и рванул в чаще. Замолк соловей… Вдруг он вполголоса так цвиркнул раз, другой, будто спрашивал кого-то: «Жив… жив?..» А за спиной у меня, в кустах у самой земли, соловьиха в ответ: «Жива… жива!..» И снова разлилась по лесу звонкая соловьиная трель.

Немцы из пушки ударят, снаряд рванет в лесной чащобе. Замолкнет мой соловей, перекликнется с соловьихой и вновь поет. Так немцы и не смогли соловьиный концерт заглушить. Поет птаха о жизни вечной, о весенней радости… Потом поднялся я и тихо, чтобы не спугнуть птичью семью, отошел маленько, подключился к проводу. Меня сержант ругает, куда запропастился? Хотели второго посылать на линию. А я ему в ответ: «Соловьев слушаю». Помолчал мой сержант, а потом говорит: «Возвращайся на пункт связи. У нас здесь десятка три соловьев концерт дают, да так, что звон стоит по всему лесу».

Были потом и походы, и бои… Шли мы вперед, Калининщину всю освободили, Белоруссию начали освобождать. Но в самые тяжелые минуты я вспоминал о тон соловьиной ночи, о весне, о земле пробуждающейся…

Помолчали все за столом. Вениамин Иванович сказал;

— Спасибо тебе, Максимушка, чудесную ночку ты вспомнил. Сердце солдатское и в боях не грубело… Давай-ка и ты, Анатолий, расскажи о себе, — обратился он к сыну.

— Пришлось и мне однажды в переплете побывать. Случай, правда, не героический, в смешном положении оказался. Но, чур, не смеяться… Хотя, как говорят, из песни слова не выкинешь…

Выпустили нас из летного училища уже после Победы. Многих в гражданскую авиацию направили. Попал и я в ту группу. Прибыли в Приморский край, к Тихому океану. Леса там: летишь, летишь, и конца-краю пет. Определили меня почтовиком. Машину дали тихоходную, не новую. И начал я от поселка к поселку газеты, письма и прочую корреспонденцию доставлять.

На фронте такие самолеты кукурузниками называли. Приземляться могли на любом выпасе, за любой деревенской околицей. Так я и летал. А где вечер застанет, там приземлишься, передашь почту, самолет закрепишь тросами, чтоб невзначай ветром не перевернуло, а сам в избу к хозяину на ночевку определяешься. Люди меня уже хорошо знали.

Однажды летним вечером приземлился у таежного села передал почтовые пакеты и мешки. Осмотрел машину и пошел отдыхать. Хозяйка хлебосольная была, всегда меня шанежками угощала да молоком парным. На рассвете старушка разбудила меня. Лететь далеко надо было до следующего села, и дала она мне в дорогу бутылку с молоком. Пригодится, мол.

Уложил я мешки с почтой и поднялся навстречу солнцу. Лечу час, второй. Тихо, спокойно вокруг. Глянул случайно под ноги себе и чуть за борт без парашюта не выскочил: ползет по кабине змея. А подо мною — лес. Рук от штурвала не оторвешь… Сразу холодным потом покрылся. Летом-то мы в легких комбинезонах были. Так что ужалить меня было просто. Качнул я машину из стороны в сторону, думаю, может, выпадет она, кабина-то открытая. Так нет, только голову свою приподняла и зашипела. Еще раз качнул, а тут бутылка моя с молоком, что в ногах стояла, опрокинулась, затычка вылетела. Гляжу, змея к молоку припала. Не помню, как я до какой-то поляны у лесного хуторка долетел, приземлился, мотор выключил и через борт сиганул.

Бегу от самолета, будто взорваться он может, а навстречу — мальчишки. Остановил я их и говорю: «А ну, назад, там змея в самолете сидит». А сам отдышаться не могу. Не послушали меня, чертенята, на крыло залезли, глядят в кабину и кричат мне: «Дяденька, дяденька, не бойся. Это ужака, а не змея. Молоко твое допивает!» Самый шустрый из них вытащил ужа и песет мне показывать. Я от него стороной, стороной и говорю с облегчением: дарю вам, хлопцы, этого ужа на память. А они мне в ответ: «Да вы, дяденька, подождите маленько. Мы вам штук десять таких ужей у ручья нашего наловим», — под общий смех закончил Анатолий.

— Э-э, друзья-товарищи, — взглянул на часы Вениамин Иванович, — а время-то позднее. Вон у Димы уже глаза слипаются.

— Да что вы, что вы, дедушка! Спать еще рано.

Но мать строго напомнила сыну, что ложиться давно уже пора. Ее поддержал и Вениамин Иванович:

— Давай, Дима, на боковую. Да и мы все — спать, спать по палаткам.

Дима думал, что не заснет. Но едва лег, как глаза сами закрылись. День прошел большой, полный интересных встреч и событий.

Утром проснулся, соскочил с кровати, торопливо оделся. Что-то тихо в доме было. Лишь мать возилась на кухне, готовила поздний завтрак.

— А гости где, мама?

— Уехали, сынок. Проснулись пораньше, глянули на улицу: метель начинается. И решили побыстрее ехать, а то заносы могли бы их задержать в дороге… Да вон там на столе тебе дедушка оставил что-то.

Огорченный Димка прошел в комнату. На столе в маленькой открытой коробке лежали две блесны. Одна та, уловистая, на которую таскал вчера на Немане окуней дедушка Вениамин. Вторая — побольше, видно, для летней рыбалки.

Димка отодвинул коробку с блеснами и увидел записку:

«Дорогой Дима, пришлось уехать не попрощавшись. Получай подарок от меня и жди. Приедем летом на моторной лодке. Будешь хорошо учиться, возьму с собой, попутешествуем по Неману. До встречи».

 

ПАВОДОК

К наднеманским полям и лесам неудержимо катилась весна.

Погода стояла неустойчивая. То налетал шквалистый ветер, метель закручивала снеговороты, и после школы Димке приходилось немало трудиться во дворе, расчищая дорожки к сараю, где зимовал поредевший петушиный отряд к колодцу и собачьей конуре, в которой прочно обосновались Ивашка и Гром. То вдруг ярко светило солнце, на козырьках крыш вырастали длинные сосульки, и начиналась звонкая капель.

Почти все Димкино время занимала школа и приготовление уроков. Лишь изредка удавалось им с Сашкой Воробьем выбраться на Неман. Уловы были скудными. Рыба ушла в затененные омуты, и на мормышку попадались лишь невзрачные окуньки да мелкая плотва.

В марте зажурчали ручьи, начал разрушаться санный путь через Неман. За одну ночь ветки клена во дворе Бодренковых покраснели, а ивовые заросли на лугу покрылись множеством серебристых сережек.

И вдруг снова налетели ветры, пригнали темные облака, пошел дождь вперемежку со снегом. Блеснули молнии, и прогремел редкий в эту пору первый гром. Он как бы дал сигнал к общему натиску тепла с юга.

Ветер переменился, он нес талые запахи, был полон смолистой горечи.

Теперь не только днем, но и ночью слышалось журчанье ручьев. Лед еще стоял на Немане, и вода шла поверху, смывая па своем пути остатки побуревшего снега, клочья сена, сухие ветки и разный мусор, накопившийся за зиму.

— Быть большому паводку, — сообщил местный радиоузел.

Городок готовился к поединку со стихией. Укреплялись мосты, подвозились к ним тугие мешки с песком. Специальные наряды дежурили круглосуточно, готовясь подрывать ледяные заторы.

Димка был в школе, когда разнеслась весть:

— На Немане лед пошел. Вода выходит из берегов. Это был последний день перед весенними каникулами.

Димка и Сашка Воробей прибежали домой запыхавшись, бросили портфели и, даже не пообедав, помчались на берег реки. Но дальше луга им пройти не удалось. На глазах прибывала вода: рыжая, перемешанная с размолотым льдом, она подходила уже к окраине улицы.

Дядя Максим и еще несколько человек в высоких резиновых сапогах вытаскивали из воды лодки и привязывали их длинными веревками к перекладинам дворовых заборов.

Ребята попытались пробраться к старому мосту. Но и здесь не повезло: патруль вернул их назад.

Даже ночью через открытую форточку слышался скрежет льдин, плывущих по Неману и наползающих друг на друга. Под утро прогремело несколько взрывов — это подрывали ледяные заторы у мостов.

Димка вышел на крыльцо и не узнал своего двора. Вода уже плескалась на огороде, раскачивала собачью конуру.

Отец с матерью торопливо складывали книги, постели и другие вещи.

— Давай, Дима, не мешкай, вот эти книги неси, — сказал Аптон Валентинович, заворачивая в большое рядно телевизор. — По радио передали, вода весь день прибывать будет. Нам из комнат все, что успеем, надо на чердак перенести… Ба, вот тебе и успели!

Димка выглянул в окно.

Широко расставив ноги и отталкиваясь шестом, дядя Максим через огород гнал к крыльцу свою длинную лодку.

— Эй, хозяева! — крикнул он, постучав шестом в оконный наличник. — Пора эвакуироваться. Приказано всех женщин и детей наверх в город вывезти.

— Дима, собирайся, — сказала мама. — Вот я тебе сапоги приготовила, пальто, свитер, ушанку. — Она была уже в резиновых сапогах, в платке и надевала старое пальто.

— Папа, папа! — взмолился Димка. — Я с тобой останусь. Честное пионерское, с чердака ни ногой. А еды нам хватит. Мама вон все кастрюльки туда перетянула. И три буханки хлеба…

— А может, оставишь Диму со мной? — нерешительно спросил Антон Валентинович.

— Пусть остается, — неожиданно согласилась Елена Петровна, — только смотрите, будьте осторожны… Я там на чердаке, возле трубы матрац расстелила и полушубки оставила, — говорила она, торопливо сбирая в сумку необходимые вещи.

— Елена Петровна, соседка, — крикнул снова дядя Максим, — давай выходи побыстрее. Мне еще Апанасиху перевозить надо. Ее вода около сарая настигла, она уже на крыше сидит.

Елена Петровна уехала с дядей Максимом уже не огородом, а прямо по двору через раскрытые ворота.

Паводок был бурный. К концу дня Гром и Ивашка забрались на плоскую крышу сарайчика. Там же очутился и Котяш. Кот занял позицию поближе к стволу клена, чтобы в минуту опасности перемахнуть на пего.

Димка из чердачного оконца кинул на крышу несколько хлебных корок. Большая часть из них перепала Грому, который поделился с Ивашкой. А Котяшу досталась лишь одна корочка.

Вода окружила дом Бодренковых, залила крыльцо, но в комнатах ее еще не было. Антон Валентинович бродил по опустевшему дому, ставил стулья и тумбочки то на печь, то на широкий комод.

К вечеру на затопленных улицах отключили электричество. Наши робинзоны зажгли припасенную свечу. Заехал к ним на огонек и дядя Максим. Они услыхали, как он шлепает по воде, уже залившей комнаты, затем увидели свет электрического фонарика.

— Ну, как вы тут устроились, соседи? — спросил дядя Максим, забравшись иа чердак. — Ух и намаялся я сегодня. Хочу сапоги снять, ноги натрудил.

Ему нашлось уютное место у трубы. Вместе поужинали. Димка быстро уснул. Он и не слышал, о чем говорили далеко за полночь дядя Максим и отец.

Утром его разбудил рев моторов. Над городком проплывали военные вертолеты. Они спешили в Занеманье, на помощь сельским жителям, застигнутым паводком в прибрежных деревнях.

Вода поднялась еще выше, по льда уже не было. Он ушел в низовья Немана.

Дядя Максим еще на рассвете уплыл па своей лодке по улице, разыскивая тех, кто не успел или не захотел перебраться на более надежные, высокие места в первый день паводка.

Димка не отходил от чердачного окна. Здесь валялось несколько пустых ящиков, и он, поставив их один на другой, устроил себе наблюдательный пункт. Ему хорошо были видны и разлив реки, и мосты, и даже саперы, что-то делавшие на мостовых быках. Димка жадно смотрел на эту необычную картину, подсвеченную ярким солнцем, вдыхал влажный воздух, напоенный терпкими запахами леса… Смотрел и вспоминал все то, что увидел и узнал за прошедшие месяцы. Пролетели они быстро и оставили в его памяти много интересного. Теперь леса, которые виднелись за разливом реки, были не просто лесами. В них Димка открыл для себя большой мир, наполненный пением птиц, следами лосей, беличьими гнездами, разными зверями и зверюшками. И река была полна живых существ, таящихся в ее омутах и глубинах. А главное — жили на берегах Немана и знакомили Димку с его красотами и богатства-ми хорошие, добрые люди…

К полудню дядя Максим вновь приплыл во двор Бодревковых. Да не один, а вместе с Еленой Петровной. Она взобралась на чердак и сказала:

— Как хотите, а я за ночь глаз не сомкнула. Принимайте в свою компанию. — И сразу же начала убирать разбросанные постели, перемыла миски, выбросила на крышу сарая остатки ужина, к большой радости Грома и Ивашки.

Дядя Максим хотел передать ей Котяша. Но тот одним прыжком очутился на клене. Ивашка взлетел на крышу дома, он уже не раз за день побывал на чердаке. И Гром не захотел прыгать в лодку. Дядя Максим махнул рукой:

— Не хотите, не надо, упрашивать не буду.

А вот петушки со своего насеста в сарае охотно перекочевали в лодку. Только испуганно кудахтали, когда дядя Максим передавал их Диме, а тот — Елене Петровне.

Петушки заняли один из чердачных углов. Держались они гуртом, птиц пугала тревожная обстановка паводка.

Дядя Максим собрался отъезжать на своей лодке от дома Бодренковых, но его задержал Антон Валентинович:

— Довези-ка меня до площади. — И, заметив вопрошающий взгляд Елены Петровны, пояснил: — Надо мне, Лена, к школе подъехать, посмотреть, что там делается. Может, помочь придется. Здесь у нас все в порядке, семья в сборе, а там… Словом, я съезжу на часок-другой.

— Давай, Валентиныч, я тебя быстро свожу. Ты там займешься своими делами, а я часа через два за тобой к школе подплыву.

Отец уехал с дядей Максимом. Димка вновь устроился у чердачного окна. Но долго сидеть ему не пришлось. Елене Петровне мешали веревки, натянутые па чердаке. Готовя обед, она то и дело задевала за них головой.

— Дима, а Дима, помоги мне, — сними-ка, сынок, веревки, смотай их аккуратно и повесь в углу.

Димка охотно принялся за работу. Веревки были почти новые, не утратившие своего белого цвета, их поздней осенью купил Антон Валентинович. Сматывать их было легко, и вскоре в руках мальчика оказался аккуратный большой жгут. Он повесил его на гвоздь рядом с чердачным окном.

С улицы послышались удары шестом по забору. Дядя Максим проплывал мимо и, затормозив у дома Бодренковых, крикнул:

— Эй, соседка, у тебя все в порядке? Антон Валентинович просил передать, что задержится. Там в школе с первого этажа на второй все кабинеты переносят. Старшеклассники помогают. Из штаба по борьбе с паводком сообщили: сверху идет большая волна. Ледяной затор где-то взорвали. Так смотри, чтоб у тебя здесь ничего не смыло. А я по улице поеду, предупрежу всех, кто в домах остался.

— У нас, Максим Савельевич, все в порядке. Дом крепкий, высокий, пересидим. А Антону, если сможешь, покушать отвезешь.

— Подъеду через часок.

— Мама! Я за Грома боюсь, его водой может смыть.

— Вот дядя Максим и заберет твоего Грома сюда, на чердак, — успокоила сына Елена Петровна.

Димка, пользуясь тем, что мать занялась своими делами и не обращает па него внимания, пошире распахнул створки окна. Высунулся по пояс, внимательно осмотрел весь двор. Ивашка и Гром сидели па плоской крыше сарайчика, а Котяш спрятался где-то в верхних ветвях клена. Димке захотелось глянуть, что делается в саду. Он даже примерился, как вылезти из окошка. Под ним был карниз в полкирпича. «Эх, если бы мамы не было, я прошел бы по этому карнизу до угла, а оттуда к Грому спуститься запросто», — думал он.

Водяной вал налетел внезапно. Он повалил забор, с грохотом ударил в стену сарая во дворе Апанасихи. Заскрежетали сломанные доски. Сарай сдвинулся со своего места. Второй удар воды — и сарай медленно начал крениться набок, затем рухнул, с грохотом и всплеском посыпались в разные стороны бревна. Даже дом Бодренковых задрожал под напором воды.

— Ой, Димушка, страх какой, — испуганно проговорила Елена Петровна, прижимая к себе сына и глядя через его плечо на разбушевавшиеся волны. — Смотри, смотри, лодку дяди Максима несет.

В верхнем конце улицы показалась полузатопленная лодка. Дядя Максим обломком шеста пытался выгрести к их дому, по волны несли его на прибрежный луг. А там творилось что-то невероятное. Большие льдины с грохотом налезали друг на друга, раскалывались, вставали торчком…

Димка, долго не раздумывая, схватил висевшую на гвозде веревку, перекинул ее через плечо и одним махом выскользнул из окна.

— Дима, Дима, куда ты?! Свалишься, сынок!.. Осторожнее, держись крепче.

Он быстро прошел вдоль стены по карнизу и прыгнул на крышу сарайчика. Подгнившая доска сломалась под ним. С трудом выдирая ногу, вскочил и побежал по краю крыши. И как раз вовремя!

Дядю Максима проносило по улице мимо двора Бодренковых. Димка метнул веревку, а дядя Максим ухватился за нее. Второй конец Димка сразу намотал на руку и начал пятиться назад по крыше.

— Дима, Дима, — крикнула из окна Елена Петровна, — позади тебя в стене крюк вбит. Привяжи веревку за него.

Димка сразу нашел этот крюк и быстро намотал на него конец веревки.

Через несколько минут лодка была во дворе Бодренковых. Дядя Максим, мокрый по пояс, привязал свой конец веревки к кольцу на носу лодки, устало вытер пот со лба и сказал:

— Ну, Дима, долг за мной. Большой долг… Давай своего Грома ко мне в лодку.

Собака не сопротивлялась. Гром также был напуган разбушевавшейся стихией, грохотом ломавшихся льдин. Он сам прыгнул в лодку и по ней перебрался на крыльцо, затем по лестнице на чердак. Следом за Громом залезли туда дядя Максим и Димка.

Бледная Елена Петровна сразу же принялась раздевать сына. Она молчала, но ее вид без слов говорил о том, что она пережила за эти минуты.

На ноге у Димки обнаружилась длинная кровоточащая ссадина. Елена Петровна промыла ее теплой водой, перевязала и, завернув Димку в полушубок, велела лежать.

— Максим Савельевич, вот возьмите, — она передала ему, вытащив из узла, теплый лыжный костюм мужа. — Переоденьтесь. А на ноги вот вам валенки. Сейчас горячим чаем отпаивать буду. У меня где-то мед есть. И никуда я вас обоих не пущу сегодня.

— Да не хлопочите, соседка. Со мной все в порядке. Вот отдохну немного и поеду к Антону Валентиновичу.

— Ну, нет! Прошу вас, посидите с нами. Он там не один. Думаю, что накормят и его и всех остальных. Кухня в школе на втором этаже, до нее вода не достанет. А мне одной оставаться здесь страшно… Вот вам кружка чаю, а потом обедать будем…

К вечеру третьего дня вода заметно пошла на убыль. Даже лодка дяди Максима села на мель у калитки, и он с бидоном свежего молока, хлюпая по воде, прошел к крыльцу.

— Вот вам свежие припасы, — сказал он Елене Петровне.

— Спасибо, сосед, сейчас расплачусь с вами.

— Ну-ну, никаких денег. Этак и мне придется платить за ночевку на чердаке да за ужин и завтрак. Чем-нибудь помочь?

— Если не трудно… надо окна пораскрывать, пусть ветром комнаты продует, сырость вынесет.

Вода еще шла по огороду, журчала в щелях дощатого забора. И здесь Димка увидел еще одно захватывающее событие.

Неповоротливый лещ, занесенный водой на их огород, попытался проскользнуть сквозь щель в заборе, рядом с сарайчиком, но застрял там и забил широким хвостом по воде. Не выдержало охотничье сердце Котяша. Он прыгнул на леща, вонзил в него свои когти и… начал тонуть.

Прыгнул в воду Гром, схватил кота за загривок и сразу же могучим прыжком взметнулся на крышу сарайчика.

А с котом вытянул и леща: Котяш не успел высвободить когти из спины рыбины. С криком опустился на крышу и Ивашка.

И наступил наконец мир между Громом, Ивашкой и Котяшом. Дружно, без ссоры и перебранки они втроем сытно подкрепились общей добычей.

За ночь вода ушла и со двора, и с ближайших улиц. Лишь прибрежный луг был залит еще несколько дней.

Жители хлопотали в своих домах, очищали огороды от нанесенного хлама, чинили поваленные во многих местах заборы.

Ремонтом занялись и Бодренковы. Немало воды оказалось в погребе, и вычерпать ее было нелегко. Покорежились обои в комнатах. Их сорвали, чтобы скорее высохли отсыревшие стены. Затем целый день переносили вещи с чердака, расставляя по комнатам кровати, столы, стулья. Словом, хлопот было немало. За этими хлопотами Димка н не заметил, как исчез Ивашка.

Сашка Воробей навестил друга и сказал, что видел Ивашку, да не одного, а с большим старым вороном. Они о чем-то долго говорили между собой па своем, одном им понятном языке, сидя па высоком черном тополе у моста, а потом вместе улетели за Неман к лесу.

Начал тревожиться и Гром. Он обошел комнаты, обнюхал все углы, даже забрался по лестнице на чердак. Нет Ивашки. И собака исчезла со двора.

Отец спокойно принял это известие.

— Не горюй, Дима, Гром наш вернется, собака хозяев не покинет. А вот Ивашка… Ивашке пора пришла свое гнездо вить.

— Ну и пусть вьет у нас на клене.

— Тут уж не прикажешь. Скорее всего, подастся он на жительство в лес. С этим свыкнуться надо, сынок.

Незаметно пролетели каникулы. Завтра в школу.

Димка прошел к своему столику, начал перебирать учебники. И Антон Валентинович придвинул стол к открытому окну, положил раскрытый портсигар па подоконник, закурил и принялся писать что-то в толстой тетрадке.

Его позвала на кухню Елена Петровна: нужно было выкатить на крыльцо для просушки бочку из-под капусты. Вот он вернулся, написал несколько строк, потянулся за портсигаром. На подоконнике портсигара не было.

— Куда же я его сунул? — похлопал себя Антон Валентинович по карманам, рассеянно поглядывая в открытое окно. Откуда-то сверху начали падать сломанные папиросы.

— Димка, беги во двор. Да побыстрее, там ждут тебя!

Димка выскочил на крыльцо и услыхал радостный лай Грома.

На коньке крыши сидел Ивашка. Он деловито доламывал последнюю папиросу из портсигара Антона Валентиновича.

1970-1971 гг.