– Мы могли бы поставить здесь пианино для Элли.

Джордж вел себя так, как будто уже купил дом. Стоило им войти в очередную пустую комнату, ее муж принимался перетаскивать виртуальную мебель из их дома на Хайгейт в старый ректорий в Сомерсете. Сияющий чистотой агент по недвижимости, Джеймс, терпеливо ждал неподалеку, теребя запонки и слишком энергично соглашаясь со всем, что говорил Джордж. Его глаза блестели, и Джини решила, что это наверняка говорит о том, что он почуял большие деньги.

– Это первый дом, который мы посмотрели, – шепнула она Джорджу.

– Но это не значит, что мы не можем купить его, правда? – ответил он кротко.

– Конечно, нет, но надо, по крайней мере, взглянуть и на другие. Этот очень дорогой.

Она понимала, что зря тратит время: купит Джордж дом или не купит – это не зависит ни от цены, ни от ее мнения.

– Он идеальный, – повторял Джордж, распаляя огонь в глазах агента.

– Перестань его нахваливать, пожалуйста. Это только повысит цену. Агент же не на нашей стороне, забыл?

* * *

Джини устала. Она уже забыла, каково это – хорошенько выспаться. После ужина Рэй повел ее в Сен-Джеймс парк. Жара спала, будто ее никогда и не было, сменившись пронизывающим ветром с дождем. В парке, как всегда, бродили туристы, но их было немного, и Джини с Рэем уселись на его куртке под деревом, он скрестил ноги и сидел с абсолютно прямой спиной, а она поджала ноги под себя, смущенно натягивая юбку на колени.

– Ты выглядишь странно в этом костюме, – сказал он.

Она не удержалась от смеха, несмотря на все свое волнение.

– Какой ты невоспитанный! К твоему сведению это мой почтенный бухгалтерский костюм. Я надеваю его, только когда встречаюсь с бухгалтером. Неужели он такой плохой?

– Я не сказал, что он плохой, просто… он не для тебя. Хотя, может, он действительно плохой. Разве твой бухгалтер не станет вести твои счета, если ты наденешь джинсы?

– Я всегда думала, что нет. Это традиционная дань уважения, понимаешь?

Мимо них прошла большая группа туристов-подростков, которые полностью игнорировали мир за пределами своего замкнутого круга.

Рэй показал на них.

– Во всем виновато центральное отопление.

– В чем виновато?

– Мы намного крепче них. Мы избаловали, изнежили их, и вот – они бесхребетные, – он разошелся, и Джини поняла, что для него это не пустые слова. – Я вырос в Портсмуте, мой отец служил в торговом флоте, и мы жили в холодном одноэтажном доме с печкой, которую топили углем.

– С оранжевым углем на решетке? – перебила она. – Я его помню. Это лучше, чем ужасная черная газовая печка, которая стояла у нас. Мы либо мерзли, либо чувствовали себя как в тропическом дождевом лесу.

Рэй фыркнул.

– Точно. Не то что сейчас, для этих слюнтяев. По утрам я грел одежду у печки, прежде чем надеть ее, она так быстро портилась. – Он пренебрежительно указал на группу иностранных школьников. – Им этого не понять. И это наша вина.

– Ну да, а нам нечего было есть, кроме той бурды, которую приносили соседи, и у нас была всего одна пара ботинок на двенадцать человек, – она шутливо шлепнула его по плечу. – Просто мир изменился, да?

– Нет, серьезно, возьми таких, как твой зять, – разгорячился Рэй. – Совершенно очевидно, что он мнит себя Богом, и, думаю, это высокомерие идет не от самоуверенности, а от избалованности и потворствования его прихотям в детстве.

Джини нахмурилась.

– Пожалуйста, не будем о нем.

Он взял ее за руку и притянул к себе.

– Хорошо, я замолчу, если ты поцелуешь меня.

Поцелуй, на который она с удовольствием согласилась, был долгим и нежным. На мгновение она даже забыла, что находится в общественном месте. Ей так хотелось, чтобы это мгновение длилось вечность, чтобы изгладить из ее памяти то мучительное решение, которое она приняла.

Джини вздохнула.

– Рэй… ничего у нас не получится.

Она встала.

Он поднялся вместе с ней, отряхивая куртку.

– Тебе решать, – сказал он и погладил ее по щеке. На мгновение она позволила себе раствориться в его нежном прикосновении, боль потери нависла над ними, словно хищник. Она нагнулась за сумкой и кейсом.

– Мне пора.

* * *

– Если не возражаете, мы хотели бы побродить здесь сами, – попросил Джордж агента, и тому пришлось выйти.

Агент лениво прислонился к открытой двери своего Peugeot, приложив к уху свой серебристый мобильник, а Джордж, взяв Джини за руку, повел ее на второй этаж, в потрясающую спальню, «хозяйскую спальню», как говорил агент.

– Только взгляни на этот вид!

Перед домом простиралась долина, окно выходило как раз на холмистые Блэкдаун-Хиллз. Солнечный свет испещрил склоны холмов и розовато-белые яблоневые цветы в саду. На лугах бродили овцы. Настоящая карикатура пасторальной идиллии.

– Представь, как мы просыпаемся утром и видим все это.

– Красиво, – согласилась она, оставаясь внутри безразличной.

– Не слишком большой, но достаточно места для всей семьи, – не унимался Джордж. – Если мы подпишем договор, Джеймс говорит, то сможем переехать к концу лета. Никаких препятствий нет, хозяин умер примерно год назад, и его родственники хотят как можно быстрее продать особняк, – он обнял Джини за плечи, что было совершенно несвойственно ему. – Представляешь, как Элли будет бегать в этом саду? – Он посмотрел через плечо Джини и показал рукой. – Смотри, там, на старом дубе, даже есть качели.

Его восторг одновременно умилял и внушал ужас. Джини поняла, что уже попала в ловушку. Если она ничего не скажет и ничего не сделает, то проведет здесь всю оставшуюся жизнь. Что говорил Рэй? Нет пути, который привел бы нас к счастью?

– Где ближайший город?

– Джеймс сказал, это Хонитон и Чард. Довольно уединенное место, признаю, но деревня чудесная. И море недалеко.

Джини попыталась представить себя здесь. В восемнадцать лет она покинула родительский кров и уехала в Лондон учиться на медсестру, и ее первым домом стало общежитие на Рассел-Сквер, мрачное, унылое здание, но место, где оно располагалось, казалось ей тогда центром Вселенной. Это было сорок два года назад. Она смотрела на мужа, пока он с серьезным видим разговаривал с этим прилизанным молодым человеком. Судя по его уверенности, он, казалось, задумал это уже давно.

Джордж сиял от возбуждения, пока они ехали домой по шоссе А303. Он постоянно оглядывался на Джини и улыбался ей ободряюще, пока она не почувствовала такой сильный гнет, что едва не закричала.

– Можем сразу же выставить дом на продажу, но это неважно, даже если его не сразу купят, мы справимся. Главное – заполучить ректорий, а со временем перестроим там все на свой вкус; он вполне пригоден для жилья, как ты думаешь?

Джини не ответила, и он продолжал:

– Ты все время молчишь, старушка. Знаю, ты была против переезда вначале, но сейчас, увидев этот дом, ты, наверное, передумала, да?

Но она по-прежнему не отвечала.

– Давай же, Джини, говори. Что тебе не нравится? Место? Или размер? Скажи мне, – рассмеялся он. – Должен признаться, ты ведешь себя странно с тех пор, как тебе исполнилось шестьдесят.

Она была слишком зла, чтобы отвечать. Но она знала мужа. Он не перестанет донимать ее, пока она не ответит.

– Я уже сказала, что думаю, Джордж. Мне больше нечего добавить.

* * *

Каждую ночь Джини ждала, как ждут любовника, той минуты, когда Джордж отправится наверх, и она сможет укрыться в своей спальне. Там она плакала – большими, беззвучными слезами, завернувшись в жаркое одеяло так, что почти нечем было дышать. Она плакала не только из-за Рэя. Слезы вызывало воспоминание о нем, но потом она начинала оплакивать свое нелегкое детство, болезнь и смерть ее брата, ложь, в которой она жила с мужем после того, как он покинул ее спальню, и того человека, в какого превратился ее Джордж. Слезы должны очищать, думала она, но эти слезы, напротив, порождали что-то мучительно бесчеловечное, почти жестокосердное и такое мощное, что, казалось, разорвет ее на части.

Однако каждую ночь происходило одно и то же, каждую ночь она начинала плакать – даже ждала этого – и не могла остановиться, пока, изможденная, не проваливалась в сон.

– Мам, ты выглядишь ужасно.

Дочь пристально смотрела на нее, пока Джини садилась к ней в машину. Элли с заднего сиденья тянула ручки к бабушке.

– Джин, иди сюда, смотри, у меня сумка и зонтик. – Малышка помахала ярко-розовой сумкой, из которой торчал зеленый зонтик с динозавриками. Джини поцеловала протянутую ручку.

Шанти ждала, положив руки на руль, пока Джини не пристегнулась.

– Может, мне пересесть к Элли, чтобы она спокойно сидела?

Шанти покачала головой, ее светлые волосы, убранные в тугой хвост, мотались из стороны в сторону.

– Не надо, ей там хорошо. Надеюсь, она заснет. А то с ней не сладишь.

Было воскресенье, и они собирались на чай к тетушке Норме. Она всегда готовила чай по всем правилам: ломтики белого хлеба с маслом со срезанной корочкой и потрясающая подставка для сладостей с печеньем наверху, пирожными в середине и большим, круглым фруктовым пирогом внизу, который следовало есть руками, конечно же. Вот так, тетушка Норма терпеть не могла вилки для пирогов, она называла их «мерзким изобретением с Континента». Они пили листовой чай «лапсанг сушонг», а не в пакетиках, конечно же, из прекрасных фарфоровых чашек с блюдцами, и тетушка Норма всегда давала Элли особую фарфоровую кружку и наливала немного чая. И к большому удивлению Шанти и Джини ребенок никогда не обманывал ее доверия, не проливая ни одной капли чая на коврик кремового цвета.

– Мам? – Шанти не переставала посматривать на нее, пока они ехали мимо Уимблдон-Коммон. – Ты уверена, что все в порядке? Выглядишь такой уставшей.

– Все хорошо.

– Ты все еще сердишься из-за разговора о том человеке из парка?

– Я… Лучше больше не касаться этой темы.

Шанти нахмурилась.

– Я должна была спросить, мам, ради Элли. Ты бы сделала то же самое, если бы речь шла обо мне.

– Дело не в этом. Все в порядке, правда, дорогая.

– Скажи мне, мам, пожалуйста. Прости, что сомневалась в тебе. Дело не в тебе, просто, когда Алекс сказал мне, что говорила Элли…

Джини положила руку на плечо дочери.

– Я же сказала, дело не в этом.

– Тогда в чем? Папа говорит, ты сама на себя не похожа, он беспокоится, что ты заболела. Пожалуйста, скажи мне… Это из-за переезда? Папа сказал, дом тебе понравился.

– Дом прекрасный, но это не значит, что я хочу там жить. Мне не хочется говорить об этом сейчас, если ты не возражаешь. Все будет хорошо. Правда.

Но ее дочь не привыкла сдаваться. Она свернула на обочину одной из улиц за Уимблдон-Виллидж и остановилась.

– Извини, мам, но мы не поедем к тетушке Норме, пока ты не расскажешь мне, в чем дело.

Она взглянула назад, чтобы проверить, спит ли Элли, затем скрестила руки на груди и стала ждать.

Джини слишком устала, чтобы спорить.

– Хорошо… да, наверное, это из-за переезда. Я не хочу уезжать, бросать магазин. Не хочу… отказываться от своей жизни.

Она заметила, что Шанти готова возразить, и подняла руку.

– Не надо рассказывать мне о преимуществах Сомерсета. Я не глупа, сама все вижу, но… последнее время мне кажется, что никто больше меня не слышит. Ты, папа, вы думаете, я сама не знаю, чего хочу. Возьмем хоть этот инцидент с парком… точнее, отсутствие инцидента. Ты сказала, что я настолько немощная, что могу забыть, что и когда я делала. И ты не поверила мне, когда я сказала правду. А папа… папа просто замучил меня с этим переездом. Я с самого начала сказала, что не хочу постоянно жить за городом. Я предложила снять там дом, если ему хочется почаще уезжать из Лондона. Сама знаешь, мы можем себе это позволить. Но он не слушал. Он продолжает делать то, что задумал, и не обращает никакого внимания на мое нежелание переезжать. Честно говоря, за последние несколько лет, с тех пор как папа вышел на пенсию, он стал настоящим диктатором. Джородж никогда не был таким, он всегда был добродушным, спокойным, и мы прекрасно ладили. Может, тебе следует волноваться о нем, а не обо мне. Моя проблема предельно проста. Я не хочу продавать магазин. И не хочу гнить за городом вместе с ним. – Она говорила резко, сжимая руки, и не смотрела на дочь. – Мне шестьдесят, а не сто шестьдесят, и я не сделала ничего, чтобы заслужить такое неуважение от вас всех.

Наступила тишина.

– О, мам…

– Пожалуйста, не надо… – Она знала, что сочувствие Шанти станет последней каплей, и она не выдержит. Джини держалась только за саму себя благодаря неимоверной силе воли. – Все будет хорошо, я же сказала. Я переживу. – Несмотря на все усилия, слезы выступили у нее на глазах. – Просто мне было нелегко.

– Отчасти это моя вина. – Шанти задумалась, ошарашенная. – Но у вас с папой все хорошо, правда? Вы ведь ладите в целом, да?

Впервые Шанти задала ей такой вопрос, и внезапно Джини нестерпимо захотелось рассказать дочери правду: «Нет, все плохо, уже много лет: твой отец скрывает что-то; я встретила человека, с которым хочу сбежать… человека из парка».

– Милый папа, – говорила Шанти, – с ним все так понятно, просто. Речь, которую он произнес в твой день рождения, она была просто потрясающая, как ты считаешь?

Джини подумала, что этот прием не сработает, но все равно кивнула.

– Поговори с ним, мам. Расскажи, что чувствуешь. Если ты правда не хочешь переезжать, я уверена, он не заставит тебя. И, как ты говоришь, вы могли бы снять коттедж ненадолго и посмотреть, понравится или нет.

– Все будет хорошо, – повторила Джини уже в сотый раз, но все же постаралась приободриться, чтобы показать дочери, будто действительно чувствует себя лучше, хотя на самом деле не изменилось ничего, разве что удалось развеять страхи Шанти.

– Да, но ты все-таки поговори с ним, мам, обещаешь?

Джини улыбнулась и пообещала, и Шанти завела мотор.

* * *

В четверг утром она была в магазине, когда неожиданно увидела Дилана. Он был с женщиной, наверное, лет тридцати, бледной, взволнованной, хотя и миловидной, она крепко держала Дилана за капюшон его полосатой толстовки и дергала назад каждый раз, когда он делал шаг. Дилан улыбнулся Джини.

– Привет, Дилан. Как дела?

Женщина взглянула на нее с любопытством.

– Мы встречались в парке несколько раз, объяснила Джини, – с моей внучкой Элли. – Она догадалась, что это дочь Рэя, и ей было нелегко утихомирить свое сердце.

– Ах да… папа говорил. И Дилан рассказывал о ней, – она смутилась, – не всегда по-доброму.

Джини рассмеялась и удивилась, как спокойно звучит ее голос.

– Боюсь, что Элли без ума от вашего сына.

Дилан ухмыльнулся.

– Она все время хочет играть, но у нее не получается, потому что она слишком маленькая.

– Да, но все равно надо быть добрее, понимаешь? – отчитала его мама. – Кстати, я Натали.

– Джини. – Они кивнули и улыбнулись друг другу. – Как ваш отец?

Девушка снова кивнула.

– Он в порядке. Говорит, что очень занят в клубе. – Она посмотрела на Джини. – А вы еще ходите в парк? Дилан давно не вспоминал о вас.

Джини стала возиться с кассой, изображая занятость.

– Нет, не в Ватерлоо… моя дочь просит, чтобы я водила Элли в Прайори-парк, она говорит, там более развивающие игры.

Это прозвучало так глупо, что, думала Джини, Натали рассмеется ей прямо в лицо, но девушка только кивнула с серьезным выражением лица.

– Я понимаю ее… новая площадка в Ватерлоо прекрасная, но не подходит для малышей. Прайори далековат для нас, мы живем на севере.

– Дедушка умеет ходить по качающимся бревнам, – перебил ее Дилан, надеясь получить подтверждение от Джини.

– Это уж точно, он настоящий мастер, – сказала она, заметив гордость в глазах мальчика в ответ на ее слова.

Натали разглядывала полки.

– У вас есть рисовое молоко?

– Рисовое молоко, овсяное молоко, соя… – Джини показала на полку.

– Соя вредна, она приводит к раку, – заявила Натали беспечно, не обращаясь ни к кому конкретно, – если она не ферментированная, в отличие от молока. Какие чудесные, – сказала она, показывая на корзинку с грушами. Она тщательно выбрала две груши и положила их на прилавок.

– Я попробовала одну на завтрак, они очень вкусные, – произнесла Джини и задумалась, знает ли Натали про нее и Рэя, потом вспомнила, с каким любопытством та посмотрела на нее, когда она поздоровалась с Диланом, и решила, что не знает. Она была уверена, что Рэй не отправит дочь сюда, хотя отчасти ей очень хотелось, чтобы он поступил именно так.

– А Рэй все еще гуляет с Диланом по четвергам? – спросила она и сразу пожалела об этом.

– Когда может. Наша няня освободилась, так что иногда он забирает Дилана в другие дни. А у вас есть хлеб из спельты?

Джини взяла батон с витрины, сунула в бумажный пакет и положила к остальным покупкам Натали. Молодая женщина почти ничем не походила на отца, но Джини заметила тот же изгиб губ, подразумевающий, видимо, умение контролировать себя или решимость поступать правильно.

– Передавайте ему привет, – сказала Джини, не в состоянии больше выносить живое напоминание о нем, которое олицетворяли эта женщина и ребенок, пусть и неосознанно, и в то же время испытывая нестерпимое желание говорить о Рэе целую вечность. Прошло уже две недели и четыре дня с тех пор, как они расстались в Сен-Джеймс-парке, и, будучи верен своим словам, он предоставил ей право самой решать, будут они общаться или нет.

Джини чувствовала себя так, будто каждый день проходит жесточайшую проверку на стойкость; она просыпалась раньше Джорджа, уже измученная, а потом всеми средствами старалась заставить себя не думать о Рэе, не общаться с ним и не сравнивать свои чувства к Джорджу со страстной, хотя и короткой связью с ним. И каждый день она терпела поражение в первом и последнем: преуспела она только в одном – не общаться с Рэем. Она понимала, что это огромная победа, которая, однако, лишь напоминала о том, как сильно Джини злилась на своего мужа, вызывавшего у нее неизменный, многолетний гнев.

* * *

– Почему ты не хочешь уйти от него? – возмущалась Рита, теряя терпение. – Это же сведет тебя в могилу.

Они сидели на террасе Джини с большими бокалами «Совиньона», единственный свет падал сзади, из кухни, и свеча мерцала на ветру на дальнем конце стола перед ними. Джини надела темно-синий джемпер, а Рита закуталась в вязаную шаль с кухонного дивана, из-под которой виднелись только ее волевое, квадратное лицо и рука с бокалом в темно-красных складках. На этот раз она была так озабочена проблемами подруги, что даже не просилась зайти в дом.

– От Джорджа?

– Ну да, от Джорджа. От кого же еще? – Рита покачала головой. – Послушать тебя, это звучит смешно.

– Так и есть. Как я уйду от него? Мы прожили вместе почти всю мою сознательную жизнь.

– И это веская причина, чтобы остаться?

Они уставились друг на друга в тишине, понимая, что уже не в первый раз начинают этот неприятный разговор.

– Если бы ты сказала, что не можешь уйти от него, потому что любишь его, вот это была бы веская причина.

– Я люблю его, – произнесла Джини тихо, но уверенно.

В ответ она услышала отчаянный вздох подруги.

– Да, но он-то любит тебя? Билл никогда бы не задумал переезд, который не устраивал бы меня… нас обоих. Ты должна сказать ему, Джини.

– О Рэе?

– Нет, не о Рэе, глупая корова. Скажи ему, что ты не переедешь за город, не говори «я не могу», скажи «я не перееду».

– А может, это к лучшему, Рита.

Рита с грохотом поставила свой бокал на деревянный стол.

– Ради всего святого. Ты только послушай себя.

Джини вздрогнула.

– Тише, не шуми, – она оглянулась на кухню.

– Его нет, Джини, он не услышит нас.

– Он может вернуться рано.

Джордж ушел на ужин в честь выхода на пенсию своего коллеги из старой компании. Джини показалось странным, что он хочет увидеть людей, которые так рано «вышвырнули его на свалку», но Джордж действительно хотел пойти.

– Тогда пусть услышит. Думаю, это было бы замечательно, раз ты не собираешься поговорить с ним.

– Пожалуйста, Рита, не сердись. Я этого не вынесу.

Рита смягчилась и наклонилась к подруге.

– Извини, дорогая, но мне так больно смотреть на то, как ты грустишь. Это действительно важно. Если Джордж продаст дом, и ты уедешь с ним за город, на этом все и кончится. Ты сама себе выроешь яму. Сейчас как раз тот момент, когда нужно оказать сопротивление. Просто скажи ему, пожалуйста. Или я скажу.

Джини пришла в ужас от угрозы Риты.

– Обещай, что никогда этого не сделаешь. Ладно, ладно… я поговорю с ним. Но я знаю, он и слушать не станет. Он убедил себя и Шанти в том, что я сама не знаю, чего хочу, но если перееду туда, то буду жить в пасторальной идиллии.

Подруга не ответила, просто смотрела на Джини, не зная больше, что сказать.

– Понимаешь, если я смирюсь с этим и уеду как можно дальше от искушения, может быть, мне действительно там понравится. Может, – она сделала паузу, – я забуду это безумие… забуду его.

– Ты этого хочешь?

Джини пожала плечами.

– Возможно, да… иное мне кажется слишком радикальным, слишком возмутительным, нелепым.

– А что иное? Серьезно, какие варианты ты обдумываешь?

Она сделала глубокий вдох.

– Уйти от Джорджа, сбежать в никуда с человеком, которого я едва знаю, – хотя он не просил меня об этом – бросить семью и перечеркнуть десятки лет спокойной семейной жизни. Не все было идеально, конечно, – добавила она в ответ на удивление Риты, – но я была счастлива… довольна… ну ты же знаешь.

Рита кивнула.

– Все меняется, Джини. Не забывай, может тебя ждут впереди еще тридцать лет с Джорджем.

Они рассмеялись.

– Если на то пошло…

– Над чем смеетесь?

Обе женщины подскочили от неожиданности, когда Джордж, элегантный в своем темном пиджаке и синем галстуке, внезапно показался в высоких дверях террасы.

– Да мы просто воображали, каково было бы бросить наших мужей и сбежать с молодыми любовниками, – спокойно ответила Рита, в то время как Джини пыталась утихомирить сердцебиение, радуясь, что на террасе почти темно.

– Было бы смешно, – сказал Джордж, улыбнувшись. – Налить вам по стаканчику, дамы?

Рита зевнула и стала стягивать с себя шаль.

– Спасибо, Джордж, но мне уже пора.

– Виноват, что испортил вам вечер, – сказал Джордж, слегка покачиваясь. – Пожалуйста, останься, выпей еще бокал. Может, бренди? У меня замечательный «Арманьяк»…

– Нет, мне действительно пора. – Нагнувшись, чтобы поцеловать Джини на прощанье, она шепнула ей на ухо: «Поговори с ним. Прямо сейчас».

– Я немного пьян, – заявил Джордж, хотя в этом оправдании не было необходимости.

Закрыв за Ритой дверь, он широко улыбнулся Джини и показал рукой на бутылку с бренди, которую достал из буфета.

– Идем, я налью тебе стаканчик.

Джини знала, что в таком состоянии с ним нельзя разговаривать серьезно, но внезапно ей захотелось быть с ним, веселиться с ним, насладиться тем, что еще осталось.

– Ладно… только немного.