После того похода за грибами Ивашка все больше и больше смелел. Теперь Димка должен был, направляясь на стадион или в кино, уходить со двора незаметно, а то Ивашка привязывался к нему и на перекрестке каждый

раз повторялась грустная сцена. Ивашка боялся центральных улиц. Заметив, что Димка сворачивает влево, к центру, он прощался с мальчиком своим обиженным «крум» и возвращался назад, к своему забору. Но если Димка поворачивал вправо — к реке, к мосту, Ивашка проявлял бурную радость и, словно разведчик, летел впереди него.

Соседские мальчишки привыкли к вороненку. Знали его характер, знали, что он неподкупен. Признает своим хозяином лишь Димку, учителя и Димкину маму.

Выпали дожди, теплые, грибные. Они шли несколько дней подряд. Занеманские леса насытились влагой. Началась вновь грибная пора. В свободное время и мал и велик шли с корзинами в лес. Приезжали сюда и машинами из областного города, и поездом. Грибов хватало всем.

Вот и сегодня мать отпустила Димку с товарищами по грибы. Увязался с ними и Ивашка. Вороненок повзрослел уже и теперь не гонялся за белками, знал, что это пустое дело.

Ребята разбрелись далеко по лесу. Уже редко кто откликался на привычное «ау».

Димка набрал полную корзину боровиков и подосиновиков. Пора было возвращаться. Для очистки совести он аукнул несколько раз, но ответа не было. Что ж, подождем ребят на выходе из леса.

Ивашка летел впереди. Вот он круто свернул к кустам, а затем выскочил оттуда и бросился под ноги Димке. Снова полетел в кусты, каркая на лету. Заинтересовавшись, Димка пошел за вороненком.

В кустах лежал худой рыжий пес. Он лишь чуть-чуть приподнял голову, глянул па мальчика и снова опустил ее. «То ли болен, то ли бешеный», — подумал Димка, в нерешительности останавливаясь. Пес снова открыл глаза и легонько вильнул хвостом.

И Димка решился. Опустился на корточки, погладил его по голове. Пес вновь вильнул хвостом, но на ноги не поднялся. Видно, обессилел.

Димка вспомнил, что у него под грибами — бутылка молока и бутерброд. Он вывернул грибы, торопясь, зубами вытащил бумажную пробку из бутылки. Во что же налить молока? Затем сообразил: развернул бутерброд и сделал из бумаги кулек. Пес вылакал молоко и приободрился. А Ивашка сидел на вершине куста и лишь изредка одобрительно каркал. Димка отломил кусочек хлеба и бросил псу. Тот враз проглотил его.

Димка собрал грибы в корзинку и пошел из леса. Пес, шатаясь, побрел за ним. Он проковылял с десяток шагов и снова лег, виновато глядя на Димку.

«Как же быть? До дома далеко, — думал Дима. — И ребята где-то отстали. А собака большая, тяжелая. Да и опасно на руки брать, вдруг укусит». Волновался и Ивашка. Он то подлетал к псу, бормоча свое неизменное «крум, крум», то летел вперед, оглядываясь и крича уже требовательно: «Крук, крук…»

Но пес лишь тихо помахивал хвостом.

У Димки оставался недоеденный бутерброд. Он отломил кусочек и протянул собаке. Та поднялась, съела и снова легла. Но Димка уже сообразил, что надо делать. Он протягивал кусочки хлеба с маслом, а пес ковылял вслед и съедал их. Так они вышли из леса. Впереди уже виднелся Неман. Но хлеб кончился. Правда, еда подкрепила немного пса. Он уже шел, хоть и медленно, но не ложился, а отдыхал стоя.

Димка рассмотрел его внимательно. Пес глядел на мальчика умными глазами, и когда тот двинулся дальше, медленно пошел следом. Так медленно-медленно они дошли до моста.

И тут пес вновь лег на землю.

Димка сбежал по крутому берегу, наполнил водой бутылку. Здесь же, на берегу, нашел он пустую банку из-под консервов, зачерпнул воды в нее.

Пес вылакал воду из банки, вылакал и ту, которую долил Димка из бутылки.

Но через мост он идти не отважился. Боязливо смотрел вниз, на черные волны, и доверчиво жался к Димкиным ногам.

Наконец они перебрались через реку, прошли лугом к дому. Уже у самой калитки пес лег на траву и закрыл глаза. Но Димка чувствовал, что дело сделано — они дома. Оставив пса на попечении Ивашки, он вбежал на кухню, поставил в угол корзину с грибами и крикнул:

— Мама, мама, скорее дай мне чего-нибудь… супу или молока. Ты слышишь, мама?!

— Слышу, сынок, слышу. Как же это ты так проголодался? И в лесу ведь недолго был, — озабоченно проговорила Елена Петровна, выходя на кухню.

— Да не мне, мама, — торопливо рассказывал Димка. — Знаешь, я там в лесу собаку нашел. Еле живую. Она чуть не умерла с голоду. Лежит у калитки. Дай ты мне чего-нибудь для нее.

— Димочка, может, она больная, заразная?

— Да нет, что ты, мама, отощала сильно. А так хорошая. Идем, посмотришь.

Они пошли к калитке.

На заборе сидел Ивашка, всем видом своим показывая, что он никому чужому не даст подойти к псу. А тот лежал, положив на лапы большую голову с закрытыми глазами.

Вид собаки тронул сердце Елены Петровны.

— Ах ты, песик! Где же твой хозяин? Как он бросил тебя в лесу?.. Ну, Дима, пойдем, я ему супу вчерашнего налью.

Димка бегом принес большую миску с супом и поставил перед псом. Почуяв пищу, тот поднялся и начал есть. Видно было, что пес очень голоден. Но какое-то благородство сквозило в том, как он ел, не торопясь, не разбрызгивая суп из миски. Иногда поднимал голову и смотрел на Димку. И лишь услышав доверительное: «Ешь, ешь!» — вновь, принимался за еду.

Пес съел все. Даже начисто вылизал миску. А затем, разомлев от сытости, лег на траву и задремал.

На улице появились Антон Валентинович и дядя Максим. О чем-то увлеченно беседуя, они медленно шли к калитке. Димка подбежал к ним.

— Папа, папа! Я в лесу собаку нашел… Голодную! очень. Она сейчас поела и заснула. Даже в калитку не вошла.

Мужчины подошли к псу.

— Ого, — сказал дядя Максим, — находка твоя породистая. Да это же гончак русской породы. Видно, оголодал здорово. Откуда же он попал в наши леса? Охотников, вроде, в последнее время близко не было. Видно, издалека забрел… Ты, Дима, не тревожь его сегодня. Пусть поспит здесь. От дома, где накормили, не уйдет.

Пес остался у калитки. А над ним на заборе пристроился Ивашка.

Димка несколько раз подходил к собаке, бережно гладил ее. Но пес спал крепко, лишь сквозь сон повизгивал, как щенок.

Вскоре мать позвала Димку домой. Пора было ужинать и спать.

— Утром разбужу тебя пораньше. Успеешь налюбоваться своей находкой, — сказала Елена Петровна.

И правда, утром она разбудила Димку раньше обычного.

— Оденься, на улице туман от реки идет.

Димка поспешно натянул штаны, куртку. Сунул ноги в домашние тапочки и бегом к калитке. Увидел нахохлившегося на заборе вороненка и успокоился — значит, собака на месте. Не успел открыть калитку, как проходившая, мимо соседка Апанасиха замахнулась пустым ведром на Ивашку. Видно, вспомнила его проказы и пристрастие к блестящим вещицам:

— Кыш, черная падаль! Высматриваешь…

А пес, лежавший в густой траве и не замеченный Апанасихой, вдруг как гавкнет, да таким басом, что тетка уронила ведро и бросилась через дорогу к своим воротам, бормоча испуганно:

— Господи, богородица пресвятая, еще одну зверюгу раздобыли.

Димка выскочил за калитку. Пес уже поднялся и стоял, глядя на него своими умными глазами.

— Ну пошли, песик, пошли. Идем домой, — сказал Димка, раскрыв калитку.

Пес несмело вошел во двор. Антон Валентинович умывался возле крыльца. Он глянул на собаку и сказал, добродушно усмехаясь:

— Ну и голосок у твоего найденыша! Как же назовем его? Давай Громом. Подходит?

— Хорошая кличка, — обрадовался Димка. — Гром! Громик мой, пошли, конуру свою обследуешь.

И странное дело, Ивашка, который страшно не любил, чтобы кто-нибудь подходил к его конуре, на этот раз беспрекословно позволил Грому залезть туда.

Так во дворе Бодренковых появился еще один житель. Ивашка крепко подружился с ним. Они вместе ночевали в конуре. Гром спит себе, а у него на спине дремлет вороненок и греется, зарывшись в собачью шерсть.

Первое время Гром больше ел и спал возле своей конуры. Ивашка безбоязненно ходил по его спине, клювом расчесывал шерсть на холке, а пес лишь жмурился от удовольствия.

Только Котяш был недоволен новым жителем. Задиристо шипел, выгибая дугой спину и распушив хвост. Но, Гром лишь лениво посматривал на воинственного кота, а то и вовсе не открывал глаз — дремал себе под лучами осеннего солнца. Спал он чутко. Во всякое время суток слышал все, что делалось во дворе и на улице. И как только к калитке подходил кто-нибудь чужой, гремел оглушительный его бас: «Гав, гав, гав…»

Впрочем, Гром никогда никого из чужих не трогал, если видел рядом с ними своих хозяев.