Страшный суд

Однажды участковый инспектор В. Дорофеев зашел по делам службы в школу № 411. И вдруг учительница О.Ю. Родионова задает ему вопрос: нет ли чего-нибудь нового в расследовании дела об исчезновении её ученицы Юли Сопилкиной? Участковый удивился. Он позвонил в милицию, и там ему ответили, что никакого расследования об исчезновении Юли не ведется — никто её не ищет.

Пришел черед удивиться Родионовой: ребенок с ноября не ходит в школу, документами никто не интересовался — значит, в другую школу девочку не переводили, а где она, никто не знает. И никого это, по-видимому, особо не волнует.

Участковый предложил О.Ю. Родионовой написать заявление, что она и сделала, сообщила то немногое, что знала.

В милицию вызвали отца пропавшей Юли. Он сказал, что детей увезла жена, с которой он разошелся. Куда — неизвестно. Под давлением сотрудников милиции — во всяком случае никак не по собственному почину — отец написал заявление об исчезновении Юли и её сестры Кати.

Заявление было проверено (полагаю, без излишнего напряжения, с экономией сил), и в свой час на полку лег стандартный отказной материал.

Из обвинительного заключения по уголовному делу № 18628-88:

"7 и 8 апреля 1988 года в одном и том же месте залива "Зем-снаряд" реки Нерская в Орехово-Зуевском районе Московской области были обнаружены трупы двух девочек — сестер Богословской Кати, 1983 г. рождения, и Сопилкиной Юлии, 1978 г. рождения. Дети проживали с родителями в г. Москве по ул. Молостовых, 17, корп. 2, кв. 188, и исчезли вместе со своей матерью Богословской Анной Константиновной 5 ноября 1987 г.

Несмотря на исчезновение в холодное время года, трупы детей были без теплой верхней одежды и обуви.

Как следует из заключения судебно-медицинской экспертизы, смерть обеих девочек наступила от утопления в воде.

11 апреля 1988 года Орехово-Зуевской прокуратурой было возбуждено уголовное дело по признакам преступления, предусмотренного п. 3 ст. 102 УК РСФСР".

Когда был обнаружен первый труп, следователь по особо важным делам Орехово-Зуевской городской прокуратуры Александр Эдуардович Шмидт первым делом проверил, не заявлял ли кто-нибудь из окрестных жителей об исчезновении ребенка.

Нет, никто не заявлял.

Шмидт стал проверять московские сводки.

Да, он, конечно, принял к сведению информацию о двух пропавших детях и тут же вызвал родственников. Но, надо сказать, что, не окажись в милиции заявления классного руководителя Юли Сопилкиной, не окажись в "отказных" завалах информации о двух исчезнувших девочках, — два детских трупа остались бы неопознанными. И все.

То есть — ничего. Не было бы ничего, и жили бы мы дальше.

Сюжет-то старый и очень незатейливый. Ни от кого не требовалось ни геройства, ни сверхъестественных усилий. Требовалось только, чтобы те, в чьи обязанности это входит, добросовестно выполнили свою работу.

Добросовестно. То есть сделали все возможное, чтобы ответить на прямой в общем-то вопрос: были у Виктора Богословского жена Анна и двое детей, теперь их нет, куда они делись? Он говорит — жена уехала с детьми в Прибалтику. Взять да и проверить. И голова бы потом ни у кого не болела.

И не голова — сердце.

Это будет точнее.

Правильно сказал Шмидт: вся беда в том, что дела об исчезновении расследуются у нас как бы между прочим. В числе других дел. В первом случае никто не бросился на поиски после заявления учительницы, не желавшей закрывать глаза на явную неестественность всего происходящего. Во втором случае, то есть когда дети уже были опознаны, следователь по особо важным делам, столкнувшись с этим особо важным делом, что он мог сделать для того, чтобы убийство детей перестало быть загадкой, для всех нас страшно оскорбительной.

В ряду прочих дел, от которых никто его не освобождал, в том числе, вместе с тем — язык у нас богатый, есть что и как сказать — так вот, наряду со всеми многочисленными делами, которыми следователь наш всегда занимается одновременно, Шмидт не мог не выделить гибель двух детей — хотя бы только в своей собственной душе — в отдельное, не дающее ему покоя дело.

И вот было принято чрезвычайно рискованное решение: о взятии под стражу отца убитых девочек.

Со дня "отъезда в Прибалтику" его жены и детей прошло более полугода. С женой Богословский развелся, отношения были натянутые — отчитываться, куда и к кому поехала, Анна Богословская обязана не была. Вот и не отчиталась. Удивительно было другое: что она не звонила ни матери, ни сестре, ни подругам. Ни письма, ни открытки. Но и это бывает в наше с вами время, когда мы друг другом не особо интересуемся, — и почему, собственно, должны были оказаться в чьем-нибудь почтовом ящике письма от Анны Богословской?

Вот у многих, в том числе и у Шмидта, болела душа: у человека такое горе — и его же арестовали…

Из обвинительного заключения по делу № 18628-88:

"В процессе следствия при допросах в качестве подозреваемого и обвиняемого Богословский В.В. неоднократно показывал, что дети, Юля и Катя, утонули в заливе реки Нерская, после чего он совершил убийство бывшей жены.

(Из свидетельских показаний стало ясно, что после развода, по инициативе Богословского, отношения между супругами внезапно наладились.)

Двадцать третьего апреля 1988 г. при допросе Богословский показал, что около 14 час. 30 мин. 5 ноября 1987 года он вместе с Богословской Анной и детьми Катей и Юлей поехал в поход в район г. Куровское Орехово-Зуевского района, к заливу реки Нерской, по предложению Анны. Прибыв на выбранное им место стоянки, он стал заниматься палаткой и готовить к работе примус, а Анну послал за водой. Вместе с ней пошли и дети. Через несколько минут со стороны залива раздался крик. Подбежав, он увидел, что метрах в 15 от берега на льду стоит Анна, а детей нигде нет. Рядом с ней была полынья, в которой кружилась вода. В полынье он нащупал какую-то одежду, за неё попытался вытащить одну из девочек, но сам провалился под лед, затем вылез из воды. Анна стояла и ничего не предпринимала. Полагая, что она утопила детей, он схватил жену за волосы и стал бить её головой об лед, столкнул в воду, и её затянуло течением. Собрав разбросанные на льду предметы, он на ближайшей электричке поехал домой, в Москву. В последующие несколько дней он вынес из квартиры и сжег все вещи, документы жены и детей, чтобы создать видимость, что они уехали.

При воспроизведении этих своих показаний Богословский показал в заливе реки Нерской место… где утонули его дети и где он утопил жену. Поскольку это место действительно совпало с местом обнаружения трупов Кати и Юли, а место нахождения трупа Анны следствию известно не было, то в связи с показаниями обвиняемого были предприняты тщательные поиски трупа Анны в этом заливе. Поиски результата не дали, и это явилось основанием полагать, что Богословский вводит следствие в заблуждение…"

Надо сказать, что, когда в Московской областной прокуратуре мне рассказывали, как расследовалось это дело, все, как один, непременно упоминали, что Богословский ночью стал требовать Шмидта и кричал, что хочет рассказать ему всю правду. За Шмидтом послали оперативника, тот от счастья в обморок не упал ("я ночью не допрашиваю, почему нельзя подождать до утра…"), но поехал. Действительно, случай неординарный и может украсить биографию любого следователя. Но меня, признаюсь, поразило не это, а другое — событие не событие, не знаю даже, как назвать.

Богословский, вызвав Александра Эдуардовича ночью, выдвинул новую версию — о том, что он убил Анну в другом месте. Когда они после гибели детей приехали в некое подмосковное место и там стали выяснять, как же все это могло случиться, Анна, по словам её бывшего мужа, сказала, что дети ещё будут — не беда. И вот тут-то он её и убил топором, труп закопал, а вещи сжег. Убил за детей.

Сказал, что покажет, где зарыт труп, и 1 мая следственная группа выехала на место, которое должен был указать Богословский.

Ситуация была из ряда вон.

Богословский назвал место, никаким образом не связанное географически с тем, где погибли дети. Вычислить его каким бы то ни было способом, включая отсутствующие у нас компьютеры, не представлялось возможным. Все, за исключением Богословского, шли наугад, шли долго, километра три, все устали, и все впустую. Шмидт, поняв, что Богословский не ищет, а просто, что называется, отдыхает от камеры, прекратил "турпоход". На обратном пути купили молоко и булочки и все разделили между всеми присутствующими. Никто из уставших и осатаневших оперативников не попрекнул Богословского ни намеком. И вот этот-то хлеб и это самое молоко, которое все молча ели-пили на далекой подмосковной станции, вот они потрясли меня — не подберу другого слова.

Я вдруг поняла, что все по-человечески очень хотели, чтобы Богословский оказался человеком, с горя совершившим непоправимое. Никто, в том числе и Шмидт, ломавший над всем голову больше других, — он отвечал за все, — никто не хотел обнаружить убийцу-зверя, всем, отдавали они себе в этом отчет или нет, хотелось надеяться на лучшее. На человеческое. Понимаете?

И тогда я подумала о той странной роли в жизни, которую избрали себе Шмидт и все, кто ищет истину за очень небольшую зарплату.

Как странно, что в то время, когда все у нас набросились на следователей со слезами, ненавистью, проклятьями и — самое мягкое — с обоснованными претензиями, — как странно, что в это же самое время ни у кого не нашлось досуга спросить: а что же все-таки руководит теми, кто тем не менее ищет и находит нелюдей, попирающих людские законы?

Ведь, если вдуматься, следователи принадлежат сегодня к немногочисленной группе людей, принимающих решения и БЕРУЩИХ НА СЕБЯ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ.

Ответственность, воспетую со всех трибун, попавшую в стихи и пропитавшую новейшую прозу.

Мы не заметили, как жизнь стала жестокой настолько, что вдруг начинаешь радоваться, простите мне это слово, когда узнаешь, что совершенное в некий день и час преступление имеет объяснение. То есть по большей части поступки наши объяснений не имеют.

И вот следователи в условиях неочевидности (специальный термин, как мне кажется, переходящий в разряд социальных терминов) тем не менее настаивают на необходимости жизненной логики, держатся за неё и ею руководствуются.

Это не так просто.

Шмидту трудно было мне объяснить, как он живет.

По тому, как он страдал, излагая подробности преступлений, совершенных Богословским, — долго подыскивал слова, молчал, колебался между нюансами, известными ему одному, — одно, по крайней мере, становилось все более очевидно: все в нем, в нем лично, восставало против того, с чем он столкнулся. И ему было не все равно, отчего так случилось.

И главное — тот пресловутый спорт, азарт погони, о котором нет-нет да расскажут нам авторы детективов, не имел, не имеет ничего общего с исступленным желанием человека восстановить все человеческое в пределах, отведенных ему судьбой событий.

Рассказывая, с чего началась его работа по делу Богословского, Александр Эдуардович не упустил ни одной возможности сказать доброе слово: он нашел какие-то особые слова, теплые и благодарные, вспоминая об учительнице убитой Юли; с безусловным восхищением говорил об оперативниках Степане Федоровиче Асташкине, Владимире Ивановиче Котове и следователе Викторе Васильевиче Камынине — трудное и запутанное начало поисков легло на их плечи, и они сделали все, что от них зависело, а также кое-что сверх того.

Никак не объяснишь служебным рвением за зарплату все, что пришлось пережить Шмидту, когда он понял, что Богословский, уже сидя в следственном изоляторе, совершает ещё одно преступление — против совести.

Четвертого ноября 1987 года Богословский поехал со своей бывшей женой в однодневный турпоход и в лесу, в районе станции Холщевики, зарубил её топором.

Бывшая жена мешала ему. Он влюбился в молодую женщину, а жена с двумя детьми оставалась в их двухкомнатной квартире, так как была там прописана и уходить ей было некуда.

И дети, и бывшая жена никак не вписывались в светлое будущее с новой женой. Где жить и на что, если придется платить алименты на четырехлетнюю Катю (Юля была ребенком от первого брака Анны Богословской)?

Анну он убил и зарыл в лесу 4 ноября, а Катю и Юлю утопил в заливе реки Нерской 5 ноября. И Анну, и детей он повез в турпоходы.

Потом вынес из квартиры и сжег все вещи детей и жены, привел в порядок квартиру, и его невеста уже стала привыкать к своей будущей двухкомнатной квартире. Родным и знакомым было подробно рассказано, когда и на какой машине укатила с любовником в Прибалтику Анна, передавались "разговоры по телефону", которые она якобы вела с покинутым мужем.

А преступление против совести — ещё одно в этой жуткой цепи и последнее из всех возможных?

Богословский настаивал, что убил жену за то, что она утопила детей.

Убитая пятью ударами топора, Анна посмертно была приговорена им к тягчайшему из возможных грехов — материнскому преступлению; Шмидт все вспоминал, как литературно, художественно отработал версию о погибших на глазах жены детях Богословский. Он подбежал к полынье, а там кружится вода с осколками льда, кружится, кружится… Именно эти художественные подробности, одни и те же слезы в одних и тех же местах рассказа, кажется, и навели Шмидта на мысль о том, что все это — ложь, ложь, ложь…

И только когда группа в четвертый раз выехала на место убийства, Богословский показал, где он зарыл труп жены.

Из обвинительного заключения по уголовному делу № 18628-88:

"Последней версией Богословского В.В. является версия о вероятном совершении убийства Богословской Анны неизвестным мужчиной с пигментированным родимым пятном на правой щеке, выдвинутая обвиняемым уже после прохождения судебно-психиатрической экспертизы… Так, Богословский поясняет, что в декабре 1987 г. вечером, открыв дверь своим ключом, к нему домой пришел неизвестный мужчина, отрекомендовавшийся знакомым Анны. На вид 32–33 года, лицо азиатского типа с родимым пятном во всю правую щеку. На вопрос о местонахождении Анны незнакомец не ответил. Он "рассказал одну историю". На листе бумаги незнакомец нарисовал схему местности в районе станции Холщевики, обозначив на ней кострище, где была сожжена одежда, а вблизи зарыт труп "человека". Как далее рассказывал мужчина, недалеко в ручье лежит топор, которым этого человека несколько раз ударили по голове. О том, что убитым человеком является Богословская Анна, незнакомец не говорил, он даже не упоминал, кто убит — мужчина или женщина. Затем мужчина ушел, сказав, что эта история — шутка".

Пришлось проверить и эту "шутку"…

Есть у следователей такой термин: "камерная продукция". То есть то, чему обучают друг друга сокамерники. Какой бы ни была эта продукция, её проверяют досконально, как и все предыдущие.

Как следует из обвинительного заключения, "версия носит явно фантазийный характер".

Такие вот фантазии.

Следствие по делу Богословского заканчивала следователь Н.А. Корнеева. Обвинительное заключение подписано ею.

Принципиальных расхождений в выводах у Шмидта и Корнеевой нет. Но Александр Эдуардович считал, что в обвинительном заключении кое-чего недостает.

Это его особое мнение, и он на нем настаивал.

И следователь, и суд признали, что Богословский убил двух детей. Но как он это сделал? Об этом нигде ничего не сказано, кроме одного слова: "утопил".

Изучив все обстоятельства дела, Шмидт пришел к выводу, что Богословский, приехав с детьми на берег залива, уложил их спать (быть может, он рассказал им перед сном сказку…). Девочки уснули в спальном мешке, а их отец пошел к заливу и, пройдя метров двадцать от берега, стал долбить полынью. У берега лед толще. И вот в этой полынье он и утопил двух спящих детей. Все продумал, все взвесил. Чтоб ни шума, ни крика…

Шмидт убежден, что без этих последних подробностей портрет Богословского невнятен. Не закончен.

Он прав.

Прокурор высказала мнение: Богословский заслуживает высшей меры наказания.

Третьего января 1990 года суд приговорил его к 15 годам лишения свободы. По пять лет за каждую прерванную им человеческую жизнь, две из которых были детские.

Где взять меру для всего содеянного? Если бы я могла, я попросила бы Бога поставить его на берегу залива, у края той самой полыньи — и чтобы в последнюю минуту он видел эту кружащуюся воду, черную кружащуюся воду…

Но именно из-за таких людей, как этот, я не верю в Бога…

Итак, приговором Московского областного суда Богословский был осужден на 15 лет по статье 102, "а", "з" УК РСФСР. Этот приговор отменили и дело направили на дополнительное расследование.

Второе слушание дела началось в ноябре 1992 года в Московском областном суде под председательством Ю.Б. Тутубалина.

Оно продолжалось 13 месяцев.

Воздержусь от комментариев по поводу длительности второго судебного слушания: цифра говорит сама за себя, особенно в сравнении с результатом, достигнутым по истечении этого астрономического года.

А результат вот какой: судья Тутубалин снова отправил дело на дополнительное расследование.

Основной причиной такого решения явились обуявшие Ю. Тутубалина сомнения по эпизоду убийства Анны Богословской.

Что же насторожило судью?

Оказывается, место, где был зарыт труп Анны, показал вовсе не Богословский — Богословского туда просто доставили оперативники Котов и Асташкин, предварительно избив в Егорьевском следственном изоляторе. Был с ними и лесник. Лесник указал поляну, а уж место — оперативники. Они, по всей видимости, воткнули в ручей и топор, ручка которого была видна, как говорится, за версту.

В таком случае возникают вопросы у меня.

Зачем, спрашивается, было ездить в лес трижды, если все было известно и тщательно подготовлено заранее?

Надо понимать так, что следователи Шмидт и Камынин вкупе с оперативниками Асташкиным и Котовым нашли труп — или даже нашли и привезли его в лес, и там зарыли — и договорились "пришить" его Богословскому.

"Свидетель Киселев Н.А., - пишет Тутубалин, — показал, что как инспектор ОВД по охране лесов Истринского района присутствовал при выходе на место происшествия 24 мая 1988 года. Никаких лесников или других представителей лесного хозяйства при этом выходе не было. Богословский сам показал место захоронения трупа… Он нашел кострище. На месте захоронения трупа растительности не было, земля была обычная черная — плодородный слой. В этом месте кабаны не водятся, следов животных не видел".

Страницей позже судья ссылается на протокол осмотра места происшествия от 24 мая 1988 года: "Воронка, где закопан труп, глубиной 50 см, шириной 1 м 20 см и длиной 2 м; дно воронки составляет земляной пласт, на котором имеются следы кабана и свежие следы взрыхления".

Так кто же взрыхлил землю на месте, где был обнаружен труп? Оперативники или кабан? Инспектор по охране лесов говорит, что в этом месте кабаны не водятся, но судья стоит на своем и пишет в определении: "Через общество охотников установить, водились ли весной 1988 года в лесном массиве, где был обнаружен труп Богословской А.К., кабаны или другие животные".

Например, кенгуру?

Судья Тутубалин — человек скрупулезный и дотошный. Это следует не только из того, сколько времени он слушал дело, но и из богатого списка следственных действий, которые, как он считает, необходимо провести в процессе очередного доследования. И скрупулезность и дотошность судью украшают, но их союз должна благословить логика. А её в списке нет.

Место, где был обнаружен труп Анны, находится в нескольких километрах от станции, на поляне. Таких полян в Подмосковье много. Отчего оперативники повезли Богословского именно туда, а не в лес около станции Жаворонки или Малаховки, Икши? Кто же все-таки впервые назвал именно этот адрес? Судья ведь не обсуждает этот вопрос по случаю очевидности ответа. Адрес назвал Богословский. Что же дальше?

Дальше все то же самое.

Древние греки мерилом всего сущего считали целесообразность, высокие образцы которой восхищают нас и сегодня. Законченную целесообразность мы называем совершенством — и недаром.

Соответствие цели всех способов её достижения, их гармония как бы самой природой признаны существенной частью истины. Этой-то гармонии недостает в определении судьи Тутубалина. В её присутствии и сама длительность судебного слушания, и все последующее показалось бы нам естественным, как первый весенний цветок. Но в том-то и дело, что целесообразности, увязывающей в один узел все отдаленные нити, торчащие как бы из другого куска материи, — целесообразности нет.

Вот Богословский, описывая одежду, в которой была убита Анна, неправильно назвал цвет резиновых сапог. Это подозрительно. Судье кажется, что, сказав главное, обвиняемый впоследствии будет говорить одну только правду и старательно помогать следствию. Судебная практика указывает на другое. И именно судье надлежит оценить сам факт подобных разночтений, объяснить его — увы. Есть только одно толкование: Богословский этих сапог не видел, оттого и ошибся.

Ю. Тутубалин пристрастно изучил метеосводки, из которых следует, что никакого льда в ту пору, когда были утоплены дети, в районе залива у реки Нерской не было, а если и мог быть, то не толще 3 см. Богословский описывает кружение воды в полынье, куда соскользнули несчастные девочки, куда он потом нырнул сам, а затем затолкал Анну.

Из этой пейзажной лирики много чего следует. И именно судье надлежит дать оценку этой продукции, чтобы ввести её в русло все той же целесообразности, ибо у Богословского нецелесообразно все. Но надо это понять и выразить. Судья никакой оценки не дает.

Свидетель Катков опознал детей — он видел их вместе с каким-то мужчиной на станции Ждановская — и опознал детей по фотографиям, впоследствии напечатанным в газете. Богословского опознать не смог, он смотрел на детей. Спустя шесть лет Тутубалин допрашивает Каткова, кругом перед ним виноватого: как же это он запомнил детей, а не запомнил их спутника? Уж надо было всех запоминать. Да и был ли он вообще на той станции?

Кроме кабанов, Ю. Тутубалина сильно смущает отсутствие мотивов убийства Анны Богословской и девочек. В самом деле, все друзья Богословского в один голос говорят, что Виктор был чрезвычайно непритязателен в быту и квартирный вопрос его возвышенную душу смущать не мог. Мать Богословского, как ни странно, говорит то же самое. И Виктор обожал детей, особенно Катю.

На предварительном следствии корыстный мотив ни у кого сомнения не вызывал. Тогда невеста Богословского показывала: Богословский считал, что жить они будут у него на улице Молостовых. А откуда такая уверенность? Если считать, что Анна действительно уехала в Прибалтику (ни разу не позвонив ни сестре, ни матери, ни подругам), ничто не мешало ей в любой момент вернуться и заняться разменом квартиры. Если же прибалтийской версии не верить, остается одно: уходить Анне с двумя детьми было некуда.

Богословский, если помните, утверждал, что детей утопила Анна. Судья Ю. Тутубалин спустя шесть лет после её гибели не побрезговал показаниями невесть откуда взявшихся граждан С.П. Фомина, А.И. Петренко и И.Г. Лукьянова — они, оказывается, состояли с Анной в интимных отношениях. Но вспомнили об этом много лет спустя. Сюда же прибавим и свидетеля М. Галушку; он о своих отношениях с Анной рассказал давно, но если всех этих интимных друзей уставить в очередь по времени, указанном ими, станет ясно, что Анна, уйдя от одного возлюбленного, в тот же день находила другого, то есть была женщиной гулящей. Вот и мотив, если уж на то пошло.

Говорят, в Америке лжесвидетелям прописывают в качестве слабительного лет по десять лишения свободы. Экзотическая страна.

И наконец, последнее. Все, что судья Ю. Тутубалин в своем определении наказывает выполнить в процессе очередного дополнительного расследования, за год он мог сделать сам. Скажем, следствию предписано установить, действительно ли невеста Богословского стояла в очереди на получение жилья. Судья ссылается на это как на очевидный факт и бойко оперирует им, сомневаясь в заинтересованности Богословского на предмет жилья. И вдруг оказывается, что это ещё следует установить. Вот и установил бы за год-то. При других обстоятельствах можно было бы лишь снять шляпу в знак приветствия человека, столь тщательно изучающего обстоятельства дела, но мы можем говорить опять-таки только о великой греческой возлюбленной, о целесообразности, отсутствие которой никак не может заменить набор приемов — он может только оттенить это отсутствие.

Необходимо, пишет Ю. Тутубалин, установить обстоятельства утопления детей, если таковое имело место, и привести доказательства, объясняющие отсутствие на детях верхней одежды и обуви. Это главный вопрос, послуживший причиной первого дополнительного расследования. Точнее, ввиду тяжести обвинения Верховный суд России принял решение перепроверить и уточнить некоторые выводы, были назначены комиссионные экспертизы. Их провели на самом высоком уровне, и результат оказался тот же. Суду надлежало дать оценку итоговому выводу, обобщить все экспертные заключения — и что же суд?

Есть единственный способ установления обстоятельств утопления детей воспользоваться логикой косвенных доказательств, другого не дано. Таких доказательств в деле более чем достаточно. Детей не спросишь, а Богословский уже все сказал. Но Ю. Тутубалина никакие косвенные доказательства не интересуют.

Профессионал сразу поймет, что в такой ситуации все, что было добыто шесть лет назад, с каждым днем утрачивает доказательственную силу. И можно аккуратно предположить, что, подписав определение на 19 страницах, Юрий Борисович как бы заранее соглашается с тем, что, если его решение устоит в Верховном суде, Богословский благополучно вернется домой, к маме, потому что, по существу, доследовать больше нечего и все сроки давно вышли.

Главное, что судья, не взявший на себя труд вынести решение, ни за что уже не отвечает. Все! Про доследование я уже упомянула, осталось упомянуть вот о чем: если Верховный суд не утвердит точку зрения судьи, дело вновь будет назначено к слушанию. Только уже в другом составе. И уже кто-то другой будет разбираться в том, что сделал его предшественник. Словом, дело это уходит на глазах у обескураженных граждан в объятия дурной бесконечности…

Смертельный квартет

Никогда не доводилось мне рассказывать о деле, четверо из участников которого лежат в одной могиле. А всего действующих лиц было пять. Пятое действующее лицо описываемых событий — в тюрьме.

С человеком, который находится в тюрьме, я не стала встречаться не потому, что — за решеткой, во всякой тюрьме есть дверь, и в неё всегда можно войти. Просто я подумала, что это будет неправильно. Ведь мертвые уже ничего не скажут, а слова одного человека — это слова одного человека, ни больше и ни меньше.

Поэтому то, что вы сейчас прочтете, — не судебный очерк, и не очерк вообще, а попытка. Попытка понять людей.

…Раиса Ивановна Лисичкина сказала, что любимым музыкальным инструментом Михаила была скрипка. Ее он называл царицей, на ней учился играть в детстве, в музыкальной школе, а уж на фортепьяно, на аккордеоне, на трубе и саксофоне выучился играть сам. Но музыкантом не стал, в отличие от младшего брата.

Миша пошел по стопам рано умершего отца, который был третьим механиком на судне китобойной флотилии. Ни по морю, ни по океану ходить ему не довелось, а вот на большой Волге был. Он прошел курс в Московском детском речном пароходстве, потом окончил речное училище и выучился на механика-дизелиста и рулевого-моториста.

На берег Михаила Лисичкина списали по болезни. С корабля он попал в ХОЗО КГБ. А когда КГБ упразднили, создал с бывшими сослуживцами какой-то кооператив. Потом упразднили и тот, но он уже был при деле: постиг азы малого бизнеса и к моменту, о котором пойдет речь, стал заместителем директора АО "Аргамак".

Мишина мама, Раиса Ивановна Лисичкина, в молодости по комсомольской путевке пришла на стройку.

После стройки она пришла на сладкую фабрику "Рот-Фронт" и тридцать лет отработала на холодильных установках.

Мы сидим с ней в этой квартире, по которой с укоризной скользят тени мучительно умиравших детей и взрослых. Нет, невозможно. Никак не могу сесть так, чтобы на меня не смотрели фотографии. Вон Аленка какая невеселая. Ее убили, потому что в этой квартире она была незаконной.

С Катей Миша познакомился в пионерском лагере. Он был на пять лет старше, она была ребенком, который вскоре превратился в очаровательного подростка и потом — в прелестную девушку. Она училась в медицинском училище, а он встречал её каждый вечер и провожал до подъезда.

Мне кажется, они любили друг друга первой любовью, в которой не было ни квадратных метров жилой площади, ни интеллектуальных перепадов. Просто любили — и все. Потом они поженились и у них родился Юра.

Тем временем Мише предложили две комнаты в роскошном доме на Фрунзенской набережной, 50. Комнаты были в коммунальной квартире, но зато большие. Им негде было жить, они снимали квартиру, на которую уходили все деньги, — и вдруг такое счастье — две большие комнаты в квартире, где жили две чрезвычайно пожилые дамы. Короче говоря, впереди была перспектива. Однако Катя решила по-своему. Пожив на Фрунзенской, в доме для избранных, они путем хитроумного тройного обмена (этим делом занимались Катя с энергичной мамой) переселились в собственную двухкомнатную квартиру на Саввинской набережной у Киевского вокзала. Квартира им досталась замечательная, с большой кухней, просторным коридором и чрезвычайно просторной ванной комнатой.

Но было уже поздно.

Сначала Михаил сумками таскал матери грязное белье — Катя училась и после училища, сдав один экзамен, поступила на фармацевтический факультет в мединститут. Ей было некогда. Потом, когда она получила диплом вуза, выяснилось, что её муж ей не пара. А потом в один прекрасный день с Катиных губ слетело такое, за что Михаил дал пощечину, хлопнул дверью и ушел.

Когда они развелись, он стал скитаться по друзьям.

А потом появилась Света. До встречи с Михаилом она работала в ателье закройщицей кожаных изделий. Жила непросто, мать выпивала, потом трагически погибла, мужа не было. Света жила с маленькой Аленкой в коммуналке на Профсоюзной.

Она была энергичной, яркой, жизнерадостной женщиной, которой пришлось в жизни за все биться самой. Может, она не блистала образованием, зато была общительной, умела и любила нарядиться и накраситься, все вокруг неё кипело, и к тому же она знала цену семейному очагу. Очевидно, это была её стихия — роль жены и матери, роль домашней женщины при деловом муже. Как только они поженились, Михаил настоял, чтобы она ушла с работы, и она не только не тяготилась этой новой ролью, но с удовольствием вошла в образ.

Да и понятно все в общем-то, комната в коммуналке растущей семье была тесна, и квартиру на Саввинской набережной подарил не Дед Мороз, это была Мишина квартира. Но в ней жили Катя и Юра, Мишин родной сын.

Раиса Ивановна говорит, что Катя исступленно повторяла: квартира моя. Возможно. Но Света-то этого не слышала. И она начала, как вспоминают знакомые, атаковать Мишу. Говорила, что и не такие задачи решала и что нужно разъехаться и выменять себе порядочную квартиру с учетом комнаты на Профсоюзной.

Ничего криминального в этом нет, так ведь?

Просто людям свойственно ошибаться и приписывать себе порой проницательность, которой нет и в помине. А проницательность — качество не бытовое, а, скорее, творческое, подсказала бы Светлане, что там, где один человек пройдет, другой на первом же шагу поскользнется и не сможет встать. Проницательность донесла бы до Светланы симптомы возрастающего напряжения.

Никто не обратил на них внимания.

Между тем в жизни Михаила произошли события, которые подталкивали его к действиям решительным. Во-первых, Михаил Лисичкин взял в банке ссуду под некий коммерческий проект, проект не реализовался, и он не сумел вовремя вернуть долг. Добрые заимодавцы включили смертоносный счетчик, и в короткое время 5 миллионов превратились в 15. Он пришел к матери и упал перед ней на колени: спаси.

И она спасла его. Продала горбом заработанную на "Рот-Фронте" квартиру, и он вернул долг. А потом Света продала свою комнату.

Зачем было делать такую глупость? Впереди оставалось одно: вселиться в квартиру, где жила Катя, подать в суд иск о разделе лицевого счета и ждать, что Катя молча все стерпит. И не забудьте, что вместе с Мишей, Светой и Аленкой жила и Раиса Ивановна. А спустя месяц-другой после новоселья родилась ещё и дочка Мишель.

И вот Катя, которая была инициатором развода и которая, очевидно, думала, что Миша будет бороться за восстановление мира, оказалась свидетелем совсем другой реальности. Реальности, которую только очень философски настроенная женщина может принять как должное. Ведь Катины попытки устроить личную жизнь, несмотря на чрезвычайно миловидную внешность, ничем не увенчались. Не было мужа, и денег тоже не было. И вдруг в её доме — я говорю "ее дом", потому что в её сознании не было места другому определению — появляется бывший муж, прописывает удочеренную девочку второй жены, рождается второй ребенок, и выясняется, что скоро будет третий.

Да, она не собиралась любоваться их семейным счастьем, забрала Юру, заколотила дверь в свою комнату и уехала к матери в Кунцево. Но плохо же знал Миша свою первую любовь. Совсем не знал.

Тот, кто любит рыбную ловлю, делит все человечество на тех, кто тоже любит, и — наоборот. Кто любит выпить, делит человечество на трезвенников и хороших людей. Но если говорить по существу, ни золотые рыбки, ни чарки с медом-пивом решительно ничего не говорят о человеке такого, что может рассказать… Ладно, при чем тут рыбки? Население Земли составляют природные, заскорузлые, упивающиеся запахом склок сутяжники — и простые смертные. Если вы знаете о человеке, какой бы ни был у него очаровательный курносый носик, что в разгар семейного скандала он не прочь позвонить в милицию или наутро сгонять в суд и написать жалобу, бегите от носика без оглядки. Сутяжники ни перед чем не остановятся. Они скорей согласятся притулить в супружескую постель участкового, чтобы он все видел своими глазами, они готовы лишиться всего, но пусть придет домой к бывшему любимому судебный исполнитель и выцарапает из-под разлучницы новый импортный тюфяк.

Именно таким человеком и оказалась миловидная Катя Лисичкина.

В считанные недели она забросала Хамовнический межрайонный народный суд заявлениями на темы: Алена Лисичкина прописана незаконно, лицевой счет делить нельзя, гражданку Лисичкину Светлану из квартиры выдворить как лицо не прописанное и не имеющее прав…

Если бы вы только могли себе представить, как Екатерина Шамильевна Лисичкина являлась в квартиру, где находилась кормящая мать — являлась к 23 часам то с друзьями, то с представителями защиты правопорядка — и для чего? Чтобы выдворить на улицу Светлану, которая имеет право находиться там, где она не прописана, только до 23 часов. И трудно поверить, но Светлана до 2–3 часов ночи сидела в машине, дожидаясь, пока Екатерине Шамильевне надоест куражиться и она уедет… Но в том-то все и дело, что куражиться Екатерине Шамильевне не надоело. Напротив. Она вошла во вкус.

"Акт от 7.09.94 г. составлен мной, судебным исполнителем Хамовнического райнарсуда г. Москвы Александровой Ларисой Борисовной, на основании исполнительного листа № 2-689 от 17.05.94 г. Хамовнического райнарсуда г. Москвы о выселении гр. Лисичкиной Светланы Алексеевны в присутствии Константинова Андрея Викторовича, Султанова Олега Юрьевича… техника РЭУ № 7 Марченко Галины Ивановны, участкового инспектора 7-го отделения милиции Иванкина Николая Константиновича, истицы Лисичкиной Екатерины Шамильевны в том, что выселение гр. Лисичкиной Светланы Алексеевны состоялось в её присутствии из квартиры по адресу… Входная дверь была открыта, дверь в одной из комнат была прикрыта на один несложный замок, который с согласия Лисичкиной С.А. был открыт в присутствии указанных выше лиц. Гражданин Лисичкин М.Ю. присутствовал 24.08.94 г. при первичном выселении…" И подпись.

Ровно месяц спустя: "Москва. Саввинская набережная, Лисичкину М.Ю. В связи с вашим заявлением о неправомерных действиях сотрудников милиции проведена соответствующая проверка, в ходе которой подтвердились изложенные вами факты. Как установлено, сотрудник милиции Вовченко В.С. и неустановленное лицо 30 августа 1994 года незаконно проникли в ваше жилище и пытались решить с вами вопросы, не касающиеся их служебной деятельности. Однако в их действиях отсутствует состав преступления, предусмотренный статьей 171 УК РСФСР. Их действия расценены прокуратурой как грубый дисциплинарный проступок. В связи с изложенным 6. 10. 94 принято решение об отказе в возбуждении уголовного дела по основаниям п. 2 ст. 5 УПК РСФСР, а на имя руководства ГУВД г. Москвы направлена информация с предложением принять соответствующие меры дисциплинарного воздействия к сотруднику милиции Вовченко В.С.

Подпись: Хамовнический межрайонный прокурор г. Москвы старший советник юстиции Н.М. Попов".

Побойтесь бога, господин Попов! К чему такие строгости? Милиционер Вовченко и лицо, которое он постеснялся назвать, поздно вечером, ближе к полуночи, явились в квартиру Лисичкиных для того, чтобы немного поговорить на тему, как вы удачно изволили выразиться, "не касающуюся их служебной деятельности". Михаил Лисичкин рассказал на другой день матери, что ночные гости сообщили ему, что для того, чтобы сесть в тюрьму, можно использовать наркотики, которые (это я уже добавлю от себя) много места не занимают и очень удобны в оперативной работе.

Не буду вдаваться в подробности, которые поражают воображение — не изобретательностью Екатерины Шамильевны, а её несокрушимой настойчивостью, которая в определенный момент плавно перетекла в маниакальную стадию.

Вот тут бы её и остановить. Прервать полет мысли. Возможности имелись в первую очередь у судьи все того же Хамовнического суда господина Жукова. Именно господин Жуков одним росчерком пера мог предотвратить дальнейшее развитие событий, а что оно будет иметь место, догадаться было можно. Итак, к судье Жукову поступает иск Михаила об изменении договора найма жилого помещения, а говоря проще — разделе лицевого счета.

"Рассмотрев в открытом судебном заседании гражданское дело № 2-1275 по иску Лисичкиной Екатерины Шамильевны к Лисичкину Михаилу Юрьевичу о выселении несовершеннолетних дочерей Алены и Мишель и иску Лисичкина Михаила Юрьевича к Лисичкиной Екатерине Шамильевне об изменении договора найма жилого помещения установил: Лисичкина Е.Ш. обратилась в суд с иском к Лисичкину М.Ю. о выселении его несовершеннолетних дочерей… требуя признать незаконной их прописку. Лисичкин предъявил иск о разделе жилой площади и просит выделить ему с двумя детьми в пользование комнату размером в 20,2 кв. м, а ответчице с ребенком комнату размером 13,3 кв. м. Иск мотивирован конфликтными отношениями, и ответчица препятствует обмену. Суд, выслушав стороны, не находит оснований для удовлетворения исков. В соответствии со ст. 54 ЖК РСФСР… на вселение к родителям их детей, не достигших совершеннолетия, не требуется согласия остальных членов семьи… Из дела видно, что стороны с тремя детьми занимают двухкомнатную квартиру размером 34,2 кв. м. Доля жилой площади каждого составляет 6,84 кв. м. Выделение Лисичкину с двумя детьми в пользование комнаты размером 20,2 кв. м будет ущемлять жилищные права Лисичкиной с ребенком… Конфликтные отношения сторон в данном случае не позволяют сторонам проживать в квартире, и раздел жилой площади не разрешит этот конфликт.

Суд решил в иске Лисичкиной Е.Ш. к Лисичкину М.Ю. отказать. В иске Лисичкина М.Ю. к Лисичкиной Е.Ш. отказать".

Ваша честь, господин судья! Разрешите полюбопытствовать: что, разве Хамовническая межрайонная прокуратура — суверенная территория и в её пределах не имеют силы законы России? Россия — дикая страна, однако до сих пор никому не приходило в голову препятствовать совместному проживанию супругов на одной площади и при этом ссылаться на благословение правоохранительных органов. Вы, ваша честь, конечно, знаете, что не имели права выселять Светлану Лисичкину. Как знаете и то, что выделение Михаилу с двумя детьми комнаты размером 20,2 кв. м никаким образом жилищных прав Кати с Юрой не ущемляло — ведь считать-то вы умеете, надеюсь, простые арифметические права вами усвоены — и если разделить двадцать метров на троих, получится то же, что и при разделе 13 метров на двоих. А о том, что "раздел жилой площади не разрешит конфликт", о том, что вывод никакого отношения к вашей компетенции не имеет, вы в курсе? Никто не уполномочил вас решать, что может и что не может разрешить конфликт.

Все это дикое, варварское беззаконие, господин судья, могло иметь место только в том случае, если вами руководило необоримое желание во что бы то ни стало поддержать Екатерину Лисичкину во всех её буйных начинаниях. Другого объяснения травле, которая разыгралась на Саввинской набережной в отношении Лисичкина и его новой семьи, просто нет.

Мракобесы были спокойны: судья Жуков был с ними.

Определение судебной коллегии по гражданским делам Мосгорсуда вынесено 20 апреля, то есть месяц спустя после того, как всех похоронили. В определении — то же самое. Решение судьи Жукова встречено с пониманием и полностью одобрено.

И получилось, что откровенное беззаконие вселило в Катю уверенность в дальнейшей безнаказанности любых её действий.

Квартиру, значит, делить не будут. Очень хорошо. Осталось только освободить её.

И вот 19 марта, в воскресенье, Катя с сестрой и с четырьмя гражданами, имена которых известны следствию, приехала на Саввинскую набережную. Ключ от квартиры у неё был. Миша находился на работе. Гости застали дома только Светлану с двумя детьми. Раиса Ивановна накануне уехала навестить парализованную подругу и в субботу вечером предупредила Мишу по телефону, что задержится у неё ещё дня на три.

Что произошло в точности, сказать теперь некому, поскольку Катя, находясь в тюрьме, разговорчивостью не страдает, её подельщики, которые, напротив, сидят дома, тем более, а остальные участники событий мертвы. Поэтому дальнейшее изложение событий — скорей, попытка реконструкции.

Войдя в квартиру, Екатерина Шамильевна и её спутники первым делом перерезали в нескольких местах телефонный провод и то ли спрятали, то ли разбили телефонный аппарат. После этого Светлану вытолкали из квартиры, а семилетнюю Алену и десятимесячную Мишельку заперли в комнате, где они несколько часов подряд истошно кричали, умоляя впустить в комнату их маму. Этот плач слышали все соседи, включая и людей из другого подъезда. Светлана бросилась к соседям, звонить в милицию. В милиции ей ответили, что приезжать не намерены, семейная склока. Она обошла всех в доме, выходила на улицу, возвращалась и умоляла её пустить к детям — безрезультатно. Раиса Ивановна говорит, что Катя и её спутники находились в квартире часов около трех. Так или иначе, некоторое время спустя, сделав свое дело, посетители удалились. Причем подруга Светланы, Лена Ерохина, которой Светлана позвонила тотчас после того, как смогла попасть в квартиру, говорит, что Катя увидела Светлану в подъезде и сказала ей: "Рожать собираешься? Не успеешь, сдохнешь".

Увидев, что все вроде бы на своих местах (за исключением телефона), Светлана принялась, очевидно, успокаивать детей и кормить их.

Расчет Екатерины Шамильевны был прост и потому надежен: таллий был насыпан в сахар, и в соль, и в суп, и в сухое молоко (чтобы десятимесячной Мишельке тоже досталось наравне со всеми), и во все сыпучие продукты.

Катя любила повторять, что она рождена для науки. Правду говорила. Работая в медицинском институте имени Сеченова, она сумела взять от любимой ею науки главное — яд.

А вечером пришел домой Миша, все поужинали, обсудили ситуацию, и наутро он пошел в милицию, где и оставил заявление. Первой почувствовала недомогание беременная Светлана. Михаил отвез её в институт Склифосовского, а когда вернулся, ему и самому уже нужна была помощь. Он вызвал домой врача-травника Бойкова и впал в забытье.

Тем временем Лена Ерохина, не дождавшись Светиного звонка, позвонила сама. Аленка сказала, что мама в больнице, а папе плохо. Обеспокоенная Ерохина около двух часов дня позвонила снова. Аленка сказала, что папе совсем нехорошо, но пришел доктор. Бойков подошел к телефону и попросил её приехать. Лена взяла с собой 10-летнего сына Кирилла, маму и примчалась туда.

Миша, весь черный, с вывернутыми губами, уже не мог встать. Бойков вызвал "скорую". Когда Мишу увезли, Лена начала потихоньку собираться и прежде всего сварила купленные по дороге вермишель и сосиски, чтобы дети не ныли по дороге от голода. Вермишель она посолила. Дети поели кое-как: Мишелька пила сладкую воду. Аленка от еды отказалась вовсе, а Кирюша съел сосиску с вермишелью. Сама она поесть не успела. Бойков тоже проглотил несколько ложек вермишели.

А вечером этого дня, то есть спустя двое суток после Катиного визита, Аленку стало рвать. Мишелька только пила. Всю ночь не спали, а на следующий день, 22 марта, Лена вызвала "скорую". Приехала бригада с 22-й подстанции: время вызова 16.03, номер вызова 624063, врач Подымов и фельдшер Шишкова.

Поставили диагноз ОРВИ, вызвали участкового врача из детской неотложной помощи на Открытом шоссе и уехали.

Доктор из "неотложки" тоже поставила диагноз ОРВИ. Но она сказала Лене, чтобы та была настороже, так как ситуация не ясна. Оставила лекарства, рецепты, поставила в известность свою службу.

Между тем дети начали отекать и полностью отказались от еды. 23 марта в 7.05 Ерохина снова вызвала "скорую". Приехала та же бригада, что и в первый раз. Едва переступив порог, доктор Подымов стал отчитывать Ерохину, что она потеряла всякий стыд и хочет отделаться от чужих детей, с которыми ей неохота возиться. Он дал ей и совет отправить детей в детский дом, а не звонить без нужды в "скорую". Доктор Подымов к тому времени хорошо знал, что родители несчастных малышей находятся в институте Склифосовского, и не потому, что мимо проезжали, а по подозрению в отравлении. У Мишельки уже не открывались глаза. Лена умоляла позвонить в "Склиф" — над ней продолжали издеваться. Спустя 45 минут бригада удалилась, а Лена судорожно начала звонить в 25-е отделение милиции. Милиция связалась с Филатовской больницей. Врачи из Филатовской сказали: вызывайте "скорую", и если откажутся везти, возьмите номер наряда, хватайте первую попавшуюся машину и доставляйте детей.

В третий раз, уже 23 марта, в 11 часов утра с 22-й подстанции приехал врач Курбатов — и он смилостивился.

У доктора Подымова почему-то не дрогнула рука, когда он записал в карточке вызова: "Состояние удовлетворительное". Но за сутки с "удовлетворительного" до состояния крайней степени тяжести, в котором дети и были доставлены в Филатовскую больницу, картина видоизмениться не могла. Клиническая картина была не такой, как определил её Подымов.

По словам врачей токсикологического отделения Филатовской больницы, концентрация соединений таллия, которыми были отравлены Лисичкины, была супертоксической. Процесс развивался очень бурно.

Но доктор Подымов ничего, представьте себе, не заметил.

…Двадцать четвертого марта Лена Ерохина приехала в больницу и узнала, что Мишель умерла. В этот же день умерла Светлана.

Аленки не стало двое суток спустя.

Последним умер Миша.

Знаете, что показал мне старший следователь УВД "Богородское" Дмитрий Уласевич? Наряд-вызов 22-й подстанции "Скорой помощи", в который рукой врача Подымова вписана строчка: "Отказ от госпитализации". Эту строчку Подымов вписал уже после того, как умерли дети, — мало ли что может натворить Елена Ерохина… Вдруг начнет жаловаться… Все документы с 22-й подстанции изъяты Уласевичем ввиду того, что он подозревает Георгия Федоровича Подымова в совершении противоправных действий.

После публикации в газете господин Подымов обратился в суд с иском о защите чести и достоинства. Господин Подымов! О какой чести и о чьем достоинстве идет речь? Дети, которых вы поленились доставить в больницу, умерли. А вы все ещё носите белый халат.

Кирилл Ерохин, помните, он съел несколько ложек вермишели — он тоже лежал в больнице, в отделении реанимации. Как и врач Геннадий Бойков. К счастью, он жив.

Адвокат Екатерины Шамильевны Лисичкиной обязательно порекомендует ей поговорить о любви и ревности. О любви к Мише и ревности к Светлане.

Главное — не перепутать квартирный вопрос с любовью.

Все-таки это разные вещи.

* * *

Это уникальное во всех отношениях дело расследует Московская городская прокуратура.

Я начала писать продолжение этой истории за два дня до того, как суд вынес приговор по делу Екатерины Лисичкиной. 27 апреля, день Мартына Лисогона, — день, когда в старину старались приобрести новую обувь и непременно избавиться от старой. Только её не выбрасывали, а вешали под крышей, потому что считалось, что это надежное средство от сглаза и всяких неприятностей.

Смешные предки. По всему видать, неприятности у них были все какие-то огородные. А то, что случилось в доме на Саввинской набережной, не заговоришь, не расколдуешь.

Почти год следователь Московской городской прокуратуры П. Разгоняев расследовал это в своем роде уникальное преступление. Московский городской суд возвращал дело на доследование. Суд приступил к слушанию дела 1 апреля, именно в тот день, когда Раиса Ивановна Лисичкина, мать Михаила, привезла на кладбище четыре гроба.

Непростое нам предстояло дело — переступить порог судебного зала, где Раиса Ивановна должна была увидеть Катю. Раиса Ивановна, может, неожиданно для себя прошла мимо клетки с Катей, не обернувшись, и тихо села. А вот у Мишиного брата вырвалось: "Она просто расцвела!" Да, в клетке сидела цветущая молодая женщина, отменно причесанная, умеренно подкрашенная и нарядная. Модный розовый свитер, подчеркивающий чудную фигурку, и трогательные гимназические ботинки.

Судья огласил обвинительное заключение. Если коротко: Екатерина Шамильевна Лисичкина, 29 лет от роду, работавшая старшим лаборантом кафедры готовых средств Московской медицинской академии имени Сеченова, обвиняется в том, что дважды пыталась отравить семью своего бывшего мужа Михаила Лисичкина. Первый раз, в октябре 1994 года, она насыпала в бутылку водки "Распутин" хлорид бария. При отравлении хлоридом бария смерть наступает мгновенно или в течение суток. Отравление не удалось по причинам, не зависящим от Екатерины Шамильевны: просто никто эту водку не открыл.

Во второй раз попытка отравления удалась: погибли четверо.

На первом допросе Катя поведала суду, что Михаил Лисичкин был аморальной личностью, пил, бил её, долго нигде не работал, и в 1991 году она подала на развод после очередного избиения. До 1993 года Михаил в квартире не появлялся.

Катя обратилась в милицию, и Михаила, жившего у матери, объявили во всероссийский розыск как неплательщика алиментов. А потом Михаил женился и вернулся на Саввинскую, в свою комнату. Вернулся вместе со всей семьей.

Рассказ Екатерины Лисичкиной может быть условно разделен на две части. Первая содержала сведения о совместной жизни с Михаилом, вторая — сведения о жизни с бывшим мужем в роли соседа. И лично мне — за других не поручусь показалось, что первая часть была искусственной, грубо раскрашенной и наспех сколоченной. Ведь Михаил Лисичкин очень долго ухаживал за юной Катей, очень бережно к ней относился. В его отношении к невесте, даже в чужом рассказе, чувствуется настоящая нежность. А семья Лисичкиных была очень симпатичной, дружной и веселой. Как-то неестественно, фальшиво звучал этот рассказ об отвратительном хаме, издевавшемся над своей беззащитной женой. Не такими словам и не с теми интонациями рассказывают об истинных домашних садистах.

Вот во второй части была иная тональность. Нет на свете женщины, которая осталась бы безучастной при виде мужа, счастливого в новом браке. Вторая жена Михаила была яркой, напористой, жадной до жизни, не могло быть в квартире ни мира, ни даже временного затишья. Катя уехала к матери, в Кунцево. Но она без устали преследовала не прописанную в квартире на Саввинской Светлану, постоянно жаловалась в милицию, что в ЕЕ квартире находится посторонняя женщина, — и в этой грязи можно разглядеть незатихающую женскую обиду. Да, она была оскорблена и переполнена жаждой мщения.

Екатерина Лисичкина сообщила суду, что хотела подать заявление в суд о принудительном размене квартиры, однако Миша не дал это сделать. Позже в суде выяснится, что Михаил всеми доступными ему средствами пытался разделить эту проклятую квартиру, перенес пытку, учиненную судьей Жуковым, а Катя делить не хотела. Ей нужна была вся квартира. Она считала, что имеет на неё право. Но так или иначе, Екатерина Лисичкина сказала, что пыталась, старалась, не вышло, и вот, исчерпав все средства, она от отчаяния пошла на преступление.

Потом Екатерина Шамильевна произнесла нечто чрезвычайно рискованное с моральной точки зрения. Первое: "Из показаний свидетелей я узнала, что Света была в курсе того, что я отравила пищу". Второе: "Света была доставлена в институт Склифосовского в состоянии алкогольного опьянения". Знакомясь с материалами дела, Катя почерпнула в свидетельских показаниях несколько реплик вроде: "Эта стерва нас отравила". Она сочла уместным использовать и это. Про алкогольное опьянение и говорить не приходится: Катя не могла питать никаких иллюзий, поскольку в деле нет никаких данных такого рода, но проводился анализ на наличие алкоголя — вот этого-то слова и хватило для озвучания.

И еще: Михаила и Свету она отравить хотела и цели своей достигла, о чем не сожалеет и сегодня. А вот убивать детей она не собиралась, и вышло это случайно. Кто мог подумать, что детскую пищу будут солить? Детей Екатерине Шамильевне жалко.

* * *

В следующий раз Екатерина Шамильевна была в ярко-желтом. Ей этот цвет к лицу, да и огромная общая тетрадь, в которую она то и дело заносила замечания, была зеленой — все в цвет.

Суд принял решение допросить в качестве свидетелей участников отравления 19 марта: соседей по подъезду, медиков и знакомых семьи Лисичкиных.

Вместе с Катей в тот день на Саввинскую набережную приехали: её родная сестра Инна Мусина, Мухаметжанов — Катя отрекомендовала его своим женихом, Шакиров, Коротков и Страхов. На предварительном следствии Катя прямо показала, что сестра знала, зачем они едут на Саввинскую. В судебном заседании сестра сказала, что была не в курсе событий. Приехали забрать кое-какие вещи.

Что Катя делала на кухне три часа, она не знает, из комнаты вообще не выходила.

Жених Мухаметжанов, одетый по последней моде ковбоев Техаса и в таких кованых ботинках, что все как-то невольно ожидали увидеть за дверью зала взмыленного скакуна, оказался робким и забывчивым юношей. В присутствии этого человека Катя купила бутылку водки "Распутин" ("Фу, гадость, — не преминул отметить жених, — имею слабость к хорошей водке, потому и не приметил, что Катя делала с бутылкой"), в его присутствии и яд сыпала. Яд чрезвычайного действия. "Да, купила, да, сыпала, — подтвердил Мухаметжанов, — но не знаю, для чего". Из памяти ковбоя улетучились показания, которые он давал на предварительном следствии. Он был скуп на слова. Да, приехали за вещами, Светлану никто не выгонял — она зачем-то сама ушла, плача детей не слышал, что Светлана беременная, не приметил, собака не лаяла, кто порезал телефонный провод — не помню. Адвокат потерпевших настойчиво переспрашивал забывчивого ковбоя, помнит ли он свои показания на предварительном следствии о том, что был-таки предупрежден заботливой невестой, чтобы не выпил случайно из бутылки с ядом. Наконец ковбой вспомнил — да, был.

Показания Шакирова совершенно совпали с показаниями Мухаметжанова. Нет, нет и нет.

Свидетель Коротков случайно попал в квартиру на Саввинской. Его приятель Страхов попросил помочь перевезти вещи одной девушке. Все свидетели, как завороженные, не выходили из Катиной комнаты и ничего не знают. Соседи по подъезду слышали ужасный детский плач, а Коротков — нет. Здоровенный и молодой парень, в присутствии которого разыгралась вакханалия, — он приехал в суд с папой. А папа привез характеристику сына: хороший мальчик.

Поучительные сцены разыгрывает жизнь в суде. Пожилая хозяйка соседней квартиры, на глазах которой скандал набирал обороты, в основном говорила о том, что плохо слышит.

Всех интересовал вопрос: как Кате удалось раздобыть хлорид бария и ацетат таллия? Оказалось — просто. Доцент кафедры готовых лекарственных средств, на которой работала Катя, пояснила, что, во-первых, Лисичкина была материально ответственным лицом и именно у неё были ключи от склада. И, во-вторых, что инвентаризации порошкообразных средств очень давно не было считалось, что там находятся обычные, неядовитые вещества. И наконец: "Я допускаю, что в завалах могло быть что угодно. А ацетат таллия по документам просто-напросто не значился".

Недаром сказано в Священном Писании: не искушай малых сих. Кто знает, как все сложилось бы, не будь проклятый таллий так доступен. Я только напомню, что смертельная доза таллия — от 0,5 до 3 г. А доза, доставшаяся семье Лисичкиных, приблизительно в 1000 раз превышала предельно допустимую.

В зале стало очень тихо, когда на свидетельскую кафедру взошла врач института Склифосовского Шелухина. В её отделении находилась умиравшая Светлана. Врач немногословна и крайне сдержанна, и оттого все, что она говорила, леденило кровь.

— Испытывают ли отравленные таллием боли? — спросил судья.

Человек не может ни ходить, ни стоять, ни глотать, появляются признаки энцефалопатии — человек не ориентируется в пространстве… Даже при легком прикосновении возникает острая боль.

Екатерина Шамильевна, заглянув в свою зеленую тетрадку, именно Шелухину спросила про опьянение Светланы.

Прежде чем ответить "нет", Шелухина целую минуту просто смотрела на Катю.

* * *

Начиная обвинительную речь, прокурор сказал: такое впечатление, что эта квартира была пропитана ядом задолго до события, имевшего место 19 марта.

Именно так. День за днем яд разливался по углам этого дома, и все, что там происходило, начиналось и заканчивалось словом "квартира". Я не знаю, когда именно Екатерина Лисичкина пришла к твердому убеждению, что квартира является её неотъемлемой собственностью, но что это произошло — сомневаться не приходится. И не было в зале суда человека, который не обратил внимания на исступленно повторяемое ею: моя квартира, в моей квартире. Вы не поймете главного, если не прочувствуете, что Катя ни разу не произнесла слово "квартира" без местоимения "моя".

Есть на свете люди, которые всю жизнь ютятся по углам, страдают, и когда наконец становятся владельцами крошечного собственного жилища, костьми лягут — но за порог не пустят. Этих людей я понимаю. Но откуда взялась эта неистовая страсть у Кати? Она вышла замуж за Михаила, будучи юной девушкой. В Москву она приехала из Кемеровской области, и поэтому когда Михаил получил две великолепные комнаты в коммунальной квартире великолепного "комитетского" дома на Фрунзенской набережной, уже одно это смело можно было определять словом "счастье". Да, обмен комнат на квартиру был творением её рук, она и её мать произвели поистине головокружительный многовитковый маневр, — но все же когда она пришла к убеждению, что Михаил не имеет права ни на что?

Осмелюсь предположить, что вирус квартирной лихорадки был у Кати в крови. Она была к нему предрасположена. И без устали культивировала в себе образ оскорбленной жены. Собственно, именно этот образ, отточенный ею до совершенства, растиражированный в десятках заявлений в милицию, и завершил эту чудовищную конструкцию.

Когда они развелись, Михаил долго жил у матери, потом познакомился со Светланой, жил у неё в комнате в коммунальной квартире. А потом Света стала его "пилить": у тебя есть часть квартиры. И они въехали на Саввинскую.

Это был не безупречный поступок, а говоря прямо — просто роковой, потому что решать квартирный вопрос можно и нужно было при помощи Светиной комнаты. Нет на свете женщины, которая осталась бы безучастна к появлению бывшего мужа — пусть даже она сама подала на развод! — с новой семьей. Тем более безрассудно это было по отношению именно к Кате, которая имела обыкновение при каждом удобном случае бежать в милицию. Вряд ли это можно считать психозом, неврастенией — это стиль. Он был возведен в квадрат той властью, которая все вопросы личной жизни предпочитала решать в парткоме.

Так или иначе, Катя всем поведением дала понять Михаилу, что ни сантиметра жилплощади, ни кастрюли, ни ломаной вилки она никому на свете не уступит. Ее адвокат то и дело пытался воспользоваться её вещевой лихорадкой в целях защиты. Каждому участнику процесса, в том числе и матери Михаила, она задавала вопросы, занесенные в длинные списки: где моя люстра? Что с моей стиральной машиной? Ей говорят — вы обвиняетесь в отравлении четырех человек, а она в ответ: Раиса Ивановна распродала все мои вещи, она должна быть за это наказана. Ей говорят: вы причинили особые мучения, а она отвечает — меня обокрали, где детская стенка?

Попытки представить такое состояние души как болезненное кажутся мне очевидно несостоятельными. Интересно закончилась судебная тяжба двух английских джентльменов, живущих в пригороде Бирмингема. 20 лет господин Джонс судился со своим соседом господином Стэнтоном из-за высоты зеленой изгороди, разделяющей владения соседей. Тяжба закончилась, г-н Стэнтон проиграл, но что-то не слышно, чтобы двух подданных британской короны объявили душевнобольными. Жадность и упрямство — сильнейшие человеческие страсти. Врач тут ни при чем.

Потрясающее умение концентрироваться, сила воли и целе-устремленность — качества, которые никто не сможет оспорить у Кати, явившейся на заседание суда в весеннем розовом платье в черный горошек.

Из акта судебно-психиатрической экспертизы № 499 от 18 апреля: "Могла и может отдавать себе отчет в своих действиях и ими руководить. Испытуемая клинически ясна".

Из характеристики по месту учебы: "Была склонна к научно-исследовательской работе".

Среди тех, кто был в курсе событий, стремительно набиравших силу в квартире на Саввинской, первое место должны поделить судья Жуков из Хамовнического суда и сотрудники 7-го отделения милиции.

Кто может объяснить, чем руководствовался народный судья Жуков, целый год отказывая Михаилу Лисичкину в разделе лицевого счета? Быть может, тем, что не хватило нескольких сантиметров, как, бывало, отказывали в постановке на учет в жилотделе тем, у кого площадь квартиры была на ладонь больше нормы?

Мише растолковали, что, если Кате оставить одну комнату (а в квартире их было две), Катины и Юрины права будут ущемлены. Кто-то в суде дал совет: родите ещё одного ребенка — и все. А что "все"? Сантиметров бы прибавилось? И заметьте: за год, в течение которого в суде мусолили это, как выяснилось, смертельное дело, Михаил и Катя сумели бы подыскать варианты и разъехаться. У Кати из рук забрали бы её оружие — тот аргумент, что вместе они находиться не могут.

Немыслимое унижение, которое приходится пережить в суде людям, попавшим в истинно безвыходное положение, очень часто бывает источником социальных трагедий. И никто за это не отвечает. Садисты в судейских мантиях, от сумасбродства которых подчас зависит жизнь семьи, знают, что они неуязвимы. Вот и на этот раз судья Жуков, ставший заочным участником уникального судебного процесса, уже, должно быть, и фамилии-то забыл. А зачем голову забивать? Они больше не придут. Умерли.

А как чувствуют себя сотрудники 7-го отделения милиции, куда умирающий Михаил Лисичкин успел доставить заявление о том, что произошло в квартире?

Катя посетила Саввинскую 19 марта. 20 марта утром Михаил отнес в милицию заявление. 28 марта, в день, когда скончалась последняя жертва Катиных квартирных притязаний, появился рапорт. В нем лениво констатируется, что скандалы и драки из-за квартиры и раздела лицевого счета продолжаются около трех лет…

Полагаю, что после вынесения приговора в отделении милиции особо отличившиеся должны быть награждены или хотя бы поощрены ценным подарком.

* * *

Есть в этой трагедии человек, судьба которого воистину не поддается описанию. Я говорю о матери Михаила, Раисе Ивановне Лисичкиной.

Как вы помните, Раиса Ивановна по чистой случайности задержалась в гостях у своей старой подруги, которую поехала навестить, поскольку подруга не выходит на улицу. Она говорит: "Миша избаловал меня, я хотела поехать домой на машине". А машины в воскресенье, 19 марта, не оказалось, потому что вернувшийся на Саввинскую Михаил застал дома рыдающих детей и Светлану, трясущуюся от случившегося. Кроме того, Светлана уже ела отравленную пищу. И Михаил сказал матери, что приедет за ней завтра. Она осталась у подруги и тем самым спаслась. Несомненно, она стала бы пятой жертвой. Сейчас ей кажется, что она пережила собственную смерть.

Похоронив Мишу, его жену и малышей, она — на каком она свете? На том или на этом?

Без прописки, без жилья, без сына и без всякой надежды на будущее.

По справедливости квартиру, которая явилась причиной ужасающего преступления, следовало бы принудительно разменять, одну половину выделив Юре, сыну Кати и Михаила, а вторую половину — Раисе Ивановне.

Во время одного из заседаний суда Катя спросила Раису Ивановну:

— Где вы сейчас живете?

— На кладбище, — ответила Раиса Ивановна.

— А кто сейчас живет в моей квартире?

— Миша…

Скоты, вы не устали убивать

Теперь мне кажется, что я вздрогнула. Да, именно так. Елена Владимировна Петренко, которую я никогда не видела, опаздывала на встречу. Я силилась разглядеть её из дальнего конца коридора — нет, вроде опять не она. И вдруг я увидела женщину, которую окружало разряженное пространство. Точно она движется в стеклянном аквариуме. В полном коридоре ни один человек не оказался поблизости от этой худенькой фигурки. Я машинально отметила это, и все. Потом пришлось вспомнить.

Зимой 1993 года она была у мужа в Америке. В её квартире жила сестра Таня, красивая, яркая, веселая 27-летняя женщина. У Тани, как и у Елены, был ребенок, на время Лениной командировки детей отвезли к бабушке; теперь уж можно сказать — не отвезли, а спрятали от смерти. Потому что людей, которые убили Таню, присутствие детей в квартире остановить бы не могло.

В милиции сразу сказали: убил кто-то свой. Потому что дверь она открыла сама, а гости наведались поздно. Разве чужим она бы открыла дверь в такое неурочное время, незадолго до полуночи?

Свой?

Убил?

Для того чтобы эти два слова вместились в сознание, нужно сделать над собой усилие. Особенно если ты не затворник, не бука, привык жить на виду и дверь в твой дом открыта для всех в любое время, — кого называть первого, пускай мысленно? Подругу, с которой 15 лет делишься всеми тайнами? Другую, такую сердечную, с тремя малышами, о которых ты знаешь не меньше, чем о своем ребенке? Но, конечно, — свой. Об этом говорят даже тапочки, которые так и остались за столом, за которым она сидела в последние минуты жизни.

Игорь Владимирович Лендьел родился в апреле 1959 года в Ужгороде. В этом городе фамилия Лендьел знакома многим, поскольку отец Игоря был ректором Ужгородского университета.

Надо думать, что в этой семье вряд ли перебивались с хлеба на воду, в Закарпатье в былые времена народ славился необычайным хлебосольством и простодушием. В детстве мне доводилось много раз слышать от родителей, как они приехали в Ужгород, а там никто дверей не запирает, велосипеды чуть не среди улицы стоят — никто пальцем не тронет, — изо всех окон пахнет знаменитой колбасой с чесноком. Несмотря, однако, на всю патриархальность родных мест, Игорь Лендьел приехал в Москву отнюдь не в качестве провинциала-недотепы. Закончил институт, женился на очень симпатичной девушке Лизе, у них родились дети. Говорят, что он — очень хороший отец, со всеми тремя детьми возился, как иная мамаша не возится, — и на горшки сажал, и носы вытирал… Ну и кормить детей тоже надо. И Игорь занялся ремонтом квартир. В этом полезном деле ему помогал родственник, Александр Сидей, уроженец славного города Чоп Ужгородского района. Сидей на восемь лет моложе, образование — среднее, женат. Ну и вот — стали ремонтировать квартиры. А у Сидея большая была надобность в постоянном заработке, поскольку его единственный ребенок родился с пороком сердца, и кто видел когда-нибудь этих мертвенно-бледных детей с голубыми губами, тот знает, что это за лихо.

Ремонт квартир — как вирусный грипп. Клиенты, если им угодить, передают мастеров своим друзьям, а те в свою очередь — своим. И поэтому не было ничего удивительного, когда сотрудник института ИНИОН, 37-летний Николай Вахатов, поинтересовался у соседки по дому, хорошо ли ей сделали ремонт работавшие у неё парни, — ему надо застеклить лоджию, да и ещё кое-что сделать. Соседка порекомендовала бригаду Лендьела. Так Лендьел и Сидей впервые вошли в квартиру Вахатова.

Николай жил в квартире вместе с женой, Просветовой. Все знавшие Вахатова люди — друзья, сослуживцы, соседи, — все отзывались о нем, точно вторили друг другу: был незлобив, открыт, ярко талантлив. И доверчив добавим от себя.

Лендьел и Сидей делали у Вахатова ремонт несколько месяцев. За это время они привыкли друг к другу. Это значит, что работники присмотрелись к имуществу хозяев квартиры, к видеотехнике, а главное — к облигациям, которые Вахатов беспечно хранил на самом что ни на есть видном месте, на тумбочке в коридоре. Что же касается Вахатова — он писал философские статьи, компьютерные программы, читал бесчисленные замысловатые книги, жена его училась на последнем курсе института, и можно биться об заклад, что они вмешивались в работу нанятых ими мастеров ровно настолько, насколько это было с их точки зрения вежливо, — ну работают люди, и хорошо.

План, который разработали Лендьел и Сидей, был в своем роде художественный, но говорит это не о склонностях к поэзии и романтике, а всего-навсего о том, что это была проба пера. То, что они придумали, с точки зрения профессионала-бандита не выдерживает никакой критики, о чем ниже, но на то оно и начало, чтобы на нем учиться и делать выводы.

Итак, погожим весенним утром Вахатов ушел на работу, а Просветова осталась дома, причем договорилась с подругой, что та зайдет к ней часа в три. Лендьел явился утром, и тут кто-то позвонил и сказал, что Просветову срочно вызывают в институт. Что делать? Вопрос, кстати, не праздный. Вряд ли простой смертный, окажись он перед необходимостью неожиданно мчаться на работу, оставил бы у себя в квартире мастеров, делающих ремонт, вовсе одних. Скорей всего, подавляющее число граждан извинились бы перед мастерами, перенесли работу на другой день, дверь на замок, и так далее. Простодушие Вахатова и Просветовой, я думаю, прежде облигаций бросилось в глаза закарпатским умельцам. Они и план-то свой целиком построили именно на этом простодушии — и оказались правы.

На предварительном следствии Лендьел показал, что познакомился в пивном баре с двумя ранее неизвестными гражданами, рассказал им, что в квартире, где он сейчас работает, есть деньги и аппаратура, и те надоумили его совершить кражу. И якобы Лендьел и Сидей договорились с этими неизвестными, что кражу совершат вместе с ними, но на самом деле получилось немного иначе. Как только Просветову выманили из квартиры, Лендьел и Сидей взяли облигации (на сумму 30 тысяч рублей — цены 1991 года), Сидей с ними удалился, затем появились X и Y, взяли два видеомагнитофона "Панасоник" и тоже удалились. А Лендьела, связанного по рукам и ногам, положили в ванной комнате ожидать хозяев.

Это было здорово придумано, но Лендьелу надоело куковать в ванной и он оживил это батальное полотно неожиданной фигурой. Взял да и позвонил в дверь соседа Вахатова и, когда тот открыл, рассказал о "нападении". Соседу, однако, показалось странным, что веревки на пленники держались слабовато, ни царапины, ни ссадины не украсили лицо потерпевшего, и связанные руки тоже не носили следов насилия, да и состояние у него было неуместно спокойное.

А что же хозяева квартиры?

Вахатов обрадовался, что воры не взяли третий видеомагнитофон и большую сумму денег, хранившуюся в пуфе.

Лендьел, как настоящий друг, ходил с Вахатовым в милицию, рассказывал, показывал… Елена Владимировна Петренко, которая поразила меня в редакции, вспоминает: Лендьел, муж её подруги, живущей в том же доме, как-то спросил у нее, не знает ли она, что нужно делать с такими бумагами, — и показал облигации… И ещё — Лиза, его жена, плакала у неё на кухне: откуда у него столько денег? А кто обращает внимание на такие речи…

Наверное, Лендьел и Сидей были воодушевлены успехом первой затеи, несмотря на то что хозяева перестали оставлять их одних в квартире. Однако вторая инсценировка показалась им неуместной и они решили ограбить квартиру основательно, — но как быть с хозяевами?

Убить.

Двадцать второго мая 1991 года, спустя месяц после удачного дебюта, Сидей явился в квартиру Вахатова "на работу". Вахатов, который накануне много писал, а вечером долго смотрел видео, наскоро поздоровавшись с ним, пошел спать дальше, а Сидей позвонил Лендьелу, и тот прибыл с заранее заготовленными вещами: дубинкой, перчатками, спортивными брюками.

Переоделись. Достали из холодильника водку — и пошли в комнату, где спали Вахатов с женой.

Из приговора: "Лендьел ударил дубинкой лежавшую с краю Просветову, которая закричала, тогда он с торца кровати вскочил на Вахатова и ножом несколько раз ударил в область сердца. Вахатов сразу затих. У Лендьела сломался нож, которым он бил Просветову, поэтому Сидей дал ему свой нож, держал её за ноги и тоже ударил ножом в висок и лицо… После убийства они помылись в ванной и переоделись. Так как денег в пуфе не оказалось, они похитили различную аппаратура, телефон, серебряные украшения. Все похищенное отнесли к Лендьелу и для создания алиби сразу пошли в больницу, где находилась его жена и ребенок. Ночью выбросили в реку орудия убийства, неудавшиеся заготовки ключей, окровавленную одежду. На следующий день Лендьел уехал в Ужгород и увез с собой большую часть похищенного, а серебряные украшения продал в киоске на Киевском вокзале.

Так как на предварительном следствии Лендьелу не было смысла отказываться от убийства — он это сразу понял, — он предпринял единственно возможную попытку защиты: выдвинул версию, в соответствии с которой они с Сидеем прибыли на работу, заговорили с Вахатовым о том, что ему, Лендьелу, нужно срочно съездить на несколько дней во Львов, — и Вахатов ему ехать не разрешил. Разгорелась ссора, началась драка…

Вся эта беллетристика была последней попыткой дать более или менее человеческое объяснение тому, что произошло. Однако вряд ли имело смысл рассуждать о том, что Вахатов мог что-то не разрешить человеку, который практически уже и не появлялся у него в качестве исполнителя ремонтных работ. Кроме того, попытка изготовить ключи для проникновения в квартиру, куда их больше не впускали одних, тоже исключала "ссору". Не говоря уже о том, что все, знавшие Николая Вахатова, на следствии показали практически одно и то же: он был веселым, спокойным и неконфликтным человеком.

Из приговора: "По заключению судебно-медицинской экспертизы, смерть Вахатова, 37 лет, наступила от массивной кровопотери, обусловленной множественными, не менее десяти, колото-резаными ранениями грудной полости… Кроме того, на теле Вахатова имелись колото-резаные раны в лобно-височной области… Смерть Просветовой, 26 лет, по заключению эксперта, также наступила от массивной кровопотери, обусловленной множественными (не менее пятидесяти. — О.Б.) колото-резаными ранениями грудной области с повреждениями легкого и сердца. Кроме того, на теле потерпевшей имелись колото-резаные и резаные раны лица, верхних конечностей, шеи с пересечением трахеи, кровоподтеки на лице и плече…"

Трупы Вахатова и Просветовой были обнаружены только три дня спустя. Картина предстала ужасающая — не только потому, что убили людей, — все, решительно все было затоплено кровью. Пятьдесят ударов ножом в грудь спящей женщины. Пятьдесят: не всякая рука выдержит — устанет убивать… То есть Лендьел и Сидей, два молодых, здоровых человека, не просто совершили убийство — они озверели в самом непосредственном значении этого неуклюжего слова.

Скажу честно: я не представляю, по какой причине это убийство в первые же сутки не было раскрыто правоохранительными органами. Никаких, даже самых элементарных объяснений не имею. Как выяснилось позже, материал по факту ограбления квартиры Вахатова (из которого было ясно, что Лендьел — не очень "потерпевший") в милиции пропал. Ну почему же так случилось? Мыши сгрызли? Я догадываюсь, что бывшие советские милиционеры отнеслись к ограблению с прохладцей: это не настоящее преступление, партия учила, что вещизм буржуазный пережиток. Но теперь мы хорошо видим, что если бы все сделали, как положено, догадались бы, что к убийству Вахатова и Просветовой могли иметь отношение их странные работники. И если бы работников этих взяли под стражу тогда, они не убили бы ещё одного человека и не ограбили бы другого. И добавлю к этому, что сами же милиционеры не раз высказывались в том смысле, что их не покидает ощущение, что это не весь список, что были и другие жертвы. Учитывая, что между ограблением и убийством Вахатова и Просветовой прошло ничтожно мало времени, можно дать себе труд подумать, не является ли огромный перерыв между преступлениями нелогичным для исполнителей…

Прошел год.

Двадцать шестого марта Лендьел и его знакомый, москвич Андрей Хорев, 26 лет, не женатый, не судимый и не работавший, по предварительному сговору ограбили квартиру П. Ширкова. Хорев вынес из квартиры и передал ожидавшему его Лендьелу телевизор, видеомагнитофон, швейную машинку, 25 кассет… В этом ограблении самым главным является, по-видимому, не масштаб ограбления, для простых смертных людей вполне ощутимый и ужасный, — а то, что П. Ширков — родной брат жены Лендьела. У Лендьела были ключи от квартиры свояка, и он точно знал, что несколько дней его и членов его семьи в Москве не будет.

У животных, не дошедших до такой высокой степени развития, какой достиг вид под названием "человек", — так вот, у животных в генах запечатлен запрет гадить и промышлять в собственной стае.

У Лендьела в генах ничего такого не оказалось. И я предполагаю, что ужасающая жестокость, сопровождавшая все его преступления, имеет родовую связь с этой диковинной выхолощенностью, оторванностью от главного человеческого чувства — осознания родственности и близости с другими людьми.

А Сидей? Его интересы в суде защищала адвокат Ирина Саадиевна Карапинская, которую я очень уважаю. Я полагаю, Ирина Саадиевна не только профессионально, но и чисто по-человечески привержена идее о том, что Сидей попал под сильнейшее влияние более сильного по характеру Лендьела. К сожалению, я не разделяю эту точку зрения. Все, что сделали эти люди, было заранее очень тщательно продумано, и даже у самого безвольного размазни было время на то, чтобы осмыслить происходящее и сделать для себя единственно возможный выбор.

Особенно трудно представить себе, как Лендьел принимал участие в семейных бедах, в ограблении Вахатова, с которым он носился в милицию и там изображал страдальца.

Между тем Лендьел по мере поступления товара, который нужно сбывать, ласточкой летает на родину, в Ужгород, где продает все, что ему удалось украсть. Получилось, что он сам себя перехитрил, потому что если бы он продавал награбленное совершенно посторонним людям, у следствия в руках не оказалось бы таких неопровержимых доказательств вдобавок к главным. Ведь все вещи были найдены у покупателей и опознаны владельцами или родственниками убитых.

Прошел ещё год.

Прошел он хорошо, спокойно. Никто Лендьела, Сидея и Хорева не беспокоил, никто не дышал в спину. И тут уезжает в Америку ближайшая подруга жены Лендьела. У подруги, живущей в одном доме с Лендьелами, есть сестра, Татьяна Тищенко. Она остается одна в квартире, так хорошо знакомой Лендьелу. При этом нужно все время стараться удерживать в сознании подробности, как бы не относящиеся к делу, — скажем, ребенок Тищенко, ребенок её сестры Елены и дети Лендьела — друзья, сто раз вместе гуляли, отдыхали, болели и выздоравливали…

В квартире Елены Петренко, где к описываемому моменту находится одна Таня, имелось очень много вещей, которые так ловко и удачно приноровился сбывать Лендьел в цветущем Закарпатье. Видеоплейер, стереоплейер, факс-телефон с автоответчиком, а кроме того — украшения… Мужчины редко разбираются в таких вещах, и, наверное, Лендьел и Хорев не были исключением из этого правила. Обилие цепочек (по большей части серебряных), колечек, кулонов и браслетов, тоже по большей части из серебра, броши, бусы из янтаря и речного жемчуга — все это, очевидно, и решило судьбу несчастной Татьяны.

В начале двенадцатого, незадолго до полуночи, она открыла дверь хорошо знакомому Лендьелу, который пришел с другом Хоревым, чтобы починить телевизор. Друзья принесли с собой ореховую наливку. Таня достала две рюмки, принесла несколько яблок, но к гостям не присоединилась, пили они вдвоем. А потом (как это было в точности, знают только Хорев и Лендьел, но говорят разное) то ли Таня рассказала, что может вслепую печатать на машинке, то ли она уже сидела за столом и печатала — так или иначе, она наклонилась над машинкой, и тут один из "гостей" схватил её за шею и повалил вместе со стулом на пол.

Из приговора: "Тищенко сопротивлялась, кричала, била ногами по полу, поэтому соседи стучали по батарее. Испугавшись разоблачения, он заткнул ей рот рукой (он — это Лендьел. — О.Б.), в ответ она прокусила ему большой палец. Потом он достал из своей сумки веревку и обмотал вокруг шеи, затем они оба натянули веревку за концы и задушили её. После этого собрали аппаратура и бижутерию, упаковали в свою сумку и в чемодан Тищенко и ушли. Аппаратуру реализовал Хорев, а украшения Лендьел".

В судебном заседании дать устные показания по убийству Тищенко Лендьел отказался и все изложил письменно. Застеснялся знакомых?

Надо полагать, и Лендьел, и Сидей, и Хорев, и все их подельщики, если таковые были, ещё очень долго промышляли бы в Москве, убивая и грабя родных и знакомых, если бы Лендьелу не изменила осторожность. А изменила она ему оттого, что он чувствовал себя совершенно неуязвимым: ведь сколько было сделано, сколько загублено душ и как ловко удалось выкрутиться. И так он забылся, что ровно месяц спустя после убийства Татьяны Тищенко явился в ювелирный магазин "Лазурит" с целлофановым мешком, в который свалил скопом все, что взял в квартире. В куче бижутерии было два тоненьких колечка из золота, он в это просто не вникал. Притащил и собирался сдать в оценку. Там-то и обратил на него внимание сотрудник милиции. Лендьел пытался выбросить мешок, но было уже поздно.

Слушая Танину сестру Лену, я поняла, что не ошиблась, увидев её в нашем редакционном коридоре как бы в стеклянном пространстве, с невидимыми прозрачными стенками, которые отделяют от всех остальных людей на свете. Вместе с гибелью Тани она пережила ещё одну трагедию, неизмеримо меньшую, но все же огромную, к которой совсем не была готова. Знакомясь с материалами дела, читая показания знакомых, с которыми дружила не один год, она поняла, что многие догадывались или знали нечто чрезвычайное, что должны были непременно сообщить ей, — тогда все было бы иначе. Иные оговорили Таню просто так, дав ей небрежную характеристику, — тем самым едва не поддержали версию обвиняемых, что Тищенко (как и Вахатов) была убита в результате ссоры, начавшейся из-за её грубости. Можно только догадываться, что должна была чувствовать Лена, узнав от знакомой, что Лендьел приходил к ней и сидел у неё дома в перчатках. За столом, в квартире. Что? Какое, ну хоть одно, объяснение приходит вам на ум, чтобы продолжать сидеть, и молчать, и никогда не упомянуть об этой странности, зная, что в семье подруги произошло убийство… А Лендьел — друг этой семьи… Одна из знакомых разговаривала с Таней по телефону в ту самую минуту, когда в дверь позвонили её убийцы. Таня извинилась, пошла открыла дверь — и потом закончила разговор. Как вы думаете, если около полуночи к вашей подруге кто-то приходит, вы, на другом конце провода, поинтересуетесь, кто пришел? И этот человек тоже молчал… Но все это, конечно, пустяки по сравнению с тем, что Ленину сестру убил муж её подруги.

Оказывается, мы очень мало знаем о людях, с которыми живем бок о бок. Часто мы их придумываем, иногда домысливаем, иногда просто ленимся или боимся искать объяснения поступкам, в которых не разобрались…

Лениному сыну 7 лет. Лена воспитывает и Таниного Сережу — он двумя годами старше. Один из её мальчиков никогда не улыбается так, как другие дети. Смеется, конечно, — но не так.

Страшно в один прекрасный день проснуться на совершенно пустом земном шаре.

Судебная коллегия Московского городского суда вынесла решение: Игорю Лендьелу и Александру Сидею — смертная казнь с конфискацией имущества, Андрей Хорев приговорен к 15 годам лишения свободы с конфискацией имущества.

Определением судебной коллегии по уголовным делам Верховного суда России приговор оставлен без изменения.

Спустя 10 месяцев после решения судебной коллегии Верховного суда ко мне приходит отец убитого Вахатова. Неистовство, в котором он пребывал, никаким описаниям не поддается. Неистовство беспомощности…

Николай Иванович увидел в программе "Сегодня" специальный репортаж из Бутырской тюрьмы с участием Анатолия Приставкина, председателя комиссии по помилованию при Президенте России. Приставкин говорил, что смертную казнь необходимо отменить. Полноправным участником этой передачи стал Лендьел. Молодой, полный сил, осознавший и раскаявшийся…

И только на один вопрос я жду ответа: им не было тесно в эфире Лендьелу и Анатолию Приставкину?

Комиссия, которую возглавлял Анатолий Игнатьевич Приставкин, нужна как воздух. Всю жизнь я буду вспоминать с благодарностью, что именно эта комиссия способствовала освобождению женщины, делом которой я занималась целый год. Я убеждена, что эта женщина не совершила преступления, за которое была осуждена.

Да, осужденным необходима помощь. Я много лет пишу об этом, а надо будет — закричу. Но сейчас я хочу сказать о потерпевших.

Они, родители, мужья и жены, дети и внуки убитых, существуют в жизни общества, лишь пока длится суд, если кому повезло до него дожить. После оглашения приговора на них ставится точка. Ну что ещё общество может для них сделать?

А между тем они обречены жить без дорогих им убитых, и каждый день вместе с ними просыпаются непереносимые воспоминания. И никакие художественные произведения, никакие фильмы и песни не передают даже малой толики страданий безысходности, с которыми приходится жить.

В обществе, наэлектризованном крушением закона, нельзя делать таких ложных движений, нельзя рассуждать о милосердии, когда из-за плеча смотрит Лендьел. Нельзя фальшивить, когда все и так нестерпимо болит.

Да, убивать именем закона страшно. Но ведь они-то убивают уже без опаски и из подземелий вышли на улицы. А на улицах дети. Может, пришить каждому на курточку: "Пожалуйста, не убивайте меня, потому что убивать нехорошо…" Плакатик такой небольшой.

Последняя доза

В этот день Марина пришла домой поздно вечером, после девяти. Работа на телевидении раньше не отпускала. Сына Ильи дома не было. Она привычно набрала номер телефона в квартире 193, трубку взял хозяин, Эрик Саркисян. Марина спросила, нет ли у них сына.

— Илюша, — крикнул Саркисян, — возьми трубку, звонит твоя мама!

Марина сказала, что греет ужин, а сын ответил: иду.

Сколько времени прошло? Полчаса? Час?

На часы она не смотрела: сказал же Илья, что сейчас придет. Но тут взгляд её задержался на окне: почему на улице так много народу? Милиция, много милиции, вокруг — толпа… Она накинула пальто и спустилась вниз. Кто-то сказал: "Таню и Эрика убили". А Илья? Жив ли Илья? Ведь он был там, в этой квартире…

Она побежала к соседнему подъезду — дорогу преградила милиция. Кажется, уже там она услышала, что её сын заперся в квартире, на стук и звонки в дверь не отвечает, а телефон постоянно занят.

Марина сказала, что она мать запершегося в квартире парня. Ей разрешили подняться на 4-й этаж, она стала звать сына — в ответ ни звука. Тогда она зашла в соседнюю квартиру и позвонила бывшему мужу, отцу Ильи. Евгений Ильич спустя считанные минуты уже стоял возле дома.

На лестничной площадке лежал мертвый Саркисян.

Жена и сотрудники милиции стояли у двери запертой квартиры.

По движению людей в милицейской форме, по разговорам, которые они вели между собой, стало ясно, что квартиру будут штурмовать. Однако возникла заминка: на лестничной площадке явственно ощущался запах газа… Вырезать дверь с помощью специальной установки становилось рискованно: газ мог воспламениться. Решили штурмовать квартиру снаружи, через окна.

Вдруг из лифта вышел человек в милицейской форме и сказал, что парень выбросился из окна.

Они побежали вниз, не разбирая дороги.

Место падения было окружено плотным кольцом милиции. Как потом выяснилось, на место происшествия приехал начальник МУРа, а штурм квартиры снимал "Дорожный патруль". Но Илья всего этого знать не мог. Он лежал на снегу ничком, и когда к нему наконец пропустили отца, он сумел сказать ему всего несколько слов. Одно из них было — "Прости".

Марина и Евгений Алексеенко развелись, когда их сыну Илье было всего 8 лет. Ребенок пережил их разрыв как трагедию, хотя Евгений не переставал заботиться о сыне: ежедневно звонил, помогал деньгами, ездил с Ильей отдыхать, делал дорогие подарки.

Илья рано научился читать, в школу пошел в 6 лет, учился с удовольствием, однако родители знали, что он чрезвычайно самолюбив и горд.

Позже, в зале суда, отец вспомнит: когда сыну было лет пять, они поехали в гости, и кто-то сделал ребенку замечание. Евгений Ильич едва успел схватить мальчика, который выбежал на балкон и уже собирался прыгать вниз. Да, все его друзья и знакомые в один голос говорят о том, что основой его характера всегда была гордость, а идеалом — независимость.

И того, и другого, не ведая об этом, он лишился погожим майским днем, уколовшись героином у друга на даче.

Потом его спросят, зачем он это сделал. И он ответит: ни о каких последствиях не думал, главным было только то, что сейчас.

Тогда же он ушел с первого курса МАДИ. Почему? Из допросов на предварительном следствии нет-нет да и промелькнет объяснение: стал угасать интерес к жизни, все стало тускнеть…

Через год он открылся матери. Он сказал, что хочет порвать с наркотиками, но сам с этим справиться не в силах. Возникает вопрос: почему? Ведь первое время он делал всего три-четыре инъекции в месяц. Неужели этих уколов хватило для того, чтобы он спохватился?

Теперь, когда мы знаем, чем все закончилось, можно утверждать: это было время, когда в его жизни наступила катастрофа. Он понял это и пытался спастись. В доме номер 53/63 на Бутырской улице появились новые жильцы супруги Татьяна Яковлева и Эрик Саркисян.

Илья жил в соседнем подъезде и поначалу понятия не имел о том, что за люди поселились в сто девяносто третьей квартире. Очень скоро он с ними познакомился. Татьяна, женщина средних лет, подошла к нему и сказала: если тебе что-нибудь нужно, заходи в любое время. Они друг друга поняли. "Что-нибудь" — это героин.

Эрик Саркисян закончил медицинский институт и работал врачом в кожвендиспансере, откуда был уволен в связи с употреблением наркотиков. С тех пор он больше не мог найти работу. Его жена Татьяна сидела дома с ребенком. Потом ребенка забрала Татьянина мать, и супруги начали торговать наркотиками.

О том, что в квартире Яковлевой и Саркисяна круглосуточно функционирует наркопритон, знали все — и соседи, и милиция. Соседи потому, что под окнами супругов с утра до вечера орали "прихожане", у подъезда и на лестнице сменялись покупатели, да и из квартиры не сказать, чтобы слышалась музыка Бетховена. В отделении милиции Саркисяна и Яковлеву тоже знали как облупленных: супруги неоднократно попадали в отделение в связи со сбытом наркотиков, однако всегда возвращались домой, довольные жизнью. Надо полагать, лояльность местной милиции была вызвана самым сильнодействующим наркотиком под названием доллар.

Раньше раздобыть героин было сложно. Теперь стоило подняться на четвертый этаж в соседнем подъезде — и все проблемы как рукой снимало. Вначале, как водится, давали в долг. Позже, когда он начал колоться два-три раза в день, потребовались наличные.

Мать поняла, что если Илья просит помощи — значит, дело и в самом деле обстоит куда как скверно. Начали думать, в какую клинику обратиться.

В наркологическом центре Маршака "Кундала" с них взяли 5 тысяч долларов за курс лечения в 21 день. Деньги дал отец Ильи. Однако на восьмой день Илья оттуда ушел. Потому что в перерывах между сеансами пациенты собирались в курилке и с упоением предавались воспоминаниям о том, кто, когда и как укололся и что при этом почувствовал. И эти наркоманские посиделки были единственным полноценным человеческим общением в клинике. Это только в рекламных роликах врачи-наркологи с дрожью в голосе рассказывают о том, как любят своих несчастных пациентов. На деле же все пациенты почему-то чувствовали себя прежде всего источником благосостояния своих докторов.

Марина попросила вернуть деньги. Ей ответили: не вернем. Так мы наказываем наших пациентов за их неправильное поведение.

Потом Илья нашел объявление о центре "Возрождение" при 17-й наркологической больнице. Девизом центра были слова "Я остаюсь, чтобы жить". И Илья остался и прошел всю начальную часть программы. Лето кончалось, начиналась осень. У Ильи снова появился интерес к жизни — это заметили все. Однако главным его ощущением и главной проблемой стал теперь страх перед проклятой квартирой. Он знал, что, стоит ему появиться во дворе, из подъезда или из открытого окна его окликнет Татьяна. Она постоянно звонила ему, приходила домой, караулила у подъезда.

Друзья помогали, как могли. Одно время кто-то жил у Ильи дома, потом соседи увезли его к себе на дачу. Но рано или поздно он должен был остаться один. И наконец он сломался и снова стал ходить в соседний подъезд.

Из квартиры исчезла бытовая техника. Потом кто-то сказал Марине, что на машине, которую отец подарил Илье ко дню рождения, ездит Эрик Саркисян. Саркисян и Яковлева объявили ему, что он много должен.

Понимал ли Илья, что происходит?

Это вопрос, безусловно, риторический.

Понимал он все — он не мог овладеть ситуацией. Люди, погружающиеся в болото, чувствуют, что их ждет, но выбраться не в силах.

Илья знал, что некоторые из постоянных посетителей сто девяносто третьей квартиры умерли. Это были такие же молодые люди, как он сам: одному было 16, другому — 20 лет.

В том-то и дело, что он все, все понимал.

Понимал и шел туда.

А если не шел, приходили за ним.

Восемнадцатого января 1999 года он пришел туда около полудня.

Автоматически, как всегда, отметил, какая там грязь, какая убогая мебель, везде окурки, огрызки, грязные шприцы и окровавленная вата. Кроме Яковлевой и Саркисяна, там была ещё и восемнадцатилетняя наркоманка Настя Семенова, ежедневно покупавшая наркотики у "добродетельных" супругов.

Илья пришел за героином.

Как только Алексеенко переступил порог квартиры, Яковлева и Саркисян набросились на него с упреками: пропал героин на 400 долларов. Это он его украл! Илья возразил: у них и раньше пропадали и деньги, и наркотики. Позже все находилось. А он никогда ничего не крал. Но супруги не унимались. Придется пригласить знакомых бандитов — они поставят Илью "на счетчик", и тогда ему уж точно не поздоровится. Потом Саркисян несколько раз ударил Алексеенко кулаком в живот, чтобы неповадно было, и ссора угасла.

Саркисян наконец дал Илье маленькую дозу, которую тот сейчас же использовал. Кажется, они стали смотреть телевизор, и тут ссора возобновилась. Видимо, с перерывами она продолжалась почти до самого вечера. Илья, измотанный перебранкой, решил уйти.

Он уже стоял на пороге комнаты, как вдруг Яковлева вскочила и бросилась в коридор со словами, что надо бы проверить карманы его куртки: как бы он и на этот раз чего-нибудь не стащил. Куртка висела на ручке шкафа в коридоре.

Из протокола допроса обвиняемого Алексеенко 7 июля 1999 года: "Когда она начала ощупывать карманы моей куртки, я стоял рядом, и меня охватил гнев, ненависть к ней, в глазах потемнело. Дальше я помню только один удар, потом помню, что забежал в комнату, где на диване лежал Саркисян, он в это время привстал с кровати и находился в положении полулежа, опираясь на локти. Я также запомнил, что нанес ему удар ножом или в область груди, или в область живота, каким образом и сколько я наносил последующие удары и говорил ли что-либо при этом — я не помню. Объяснить, откуда я взял нож, которым наносил удары, я не могу, но могу заявить категорично, что в квартиру к ним я пришел без ножа и никаких преступных намерений у меня изначально не было. Потом я помню, что закрыл дверь квартиры изнури, в связи с чем я это сделал, объяснить не могу. Своих последующих действий в квартире я тоже не помню, затем у меня осталось в памяти, что я стою в коридоре, слышу звон разбитого стекла в комнате, затем я вновь ничего не помню, а очнулся, уже когда находился в больнице".

Семенова на допросе сообщила, что, дважды ударив ножом Яковлеву, Алексеенко бросился в комнату, где на диване находился Саркисян, прыгнул на Саркисяна и со словами: "Получай, скотина!" — начал бить его ножом. Саркисяну, согласно заключению экспертизы, нанесено не менее 15 ударов.

Яковлева успела добраться до соседей и умерла у них в квартире. Саркисян истек кровью на лестнице. Илья был доставлен в больницу с компрессионным переломом позвоночника, переломом тазобедренного сустава и обеих ног и ушибом мозга.

Знаете, сколько судей работает в Московском городском суде? Сто двадцать, и из них дела по первой инстанции, имеющие большой общественный резонанс и потому минующие район, слушают не более тридцати судей. В своем роде это избранные, не так ли? Ведь в одной только Москве проживает столько же жителей, сколько во всем шведском королевстве. И вот на все наше московское королевство в нашем главном городском суде приходится всего тридцать судей. Наверное, не таких, как мы. Товар-то штучный. Наверное, они знают и понимают больше нас, и главное — они справедливей. Ведь именно справедливый суд — это суд и есть, все остальное — всякий раз пьеса с гибелью главного героя в последнем акте.

С такими мыслями я и вошла в зал городского суда, где должно было начаться слушание дела по обвинению Ильи Алексеенко. Алексеенко уже был в клетке. Он был совершенно безучастен. Лишь появление молодой, стройной, красиво причесанной судьи заставило его поднять глаза и тут же снова опустить их.

Алексеенко был допрошен первым.

Допрос длился часа два.

Говорил он очень медленно, и вначале мне показалось, что он плохо слышит. Нет, слышал он хорошо, просто воспоминания о том дне ему как будто приходилось доставать со дна гигантской воронки от взрыва, и, спускаясь туда, он всякий раз не знал, какое ещё испытание ему уготовано. Когда он дошел до того места, где нужно было говорить о том, что он просил друзей не оставлять его одного, паузы между словами стали длиннее, чем слова.

Судья спросила:

— Скажите, Алексеенко, а зачем вы вообще туда ходили? Вы нам тут рассказываете, какие они плохие, а сами туда ходили по нескольку раз в день. Как это понять? Вы что, не могли взять себя в руки? Или не хотели?

Илья ответил, что весь ужас его положения в том и состоял, что он все понимал, но ничего не мог с собой сделать. Он вынужден был туда ходить.

— Вас что, заставляли?.. Вы сами ходили к Яковлевой и Саркисяну, как на работу. А зачем? Вы же взрослый человек, говорите, по собственной воле пришли в клинику лечиться от наркомании — зачем же вы целыми днями сидели у них?..

Как раз в это время луч солнца упал на ухоженную руку судьи с красивым золотым колечком, руку, которая в нетерпении теребила колпачок шариковой ручки: все так медленно, приходится слушать вздор, ну что поделаешь, служба…

И я поняла, что судья Гученкова все знает наперед, и потому ей трудно и неинтересно здесь сидеть. Она и впрямь человек особенный. В этот некрасивый зал, в котором гудит толстая осенняя муха, да и Алексеенко зудит одно и то же, — в этот зал она явилась с далекой звезды, где круглый год цветут анютины глазки, и все эти грубые вещи — шприцы, ножи, трупы — все это оскорбляет её нравственное чувство. Поэтому все, что говорит Алексеенко, вызывает у неё здоровое отвращение.

— Наркомания — болезнь? — В голосе судьи слышится наконец и любопытство. — Так вы же от нее, Алексеенко, вылечились. Не вылечились? А почему же вы ушли из больницы раньше времени? Не понравилось? А что же это вам все не нравится?.. Ходили вы к Яковлевой и Саркисяну по собственной воле, никто вас не принуждал, неприязни у вас к ним не было, а вы их взяли и убили — объясните нам тогда, что же все-таки случилось? Зачем вы к ним пришли, а? С намерением убить — так? Нет? А зачем же тогда?.. Так, хорошо, ну дал вам Саркисян дозу, вы укололись, — что же сразу не ушли, стали смотреть телевизор, вы что, дома его не могли посмотреть?..

А между тем Илья уже произнес фразу, которая позже, разумеется, не попадет в протокол судебного заседания за ненадобностью.

Он сказал: неприязни не было. Было нечто гораздо более серьезное: самоуничижение, отвращение и необходимость ходить к ним, несмотря на все это.

Потом суд допросит соседку, у двери которой умер Саркисян. По залу распространился легкий аромат суда инквизиции. Свидетель неоднократно брала Илью с собой на дачу, где он мог не опасаться, что за ним придет Яковлева.

— А еще, — сказала свидетель, — теперь жизнь в нашем доме изменилась до неузнаваемости. Раньше во дворе нельзя было протолкнуться. В любую погоду там толпилась молодежь, ожидавшая Яковлеву или Саркисяна. Теперь двор опустел, там даже можно гулять…

Ну и что? А если свидетель знала, что в квартире притон, что же это она не заявила в милицию? Боялась? Здесь она вон какая разговорчивая…

Потом на свидетельскую трибуну с трудом взойдет ещё одна соседка, в квартире которой умерла истекающая кровью Яковлева. У этой женщины покончил с собой сын-наркоман. Всю пытку героином она испытала сполна. Поэтому каждое её слово было — сплошная боль. Она сказала: это должно было случиться раньше. Жаль только, что именно Илье суждено было избавить всех, кто жил рядом, от этого кошмара. Ее последние слова были едва слышны — она плакала…

Не обошлось и без курьеза. По ходу дела судья спросит Илью: вы ведь проходили судебно-психиатрическую экспертизу? Алексеенко ответил: не проходил. Судья, подпрыгнув: как не проходили?! Подсудимый: я не знал, что экспертизой можно назвать то, что ко мне два раза подходили врачи, первый разговаривал со мной пять минут, а второй и того меньше: он просто спросил, как я учился и чем в детстве болел.

От последнего слова Илья отказался.

Судебная коллегия по уголовным делам Московского городского суда под председательством судьи Е.А. Гученковой приговорила Алексеенко к двадцати годам лишения свободы в исправительной колонии строгого режима.

* * *

Илья Алексеенко убил двух человек. Это были торговцы смертью, но никто не имел права убивать их, а Илья убил, и, по закону, двадцать лет лишения свободы за двойное убийство — в самый раз.

Жизни этих людей стоили ничуть не меньше, чем любая другая человеческая жизнь, то есть были бесценны. Выходит, все правильно и, значит, приговор должен вызывать чувство облегчения.

А вызвал отчаяние.

Когда я училась в пятом классе, перед Днем Победы нам показали документальный фильм о войне. Я сидела в темном актовом зале, слушала голос за кадром, и вдруг из глубины экрана прямо на меня поползли танки. Казалось, неумолимое движение огромных гусениц порвет экран, да и нет никакого экрана, а есть только я и это страшное железо. И спасения нет.

Экран прорвался и в день провозглашения приговора.

Кривой суд — так это называлось в старину.

Двадцатый век болен двумя пока что неизлечимыми болезнями терроризмом и наркотиками. И дело Ильи Алексеенко, по существу, было уголовным делом государственной важности. Потому что на глазах у всех, в центре самого большого города страны, с ведома милиции в частной квартире действовал круглосуточный наркопритон. И не зря судья то и дело одергивала свидетелей, жителей дома, в котором торговали погибелью: а что ж вы в милицию-то не обращались? Значит, это не мешало?..

Все — блеф. Ведь в деле имеется представление следователя А.В. Трощановича на имя начальника УВД Северного административного округа, и там черным по белому значится: "Анализируя материалы уголовного дела, следствие считает, что одной из причин, способствовавших совершению данного преступления, послужило отсутствие надлежащей работы со стороны оперативных служб УВД САО. Об этом свидетельствует то обстоятельство, что оперативные службы и участковый инспектор имели в своем распоряжении как оперативную, так и статистическую информацию о причастности данных лиц (Яковлевой и Саркисяна. — О.Б.) к распространению и употреблению наркотических средств в течение длительного времени, однако никаких мер к пресечению преступления ими не применялось".

На бездействие жильцов дома по Бутырской улице и навалилась всей тяжестью данных ей законом полномочий судья Гученкова. Милиция, выходит, тоже попала в потерпевшие. Все вокруг знали, но молчали, а милиция — ей что, разорваться? Своя рука — владыка. Суд с милицией не ссорится.

На протяжении всего судебного слушания Гученкова не уставала твердить, что Илья нарочно пренебрег изумительным столичным лечением от наркомании (и при этом, скрывая свою вину, постоянно повторял, что сам пошел лечиться) и, значит, сам шел семимильными шагами навстречу преступлению. Тут у меня возникло чувство, что Гученкова не знает, что такое наркомания, и путает её с гриппом. Ну не может же судья городского суда так упорно возвещать во всеуслышание, что наркоман — это просто капризное существо, которое по собственной воле забавляется травками, укольчиками и в любой момент может порвать с этим делом — было бы желание. Отсутствие этого желания, собственно, и была та вина, за которую, по логике судьи, и следовало наказать наркомана.

Алексеенко очень подробно рассказал, как постепенно крепло в нем чувство унижения и бессилия: он презирал этих людей, но не мог без них обходиться. Это было истолковано судьей как длительная подготовка к преступлению.

Приговор, скрепленный размашистой подписью судьи Гученковой, покоится на трех слонах.

Попробуем разобраться.

Первая твердыня — это умысел, который Гученкова считает бесспорно доказанным. По её мнению, Илья пришел в квартиру с твердым намерением убить её хозяев. Из чего это следует? В основном из воздуха, потому что на протяжении всего предварительного и судебного следствия Илья повторял, что 18 января он пришел туда, как приходил каждый день, — за героином. Этот день ничем не отличался от всех предыдущих. Следствием не добыто доказательств, которые опровергали бы это неизменное утверждение. Никаких.

Второй слон — это нож.

Приговор прямо начинается с того, что Алексеенко стал наносить свои роковые удары "имевшимся у него при себе кухонным ножом".

Судья считает, что Алексеенко пришел в квартиру с кухонным ножом в кармане джинсов (его длина вместе с клинком составляет 28 сантиметров). Единственный свидетель происшедшего — Анастасия Семенова — не помнит, был ли такой нож в хозяйстве убитых. Мать убитой Яковлевой, которая сама обставляла квартиру дочери, не приносила такой нож и его не помнит. И что же? Следует ли из всего этого, что Илья пришел в квартиру с тесаком, который даже при очень большом желании трудно было бы прятать в кармане узких джинсов? По словам свидетелей, в этой квартире в течение суток ежедневно бывало человек двадцать-тридцать. Они там не только кололись, но и ели, пили, спали. Кто может взять на себя смелость утверждать, что нож принес Илья?..

Третий слон — квалификация преступления. По мнению судьи, речь идет об умышленном убийстве — статья 105 УК РФ, тогда как в Уголовном кодексе есть другая статья — 107, где речь идет об убийстве "в состоянии внезапно возникшего сильного душевного волнения, вызванного в том числе и длительной психотравмирующей ситуацией, возникшей в связи с систематическим противоправным или аморальным поведением потерпевших".

Экспертиза, которую провели в институте Сербского, производит впечатление дежурного исследования, о чем, если помните, говорил и Алексеенко. Судебная практика в подавляющем большинстве случаев избегает статьи 107, как будто речь идет не об аффекте, а о проказе. Судьи во что бы то ни стало стараются обойтись без "состояния внезапно возникшего сильного душевного волнения", и эксперты об этом знают. Почему? Возможно, потому, что это "болезнь милосердия", к тому же аффект трудно доказывать. Между тем все, что рассказал Алексеенко, прямо укладывается в классическую картину аффекта.

Он почти ничего не помнит о вечере 18 января. Судья не сомневается, что это просто способ защиты. Однако, вспоминая, Илья ни разу не пытался уклониться от фактов. Он не помнит, сколько раз ударил Яковлеву, но на вопрос судьи, мог ли это сделать кто-нибудь другой, ответил, что это сделал, скорее всего, он — больше некому. Не помнит он и того, как бил ножом Саркисяна, не может объяснить, когда и зачем заперся в квартире, почему были включены все газовые горелки, в том числе и духовка, не помнит, как выбросился из окна, и не может объяснить, почему у него в руках оказался молоток для отбивания мяса.

Адвокат Татьяна Кузнецова располагает авторитетнейшим заключением о психическом состоянии Алексеенко. Его автор — доктор юридических наук Ольга Давыдовна Ситковская, представлять которую судебным медикам нет нужды. Ситковская считает, что экспертное заключение института Сербского не выдерживает никакой критики, не обосновано не только научно, но и материалами дела, что оно сбивчиво, противоречиво и что в действительности речь идет о безусловно болезненном состоянии — это аффект.

Но и без этого заключения разве можно забыть ту минуту, когда Илья начал свой мучительный рассказ в зале суда о том, как шел навстречу своей гибели? Я пришла в суд "за сюжетом", а вышла, как будто в меня стреляли.

Стреляли и попали.

И, может быть, мне не меньше, чем Илье Алексеенко, важно было, чтобы свершился правый суд — такой, когда дело даже не в приговоре, а в справедливости, когда человек понимает, что наконец-то добрел, дополз до нее.

Илья сказал: "Я убил их за то, что раньше они уже убили меня".

Кассационная палата Верховного суда России рассмотрела и отклонила жалобу адвоката Кузнецовой. Туда, к сожалению, никогда не попадет письмо, которое Илья написал отцу. Там есть такие строчки: "Сидя здесь и вспоминая прошлое, я никогда не могу вспомнить хоть чего-нибудь хорошего, произошедшего со мной за те полтора года, что я кололся. Это время находится будто в густом черном тумане. А то, что согревает мне душу, лежит сзади, за этим туманом, и сейчас я поднялся над землей, по которой стелется этот туман, и могу разглядеть, что было до того, как я сам, правда, не понимая, что делаю, шагнул в этот смог. Но это далеко позади, а того, что лежит в нем, не видно, да и не хочется видеть, потому что не было ни одного холмика радости, который хотя бы выглядывал из этого тумана. Смешно (правда, сквозь слезы), но по сравнению с этим туманом даже здесь, в тюрьме, гораздо светлее и легче дышится".

Смерть по решению суда

"С человеком, который ставит свою честь выше жизни, идущим добровольно на смерть, нечего делать: он неисправимо человек".

Герцен написал эти слова полтора столетия назад, а я повторяю их, будто они написаны о моем герое. Главное становится известно после того, как человек уходит за линию горизонта, откуда никто ещё не получил ни строчки, и, стало быть, ушедший становится недосягаем для нашего высокомерия. Мы считали, что мы знаем, а оказывается — все пустое. Все было не так.

Когда сыну Зинаиды Даниловны Цветковой исполнился год, она заболела туберкулезом. И попала в больницу. Оттуда в санаторий. За это время её муж оформил развод, женился на другой женщине, и она усыновила малыша. Звали его Олег.

С тех пор Зинаида Даниловна своего сына не видела.

Но она о нем не забыла.

Почему она не бросилась в ноги мужу после того, как вернулась из лечебницы, почему не ходила по судам, не дралась за ребенка — не знаю. Может, и бросалась, и ходила. Было это почти сорок лет назад, а наши законы уже тогда оставляли желать лучшего.

Если бы не Олег, можно было бы считать, что жизнь сложилась — лучше не бывает. Работала Зинаида Даниловна в ЦК КПСС, в Совмине, вышла замуж за военного, который дослужился до полковника и работал в Генштабе. И жили супруги в великолепной двухкомнатной квартире на улице Алабяна. В этой квартире не было вещей, которые украшали большинство советских квартир. Была мебель из красного дерева, хрусталь, серебро. Даже шахматы — и те раньше принадлежали Колчаку.

И вот Зинаида Даниловна начинает искать сына.

К тому времени бывший муж умер, мачеха тоже. А Олег сидел в тюрьме на Камчатке. Причем в первый раз он попал за решетку, когда ему было 16 лет. Отнял у кого-то в подъезде кроссовки и магнитофон. За это дело суд дал ему 5 лет, которые он отбыл от звонка до звонка. Что случается нечасто, поскольку с малолетками все же принято обращаться хоть с какой-то снисходительностью, в целом вовсе не свойственной нашей судебной системе. И раз подросток этого не удостоился, значит, вел себя независимо или что-то в этом роде. На свободу Олег вышел синий, весь покрытый татуировкой, и погулять успел всего пять месяцев. Второй срок он получил за такую же мелкую кражу, но так как судимость не была погашена, дали ему 7 лет. И тоже — от звонка до звонка. Посылок ему никто не посылал, писем не писал. Освободился он в 1993 году без копейки денег. На Камчатке климат к расслабленности не располагает, арбуз с баштана не украдешь и подножным кормом не обойдешься. На работу с судимостями даже в морг не брали, а есть что-то надо было. Вот через две недели после освобождения и залез в магазин, чтоб хоть раз наесться до отвала.

Третий срок, 5 лет, он тоже отбыл от звонка до звонка.

К этому времени мать уже нашла его, начала писать, посылала деньги.

И Олег приехал в Москву. К матери, которую не видел тридцать пять лет. Просидев "на зоне" в общей сложности шестнадцать лет с небольшим перерывом. Расписанный тюремными картинками, как этрусская ваза. В квартиру с мебелью из красного дерева. Прилетел с другой планеты, на улицу Алабяна, где его очень ждала мать. И радушно встретил отчим, что, скажу я вам, постоянно случается в кино, но почти никогда — в жизни.

Новая обстановка тяготила Олега.

Вставал он, как в лагере, очень рано.

Сам стирал, хотя рядом стояла импортная стиральная машина.

Он был бесконечно благодарен матери за то, что спать ложился на душистые простыни, что можно было полежать в ванне — а сон про ванну часто снился даже бывалым зекам, — что его одели, обули, устроили на работу, и, в общем, жизнь к тринадцати шести годам стала налаживаться. Мать устроила его на работу сварщиком. И он работал, и ему нравилось.

Однажды в конце мая мать с отчимом поехали на дачу. А в это время к соседу по даче приехала приятельница, Светлана Лакина (здесь и далее фамилии участников событий изменены), и нужно было к вечеру отвезти её в Москву.

Зинаида Даниловна сажает её в машину, привозит к себе на улицу Алабяна, и там происходит чаепитие. После которого Олег едет провожать Светлану. И остается у неё ночевать. А спустя месяц они подают заявление в загс.

Чтобы понять все, что произошло вслед за этим, нужно было хоть один раз увидеть Светлану. Тем, кто её не видел, остается поверить мне на слово: она была очень красивой блондинкой с идеальной фигурой и постоянно имела пять любовников, что доподлинно можно было установить лишь в одном месте в зале суда. Там это и выяснилось, но значительно позже, а пока Олег узнает, что Светлана — ветврач с хорошей клиентурой, с мужем разведена, живет с девятилетним сыном в однокомнатной квартире, а мама, школьный завхоз, живет отдельно.

У Светланы и Олега начинается бурный роман. При этом, как мы помним, она красавица, а Олег невысокий, худощавый и сутулый человек с лицом землистого цвета и разбитыми в драках бровями.

У Светланы был свой способ общаться с окружающим миром. Найти её можно было в основном при помощи пейджера. Жизнь она вела кочевую, любила по ночам выезжать на вызовы, за это хорошо платили. С Олегом они договорились, что после свадьбы каждый сохранит независимость и не будет лезть в дела другого. А когда они вышли из загса, только что подав заявление на регистрацию брака, Олег поцеловал её, а она ему говорит: а вдруг муж узнает… Я с ним развелась, а он об этом понятия не имеет.

И в это же самое время у неё в квартире жил некто Тимофей Белугин, лейтенант конной милиции. Этот человек считал себя мужем Светланы. И был ещё другой человек, тоже милиционер, назовем его Суглиньев. О его существовании не знали ни Цветков, ни Белугин. К моменту, о котором идет речь, Суглиньев, человек самой незавидной внешности, сделал Светлане пятнадцатое предложение руки и сердца. Он тоже не знал о существовании соперников. И в это же время она поддерживала отношения со своим бывшим начальником. Такие же отношения были у неё ещё с одним человеком. Поэтому нет ничего удивительного, что прийти к ней Олег мог только в строго определенное время. Но его это устраивало. Он влюбился.

Что же касается Светланы — её интерес к Олегу имел, очевидно, простое объяснение. Во-первых, она считала его богатым и в определенном смысле была права. И квартира, и дача, и машина матери и отчима когда-нибудь должны были достаться Олегу. А во-вторых, среди многочисленных любовников только один Суглиньев горел желанием жениться на ней. А ей хотелось устроить свою жизнь. У неё был сын, который привязался к Олегу. И, наверное, она понимала, что рано или поздно наступит час, когда любовники переведутся и она останется одна.

Свадьба была назначена на 4 сентября.

В июле Светлана говорит Олегу, что ей очень нужна машина. Машина действительно нужна, потому что ездить по ночам со случайными лихачами боялась даже она. И Олег спросил у матери, может ли она дать ему деньги на машину для Светы. Мать сказала, что может. Олег работал, дело шло к свадьбе, вот-вот должно было произойти то, о чем она мечтала: её невезучий сын должен был обрести семью.

Первого августа Олег передал Светлане сообщение о том, что готов с ней встретиться. Она ему перезвонила и сказала, что деньги нужны прямо сейчас, — она нашла подходящую машину. Разговор происходил в квартире её матери. Договариваются о встрече у Светланы дома. Позже мать расскажет следователю, что она спросила Светлану, знает ли Олег, что она не пойдет за него замуж. Потом скажу, ответила Светлана. Оказывается, у неё изменились планы. Но Олег об этом не знал. И вечером 1 августа он приехал к невесте, привез ей деньги на покупку машины и поехал к себе домой.

Он не мог знать, что Светлана уже купила машину и утром 2 августа ждала Белугина: он должен был проверить тормоза, потому что они собирались ехать за город проведать в летнем лагере Светиного сына.

Цветков утром этого дня тоже думал о Светином сыне.

Дело в том, что впервые в жизни он привязался к ребенку. Ребенок, по-видимому, почувствовал в этом неулыбчивом и неразговорчивом человеке подлинное тепло, и неизвестно, кому был больше нужен этот молчаливый союз: девятилетнему мальчику, который едва успевал запоминать имена маминых знакомых, или странному знакомому, который очень мало говорил, но многое понимал, в том числе и в мальчишеской жизни. Именно поэтому Цветков утром 2 августа решил поехать домой к своему сослуживцу Василию Гаврилову, у которого была самодельная железная дорога. Цветков взял бутылку водки, купил копченую курицу, от метро позвонил Гавриловым, спросил, можно ли их проведать, взял ещё пива и приехал. Гаврилов утром всегда нуждался в рюмке водки — его мучило похмелье. На эту слабость своего приятеля и рассчитывал Цветков. Он думал, что за дружеским застольем ему удастся уговорить Гаврилова продать железную дорогу подешевле. Эту железную дорогу он хотел подарить Светиному сыну.

В одиннадцатом часу утра Цветков звонил Светлане. Никто не отвечает. А номер остается в памяти телефона Гаврилова. И если бы позже оперативники взяли у Гаврилова этот телефон и выяснили, кому и, главное, когда звонили с этого телефона, я бы сейчас не писала эти строки.

И в это же время, то есть около одиннадцати утра, к Светиному дому подъехал Белугин. Позвонил в дверь. Никто не отозвался.

Белугин выходит из дома, садится в свой "запорожец", и в зеркало заднего вида наблюдает за подъездом. Машина стояла в нескольких десятках метров от дома. В первом часу он увидел, что из подъезда вышел мужчина. Стояла жара, а на этом человеке была рубашка с длинными рукавами.

Белугин просидел около дома Лакиной часов до четырех. Потом, как он позже скажет следователю, он решил поехать домой, пообедать.

А Цветков сидит у Гавриловых, вместе с его женой и сыном. Около двух часов Цветков и Гаврилов идут в рюмочную, выпивают ещё по стопочке, и часом позже Цветков возвращается домой и ложится спать. В шесть вечера он звонит Лакиной, посылает ей сообщение на пейджер — ответа нет.

Около восьми часов вечера он звонит матери Лакиной и спрашивает, где Света. Мать отвечает, что дочь обещала днем приехать, но её не было. А в это время Белугин возвращается и снова звонит в дверь. И слышит лай Светиной левретки, звук пейджера и телефонные звонки. И так как Светлана Лакина никогда не оставляла дома свою собачку, он понимает, что что-то случилось. Он берет у соседей топор и взламывает дверь.

Залитая кровью Светлана лежала в пустой ванне… Убивать её начали на кухне. Стены кухни, коридора и ванной были покрыты следами её окровавленных рук. Двадцать девять ударов ножом, в том числе два — в сонную артерию.

Белугин вызывает милицию.

Первое, что видят на столе в комнате, — документы из загса. Фамилия жениха — Цветков.

Белугина везут в отделение милиции "Войковское", но подногтевое содержимое, смывы и волокна с его одежды никого не заинтересовали. Потому что больше всего всем хотелось увидеть жениха убитой. И в два часа ночи милиция приехала на улицу Алабяна.

Цветков спал, мать и отчим были на даче.

Услышав звонок, он подошел к двери и посмотрел в глазок. Милиция. Та самая, с которой связано шестнадцать лет лагерей. Открывать дверь он отказался. Он-то знал, что ничего плохого не сделал. Разве что выпил лишнего у Гавриловых. И почему приехали ночью?

Тогда милиционер Соловьев звонит в отделение и докладывает, что Цветков не открывает дверь. Из отделения звонят в Головинскую прокуратуру. Там дежурит заместитель прокурора района В. Белоусов, который вызывает группу захвата, службы спасения, Мосгаз. И около трех часов ночи во двор дома приезжают машины с проблесковыми маяками и вооруженными людьми. Машин много, шесть или семь. А с ними Белоусов с постановлением о производстве обыска.

На беду, отчим Олега хранил дома два охотничьих ружья и множество патронов. Состояние Цветкова, думаю, описанию не поддается. Он понимает, что сейчас начнут ломать дверь, схватят его, хоть вины за ним — первый раз в жизни — никакой нет, и, главное, разворуют всю квартиру. И что он скажет матери? Матери, которая нашла его, считай, уже на том свете, встретила, пустила в дом, одела, обула, не побоялась его прошлого — как он посмотрит ей в глаза? И кто поверит в то, что он понятия не имеет, зачем сюда приехала милиция и заместитель прокурора?

Он взял ружье, вышел на балкон и сказал: "В людей стрелять не буду, но в квартиру не пущу".

— Патроны-то есть? — спросили его.

— Сколько хочешь, — ответил он и в доказательство сбросил с балкона нераспечатанную пачку. Когда начали ломать дверь, он выстрелил в неё и побежал к балкону. А в это время с крыши на тросе спустился человек из группы захвата. Он выстрелил в Олега и попал в легкое.

Очнулся Олег в тюремной больнице.

Там он и узнал, что его подозревают в убийстве Светланы Лакиной и что из квартиры матери вынесли все, что можно было унести.

* * *

По мнению прокуратуры, фамилия убийцы Лакиной была записана в приглашении на бракосочетание, лежавшее на столе в квартире убитой. Разумеется, не было никакой необходимости ехать среди ночи, вызывать несколько специальных служб и брать штурмом квартиру, в которой находился человек, о котором было известно лишь то, что он жених Лакиной. По всей видимости, ночной налет с последующим мародерством объясняли тем, что у Цветкова было три судимости. Допустить, что человек с такой биографией может быть непричастен к убийству, правоохранительные органы не могли по определению. Оставалось только найти доказательства его вины.

"Свидетель" Цветков, доставленный в милицию после проведения специальной операции, показал, что 2 августа он с утра поехал к Гавриловым.

Семнадцатого августа милиция приезжает к Гаврилову. Его задерживают на 36 часов и ласково объясняют, что он соучастник убийства и спрятал дома похищенные у Лакиной вещи. Следом забирают его жену и в течение 12 часов повторяют все сказанное выше. Милиции нужно, чтобы Гаврилов сказал, что Цветков приехал к нему после 12 часов дня — предположительное время наступления смерти Лакиной, — и в руках у него должна быть туго набитая сумка, поскольку убийца унес шубу, школьный ранец и много бутылок со спиртным.

Восемнадцатого августа Гаврилов и его жена дали показания, которые выбивала из них милиция. Как мы помним, Цветков не позднее 11 часов утра звонил Лакиной от Гаврилова, и номер её телефона остался на автоматическом определителе номера. Но это время совершенно не устраивало милицию, поскольку тогда нужно было искать другого кандидата на роль убийцы. Вот почему и не стали возиться с определителем.

Другим замечательным свидетелем обвинения Цветкова предстояло стать Белугину. Во-первых, это он вызвал милицию, а значит, в отличие от Цветкова, не прятался и ни в кого не стрелял. Во-вторых, он долго сидел у подъезда в машине и видел, как из дома вышел какой-то человек. Какой? В деле появляется протокол опознания Цветкова, который, по показаниям Белугина, вышел из подъезда Лакиной около 13 часов 15 минут и был одет в рубашку с длинными рукавами. Длинные рукава очень устраивали милицию, поскольку Цветков, от горла до запястий украшенный татуировкой, предпочитал в любую погоду носить одежду с длинными рукавами и застегивал её на верхнюю пуговицу.

По делу изъяли 9 ножей, в том числе нож-"бабочку", который обнаружили на балконе квартиры на улице Алабяна. Этот нож Цветков всегда носил с собой. На ноже обнаружили следы крови человека, совпадающей по группе с кровью убитой. Вот здорово! Расследование шло как по писаному. Правда, кое-какие сомнения в виде Цветкова у прокуратуры и милиции все же были. Поэтому решили провести обыск в квартире Белугина. Ведь на столе в квартире убитой обнаружили документы из загса. Если предположить, что Белугин, который считал себя мужем Светланы, нашел их, появляется мотив убийства. У Цветкова, как ни крути, его не было.

Правда, прокуратура пришла к выводу, что Цветков собирался прописаться у Лакиной, а отказ от намерений регистрировать брак исключал такую возможность. Вот из-за этого, а ещё из ревности Цветков мог убить Лакину. Да, в квартиру матери его действительно не прописывали, потому что когда-то он был усыновлен женой отца, и нужно было через суд доказывать, что они с матерью родственники. Но это было лишь вопросом времени, к тому же квартиру молодоженам должна была купить мать Цветкова, что было очень нужно Светлане. Но…

Обыск у Белугина провели спустя четыре месяца после убийства. Если там когда-нибудь и были интересные для следствия вещицы — к примеру, что-нибудь из украденного у Лакиной, — Белугин имел достаточно времени, чтобы избавиться от них.

Семнадцатого августа 1999 года следователь Головинской межрайонной прокуратуры О. Корчагина подписала обвинительное заключение, согласно которому Олега Цветкова признали виновным в убийстве Светланы Лакиной, краже её вещей, хранении боеприпасов и хулиганстве, учиненном среди ночи в жилом доме.

Цветков виновным себя не признал.

* * *

Огласка подробностей жизни Светланы Лакиной для многих была громом среди ясного неба. И в первую очередь для Олега Цветкова, который, хоть и не подал виду, сильно удивился, поняв, почему его невеста общалась с ним при помощи пейджера, почему она не разрешила ему остаться у неё в ночь с 1 на 2 августа — она, оказывается, ждала Белугина. А Белугин, который не подозревал о существовании Цветкова, должен был проверить тормоза машины, которую, оказывается, Светлана купила за несколько дней до того, как Цветков подарил ей деньги на эту покупку.

Не только Цветков — Белугин, Суглиньев и ещё многие другие мужчины узнали о Светлане и о себе то, о чем даже не догадывались. Бедный Суглиньев, который накануне убийства сделал Светлане шестнадцатое предложение, сказал, что, если бы она его наконец приняла, он отнес бы её в загс на руках, а все, что здесь, в суде, рассказывают про Свету — неправда.

Для многих в эти дни земля начала вертеться в другую сторону.

Для Цветкова, пожалуй, нет. Конечно, он был изумлен. Но вскоре изумление сменилось насмешкой над собой. Выступал он очень убедительно, вину не признал, а доказать, что он никого не убивал, ему было важно по особой причине. Однажды он сказал адвокату: а вдруг в суд придет Светин сын? Как я ему в глаза смотреть буду? Он ведь не знает, что я не виноват. За всю жизнь это был первый ребенок, которому он оказался нужен.

Он оборонялся, но за жизнь не дрался. И было видно, что все происходящее ему в тягость. Что-то сломалось.

Защищали Олега Цветкова адвокаты Московской городской коллегии Таисия Лемперт и Владимир Щукин.

Первым делом допросили Белугина.

Он подтвердил показания, которые давал на предварительном следствии. Да, он опознал Цветкова как человека, выходившего в тот день из подъезда Светиного дома.

Интересно, сказали адвокаты, разве можно с расстояния 40 метров рассмотреть лицо незнакомого человека?

После некоторого замешательства Белугин признал, что нельзя.

Стали разбираться с одеждой.

— Вы не дальтоник? — спросил его адвокат Щукин.

— Нет.

Стало быть, ошибка вышла. В тот день Цветков был в красной рубашке, а Белугин сказал — в синей.

Потом стали выяснять: на основании каких признаков он вообще опознавал Цветкова? По общим очертаниям фигуры. В день убийства Лакиной Цветков был в парикмахерской, и там после стрижки ему уложили волосы, а в день опознания они были грязные и прилизанные. Выходит, издалека… В конце концов Белугин произнес: да я сразу сказал следователю Борискину, что не смогу опознать Цветкова. А он сказал — надо опознать.

Так из арсенала обвинения было изъято первое важное доказательство вины Цветкова.

Теперь пришел черед Василия Гаврилова.

Его допрос адвокаты провели виртуозно. А начали с ничего не значащих пустяков: когда вы обычно встаете, долго ли умываетесь, сколько времени уходит на завтрак… Так, слово за слово, Гаврилов признал, что Цветков приехал к нему не позднее половины одиннадцатого, и в руках у него была не плотно набитая сумка, как того требовалось милиции, а обыкновенный пакет с бутылкой водки и курицей. Жена Гаврилова сразу сказала, что оговорить Цветкова её вынудили сотрудники милиции. Таким образом, у Цветкова появилось неопровержимое алиби.

Потом пришел черед изучения вещественных доказательств и исследования заключений экспертов.

Экспертизу на предмет установления времени смерти проводил эксперт с симпатичной фамилией Кролик. По Кролику выходило, что смерть могла наступить либо между половиной третьего и половиной пятого, либо в двенадцать тридцать. Кролика даже не стали допрашивать в суде, поскольку ни первое, ни второе заключение не соответствовало тому, что стало известно о времени приезда Цветкова к Гавриловым.

В ходе предварительного следствия изъяли 9 ножей. Их клинки можно было сравнить с одеждой убитой и кожными срезами с мест ранения. Но одежду и кожные срезы потеряли на предварительном следствии.

Выяснилось, что не исследовали записи с пейджера Лакиной, хотя эти записи были не менее важны, чем установление времени наступления смерти. Пусть так. Но ведь у Лакиной был телефон с определителем, а Цветков, как только пришел к Гавриловым, сразу позвонил ей домой и передал сообщение на пейджер. Телефон-то изъяли, но когда начали работать, кто-то случайно стер всю "память".

На предварительном следствии возлагали большие надежды на пиджак Цветкова. Дело в том, что на рукаве, под воротником и на подкладке нашли три небольших пятнышка крови, и по группе они совпали с кровью убитой. Лемперт и Щукин настояли на проведении генной экспертизы — и выяснилось, что на пиджаке кровь мужчины.

Во время судебного следствия огласили и заключения пяти судебно-биологических экспертиз одежды Цветкова. Квартира убитой была залита кровью. Двадцать девять ударов ножом неминуемо должны были оставить следы на одежде убийцы. Никаких следов на одежде Цветкова не обнаружили.

Таким образом, обвинение в убийстве отпало.

За ним — и обвинение в краже.

Что же касается пачки патронов, которые Цветков сбросил с балкона в доказательство серьезности своих намерений, то есть обвинения по статье 222, оно "отсохло" благодаря традиционной небрежности работников милиции. И даже если бы мы не знали, что ружья и патроны хранил дома муж матери Олега, о чем он сразу сообщил милиции, — все равно "привязать" их к делу оказалось невозможно. Где их взяли? Кто нашел? Кто передал следователю? Неизвестно. А раз так — отпало и обвинение в их хранении.

Мне ни разу в жизни не довелось побывать в судебном заседании, где прокурор отказался от обвинения по трем из четырех статей. И надо помнить, что первая из них — обвинение в убийстве. В нашем суде такое случается, сами знаете, раз в сто лет, а какими обезоруживающими должны быть обстоятельства отмены, и говорить нечего. Нельзя не сказать лишь о хирургически точной и блистательной по исполнению работе адвокатов. За один миг такого профессионального триумфа, такой исчерпывающей победы можно отдать многое.

Впрочем, осталось обвинение в хулиганстве.

Нет, не может быть. Абсурд!

Да. Ну и что?

То, что ни в чем не виновный человек защищался от нападения милиции, в суде было признано хулиганством, и судья Аринкина недрогнувшей рукой подписала приговор к лишению свободы сроком на шесть лет с отбыванием в колонии строгого режима.

Бывает цинизм, в ответ на который хочется кричать, а тут слова в глотке застряли. Всё.

Из-под стражи Олега Цветкова освободили через несколько дней после приговора лишь потому, что после ранения в славную августовскую ночь у него, как у старого тюремного туберкулезника, начался распад легкого. И от последнего в жизни срока его спас туберкулез, можно сказать, подаренный милицией.

* * *

После того как Олегу в тюремной больнице ампутировали часть легкого, Зинаида Даниловна поняла, что на лечение сына, а также и на адвокатов понадобятся деньги. И они с мужем приняли решение продать свою великолепную двухкомнатную квартиру стоимостью в 130 тысяч долларов, купить себе и сыну две однокомнатные подешевле, а вырученную разницу потратить на помощь сыну.

Фирма "Инт-Эко" обманула Цветкову. Квартира, в которой живут они с мужем, уже продана другим людям. Начались судебные тяжбы. И 7 декабря 2000 года Пресненский межмуниципальный суд Москвы оставил последний иск Цветковой и её мужа без удовлетворения. Это означает, что они потеряли свое законное жилье и остались без средств к существованию.

В день, когда это решение было принято, Зинаида Даниловна сказала Олегу, что теперь они с мужем окажутся на улице.

Выходило, что Олег, которому мать доверила все, что у неё было, подвел её.

А с человеком, который ставит свою честь выше жизни, нечего делать: он неисправимо человек.

И через два дня Олег Цветков покончил с собой.

Строптивых мужей пристреливают, не правда ли?

Все нижеследующее — сюжет для романа. Даже для двух. За такие сюжеты платят большие деньги. Собственно, и в нашем случае платили деньги. Только не очень большие. Убить обыкновенного мужа стоит нынче несколько тысяч долларов. Рынок услуг расширяется, и цены прыгают. Рынок есть рынок.

В субботу утром Мельникову позвонили из ГАИ. Попросили срочно приехать, что-то не в порядке с его "жигулями". Он даже не спросил, в чем, собственно, дело, потому что у всякого владельца машины на душе заскребут кошки после такого предложения. Сказал — приеду, только заправлюсь по дороге. На заправке к нему подъехала "Волга", из "Волги" вышел мужчина и объяснил, что сейчас они подъедут в МУР. Ненадолго. Есть дело.

В МУРе Мельникову бывать не приходилось. В 1977 году он закончил Щукинское училище и 10 лет проработал в Московском областном театре драмы. Помните мальчика Юру Львова из фильма "Адъютант его превосходительства"? Его сыграл 12-летний Саша Мельников. Еще он играл Генри во "Всаднике без головы", еще… Да это неважно, какие он успел сыграть роли. Поднимаясь по муровской лестнице, он и представить не мог, что сейчас ему расскажут о роли, которую он сыграть не успел.

Привели его в кабинет, говорят: видите ли, дело в том, что заказано ваше убийство. Мельников ещё переспросил: мое? Ему ответили: ваше, ваше. Тогда он задал второй вопрос: кто заказал? Ему ответили: ваша жена.

Не может быть, сказал Мельников. Нет, не может быть.

Хороший вы человек, ответили ему муровцы. Хороший, но доверчивый. Или не в меру порядочный, что почти одно и то же.

И вот что выяснилось. Мельников женился в 1986 году. Его жена — врач, специалист по бесплодию, — работает в Центре акушерства и гинекологии, в пациентах недостатка не испытывает, в деньгах, соответственно, тоже. Супруги с ребенком жили в трехкомнатной квартире, в которой муж, естественно, прописал жену после свадьбы. Эта квартира досталась Мельникову большой кровью. Когда-то они с мамой жили в огромной коммуналке. Мама до отдельной квартиры не дожила.

В один прекрасный день Мельников сообщил жене, что он встретил другую женщину и намерен на ней жениться. Предстоит развод. С этого времени главным для его жены стал вопрос: как быть с квартирой? Прекрасной квартирой на Шаболовке, которая, как считала Нина Петровна, должна достаться ей с сыном. Мельников как настоящий мужчина должен уйти с одним маленьким чемоданчиком, а что ему негде жить, так в этом он сам виноват. Хочет жениться — пусть платит за это.

Документов она ему, разумеется, никаких не дала, заставила помыкаться по судам и загсам. Однако на развод он подал, и тогда Нина Петровна поняла, что надо принимать решение. И она его приняла.

Слава богу, в нашем большом городе нет недостатка в колдуньях. Хочешь — приворожат неверного возлюбленного, хочешь — наведут порчу на разлучницу. Главное — найти настоящую волшебницу. Вот Нина Петровна и нашла. Правда, муровцы позже выяснили, что видения озаряли ворожею Антипову только во время белой горячки. Это не смутило Нину Петровну. Она сразу поняла, что Антипова и её муж Афонин помогут ей. Как? Да очень просто. Подыщут человека, который за скромное вознаграждение пырнет Мельникова ножиком где-нибудь в подъезде. Ну не стрелять же из пистолета. Тогда все сразу поймут, что это заказное убийство, а ножик — он бесшумный, ножиком на заказ не убивают. Вот и подумают, что это просто несчастный случай. А неутешная вдова останется горевать в трехкомнатной квартире.

Волшебница Антипова не сразу, но нашла человека, который согласился убить Мельникова ножом. Ему пообещали 2 млн рублей. А пять тысяч долларов оставили себе ворожея с мужем.

Человек, которому предстояло убить Мельникова, жил в Подмосковье, временно не работал и любил выпить. Антипова показала ему фотографию Мельникова, дала адрес. Григорьев стал наведываться на Шаболовку, сидеть у подъезда. Время от времени Григорьев располагался прямо на лестнице неподалеку от двери квартиры Мельниковых. Овчарка Мельникова начинала лаять. Тогда Мельников открывал дверь, смотрел на человека, который сидел на ступеньке посреди лестницы, и укорял его. Мол, вот чего ты тут сидишь, собака из-за тебя надрывается, шел бы ты куда-нибудь в другое место. Интересно, о чем тогда думал Григорьев? А Мельников — он ни о чем не думал. Он закрывал дверь и пытался успокоить собаку. А она не успокаивалась.

Шло время, и Антипова начала торопить Григорьева. Сколько можно тянуть? Вот и заказчица беспокоится. А Григорьев все ходил возле дома, сидел на лавочке. И однажды он приехал в РУОП. Там он сказал, что ему заказали убийство. А в РУОПе ответили — не наше дело. Ступайте в МУР.

РУОП вообще организация изумительная, хорошо еще, что Григорьева просто вытолкали взашей, могли и покалечить. Остается только отбить поклон Григорьеву, который не махнул на все рукой и терпеливо направился в МУР. В МУРе он сказал: я человек-то так себе, могу своровать, пью, но вот убить не смог. Примите явку с повинной.

А дальше было уже дело техники.

За Ниной Петровной Мельниковой, Антиповой и её мужем установили наблюдение. Ситуацию решили "довести до конца". Для этого Мельникову надо было исчезнуть. А куда исчезать-то? Его записная книжка осталась дома. Он имел привычку звонить жене, если забывал чей-то номер телефона. Стало быть, жена без труда найдет его.

— Оставайтесь тут, — сказали ему в МУРе. — Место у нас тихое, телевизор работает, буфет тоже. Спать будете на диванчике.

И три дня он провел в МУРе. Тем временем Антипова сообщила Нине Петровне, что дело сделано.

Когда Мельникову сказали, что будут задерживать его жену, он заметил, что овчарка просто так в квартиру не пустит. Надо ехать и ему тоже.

Тут он закуривает и замолкает. А я его не тороплю. Он смотрит на меня большущими серыми глазами того самого Генри Пойндекстера, которому суждено было стать всадником без головы. В этих глазах нетрудно прочитать: вы все равно меня не поймете.

Да кто ж спорит.

— И только когда я увидел Нину, когда она посмотрела на меня, восставшего из мертвых, когда она пыталась что-то сказать и только шевелила губами — только тогда я поверил в то, что она действительно меня "заказала". Живым в этой квартире я появляться уже не должен был. Мне тут было место только мертвому.

Нина Петровна была задержана на три дня и вернулась домой. Перовская прокуратура г. Москвы не смогла "добыть" достаточных доказательств её вины. Так они встретились второй раз. Мельников ушел из дому и жил у друзей до тех пор, пока окружная прокуратура ВАО его жену не взяла под стражу второй раз. На сей раз прокуратура сочла, что пора. Все необходимые доказательства были собраны.

Взятая под стражу Нина Петровна Мельникова, разумеется, наотрез отказывается от обвинений в подготовке убийства мужа. Когда они с Мельниковым встретились наедине, в тот самый день, когда Нина Петровна вернулась после трехдневного задержания, она сказала мужу, что ворожея Антипова должна была приворожить его, любимого Сашу, и вернуть в семью. Мельников спросил: а что же должен был делать Григорьев? Для чего он его караулил, сидел у подъезда, на лестнице?

Нина Петровна ответила: ты ничего не понимаешь в колдовстве. Григорьев — просто ретранслятор. Мельников растерялся, а потом подумал и ещё спросил: а нож, с которым он ходил, — это что, антенна?

Профессиональная вдова

Ранним весенним утром Евгений Сергеевич Баранов шел на работу. В проходном дворе неподалеку от Козицкого переулка крепкие молодые люди втолкнули его в легковую машину. Когда машина тронулась, Баранову сказали, что сегодня его должны были убить.

Баранова привезли в МУР и включили магнитофон. Какая-то женщина объясняла какому-то мужчине, как Баранов одет, как он ходит вразвалку, и сказала, что сейчас в окнах его квартиры света нет. Позже Баранов услышит: все в порядке, я его убил. И тот же женский голос спросит: нет ли каких-нибудь вещественных доказательств?

Каких, скажет в ответ незнакомый мужчина, доказательств? Знал бы, я б тебе его ухо привез. Только оно же быстро сохнет. И как бы ты по уху определила, чье оно?

* * *

Пригласите врача, говорит судья.

Входит врач.

То, что женщина в белом халате, и то, что она врач из больницы Ганнушкина, придает ситуации неожиданный оттенок. Конечно, в Московском городском суде видели всякое. Однако сейчас, когда слева за решеткой две женщины, справа — трое мужчин-адвокатов, а посередине, на свидетельской трибуне, — врач-психиатр, становится не по себе. Кто здоровый? Кто больной?

Между тем врач рассказывает: да, Баранова знаю, это мой бывший больной. Одну из этих женщин, Чуркину, — она показывает на подсудимых помню, она приходила к Баранову. Баранов поступил по путевке районного ПНД весной 1997 года. В путевке было указано, что у больного ухудшилось психическое состояние.

Странная, вспомнит доктор, это была история. Больной твердит: у меня нет жены. А Чуркина принесла свидетельство о браке. Выходит, что она жена. Я потом ещё обратила внимание: прописаны они в Москве, рядом с Елисеевским гастрономом, а брак регистрировали в какой-то деревне. И Баранов сказал, что он никогда там не был. Нет, ну странно было. Понимаете, обычно, когда поступают с аффектом, потом это проходит, а Баранов постоянно был возбужден и твердил, что не женат. По пятам за мной ходил. У нас, конечно, всякое бывает. Больные родителей не узнают, детей родных — потом это проходит. А Баранов кипел с утра до ночи. Отроду, говорит, женат не был. Представляете? А у Чуркиной документ. Помню, он жаловался, что у него хотят отобрать квартиру. Выписался в таком же состоянии, как и поступил. Возбужденном. Но это мое личное мнение…

Лица присутствующих в зале непроницаемы.

Тамара Павловна Чуркина, то ли жена, то ли профессиональная вдова, и бровью не ведет. Рядом с ней — приятельница. Ирина Утургаури. Ей пока можно не волноваться, до неё дело ещё не дошло. Адвокатов у Чуркиной двое кто-то дремлет, кто-то разгадывает кроссворд.

Баранов все уже пережил. На свою "вдову" он не глядит вовсе и лишь изредка насмешливо смотрит на адвокатов Чуркиной. Это ведь им предстоит доказывать, что он и Чуркина состояли в законном браке. Судья Николай Александрович Сазонов — само бесстрастие.

История, о которой пойдет речь, уникальная в прямом, словарном значении этого слова. Но я говорю не о сюжете (хотя Гоголь, будучи в здравом уме, несомненно, сжег бы и все "Мертвые души" в обмен на это), — я о людях.

Однако — по порядку.

Тамара Павловна Чуркина родилась в небольшом селе Липецкой области, окончила в Москве технический вуз, потом устроилась на завод по лимиту, затем 13 лет работала в ЖЭКе. От этого ЖЭКа, будучи техником-смотрителем, она получила служебную площадь, потом квартиру расслужебили — и Чуркина стала москвичкой. Перебралась в Москву вся семья. Мать, две сестры и брат.

Семье Чуркиных Москва очень понравилась.

Татьяна Павловна, говорят, обзавелась двумя квартирами. Валентина Павловна — тоже. А у Тамары Павловны была одна-единственная квартира. И это её удручало. Тем более что ЖЭК, в котором она работала, находился на Тверской, и жила она в Козицком переулке, в доме 1а. Квартиры в нем изумительные, а ей досталась крохотная служебка.

Говорят, от трудов праведных не наживешь палат каменных. Трудилась Тамара Чуркина на свой манер. В материалах уголовного дела есть характеристика, из которой следует, что Чуркина на посту техника-смотрителя была очень грубой и несдержанной, доходило и до рукоприкладства. Но это слова, а надо было что-то делать. И тут внимательный взгляд Тамары Павловны упал на Евгения Сергеевича Баранова.

Баранов родился и всю жизнь прожил в квартире в Козицком. Его мать давно умерла, брат переехал, и Евгений Сергеевич, убежденный холостяк, остался в квартире один. Баранов работает в "Литературной газете" рабочим. Служебные характеристики — выше всяких похвал.

Конечно, на вкус Чуркиной, у Баранова было много недостатков. Во-первых, выйдя на пенсию, он продолжает работать, а все деньги тратит на книги, билеты в театр и в Дом кино. Во-вторых, характер у него не сахар. Но имелись и плюсы: Баранов любит выпить. И Чуркина стала наведываться к Баранову. По-соседски.

Из материалов уголовного дела следует, что в один прекрасный день она пришла к нему со своей приятельницей Ириной Утургаури, представила её сотрудницей мэрии и объяснила: всем одиноким москвичам-пенсионерам мэрия дарит новогодний набор. Конечно, "Дед Мороз" не забыл положить под елку и бутылку с огненной водой. Но дальше — больше. Через некоторое время Чуркина пришла к Баранову с двумя женщинами (потом выяснится, что одна из них сестра Чуркиной) и сообщила, что Баранову как одинокому человеку полагается сделать бесплатный ремонт.

Ремонт был уже в самом разгаре, когда Баранов неожиданно обнаружил, что у него из запертого комода пропал паспорт. Он пошел к участковому. Участковый Чванкин обещал поговорить с Чуркиной. На другой день женщина, которая работала в квартире Баранова маляром, сказала, что паспорт нашелся — он завалился между стеной и шкафом. Баранов открыл его и обнаружил, что из паспорта вырвана страница — та самая, на которой "семейное положение". Потом страница нашлась. Но вот беда: она оказалась испачкана зеленой краской. Баранову объяснили, что паспорт нечаянно заляпали краской во время малярных работ. Но удивительное дело: паспорт чистый, а пятно только на одной странице, причем впечатление такое, что оно нарисовано кисточкой.

Весной 1995 года Баранов получил новый паспорт и думать забыл о странном происшествии.

Между тем Чуркина продолжала навещать Баранова, приглашала его к себе и очень поощряла привычку Баранова стрелять деньги до получки. Давала взаймы она ему охотно, и когда долг достиг внушительных размеров, предложила в счет его уплаты сдать ей одну из комнат. Баранов согласился, но через 10 дней он попросил Чуркину покинуть помещение и сказал, что сумеет расплатиться без её помощи.

Прошло два года. И однажды Баранов достал из почтового ящика диковинную бумагу: ему предлагалось уплатить налог за приватизированную квартиру. Баранов изумился — он и в мыслях не имел приватизировать свое жилье. Тогда он пошел к соседке, которая помнила его со дня рождения и дружила с его матерью. Соседка посоветовала сходить в милицию.

Он так и сделал. Дело было в конце января 1997 года.

А 10 февраля в квартире Баранова раздался звонок. Баранов подошел к двери: кто там? Открывай, сантехники. Он открыл. В квартиру вошли люди в белых халатах, сантехник Шмелев и Тамара Павловна Чуркина.

* * *

Пригласите свидетеля Шмелева, говорит судья.

Вид у Шмелева благообразный, как у церковного старосты. Рассказ чинный. Шел он как-то после вызова, навстречу — Чуркина. Она ему и говорит: Володя, помоги, сосед буянит, надо его утихомирить. Почему не помочь? Санитары вошли первыми, повалили Баранова на пол. У одного были наручники. Шмелев тоже придерживал буйного жильца, хотел помочь медицине. Действиями санитаров руководила Тамара Чуркина.

Баранова выволокли на лестницу. Он кричал и вырывался. На шум из квартиры напротив вышел сосед, певец Александр Градский. Вид у Градского был нехороший. Он спросил: что происходит? Получилась заминка, и Шмелев ушел.

Из показаний Александра Градского следует, что, услышав страшный шум на лестнице, он вышел, увидел, что Баранова куда-то тащат люди в белых халатах, и предложил проехать в ближайшее отделение милиции, чтобы выяснить, что происходит. Предложение было сделано в такой форме, что отказаться от него не представилось возможным. Но в милиции санитары предъявили наряд на госпитализацию.

Баранова привезли в психиатрическую больницу имени Ганнушкина.

Из больницы Баранов позвонил соседке. Он был ошарашен, сказал, что ничего не понимает, но соседка все поняла. И пошла в районный психоневрологический диспансер. И первой, кого она там увидела, оказалась Чуркина, которая направлялась к врачу. С цветами и конфетами. А врач, к которому направилась соседка, ужасно растерялся. А чего теряться? Я тоже считаю, что любая работа должна быть оплачена. "Так это вы отправили Баранова в больницу?" — спросила соседка у Чуркиной. Та бросилась к выходу.

На другой день соседка поехала к Баранову. Ее рассказ о визите в ПНД и встрече с Чуркиной и увещевания лечащего врача о том, что жена волнуется о его здоровье, наконец, все расставили по местам — Баранов все понял. Не совсем, конечно, — убежденному холостяку узнать в психбольнице, что он женат, — испытание непростое, однако главное прояснилось. На другой день появилась и сама Чуркина, принесла покушать. Она очень просила Баранова сказать врачам, что они женаты.

Пройдя "курс лечения", Баранов вернулся домой и первым делом пошел в милицию. Однако в январе 1997 года его заявление с Петровки попало к участковому 108-го отделения милиции Морозову, который вынес постановление об отказе в возбуждении уголовного дела. 3 апреля Тверская прокуратура это постановление отменила. 14 апреля участковый 108-го отделения снова вынес постановление об отказе в возбуждении уголовного дела. То, что кто-то приватизировал квартиру Баранова, забыв поставить его в известность, милицию не взволновало. И то сказать: кто милиции дороже? Какой-то Баранов, совершенно бесполезно занимающий столько ценных квадратных метров на Тверской улице, или ударник метлы и швабры Чуркина? И лишь 18 июля Тверская прокуратура снова отменила постановление об отказе в возбуждении уголовного дела и сама возбудила дело в интересах Баранова.

Чуркина не ожидала, что Баранова выпустят из больницы так быстро, это был шок. А тот, вернувшись домой, как с цепи сорвался. Начал везде ходить, писать. И здание, с таким трудом возведенное Тамарой Павловной, дало трещину.

А дело в том, что квартира Баранова разбередила душу Чуркиной задолго до того, как за ним приехали санитары. В декабре 1994 года Чуркина рассказала Утургаури о том, что есть такой Баранов, он пьет, состоит на учете в ПНД, но у него — чудесная квартира (из материалов уголовного дела: рыночная стоимость квартиры Баранова 93 568 долларов США). И подруги навестили Баранова от имени московской мэрии. Первый опыт показался удачным. И тогда Чуркина поехала к себе в деревню и подала там заявление о вступлении в брак. С Барановым. Подпись жениха на заявлении выполнена Чуркиной, о чем в деле имеется заключение эксперта.

Потом, если помните, во время ремонта у Баранова исчез паспорт. Так вот, не исчез, а просто был нужен. В администрации сельсовета был зарегистрирован брак Чуркиной с Барановым. Потом Баранову старались втолковать, что на свою свадьбу он ездил, но от счастья так напился, что ничего не помнит.

В мае Чуркина, подделав ещё одну подпись Баранова, получила свидетельство о собственности на его квартиру, а в марте 1996 года, снова подделав подпись Баранова, прописалась у него в квартире.

* * *

В зал входит свидетель, паспортистка Якубовская.

Судья: Знаете ли вы Баранова?

Якубовская: Баранов мне знаком, он у нас живет, ходил ко мне, прописывал Чуркину, Чуркина подошла ко мне с мужчиной, он сказал — я хочу её прописать. Я дала форму номер шесть. Все.

Судья: Вы проверяли, что мужчина — именно ваш жилец Баранов?

Якубовская: Нет. Но было свидетельство о браке.

Судья: А приходил ли к вам сам Баранов?

Якубовская: Не помню. Я и на следствии вспомнить не могла.

Судья: Кто же вам давал документы на прописку?

Якубовская: Чуркина, кто же еще.

Судья: Вы проверяли подписи?

Якубовская: Нет.

Судья: А вы не можете описать того, кто приходил с Чуркиной?

Якубовская: Высокий, седой, полноватый. (Баранов очень худой. — О.Б.)

Судья: А тот мужчина и Баранов — это одно лицо?

Якубовская: Не могу сказать.

Оглашаются показания Якубовской на предварительном следствии. Краткое содержание: она сразу поняла, что брак Чуркиной с Барановым фиктивный, она вообще такие вещи понимает сразу. Странно же, что молодая Чуркина вышла замуж за такого старого человека. Мужчину, представлявшегося Барановым, больше не видела.

Все шло как по маслу. До тех пор пока Баранов не достал из почтового ящика бумагу, из которой узнал, что кто-то приватизировал его квартиру. Надо было срочно принимать меры. И Чуркина побежала в ПНД. Очевидно, план этот созрел у неё давно. План простой, но очень хороший: сначала сдать Баранова в психбольницу за буйство, потом добиться признания его недееспособным — и квартира переходит в распоряжение верной жены. Быстро и весело. Кстати, в 1996 году у Чуркиной родился ребенок, так что молодожена Баранова впоследствии ожидал ещё один приятный сюрприз. Ударницы из ДЭЗа прописали к нему не только Чуркину, но и её дочь.

Чуть-чуть не успела. 17 февраля 1997 года Чуркина обратилась в Тверской суд Москвы с иском о признании Баранова недееспособным, но поезд уже ушел. Баранов слишком рано вышел из больницы, и прокуратура возбудила дело в связи с мошенничеством Чуркиной.

Стало ясно, что квартира уходит из рук. Столько бегала, трудилась, замуж выходила, подписи подделывала, печати и бланки крала — и теперь все должно рухнуть в одночасье из-за какого-то пьянчужки.

И тогда она решила убить Баранова. Не сама, конечно. Как техник-смотритель со стажем она знала, что есть работа женская, а есть мужская. Так вот, убить — это была мужская работа. А что делать-то? Не отдавать же Баранову квартиру.

Об этой своей задумке Чуркина рассказала Утургаури.

Ирине Николаевне 36 лет, девушка она видная, веселая, когда последний раз числилась на работе — вспомнила с трудом. Как и Чуркина, она приехала в Москву из глухой провинции, как и Чуркина, Москву полюбила всем сердцем, особенно жилищный фонд в районе Тверской. Праведными трудами в ДЭЗе она заработала комнату в коммунальной квартире у площади Маяковского. Работала кассиром на ипподроме, в пункте обмена валюты, ходила в норковых шубах — и при этом числилась в ДЭЗе (том самом, где работала Чуркина) то ли дворником, то ли уборщицей. Вот этой изобретательной даме Чуркина и поведала о своих планах. Утургаури вызвалась найти подходящего человека. И нашла.

Гражданин Грузии по фамилии Орбелиани выслушал Тамару Павловну и за "работу" взялся. За убийство Баранова Чуркина обещала заплатить 5 тысяч долларов. Однако Орбелиани пошел на Петровку и там рассказал, что ему заказали убийство. Информацию проверили — она подтвердилась. И на следующую встречу с Чуркиной и Утургаури Орбелиани пришел не один, а с лучшим другом. Он сказал Чуркиной, что убивать Баранова они будут вдвоем с Лешей. Сотрудник МУРа Леша Чуркиной понравился. А в МУРе все красивые! Но о том, что выполнять её заказ будет оперативник, Чуркина, конечно, не знала.

Леше дали фотографию Баранова, рассказали, где он живет. Всю организационную работу — звонить, договариваться, расплачиваться Утургаури взяла на себя.

И вот в один прекрасный день Баранов пропал. Соседка, с которой он дружил, побежала в милицию. Она ведь не могла знать, что Баранов и так уже находится в милиции — на три дня его спрятали на Петровке, перед этим отвезли на заснеженную полянку, положили полуодетого на снег, от всей души полили кетчупом и сфотографировали. И получились фотографии "убитого" Баранова. Между тем Леша позвонил Тамаре Чуркиной и сообщил, что дело сделано.

Разговоры Леши и Тамары записывались. И настал день, когда в зал суда принесли магнитофон. Качество записей оставляет желать лучшего, но содержание… Вот, например, Леша и Тамара обсуждают, как же все-таки лучше убить Баранова. Сначала Тамара настаивала на дорожном происшествии. Ей казалось, что будет лучше, если Баранова собьет машина. Леша объясняет ей, что это не очень надежно. Она, подумав, соглашается, а Леша толкует: это ж центр, тут машина на машине, лучше "без вести пропал". Пойдет так? Пойдет, говорит Чуркина, это пойдет. Вывезти подальше за город, как хорошо. Ну год он будет в розыске, ну потаскают меня в милицию, а арестовать не имеют права, трупа-то нет.

Не имеют, не имеют, отвечает ей Леша.

А в подъезде убивать, продолжает размышлять Чуркина, тоже не с руки, тут его все знают и людно, проходной двор.

Вот умница, отвечает Леша, убивать в подъезде — последнее дело. В смысле надежности.

Через три дня после того, как Баранов исчез, Леша приехал к Чуркиной получать деньги за убийство. Видеозапись этой встречи вполне могла быть номинирована на "Оскар". За работу оператора я не дала бы и полушки, но исполнители главных ролей!

Вот Леша барсом ходит по детской площадке, где назначена встреча. Истинный блатной "при делах". Вот появляется Чуркина с детской коляской, в которой сидит маленькая дочка. Сделал ли ты как надо? — сомневается Чуркина. А то не найдут ли его через 2 месяца в подворотне? Я сказал убил значит, убил, с легкой обидой в голосе произносит Леша. (С такой же недоверчивой интонацией несколько дней назад Чуркина говорила ему по телефону: если ты его не убьешь, а покалечишь, будет считаться, что работа не выполнена.) Да выполнена, матушка, не изволь гневаться. На Чуркиной модный светлый плащ, весна все-таки. Нет, деньги сейчас принесет Ира…

Появляется Утургаури. Ах! На ней развевающийся шиньон, набедренная повязка (юбка), высокие сапоги и походка из песни про то, как "в кейптаунском порту, с пробоиной в борту "Жанетта" поправляла такелаж".

Я испугалась, что будут кадры "детям до шестнадцати". Отнюдь. Ирина Николаевна достает из сумочки деньги и бросает их в Лешин пакет. Перед этим Леша показывает ей фотографии "убитого" Баранова. Нравится…

Лирический проход по весеннему снег под ручку.

Себе за хлопоты Ирина Николаевна взяла 500 долларов.

Как Тамара чувствует себя вдовушкой? Ирина Николаевна томно улыбается. Знал бы, что убиваю из-за квартиры, попросил бы больше, грубо подводит итог Леша. Все мужчины такие циники…

Двадцать второго апреля 1998 года Чуркина и Утургаури были взяты под стражу.

Утургаури предстала перед судом в амплуа "я одинокая овца, моим несчастьям нет конца". Поведала о своей трудной жизни (не могла найти такую работу, чтобы ничего не делать и чтобы деньги за это на дом приносили), о том, как осталась одна с маленькой дочкой. О том, что в одном из районных судов Москвы слушается дело по лишению её родительских прав, рассказать забыла. Как и о том, что её родной отец написал в прокуратуру письмо, что ей, Ирине Утургаури, нельзя доверять ребенка. Что же касается знакомства с Томой Чуркиной — да, знакомы, однажды Чуркина позвонила и сказала, что нужно найти хорошего человека. Есть у неё одна мужская работа. Какая? Да она подробно не рассказывала…

Чуркина предстала перед судом в оригинальном жанре. До последней минуты она называла Баранова своим мужем и уверяла всех присутствующих, что Женя (муж) просто допился до полного изумления, потому и перестал узнавать жену, отсюда и все несчастья. Обвинения в покушении на убийство Баранова отвергла и сказала, что виновной себя не признает.

Как совпала тактика защиты в суде с её мечтами! Баранов для Чуркиной не человек, а помеха на пути к осуществлению заветной цели.

Когда Чичиков приехал к Коробочке, он, как вы помните, попросил маленький списочек умерших мужиков. Некоторые крестьяне изумили его фамилиями. Например, Петр Неуважай-Корыто. Но для Чичикова эти умершие были живыми, и он, читая список, как бы даже ласково с ними разговаривал. А тут живой человек в принципе был интересен только в виде мертвого. Чуркина его вообще иначе как в качестве покойного мужа не воспринимала.

На протяжении всего судебного слушания, которое продолжалось с перерывами больше месяца, на лице Чуркиной я не сумела прочитать ничего, кроме искренней и жгучей досады из-за того, что все было так славно задумано и так нелепо сорвалось.

Сюжет о том, как провинциал приезжает покорять столицу, не нов. Однако семья Чуркиных привнесла в него нечто свое. На предварительном следствии было установлено, что одна из сестер Чуркиных купила квартиру у гражданина Андрея Селиверстова, 1914 года рождения. Вскоре после оформления купли-продажи Селиверстов скончался при невыясненных обстоятельствах, и в УВД "Хорошевское" имеется отказной материал — милиция ничего криминального в таком стечении обстоятельств не обнаружила. Квартирой безвременно скончавшегося старичка владеет полная сил женщина. Разве это не справедливо?

А с Барановым не получилось.

Но знаете, что во всем это деле самое потрясающее?

Наша беззащитность.

Баранов два года не знал, что "женат". Большая группа товарищей делала с ним что хотела, прописывала к нему в квартиру "жену" и "дочку", приватизировала эту квартиру — а он об этом и не догадывался. Машина, если её открывает кто-то чужой, начинает пищать. А мы даже не пищим.

Как доказать, что ты не верблюд? Оказывается, надо дожить до седых волос, чтобы понять: это недоказуемо. Человека привозят в психбольницу и лечат от того, что он не женат. Почему все это случилось? Как это возможно?

Теперь я точно знаю, что с нами можно сделать что угодно.

А то, что Чуркина и Утургаури оказались за решеткой, на самом-то деле — чистая случайность. Могло и получиться.

Приговором Московского городского суда Чуркиной назначено наказание в виде 5 лет лишения свободы. Утургаури — 3 года 6 месяцев.

Да, чуть не забыла.

После демонстрации видеокассеты, где снято, как Утургаури расплачивается за "убийство" Баранова, судья спросил её, о чем она так долго разговаривала с Лешей. Распечатка разговора в деле, конечно, есть, о чем идет речь, известно — о доказательствах "убийства".

— Ваша честь, — последовал ответ, — в то время я была полностью поглощена идеей создания благотворительного фонда "В помощь матери". Я рассказывала Леше о своем замысле…

Видимо, деньги, которые она вручила Леше, — это был первый взнос…

Табор уходит в бизнес

Четвертого июня 1998 года уборщица гостиницы "Золотой колос" обратила внимание на то, что дверь в один из номеров открыта. Это её насторожило, поскольку тремя днями раньше человек, снимавший номер, попросил не беспокоить его и сказал, что убирать будет сам.

В комнате царил беспорядок, везде валялись коробки от амитриптилина, хозяин номера лежал на кровати без сознания, а рядом находилось тело его шестнадцатилетней дочери. Труп успел разложиться.

Седьмого июня цыганский барон Павел Дави умер в больнице, не приходя в сознание. Смерть наступила от отравления амитриптилином. Дави и его дочь Оксана Полякова были похоронены на Щербинском кладбище, причем сорокадвухлетний Дави в гробу лежал как живой, а Оксану пришлось хоронить в мешке.

На похороны пришла его сожительница. Она-то и сообщила в милицию, что её любимый Павел Дави похоронен под чужим именем — Миларда Симаниса.

Симанис милицию не интересовал, а вот Дави находился в розыске.

И вот почему.

Десятого апреля 1998 года у Домодедовского кладбища сотрудники патрульно-постовой службы обнаружили застрявший в грязи автомобиль "жигули". Хозяев поблизости не оказалось. Однако чуть поодаль, на опушке леса, лежали мужчина и женщина с пробитыми головами. Они были без сознания. На другой день оба умерли в местной больнице, причем личность мужчины установили (при нем был паспорт на фамилию Митрошкина), а женщина так и осталась неизвестной. Что же касается "жигулей", их владелицей оказалась некто Лобанова, а в салоне машины нашли доверенность на два лица: на Павла Дави и Вадима Корявина.

Дави и Корявина объявили в розыск. Но Дави жил в Москве под фамилией Симанис, а Корявина и след простыл. Его не было ни в Боровске, по месту жительства, ни у родных в Калуге.

И вот сожительница Дави неожиданно сообщает в милицию, что он похоронен под фамилией Симанис. О том, что его ищет милиция, она не знала, просто её очень удивило, что он внезапно умер в какой-то захудалой гостинице и похоронен под чужой фамилией. В милиции её расспросили о его друзьях-приятелях, и она рассказала о Корявине. Корявин был лучшим другом, доверенным лицом и личным шофером Дави.

И когда Корявин, объявленный в розыск, после похорон Дави неожиданно появился в Боровске и стал гулять, совершенно ни от кого не скрываясь, об этом тоже стало известно милиции, и 28 июля Корявин был взят под стражу.

Вадим Корявин, 1970 года рождения, окончил школу, выучился на слесаря, женился и переехал из родной Калуги в Боровск, к жене, школьной учительнице английского языка.

У Корявина уже было двое детей, когда он остался без работы. И вдруг по соседству какой-то богач начал строить трех-этажный терем. Корявин наведался на стройку. И хозяин терема взял его к себе шофером. Так Корявин познакомился с Дави.

И не только познакомился. Это в тюрьме Корявин похудел, пожелтел и скрючился. А тогда он был парень хоть куда: симпатичный, легкий на подъем, неглупый. Все было при нем, только денег не было. А Дави оказался человеком, у которого денег было столько, сколько одному человеку за всю жизнь не прожить, а они все текли да текли к нему. И главное — он не скрывал от Корявина, откуда берутся эти деньги. Все оказалось просто. Да ещё Дави стал одевать Корявина в дорогую цыганскую одежду, одни рубахи по полтысячи долларов чего стоили. Как было не влюбиться в такого волшебника?

Павел Дави в свои сорок два года был человек с богатой биографией. Дважды судим — за убийство, наркотики и хранение оружия. И в конце концов он открыл золотую жилу, которая позволяла ему вести такой образ жизни, который ему нравился, удовлетворять любые, даже самые изощренные прихоти, быть главой огромной империи и, значит, чувствовать себя всесильным.

Вся огромная семья Дави и многие знакомые "занимались жильем" в Москве.

Цыгане подыскивали жертву. Где? Да где угодно: у магазина, во дворе, на помойке, через знакомых знакомых и, наконец, прямо в ДЭЗах, за небольшую сумму. Им нужны были люди, обиженные судьбой, оставшиеся без денег, а ещё лучше — спившиеся. К бедолаге подходили, знакомились, наливали стакан-другой, и вот уже владелец квартиры и его цыганский друг-приятель живут душа в душу. Нет денег? Пожалуйста. Надо выпить? Пей сколько хочешь. За квартиру не плачено? Заплатим. Все делалось постепенно. Клиент должен был созреть. Как определялась "зрелость"? Готовностью несчастного обсуждать вопрос о продаже квартиры и переезде за город, на природу, в домик с садиком…

Дави брал чистые бланки да плюс чистые листы бумаги, человек на этих бумагах ставил подпись (почти всегда где попало, потому что пьяный пишет поперек) — и вот часть дела сделана. Если квартира была не приватизирована, её приватизировали за один день. Корявин потому и зауважал Дави, что для него не было закрытых дверей и неразрешимых проблем. То, на что простой смертный тратил недели, Дави удавалось за несколько часов, причем легко. Скажем, вам или мне ни за что не скажут в ДЭЗе, приватизирована ли квартира вашего соседа, потому что это запрещено законом. А Дави за 50 рублей пожалуйста.

Потом начиналось второе действие. Нужно было заполучить форму номер шесть, заявление о регистрации по новому месту жительства и о снятии с регистрационного учета в Москве.

Но для того чтобы зарегистрироваться на новом месте, нужно иметь жилье. Или не жилье, а только справку о наличии жилья. Разницу чувствуете? Справка-то небось дешевле дома или квартиры? То-то же. Но где же взять заветную справку? Корявин тоже сначала думал, что это сложное дело, а оказалось — пустяк.

Есть такое село Дешевки Козельского района Калужской области.

Название, правда, у него — не очень, но не мы с вами первые об этом догадались. Жители села обращались в Верховный Совет СССР с просьбой изменить отвратительное наименование, но получили отказ, потому как название старинное. Оказывается, во время татаро-монгольского нашествия жители села продали врагам переправу, откуда и пошло название. Хорошее название, и совершенно не устарело.

Так вот, Дави решил "переселять" москвичей в Дешевки. Для чего познакомился с нужными людьми, в том числе с Верой Ивановной Гавриковой, главой администрации Дешевского сельсовета, и Ириной Алексеевной Федичкиной, начальником паспортно-визовой службы УВД Козельска. Сначала Дави сам возил туда бумаги, а потом доверил это дело Корявину, поскольку человек он оказался сообразительный и вопросов лишних не задавал. А какие могли быть вопросы? И так все понятно.

Идет Корявин к Гавриковой и говорит: надо прописать такого-то. Тут же при ней пишет заявление, уже подписанное жертвой, и заполняет форму номер шесть. А как же быть со справкой с нового места жительства? Справку давала Гаврикова.

С формой номер шесть, со справкой о наличии жилья, с заявлением жертвы и её паспортом Корявин направлялся в Козельск, где его уже ждала Федичкина. В считанные минуты Корявин получал разрешение паспортного стола на прописку и возвращался в Москву. У лопухов вроде нас с вами такое мероприятие заняло бы несколько недель, а Корявин, лучший ученик Дави, управлялся за несколько часов. За эту "работу" Дави обычно платил ему тысячу долларов.

Последний этап операции считался самым сложным, и его, как правило, осуществлял лично Дави. Нетрудно догадаться, что завершало операцию посещение паспортного стола районного УВД. В зале суда Корявин сказал, что лишь два раза получилась осечка — в паспортном столе потребовали, чтобы пришел человек, который хочет выписаться. А так все шло как по маслу. В паспортных столах Дави, разумеется, тоже платил.

Одновременно с выпиской из Москвы происходило оформление купли-продажи квартиры незадачливого москвича. Сделка всегда была фиктивной, поскольку бывший владелец понятия не имел о том, что его жилье уже продано. Квартиры, разумеется, оформляли на своих людей, продавали позже. А в тот день, когда "совершалась" сделка, клиента надо было убирать.

Сначала Дави и в самом деле переселял людей в Дешевки (правда, они почему-то скоропостижно умирали один за другим). Потом ему это надоело. Квартир становилось все больше и все меньше желания возиться с обманутыми простофилями, куда-то их возить, пристраивать, давать копейки на жизнь. Нет, это портило все удовольствие. И тогда людей стали убивать. Как правило, в тот же день, когда была оформлена сделка с продажей квартиры в Москве. А Корявину нужно было срочно лететь в Дешевки, к Гавриковой, и выписать человека, которого они убили, из с. Дешевки, например, в Смоленск.

Заявление на выписку Корявин писал прямо в кабинете у Гавриковой, в её присутствии. На все про все уходила неделя, иногда меньше. Случались и накладки: заявление на выписку из Дешевок поступало на неделю позже того, как человек был выписан.

И только после этого наступал вожделенный миг: квартиру наконец продавали. Для этого Дави содержал целый штат помощников. Все знали: чем скорей будет найден покупатель на квартиру, тем больше Дави заплатит за хлопоты.

Среди самых старательных продавцов квартир убитых людей следует назвать в первую очередь Светлану Геннадьевну Лобанову, которая окончила юридический факультет МГУ и трудится консультантом в фирме "Право" на Кленовом бульваре. Дождавшись от Дави минимальной цены на квартиру и хорошо зная, что бывшего владельца уже нет в живых, Лобанова объявляла, что квартиру продала, оформив её на себя или на свою подругу. При этом она получала от Дави хорошие комиссионные, а потом продавала квартиру за её реальную стоимость.

Кроме Лобановой, с удовольствием продавали квартиры убитых людей Дмитрий Борисович Рыбкин, маклер-любитель из Химок, а также Юрий Яковлевич Рыбаков, директор риэлторской фирмы "Наша столица" на Зубовской площади.

Второго сентября 1997 года Корявин приехал в Дешевки и получил у Гавриковой справку о том, что у сильно пьющего Юрия Михайловича Герасимова, проживающего в Москве на Ключевой улице, имеется в Дешевках дом на Крестьянской улице, 42. Как тогда, так и сейчас там живут люди, которые в глаза не видели никакого Герасимова. Но это и не требовалось.

Седьмого сентября Корявин вместе с Дави приехал на Ключевую улицу. Кто убил Герасимова? По словам Корявина — Дави, а труп вывезти сам не мог и попросил помочь. В зале суда, обняв руками клетку, Корявин, задушевно улыбаясь, рассказывал, что он боится мертвецов, и Дави, зная об этом, обещал ему за помощь повышенный гонорар, полторы тысячи долларов. Мертвый Герасимов лежал в ванне. Его надо было одеть и вынести из квартиры. Корявин предложил вынести его под руки, как выносят мертвецки пьяных, но в конце концов труп Герасимова просто запихали в тумбочку для телевизора и привезли на берег Москвы-реки. Дави доплыл с тумбочкой до середины реки, вывалил содержимое, а тумбочку утопил. Через неделю труп обнаружили. Но это — через неделю, а на другой день после убийства частный нотариус Н.Г. Беликова (лицензия № 000526 от 30 декабря 1994 г.) зарегистрировала фиктивный договор продажи квартиры Герасимова на имя друга Дави. В уголовном деле имеется категорическое экспертное заключение: договор составлен позже, чем Герасимов поставил под ним свою подпись.

Осенью 1997 года родственник Дави, Юрий Камленков, снял квартиру в Ферганском проезде. Там он познакомился и начал выпивать с пенсионеркой Сластенковой, которая жила в трехкомнатной квартире. Прописанный там сын Сластенковой Сергей в то время отбывал срок в колонии. В конце концов Дави приказал Камленкову жениться на ней — больно хороша была квартира. Камленков изрядно задолжал Дави — пришлось идти под венец, даром что невеста была на тридцать лет старше жениха, да к тому же в соседнем подъезде жила его настоящая жена с ребенком. Но Сластенкова об этом не знала. "Жених" уговорил её съездить к сыну в колонию и получить разрешение на продажу квартиры.

Раздобыв все необходимые документы, Вадим Корявин 5 ноября примчался в Дешевки, где Гаврикова вручила ему справку о том, что у Сластенковой и её сына имеется в Дешевках дом со всеми удобствами. В этом доме на улице Ленина, 23, проживала сама Гаврикова.

Потом Корявин, как водится, снял хозяев с учета в Москве, написав от имени Сластенковой заявление в ОВД "Выхино". Затем молодой муж приватизировал квартиру и стал её владельцем. В декабре 1997 года семья "выехала" в Дешевки, в дом Гавриковой, а в январе "выбыла" в Смоленск. За работу Дави заплатил Корявину тысячу долларов.

А в первых числах мая на окраине лесного массива неподалеку от Боровска был обнаружен обгоревший скелетированный труп Сластенковой.

В выписке Сластенковой на тот свет активное участие принимала Евгения Николаевна Богатырь, тогда оперуполномоченный ОВД "Кузьминки". В то самое время, о котором идет речь, Богатырь получила заявление от гражданина с улицы по соседству с Ферганской. Гражданин писал, что на протяжении длительного времени его спаивали какие-то цыгане и несколько дней назад он подписал какую-то бумагу. Протрезвев, он понял, что сделал что-то не то, и боится лишиться квартиры. В заявлении был указан адрес Камленкова, который, как видно, на Сластенковой не остановился.

Богатырь занялась проверкой всех дел по приватизации жилья в районе и получила данные о том, что на упомянутой в письме улице орудуют цыгане. Как раз в это самое время Камленков подал в милицию заявление на приватизацию квартиры своей жены.

Богатырь выносит постановление о запрете на действия с квартирой Сластенковой. И тут на сцену выступил Корявин, который всюду ходил с неграмотным Камленковым и контролировал его действия. По словам Корявина, они с Богатырь не только сразу нашли общий язык, но и попали в сети Амура, Корявин даже навещал Богатырь дома. Так ли, нет ли — судить не нам, но факт, что 23 ноября Богатырь сняла запрет на приватизацию и продажу квартиры Сластенковой и сделала это так поспешно, что опередила заявление с просьбой о снятии запрета, которое, как следует из материалов уголовного дела, написано двумя днями позже, то есть 25 ноября.

Корявин рассказал, что за хлопоты Богатырь взяла полторы тысячи долларов.

Зимой 1998 года цыгане Дави опоили Х. Матиулина и выписали его из квартиры на улице Судакова, 26. Матиулина выписали в поселок Высоковское Торжокского района, а оттуда в Смоленск. Экспертизой установлено, что заявление в администрацию Высоковского сельсовета о снятии с учета написано Корявиным. Квартира Матиулина была продана родственнице Дави, а договор о продаже был впоследствии изъят у нотариуса Малковой (работают они вместе с уже упоминавшейся Беликовой по адресу: Москва, Пролетарский проспект, дом 18, корпус 2, квартира 4). А 21 марта 1998 года в лесном массиве неподалеку от Боровска был обнаружен сожженный труп Матиулина.

Конец наступил неожиданно. Если бы "жигули", на которых Дави с Корявиным приехали убивать Митрошкина, не застряли в весенней грязи у Домодедовского кладбища, колоссальный синдикат Павла Дави по выписке москвичей на тот свет действовал бы по сей день.

Но машина забуксовала.

Митрошкин жил в Капотне. Его выписали в Дешевки, 6 апреля был заключен фиктивный договор о продаже его квартиры родственнице Дави. А 10 апреля 1998 года Дави с Корявиным привезли Митрошкина с женщиной, имя которой так и не удалось установить, на Домодедовское кладбище. Остальное вы знаете.

Корявин и Дави скрылись в лесу, но машина осталась. С нее-то все и началось.

Всего в период следствия по делу банды Дави при изъятии документов из села Дешевки и поселка Высоковское установлено: из Москвы туда и через несколько дней оттуда выписаны и бесследно исчезли более 60 человек плюс 40 человек умерли в течение 3 месяцев после переселения при невыясненных обстоятельствах.

Уголовное дело было возбуждено следственным отделом Домодедовского УВД 11 апреля 1998 года. Его принял к производству следователь Домодедовской прокуратуры В. Шайкин, потом к нему присоединился следователь ОВД В. Полищук. Человек он, наверное, хороший, но как профессионал отличается странностью. Не любит отпечатки пальцев. Это он выезжал на место обнаружения тела Митрошкина и неизвестной женщины, где был произведен первый — и самый важный — осмотр машины. Трудно поверить, но — факт: Полищук не снял отпечатки пальцев ни на руле, ни на панелях приборов. Через три месяца во время эксгумации тела Дави Полищук не смог снять отпечатки пальцев у человека, похороненного два дня назад. Это было плохое начало, и Полищук об этом, наверное, знал.

А потом дело стало разрастаться, и 4 августа была создана следственная группа. 26 октября дело принял к производству следователь Московской областной прокуратуры по особо важным делам А. Роботнов.

Как вы думаете, сколько обвиняемых по делу?

Дави умер, но остались Корявин, Лобанова, Федичкина, Гаврикова, Малкова, Рыбаков, Богатырь, Камленков да и вся семья Дави — всех не перечесть. Так?

Нет.

Обвиняемый один — Вадим Корявин.

Казалось бы, мы все знаем о наших правоохранительных органах, но это неслыханно.

Да, Роботнов объяснял мне, что взятки доказать невозможно. Но дело вовсе не во взятках. Сколько ещё тонн фиктивных справок, договоров и свидетельств должно быть в деле, чтобы Федичкина и Гаврикова, без устали подписывавшие смертные приговоры ни в чем не повинным людям, предстали перед судом? Дамам было предъявлено обвинение, но Роботнов вынес постановление о прекращении уголовного преследования, так как Федичкина и Гаврикова не признали своей вины. Козельское РОВД работало не покладая рук, был собран колоссальный материал — однако Московская областная прокуратура сообщила коллегам, что это не нужно. Начальник РОВД В.И. Бондаренко в суде только что не плакал, так потрясло его откровенное и бесцеремонное прекращение расследования.

А продажные нотариусы?

А сотрудник столичного уголовного розыска, украшение МУРа Е. Богатырь?

Да разве только они? Ведь в Москве почти не найдется паспортных столов, в которых не отметились Дави и его подручные. Может, в этом и дело? Слишком много начальников на одну скамейку для подсудимых?

Роботнов — очень хороший следователь. И я никогда не поверю в то, что он по собственной воле обрубил все концы в этом колоссальном деле. Куда ни ткнись, за что ни схватись — все брошено на полпути. Ничего, кроме вины Корявина, не исследовано и не доказано. Кто запретил доказывать? Не за девочек, а именно за такой беспредел нужно пинком вышибать из кресла генерального прокурора.

Судья Чудова слушала это дело два месяца.

Два месяца Корявин спрашивал: почему он один?

И два месяца я никак не могла понять: не снится ли мне то, что я вижу и слышу?

В зал вызывают свидетеля Лобанову.

Входит куколка. Нарядная, ухоженная. Какие отношения были у неё с Дави? Да как вам сказать… Дави иногда просил помочь продать квартирку-другую. Зачем оформляла квартиры на себя? А разве нельзя? Знала ли, что это квартиры убитых людей? Ваша честь, побойтесь бога…

Рыдают бесчисленные паспортистки. Чудова показывает им фотографии трупов — все крестятся, все набожные…

Появляется Богатырь.

И не надо быть великим психологом, чтобы заметить, как она, встретясь с Корявиным взглядом, заливается краской. Так, с пламенеющими щеками, и всходит на трибуну. Чудова расспрашивает её про квартиру Сластенковой.

— Да что вы, — скороговоркой тараторит свидетель. — Это же я наложила запрет на квартиру…

— Заявление с просьбой снять запрет написано двадцать пятого ноября, а вы его сняли двадцать третьего, как это может быть?

— Видели бы вы нашу пишущую машинку, — говорит Богатырь. — Нажимаешь на "тройку", а она печатает "пятерку", представляете?

А помните, Дави похоронили под фамилией Симанис?

Почему?

Корявин сказал, что после убийства Митрошкина они с Дави решили скрыться. Последняя встреча была у них весной у Большого театра. И там Дави якобы сказал Корявину, что нужно менять паспорта. Стоит это 12 тысяч долларов.

И вот спустя две недели после убийства Митрошкина, 23 апреля 1998 года, на имя начальника городского отделения милиции Малаховки А.А. Попова поступает заявление: прошу взамен утерянного выдать новый паспорт. И подпись — Милард Артурович Симанис. На заявлении тут же появляется резолюция, но почему-то не Попова, а его подчиненного, начальника паспортно-визовой службы Усачева: "Оформить".

Паспорт на имя Симаниса был выдан Павлу Дави на следующий день, причем фотография на форме номер один, то есть фотография настоящего Симаниса, — и фото на паспорте были совершенно разные.

В зал входит Попов.

— Ваш начальник паспортно-визовой службы Усачев сказал нам, что паспорт на имя Симаниса велели ему выдать вы.

— Как Дави выдали паспорт, я не представляю! Мне дали на подпись, и я подписал, работы навалом, что, все проверять?..

— Вы за сутки выдали новый паспорт на чужое имя человеку с несколькими судимостями! Как это могло произойти?

— Да понятия не имею! У нас в то время было всего 300 новых бланков, и мы их выдавали детям от 14 до 16 лет в торжественной обстановке.

— Так кто же мог это сделать? Подпись-то ваша.

— Паспортистка Евтюшкина.

— Была она здесь и рассказала — мне дали бланк, велели заполнить, я и заполнила.

— Я вам так скажу: процентов девяносто бумаг идет нормальных, а процентов десять — знакомых и всяких. Ну и подписываем, а что делать?

— Вы фотографии-то сверяли?

— Наверное… А так не помню.

— Ведь, господи, все сделано за один день, что же творится?

— Черт знает что. Могу я быть свободен?

Можете, конечно.

А где настоящий Симанис? И что случилось с Дави и его дочерью? Убили их или Дави сам ушел на тот свет? Если сам — кто же все-таки убил девочку?

Ответов нет, потому что никто не задавал вопросов.

* * *

…Судебная коллегия по уголовным делам Московского областного суда под председательством В.П. Чудовой приговорила Вадима Корявина к пятнадцати годам лишения свободы с конфискацией имущества.

Шесть дел судьи Чудовой

ВИННЫЕ РОДИТЕЛИ

Судья Московского областного суда Валентина Павловна Чудова — человек уникальный. За 30 лет работы она не перестала любить людей, жалеть их и помнить их имена. Несмотря на то что эти люди — убийцы.

Я сижу в зале номер девять и исподволь смотрю на незнакомых мне людей. Сейчас секретарь, доброжелательная девушка, скажет: "Встать, суд идет!" — и все встанут. Потом появится судья, миниатюрная женщина с копной русых волос. Судейская мания делает её неуместно нарядной. А может, это мне так кажется, а людям, сидящим за моей спиной, не до этого. Золотые пуговицы и белый воротничок кажутся чрезвычайно золотыми и белыми, потому что человек, который сидит в клетке, — почти зеленый.

Этот зеленый человек не смотрит в зал, где сидят его мать, брат и бывшая жена. Не смотрит он и на судью, которая листает его дело. Сейчас Валентина Павловна Чудова скажет: "Слушается дело по обвинению Александра Кочерова в умышленном убийстве", — и станет тихо. Я знаю эту тишину. Сейчас, кто бы ни сидел в клетке, перед ним, как во сне, побегут дни, события, какие-то люди будут беззвучно шевелить губами, а он, в клетке, будет стараться расслышать, что они говорят. Но слышно не будет.

Он не поворачивается и тогда, когда на кафедру всходит его бывшая жена. Может, он все знает наперед? Или ему все равно? Нет, нет. Все равно это спасение, наркоз. Наркоз давно отошел.

Семнадцатого июня Елена Воронкина, как обычно, к 8 часам утра поехала на работу. Работает она на Клинском мясокомбинате, который находится неподалеку от её дома. Точнее, нет, не так. Прописана-то она в Завидово, а там, в Клину, снимает квартиру.

С Сашей стали жить одной семьей с прошлого года. Еще у неё есть десятилетняя дочь, она живет у тетки в Завидово. Кто её воспитывает? Тетка.

Когда познакомились с Кочеровым, он уже не работал.

Чудова:

— Почему не регистрировали брак?

Воронкина:

— Не знаю.

Кто-то в зале тяжело вздыхает.

В январе 1998 года у них родилась дочь. Назвали её Сашей — в честь мужа. К дочке он относился хорошо, очень любил. Жили дружно, не ругались.

В зале опять вздох.

Чудова смотрит на Воронкину. Та молчит. У неё дрожат руки.

Зарплата у неё 4 миллиона по-старому плюс мясо. Денег хватало, купили "жигули"-"копейку". С ребенком сидел Саша. Почему? Ну, так. Ведь он же не работал. Собирался ли искать работу? Да, а как же. Не успел.

Чудова:

— В обвинительном заключении сказано, что накануне вы пили. Так или нет?

— Нет, конечно.

— А выпить любите?

— Да.

Воронкина молчит. Она стройная, одета не без удали — коротенькая юбка и вишневая кофта, отделанная пухом. Я приметила её ещё у входа, бирюзовый плащ и белые полусапожки делали её похожей на именинницу.

— Так пили накануне?

Накануне она пришла с работы, и они с Сашей выпили 3 бутылки пива каждый. Нет, водки не пили, вина тоже. Ребенка накормили, искупали и уложили в коляску. Кроватки у них не было, кроватку она привезла домой на другой день. Да, все было, как обычно. Она уехала на работу, а к 12 часам вернулась, чтобы привезти ребенку детское питание. Дочка спала, а дома, кроме Саши, были его брат Игорь и приятель по фамилии Засуха. Саша был заметно выпивши, но на ногах держался.

Кто в зале плачет? Я не оборачиваюсь.

Пил ли брат? Нет. В квартире был порядок. Саша стал настойчиво требовать денег на выпивку. Деньги на выпивку она ему дала и уехала на работу. В половине шестого она вышла за ворота мясокомбината, а домой вернулась к восьми.

— А что же, — говорит Чудова, — вы так поздно вернулись домой? Ведь мясокомбинат, как сами говорите, в десяти минутах езды от дома, а у вас маленький ребенок.

Воронкина долго молчит.

Чудова настойчиво повторяет вопрос.

— Мне надо было сделать одно дело…

— Какое?

— Сказать? — с вызовом переспрашивает Воронкина. — Сказать?

— Скажите, — говорит Чудова.

— Мне нужно было продать мясо.

— А все мясо выносят?

— Все.

— Сколько ж было мяса?

— 10 килограммов, продавала по 30 рублей.

— И вы все время мясо выносите?

— Как все.

— А как все?

— Все время.

Черт его знает, какое это сейчас имеет значение. Спустя несколько минут Елена Воронкина начнет описывать то, что увидела, вернувшись домой. То, что она скажет, будет звучать в гробовой тишине. Мной неожиданно овладевает раздражение. Зачем судье это идиотское мясо?

Между тем Воронкина продолжает свой рассказ. Домой она вернулась с кроваткой. Вошла — и через большую комнату, не глядя, устремилась в маленькую, где должен был спать ребенок. Коляска пустая. Игрушки были оборваны. Где дочка?

В большой комнате на полу, рядом с диваном, валялась подушка. На ней и лежала девочка, окровавленная и совершенно раздетая. Ребенок был мертв.

В квартире было пусто.

Она выскочила на лестницу и начала кричать.

О чем подумала? О том, что муж с друзьями пил, его забрала милиция, а ребенка убили. Кто? Почему?

Неожиданно мой взгляд останавливается на офицере конвоя. Сидящий в клетке Кочеров неподвижен. Офицер тоже. Но у него появилась внутренняя помеха, и видно, как он пытается с ней справиться. Офицер, не отрываясь, смотрит на Елену. Да что с ним? Он не понимает, что она говорит. Знаете это чувство, когда значение всех слов известно, а смысл сказанного уходит под воду? Вот сейчас человек с ружьем пытается понять, как человек без ружья, вот этот тихий человек, сделал так, что грудной ребенок оказался мертвым?

Чудова:

— Когда вы в последний раз видели Кочерова?

— В этот день поздно вечером. Он пришел домой и сказал, что не убивал.

— Вы ему поверили?

— Я потом все поняла, а сначала — да, поверила. Он, когда выпьет, спокойный, меня не бил. К дочери относился очень хорошо, кормил, пеленал. Оставлять с ним ребенка было не страшно. Грубым по отношению к ребенку никогда не был.

— Кто гулял с ребенком?

— Иногда бабушка, его мать. Саша с ребенком не гулял, а мне было некогда.

— В деле имеется заключение врачей о том, что ваш муж признан хроническим алкоголиком. Как вы к этому относитесь?

— Он не алкоголик, почему это? Ну выпивал 3–4 раза в месяц, все.

— Как вы считаете, кто убил ребенка?

— Он убил.

— Почему он это сделал?

Елена плачет.

В зал вызывают свидетеля Игоря Федорова.

Входит подросток. Сейчас он взойдет на свидетельствую кафедру, и мы услышим, что ему 14 лет. Это родной брат Кочерова. В тот июньский день он зашел к брату, просто так. Было часов 11 утра. Отношения с братом хорошие, с его женой нормальные. Когда он пришел, у брата сидел его приятель. Саша был выпивши. Он покормил дочку, немножко поносил её на руках, поменял памперсы и уложил спать. В первом часу приехала Лена. Она привезла детское питание и через несколько минут снова ушла. Валера Засуха, Сашин приятель, пошел за выпивкой. Он принес 2 банки водки "Петров". В это время ребенок спал. Брат с Валерой выпили. Игорь смотрел телевизор.

Чудова:

— Ребенок спал, а телевизор был включен. Что, дверь была прикрыта или убавлен звук? Комнатки-то смежные, все рядом.

— Нет, дверь была открыта. Да она привыкла, там все время включен телевизор…

Приблизительно около половины третьего Игорь с Валерой собрались уходить в поликлинику. Валера был записан к врачу. Брат к этому времени спал на диване, ребенок тоже спал. В коляске. Часа через два с половиной вернулись. Открыли дверь ключом, который взяли перед уходом, потому что брат спал и боялись, что не попадут в квартиру. Телевизор орал на всю громкость. В квартире все было перевернуто вверх дном.

Игорь плачет.

Это тихие слезы, которые текут сами. Он говорит, а слезы капают на ободранную свидетельскую кафедру. В зале становится тихо, слышно только, как скрипит ручка, которой секретарь пишет протокол, да на улице кто-то хохочет.

Брат, говорит Игорь, спал. Девочка лежала рядом, на подушке, на животе, голая и в крови. Я сразу понял, что она мертвая.

Теперь он плачет навзрыд.

Чудова:

— Скажи, кого тебе жалко, брата или девочку?

— Обоих…

Стали будить Сашу. Он проснулся, и его спросили, что он сделал.

Он молчал. Посмотрел на ребенка и сказал, что она спит.

Квартиру нельзя было узнать. Телефон на полу и шнур порван. В ванной сорвана полка. В кухне на полу сковорода, опрокинута банка с окурками. На столе рассыпанное детское питание… Игорь машинально поправил полку, собрал окурки. Саша перевернул ребенка на спину и ничего не сказал. Что произошло?

— Что произошло, не знаю.

— Как вы считаете, это Саша убил ребенка?

— Не знаю. Мы ребенка не трогали. Когда все это увидели, мы с Валерой побежали к Лене на работу. Нам сказали, что она уже ушла. Тогда мы пошли домой и рассказали маме. Про Лену говорили, что она в тот вечер была пьяная, но я сам не видел. Потом, когда мама уже знала, мы снова пошли туда. Брата не было. Мы стали ждать Лену. Ждали очень долго, часа два, но она так и не появилась. Они к ребенку относились хорошо. Да знакомства с Леной брат выпивал только по праздникам. А потом, когда они стали жить вместе, — и мимо праздников.

Да, мы спросили Сашу, был ли кто-нибудь в квартире. Он ответил, что нет. Все время был дома только он с ребенком.

Чудова:

— Когда ваш брат пьет, как меняется его поведение? Он становится агрессивным или сразу ложится спать?

— Когда пьян, бывает буйным, только если его что-то сильно злит. Но сам я этого не видел, потому что никогда его не злил.

Позднее будут оглашены материалы дела. Ночью за Игорем приехала милиция, и его допросили первый раз. Он сказал, что узнав, что ребенок мертв, брат остался равнодушен.

Допрос матери Кочерова, Нины Алексеевны Федоровой, вносит нечто определенно иное в атмосферу зала, где все было страшно, но тихо. Кочеров старается обходиться возможно малым количеством слов, его брат страшно подавлен, бывшая жена и до этого дня многословием, видно, не отличалась. А Нина Алексеевна будто ждала, когда можно будет выговориться, выкричаться. Человек она трудовой, всю жизнь работает на железной дороге, там и мужа потеряла. Стоя на этой злосчастной кафедре, она изо всех сил старается держаться, только руки без конца перебирают серебристый шарфик, который то и дело вспыхивает яркими звездочками от лучей октябрьского солнца.

— Я от него не ожидала, — говорит она свои первые трудные слова. — Мне очень стыдно. Да что же это? Он котенка в детстве не обидел. Вино его довело…

Она смотрит на сына, которого точно нет, и на судью. Судья ждет.

— С Воронкиной они сошлись кое-как и разошлись кое-как. Если бы он работал, он бы с ней никогда не сошелся, потому что он с ней спился. Лена говорит, что у неё мама трагически погибла? Спилась, по Клину бутылки сшибала. Тетка такая же рвань, как мать и отец, — оба померли под забором. Старшая девочка ей не нужна, вечно голодная и оборванная, живет у тетки. Да и эта-то несчастная Сашенька в пять месяцев не сидела и не стояла…

И постепенно, будто из-под воды, начинают проступать очертания мира, в котором было суждено родиться и умереть крошечной девочке, названной в честь своего будущего убийцы Сашей Кочеровой.

Нина Алексеевна сказала, что оба сына учились хорошо. О ней самой известно, что она без работы вообще существовать не может — всю жизнь после дежурства на железной дороге она бежит на вторую вахту — на огород. Хозяйство у неё в большом порядке, семья обута-одета, накормлена, человек она строгий. Как так вышло, что её старший сын из тридцати лет жизни верных пять нигде не работает?

Его послужной список в комментариях не нуждается. Он окончил СПТУ и последний раз числился на работе в 1993 году. Проработав чуть меньше года в вагоне-ресторане, был отчислен за пьянку. Потом пришел в вагоноремонтную мастерскую — там продержался меньше двух недель. В 1996 году снова устраивается на работу, но его выгоняют за прогул через неделю. Все.

Потом в его жизни появляется Воронкина, у которой есть главное: она хорошо зарабатывает и хорошо пьет.

Из роддома Лену привезли к Нине Алексеевне. В сущности, и везти-то её больше было некуда. Прописана она у пьющей тетки в Завидово, в доме без удобств. Через два с половиной месяца Нина Алексеевна предложила Лене найти квартиру — с жизнью двух безудержных пьяниц она смириться так и не смогла.

Переехали. Лена вышла на работу, а Саша сидел с ребенком.

И пили. Все время пили.

Так что же произошло в тот день, который стал последним в жизни пятимесячной Саши?

Да в том-то и дело, что ничего такого, чего не было вчера, позавчера, в прошлом году… Неспроста Кочеров, у которого кто только ни старался узнать, что же все-таки в тот день случилось, с чего все началось, не знал, что ответить. Ни-че-го.

Накануне они с Еленой пили. За день до этого — тоже. В тот самый день он был пьян уже с утра. Он и хотел понять, да не мог. Не мог понять, что в тот день человек из него вышел, а зверь остался. И этот зверь, когда начала плакать маленькая девочка, не смог её накормить, просыпал сухую смесь. Руки дрожали, голова раскалывалась. А ребенок все плакал и плакал. А мы уже знаем, что буйным пьяный Кочеров бывает тогда, когда что-то его злит. Вот его и разозлил плачущий ребенок.

И неспроста Кочеров ни разу не взглянул на мать, сидевшую в зале суда, как не повернулся в сторону бывшей жены.

Ребенок был убит зверски. В заключении судмедэксперта перечислены, помимо всего прочего, удары по голове, вывих плеча, вывих ключицы, ссадины лица, перелом основания свода черепа, разрыв позвоночника.

А потом он лег спать.

На первом допросе в милиции он рассказал, что, когда проснулся и увидел, что он сделал с ребенком, он перевернул девочку лицом вниз. Он просто не мог на неё смотреть. А потом он вышел на улицу, у ларька выпил водки, искупался на карьере и уснул на берегу реки Сестры. Когда проснулся, пошел домой. Лене сказал, что ребенка не убивал. Потом за ним приехала милиция. В милиции он сделал чистосердечное признание. На психиатрическом освидетельствовании сказал, что события того дня помнит хорошо. Ударил ребенка по голове. Кулаком, несколько раз… Остальное мы знаем.

В процессе по делу Кочерова впервые за много лет я увидела, как адвокат шалит с правосудием. А дело в том, что адвокат Кочерова Ирина Сергеевна отрабатывала такую версию: свидетелей того, как Кочеров убил ребенка, нет. Стало быть, можно предположить, что девочку убил кто-то другой. Это нормально. Поразило меня не это, а то, как скабрезно Сергеева работала. Судья Чудова по-человечески очень сочувствовала Кочерову. Я так её поняла. И выражалось это не в том, что она передергивала факты или слышала то, что хотела. Она просто погрузилась на дно жизни, которой жили Елена и Александр, и сама увидела и дала увидеть другим, как люди превращаются в животных. И то, что она увидела, заставило её страдать. Сочувствовать матери Кочерова. Да и самому Кочерову, который все же помнил, что когда-то он был другим, живым и настоящим.

Кочеров с большим трудом произносил слова о том, что он только хотел успокоить плачущую дочь. Меня не покидало ощущение, что ему необходимо выговориться. И не потому, что он "осознал", а потому, что это трудно быть зверем. Физически. А Сергеевой, по принятому ею сюжету, не нужны были никакие исповеди. И потому все вопросы судьи к Кочерову, и особенно оглашение материалов дела, описание телесных повреждений, нанесенных ребенку, сопровождалось такими школьными гримасами, саркастическими усмешками, да и просто довольными улыбками адвоката. Дескать, чувствуете, как загибает? А мы на это выложим вот этакий фактик, а на это — другой.

…А потом я снова вспомнила про это проклятое мясо, которое Лена таскала с мясокомбината. И я поняла Чудову.

Знаете, как ведет себя ребенок, добравшись до заветной взрослой вещи, большой и красивой, с мотором и кнопочками? Он ломает её, потому что не знает, что ещё с ней можно делать.

Елена Воронкина выросла в семье пьяниц и сама стала такой же. И даже относительный материальный достаток, это самое мясо, за которое платили хорошие деньги, даже это она все равно "ломала". Деньги пропивались. Ну покупала она себе какие-то вещи, ну зубы золотые вставила. А в доме была ночлежка. Холодильника не было. Такая деталь из авангардного фильма. Мясо даже домой не носила, продавала и пропивала.

Я понимаю, что в меня полетят камни, но разве не страшно знать, что все это время маленькая Саша жила по чистой случайности? То, что Кочеров убил ребенка 17 июня, — просто стечение обстоятельств. Он мог убить её накануне, а мог — спустя неделю. Все зависело от количества водки и от того, тяжело ли было похмелье. Сильно болит голова — пусть ребенок плачет потише.

На Елену страшно было смотреть. В первый день у неё не переставая тряслись руки, на другой день она все время беззвучно плакала. Но в первый день она приехала с желтыми волосами, а во второй — с сиреневыми. Она живет на ощупь. Трагедия её от этого не становится меньше, но её не могло не быть. В день, когда Чудова впервые допрашивала Кочерова, он рассказывал, как споткнулся и уронил дочку. Он сказал: "В чем-то есть моя вина, а только в чем, я не знаю. Каждый человек может споткнуться".

Решением Московского областного суда Александр Кочеров за убийство пятимесячной дочери приговорен к 12 годам лишения свободы.

Убить за чебурашку

Сейчас — это конец.

Им по семнадцать лет, и про такой возраст принято говорить, что вся жизнь впереди. Когда они выйдут на свободу, им не будет и тридцати. И, может быть, они женятся. Конечно, женятся. И у них будут дети. Но это уже неважно. Они мертвые. Но ведь с чего-то все начиналось.

Ведь надо же понять, почему в зале суда плачет Светлана Борисовна Снегур, старший воспитатель воскресенской школы-интерната. Ей-то чего плакать? Матерей подсудимых Максима Карамнова и Кирилла Москвина в зале нет. А она им кто? Никто. Так почему она плачет?

У Карамновых была когда-то в Воскресенске хорошая трехкомнатная квартира. Оба родителя пили. Было время, когда они получали зарплату, а потом зарплаты платить перестали, а пить на что? Стали менять квартиру. Доменялись до "двушки" на первом этаже, в которую уже не через дверь, а прямо в окно стали наведываться алкаши со всей округи. И двери, и окна повышибли, и жить в этой квартире стало совсем неинтересно. Отец-алкоголик ушел, а мать-алкоголичка переехала к бабушке. Максим в квартире остался один.

Тут я всякий раз, когда слышу эту подробность, останавливаюсь и начинаю задавать судье Чудовой вопросы. Вопросы все одни и те же, а Чудова старается всякий раз ответить по-другому. Она видит, что до меня что-то не доходит, и терпеливо со мной мучается.

— Ну, — говорит она, — все ушли, а он остался.

Собственно, Максим Карамнов остался один гораздо раньше. Когда попал в школу-интернат. Но и в интернат он пришел уже не просто ребенком, а пьющим ребенком пьющих родителей.

Кирилл Москвин попал в воскресенский интернат не в первом, а во втором классе. Его мать-пьяница, как и мать Карамнова, поменяла хорошую квартиру на однокомнатную конуру. Отца у него нет, а мать живет с пьющим инвалидом. Так вот, когда Кирилл был маленьким, за него, как могла, боролась бабушка. И книжки ему читала, и в сад водила, и был он одет и обут, накормлен-напоен. А потом бабушка умерла. Кирилл попал в интернат, а мать занялась квартирой.

Однажды, вспоминает Светлана Борисовна, Кирилл исчез на неделю. Поехали к нему, и оказалось, что из входной двери с мясом вырван замок. У Максима Карамнова в доме дверь не закрывалась. Вот и у Кирилла Москвина приключилась такая история. И мать оставила его сторожить квартиру. Замок купили на деньги интерната, и он вернулся, но ненадолго.

С какого класса стоит на учете в милиции Максим Карамнов, я не запомнила, но думаю, что, как и Москвин, со второго. К этому времени они оба уже и пили, и курили.

И Снегур плачет.

От безысходности.

Потом она расскажет, как прекрасно сыграл в школьном спектакле Кирилл Москвин. Я думала, это было давно, а оказалось — недавно, спектакль ставили в честь юбилея Москвы. Кирилл играл Юрия Долгорукого. До той январской ночи, когда они перешли невидимую черту, оставалось всего четыре месяца.

Потом Светлана Борисовна будет рассказывать, как долго интернат боролся за этих ребят. Оно, может, звучит неправдоподобно, но факт: уголовное дело распухло от многочисленных справок. Туда вызывали, сюда приглашали. Теперь уже за детей в школах, тем более в интернатах, особенно беспокоиться не принято. Это раньше учителя ходили, разговаривали с родными, долго ходили. А теперь — сами знаете. И воскресенский интернат оказался приятным исключением из правила. Учителя сделали все, что было в человеческих силах. А главное — они хорошо относились к этим двум совершенно неуправляемым мальчишкам. Они-то знали, что беда этих ребят в том, что они сильно мешают дома. Что тут можно сделать? На комиссию вызвать? Кого? Ни мать Москвина, ни мать Карамнова в этом бесполезном деле участия не принимали.

А потом, когда они бросили школу, Карамнов устроился в ПТУ, но для чего он это сделал, остается загадкой. Он туда не ходил и учиться не собирался.

А что он собирался делать?

Вопрос этот возник в суде, и вызвал у друзей некоторое замешательство.

Чудова говорит об этом как человек, привыкший констатировать факты. Ко времени, которое интересует суд, Максим Карамнов жил у Москвина. Мать Москвина на допросе скажет: "Они жили как бы самостоятельно, а мы с сожителем своей семьей". Это была на редкость удачная формулировка. И Кирилл, и Максим жили отдельно от матерей, даром что один находился буквально за стенкой, а другой — по соседству. И были такие вещи, которые Кирилл и Максим знали наверняка. Например, они хорошо знали, сколько стоит бутылка водки и бутылка самогона. Они точно знали, что ни учиться, ни работать не хотят, а деньги брать откуда-то — хотят. И ещё они точно знали, что если и есть на свете люди, которым до них нет никакого дела, — так это их мамки. Москвин сказал в суде в присутствии матери: "Да, моя мать сильно выпивала, иногда я выпивал вместе с ней".

Так что собирался делать Карамнов? А Москвин?

На этот вопрос ответа не существует.

Время от времени они ездили на Коломенский рынок, помогали разгружать товар. За это им давали деньги или выпивку. Но в тот день, 23 января, на рынок они не ездили, а поехали в Москву. Просто так. Потом вернулись. Приехал отец Карамнова. И они пошли в соседний подъезд за самогонкой. Купили за червонец пол-литра, выпили, а на дворе уже был вечер. И они решили пойти на улицу "с целью проветриться и кого-либо ограбить. С собой взяли кухонный нож". Это не судья сформулировала и не я, так сказал Карамнов и подтвердил Москвин. А нож был здоровенный — 27 сантиметров. То есть никаких шуток не предвиделось.

И в полночь у булочной рядом с домом Москвина они увидели мужчину и женщину. Приятели подошли к ним и сказали, что они сотрудники милиции и надо срочно пройти в отделение. В темноте понять, сколько "милиционерам" лет, было невозможно. Мужчина попросил предъявить документы. Сейчас, сказал Москвин, и побежал домой. Через несколько минут он вернулся с красной книжечкой — это был ученический билет.

Один из них схватил за руку мужчину, другой — женщину.

Рядом был пустырь. Туда и привели супругов Речкиных (фамилия изменена), которые, стесняясь своей бедности, собирали по вечерам бутылки.

В суде Галина Николаевна скажет: "У нас было десять "чебурашек". Так называют бутылки из-под пива. От этих "чебурашек" у меня кровь застыла в жилах. А может ли быть, что, будучи трезвыми, Москвин и Карамнов, поглядев повнимательней на Галину Николаевну и Александра Николаевича, прошли мимо? Это были такие смиренные люди, что не разглядеть их беспомощной кротости никак было нельзя. Раньше оба работали на Воскресенском химическом комбинате, вырастили хорошего сына. Но комбинат встал, деньги платить перестали. И Речкины оказались в положении людей, которые вроде бы есть, а вроде бы их и нет. То есть живут, всю жизнь работали, а теперь — хоть побирайся. На самом деле таких людей, как Речкины, много. Больше, чем мы думаем. Просто они никогда ни на что не жаловались и безропотно жили в Зазеркалье. Там, где никто никому не нужен. Да к тому же Александр Николаевич на работе стал инвалидом — в результате производственной травмы у него развилась эпилепсия. Галина Николаевна тоже тяжело болела. Так, едва миновав сорокалетний рубеж, эти люди оказались нищими и больными. Но как они всю жизнь всюду ходили вдвоем, так и в тот день вдвоем пошли за "чебурашками".

Могли ли Москвин и Карамнов пройти мимо?

Уже нет. Для разбоя больше всего подходили именно эти безобидные люди. Когда Галина Николаевна поняла, куда их ведут, она все повторяла: ребята, делайте со мной что хотите, только не трожьте Сашу, он очень болен…

Пришли на пустырь.

Карамнов держал Речкина, а Москвин достал нож и приказал женщине встать на колени. Она встала, и он знал, что сопротивляться она не будет. Она все смотрела туда, где был её муж, который умолял не издеваться над женой. Да, она встала на колени и сделала все, что требовал насильник, а он покрикивал: "Слабо работаешь, слабо работаешь!".

Потом он приказал ей раздеться и голой лечь на снег.

Она разделась и легла. Москвин, воткнув нож поблизости, изнасиловал её на снегу.

Карамнов в это время бил Речкина руками и ногами. Речкин упал.

Галина Николаевна слышала, что и тогда он все продолжал просить своего мучителя не издеваться над женой. Она молила за него, а он за нее.

Потом подошел Карамнов, и все повторилось.

Он поставил её на колени.

Потом приказал лечь на снег.

На какую-то долю секунды у неё появилась надежда, что они насытятся издевательствами и бросят их. Когда Москвин насиловал её, она взяла нож, который он воткнул рядом, в снег, и спрятала под себя. Но Москвин встал и велел отдать нож. С этим ножом он и пошел туда, где лежал её муж. Пока Карамнов делал свое дело, Москвин убил Речкина.

А потом Москвин вернулся. Он сказал Карамнову, что "убил мужика" и надо "убить бабу", чтобы не оставлять свидетеля. Как убить? "Вспороть живот". Она слышала, что муж убит. То есть слова, наверное, слышала, но они не дошли до её сознания, и этим облегчились её муки. Можно ли произносить тут это слово — облегчение? В другом случае, может, было бы нельзя. Но эти люди так любили друг друга, что можно.

Они ножом срезали цепочку с крестиком и стали её бить. По голове, по лицу — ногами. Из показаний Галины Николаевны Речкиной в суде: "Потом я помню два удара ножом в живот. Я сказала: "Что ты делаешь, сынок?" А потом потеряла сознание… Я им поверила, что это милиция, потому что месяц назад к нам подходили и спросили, что мы делаем, они проверили у нас документы, но сразу оба показали свои… Муж видел, что меня насиловали".

Когда Речкина рассказала, что помнила, судья Чудова спросила у подсудимых, подтверждают ли они то, что услышали.

Подсудимый Карамнов: "Показания подтверждаю".

Подсудимый Москвин: "Показания правильные".

Убедившись в том, что женщина перестала подавать признаки жизни, они выгребли из карманов все, что там было, и ушли.

Вещи потерпевших: крестик с цепочкой, две зажигалки и две пачки сигарет "Ява" и "Пегас" — обе начатые, перочинный ножик, электрический фонарик и наручные часы "Электроника", а всего на сумму 61 рубль. То есть денег-то у них не было вовсе. Так экспертиза оценила стоимость наживы.

Чудова спросила: "Вы считали, что женщина убита?"

Да, они думали так.

Что было дальше?

Пошли домой к Москвину и легли спать. Наутро стали стирать одежду. Тут пришел приятель Хромов, и Москвин сказал ему: я сегодня двух человек завалил, но Хромов ему не поверил.

А потом Москвин с Карамновым пошли на пустырь поглядеть, как увозят трупы. Галина Николаевна была без сознания. Почему она осталась жива после этой ночи на снегу, без одежды, истекшая кровью? Убийцы не знали, что женщину повезли в больницу.

А дома у Речкиных всю ночь ждал родителей их сын Максим.

"Еще не рассвело, когда приехала милиция, и я увидел, что в кузове машины лежал мой отец. Сказали, что отца убили, а мать в реанимации без сознания и пока к ней нельзя. Мать с отцом никуда не ходили друг без друга, даже в булочную. Мои родители отличались спокойным и дружным характером и были очень законопослушными, поэтому они, наверное, сразу согласились на предложение этих людей пойти в милицию".

Максим Речкин в суде говорил очень мало. Он и в обычной-то жизни многословием не отличается, а тут каждое слово буквально отдавалось кровью. Помочь родителям он не мог, ему самому помогать надо было. Он учится. Все, что он не сумел сказать, было в его глазах.

В перерыве между заседаниями Речкина подошла к судье и спросила, можно ли обратиться к подсудимым. Чудова замялась. Что она хочет им сказать? Для чего обращаться? Галина Николаевна сказала ей: я ничего плохого им не сделаю, не бойтесь. Я просто хочу их спросить.

Чудова сказала — подойдите.

И тогда Речкина подошла к клетке, достала из кармана какой-то пакет, завернутый в целлофан, развернула и сказала:

— Сынки, посмотрите, кого вы убили.

У неё в руках была фотография мужа.

А потом к Чудовой подошла другая женщина, мать Москвина. Приятно было посмотреть: красный платок, желтое пальто, ярко накрашенные губы. Человек приехал на торжественное мероприятие. Много ли таких важных событий будет у неё в жизни? Так вот, она подошла к Чудовой и попросила разрешения поцеловать сына.

"Раньше надо было целовать", — обронил кто-то в зале.

Но слушать приговор она не осталась.

После перерыва Чудова в зале её уже не нашла.

* * *

Я много раз замечала, что судьи, завершив заседание, а особенно после приговора, входят в совещательную комнату совсем другими людьми. В зале, в судейском кресле с высокой спинкой — один человек. Он все знает, у него есть ответы на все вопросы. А в совещательной комнате оказывается другой, усталый и опустошенный. Чудова, уходя из зала, все ещё остается в нем. Она пьет чай с заседателями, звонит домой, но она ещё в зале. Или начинает поливать цветы, которые в совещательной комнате стоят везде, где умещается горшок. Особенно хороши у неё герани, таких ярких я больше нигде не видела.

Зачем цветы?

Но надо как-то выдерживать то, что происходит в зале.

Ведь ни Москвин, ни Карамнов не поняли, что сделали. Нет, плакали, каялись, и себя им, наверное, жалко, и от этого тоже плакали. Москвину сидеть десять лет, а Карамнову девять. Но только Чудова понимает, что эти подростки уже никогда не узнают, какая она, настоящая жизнь. Сидеть в тюрьме — дело обычное. Это плохо, но оттуда выходят. Вот убитые уже не оживут, но раз не оживут, что про это и говорить. А может быть, самую главную ведь в зале суда сказала Снегур: сколько ещё таких подростков в воскресенском интернате, и сколько их, этих проклятых интернатов. Машин стало больше, одежды, конфет и колбасы, и интернатов для бездомных — тоже.

Кстати, когда милиция пришла за убийцами, в квартире Москвиных на кухне сидел отец Карамнова. Он даже не вышел. Сидел и пил соседский самогон. А часы с убитого Речкина Карамнов отдал отцу. У него-то, кажется, часов не было.

В обмен на жизнь — смерть

Однажды мне довелось быть на операции, которую делал герой моего ещё не написанного очерка. Это была обширная плановая операция, о которой мы долго разговаривали накануне. Видела я и человека, доверившего жизнь моему герою. Человек как человек, операция как операция. А на сорок пятой минуте у больного остановилось сердце.

Знаете, как это было?

Я смотрела на экран монитора, посредине которого весело прыгала кривая. И вдруг она стала ровной. Прошла минута, другая, а она так и не дрогнула. И все? Все.

Слова о хрупкости человеческой жизни — ничто по сравнению с самой этой хрупкостью. Ее и сравнить-то не с чем. Беспомощность многочисленных бумажек, написанных людьми, чтобы хоть как-то упорядочить отношения друг с другом, врага с врагом, особенно явственна, когда читаешь Уголовный кодекс. За убийство одного человека в среднем "дают" десять лет. Исключительная мера наказания тут не предусмотрена не потому, что убит один человек. Всего один. Не думайте — здесь нет цинизма. Законодатели исходят из практики: убивают помногу. Если за одно убийство расстреливать, что делать за два? А за десять?

Первое убийство Сергей Кириллов совершил от обиды. Из-за жареной рыбы.

Кириллов родился в 1960 году, рос как все, ходил в детский сад, потом в школу. Мать с утра до ночи работала, воспитывала его и брата. В двадцать два года развелся с первой женой, в тридцать два — со второй. Продал квартиру матери и оказался без жилья и без работы. Да, наступил такой момент, когда он остался один. Мать умерла, брат пропал — его и не искали, — жить негде и не на что, профессии никакой. Осталось только одно: благодаря внушительной внешности рассчитывать на благосклонность женщин, желательно вдовых или разведенных. Красота значения не имела. Сегодня она есть, а завтра нет. Была бы жилплощадь, ну и деньги не помешают.

Т.И. Переведенцева была крошечной старушкой. Всю жизнь она проработала на лакокрасочном заводе вместе с матерью Кириллова. Своих детей не было, муж много лет занимал ответственный пост в каком-то кораблестроительном ведомстве и получал хорошее жалованье. Жили открытым домом, были радушными хозяевами, и все гости первым делом обращали внимание на замечательную библиотеку, которую супруги Переведенцевы собирали всю жизнь.

К братьям Кирилловым Переведенцева относилась, как к родным. Кормила и поила, давала деньги, в любое время дня и ночи к ней можно было прийти и обогреться душой. Когда у Сергея пропал брат, вся её нерастраченная нежность досталась Сергею. Но только любовь к сыну старой подруги не была слепой. Она давала ему деньги, угощала не скупясь, но не отказывала себе в праве попенять на то, что он бросил жену с ребенком, продал квартиру и живет как бог на душу положит.

Вот и в тот вечер он пришел к ней за помощью. Просил, чтобы она позволила пожить у ней. А что? Собственный дом, полная чаша, вон сколько серебра, небось и деньги есть. А она отказала. Да ещё стала воспитывать. А рядом с плитой стоял топор. Вот этим топором он и ударил её по голове. Всю ночь он обшаривал дом. Почему-то был уверен в том, что деньги старуха прячет в книгах. А книг полон дом, вот он и глотал пыль, а денег-то в книгах не оказалось.

В пятом часу утра соседи увидели, что загорелся дом Переведенцевой. Тамара Ивановна была осторожна, чужих в дом не пускала. Значит, убил её и поджег дом тот самый высокий мужчина, который пришел к ней вечером. И провожать его она не вышла, хотя всегда провожала гостей до калитки.

Список похищенного: 3 ложки, 3 вилки, щипцы для сахара, поднос, сахарница… Самой ценной добычей оказались 118 художественных репродукций, которые эксперты даже не сумели толком оценить. Кое-что из репродукций он успел сбыть в Москве, в арбатском антикварном магазине.

На другой день Кириллов ни свет ни заря приехал к своей знакомой Сенцовой (фамилия изменена), которая торговала цветами у железнодорожной станции. Она только зажгла свечи в ящике для цветов, как появился Кириллов. Выглядел он странно: весь лоб в саже, на ногах вместо обычных зимних ботинок легкие замшевые туфли, явно чужие. Он был страшно возбужден и растерян и на её вопрос, что случилось, сказал, что убегал от преследования, пересаживаясь с электрички на электричку. Через несколько часов он принес сумку, в которой было много столового серебра. Он подарил Сенцовой серебряный перстень с красным камнем и объяснил, что это память о его матери.

Надо думать, оказавшись в зале суда, Сенцова поняла, что в списке жертв Кириллова её имя отсутствует лишь благодаря странному стечению обстоятельств. Сенцова была вдовой и довольно продолжительное время жила с Кирилловым. Он даже успел сделать ей предложение, однако она отказала. И не почему-нибудь, а потому, что богатырь с карими глазами "мужик оказался никакой. В постели с ним делать нечего". Да и для жизни он оказался человеком неподходящим, постоянно врал и в конце концов пришел к ней в гараж и украл машину.

Через несколько дней Кириллов снова приехал к Сенцовой и рассказал, что в Тарасовке убил женщину, зарубил её топором, всю ночь искал деньги, а наутро поджег дом. Зачем он это сделал? Сделал вот. Однако Сенцова ему не поверила. Внутри каждого из нас много потайных отделений. В одном из таких отделений у Сенцовой был надежно укрыт защитный механизм недоверия. Если правда, что человек, за которого она едва не вышла замуж, убийца, значит, и она, Сенцова, человек нехороший. Не то чтобы нехороший, но как она, женщина симпатичная и неглупая, могла не почувствовать, кто находится рядом с ней? Я думаю, такие мысли в голову Сенцовой приходили не раз. Нет, она не поверила в то, что Кириллов и вправду совершил убийство. И Кириллов это, видимо, учел.

Как он жил после того, как убил Переведенцеву, которую все знавшие её почитали чуть ли не святой? А так и жил, в делах, в заботах. Ездил в Москву продавать краденое серебро и антиквариат. Продаст — выпьет. И на еду хватало. Но Сенцова к весне его выгнала, и ему надо было думать о жилье, где бы снять подешевле. Да и деньги кончились. А устроиться на работу ему просто не приходило в голову. Зачем работать, когда можно этого не делать?

И тут он вспомнил о Михалеве, с которым когда-то вместе работал, ставил металлические двери. Михалев жил один в трехкомнатной квартире, битком набитой хорошей импортной техникой: у него было несколько телевизоров, музыкальный центр, видеомагнитофон… Кириллов приехал к нему, "чтобы получить долг". Долга никакого, конечно, не было, зато были гости, и пришлось ему долго сидеть в кустах, ждать, пока гости уйдут. Наконец они ушли, и Кириллов позвонил в дверь. Михалев ему обрадовался, достал бутылку, сели пить. А потом Кириллов сказал гостеприимному хозяину, что пришел получить долг. Михалев обиделся: никаких денег я у тебя не брал. Ах вот как?! Он убил Михалева топором, сорвал с шеи золотую цепочку с нательным крестом, взял деньги, которые лежали на телевизоре, и ушел, прихватив ключи. На другой день он приехал на попутной машине и по-хозяйски вынес все, что представляло собой хоть какую-то ценность. Не побрезговал даже кассетами и напоследок прихватил три новых комплекта постельного белья. Рассчитал он правильно. Родственники хватились Михалева только через несколько дней. К тому времени он уже продал половину вещей и сжег документы, украденные у Михалева.

Через полгода он пришел к своей знакомой Русевой (фамилия изменена), которая работала сторожем в конторе садоводческой бригады в поселке Тарасовка. Собственно, и познакомился он с ней в поисках покупателя на вещи, похищенные у Михалева.

Как выяснилось, особым спросом вещи непонятного происхождения и по сходной цене пользовались у работников торговли. Кириллов не в первый раз убедился, что продавцы любят не только торговать, но и покупать. Так вот, в один прекрасный день он подошел к Русевой, которая торговала овощами, и предложил ей купить переносной телевизор "Горизонт". Познакомились. И Кириллов стал наведываться в контору, где Русева подрабатывала сторожем по ночам.

Неизвестно, собирался ли Кириллов убить свою знакомую или его и в самом деле взбесило замечание, которое он не впервые слышал от женщин. Спать в конторе было негде, поэтому взяли да сдвинули письменные столы. Чтo не получилось у Кириллова на этих сдвинутых столах, нам теперь уж не узнать, но только он схватил секач для рубки капусты и несколько раз ударил обидчицу по голове. Потом взял телевизор Михалева, обыскал раздевалку, где висела одежда Русевой, взял деньги и был таков. Через дверь он выйти не смог: в сенях была собака. Пришлось воспользоваться окном. Утром служащие конторы увидели истекающую кровью Русеву, которая была в сознании, но уже не могла двигаться. Приехал её муж и все спрашивал, кто напал, — она не сказала. Несколько часов спустя Русева умерла, так и не открыв фамилию убийцы. Она думала, что останется жива, и ей было стыдно перед мужем. И все решили, что на неё напал грабитель, потому что знакомый не стал бы вылезать через окно и бить горшки, рискуя быть увиденным.

Тем временем Кириллов снял половину дома у пенсионеров Буреневых. Увлекшись доходным промыслом, он украл у хозяев насос "Харьков" и музыкальный центр. Не долго думая, он предложил насос соседям, о чем узнали Буреневы. Старики обратились в милицию. Между тем Кириллова начали искать, и на всех столбах в Тарасовке уже висел его портрет. Именно портрет, а не фоторобот. Но у Кириллова был чужой паспорт, куда он вклеил свою фотографию. А милиция, очевидно, не знала, что так бывает. И вот он жил в Тарасовке, а его там искали. И он начал нервничать.

Он и сам потом сказал: нервы сдали. Иначе, возможно, десять дней спустя после убийства Русевой он не схватился бы за нож, повздорив со случайным собутыльником. Он приехал в Тарасовку и в магазине встретил школьного приятеля. Предложил выпить. А тот ему и говорит: а мы с ребятами уже купили бутылку. Кириллов купил ещё одну бутылку, рыбу, и они приступили к делу на ближайшей лужайке. Но объявления, развешанные на столбах, не давали Кириллову покоя, и он стал рассказывать, что дела его плохи и его ищет милиция.

Из-за чего Кириллов поссорился с Волковым, которого прежде не знал, что они не поделили, так и останется тайной, потому что вся компания прилично выпила. Когда стемнело, решили отправиться к Волкову домой для продолжения банкета. Волков и Кириллов шли сзади. И вдруг приятель Кириллова услышал крик Волкова, обернулся и увидел, что Кириллов бьет Волкова ножом в грудь. Когда Волков упал, Кириллов сел ему на спину и продолжал наносить удары ножом уже в спину. Вызвали "скорую", но Волкова спасти не удалось: он умер на месте.

Кириллов с места происшествия скрылся, но через несколько часов его взяли под стражу. Вот и пей после этого с одноклассниками.

* * *

Как-то я спросила следователя, который вел дело знаменитого сибирского маньяка, для чего он часами разговаривал с этим человеком — ведь все его преступления были уже описаны, он во всем признался, и вопросов не осталось. Нет, остались, сказал мне следователь. Он хотел понять, что было внутри у этого человека. О чем он думал, что чувствовал. Но чем больше разговариваешь, тем тверже знаешь, что понять невозможно.

Зачем, спрашивается, Кириллов рассказал следователям обо всех своих преступлениях? Ведь свидетель был только во время убийства Волкова. А убийство Михалева прошло так гладко, что на следующий день он ещё смог приехать и вывезти все его вещи. Погибшая Русева могла назвать его имя, но не назвала. Ему везло, и, может статься, перед судом он предстал бы лишь за убийство Волкова. А убил он его, как сказал следователю, потому, что тот полез в драку и надо было спасать свою жизнь. Драка же, как известно, не умышленное убийство, и мера наказания совсем другая. Так зачем он все рассказал?

Невозможно отказать себе в надежде на то, что прерванная насильно линия жизни скручивается в петлю и душит убийцу. Какой-то сокровенный смысл в этой нелогичности должен быть. Но для меня главным оказалось то, что судья Валентина Павловна Чудова сказала, что она не знает, почему Кириллов во всем сознался на предварительном следствии.

Дело в том, что судьи должны знать все, такая легенда. И только люди, которые до конца своих дней не боятся быть учениками жизни, имеют отвагу чего-то не знать. Тогда особый вес приобретает то, что человек знает. И это свое знание он умеет доказывать.

В судебном заседании Кириллов сообщил, что все убийства, в которых его обвиняют, совершил не он, а некие Степан и Гарик. Чудова спросила, почему об этих людях он ничего не сообщил предварительному следствию. На это Кириллов сказал — именно так, ни убавить, ни прибавить, — что все это ему посоветовали сделать в камере.

— То есть вы все это придумали по совету сокамерников? — спросила Чудова.

— Да нет, все так и было на самом деле, просто в камере мне подсказали сообщить все это суду.

Незамысловатая версия Кириллова состояла в том, что все убийства совершили Степан и Гарик, с которыми он познакомился случайно и фамилий их, конечно, не знает. Пока они убивали, он ждал их поблизости в машине. Все награбленные вещи убийцы отдавали ему.

— Зачем же они так делали? — спрашивала Чудова. — Да ещё рассказывали вам подробности убийств. Зачем?

— Не знаю, — отвечал Кириллов.

Но ответ на главный вопрос он все же знал.

Чудова никогда не упускает возможности объяснить подсудимому свою точку зрению. Есть судьи, которые без крайней необходимости не вступают в диалог со своим "героем". Перебьется. А Чудова до последней минуты пользуется возможностями диалога, потому что ей важно что-то оставить у него на потом, чтобы он думал, когда останется один.

Так вот, судья Чудова спросила Кириллова: что было бы, если бы его не взяли под стражу? Продолжал бы он убивать?

— Наверное, да, — ответил он. — Мне жить было не на что.

Для кого она рисует эту картину? Ведь можно обойтись без всяких пустяков, деталей и подробностей, которые все равно уже ничего не изменят. Ну, ответил бы он, что, конечно, убивать устал и пошел бы в церковь мыть полы. Но ведь он же не ответил. Он не стал врать. А почему? Потому что весь процесс Чудова с ним разговаривала. Не стреляла в него вопросами, как из пушки, не блистала эрудицией, а разговаривала. Ну что с того, что он простодушно признал, что заработать мог только убийствами, другая работа ему просто не приходила в голову? Разве это повлияло на приговор? Нет. Зачем же было спрашивать? Чтобы он и все присутствующие услышали этот ответ. И главное, чтобы он сам его услышал.

А приговор такой: смертная казнь.

В жалобе он продолжал объяснять, что убивать и грабить людей для него было единственной возможностью выжить. И ещё он написал, что в приговоре все так, как было на самом деле. Он не писал, что невиновен. Он просил его понять.

Однажды Чудова слушала дело трех пятнадцатилетних подростков, которые задушили женщину. Чудова спросила: раскаиваются ли они в содеянном? Один из подсудимых, Вадим Иванов, ответил: "А мне нравится убивать. Больше десятки вы мне все равно не дадите. Ну вот, я вернусь и снова буду убивать". Иванову тоже нужно было, чтоб его поняли.

Сожженные заживо

В ночь с 30 на 31 января 1994 года в поселке Михнево Ступинского района загорелся дом на Железнодорожной улице. В выгоревшем дотла бесхозном доме обнаружили два обуглившихся трупа. Опознать погибших милиция не сумела. Но, поскольку сгоревший домик в Михневе именовался домом свиданий, решили, что сгорела беспутная Люська с хахалем. Наверное, в каждом мало-мальски людном поселке есть такой дом, куда можно прийти в любое время дня и ночи с бутылкой и подружкой. Этот был именно такой.

Разумеется, первым делом арестовали жильца этого дома, но он, как быстро выяснилось, в ту ночь находился совсем в другом месте. Его алиби подозрений не вызывало. Человека отпустили, а дело закрыли.

Уже сообщили Люськиной матери, что её беспутная дочь сгорела, уже назначили день похорон, как вдруг она, Люська, собственной персоной, появилась в местном магазине. Народ ахнул. Сообщили в милицию. А кто же сгорел в доме свиданий? Выходит, совершенно неясно. Ну что делать? Как пишут в официальных бумагах, установить не представилось возможным. Спасибо хоть Люська с того света живая вернулась.

Между тем в Ступинское отделение милиции поступило заявление двух братьев о том, что исчезли их родители — И.В. и Т.А. Гуляевы, жившие в дачном доме в поселке Михнево. Узнав, что родители пропали, братья приехали на дачу. Дом был открыт, на калитке болтался незапертый замок, пропала верхняя одежда родителей. Шапку отца и нижнюю сорочку матери нашли возле дома. В комнате на полу — пятна крови, постель разбросана, посреди комнаты валяется разбитый горшок с цветком. От электрообогревателя и фена отрезаны провода, сумка матери раскрыта, а кошелек пуст.

Решили, что отца с матерью похитили и ждут выкупа.

Но где их искать?

Третьего февраля на пилораме, где работал исчезнувший Гуляев, братья встретили Андрея Козырькова, который работал вместе с их отцом. Вид у Козырькова был помятый. И почему-то он попросил их не заявлять в милицию о пропаже родителей. И вообще Козырьков, как людям показалось, повел себя странно.

Собственно, когда возбудили дело по факту исчезновения Гуляевых, арестовали человек десять. Постепенно выяснилось, что под стражу взяты люди, к делу отношения не имеющие. Тем временем по поселку неумолимо расползались слухи о том, что в брошенном доме сгорели Гуляевы и что в их таинственной гибели виноват Козырьков, который раньше с Гуляевым работал и имел с ним денежные отношения.

Дело было за малым. Установить, что в доме на Железнодорожной улице сгорели именно супруги Гуляевы. Но как? Трупы обуглились. Можно было, наверное, провести "генную дактилоскопию", но такая экспертиза, видимо, удел царских особ — как живых, так и усопших. Дело поступило в прокуратуру, начались экспертизы — не царские, а такие, которые испокон веку проводят криминалисты. Ничего утешительного. В экспертных заключениях преобладала частица "не". Однако прокуратура и милиция работу продолжали. И вот 9 февраля взяли под стражу Андрея Козырькова и Александра Белобородова, которые, во-первых, назвали ещё одного — Диму Лебедина, а во-вторых, после недолгих размышлений рассказали, что же произошло в ночь с 30 на 31 января.

С Иваном Васильевичем Гуляевым Козырьков познакомился весной 1992 года. По словам Козырькова, дружба между ними началась с того, что Гуляев попросил его помочь в строительстве дачи, поскольку у Козырькова была возможность недорого доставать лес. В то время Козырьков работал в акционерном обществе "Империал ИНК". Потом работу он бросил, и Гуляев предложил ему — а может, это Козырьков предложил Гуляеву, теперь не узнать, — открыть собственную пилораму.

Понадобились деньги. Козырьков продал дачу и половину вырученной суммы "пустил в дело". По словам Козырькова, 500 тысяч рублей он сразу дал Гуляеву на покупку леса. Был и такой случай: Гуляев просил одолжить ему денег, так как нечем было заплатить зарплату рабочим пилорамы. Еще он брал у Козырькова в долг 300 тысяч на похороны матери. Такими подробностями пестрят показания Козырькова, но проверить их нельзя. Так или иначе, не только Козырьков, но и знакомые Гуляева рассказывали, что какие-то денежные дела у них были.

Потом работа на пилораме стала убыточной. Козырьков, имевший, кстати, жену и двоих детей, стал постоянно нуждаться в деньгах. Деньги нужны были и его приятелю Александру Белобородову, который жил недалеко от пилорамы.

Кому пришло в голову пойти к Гуляеву? Козырьков говорит, что Белобородову, а Белобородов кивает на Козырькова. Третьим взяли Диму Лебедина, в то время несовершеннолетнего. Выпили и вечером подошли к даче Гуляевых. Все знали, что Иван Васильевич живет в своем дачном доме с женой, которая работала врачом в поликлинике на Каширском шоссе. Сыновья бывают редко. Стало быть, в доме никого, кроме хозяев, наверняка не будет.

Так и оказалось.

Козырьков постучал в окно. Гуляев выглянул, узнал приятеля и открыл дверь.

Похоже на то, что Козырьков решил не церемониться и прямо с порога заявил, что ему нужны деньги. Гуляев ответил: денег нет. На такое негостеприимное обращение Козырьков ответил, что тогда придется Гуляеву поговорить с ребятами, которые настойчиво требуют денег. В это время в дом вошли Белобородов и Лебедин. Спросили ещё раз, даст ли хозяин денег. Нет? Тогда Белобородов ударил Гуляева кулаком в лицо, и гости принялись обыскивать комнаты.

Так и хочется закричать: господи, да неужели было непонятно, к чему идет, почему не выскочили на улицу да не закричали, не позвали соседей?.. Это теперь, когда дело уже в архиве, все мы умные и осторожные. А тогда, в зимнюю полночь, Гуляевы, должно быть, понадеялись на то, что сумеют выпроводить непрошеных гостей. Но не сумели.

Из сумки жены Гуляева они достали десять тысяч. На окне лежала десятка — на молоко. А еще?.. Когда Гуляевы в очередной раз сказали, что денег в доме нет, "гости" отрезали провода от электрообогревателя и фена, связали хозяевам руки, заткнули рот и завязали глаза. А потом вывели на улицу и поволокли к дому знакомого на Шоссейной улице. Хозяина не было дома, и Козырьков об этом знал.

Подобрав поблизости лом и монтировку, Белобородов и Козырьков выломали замки и затащили связанных Гуляевых в дом. Они били их и продолжали требовать денег. Но у Гуляевых денег не было, и взять их было негде. Тогда Гуляева бросили в подпол. Что в это время делали с женщиной, неизвестно. Только истязания ни к чему не привели. Поняв, что изуродованные Гуляевы пользы им никакой не принесут, а вреда могут доставить много, решили их убить, а тела сжечь.

Но казнить Гуляевых решили в другом доме — брошенном, жилец которого, как было известно, ночевал на метеостанции в веселой компании. Когда Гуляевых волокли по улице, в одном месте пришлось перелезать через забор. В деле есть фотография, где Дима Лебедин, милый блондин, стоит по колено в травке и показывает на плиту возле забора — старую, колченогую плиту. На неё пришлось забираться самим и затаскивать Гуляевых: по-другому через забор было не перебраться.

В доме свиданий действительно никого не было. Белобородов и Лебедин сняли провод с рук Гуляевой и стали душить женщину на глазах мужа. В это время Гуляев попытался вырваться, но Козырьков был начеку. Он навалился на Гуляева и приказал приятелям перерезать "свидетелям" горло. Но только не ножом, а "розочкой", горлышком разбитой бутылки из-под шампанского. Лебедин в точности исполнил приказ Козырькова: он ударил женщину кирпичом по голове, а затем полоснул по горлу разбитой бутылкой. А потом Белобородов убил Гуляева.

Когда Гуляевых облили бензином и подожгли, они были ещё живы.

Белобородов — тоже милый молодой человек: вот он на фотографии показывает на входную дверь дома, где они убили Гуляевых. В кожаной куртке, в меховой шапке, лицо круглое, как у ребенка. А рядом — понятые, две женщины с застывшими от ужаса масками — лицами это уже не назовешь.

Взятые под стражу, Козырьков и Белобородов запирались недолго. Буквально считанные дни спустя они рассказали, как убивали Гуляевых, подробно и обстоятельно. Но, когда первый страх прошел, они поняли, что совершили ошибку. Ведь на самом деле никто не видел, как они волокли Гуляевых по ночным улицам поселка Михнево. Лебедин был ещё на свободе. Надо думать, он получил из тюрьмы указания подельников, и в один прекрасный день неизвестный злоумышленник проник через окно в Ступинскую прокуратуру, в ту комнату, где стоял сейф с делом по обвинению Козырькова и Белобородова, и поджег его. Сгорело много документов, но тот, который интересовал дружных убийц, уцелел — выгорело лишь несколько листов.

Да, поспешные признания не могли не мучить Козырькова и Белобородова. У них был шанс уйти от наказания, поскольку дело, переданное в Московский областной суд, было всего-навсего делом, построенным на косвенных доказательствах. И не могли они не знать, что подавляющее большинство судей предпочитает как можно скорей сбыть такое дело с рук, отправить на дополнительное расследование, лишь бы не подставлять шею под это ярмо. Работа с косвенными доказательствами требует от судьи не только незаурядного профессионального мастерства, но и желания принимать решение по делу. Причем готовность взять на себя ответственность безусловно стоит на первом месте. О несовершенстве нашего законодательства мы здесь рассуждать не будем, чтобы не тошнило. Но вот об институте дополнительного расследования, такой правовой диковинке, может, лишний раз вспомнить не грех.

Какими инструментами располагает судья, приступая к слушанию дела? Ровно теми же, что и следователь на предварительном следствии. Возможности судьи практически не ограничены: можно делать запросы в любые организации, допрашивать лиц, которых не допрашивали на предварительном следствии, проводить экспертизы. Чего же боле? Только работай.

Но работать не хочется.

И то сказать: зачем же работать, когда можно этого не делать. По закону, понимаете? Вот если бы в законе не было этой настежь распахнутой двери, в которую в любой момент можно вышвырнуть всю работу предварительного следствия, судья был бы поставлен перед необходимостью принимать решение. А дело это непростое. Следующая инстанция приговор будет изучать с лупой и отменит, даже если случится описка или опечатка. Не утвержденный в кассационной инстанции приговор судью не украшает и ставит под сомнение его полномочия. Нет, разумеется, один приговор не в счет. Но поточная работа на корзину — в счет. А судьи за свои кресла держатся двумя руками. Стало быть, захлопнись эта спасительная дверь, и работать бы стали по-другому.

Не надо забывать и о том, что в подавляющем большинстве случаев дело, отправленное судьей на дополнительное расследование, может быть прекращено, поскольку выходят все сроки. Это идеальный рецепт на все случаи жизни. Не хочешь принимать решение — посылай на… Ранее я писала, какой грех на душу взял судья Московского областного суда Тутубалин, отправив на дополнительное расследование дело по обвинению Виктора Богословского. Богословскому было предъявлено обвинение в убийстве жены и двух детей. Труп жены, убитой и похороненной в лесной чаще, Богословский выдал милиции сам. Дети были утоплены спящими во время "туристического похода" на подмосковное озеро. Пройдя все мыслимые инстанции, дело попало наконец к судье Тутубалину. И он, не сомневаясь, как сказал мне лично, в вине Богословского, отправил дело на дополнительное расследование, зная, что сроки содержания под стражей подходят к концу и Богословский будет отпущен на свободу. Так и вышло. Я спросила Валентину Павловну, что она думает по этому поводу — она ответила: я никогда не обсуждаю решения своих коллег.

Но вернемся в зал суда, где слушалось дело по обвинению Козырькова, Белобородова и Лебедина в убийстве Гуляевых. В том, что убийство совершили именно они, сомнений не было: они признались и рассказали, как именно было совершено преступление. Чудова в суде доподлинно выяснила, что никаких "мер физического воздействия" к обвиняемым никто не применял: после допросов никто не обращался за медицинской помощью и все следственные действия проводились в присутствии адвокатов. Однако этого было мало. Ведь в зале суда предстояло доказывать и то, что трупы неизвестных людей — это трупы Гуляевых. И ещё надо было доказать, что обвиняемые не возвели на себя напраслину, признавшись в убийстве, и материалы дела подтверждают это.

Чудова разыскала прижизненную фотографию супругов Гуляевых, на которой Иван Васильевич улыбается, и хорошо видны его зубы. Она вынесла постановление о проведении очень редкой антропометрической экспертизы эксперты исследовали зубы одного из трупов и выяснили, что в сгоревшем доме обнаружили действительно труп Гуляева.

Рассказывая, как были убиты Гуляевы, обвиняемые сообщили, что перерезали горло "розочкой" из разбитой бутылки, а потом душили шнурами от электроприборов. Следствию это известно не было. Проверяя показания, эксперты обнаружили в тканях трупов куски стекла и фрагменты электрошнуров. Проведение этой экспертизы, казалось бы, расставило все точки над "i". Однако настоящему судье провидение всегда посылает знак одобрения. Таким знаком была в судебном заседании вырвавшаяся у Белобородова реплика. Когда суд представил на всеобщее обозрение фрагмент шнура, которым был задушен один из супругов Гуляевых, Белобородов воскликнул: покажите мне провод, я хочу посмотреть, это тот или не тот!

Тот.

Судья Чудова не только провела многочисленные экспертизы, но и неоднократно допрашивала экспертов. Лишняя работа! Есть экспертное заключение — ну и хорошо. Огласим его в зале суда. А если возникнут вопросы — я начальник, а кто задает вопросы, тот дурак. Нет, Валентина Павловна Чудова с этим не согласна. Она задает вопросы. Столько, сколько нужно.

* * *

Я снова открываю первый том уголовного дела № 23706 и смотрю на фотографии. Фото № 4. Подозреваемый Белобородов А.В. показывает на диван, стоящий в маленькой комнате дома Гуляевых. И подпись: "…показывает на диван в маленькой комнате, куда он залез вместе с Димой, и поясняет, что именно на этом диване лежала Гуляева Т.А. Затем стали требовать у Гуляевых вернуть деньги. После чего заставили обоих одеться".

Фото № 5. Белобородов показывает на выключатель на стене маленькой комнаты и поясняет, что, когда Гуляев подошел к выключателю и хотел включить свет, Белобородов А.В. ударил его кулаком по лицу, отчего у последнего пошла кровь.

Фото № 6. Подозреваемый Белобородов показывает направление, в котором он вместе с Козырьковым и Димой Лебединым повел связанных Гуляевых…

То, что происходит с человеком, когда он смотрит на эти фотографии, ни в какой ведомости не учитывается. Да и упоминать об этом не принято. А об этом — это о чем? О сердечной энергии, за которую не заплатишь по 4 копейки за киловатт. Судья — живой человек, и если он научится защищаться от чужой боли, то не сможет осуществить свое предназначение и поступить по справедливости. И что мы о ней знаем, о справедливости? Без неё сильно болит — только и всего.

А у Даля в словаре есть такая пословица: "Вора править — за него муку принимать". Вот и вся справедливость.

Приговором Московского областного суда Козырьков и Белобородов приговорены к 15 годам лишения свободы, а несовершеннолетний Лебедин — к 10 годам.

Смертельный автостоп

Из письма подсудимого Виктора Анатольевича Боровкова судье Чудовой после приговора: "Добрый день, очаровательная госпожа! Я очень переживаю за Ваше драгоценное здоровье. Поэтому осмелился написать Вам письмо. Валентина Павловна! Я от души желаю Вам счастья и благополучия в личных и служебных делах. Прошу извинить меня за вторжение в Вашу насыщенную детективами жизнь…"

Сказать по правде, Виктор Анатольевич Боровков ошибся. Если уж говорить о жизни, насыщенной детективами, скорей всего стоит поговорить о жизни самого Боровкова, а никак не судьи Чудовой, которая каждый божий день с утра пораньше выходит из метро на станции "Баррикадная" и не более чем через сотню шагов входит в здание Московского областного суда. И сидит там чуть не до ночи. Вот и весь детектив.

А Боровков, когда вернулся из колонии, где провел восемь лет, сразу решил, чем будет заниматься. Он выбрал "детектив", как он сам это понимает. Поскольку в свои сорок с лишним лет Боровков имел весьма прибыльную, хоть и опасную профессию — он был особо опасным рецидивистом. И к моменту, с которого начинается наш рассказ, "ходил" в тюрьму пять раз — за грабежи, разбои и убийство. Так вот, вернувшись домой, Боровков решил сколотить бригаду. Но не просто бригаду из пьяни и рвани, а банду товарищей, отобранных по принципам, выстраданным на богатом личном опыте. Поначалу Боровков явился к матери, но она жила в Москве, у родственницы. И он поселился у тетки и сразу наведался к бывшей любовнице, пьянице и торговке наркотиками. У неё было два сына, Сергей Гущин и Дмитрий Грациян. Оба молодых человека проживали в поселке Красково и нигде не работали. Только Сергей жил у матери, а Дмитрий — у отца. Вот этих молодых людей Боровков первым делом записал в свой "отряд". Андрей Илюшкин учился в одном классе с Грацияном. А Юрий Петровский стал членом этого коллектива по недомыслию и слабости характера. Всю сознательную жизнь он мечтал о машине. Став её обладателем, он попадает в аварию и разбивает чужую машину. За ремонт надо платить, а денег нет. Боровков дал ему денег и сказал: отработаешь, будешь нас возить. И Петровский стал возить бандитов, которые решили начать с квартирных краж. Для "работы" им нужен автомобиль. И вот у гастронома в Люберцах Боровков, Гущин и Грациян останавливают "москвич" А. Трушина. Сказали: подбрось до гаражей на окраине Краскова, расплатимся канистрой бензина. Бензин тогда был дефицитом.

Это был гараж Грацияна — отличный двухэтажный теплый гараж со всеми удобствами. На втором этаже была светелка, оборудованная для буден и праздников. Как только машина остановилась, Боровков достал нож, а Грациян — газовый пистолет. Трушина заставили пересесть на заднее сиденье, и машина въехала в гараж. Там его связали, нацепили повязку на глаза, заперли гараж и умчались. Благодаря неимоверным усилиям Трушин через несколько часов освободился от пут и побежал в милицию. Он был в таком состоянии, что пошел совсем не в ту сторону и до ближайшего поста ГАИ добирался чуть ли не до утра. Он был в шоке. Трушин до конца своих дней должен благодарить судьбу за то, что родился в рубашке. Если бы бандиты не торопились, его бы, конечно, прикончили в гараже. Но в том-то и дело, что им во что бы то ни стало нужно было вовремя попасть в Малаховку.

Там, на Дачной улице, проживала семья Сапожниковых (здесь и далее фамилии потерпевших изменены). Семья очень хорошая, дружная — муж, жена и маленький ребенок. Соседка Сапожниковых дружила с Петровским. Вот она-то и рассказала, что у "банкирши" (Сапожникова работала бухгалтером в банке) полон дом добра: только что купили дорогую шубу, хранят дома много денег на другую покупку, есть золото, импортная техника — короче, много чего есть.

У Трушина, на машине которого бандиты приехали на Дачную улицу, обнаружили в кармане удостоверение сотрудника ФСБ. Позвонили в квартиру. Когда хозяева спросили, кто там, им в глазок показали это удостоверение. Расчет был точный: не задавая вопросов, дверь открыли. Зачем? Почему? Как не пришло в голову хозяину дома, который работал начальником производства на государственном предприятии, коротко говоря, инженером, что сотрудникам ФСБ в его доме делать просто-напросто нечего. Был бы лихой человек, ну ещё куда ни шло, но он-то зачем дверь открыл? Открыл вот.

Их собрали вместе и объяснили, что, если не отдадут все ценное, что есть в доме, всех убьют или заберут ребенка и отрубят ему голову. Рядом постоянно находился Боровков с ножом, а двое других, не бросая пистолетов, собирали вещи и укладывали их в сумки. Затем вынесли телевизор, видеоплейер, магнитофон, шапки, шубу, деньги и драгоценности. Сели в машину — и поминай как звали. В ходе предварительного следствия и в суде Сапожниковы твердо опознали Боровкова и Гущина, а Грацияна уверенно опознать не смогли, так как он в момент нападения закрывал лицо. Стеснялся, значит. Зимние шапки, магнитола и украшения из золота была найдены у Грацияна и девушки Петровского.

Деньги поделили поровну, а Петровскому сказали: тебе ничего не положено, за тобой долг. Вещи продали, а кое-что привезли в гараж Грацияна. Этот гараж в дальнейшем стал базой "труда" и отдыха банды Боровкова.

"Валентина Павловна, Вы навсегда в моем любящем сердце! Из-за уважения и любви к Вам я готов в любую минуту в целом переменить свой образ жизни… Мою жизнь держите при себе, при желании и меня заберите. Понятия в счет недействительны. К тому же за последние пятнадцать лет я так устал, что чувство страха просто отсутствует".

Через два дня после нападения на Трушина и Сапожниковых они снова остановили в Люберцах машину и попросили сидевшего за рулем А.И. Зубкова подбросить их до гаражей в Красково. Зубков работал в воинской части и вечерами подрабатывал на машине. Боровков сел на переднее пассажирское сиденье. Приехали в Красково. Достали пистолет, Боровков ударил Зубкова ножом в грудь, потом его перетащили на заднее сиденье и место водителя занял Петровский. Приехали в поселок Коренево Люберецкого района и остановились недалеко от бетонного забора воинской части. Зубков умолял отпустить его и говорил, что готов на все. Избили его зверски. Установлено, что Гущин несколько раз ударил Зубкова головой о бетонные плиты, а Боровков нанес не меньше десяти ударов ножом. Зубков умер на месте.

На другой день украденную машину Боровков продал своей сестре. Вырученные от продажи полторы тысячи долларов поделили на троих. Петровскому, как всегда, ничего не досталось.

Двумя днями позже неподалеку от станции Томилино Боровков, Гущин, Грациян и Петровский остановили "жигули" И.М. Ларина, который был за рулем, попросили подбросить их в Красково, на Заводскую улицу. Подбросил. Все было по отработанному сценарию, с одной лишь разницей — убивать им было некогда. Бандиты спешили в деревню Денисиху Егорьевского района. Ларина связали и приковали наручниками к батарее. Несколько часов спустя ему удалось выбраться на улицу.

"И все-таки Вы самая очаровательная женщина и расстрелять меня можете только за то, что я уважаю Вас и люблю! Все остальное — надуманные детали московского ветра".

В Денисихе, как рассказал приятель Грацияна Грибков, жил богатый коммерсант Муранов. Бывший милиционер Муранов сменил профессию и стал фермером, достатку которого, как выяснилось в суде, завидовали соседи и знакомые. Тому, кто хочет понять, чем живут люди в современных деревнях, было бы очень полезно посидеть в судах или полистать уголовные дела. Какие интересные открытия ожидают любознательных! Вот, говорят, в Тибете местные жители, известные своей бедностью, всегда улыбаются. Все туристы обращают внимание в первую очередь на их доброжелательность, а уж потом на красоту Тибетских гор. Так то в Тибете. А нас душит жаба. Оказывается, люди мучительно завидуют друг другу. Вот Грибков и привез друзей к дому Муранова. Петровский остался в машине, а Боровков, Гущин и Грациян подошли к дому. Грациян должен был остаться на улице. Боровков и Гущин постучали.

Муранов надел валенки и пошел на террасу. А собака не пускает. Муранов оттолкнул её и открыл дверь. Боровков и Гущин были уже на террасе. Собака прыгнула Муранову на грудь, но он в сердцах отбросил её — молодая да глупая! Тем временем Гущин выстрелил из газового пистолета. Выстрел ослепил Муранова, и он стал оседать на пол. В этот момент Боровков занес нож. Падающего Муранова сзади подхватил Гущин. И тут Боровков наносит удар. По заключению судебно-медицинской экспертизы, Муранову было причинено проникающее ранение грудной клетки с повреждением легкого. Но это не все. Боровков ранил в руку и Гущина, который держал падающего Муранова. Этого налетчики предвидеть, конечно, не могли. Пришлось срочно отступать без добычи.

К полуночи приехали в поселок Новоегорье и у первого встречного спросили, где поблизости можно найти врача. Люди показали — вот дом, в котором живет врач. Теперь представьте картину: в дом незнакомого человека вваливаются четверо, один ранен. Рассказывают, что на них напали разбойники. Чем не готовый сюжет для кино? Доктор ведет раненого в ванную, снимает с пробитой руки перчатку, которую бросает в раковину, и начинает промывать рану. Кровотечение не останавливается. Тогда врач вызывает "скорую", которая и доставляет всех четверых в егорьевскую больницу. Перед уходом они не забывают забрать перчатку. Из больницы бандиты скрылись по-английски, не попрощавшись. А Муранова едва успели довезти до больницы, и выжил он чудом.

"А я ведь правда Вас люблю, Валентина Павловна! Я, конечно, в кассационной жалобе не напишу такого, не могу пойти на то, что в Верховном суде могут подумать о Вас плохо. К тому же вы для меня само очарованье! Вот сейчас пишу Вам письмо, а тут один убивец спрашивает: "Что, жалобу пишешь?" Я ему говорю, что судье в любви объясняюсь, что сердцу не прикажешь. Говорю, что за любовь жизнью заплачу. Бог мой! Вы бы видели его лицо! Он не любил, ему не понять! Рожденный пить за женщин забывает!"

Пять дней спустя, на второй день наступившего нового года, Боровков, Петровский и Гущин остановили у гастронома в Люберцах "жигули". Как обычно, попросили водителя подбросить их до гаражей. В Краскове водителя В. Голикова перетащили на заднее сиденье и поехали к лесу. На опушке Голикова выволокли из машины. Кто выстрелил в него? В суде бандиты грызлись друг с другом, оспаривая этот выстрел. Боровков сказал, что стрелял Гущин. Гущин кричал: "Стрелял не я, а ты, но ты был пьяный и первый раз промахнулся!" Пуля попала в грудь, но не в сердце. Голиков бросился бежать, но Боровков его догнал и добил ножом.

В зале суда Боровков сказал: мне было противно, что он встал на колени и умолял не убивать. К тому же ему нужна была машина, потому что Боровков решил научиться водить. Он готовился к урокам. Спустя два дня машина вышла из строя и они её бросили. Позже видели, как её забрали работники милиции.

Через три дня после убийства Голикова зловещая троица остановила в одном из переулков Краскова "жигули" полковника П. Пастуха. Его вывезли в Раменский район и остановились на трассе возле указателя "Детский лагерь "Огонек". Еще в машине Боровков потребовал от водителя дубленку. Он возмутился… Труп П. Пастуха позднее был обнаружен в лесу.

Четырьмя днями позже у станции метро "Выхино" в Москве Боровков, Петровский и Гущин остановили новенькую "девятку". На сей раз бандиты попросили довезти их до стадиона "Электрон" в Краскове. Приехав к стадиону, они приказали водителю, молодому человеку по фамилии Маленкин, пересесть на заднее сиденье. Маленкин наотрез отказался выполнить это требование. Его жестоко избили, выбили зуб, вся машина была в крови. Его буквально оторвали от руля, и его место по уже знакомой нам схеме занял Петровский. Куда поехали? На берег речки Пехорки, где у Боровкова был сарай.

На этом самом берегу провидение протянуло Маленкину руку помощи, но он её, видимо, не разглядел. Боровков сказал Маленкину, что его запрут в сарае — им нужна машина. Как бы крепко его ни связали и как бы ни заперли сарай, оттуда он бы выбрался, даже если бы для этого пришлось зубами выгрызть стенку. Но он сказал, что с машиной расстаться не может и готов ехать куда угодно и делать что угодно. Этим он страшно взбесил Боровкова. Маленкин сказал, что поедет в багажнике, и сам туда залез. Там его и застрелили.

Тело Маленкина вытащили на берег, привязали к спине канистру с бензином и бросили в реку. Петровский и Гущин сказали, что тело долго не тонуло, потому что у берега было слишком мелко. Пришлось его отталкивать. Труп обнаружить не удалось, несмотря на то что родственники за свои деньги наняли водолазов и они за несколько дней метр за метром прошли чуть ли не всю речку. Боровков в суде заявил, что обстоятельства убийства Маленкина ему известны и он готов показать место, где произошло убийство. Однако на вопрос об участии в убийстве ответить отказался.

Он все время повторял: где труп?

Через несколько дней их остановили на посту ГАИ — просто так, потому что проводилась какая-то операция. Машина оказалась в угоне. Пока разговаривали, Гущин выбросил пистолет под машину, уже деваться было некуда. Первым делом они выдали Грацияна, которого в тот день с ними не было.

Вдохновение посетило его на старый Новый год. Он и Илюшкин приехали в Раменское. Выпили в кафе водки и стали размышлять: а чем они хуже Боровкова? Они тоже могут останавливать машины и убивать водителей. Но старый испытанный сценарий решено было слегка видоизменить. Они вышли на улицу, улыбнулись двум местным барышням и попросили их остановить двух прохожих. Барышни просьбу исполнили. Прохожих раздели, ограбили, избили и скрылись. Ага, получилось. Значит, можно останавливать машину. Барышни остановили "жигули". За рулем был прапорщик Кирьянов. Он согласился довезти приятелей до деревни Поповка.

В машину сели трое: Грациян, Илюшкин и неустановленное лицо, которым, по всей видимости, был Грибков, уже знакомый нам по истории с фермером Мурановым. У Грибкова не спросишь: он, говорят, убит в драке. Но это было позже. А в тот январский вечер Кирьянов привозит приятелей в Поповку и вместо денег получает удар ножом в шею. Кирьянов не растерялся, выскочил из машины и бросился бежать. Грациян и Илюшкин — за ним. Преследовали его долго, чуть ли не целый километр, да по снегу. В него стреляли. К счастью, страх придал ему сил и ему удалось скрыться. Бандиты сели в машину и были остановлены милицией у железнодорожного переезда возле станции Совхоз.

Боровков, сидя в тюрьме в ожидании суда, в камере убил ещё одного человека. Перед тем как летопись его банды попала в областной суд, к Валентине Павловне Чудовой, дело об убийстве в тюрьме слушалось в Мосгорсуде. Приговор: пятнадцать лет лишения свободы.

* * *

"Валентина Павловна! У меня слабое, любящее сердце. Я удивляюсь, как не умер, слушая приговор".

Если бы я писала учебники для будущих судей, я бы непременно целую главу посвятила именно этому многотомному делу. Почему? Потому что, во-первых, это классическое дело конца 90-х годов и, во-вторых, потому, что в этом деле было все для того, чтобы вынести приговор, равно как и все для того, чтобы вернуть дело на дополнительное расследование. Все, как всегда, зависело от человека. Одного человека — судьи.

Ну взяли бандитов на угнанных машинах.

Ну обнаружили трупы их владельцев.

Что дальше? Ведь Боровков, да и Грациян, кстати, тоже, никогда прямо не признавались в совершении убийств. Боровков в зале суда сказал Чудовой: вы меня не расстреляете, потому что я никогда ничего не признавал и на себя не брал, а доказательств нет.

Свидетелей мало, да и те боятся.

Признавать-то Боровков ничего не признавал, а с Гущиным рядился за каждое слово, фактически повторяя его рассказ. Но для того чтобы это произошло, судье надо было восстановить события в их логической последовательности. А логика судьи — это плод его вдохновения: все собирается в единое целое только в результате тончайшего, микроскопического исследования всех обстоятельств дела. И эта логика может быть только исчерпывающе адекватной событиям. Только тогда люди, которые хотели молчать, начинают говорить.

А вдохновение — это награда за бесконечные усилия. Можно обойтись и без него. Тогда судья видит лишь то, что видит, и слышит лишь то, что слышит. А не то, что должен слышать.

Боровков из очередной тюрьмы вернулся уже дипломированным убийцей. Перед ним никогда не стоял вопрос о роде деятельности. Он убил даже в ожидании очередного приговора в тюрьме. Чувство самосохранения не возобладало над инстинктом убийцы. Эту "деталь" суд должен был оценить сполна. А Гущин — он сказал Чудовой: "У меня судьба такая. Чем ещё я должен был заниматься? Ведь я родился в тюрьме". Между тем сотрудники Коломенского детского дома рассказывали, что Гущин часто приезжал в детский дом с полными сумками. Накупит конфет, печенья, яблок да и приедет туда, где провел детство. Другого-то места не было. Всех одарит, угостит — и поминай как звали. Появятся деньги — и он появится. Он добрый, но воровать начал раньше, чем ходить в школу. Как же добрый, когда он убийца? Да вот что хотите с этим, то и делайте. В зале суда он сидел не поднимая головы, а его родной брат Грациян — напротив. И он ещё рта не успел раскрыть, как стало понятно, как нежно и преданно Грациян себя любит.

Петровский стал жертвой собственной слабохарактерности и в суде прожил свою жизнь заново. Прожил мучительно. Илюшкин — подросток, которого можно было повести за руку направо, а можно — налево.

Сергей Гущин решением Московского областного суда приговорен к 14 годам лишения свободы. Дмитрию Грацияну сидеть 6 лет, Юрию Петровскому — 7, Андрею Илюшкину — 6 лет условно. А Виктор Боровков приговорен к исключительной мере наказания.

Виктор Боровков — судье Чудовой: "А приговор я пока не получил. Не читал еще, в каком виде любимая женщина отправила меня на "шестой коридор" в Бутырку. Вот напишите в приговоре — за любовь! Я не прощаюсь. За грамматику прошу не привлекать к уголовной ответственности".

Бюро ритуальных услуг

Каждый день из газеты или по телевидению мы узнаем о том, как был сорван очередной судебный процесс.

Для нас все эти истории уже на одно лицо: либо обвиняемые пустили в ход свои связи, либо адвокаты сыграли очередную продуманную "шахматную" партию, где вместо деревянных фигурок — люди, или судья согрешил. Читателям и зрителям остается только оценить красоту игры.

Между тем судебный процесс был и остается завершением работы огромного количества людей. Приговор — итог схватки профессионалов. Но подлинный профессионал — самый большой дефицит наших дней.

Итак, место действия — Коломна. Едва ли не самый уютный из подмосковных городов. Люди не так торопятся, как в Москве, и не такие, как в Москве. Но яд большого города в кровь жителей все же попадает. А какой яд сейчас самый ядовитый? Квартирный.

Считается, что раньше квартирный вопрос стоял не так остро. Это ошибка. Просто раньше жилье нельзя было ни купить, ни продать (кооперативы не в счет — их было очень мало) — поэтому, и только поэтому, за него и не убивали. Люди не стали хуже, они всегда были такими, просто убивать не было смысла, а теперь он появился.

Этого не мог не заметить Геннадий Борисович Бутаков, зять директора Коломенского конезавода. Человек он умный, и ему все кажется, что умных вокруг не так много. Я, например, не поручусь, что он сильно не прав. Но суть не в этом, а в том, что Геннадий Борисович учился в Коломенском пединституте на историческом факультете, однако учеба ему надоела, и он бросил институт, возможно, под влиянием идеи создать свою фирму по торговле недвижимостью.

К моменту, о котором идет речь, он уже был женат, имел ребенка и, не отличаясь завидной внешностью, пользовался успехом у женщин. Последнее обстоятельство всегда сильно способствует появлению многочисленных желаний, которых, глядишь, и не было бы, не появись у человека жизненный кураж. Чего-чего, а куража у Геннадия Борисовича не отнять. Как следует из материалов уголовного дела, он любит жизнь во всех её проявлениях.

В один прекрасный день Бутаков знакомится с Галиной Викторовной Лаврентьевой, директором ИЧП "Аркон". Предприятие Лаврентьевой как раз специализировалось на торговле недвижимостью. Лаврентьева с Бутаковым погодки, женщина она симпатичная, и даже клетка, в которой она сидела в зале номер девять, где заседает судья Чудова, совершенно её не портила. Напротив.

Бутаков стал наведываться в "Аркон" и стал там своим человеком.

* * *

Когда Бутаков познакомился с Ю.И. Майоровым, скорее всего не помнит и сам Бутаков. За что Майоров отбывал наказание, я не знаю, но одно известно точно: до знакомства с правоохранительными органами он работал на конезаводе, а Бутаков, как мы помним, был зятем директора конезавода. Вернувшись в Коломну, Майоров первым делом хотел решить вопрос с жильем, поскольку незадолго до того, как попал в тюрьму, он был одним из первых в очереди на жилье, которое предоставлял своим сотрудникам конезавод. Ему очень хотелось восстановиться в очереди. Бутаков помог ему получить квартиру, за что благодарный Майоров дал своему благодетелю 500 долларов. А потом Майоров решил квартиру продать, купить комнату, а на вырученные деньги открыть собственное дело — бюро ритуальных услуг. К кому он обратился за помощью? Конечно, к Бутакову. И Бутаков помог. Квартиру продал, но деньги отдавать Майорову не хотелось. И он решил его убить. Не сам, конечно. Он заказал убийство Д. Кирилину и В. Лесцову. Кто они такие?

Никто. Дмитрию Кирилину к моменту, о котором идет речь, было двадцать лет, он был женат, имел ребенка и нигде не работал.

Вячеслав Лесцов одних лет с Кирилиным и, сидя в клетке, почтительно называл Кирилина, который на голову ниже его, "учитель", как положено в школах восточных единоборств. Он тоже нигде не работал, но уже успел обучиться… Чему? В школах боевых искусств не учат убивать, а Лесцов и Кирилин стали убийцами. В "Арконе" они были джентльменами для особых поручений. Официально-то они нигде не работали, но по первому требованию Бутакова появлялись в "Арконе" и выполняли отдельные поручения. На сей раз им поручили убить Майорова за 3 тысячи долларов.

По показаниям Кирилина, данным на предварительном следствии, они пришли к Майорову и сказали, что они от Бутакова, но только он придет позже. Майоров накрыл стол по случаю удачной сделки с квартирой, выставил водку. Полчаса спустя он опьянел и пошел в другую комнату, прилечь. Лесцов предложил убить его утюгом, который нашли в стенном шкафу. Утюг был подходящий — старый чугунный утюг.

Убив Майорова, они поехали к Бутакову. Он дал им деньги, а потом "джентльмены" на его машине вывезли труп Майорова в лес по дороге в Озеры и там зарыли.

* * *

Есть в городе Озеры, неподалеку от Коломны, улица Красная, а на ней дом номер девять, половиной которого владела хозяйка "Аркона" Галина Лаврентьева. Некогда хозяйкой дома была её тетка, но она умерла, и дом перешел во владение Галины и теткиного мужа — пополам. Вдовец Е. Юхачев привел в дом женщину, и по всему было видно, что он собирается на ней жениться. В этом случае перспектива со временем стать полно-правной владелицей дома для Галины становилась весьма и весьма призрачной. К тому же Юхачев любил выпить, вечно требовал у племянницы денег, дебоширил короче говоря, мешал.

И Лаврентьева попросила своего заместителя Константина Созонова подыскать людей, которые утихомирят буйного родственника. Созонов обратился к Лесцову и Кирилину с предложением успокоить Юхачева за 1000 долларов. Сумма не вполне устроила друзей, но Созонов сказал, что чуть позже они получат аналогичный заказ на 5000 долларов, и те согласились.

Из обвинительного заключения: "Дядя Лаврентьевой встретил их на веранде. Они представились ему, что они от Гали, вместе работали, негде переночевать. Мужчина при разговоре хорошо отзывался о Гале, просил их не обижать её. Через некоторое время Лесцов взял бутылку водки и зашел в соседнюю комнату, где надел взятые с собой резиновые перчатки и показал знаками, что пора заканчивать. Когда дядя Гали поднялся из-за стола, Кирилин нанес ему сзади удар по голове бутылкой, которая от удара разбилась. Мужчина после удара повернулся к нему и сказал: "Не понял, что такое". Тогда он нанес удар ногой по груди, и последний отлетел в комнату, где стоял Лесцов, который тут же нанес бутылкой аналогичный удар по голове Юхачева…"

Юхачева убивали долго, для верности 14 раз ударили ножом. Инсценировка пьяной драки удалась. У дома их ожидал в машине Сергей Некрасов. Некрасов работал в банде водителем. У него была своя машина, и, в отличие от Кирилина и Лесцова, он официально числился проводником вагонного участка Юго-Западной железной дороги и был отцом двоих детей. Некрасов всегда был в курсе деятельности своих пассажиров, поэтому теперь он сидит с ними на одной скамейке в большой клетке в зале суда. Он искренне полагает, что ни в чем не виноват, и глаза у его все время удивленные.

Спустя некоторое время, ввиду того что второго заказа, на 5000 долларов, не последовало, Кирилин и Лесцов потребовали от Лаврентьевой доплату за убийство дяди в сумме 2000 долларов. Эти деньги Лаврентьева выплатила честь по чести.

Меня рассмешило, как адвокат Лаврентьевой сказал в зале суда, что дом на Красной улице — деревянная развалюха и не представляет собой ровным счетом никакого коммерческого интереса. Если бы дом был каменный — что тогда?

* * *

В ноябре 1995 года бабушка Кирилина А. Матяшина пожаловалась внуку, что её сын Александр (и родной дядя Кирилина) бьет её, напивается до бесчувствия и не дает житья. Так на следствии объяснял Кирилин причину, по которой вечером 21 ноября он вместе с Лесцовым и Некрасовым приехал к бабушке. Бабушку посадили в машину к Некрасову, а Кирилин и Лесцов поднялись в квартиру, где находился Матяшин. По словам Кирилина, все началось с увещеваний и предупреждения, чтобы Матяшин перестал издеваться над матерью. На что Матяшин, опять же по словам Кирилина, стал грубить, оскорблять гостей и хуже того — угрожал убийством, ссылаясь на своих знакомых, которые сидели в тюрьме и дело знают. Тогда Матяшину для продолжения разговора было предложено пройти с ними к гаражам. По показаниям Кирилина, Матяшин на эту прогулку согласился, во что не очень верится — скорее всего, его выволокли силой. Так или иначе, у гаражей Кирилин нанес Матяшину первый удар. Лесцов сказал ему, что не стоит трогать родного дядю — это удобней сделать постороннему. Когда Матяшин, сбитый с ног племянником, попытался подняться, Лесцов набросил на него шарф и стал его душить. Шарф порвался. Тогда его просто забили ногами. Труп Матяшина бросили в яму перед гаражами и присыпали снежком, а бабушку успокоили: сын её больше не тронет.

По словам родственников, Кирилин принимал активное участие в поисках убийцы дяди.

* * *

Когда я нахожусь в зале суда, обвиняемые редко обращают внимание на мою скромную персону. Им не до меня. Поэтому я удивилась: отчего сидящая в клетке компания то и дело обстреливала меня глазами? Наконец кто-то не выдержал и обратился к судье Чудовой: это ж небось корреспондент "Московского комсомольца". Что она-то тут забыла?

Заседание открытое, ответила Чудова, вход свободный.

Тогда Бутаков обратился прямо ко мне: "Значит, за все, что тут теперь происходит, вы будете отвечать?"

Нет, Геннадий Борисович, по-прежнему вы.

Просто вы, должно быть, вспомнили, как трясло Коломну после того, что случилось в январе 1996 года. Вашу теплую компанию люди вниманием не обошли. У всех на устах было то, что произошло на улице Мичурина.

А случилось вот что.

В конце 1995 года Бутаков и его помощники, Кирилин, Лесцов и Некрасов, занимались квартирами в Москве. В том числе была продана квартира некоего К., и часть вырученной суммы Бутаков должен был передать дагестанцу по имени Касим, который нашел эту квартиру для продажи.

Между тем Касим Мансуров и его друзья Самурханов и Рамазанов потребовали от Бутакова восемь с половиной тысяч долларов — Бутаков предлагал семь. Возникла дискуссия.

В ходе этой дискуссии дагестанцы решили использовать то обстоятельство, что Кирилин, Лесцов и Некрасов поссорились с Бутаковым из-за того, что украли у него в сауне десять тысяч долларов. Поступило предложение: заманить Бутакова домой к одному из дагестанцев и там его застрелить. Друзья передали это Бутакову. И Бутаков сказал: если мы не уберем дагестанцев, они уберут нас. И при этом напомнил: за вами банный должок…

И вот 10 января, незадолго до полуночи, Кирилин и Лесцов на машине Некрасова, который, как всегда, был в курсе событий, приехали на улицу Мичурина, где дагестанцы снимали квартиру. Там, кроме дагестанцев, оказалось ещё множество посторонних людей: какие-то девушки, парень по имени Рома, да к тому же и семья хозяев квартиры.

Одного из дагестанцев хитростью выманили из квартиры, под предлогом поездки за шампанским привезли к ночному магазину в деревне Андреевка и там застрелили.

Между тем девушки уехали, и в доме остались Мансуров, Рамазанов, Роман Васенин и хозяева: муж, жена и трехлетняя дочка. Когда Кирилин и Лесцов вернулись, Рамазанову удалось скрыться. Всех остальных — они спали в разных комнатах — Кирилин и Лесцов перестреляли. В том числе и ребенка, который, услышав выстрелы, проснулся и начал плакать.

Таким образом, в ночь с 10 на 11 января бандиты убили 6 человек.

На другой день было возбуждено уголовное дело.