Как только миновал шок от вида стираных трусов Реда, сердце мое возликовало. Вот благоприятная возможность добиться его согласия! Не прошло и двух часов на этой планете, а он уже лишился трусов. Он был женат, а прелюбодеяние — грех. Он был разведчиком космоса и связь с неклассифицированной инопланетной особью женского пола являлась скотоложеством — судебно наказуемым нарушением Устава Флота. Буквально и фигурально, сам господь бог велел мне придраться к Реду за снятые им брюки. Я обменяюсь с ним: проступок за проступок, молчание за молчание. По кодексу разведчиков, мы не имели права лгать, но могли и не говорить всей правды.

Когда спустя двадцать минут Ред галопом вынесся из рощи с развевающимся на ветру подолом рубахи, я напустил на себя официальный вид. О'Хара игнорировал это — если вообще заметил — так как заговорил раньше, чем успел остановиться.

— Джек, можешь считать, что я рехнулся, но, знаешь, что это за шпили?

— Фаллические символы, — огрызнулся я.

Я заметил на нем крошечный пластмассовый кленовый листочек, приколотый к рубашке.

— Черта лысого! Это — признак станции подземной дороги, расположенной на глубине четырнадцати метров под поверхностью. Там ходят поезда. Составы движутся со скоростью девяносто миль в час.

Его слова чуть не лишили меня хладнокровия, но я преследовал далекоидущие цели и потому сохранил официальный вид.

— Что случилось с твоими трусами?

— Я встретил в роще особу женского пола — сказочное дитя, — ухмыльнулся он. — Ей понравились мои трусики, и я обменял их на этот кленовый листочек.

— Сними его, Ред. Тебе не следовало торговать своим везением, тем более, за пластмассовую брошь.

— Почему же? — Ред заметил мою холодность и начал настораживаться. — У меня шестьдесят пар… нет, сейчас уже пятьдесят девять…

— Ред, ты неисправим, а ведь у тебя на Земле молодая жена.

— Джек, мой ангелочек по земному времени еще не родился.

— Не смешивай теорию с практикой, — сказал я. — Когда мы снова переменим систему отсчета и вернемся, Сельма будет самой разгневанной женщиной в христианском мире.

— Необязательно, — ответил Ред, махнув рукой на корабль. — Этой штукой я могу протаранить барьер Минковского достаточно быстро, чтобы вернуться на Землю до свадьбы и, таким образом, все переиначить, конечно, если твои кишки смогут перенести высокие ускорения.

Ред старался отвлечь меня и это ему удалось.

— Это только теоретическая возможность, — возразил я. — И если это возможно, то почему же это еще не произошло?

— Не смешивай практику с теорией, — передразнил меня Ред. — Не произошло потому, что это запрещается Уставом Флота. Иначе как можно было бы судить разведчика за нарушение правил в экспедиции, которой он еще не совершил?

Ред начинал уводить меня от цели — вот вам второй пример его искусства обманывать.

— Кстати, о судебной процедуре, — начал я, вынимая из кармана рекодер и ногтем имитируя щелчок выключателя, — младший лейтенант О'Хара, я обвиняю вас в соитии с неклассифицированной инопланетной особью женского пола. Что вы ответите на это обвинение, младший лейтенант О'Хара?

Я резко протянул рекодер вперед, чуть не заехав ему в зубы. Его лицо под веснушками стало мертвенно-бледным, он отшатнулся на шаг и встал по стойке «смирно», однако вместо щелканья каблуков прозвучало лишь шуршанье босых пяток.

— Командир зонда Адамс, младший лейтенант О'Хара отвечает на обвинение на своем родном языке, — с этого места Ред разразился по-гэльски потоком слов, непонятных мне, но судя по интонации, в основном составленным из ирландских ругательств.

Когда он закончил свою защитную речь и отдал мне честь, я сымитировал выключение записи.

— Отлично, — сказал я, — ваш гэльский язык будет переведен судом.

— И обвинение будет отклонено, — заявил он. — Но что с тобой стряслось, Джек? В качестве козла у Мадам Чекод ты был прямо принцем, а сейчас, когда ты превратился в агнца, твоя шерсть забила мне рот.

— По записям и в соответствии с классификатором, — провозгласил я, — эти существа — недочеловеки.

— Но записываем-то мы, — запротестовал он. — Если мы объявим этих существ недочеловеками, здесь совершат посадку «Хариерсы» и вон там, на лугу, парни и девушки будут ткать ковры пальцами ног.

— А тебе-то что до этого?

— Я — ирландец. Мы учились сочувствию другим нациям при тяжелых обстоятельствах. Какое имеет значение, что у этих существ длинные ноги, что они не улыбаются или не держатся лицом к лицу при…

Тут он забуксовал, так как в гневе чуть было не признался по-английски в своем проступке. Фраза, которую он не окончил, звучала бы «лицом к лицу при соитии».

Его замечания, произнесенные в гневе, как признание вины, заставили меня отказаться от плана покорить его шантажом. Теперь мой план ушел на второе место, мной управляло любопытство. Если не лицом к лицу, то как?

— Не для записи, Ред, — задал я вопрос, понизив голос до мягкого и доверительного тона, — какова девочка?

— Я ничего тебе не скажу, парень. Мои ответы записаны по-гэльски. Они докажут мою невиновность. Но я предрекаю тебе на чистом английском языке: покров набожности, который ты носишь, разорвется, как папиросная бумага, лишь только тебя коснутся пальчики этих милашек.

Теперь наступила моя очередь негодовать. Ред глумился над моими глубочайшими убеждениями — такими словами как «покров набожности», он по сути, делал ставку на то, что мои телесные желания окажутся сильнее моей веры.

— Лови, ты, подсчитывающий бусы Мик! — я бросил ему рекордер. — И постарайся прочесть задом наперед свою свинячью латынь, на которой ты говорил для отчета.

Несколько мгновений он жонглировал рекодером. Он знал, что запись может быть прокручена обратно, но не может быть стерта, и он понимал, что ничего при этом не услышал бы. Он бросил рекордер назад, на его лице было написано удивление.

— Что ты замышляешь, Джек? Если ты собираешься кого-то обдурить, то прими в долю и старину Реда.

— Я приму тебя в долю, — сказал я, — если ты расскажешь мне, почему милашки не могут классифицироваться по признаку «лицом к лицу», так как я никогда не узнаю этого по опыту.

В это время с неба донесся гул и мы взглянули вверх. Со стороны круглого здания к нам направлялась летающая платформа. На ней вокруг треноги с каким-то предметом сидело трое существ.

— Джек, мой мальчик, — сказал Ред, — оказывается, на этой планете, — не все футбольные болельщики. Вот приближается приветственный комитет.

Платформа опустилась на почву менее чем в десяти метрах от нас, и Ред отправился встречать существ, по всем правилам хлопая руками высоко над головой, чтобы показать, что мы не вооружены и пришли с миром. Но движения рук задрали подол рубашки выше «грузовой отметки», а ни брюк, ни трусов на нем не было. Ред О'Хара — половина дипломатической миссии с Земли — встречал эмиссаров чужой планеты, стоя с голым задом и открытыми всем взорам свисающими впереди частями тела.

Конечно, от планеты, иа которую мы прибыли нежданными и незваными, мы не ждали посла, но я надеялся, что приветствовать нас будет мэр, сержант полиции или, по крайней мере, патрульный солдат-новобранец. Нам же достался пожилой пилот женского пола, не вылезавший из пилотского кресла в течение всего визита, особь женского пола, перенесшая ящик с треноги на грунт, и седеющий самец, ответивший на наше приветствие двусмысленным жестом руки, который вполне можно было принять за приказание удалиться. Хотя на самце не было ничего, кроме туники без знаков различия, он был за старшего. Он указал на скрытый объектив нашего кибернетического лингвиста и что-то сказал женщине, которая установила объектив своего, похожего на камеру, ящика напротив монитора нашего переводчика.

— О, святые угодники! — за себя и за меня изумился Ред. — Она устанавливает контрпереводчик.

Ред предусмотрительно вошел в павильон, чтобы вынести наружу наш переводчик, в то время как я ошарашенно стоял, не в состоянии вымолвить ни единого слова, словно у меня отнялся язык.

В техническом смысле, Марк-XIV — наш кибернетический лингвист-переводчик является одним из самых совершенных компьютеров на Земле и, тем не менее, эти существа, наблюдая издали, заметили сканирующий объектив, угадали его назначение и привезли с собой свой собственный переводчик, чтобы обменяться словарями.

Мы приземлились на планете с такой же развитой технологией, как и на Земле.

Я искоса посматривал на старика, ни разу не взглянувшего ни на меня, ни на Реда, и у меня создалось о нем впечатление как об обладателе мудрости, смешанной с идиотизмом — у него был вид слабоумной совы. Зато девушка была великолепна. Ее зеленые глаза контрастировали со светло-каштановыми волосами, а ее руки, в то время, как она управлялась с рукоятками и кнопками машины, были так же ловки и грациозны, как руки балийских танцовщиц. Пока ее руки регулировали машину, пальцами ног она выравнивала ее положение на треноге. Один раз она даже подняла ногу, чтобы отрегулировать фокус объектива пальцами ног, и Ред был очарован ее проворством. К счастью, машина закрывала от меня ее фигуру и только ее глаза привлекали внимание. Несмотря на невыразительность, они, казалось, излучают безмятежность коленопреклоненной перед алтарем женщины, только что получившей благословение.

Она настроила машину на запись, показав О'Харе знаками, что хочет, чтобы он передал нужные данные в ее аппарат. Когда минут через пять на ее машине вспыхнул зеленый огонек, она опять знаками показала, чтобы теперь он получил переводной словарь. Через пять минут, нарушаемых лишь шорохом механизмов, да криками с футбольного поля, снова вспыхнули зеленые индикаторы.

Девушка наклонилась над машиной, что-то монотонно произнесла, нажала кнопку и из динамика машины донеслось по-английски: «… раз, два, три, четыре… проба».

Мы были готовы беседовать и седовласый мужчина подвинулся к машине, впервые взглянул в мои глаза и заговорил. Секундой позже с таким же тембром зазвучала машина:

— Я — Хедрик, учитель языка. Девушку зовут Харла. Планета называется Харлеч. Вы совершили посадку неподалеку от Университета 36.

— Я — Джек Адамс, — ответил я. — А это — Ред О'Хара. Мы с планеты Земля в Млечном Пути, — все это я произнес в переводящую машину, которая повторила мои слова, за исключением собственных имен, по-харлечиански.

— Зачем вы прибыли на Харлеч?

— Учиться, учить, общаться и устанавливать узы братства и/или единения, — произнес я в соответствии с установленной Уставом формулой. Это «или» было спасительным пунктом в устном соглашении — уступкой, сделанной Межпланетным Управлением Колониями для Всеобщей Земной Страховой Компании. Разведчиков приучали не применять сочетание «братство и единение».

— Учиться вам можно, — сказал Хедрик, — хотя курс по любой отдельной науке занимает у нас четыре земных года. Вы можете учить, хотя ваши курсы вряд ли будут засчитываться при зачетах. Мы уже сейчас общаемся. Мы не нуждаемся в узах братства и единения (или единения) с другими планетами.

Этот человек знал космические законы и пункт за пунктом отвергал предложенный договор.

— Вы говорите от имени вашего правительства?

— Здесь нет правительства. Харлеч является ассоциацией самоуправляемых Университетов. Я выступаю в качестве советника Бубо — Декана Университета 36.

— Разве у вас здесь нет индустрии? — спросил я.

— Индустрия автоматизирована. Наше главное занятие — учеба.

Его слова произвели такой эффект, словно разверзлись небеса и я увидел перед собой весьма удобный случай повести эти существа к Светочу.

— Нам бы хотелось учить, — сказал я.

— Чему вы можете учить? Наши технологии, похоже, такие же самые.

— Я могу преподавать земные обычаи, философию, основы управления… может быть, несколько курсов земной религии, — сказал я и добавил будто бы только что пришедшую в голову мысль, — чтобы расширить подсознание ваших студентов.

— А чему может учить рыжий?

— Пусть он скажет сам, — ответил я, весьма сомневаясь в Реде, как в преподавателе.

Ред придвинулся к переводной машине.

— Я могу учить земному фольклору, поэзии, драматургии; могу провести несколько курсов по земной биологии.

— Слово «поэзия» не переводится машиной, — заметил Хедрик.

— Позвольте мне привести пример, — сказа л Ред и я заметил, что он коснулся машины пальцами, когда произносил эти слова, — я составлю стихотворение, посвященное Харле. Слушайте!

Декламируя, Ред акцентировал рифмы, которыми пичкал компьютер, и звуки, выходившие из машины, меняли свой тон в соответствии с ритмом гораздо красивее, чем в моем пересказе. А переводная машина напевала с тремоло и хрипотцой, нехарактерной для машин — это О'Хара манипулировал диафрагмой динамика.

Я понял, что если бы глаза девушки могли выражать чувства, то они засияли бы от удовольствия, потому что она подняла ногу и похлопала подошвой по икре другой ноги, на которой стояла, чтобы поаплодировать поэту по-харлечиански. Этот жест бесстыдно открыл ее наготу.

Хендрик подвинулся к переводной машине и произнес самую длинную речь этого дня:

— Мы добавим ваши дисциплины в университетский учебный план, как факультативные, но сначала предлагаем вам жилье и записи с лекциями, чтобы вы научились нашему языку. Отберите такие дисциплины, какие желаете преподавать и представьте их регистратору на рассмотрение — он внесет их в университетский перечень. Летний семестр начинается через четырнадцать дней. Я приготовлю вам квартиры. Можете взять с собой необходимые для преподавания средства. За вами придут в шесть, если не надвинется шторм. Можете скатать ваш тент. Харлечиан не заинтересует ваша приманка.

Он повернулся, собираясь взойти на платформу, но тут девушка сказала ему несколько слов и он вернулся к переводной машине.

— Девушка Харла желает, чтобы Ред, награжденный кленовым листком, давал ей частные уроки по земной биологии.

Ред ринулся к переводной машине, чуть не сбив меня с ног и едва не прижав мною кнопку.

— В честь девушки с зелеными глазами, самое заветное желание моего сердца — давать ей частные уроки по земной биологии.

Прежде чем машина успела выдать перевод, я нажал кнопку ввода и задал вопрос:

— А что означает награждение кленовым листком?

Они выслушали и Хендрик снова проговорил что-то в переводную машину, повернулся и взобрался на платформу. И в то время, как Харла переносила машину на борт платформы, машина громко и отчетливо ответила, заклеймив Реда О'Хару прелюбодеем, а девушку с ореолом одухотворенности — проституткой:

— За выдающееся мастерство в прелюбодеянии! Как только летающая платформа удалилась, я повернулся к Реду.

— Тебе не кажется странным, что, несмотря на их высокоразвитую технологию, они не в состоянии предугадать погоду за шесть часов вперед?

Неожиданность темы и моя мягкость застигли его врасплох, но он ответил сразу:

— Нет, не кажется, учитывая скорости потоков в 500 узлов на высоте трех с половиной километров над поверхностью суши.

— Я вспоминаю, при посадке ты что-то говорил о попутном ветре… Оставь в покое безделушки… Я хочу кое-что проверить.

Я повернулся к переводной машине, нажал кнопку ввода и спросил:

— Приведи харлечианский эквивалент слова «Бог». Машина, хрипло и утробно из-за помятой диафрагмы динамика, промурлыкала:

— В харлечианском языке эквивалента этому слову нет. Самое близкое понятие — слово «декан».

Я ввел в машину слово «Небеса» в значении «Рай».

— Точным харлечианским эквивалентом слова «Небеса» в значении «Рай» является слово «Харлеч».

— Эй, Ред! — воскликнул я. — Ты представляешь! Эти пучеглазики думают, что их планета — рай!

— Мне это подходит, — откликнулся Ред с нескрываемым энтузиазмом.

Я тоже чувствовал себя приподнято, хотя и по другой причине. Не имея понятия о боге, Харлеч созрел и был готов для жаждущей руки жнеца. Эти проститутки с лицами ангелов будут одарены душами.

Наши микрофильмы были упакованы и подготовлены, павильон был скатан и помещен в склад, корабельные датчики настроены так, чтобы нанести электрический удар любому, кто бы ни попытался войти в корабль без моих полномочий, и все футбольные болельщики исчезли, когда из рощи, двигаясь со скоростью марафонского бегуна, вынесся юноша, одетый в черную тунику. Он нес в руке свиток пергамента и, едва завидев нас, устремился к нам и вручил свиток. На нем было написано по-английски:

Декан Бубо шлет свои поздравления людям Земли.

Декан Бубо

Податель сего свитка студент Йон сопроводит вас к квартирам в преподавательской секции Университета 36. Возьмите с собой лишь материалы, необходимые для ваших курсов. Все другие потребности будут обеспечены. Лингвистические ленты для оказания помощи в изучении нашего языка уже приготовлены.

В течение восьми дней представьте перечень ваших дисциплин регистратору. В Университете соблюдается полная академическая свобода. На темы преподавания не налагается никаких ограничений. В виду того, что ваши курсы будут факультативными, рекомендуется преподавать только такие темы, которые будут привлекать студентов.

— О, Иисус! Великая Хартия вольностей, — изумился Ред. — В послании говорится — преподавай, что хочешь.

— Если сможем привлечь студентов, — отметил я. — С таким низким коэффициентом любознательности у этих существ, может оказаться, что мы будем читать лекции пустым стенам.

— А мы дадим объявления, — ответил Ред.

Наш гид показал на рощу и мы подняли саквояжи и последовали за ним. Я надеялся, что за нами пришлют летающую платформу, но харлечиане явно не заботились о соблюдении дипломатических тонкостей. Пришлось спускаться в подземку.

Нам не предоставили никаких носильщиков — факт, который избавил меня от замешательства, так как я никому не позволил бы нести мою библиотеку. В ней были микрофильмы всех известных мне наук, философских принципов и истории Земли, изложенных соответственно — для восприятия инопланетянами. Единственной неприкосновенной, запрещенной для преподавания, была военная наука — вероятно, единственная дисциплина, по которой и я, и Ред были экспертами, и по которой мы имели квалификацию преподавателей.

Хотя военная наука была искоренена из наших картотек, она всегда оставалась у меня в уме. Нас обучали, как оценивать военный потенциал планеты, как анализировать ее оборонные возможности и как выявлять места тактической уязвимости. Если бы было решено, что планета находится на низшем, чем Земля, уровне, то ее потенциал для колониальной эксплуатации был бы неоценим.

И когда прибудут большие серые корабли Земли, возникая из тумана пространства в боевом строю, эскадрильи развернут боевые действия в соответствии с информацией, доставленной высшему командованию зондом Адамса-О'Хары. За открытие этой планеты нас обоих произвели бы в лейтенанты.

Несмотря на это предполагающееся вознаграждение, я чувствовал, что бремя наблюдений целиком ляжет на меня; так как младший лейтенант О'Хара явно рассматривал Харлеч как филиал дома Мадам Чекод. У моего младшего офицера будет невпроворот собственных забот, пока он не обратит свои плотские аппетиты к вящей славе Земной Империи.

Когда мы приближались к трилону, мерцание которого уже можно было различать сквозь деревья, О'Хара внес предложение, которое подтвердило истинность моей оценки:

— Джек, предлагаю прочитать курс лекций по эмоциям. То сказочное дитя, которое оказалось таким сговорчивым вот тут, — он показал на место у тропы с таким видом, словно собирался водрузить там исторический памятник, — функционировало, как часы на алмазных подшипниках, и с неменьшим энтузиазмом, чем я.

Мы вышли на открытую прогалину с вышкой, высоко поднимавшейся над нами, три устоя которой, сходящиеся у вершины, были установлены на бетонных опорах. Между устоями не было поперечин и они, казалось, были сделаны из сплава меди. Почва вблизи устоев была оголена от травяного покрова. Чем бы ни было это устройство, оно было слишком сложным, чтобы служить просто знаком входа в подземку, но и не было лазерно-лучевым подпространственным излучателем.

По спиральному пандусу мы спустились на перрон подземки. Сосчитав шаги и прикинув угол спуска, я определил глубину перрона от поверхности в двенадцать метров, а не в четырнадцать, как оценил Ред. Множеством бомб, проникающих под землю, нацеленных на вышки, можно было разрушить транспортную систему планеты в самое короткое время. Стоя на перроне, и случайно заглянув в туннель, я обнаружил, что он освещен так же хорошо, как и перрон. Блики на гладкой поверхности туннеля указывали на то, что он пробит лазерами.

Харлеч имела науку, способную защитить планету от нападения из космоса. Сумеет ли планета мобилизовать эту науку после того, как подготовленная в тайне атака вдребезги расколотит транспортную систему, это уже другой вопрос.

«С точки зрения тактики, одним из явных пунктов атаки должны стать вышки», размышлял я, когда шуршанье, доносившееся из устья туннеля, переросло в грохот, и к перрону подкатил трехвагонный поезд. По кивку гида мы вошли в третий вагон, прошли по проходу и сели. Ни один из пассажиров не взглянул на нас, хотя никто из них не читал и не разговаривал с соседями. Судя по живости поведения пассажиров, можно было предположить, что мы сели на катафалк, направлявшийся в крематорий.

— Да-а, Джек, — пробормотал Ред, сидевший рядом со мной, — этим существам следовало бы показать несколько эпизодов из «Жизнь может быть золотой» ради того, чтобы научить их эмоциям.

Комплекс, в котором размещался Университет-36, не был похож ни на одно из подземных сооружений, которые я когда-либо видел, включая даже реликт военного искусства времен внутрипланетных войн — Норадское убежище.

Прежде, чем мы добрались до центральной станции, поезд прошел через сортировочный зал, по крайней мере, с двадцатью параллельными путями. Эскалаторов, ведущих вверх, на центральной станции не было. Все проходы вели на громадную подземную площадь, которая вполне могла бы послужить загоном для мамонтов. Площадь и проходы были ярко освещены, хорошо проветривались и при этом в них поддерживалась ровная температура. По середине всех проходов, кроме самых коротких — тупиковых, со скоростью восемь миль в час в обе стороны двигались конвейерные ленты. Нам, обремененным саквояжами и рюкзаками, пришлось немного поупражняться в ловкости, когда мы попытались встать на них.

Мы проехали полмили до пересечения, где Йон показал, что нужно пересесть на другую ленту, на которой мы проехали еще три четверти мили.

— Нет, они — не лемуры, — прокомментировал Ред. — Они — кроты.

Йон соскочил с ленты и подвел нас к двери, с тремя харлечианскими буквами, указал на надпись и сказал: — Ред.

Мы вошли в большой кабинет с высоким диваном и двумя письменными столами. За одним из столов сидела девушка и, когда мы вошли, она что-то произнесла в интерком. Затем подняла глаза на Реда и из интеркома донесся голос, говоривший по-английски:

— Я — Веда, секретарь учителя Реда. Вы, Ред, можете разговаривать со мной по этому интеркому или по интеркому на вашем столе.

Эти существа уже подключили внутрикабинетные устройства связи к центральному кибернетическому транслятору-переводчику. И квартира Реда, наверняка, была нафарширована скрытыми подслушивающими устройствами.

Йон провел нас через дверь в просторную комнату со столом и прочей обстановкой, а через нее в библиотеку, уставленную шкафами с харлечианскими книгами, и в спальню со стенными шкафами и примыкающими к спальне туалетом с высоким комодом и душевым отсеком. За спальней даже имелась маленькая кухня с раковиной, холодильником, кухонным столом и высокими стульями. Все комнаты были аккуратно окрашены и убраны коврами, кроме отделанной кафелем кухоньки, но на стенах не висело ни одной картины.

Ознакомив нас с квартирой, Йонвернулся к столу и разложил карту подземного комплекса. Разговаривая с нами по интеркому, он показал наше местоположение относительно всего комплекса и местонахождение ближайших общественных учреждений: ресторана, больницы, универсальных магазинов.

— На Харлече, — проинструктировал он нас, — не принято смотреть на тех, к кому вы непосредственно не обращаетесь. Не следует выявлять личные отношения или задавать вопросы, пока не будет получено согласие, сказанное с употреблением местоимения «ты» — фамильярной формой обращения. Личные беседы не должны вестись в присутствии третьего лица… Перечень других менее значительных запретов вы найдете в вашем столе.

Ред взглянул на свои ручные часы и предложил мне встретиться через час в ресторане. Наш гид, очевидно, заметил его движение, так как произнес:

— На Харлече — двадцативосьмичасовые сутки, — и показал на маленькие часы на столе. — Если вы хотите носить часы, то вы можете получить их здесь, — он показал место на карте.

— Что я могу употребить в качестве денег, Йон? — спросил Ред. Слово «деньги» прозвучало из интеркома по-английски и я понял; что оно не переводилось; но харлечианин интерпретировал его по контексту.

— Все вещи на Харлече приобретается по требованию.

Моя квартира, пятидесятью метрами далее по туннелю, была точной копией квартиры Реда. Имя моей секретарши было Риса и при короткой служебной беседе со мной, Йон добавил одну деталь, которую опустил в беседе с Редом.

— Если вам захочется заняться сексом, позовите Рису.

— А почему вы этого не говорили Реду? — спросил я.

— Он носит значок в виде кленового листа, так что он сам знает. Я могу быть свободен?

Наклонившись к интеркому, я довольно грубо сказал:

— Да. Но сначала отправьте эту девушку и дайте мне секретаря мужского пола.

На Харлече все делается быстро. Когда часом позже я вышел в приемную, освеженный и побритый, мне представился парень с прыщавым лицом.

— Я — Гэл, секретарь учителя Джека.

Наш ресторан оказался автоматом; еда была похожа на кушанья Земли, хотя в большинстве своем блюда были овощными, а мясо напоминало бифштекс. Вокруг за столиками сидело свыше сорока обедающих и все соблюдали главное табу. За харлечианским кофе я обсудил с Редом находящееся под запретом прямое разглядывание.

— Видимо, это табу возникло из потребности в уединении, из-за стесненности жилого пространстве. И пустая болтовня исключается запретом частных бесед в присутствии третьих лиц.

— О, да, — восхищенно подтвердил Ред. — А как чудесно наслаждаться любовью без препятствий в виде пустой женской болтовни. Там, где нет постели, не может быть постельных разговоров.

— Не хочешь ли ты сказать, что уже переспал с Ведой?

— Правильнее было бы сказать, что я произвел ее эскалацию, — непонятно ответил Ред. — И все во имя биологической науки. Если эти существа смогут давать потомство от людей, то это поможет им при получении статуса человека.

— Твои эксперименты беспочвенны, — возразил я, — так как эти безбожные существа не обладают военными познаниями.

— Ну, насчет этого у меня есть особое мнение.

Это было загадочное замечание, но я не рискнул расспрашивать его дальше, так как у меня было несколько собственных идей, не подлежащих афишированию. Поэтому мы переключились на теоретические поиски причин, вынудивших этих существ к подземной жизни. Мы сошлись на том, что их сюда загнала в прошлом либо межконтинентальная ядерная война, либо ее угроза.

Однако, эта теория начала выглядеть несостоятельной, когда нас стали подвергать наркозу и мы проводили по 14 из 28 часов в сутки в изучении харлечианского языка.

Я потратил четыре дня на изучение этого языка, в котором не было никаких связок, союзов и сослагательных наклонений — условности, противоречащие фактам, харлечианами не признавались. Полный словарь харлечианского языка, включая технический словарь и прочие другие, состоял менее, чем из сорока тысяч слов, несмотря на тот факт, что флора планеты была подобна земной. Однако, на планете было гораздо меньше разных животных.

Слова образовывались из более простых путем комбинирования. Например, слово «поток» обозначал жизнь и движение. Воздух был «небесным потоком», вода — «почвенным потоком», приливы и отливы — «морским потоком», электричество — «энергетическим потоком». Если смысл корневого слова был постигнут, то конструировать комбинации, доступные пониманию окружающих, было уже просто. Поездка в кино, например, могла быть выражена как «поток ног в дом с потоком света».

Я стряхивал гипнотическую дремоту только для приема пищи и на второй день уже улавливал обрывки разговоров вокруг. В то время студенты готовились к сдаче последних экзаменов зимнего семестра и их разговоры были ограничены учебной тематикой. Ритм речи напоминал ритм земных скандинавских языков.

На третий день я достаточно справлялся с языком, чтобы рискнуть посетить университетские учреждения и был поражен, когда посетил университетскую больницу. В ней было большое и оживленное родильное отделение для учащихся, но не было отцов, расхаживающих по приемной. Няня проинформировала меня, что запись отцов не производится, поскольку отцовство имеет чисто академический интерес даже для матерей.

В некотором смысле, эта планета, называемая ее обитателями Раем, имела сходство с христианским раем — здесь не было бракосочетаний. Харлеч являлся планетой незаконнорожденных.

В университетском комплексе я мог проследить весь жизненный цикл индивидуума вплоть до смерти, так как криогенный морг имел на галерее смотровое окно для студентов-наблюдателей. Теда завозили в морг и разделывали, для сохранения органов, без всяких церемоний на виду у публики. Если тело было слишком старо для использования, его отвозили в крематорий. Меня устрашило хладнокровная сноровка, демонстрируемая персоналом с языческим равнодушием к ритуалу.

Учителей в туннелях встречалось очень мало. Большинство зрелых особей, встречавшихся среди студентов, относилось к обслуживающему персоналу.

Ред на овладение языка потратил пять суток, и незначительное различие в наших лингвистических способностях не следует приписывать его медлительности. Я предполагал, что Ред нарушает учебный сон на длительные сроки и мои подозрения подтвердились вечером шестого дня. Я сидел в библиотеке, просматривая земные учебные фильмы, когда зазвонил телефон. В трубке прозвучал веселый голос кельтского звездного пирата, говорившего по-харлечиански:

— Джек, дружище, давай-ка пропустим по чарочке в честь присуждения мне степени. Встретимся в ближайшей таверне в десять вечера.

— В какой еще таверне?

В ходе занятий языком я выяснил, что на планете существовали крепкие напитки, но у меня не было никакого представления о том, где можно было бы раздобыть спиртное.

Ред дал мне туннельные координаты заведения неподалеку от Факультетского ряда.

— А почему не сейчас? — спросил я.

— В девять часов вечера я даю интервьюновой секретарше.

— А что стряслось со старой?

— Ничего, Джек. Эта маленькая финтифлюшка все еще хорохорится, словно горизонтальная кофемолка. Но ей нужна помощница.

— С какими-нибудь особенностями?

— С большим крутящим моментом…

— Ред! Ты пьян?

— Чуточку есть. Двигай-ка в бар и догоняй меня, если это не противоречит твоей религии.

— Ну, — ответил я, — священное писание говорит, что немножко вина для аппетита выпить не грех.

Вот так я надумался пойти в бар до того, как появиться Ред и встретить его там. Устав Флота разрешал приводить опьянение в качестве оправдания, когда космических моряков обвиняли в незначительных нарушениях секретности, в невоздержанных разговорах или связях, неподобающих офицерам. В эту ночь я вознамерился, осторожно направляя беседу, заставить Реда проговориться. И если пьянство должно стать ценой за достижение высокой цели, то более благородным качествам моего естества придется вытерпеть небольшую трепку в полете.

Поддерживаемый сознанием выполнения правого дела, я направился в бар. Я не просто хотел, я страстно желал опустошить с приятелем моих бурных дней несколько бокалов чего-нибудь покрепче.